Львов

     Итак, город-лев, королевский город, как называют его поданные. Узкие булыжные улочки в центре, как вышиванка, причудливыми узорами украшают полотно миста или мяста. Улочки петляют, как заяц, спасаясь от гончих, выписывают самые причудливые пируэты и кренделя. Львов – интроверт, весь в себе, здесь нет широких, открытых пространств – строгие невысокие здания, твёрдо вбитые в основание, как булыжники в мостовые, создают причудливое готическое полотно.
 
     Львов обречён на отчуждённость, как чужак, по воле исторической судьбы, как странник без роду, без племени, уже давно не там, но вряд ли когда-то здесь, как эмигрант за пределами ojczyzny.  Ностальгия по славному прошлому давно просеяна через сито памяти, всё ненужно-неприятное выброшено, зачёркнуто, а лучшее оставлено. Туда, назад, в прошлое, дороги нет, здесь, в настоящем – холодок самобытности. В новой семье, хотя и давно вместе, все такие разные, никак не привыкнуть: и восточные, и южные братья, но приходится ладить кое-как, чтобы семья совсем не распалась. Зато с главой семьи, там, на севере, отношения нормальные: несмотря на разницу возраста и положения, глава прислушивается всё же, понимает.

     Львов, как и положено всем городам, начинается с вокзала. И вокзал во Львове ещё советский, явно не королевский. Вообще, о запахе наших вокзалов и поездов можно слагать эпопеи. Как искусный парфюмер различает компоненты самых изысканных духов – вот тебе роза, а здесь – лаванда, и немного шалфея… Как опытный дегустатор определяет ингредиенты напитка, или бармен смешивает коктейль: вот – водочка, вот – коньячок, вот – сок томатный. Так и дух вокзала, хоть и специфический, складывается из множества слагаемых, как реальных, так и метафизических. Здесь – и запах несвежей, нестиранной одежды, особенно – носков, казённой мебели, казённой еды и казённой униформы, общественных туалетов и грязных полов, запах путей, тормозов и поездов, сумок и чемоданов, но главное – дух неустроенности, неухоженности, непостоянства, транзита, изменчивости и переменчивости, дух перемещения в пространстве.

     Во Львове часто дождит. И этим он очень похож на родственников, живущих за границей – Германии, Прибалтике, Польше. Но пасмурное состояние неба хорошо гармонирует с темпераментом города: легкая меланхолия. И город, как мне показалось, чаще грустит, чем плачет – небо в тучах не всегда разряжается дождём.

     Львовяне очень гордятся своим городом и ревностно относятся к его духу. Они сразу распознают чужие походки, чужие одежды, чуждые им речи, несмотря на его разношёрстное население. В этом есть налёт местечковости, остатки комплекса когда-то провинциального польского города. Хотя судя по названиям улиц, Львов – истинный космополит. Вы можете прогуляться по Староеврейской, Сербской, Гуцульской, Абхазской, Дагестанской, Эстонской, Белорусской, Грузинской, Болгарской, Греческой, Казахской, Венгерской, Узбекской, Молдавской, Турецкой, Туркменской,  Литовской, Латвийской, Корейской, Шведской, Китайской, Японской, Хорватской и Армянской улицам, многие из этих названий присвоены сразу после войны, чтобы закрепить навечно братскую дружбу советских народов.
 
     В названиях улиц в моде, конечно, польские имена: Коперника, Мицкевича, Матейко, Шопена, Костюшко; любители музыки могут заглянуть на улицы Листа и Бетховена, есть даже улица Джохара Дудаева. Город любит хорошо поесть: улицы Хлебная, Кукурудзяная (Кукурузная) и Виноградная хорошо сочетаются с Рыбной, Гороховой, Грушевой, Гречневой, Мучной, Пшеничной, Грибовой и Медовой.

     Не забыты и профессии – улицы Каменярская (Каменщиков), Машинистов, Металлистов, Архитекторская, Друкарская (Печатная), Профессорская, Энергетичная, Пекарская, Шпитальная (Больничная), Театральная, Цеховая, Мисливська (Охотничья), Митна (Таможенная), Фабричная, Заводская, Зализничная (Железнодорожная), Химическая, Инструментальная, Банковская и Торговая. От Подвальной улицы до Замковой далековато, как и в жизни.
 
     Встречаются и иностранные личности: Христофор Колумб, Рене Декарт, Оноре де Бальзак, Джордж Вашингтон, Авраам Линкольн.
 
