Дядюшкин сон

Васильева Екатерина Игоревна.
Июнь 2021.
По повести «Дядюшкин сон» Ф.М.Достоевского.

Дядюшкин сон.

Действующие лица:
Марья Александровна Москалева
Князь
Афанасий Матвеич
Зинаида Афанасьевна
Павел Александрович Мозгляков
Настасья Петровна
Филисата Михайловна
Анна Николаевна
Наталья Дмитриевна
Софья Петровна Фарпухина
Гришка
Вася
Старуха, мать Васи


Глава 1.

В доме Марьи Александровны. Гостиная.
Около затопленного камина расставлены кресла, между ними маленький столик. На другом конце комнаты другой стол, накрытый скатертью, на нем кипит самовар. Самоваром и чаем заведует одна дама, проживающая у Марьи Александровны в качестве бедной родственницы, Настасья Петровна Зяблова, большая хохотунья.
Сама Марья Александровна сидит у камина. Перед ней стоит Павел Александрович Мозгляков. Ему хочется угодить своим слушательницам. Он поминутно обращается к Зине, которая стоит в стороне, у рояля, и равнодушно перебирает пальчиками календарь.

Марья Александровна. Я так рада, так рада, Павел Александрович, что готова кричать об этом всем и каждому из окошка. Не говорю уж о том милом сюрпризе, который вы сделали нам, мне и Зине, приехав двумя неделями раньше обещанного; это уж само собой! Я ужасна рада тому, что вы привезли сюда этого милого князя. Знаете ли, как я люблю этого очаровательного старичка! Но нет, нет! вы не поймете меня! вы, молодежь, не поймете моего восторга! Знаете ли, чем он был для меня в прежнее время, лет шесть тому назад, помнишь, Зина? Вы не поверите, Павел Александрович: я была его руководительницей, сестрой, матерью! Он слушался меня как ребенок! было что-то наивное, нежное в нашей связи; что-то даже как будто пастушеское… Я уж и не знаю, как и назвать! Вот почему он и помнит теперь только об одном моем доме с благодарностью. Знаете ли, Павел Александрович, что вы, может быть, спасли его тем, что завезли его ко мне! Я с сокрушением сердца думала о нем эти шесть лет. Вы не поверите: он мне снился даже во сне. Говорят, эта чудовищная женщина околдовала, погубила его.  Эта Степанида Матвеевна, бог знает какая женщина, пожилая и толстая, ходит еще в ситцевых платьях и с ключами в руках. А князь слушается ее во всем как ребенок и не смеет ступить шагу без ее позволения. Говорят, она даже моет его своими руками; балует его, носит и тешит как ребенка. В конце концов, она отдаляет от него всех посетителей, и в особенности родственников. Но наконец-то вы его вырвали из этих клещей! Нет, надо воспользоваться случаем и спасти его совершенно! Но расскажите мне еще раз, как удалось вам все это? Опишите мне подробнейшим образом всю вашу встречу. Все эти мелочи, мелочи ... настоящий сок! Я ужасно люблю мелочи, даже в самых важных случаях прежде обращаю внимание на мелочи… и… пока что князь еще сидит за своим туалетом…

Мозгляков (рассказывает с наслаждением). Да всё то же, что уже рассказывал, Марья Александровна!  Ехал я всю ночь, разумеется, всю ночь не спал, – можете себе представить, как я спешил! (Обращается к Зине). Одним словом, бранился, кричал, требовал лошадей, даже буянил из-за лошадей на станциях. Впрочем, это в сторону! Ровно в шесть часов утра приезжаю на последнюю станцию. Издрог, не хочу и греться, кричу: лошадей! Испугал смотрительницу с грудным ребенком: теперь, кажется, у нее пропало молоко… Восход солнца очаровательный. Знаете, эта морозная пыль серебрится! Не обращаю ни на что внимания; одним словом, спешу напропалую! Лошадей взял с бою: отнял у какого-то коллежского советника и чуть не вызвал его на дуэль. Говорят мне, что четверть часа тому съехал со станции какой-то князь, едет на своих, ночевал. Я едва слушаю, сажусь, лечу, точно с цепи сорвался. Есть что-то подобное у Фета, в какой-то элегии... Ровно в девяти верстах от города, на самом повороте, вижу, произошло удивительное событие. Огромная дорожная карета лежит на боку, кучер и два лакея стоят перед нею в недоумении, а из кареты, лежащей на боку, несутся раздирающие душу крики и вопли. Думал проехать мимо: лежи себе на боку; не здешнего прихода! Но превозмогло человеколюбие, которое, как выражается Гейне, везде суется с своим носом. Останавливаюсь. Я, мой Семен, ямщик – тоже русская душа, спешим на подмогу и, таким образом, вшестером подымаем наконец экипаж, ставим его на ноги, которых у него, правда, и нет, потому что он на полозьях. Помогли еще мужики с дровами, ехали в город, получили от меня на водку. Думаю: верно, это тот самый князь! Смотрю: боже мой! он самый и есть, князь Гаврила! Вот встреча! Кричу ему: «Князь! дядюшка!» Он, конечно, почти не узнал меня с первого взгляда; впрочем, тотчас же почти узнал… со второго взгляда. Рекомендуюсь; он в восхищении, обнимает меня, а между тем сам весь дрожит от испуга и плачет, ей-богу, плачет: я видел это собственными глазами! То да се, – уговорил его наконец пересесть в мой возок и хоть на один день заехать в Мордасов, ободриться и отдохнуть. Он соглашается беспрекословно… Объявляет мне, что едет в Светозерскую пустынь, к иеромонаху Мисаилу, которого чтит и уважает; что Степанида Матвеевна, а уж из нас, родственников, кто не слыхал про Степаниду Матвеевну?  Что эта Степанида Матвеевна получила письмо такого содержания, что у ней в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь, не знаю, кто именно, да и не интересуюсь знать; может быть, и отец и дочь вместе; может быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника… Одним словом, она дней на десять решилась распроститься с своим князем и полетела в столицу украсить ее своим присутствием. Князь сидел день, сидел другой, примерял парики, помадился, но стало невмочь без Степаниды Матвеевны! приказал лошадей и покатил в Светозерскую пустынь... Я его спасаю, уговариваю заехать к общему другу нашему, многоуважаемой Марье Александровне; он говорит про вас, что вы очаровательнейшая дама из всех, которых он когда-нибудь знал, и вот мы здесь, а князь поправляет теперь наверху свой туалет, потому что согласится скорее умереть, чем явиться к дамам без некоторых приготовлений или, лучше сказать – исправлений… Вот и вся история! Премилая история!

