Баба Катя

Мне всегда была непонятна способность человека утешиться мыслью, что после смерти он остается жить в памяти других людей. Какой смысл в таком бессмертии, если тебя больше нет...

***
Как только мы стали дружить , Лев повез меня в Ильку, там жила его бабушка.
Это была зима, мы приехали поздно вечером, баба Катя накрыла для нас ужин в своей маленькой кухне и почти с порога усадила за стол.. Он был щедрым и скромным одновременно: бабушка не поставила на стол салатов в хрустальных вазочках, не было нескольких горячих блюд, как часто делают в наших краях на праздники, но стол был заставлен угощениями. В сковороде была поджарена круглая картошка, несколько пельмешек и сосисок, на блюдцах лежали соленые огурцы, помидоры, узенькие полоски сала и холодец, в пластиковой хлебнице был нарезан хлеб, сметана в мисочке, на широком блюде лежали вафли, баранки и шоколадные конфеты.

Разговор пошел просто, как будто бы мы давно знакомы. Мне Лев часто рассказывал о своей бабушке. Я знала, как ловко она управлялась с толпой внучат, живших у нее каждое лето, как приучала к порядку, дисциплине, как распекала за провинности, но жалела бедолагу, у которого их было слишком много.
Думаю, обо мне она тоже многое уже знала.

Она была невысокой, ладной, не худенькой, но и не плотной. Веки нависали на глаза , которые под их тяжестью опускали углы вниз, от носа тоже вниз опускались две глубокие морщины - все вместе делало лицо печальным, но серые глаза были светлыми , ясными, даже задорными. Я разглядела короткие, как и у Льва, ресницы. Лицо было такого цвета, какое бывает у рыжих, ресницы тоже были светло-рыжими, но волосы почти полностью седые, заплетены в короткую жиденькую косу. Баба Катя была в старых валенках - полы в доме были холодными, сверху платья надета кофта на пуговицах, на голове повязан белый платок.

Было уже поздно , бабушка велела занести с веранды одеяла и подушки, которые хранились на случай гостей в специальном сундуке. На все было одето белое, свежее, хрустящее белье с множеством заплаток.

- Я вам вместе постелю на диване, - сказала она тихо.
- Мы вместе не спим, баба.
Я увидела легкую ироничную улыбку и добрый взгляд, с которым Лев смотрел вниз на свою бабушку.
Бабушка захлопотала: нужно было стелить на полу. Я увидела, что делает она все быстро, но не суетливо, все обдумывает, просчитывает.

Я сидела на кухне и осматривалась. Кухня была узкой и вытянутой вдоль печки, в ширину шага три-четыре. С одной стороны стола была печка, на которой стоял эмалированный чайник с кипятком, заварник, на краю- чугунок с теплой водой и ковшик. Напротив стола - буфет, аккуратно выкрашенный блестящей эмалью. Подкрашено было почти все: чугунок, угол для дров, табурет, насос для закачки воды, стол. Рядом с печкой стоял веник, на его ручку был натянут чулок. Напротив печки под занавесью висела верхняя одежда. Было видно, что вещам хорошо живется в этом крохотном доме, их любят, о них заботятся.

Когда постель была устроена, Лев вернулся на кухню, мы читали Анну Каренину вслух, но вскоре стали разговаривать о картине, висящей над столом. Охотники лежали на привале, Лев рассказывал то об одном персонаже, то о другом, о том, как он разглядывал их маленьким и что думал.

- А я все детство смотрела на детей, бегущих от грозы. У бабушки на кухне в углу висела эта картина. Она была такой старой, что краска помутнела, поэтому гроза выглядела жутко, а девочка казалась еще более бесстрашной. Ты слышал, говорят: что на стене, то и в душе? Мне хотелось быть на нее похожей...

- Здесь раньше тоже висели дети, две китаянки, они с сундука выпускали дракона, такие веселые, румяные...

***
Утром я проснулась рано, за ночь дом выстыл, было даже морозно, но под одеялом тепло и уютно. Постель была свежей, приятной, даже диван поскрипывал по-родному, как будто у него был свой голос.
Деревенская тишина особенная, на улице ни звука, и слышно только, как тикают часы.
Вскоре и бабушка села на своей кровати, ее не было видно за длинной занавеской во всю стену, но по звукам я понимала, что она расшевеливается, потирает коленки, ноги, одевается.
Я все еще лежала, а бабушка уже была на ногах. Она не суетилась, а делала все по заведенному издавна в этом доме порядку: затопила печь, налила воду в чайник и ведро, замела возле печки, налила воды в рукомойник.

Нужно было вставать, но так не хотелось нарушать это блаженное покойное состояние, когда свежо, тихо, ясно, трещит печка, тикают часы, а ты лежишь, не шевелясь, чтобы лишний раз не тревожить ворчливый диван, и от этого все тело приятно замирает, потягивает.

Утром дом был совсем другим, исчезло вечернее волшебство, когда жарко натоплено, ставни закрыты и включен светильник. Зато теперь было светло и бодро. Окна были насквозь промерзшими, и свет лился снятым молоком, жидко-бело.

Завтрак наладила бабушка сама, на столе снова стояла сковородка, но уже с жареными яйцам и колбасой, снова маленькие чеплашечки с разными деревенскими угощеньями.
Такой стол накрывался всегда, когда мы приезжали. Баба Катя специально покупала колбасу, сыр, сладости для гостей, и когда бы ты не приехал, тебя щедро кормили, как и любого гостя, приходящего к ней в дом.

Потом Лев таскал в дом дрова впрок, каждый раз, когда он входил, то впускал клубы плотного морозного воздуха. Баба Катя стала качать воду. Теперь на полу валялись щепки, были видны лужи, грязный снег лежал от порога до печки. Сразу же после работы все было заметено, помыто, поставлено на свое место.