     А для любителей необычностей есть улица Узкая, есть и Весёлая, Дальняя, Долгая и Круглая, Морозная и Холодная, Юношеская, Зелёная и Золотая. И даже улицы Связи, Здоровья, Милая, Дубовая и Мирная тоже есть. А для творческих личностей – Творческая.  В общем, выбирай на любой вкус.

     Немало в названиях и новых героев: как правило, это – гетманы без разбору или герои бурного 20 века. Любой народ хочет чем-то гордится: французы – Наполеоном, немцы – Бисмарком, русские – Петром Первым, американцы – Отцами-основателями, евреи – Авраамом, например. А мы, украинцы, чем хуже! Герои не рождаются, их придумывают. Потом их именами называют улицы, о них пишут научные книги, доказывая их геройства, о них слагают саги, их воспевают в стихах и песнях – «Степане, Степане, за що тебе вбито?» И герои застывают в бронзе, в граните, их мифология обретают, наконец, свои реальные очертания. И совсем не нужно пытаться узнать, кем на самом деле были Наполеон, Бисмарк, Уинстон, Пётр, Степан или Томас, к примеру. Истина ведь не в вине, а в дерьме.  Да, и опасно это. Наверняка выяснится, что герои эти вовсе не герои, а обыкновенные злодеи, и в поступках, и деяниях своих злодейско-геройских руководствовались не благом людей, а цинизмом своим и тщеславием, и ради этого – ради их цинизма и тщеславия гибли и страдали простые люди. А теперь им, злодеям, придумывают всякие геройские подвиги: героям – слава, слава, слава, слава!
 
     На улицах Львова не услышишь много ругани, как в Нью-Йорке, Кривом Роге или Тель-Авиве. Это сразу порождает неловкость, как будто чего-то не хватает, чего-то очень важного, что стало частью вашей жизни и без чего она, жизнь, теряет свою привлекательность. Жители словно соревнуются друг с другом в вежливости: кто кого, ещё цивилизованней, ещё и ещё. В отеле, где я поселился, портье, женщина выше средних лет, с таким достоинством и гордостью подала мне ключи, что я почувствовал себя в роли её обслуги. И прохожие на улицах всегда готовы помочь разобраться с направлениями и узкими улочками, словно ждут сигнала.
 
     Хорошо воспитаны и львовские собаки. В любом городе мира, при первой возможности я отправляюсь бегать и по реакции жителей и их псов сужу об уровне культуры города. Так вот, здесь ни львовяне, ни их четверолапые друзья не обращали на меня никакого внимания, словно я был простым пешеходом. Вначале это нравилось, потом возмутило: всё же хотелось публичности, но здесь я потерпел фиаско. В других городах во время бега на меня таращились, глазели, показывали пальцами и руками, оглядывались, кричали вслед что-то обидное на всех языках мира или смотрели с плохо скрываемым недоумением, в зависимости от страны проживания и среднего дохода на душу населения. А здесь – никакой реакции. Ещё раз убеждаешься, что поведение животных зависит не только от их вида, среды обитания, но и от людей рядом с ними. Так вот, львовские псы выдержали экзамен на учтивость и политическую корректность: и огромные простодушные кобеля, и маленькие ехидные сучки…

     Что не нравится в городе – это обилие имени Роман, которое можно услышать на каждом углу. В других местах твоё имя приобретает некую эротическую ауру романса, римлян, Рима, этакий налёт романтичности. Но здесь очарование теряется. Потерпевший кораблекрушение не сможет любоваться морским пейзажем от его избытка и своей безысходности. Наевшемуся до отвала тошно смотреть на изысканные лакомства. После попойки алкоголь, хоть и ненадолго, вызывает отвращение… Так и имя Роман от избытка предложения теряет, конечно, на время свою изысканность.
А вот моя еврейская фамилия вызывает во Львове, как мне показалось, совсем другие чувства. Услышав и безошибочно определив её, фамилии, происхождение, собеседник впадают в какой-то ступор. Наступает тишина, такая, как спустя какое-то время после выстрелов, когда природа требует передышки после очередного насилия над собой… Итак, собеседник замолкает, пытаясь вспомнить что-то или решить нечто для себя, или определится, что делать дальше с этой самой моей еврейской фамилией. И иногда это удаётся…

     Сами львовяне, особенно старшее поколение, хотя с гордостью причисляют себя к Западу, с ностальгией вспоминают советское прошлое, когда всё было дёшево, и правду можно было найти не за тридевять земель, а совсем близко – в местном райсовете или парткоме.
 