Марья Александровна. Но какой он юморист, Зина!  как он это мило рассказывает! Но, послушайте, Поль, один вопрос: объясните мне хорошенько ваше родство с князем! Вы называете его дядей?

Мозгляков. Ей-богу, не знаю, Марья Александровна, как и чем я родня ему: кажется, седьмая вода, может быть, даже и не на киселе, а на чем-нибудь другом. Я тут не виноват нисколько. Просто-запросто я называю его дядюшкой; он откликается. Вот вам и все наше родство, на сегодняшний день, по крайней мере…

Марья Александровна. Но я все-таки повторю, что только один бог мог вас надоумить привезти его прямо ко мне! Как воображу себе, что бы с ним было, бедняжкой, если б он попал к кому-нибудь другому, а не ко мне? Бросились бы на него, как на рудник, как на россыпь, пожалуй, обокрали бы его? Вы не можете представить себе, какие здесь жадные, низкие и коварные людишки, Павел Александрович!..

Настасья Петровна (разливает чай). Ах, боже мой, да к кому же его и привезти, как не к вам. Какие вы, Марья Александровна!  Ведь не к Анне же Николаевне везти его, как вы думаете?

Марья Александровна.  Однако ж, что он так долго не выходит? Это даже странно.

Мозгляков. Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов будет там одеваться! К тому же так как у него совершенно нет памяти, то он, может быть, и забыл, что приехал к вам в гости. Ведь это удивительнейший человек, Марья Александровна!

Марья Александровна. Ах, полноте, пожалуйста, что вы!

Мозгляков.  Вовсе не что вы, Марья Александровна, а сущая правда! Ведь это полукомпозиция, а не человек. Вы его видели шесть лет назад, а я час тому назад его видел. Ведь это полупокойник! Ведь это только воспоминание о человеке; ведь его забыли похоронить! Ведь у него глаза вставные, ноги пробочные, он весь на пружинах и говорит на пружинах!

Марья Александровна (строго). Боже мой, какой вы, однако же, ветреник!  И как не стыдно вам, молодому человеку, родственнику, говорить так про этого почтенного старичка! Не говоря уже о его доброте, вспомните, что это остаток, так сказать, обломок нашей аристократии. Друг мой, я понимаю, что вы ветреничаете из каких-то там ваших новых идей, о которых вы беспрерывно толкуете. Но боже мой! Я и сама – ваших новых идей! Я жила на свете, я видела больше вас, и, наконец, я мать, а вы еще молоды! Он старичок, и потому, на ваши глаза, смешон! А все это оттого, что вы начитались там какого-нибудь вашего Шекспира! Поверьте, Павел Александрович, ваш Шекспир давным-давно уже отжил свой век и если б воскрес, то, со всем своим умом, не разобрал бы в нашей жизни ни строчки! Князь и в кульке князь, князь и в лачуге будет как во дворце! А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе выстроил, – и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше! Да и сама Наталья Дмитриевна, хоть пятьдесят кринолинов на себя налепи, – все-таки останется прежней Натальей Дмитриевной и нисколько не прибавит себе. Вы тоже, отчасти, представитель высшего сословия. Я тоже себя считаю не чужою ему, – а дурное то дитя, которое марает свое гнездо! забудете вашего Шекспира. Я уверена, что вы даже и теперь не искренни, а так только, модничаете. Впрочем, я заболталась. Побудьте здесь, Поль, я сама схожу наверх и узнаю о князе. Может быть, ему надо чего-нибудь, а ведь с моими людишками…

Марья Александровна уходит.

