Разлуки

Уже в детстве я поняла, чего не будет в раю. Там не будет разлук и прощаний.
Даже в самые счастливые моменты я была не совсем счастлива, потому что никогда не бывало так, чтобы все, кого я люблю, были рядом. Всегда приходилось с кем-то разлучаться. И чем больше я училась любить, тем больше становилось разлук, тем были они больнее.

***
Мне очень запомнилось одно прощание из детства. Целое лето мы жили с братом у бабушки. В тот год дядя купил себе магнитофон, на который можно было записать голос.
За нами приехал отец, чтобы забрать нас домой, пора было в школу, лето кончилось.
Он приехал на электричке, которая должна была доехать до конечной остановки - следующей станции - и повернуть обратно — на ней мы и поедем домой. Когда мы увидели отца, сразу поняли, что времени у нас нет, нужно прощаться с бабушкой.
Она сидела на своем стуле, мы присели возле нее, положили головы к ней на колени. Она смотрела как всегда в окно, мимо нас, гордо подняв голову, но шершавыми темными руками нежно гладила нас по волосам. Можно было пролежать так все отведенное для прощания время, но мы с братом решили записать бабушке кассету на память.
Магнитофон был у дяди в тепляке. Мы поставили чистую кассету, включили кнопку с красной точкой и стали говорить:

- Баба, мы не хотим уезжать, мы не хотим без тебя жить, ты самая любимая, ты лучше всех...
Включаем на проигрыш - ничего не записалось.
Тогда снова:
- Баба, любимая, родная, мы уезжаем домой, но мы будем очень скучать, мы приедем к тебе скоро, нам будет трудно без тебя, мы тебя очень сильно любим...
Включаем послушать, что получилось. Тишина.

Отец уже кричит нас из ограды, что пора выходить, опоздаем.
Тогда мы со слезами, с отчаяньем пробуем снова:
- Бабочка милая, нам пора ехать, нас уже кричит отец, а мы не хотим уезжать, мы хотим остаться с тобой, мы хотим все время жить с тобой... Ты наша любимая, не отдавай нас, мы не хотим уезжать!
Снова не получилось! От отчаянья, злости я жму и жму на кнопку, понимая, что уже ничего не получится, времени нет, и мы ничего не смогли сказать для бабушки.
Отец с сумками уже стоит у ворот, мы снова вбегаем в дом, снова обнимаем бабушкины колени, плачем, что-то обещаем, просим...

Когда мы выходим в ограду, то останавливаемся возле маленького окна, там нас ждет бабушка, чтобы помахать нам рукой. Когда мы выходим за ограду, то поднимаемся на пригорок, с которого видно другое окно. Теперь бабушка ждет нас у кухонного окна. Мы машем ей рукой, всеми силами улыбаемся и сдерживаем слезы, ведь мы скоро снова увидимся, мы не хотим, чтобы бабушка тоже плакала...
После бредем за отцом по знакомым песчаным переулкам до вокзала, едем в электричке молча, до боли смотрим в окно на остающиеся позади кусты, дома, люди,луга, коровы, холмы, горы...Считаем остановки: 24 километр, Илька, Челутай, 54 километр, Заиграево.
И так все детство: маленькое окно в ограде, потом окно, видное с пригорка, и мы все машем и машем бабушке, а она - нам.

***
Теперь настала очередь моих детей плакать под окном. Вчера вечером со всей остротой и неотвратимостью я поняла, что маме пора ехать домой. Она приезжала на день рождения к Маше.
- Останься еще до понедельника, я не успела с тобой побыть, поговорить, я ничего не успела, я не могу уже завтра тебя отпустить, я не настроилась, не подготовилась, пожалуйста...
Я уговариваю маму, зная, что это безнадежно. Вижу глаза дочери, отчаянно пытающейся уговорить себя, что так надо и надо терпеть. Она, как собачка, свернулась клубком возле бабушки и не отходит от нее: не играет, не рисует, не читает.
Утром в 6 утра я уже слышу ласковые перешептывания Маши и бабушки. Она встала раньше обычного, потому что нужно потратить последний час на самое главное, сказать важное, взять столько тепла, сколько можешь, отдать столько любви, сколько умеешь…
- Маша, только не плачь, я буду чувствовать твои слезы, мне будет тяжело. Я скоро снова приеду...

Бабушка надевает пальто, Маша смотрит на нее и вдруг не справляется, падает лицом вниз на подлокотник кресла, черные длинные волосы рассыпаются во все стороны, и она отчаянно плачет, плачет так, что и я не выдерживаю, некрасиво, жалко сморщиваю лицо, губы перекашивает, глаза щипит, сосет под скулами...

Я поняла, почему бабушка никогда не провожала нас до ворот, крала у нас последнюю возможность коснуться ее, обнять… Теперь я не иду провожать маму, я сижу в своем кресле, у меня нет сил идти.
А дети взбираются на подоконник, трут ладошками запотевшее мокрое холодное окно, за которым еще совсем сине и темно, и машут бабушке...

Маша плачет, положив голову мне на колени. Ваня говорит:
- Маша, сегодня Милана придет, будете играть в Спящих королев, не плачь...
- Не надо, не успокаивай, пусть плачет... - я глажу Машу по голове своей шершавой рукой и смотрю в одну точку, в окно…

- Мама, а ты тоже хочешь вернуть вчера, когда бабушка еще была тут?
- Бабушка скоро снова приедет, или мы поедем к ней, - говорю я.

Я хочу вернуть много вчерашних дней, очень много вчерашних дней...
И я хочу всегда быть с теми, кого люблю. Но этого нельзя сделать, нужно жить, смиряясь с земными порядками, так устроена наша жизнь, таковы правила, так надо…
Рай будет другим: там будет только сейчас, только вместе. Все со всеми.
В аду будет только время и расстояние - этого достаточно для вечных мук.