     Нищие во Львове просят гордо и достойно. Их немного, и, кажется, что они делают одолжение, прося подаяние. На моих глазах весьма респектабельный с виду джентльмен что-то говорил двум девушкам, а те, отходя, с сожалением, как показалось, сказали: «Нет, денег дать мы не можем». И старушки продают на улицах цветы, совсем не так, как у нас. Я купил букетик сирени коллеге, а продававшая тщательно пересчитала мятые купюры, словно подозревая обман. У нас деньги берут с большим подобострастием. На улицах и на вокзале подходят какие-то люди с солидными списками и, представляясь волонтёрами, просят денег «на солдат», «для армии», однако их цветущий вид отбивает желание расставаться с заветными бумажками.

     На вокзале уже перед отъездом, ожидая поезд, я сидел возле кафе и обратил внимание на хорошо одетого пана, который подошёл к столику, на котором стояли пустые бутылки и лежали остатки пищи.  Я с завистью смотрел на его белые кроссовки, серый плащ и чёрную шляпу. У меня не было ни того, ни другого, ни третьего. Человек решительно направился к столику, подумалось – за бутылками, но нет: тот выискал остатки пищи и жадно начал есть. Человек был голоден. Возможно, поэтому Львов мне запомнился как небогатый город, в нём не было кричащей роскоши, не было запаха благополучия, просто пахло скромным достатком. Или в манере людей была сдержанность обедневшего польского шляхтича.

     Кстати, о еде. Львов явно мясной город. В любом кафе и ресторане большой выбор мяса: здесь и котлеты по-киевски, и просто котлеты, и жаркое из разного мяса, и ножки, и грудки, и ручки всяких бедных невинно убиенных тварей. И я, почти вегетарианец дома, почти, ибо в гостях позволяю себе поесть немного мяса, если угощают, конечно, – ведь смертный грех и готовка уже не на моей совести, здесь, во Львове, потерял контроль над собой. Я заказывал всё и сразу, и всё равно был голоден вдали от плиты родного очага. Наконец, я насытился, но стало тяжело на душе, исчезло чувство полёта. Всё же каши и ощущение постоянного голода гонит человека вперёд и ввысь, как лайнер на взлёт…

     И ещё о пище. Поезда особенно дают богатую пищу впечатлений. Правда, не всегда удобоваримую. Во Львов я ехал с отставным военнослужащим Петро, потомственным военным. Он много говорил, ругал генералов и правительство, рассказывал о бедности в западных сёлах, об ужасных условиях учёбы у детишек – нет ни зеркал, ни умывальников, ни туалетов в школах, нет работы у родителей и средств, чтобы привезти ребят на экзамены в район. Нет денег на леденцы детям. Ничего нет в карпатских сёлах… Петро, как и положено отставному военному, сам выпил бутылку коньяка, хотя говорил, что не пьёт вообще, только раз в месяц, но это раз пришёлся, видимо, на нашу поездку. И сразу уснул.

     На обратном пути домой в купе мне попалась семья: мать, отец и сын – все на одно лицо. Отец и сын внушительных габаритов, и мама, не многим им уступавшая. Они всё время решали кроссворды и изучали книгу рецептов – было видно, что пища занимает особое место в семейной жизни. Мне было очень интересно узнать о персиках с сыром, как правильно готовить цыплёнка табака, что запекать и с чём, о соусах, приправах, десертах, чтобы доставить желудку максимальное радость. Им было хорошо втроём – они смеялись своим шуткам, ловко разгадывали кроссворды, вовремя дополняли друг друга. Вот, что значит счастливая семья! Я явно был чужеродным телом, дальним родственником в этой тесной компании. Ночью все трое сильно храпели, соревнование явно выиграл сын, спавший напротив меня на верхней полке. Никогда ещё ночь не тянулась так долго, наверное, так тянулась вечность перед Сотворением Мира – Создателю тоже кто-то мешал сосредоточиться таким оглушительным храпом, вот и вышла явно несовершенная конструкция. И проклял Всесильный всех храпунов. А я, добрый человек, подверг бы их страшной публичной казни: вырвал бы ноздри калёным железом со всем тем, что там, внутри, мешает человеку нормально дышать и так сильно мешает другим людям…

     Таким мне и запомнился Львов в ту поездку. Если и король – то в изгнании или опале, если лев – то совсем не страшный, а немного грустный и постаревший, похудевший лев в зоопарке. Возможно, в мой следующий приезд король снова взойдёт на трон, а лев, издав громкий рык, выйдет на охоту в поисках жертвы…