Настасья Петровна.  Марья Александровна, кажется, очень рады, что князь не достался этой франтихе, Анне Николаевне. А ведь уверяла все, что родня ему. То-то разрывается, должно быть, теперь от досады! (Выходит из комнаты, как будто за делом, но останавливается у дверей и подслушивает).

Мозгляков. Зинаида Афанасьевна, вы не сердитесь на меня?

Зина. На вас? За что же?

Мозгляков. За мой ранний приезд, Зинаида Афанасьевна! Я не вытерпел, я не мог дожидаться еще две недели… Вы мне снились даже во сне. Я прилетел узнать мою участь… Но вы хмуритесь, вы сердитесь! Неужели и теперь я не узнаю ничего решительного?

Зина.  Я ожидала, что вы заговорите об этом. И чем скорее все разрешится, тем лучше. Вы опять требуете, то есть просите, ответа. Извольте, я повторю вам его, потому что мой ответ все тот же, как и прежде: подождите! Повторяю вам, – я еще не решилась и не могу вам дать обещание быть вашею женою. Этого не требуют насильно, Павел Александрович. Но, чтобы успокоить вас, прибавляю, что я еще не отказываю вам окончательно. Заметьте еще: обнадеживая вас теперь, я делаю это единственно потому, что снисходительна к вашему нетерпению и беспокойству. Повторяю, что хочу остаться совершенно свободною в своем решении, и если я вам скажу, наконец, что я несогласна, то вы и не должны обвинять меня, что я вас обнадежила. Итак, знайте это.

Мозгляков. Итак, что же это, что же это! Неужели это надежда! Могу ли я извлечь хоть какую-нибудь надежу из ваших слов, Зинаида Афанасьевна?

Зина (как заученным текстом). Припомните все, что я вам сказала, и извлекайте все, что вам угодно. Ваша воля! Но я больше ничего не прибавлю. Я вам еще не отказываю, а говорю только: ждите. Но, повторяю вам, я оставляю за собой полное право отказать вам, если мне вздумается. Замечу еще одно, Павел Александрович: если вы приехали раньше положенного для ответа срока, чтоб действовать окольными путями, надеясь, например, хоть на влияние маменьки, то вы очень ошиблись в расчете. Я тогда прямо откажу вам, слышите ли это? А теперь – довольно, и, пожалуйста, до известного времени не поминайте мне об этом ни слова.

В эту минуту возвращается Марья Александровна, за нею следом Настасья Петровна.

Марья Александровна.  Он, кажется, сейчас сойдет, Зина! Настасья Петровна, скорее, заварите нового чаю!

Настасья Петровна (у самовара). Анна Николаевна уже присылала наведаться. Ее Анютка прибегала на кухню и расспрашивала. То-то злится теперь!

Марья Александровна.  А мне какое дело!  Точно я интересуюсь знать, что думает ваша Анна Николаевна? Поверьте, не буду никого подсылать к ней на кухню. И удивляюсь, решительно удивляюсь, почему вы все считаете меня врагом этой бедной Анны Николаевны, да и не вы одна, а все в городе? Павел Александрович! Вы знаете нас обеих, – ну из чего я буду врагом ее? За первенство? Но я равнодушна к этому первенству. Пусть ее, пусть будет первая! Я первая готова поехать к ней, поздравить ее с первенством. И наконец – все это несправедливо. На нее клевещут. За что вы все на нее нападаете? она молода и любит наряды, – за это, что ли? Но, по-моему, уж лучше наряды, чем что-нибудь другое, вот как Наталья Дмитриевна, которая – такое любит, что и сказать нельзя. За то ли, что Анна Николаевна ездит по гостям и не может посидеть дома? Но боже мой! Она не получила никакого образования, и ей, конечно, тяжело раскрыть, например, книгу или заняться чем-нибудь две минуты сряду. Она кокетничает и делает из окна глазки всем, кто ни пройдет по улице. Но зачем же уверяют ее, что она хорошенькая, когда у ней только белое лицо и больше ничего? Она смешит в танцах, – соглашаюсь! Но зачем же уверяют ее, что она прекрасно полькирует? На ней невозможные наколки и шляпки, – но чем же виновата она, что ей бог не дал вкусу, а, напротив, дал столько легковерия. Уверьте ее, что хорошо приколоть к волосам конфетную бумажку, она и приколет. Она сплетница, но это здешняя привычка: кто здесь не сплетничает? К ней ездит Сушилов со своими бакенбардами и утром, и вечером, и чуть ли не ночью. Ах, боже мой! еще бы муж козырял в карты до пяти часов утра! Наконец, это еще, может быть, и клевета. Словом, я всегда, всегда заступлюсь за нее!.. Но боже мой! вот и князь! Это он, он! Я узнаю его! Я узнаю его из тысячи! Наконец-то я вас вижу, mon prince! (Идет навстречу князю).

