Покров

Дядя Гена вошел в храм как всегда эффектно: в черной куртке, в штанах рабочих, высокие большие сапоги, с такой неожиданно красивой бородой, что я не выдержала и сразу взялась за фотоаппарат:
-Ну вы и красавец! Так вам идет!

Дядя Гена не смущается, сел под иконой, улыбается мне.
Я обошла его с одной стороны, потом с другой, выбирая красивый ракурс, такой чтобы и печка новая вошла, и грубый пол, положенный им же в храме.
Дядя Гена сидит, откинувшись к стенке, для красоты даже ногу на ногу положил, вида набожного , как назло, не принимает.

- Дядя Гена, вам алтарничать сегодня, Бахманов уехал, у нас нет теперь алтарника, - говорю я чуть позже.

Дядя Гена пальцем попытался прочистить ухо:
- Понял, ага, оглох чего-то совсем я.

Он повернулся в сторону алтаря, но запнулся об полено и чуть не упал:
- Эх, знал бы, что в алтарь, не пил бы с утра...

***
На службе из алтаря не выходил почти, только кадило подать, да на исповедь. Мне же очень хотелось с ним поговорить. После службы, после крестного хода прошу его остаться с нами чай пить, не виделись давно, а он не соглашается:
- Моя ждет меня дома, ругаться будет шибко...

Смотрю в его лукавые, озорные глаза:
- Так ты...дядя Гена... вы женились что ли?
- Ага, женился, ждет меня.

Вот оно что. Не мудрено. Конечно. Борода черно-белая, волосы непослушные, вихрастые, не до конца еще поседевшие, молодой задор и жизнь, бьющая ключом из глаз. Нету такого задора в молодых даже, не видела. Наверное, еще и молодую взял.

Женщины накрывают столы. Я подхожу то с одной стороны , то с другой, наконец решаюсь:
- Тетя Люба, а что, дядя Гена-то женился?

Хоть и сказала это тихо,а услышали все, засмеялись звонко:
- Да дурит он тебя, ну куда ему жениться, завязал он с этим делом давно.
- Ну и дядя Гена! - удивленно вскрикиваю я.
- Ну и провел меня, - бормочу я, уже сидя за праздничной трапезой.

Любовь, староста, видя, что все мои мысли о дяде Гене и его проделке, рассказывает:
- У нас же тут какая-то стройка небольшая была, то ли дом, то ли магазин строили, не помню... Собрались, с чего начать думаем, а Генка говорит, что он тогда прораб будет. Шуткой. А вот к нему прицепилась же кличка. Так и Ленка стала Прорабовой, и Танька, и Володька, и мы иногда Прорабовы даже.

Вот он какой, значит. Как похожи они с моим отцом! Какой смешной присед он делает вместо положенной гордой осанки, стоит на подсогнутых ногах, отец мой также делает.
Дядя Гена в житие не собирается попадать, вот что сегодня я поняла. Не буду больше ждать от него богодухновенных слов, пусть шутки шутит, пусть дурачит всех нас. Самое бесполезное дело - подгонять человека под собственные шаблоны.

***
Малая Кудара. Малая Кудара когда-то была многочисленной богатой деревней, простиравшейся далеко в три стороны, доходя почти до соседней деревни Уладый. Сейчас в Кударе живет около ста человек, но странным образом в деревне действует два храма.

Сто лет назад была закрыта большая Покровская церковь, превратившаяся на долгие годы в школу, а потом в школьный спортзал. Несколько лет назад была построена новая школа, аварийное здание за ненадобностью передали верующим. Храм стоит в самом центре деревни на возвышении, пусть и обветшалый, но прекрасный и величественный.
В этой же деревне дядя Гена поставил кладбищенскую церковь. Как раз к тому моменту и закончил стройку, как Покровскую нам отдали. В деревне, где сто лет не было службы, открылось сразу два храма.

Покровская - большая церковь, отопить ее не под силу трем верующим этой деревни, было решено обустроить храм в притворе. Притвор такого размера, что в нем разместился и алтарь, и клирос, и достаточно места для всех молящихся - просторно там.

Дядя Гена и его помощницы теперь обустраивают и Покровскую церковь, окна поставили, печку, трубу вывели, крышу перекрыли, небольшую колокольню соорудили, крыльцо поставили. Могли бы и больше сделать, помощников нету. Мужиков нету. Путные в делах все, нет ни минуты свободной, или на нескольких работах, или хозяйство, а непутные пьют, не уговорить к работе.