Лев, румяный от мороза и довольный, зашел в зал и сказал, по-доброму смеясь и щуря глаза:
- Бабушка всегда о помощи просит так скромно, как будто стесняется... Просит два полешка занести - а занесешь охапку, она так умиляется, гордится, словно ты подвиг совершил...

Когда мы начали собираться на электричку, оказалось, что мои сапоги с вечера сушились на припечке, бабушка заметила, что я без рукавиц, поэтому там же грелись и варежки для меня.

***

Летом дом замирал, до холодов в него никто не входил, толклись в летнике. Между ним и домом был сооружен навес, под которым и ели. Даже под уличным навесом соблюдались незыблемые порядки, все на своем месте, своим чередом.
Если уж люди любят расписания и порядок, то представляю с каким замиранием ждали своего часа кружки, кастрюльки, бидон, ложки, ведра. Никакая вещь не покупалась без нужды и не жила в одиночестве.

Мне было страшно нарушить привычный ход любого дела, чаще я просто сидела и наблюдала. Перед мытьем каждую чашку нужно ополоснуть кипятком, чтобы получившиеся жирные омывки достались собаке, потом протереть тарелки листом из старой книги, убрать оставшийся жир, потом помыть посуду в двух водах, вытереть, расставить по местам. Воду вылить в назначенное ведро, вынести.
Деревянный пол под навесом вымести маленьким облезлым веничком, который когда-то жил дома, а теперь служил здесь и, наверное, с нетерпением ждал лета. Вещи старились, но не выкидывались, им давалась еще одна жизнь.

Ограда чистая, с белеными клумбами из старых шин, жестяная печка обложена тоже белеными кирпичами, на палисаднике ведра, летний рукомойник, над ним на полке лежит старый зеленый ковшик без ручки, чтобы черпать воду из бачка.

В ограде расставлены бочки с водой, в одной - уже прогретая солнцем вода для огурцов, в другой - ледяная со скважины. Если поливать огород, то тоже нужно быть осторожным: не забыться и не поставить ведро на землю, тогда нельзя будет зачерпнуть воду из бочки - вода загрязнится.
Зато какое удовольствие после работы в зной помыть лицо чистой холодной водой, настоявшейся под ясным небом и ярким солнцем!

Такой порядок соблюдался не только в ведении дома, но и вообще в жизни: все должно быть устроено по справедливости, должным образом. Подарки - всем, размер подарков определялся по старшинству, не забывался никто. Расписано, в какой месяц сколько потребуется на подарки, гостинцы и кому, сколько на еду, на припасы для гостей, на дрова, на необходимые мелочи, сколько отложить на похороны.

***

Пока бабушка была жива, мы всегда стремились приехать к ней в гости. Входишь в ее дом и понимаешь: здесь вселенная подчиняется бабушкиным законам, здесь создан другой мир, когда не только человек заботится о вещах, но и вещи заботятся о человеке, когда бытовая рутина одухотворяется, все окружающее наделяется смыслом, разумом, жизнью. Здесь человек не гонится за призрачной мечтой, новыми вещами, а просто живет, как, наверное, жили первые люди в раю, пока им было всего достаточно.
Бабушка не боролась со страстью к вещам: они не владели ею, она не владела ими - они просто жили вместе.
Я не помню, чтобы мы разговаривали по душам, но душа сама приходила в порядок, попадая в этот дом.

Бабушка немного не дожила до девяноста лет, обострились давно мучавшие ее болезни, но она терпеливо сносила свою немощь, постанывая по утрам. Летом иногда среди трудов она прикладывалась на тапчан, чтобы пару минут передохнуть, зимой она все больше кашляла, стала кружиться голова, весной она умерла.

Деньги на подарки всем внукам она выдала загодя, так что и после ее смерти соблюдался установленный порядок, дети получали долгожданные подарки от бабушки и после ее смерти.
Оказалось, что бабушка составила завещание, в котором прописывалось, какая вещь где будет жить после ее смерти: ковер- у внучки Кати, швейная машинка - у Светы, инструменты - у Льва, стол - у соседки, комод - у внучки.
Она раздала вещи, как раздала бы себя. Пусть ее мир не исчезнет навсегда, а войдет в молодую жизнь, осветит ее мудростью прожитой жизни. Пусть эти вещи напоминают о ней, она хотела, чтобы о ней помнили. Помнили - не из желания бессмертия, а из любви к нам, из заботы.
Баба Катя не навязала память о себе, все, что она хотела сказать, она сказала с мудрой тактичностью: если любят, будут помнить, будут думать, поймут. Пусть от воспоминаний обо мне теплеет в сердце. Пусть не поступают подло в память обо мне. Пусть дорожат друг другом, зная, как я этого хотела. Пусть берегут то, что имеют. Пусть не рассыплется то, что я всю жизнь собирала рядом с собой - своих близких.

***
В наш дом перекочевал комод из летника; стол из-под навеса, сейчас наша большая семья обедает за ним; большой сундук, в котором хранилось постельное белье для гостей; тумбочка, которую своими руками сделал прадед, отец бабы Кати; самовар; чугунок, в котором бабушка грела воду на печке.

Дом был продан.
Я очень тоскую по дому своих бабушки и дедушки, не могу утишить эту боль. Лев смирился, принял, что дом, бывший для него святой землей, теперь принадлежит другим людям.
- Святой ту землю делала бабушка, все было особенным, пока она там жила. Все там было отражением ее внутренней жизни... Знаешь , я видел ее во сне, такой светлый сон, она была в доме, похожем на ее дом, и она ждала меня в гости, стояла на пороге и улыбалась....