Заходит Князь. На вид это какой-то загримированный мертвец.
На нем парик, бакенбарды, усы и эспаньолка  черного цвета закрывают половину лица. Лицо набеленное и нарумяненное. Одет по моде. Перчатки, галстук, жилет, белье и все прочее – все это ослепительной свежести и изящного вкуса. Князь немного прихрамывает, но прихрамывает так ловко, как будто и это необходимо по моде. В глазу его стеклышко, в том самом глазу, который и без того стеклянный. Князь пропитан духами. Разговаривая, он как-то особенно протягивает иные слова.

Марья Александровна.  Но вы ничего, ничего не переменились! Садитесь, садитесь, князь! Шесть лет, целых шесть лет не видались, и ни одного письма, даже ни строчки во все это время! О, как вы виноваты передо мною, князь! Как я зла была на вас, mon cher prince! Но – чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна, чаю!

Князь(шепелявит). Благодарю, бла-го-дарю, вин-но-ват! Ви-но-ват! и представьте себе, еще прошлого года непре-менно хотел сюда ехать, да напугали: тут, говорят, хо-ле-ра была.

Марья Александровна.   Нет, князь, у нас не было холеры.

Мозгляков. Здесь был скотский падеж, дядюшка!

Князь. Ну да, скотский па-деж или что-то в этом роде… Я и остался. Ну, как ваш муж, моя милая Анна Николаевна? Все по своей проку-рорской части?

Марья Александровна.   Н-нет, князь, мой муж не прокурор…

Мозгляков. Бьюсь об заклад, что дядюшка сбился и принимает вас за Анну Николаевну Антипову!

Князь. Ну да, да, Анну Николаевну, и-и… я все забываю! Ну да, Антиповну, именно Анти-повну.
 
Марья Александровна. Н-нет, князь, вы очень ошиблись. Я вовсе не Анна Николаевна и, признаюсь, никак не ожидала, что вы меня не узнаете! Вы меня удивили, князь! Я ваш бывший друг, Марья Александровна Москалева. Помните, князь, Марью Александровну?..

Князь. Марью А-лекс-анд-ровну! представьте себе! а я именно по-ла-гал, что вы-то и есть, как ее, ну да! Анна Васильевна… это восхитительно. Значит, я не туда заехал. А я думал, мой друг, что ты именно ве-зешь меня к этой Анне Матвеевне. Это очаровательно! Впрочем, это со мной часто случается… Я часто не туда заезжаю. Я вообще доволен, всегда доволен, что б ни случилось. Так вы не Настасья Ва-сильевна? Это инте-ресно…

Марья Александровна.  Марья Александровна, князь, Марья Александровна! О, как вы виноваты передо мной! Забыть своего лучшего, лучшего друга!

Князь. Ну да, луч-шего друга… pardon,  pardon! (Заглядывается на Зину).

Марья Александровна.  А это дочь моя, Зина. Вы еще не знакомы, князь. Ее не было в то время, когда вы были здесь, помните?

Князь.  Это ваша  дочь! Charmante, charmante!

Марья Александровна.  Чаю…  Князь, я слышала об ужаснейшем происшествии! Признаюсь, я была вне себя от испуга… Не ушиблись ли вы? Смотрите! Этим пренебрегать невозможно…

Князь.  Вывалил! Вывалил! Кучер вывалил!  Я уже думал, что наступает светопреставление или что-нибудь в этом роде, и так, признаюсь, испугался, что – прости меня, угодник! небо с овчинку показалось! Не ожидал, не ожи-дал! совсем не о-жи-дал! И во всем этом мой кучер Фе-о-фил виноват! Я уж на тебя во всем надеюсь, мой друг: распорядись и разыщи хорошенько.  Я у-ве-рен, что он на жизнь мою по-ку-шался.

Мозгляков. Хорошо, хорошо, дядюшка!  Все разыщу! Только послушайте, дядюшка! Простите-ка его, для сегодняшнего дня, а? Как вы думаете?

Князь.  Ни за что не прощу! Я уверен, что он на жизнь мою поку-шался! Он и еще Лаврентий, которого я дома оставил. Вообразите: нахватался, знаете, каких-то новых идей! Отрицание какое-то в нем явилось… Одним словом: коммунист, в полном смысле слова! Я уж и встречаться с ним боюсь!

Марья Александровна.  Ах, какую вы правду сказали, князь, вы не поверите, как я сама страдаю от этих негодных людишек! Вообразите: я теперь переменила двух из моих людей, и признаюсь, они так глупы, что я просто бьюсь с ними с утра до вечера. Вы не поверите, как они глупы, князь!

Князь. Ну да, ну да! Но, признаюсь вам, я даже люблю, когда лакей отчасти глуп. К лакею это как-то идет, и даже составляет его достоин-ство, если он чистосердечен и глуп. Вот у меня Те-рен-тий есть. Ведь ты помнишь, мой друг, Те-рен-тия? Я, как взглянул на него, так и предрек ему с первого раза: быть тебе в швейцарах! Глуп фе-но-менально! смотрит, как баран на воду! Но какая са-но-витость, какая торжественность! Кадык такой, светло-розовый! Ну, а – ведь это в белом галстуке и во всем параде составляет эффект. Я душевно его полюбил. Иной раз смотрю на него и засматриваюсь: решительно диссертацию сочиняет, – такой важный вид! одним словом, настоящий немецкий философ Кант или, еще вернее, откормленный жирный индюк. Совершенный фурор для служащего человека!..

