Шило на мыло

        4. Шило на мыло

                Мрамор незаменим, когда требуется увековечить выдающееся событие...

                "Сельское хозяйство и домоводство", 1887.

  Остановка пришлась в центре поселка с вечным административным зданием, утвердившим свой шпиль над прудами, затянутыми ряской, но вырытыми для каких-то иных целей: может, для лодочных катаний передовиков труда, а может, для произрастания пышных водяных растений, символизирующих роскошь и богатство власти. На ту минуту, когда писатель взглянул на воду, в ней задавали тон лягушки. Само же здание было задумано на широкую ногу, в соответствии с чем и обделано, опять же с прожилками мрамором по номенклатуре сортов такого заковыристого названия, что и не выговоришь, натурально железом крыто, не в пример отнесенным на почтительное расстояние сараюхам: "Почта" и "Поликлиника". При окнах имелись какие-то особенные козырьки - то ли для пущего вглядывания в даль, то ли от непогоды. Обе стороны входа были обтыканы елками, которые не очень-то спешили расти, а кое-где и засохли, не дойдя до гранитного изваяния, рвущегося в революционном порыве. Да и где им угнаться! Один кулак изваяния, приникнутый к складкам плаща, обошелся в добрую глыбу гранита, а уж про остальное... нечего говорить.

  А дорога незаметно обросла деревянными домами, заборами с неизменными скамейками, вынесенными на шаг вперед и глядящими друг на друга. Писатель подался к тропке, поближе к жилью, и за зеленью напоролся на гору щебня. Рядом мужик с лопатой как будто только и ждал помощника.
 
  - Не подсобишь, а, приятель? - спросил мужик. - Вдвоем-то раз-раз - и готово. За час раскурочим. После здоровье вместе поправим.
 
  - А еще крест надел! Что ж я щебенку не перекидывал! Тут и в полдня не обернуться. Лучше подскажи, как в санаторий быстрее пройти.
   
  - Значит в одинаре употребляешь... Сторонишься народа.

  -  Дело у них, чудак!

  - Дело? Какое, брат, дело! Дела все у прокурора, а у нас, брат, делишки. А то давай, а? Не обижу, вместе после подлечимся.

  - Прямо, значит? - не отставал писатель.
   
  - Да что ты прилип? Прямо, криво... Если нездешний, так и говори. Житья от вас, москвичей, нету! - И с маху всадил лопату в щебенку. Но раздавшийся лязг не пообещал ничего, кроме ударного труда и связанного с ним радикулита, и мужик сменил гнев на милость: - По-за дачами, глядишь, и выйдешь. Хотя слышь ты, эй, деловой! Жми сначала по Марксистской, отудава на Административную, и по Энтузиастам упрешься прямо в ворота. А задами - это надо знать. А по Марксистской - без хлопот. Так, значит, чеши и никуда не сворачивай. Только у болота держи левее, а то всё шпарь по Марксистской. А у колодца, значит, свернешь и будет твой гадюшник партсъезда. Только, гляди, воду не пей: третьего дня собаку отудава выудили.

  - Какой партсъезд? Ты что, с неба свалился!
   
  - Ага, из космоса... Это у вас шило на мыло меняют, а мы - люди бедные, матрац повесили, а на остальное - кишка тонка. Так и живем: полосатый флаг - само собой, а санаторий партсъезда - само собой. Как засандалили ему это имя, так и с концами.

Писатель ухмыльнулся и потопал по бывшему настоящему. Консервативная провинция легла на душу простотой.

  Однако простота тут была особая. Тот же заковыристый мрамор для вечного здания... Не просто дался, вырванный у макаронников-басурман в обмен на стадо коров, которые ни за какие посулы не доились, не мычали и не телились. Буренок переправили в райскую жизнь, куда-то на берега Адриатики, где по своей российской натуре они от счастья загнулись. А неугомонные господа опять затребовали, на этот раз землю, - и в ней усмотрели какой-то прок для себя. Но тут - извините! зашевелилась общественность, прозябающая без патриотических порывов, - и это в баснословное время свободы, когда другие бастуют и цитадели рушат, и людей лущат. Началось такое движение, такое! И развернулось по долинам и по взгорьям, уж никто и не помнил чего ради, по какому случаю, главное - народ двигался и всё тут. А басурманам ничего не позволили - лишь соскрести с земли верхний слой и взять кое-какие отходы. Басурмане откланялись: "Грация-грация, Тосканини, Муссолини, чао совьетико камерадам", а тут: "Батюшки-светы, умыкнули мрамор!" Ну не весь, конечно, но в значительной части. Как обнаружилось, номенклатурный камень под покровом ночной темноты перераспределили в пользу большинства человечества, то есть на кладбище. Но тоже как-то странно: с уклоном в верха, о чем свидетельствовали физиономии, пущенные по прожилкам, и надписи о жертвах и борьбе роковой. Видно, за жертвенность и воздали. Потому вид у вечного здания был трактован иначе, чем фасад, что на единой платформе сошло за авангард плюс новое слово в архитектуре. Для убедительности композицию обвели новомодным панцирем, отступающим от идеи монолита только ради окон. Но зря старались: твердокаменная идея оказалась хлипче мрамора и треснула первая.

Продолжение следует