И у тех, и у других в глазах вселенская усталость от жизни, нежелание что-то менять в общем укладе, если только в своем дворе лучше сделать. Тогда может быть...
Потерялось то самое, что светит из дяди Гениных глаз: жадность до жизни, азарт к работе, жертвенность, нестяжательность...

***
Перед тем как уехать домой, заезжаем к нему.

- Заходите, заходите, - говорит он, показывая на низкий вход в какой-то сарай. Я не сразу поняла , что это вход в его скромное жилище. Дом маленький, небольшая печка не делит его на комнаты, возле нее стоит железная кровать, аккуратно застеленная старым покрывалом, одна стена в иконах, больших и маленьких, в основном бумажных, возле другой - стол, за которым он ест, на нем закопченный чайник, кастрюлька, нарезанный ломтями хлеб, крошки.

- В этом году в Уладые даже не был, сено еще не докосил.
- А что, еще косить можно, зима почти, снег?
- А чего нельзя , можно. В этом году да, холодно. Но бывали и года, когда холодней было. Вот помню, мне восемь лет было, на Крестовоздвижение выпал снег. И так и не потаял. Мы с мамой ходили за хребет, граблями, руками рожь из под снега добывали, обмолачивали. И другие бабоньки тоже ходили туда на работы. Сейчас разве кто так будет делать?
- А много за час выкашиваешь?- спрашивает муж.
- Это от чего зависит? От косы, от косаря и от того, какая трава. Иногда трава так завьется, вокруг нее колдуешь, то с одной стороны подойдешь, то с другой, много времени уходит.
- Один я остался, кто косой все свои угодья выкашивает. А вот дед мой силач был, говорил, что за день гектар косил. А вот не верю ему, хвалился, думаю...Ну не мог, никак не сделать столько...

Не сидится ему, когда про косьбу рассказывает, руками все показывает, словно косит уже, глаза так и льют радость.
Потом все-таки присел на кровать, с нежностью начал рассказывать о телочке, которой десять дней отроду, как кормит ее, как отел прошел, как облизывала корова дитя свое шершавым языком. Теперь глаза светились нежностью.

Я его слушаю, а сама оглядываю его жилище, его самого, пытаюсь понять, как бы улучшить его жизнь, купить, может быть , что-то для дома, вкусностей привезти. И вдруг разочарованно понимаю, что у него уже все есть.
Он еще рассказывал, как планирует доделать ограждение вокруг часовни, но мы заторопились домой: из машины в дом уже доносились громкие вопли детей.

Он проводил нас до ворот, мы проехали почти через всю деревню, пока выезжали на дорогу, ведущую в Кудара-Сомон.
- Бедно живет дядя Гена, не понимаю, всю жизнь работает, хозяйство, а ничего нет.
Я не понимаю этого странного, необычного, ненормального человека. Всю жизнь от зари до зари в трудах, а сидит на железной скрипучей кровати, в доме с кривым полом и низким задымленным потолком, ест из погнутой алюминиевой чашки.
Потому он, видимо, и счастлив, что решился быть ненормальным, позволил себе это, потому бодр, а глаза светятся жизнью.
Не желает русский быть нормальным, от нормальности он сходит с ума, от сытости дуреет, от благополучия воет.
Непонятна чужим взглядом и русская деревня, зачем она терпит бедность, неустройство, убогость, зачем эти покосившиеся дома, этот каторжный труд, зачем это одиночество, заброшенность в степях, в снегах?

Я думаю и смотрю в окно машины: рядом с каждой деревней разрушенные здания колхозов, совхозов, заброшенные поля... И внутри рождается неосознаваемое, невыразимое словами понимание, что нельзя свою волю навязать деревне, заставить ее жить по чужим законам, причесать, вписать в рамки, не будет она плясать под чужую дудку... Может быть, в этой непокорности благополучию, успеху и есть суть русских. Может быть, лень и праздность всего лишь бунт против навязываемой обязанности каждому становится успешней и богаче день ото дня? Веселей, бодрей, дружней она не хочет. Не надо ждать от нее , что она будет похожей на лубочную картинку...
Русский это не тот, кто счастлив от возможности сыто и спокойно жить, он счастлив от тяжелого труда, от всматривания в даль, от неразрешимости вечных вопросов, от сосущей тоски в груди.
Отстаньте от деревни, пусть умирает.
Сто лет церкви не было в Малой Кударе, а сегодня на сто человек - две. Мыслимо ли такое? Можно такое предугадать?
Так и завтра может случиться, что люди сами вернутся в деревню, к земле, к своей непонятной, ненормальной, необъяснимой радости...и еще менее понятной грусти...