Марья Александровна и Настасья Петровна хохочут и хлопают в ладошки. Павел Александрович вторит им. Улыбается даже Зина.

Марья Александровна. Но сколько юмору, сколько веселости, сколько в вас остроумия, князь! И исчезнуть из общества, запереться на целых пять лет! С таким талантом! Но вы бы могли писать, князь! Вы бы могли повторить Фонвизина, Грибоедова, Гоголя!..

Князь. Ну да, ну да! я могу пов-то-рить… и, знаете, я был необыкновенно остроумен в прежнее время. Я даже для сцены во-де-виль написал… Там было несколько вос-хи-ти-тельных куплетов! Впрочем, его никогда не играли…

Марья Александровна.  Ах, как бы это мило было прочесть! И знаешь, Зина, вот теперь бы кстати! У нас же сбираются составить театр, для патриотического пожертвования, князь, в пользу раненых… вот бы ваш водевиль!

Князь. Конечно! Я даже опять готов написать… впрочем, я его совершенно за-был. Но, помню, там было два-три каламбура таких, что…(целует свою руку).  И вообще, когда я был за гра-ни-цей, я производил настоящий fu-ro-re.Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской но-ге. Восхитительно танцевал краковяк на Венском конгрессе.

Мозгляков. Лорд Байрон, дядюшка! помилуйте, дядюшка, что вы?

Князь. Ну да, лорд Байрон. Впрочем, может быть, это был и не лорд Байрон, а кто-нибудь другой. Именно, не лорд Байрон, а один поляк! Я теперь совершенно припоминаю. И пре-ори-ги-нальный был этот по-ляк: выдал себя за графа, а потом оказалось, что он был какой-то кухмистер. Но только вос-хи-ти-тельно танцевал краковяк и, наконец, сломал себе ногу. Я еще тогда на этот случай стихи сочинил:
Наш поляк
Танцевал краковяк…
А там… а там, вот уж дальше и не припомню…
А как ногу сломал,
Танцевать перестал.

Мозгляков. Ну, уж верно, так, дядюшка?

Князь.  Кажется, что так, друг мой, или что-нибудь по-добное. Впрочем, может быть, и не так, но только преудачные вышли стишки… Вообще я теперь забыл некоторые происшествия. Это у меня от занятий.

Марья Александровна.  Но скажите, князь, чем же вы все это время занимались в вашем уединении? Я так часто думала о вас, mon cher prince, что, признаюсь, на этот раз сгораю нетерпением узнать об этом подробнее…

Князь. Чем занимался? Ну, вообще, знаете, много за-ня-тий. Когда – отдыхаешь; а иногда, знаете, хожу, воображаю разные вещи…

Мозгляков.  У вас, должно быть, чрезвычайно сильное воображение, дядюшка?

Князь. Чрезвычайно сильное, мой милый. Я иногда такое воображу, что даже сам себе потом у-див-ляюсь… A кстати ведь ты, кажется, кадуевским вице-губернатором был?

Мозгляков. Я, дядюшка? Помилуйте, что вы!

Князь. Представь себе, мой друг! а я тебя все принимал за вице-губернатора, да и думаю: что это у него как будто бы вдруг стало совсем другое ли-цо?.. У того, знаешь, было лицо такое о-са-нистое, умное. Не-о-бык-новенно умный был человек и все стихи со-чи-нял на разные случаи. Немного, этак сбоку, на бубнового короля был похож…

Марья Александровна. Нет, князь, клянусь, вы погубите себя такой жизнию! Затвориться на пять лет в уединение, никого не видать, ничего не слыхать! Но вы погибший человек, князь! Кого хотите спросите из тех, кто вам предан, и вам всякий скажет, что вы – погибший человек!

Князь. Неужели?

Марья Александровна.   Уверяю вас; я говорю вам как друг, как сестра ваша! Я говорю вам потому, что вы мне дороги, потому что память о прошлом для меня священна! Какая выгода была бы мне лицемерить? Нет, вам нужно до основания изменить вашу жизнь, – иначе вы заболеете, вы истощите себя, вы умрете…

Князь. Ах, боже мой! Неужели так скоро умру! И представьте себе, вы угадали: меня чрезвычайно мучит геморрой, особенно с некоторого времени… И когда у меня бывают припадки, то вообще у-ди-ви-тельные при этом симптомы… я вам подробнейшим образом их опишу. Во-первых…

Мозгляков. Дядюшка, это вы в другой раз расскажете, а теперь… не пора ли нам ехать?

Князь. Ну да! пожалуй, в другой раз. Это, может быть, и не так интересно слушать. Я теперь соображаю… Но все-таки это чрезвычайно любопытная болезнь. Есть разные эпизоды… Напомни мне, мой друг, я тебе ужо вечером расскажу один случай в под-роб-ности…

Марья Александровна.   Но послушайте, князь, вам бы попробовать лечиться за границей.

Князь. За границей! Ну да, ну да! Я непременно поеду за границу. Я помню, когда я был за границей в двадцатых годах, там было у-ди-ви-тельно весело. Я чуть-чуть не женился на одной виконтессе, француженке. Я тогда был чрезвычайно влюблен и хотел посвятить ей всю свою жизнь. Но, впрочем, женился не я, а другой и восторжествовал, один немецкий барон; он еще потом некоторое время в сумасшедшем доме сидел.

Марья Александровна.  Но, cher prince, я к тому говорила, что вам надо серьезно подумать о своем здоровье. За границей такие медики… и, сверх того, чего стоит уже одна перемена жизни! Вам решительно надо бросить, хоть на время, ваше Духаново.

Князь. Неп-ре-менно! Я уже давно решился и, знаете, намерен лечиться гид-ро-па-тией.

Марья Александровна.   Гидропатией?

Князь. Гидропатией. Я уже лечился раз гид-ро-па-тией. Я был тогда на водах. Там была одна московская барыня чрезвычайно поэтическая женщина, лет семидесяти была. При ней еще находилась дочь, лет пятидесяти, вдова, с бельмом на глазу. Та тоже чуть-чуть не стихами говорила. Вот и вздумали они меня водой лечить. Я, признаюсь, ничем не был болен; ну, пристали ко мне: «Лечись да лечись!» Я, из деликатности, и начал пить воду; думаю: и в самом деле легче сде-лается. Пил-пил, пил-пил, выпил целый водопад, и, знаете, эта гидропатия полезная вещь и ужасно много пользы мне принесла, так что если б я наконец не забо-лел, то уверяю вас, что был бы совершенно здоров…

Мозгляков.  Вот это совершенно справедливое заключенье, дядюшка! Скажите, дядюшка, вы учились логике?

Марья Александровна.  Боже мой! какие вы вопросы задаете!

Князь. Учился, друг мой, но только очень давно. Я и философии обучался в Германии, весь курс прошел, но только тогда же все совершенно забыл. Но… признаюсь вам… вы меня так испугали этими болезнями, что я… весь расстроен. Впрочем, я сейчас ворочусь…

Марья Александровна.  Но куда же вы, князь?

Князь. Я сейчас, сейчас… Я только записать одну новую мысль… aurevoir…(Уходит).

Мозгляков (смеется). Каков?

Марья Александровна.   Не понимаю, решительно не понимаю, чему вы смеетесь! Смеяться над почтенным старичком, над родственником, подымать на смех каждое его слово, пользуясь ангельской его добротою! Я краснела за вас, Павел Александрович! Но, скажите, чем он смешон, по-вашему? Я ничего не нашла в нем смешного.

Мозгляков. Что он не узнает людей, что он иногда заговаривается?

Марья Александровна.  Но это следствие ужасной жизни его, ужасного пятилетнего заключения под надзором этой адской женщины. Его надо жалеть, а не смеяться над ним. Он даже меня не узнал; вы были сами свидетелем. Это уже, так сказать, вопиет! Его, решительно, надо спасти! Я предлагаю ему ехать за границу, единственно в надежде, что он, может быть, бросит эту… торговку!

Мозгляков. Знаете ли что? его надо женить, Марья Александровна!

Марья Александровна.   Опять! Но вы неисправимы после этого, мсье Мозгляков!

Мозгляков. Нет, Марья Александровна, нет! В этот раз я говорю совершенно серьезно! Почему ж не женить? Это тоже идея! Не хуже других. Чем может это повредить ему, скажите, пожалуйста? Он, напротив, в таком положении, что подобная мера может только спасти его! По закону, он еще может жениться. Во-первых, он будет избавлен от этой пройдохи, извините за выражение. Во-вторых, и главное, представьте себе, что он выберет девушку или, еще лучше, вдову, милую, добрую, умную, нежную и, главное, бедную, которая будет ухаживать за ним, как дочь, и поймет, что он ее облагодетельствовал, назвав своею женою. А что же ему лучше, как не родное, как не искреннее и благородное существо, которое беспрерывно будет подле него вместо этой… бабы? Разумеется, она должна быть хорошенькая, потому что дядюшка до сих пор еще любит хорошеньких. Вы заметили, как он заглядывался на Зинаиду Афанасьевну?

Настасья Петровна.  Да где же вы найдете такую невесту?

Мозгляков. Да хоть бы вы, если только угодно! Позвольте спросить: чем вы не невеста князю? Во-первых – вы хорошенькая, во-вторых – вдова, в третьих – благородная, в-четвертых – бедна, потому что вы действительно небогатая, в-пятых – вы очень благоразумная дама, следственно, будете любить его, держать его, прогоните ту барыню в толчки, повезете его за границу, будете кормить его манной кашкой и конфетками, все это ровно до той минуты, когда он оставит сей бренный мир, что будет ровно через год, а может быть, и через два месяца с половиною. Тогда вы – княгиня, вдова, богачка и, в награду за вашу решимость, выходите замуж за маркиза или за генерала! Блестяще не правда ли?

Настасья Петровна. Фу ты, боже мой! да я бы, мне кажется, влюбилась в него, голубчика, из одной благодарности, если б он только сделал мне предложение!  Только все это – вздор!

Мозгляков.  Вздор? хотите, это будет не вздор? Попросите-ка меня хорошенько и потом палец мне отрежьте, если же сегодня же не будете его невестою! Да нет ничего легче уговорить или сманить на что-нибудь дядюшку! Он на все говорит: «Ну да, ну да!» сами слышали. Мы его женим так, что он и не услышит. Пожалуй, обманем и женим; да ведь для его же пользы!.. Хоть бы вы принарядились на всякий случай, Настасья Петровна!

Настасья Петровна. Да уж я и без вас знаю, что сегодня совсем замарашка. Совсем опустилась, давно не мечтаю. Вот и выехала такая мадам… А что, в самом деле, я кухаркой кажусь?

Марья Александровна (опомнившись).  Все это, положим, очень хорошо, но все это вздор и нелепость, а главное, совершенно некстати.

Мозгляков. Но почему же, добрейшая Марья Александровна, почему же это вздор и некстати?

Марья Александровна. По многим причинам, а главное, потому, что вы у меня в доме, что князь – мой гость и что я никому не позволю забыть уважение к моему дому. Я принимаю ваши слова не иначе как за шутку, Павел Александрович. Но слава богу! вот и князь!

Возвращается Князь.

Князь.  Вот и я!  Удивительно, сколько у меня сегодня разных идей. А другой раз, может быть, ты и не поверишь тому, как будто их совсем не бывает. Так и сижу целый день.

Мозгляков. Это, дядюшка, вероятно, от сегодняшнего падения. Это потрясло ваши нервы, и вот…

Князь. Я и сам, мой друг, этому же приписываю и нахожу этот случай даже по-лез-ным; так что я решился простить моего Фео-фи-ла. Знаешь что? мне кажется, он не покушался на мою жизнь; как думаешь?..  Но не пора ли нам ехать, мой милый?

Мозгляков. Я готов, дядюшка.

Марья Александровна. Но я надеюсь, князь, что вы только к одному губернатору. Вы теперь мой, князь, и принадлежите моему семейству на целый день. Я, конечно, ничего вам не буду говорить про здешнее общество. Может быть, вы пожелаете быть у Анны Николаевны, и я не вправе разочаровывать: к тому же я вполне уверена, что время покажет свое. Но помните одно, что я ваша хозяйка, сестра, мамка, нянька на весь этот день, и, признаюсь, я трепещу за вас, князь! Вы не знаете, нет, вы не знаете вполне этих людей, по крайней мере, до времени!..
Мозгляков.  Положитесь на меня, Марья Александровна. Все, как я вам обещал, так будет.

Марья Александровна. Положись на вас! Я вас жду к обеду, князь. Мы обедаем рано. И как я жалею, что на этот случай муж мой в деревне! как бы рад он был вас увидеть! Он так вас уважает, так душевно вас любит!

Князь.  Ваш муж? А у вас есть и муж?

Марья Александровна. Ах, боже мой! как вы забывчивы, князь! Но вы совершенно, совершенно забыли все прежнее! Мой муж, Афанасий Матвеич, неужели вы его не помните? Он теперь в деревне, но вы тысячу раз его видели прежде. Помните, князь: Афанасий Матвеич?..

Князь. Афанасий Матвеич! в деревне, представьте себе...Так у вас есть и муж? Какой странный, однако же, случай! Это точь-в-точь как есть один водевиль: муж в дверь, а жена в … позвольте, вот и забыл! только куда-то и жена тоже поехала, кажется в Тулу или в Ярославль, одним словом, выходит как-то очень смешно.

Мозгляков. Муж в дверь, а жена в Тверь, дядюшка.

Князь.  Ну-ну! да-да! благодарю тебя, друг мой, именно в Тверь, так что оно и складно выходит. Ты всегда в рифму попадаешь, мой милый! То-то я помню: в Ярославль или в Кострому, но только куда-то и жена тоже поехала! Charmant, charmant! Впрочем, я немного забыл, о чем начал говорить… да! итак, мы едем, друг мой. Aurevoir, madame. (Обращается к Зине и целует кончики своих пальцев). Прощайте моя милая барышня.

Марья Александровна. Обедать, обедать, князь! Не забудьте возвратиться скорее!

Мозгляков и Князь уходят.

Марья Александровна. Вы бы, Настасья Петровна, взглянули на кухне.  У меня есть предчувствие, что этот изверг Никитка непременно испортит обед! Я уверена, что он уже пьян…

Настасья Петровна уходит, но останавливается, прячется за дверью и подслушивает.
Марья Александровна садится в кресло.

Марья Александровна. Зина! Я намерена поговорить с тобой о чрезвычайно важном деле. Я хочу тебя спросить, Зина, как показался тебе, сегодня, этот Мозгляков?

Зина (с насмешкой). Вы уже давно знаете, как я о нем думаю.

Марья Александровна. Да, мое дитя, но мне кажется, он становится как-то уж слишком навязчивым со своими… исканиями.

Зина. Он говорит, что влюблен в меня, и навязчивость его извинительна.

Марья Александровна. Странно! Ты прежде не извиняла его так… охотно. Напротив, всегда на него нападала, когда я заговорю об нем.

Зина. Странно и то, что вы всегда защищали и непременно хотели, чтоб я вышла за него замуж, а теперь первая на него нападаете.

Марья Александровна. Почти. Я не запираюсь, Зина: я желала тебя видеть за Мозгляковым. Мы небогаты и не можем ехать, например, за границу. Здешние ослы удивляются, что тебе двадцать три года и ты не замужем, и сочиняют об этом истории. Но есть ли для тебя здесь мужья? Мозгляков, конечно, пуст, но он все-таки лучше их всех. Он порядочной фамилии, есть родство, полтораста душ; потому я и бросила на него мои взгляды. Но, клянусь тебе, я никогда не имела настоящей к нему симпатии. Я уверена, что сам всевышний предупреждал меня. И если бы бог послал, хоть теперь, что-нибудь лучше – о! как хорошо тогда, что ты еще не дала ему слова! ты ведь сегодня ничего не сказала ему наверное, Зина?

Зина.  К чему так кривляться, маменька, когда все дело в двух словах?

Марья Александровна. Кривляться, Зина, кривляться! и ты могла сказать такое слово матери? Но что я! Ты давно уже не веришь своей матери! Ты давно уже считаешь меня своим врагом, а не матерью.

Зина. Э, хватит, маменька! Нам ли с вами за слово спорить! Разве мы не понимаем друг друга? Было, кажется, время понять!

Марья Александровна. Но ты оскорбляешь меня, дитя мое! Ты не веришь, что я готова решительно на все, чтоб устроить судьбу твою!

Зина. Уж не хотите ли вы меня выдать за этого князя, чтоб устроить судьбу мою?

Марья Александровна. Я ни слова не говорила об этом, но к слову скажу, что если б случилось тебе выйти за князя, то это было бы счастьем твоим, а не безумием…

Зина. А я нахожу, что это просто вздор! Вздор! вздор! Я нахожу еще, маменька, что вы женщина-поэт, в полном смысле этого слова; У вас беспрерывно проекты. Я предчувствовала, когда еще князь здесь сидел, что у вас это на уме. Когда дурачился Мозгляков и уверял, что надо женить этого старика, я прочла все мысли на вашем лице. Готова поспорить, что вы об этом думаете и теперь с этим же ко мне подъезжаете. Но ваши беспрерывные проекты насчет меня начинают мне до смерти надоедать, поэтому прошу вас не говорить мне об этом ни слова, слышите ли, маменька, ни слова!

Марья Александровна. Ты дитя, Зина, раздраженное, больное дитя!  Ты говоришь со мной непочтительно. Ни одна мать не вынесла бы того, что я выношу от тебя ежедневно! Но я мать и прежде всего христианка. Я должна терпеть и прощать. Но одно слово, Зина: если б я и действительно мечтала об этом союзе, почему именно ты считаешь все это вздором? По-моему, Мозгляков никогда не говорил умнее давешнего, когда доказывал, что князю необходима женитьба, конечно, не на этой чумичке Настасье. Тут уж он заврался.
Зина. Послушайте, маменька! скажите прямо: вы это спрашиваете только так, из любопытства, или с намерением?

Марья Александровна. Я спрашиваю только: почему это кажется тебе таким вздором?

Зина. Ведь достанется же такая судьба!  Вот почему! Воспользоваться тем, что старикашка выжил из ума, обмануть его, выйти за него, за калеку, чтоб вытащить у него его деньги и потом каждый день, каждый час желать его смерти, по-моему, это не только вздор, но сверх того, так низко, так низко, что я не поздравляю вас с такими мыслями, маменька!

Молчание.

Марья Александровна. Зина! А помнишь ли, что было два года назад?

Зина (строго). Маменька! Вы торжественно обещали мне никогда не напоминать об этом.

Марья Александровна. А теперь торжественно прошу тебя, дитя мое, чтоб ты позволила мне один только раз нарушить это обещание, Зина! пришло время полного объяснения между нами. Эти два года молчания были ужасны! Так не может продолжаться!.. Вместе с этим даю тебе торжественное слово мое – слово несчастной матери, обожающей свою дочь, что никогда, ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах, даже если б шло о спасении жизни моей, я уже не буду более говорить об этом. Это будет в последний раз, но теперь – это необходимо!

Зина.  Говорите.

Марья Александровна.  Благодарю тебя, Зина. Два года назад к покойному Мите, твоему маленькому брату, ходил учитель.

Зина. Но зачем вы так торжественно начинаете, маменька! К чему все это красноречие, все эти подробности, которые совершенно не нужны, и которые нам обеим слишком известны?

Марья Александровна. К тому, дитя мое, что я, твоя мать, принуждена теперь оправдываться перед тобою! Не думай, дитя мое, что я хочу играть твоим сердцем! Нет, Зина, ты найдешь во мне настоящую мать и, может быть, обливаясь слезами, у ног моих, у ног низкой женщины, как ты сейчас назвала меня, сама будешь просить примирения. Вот почему я хочу высказать все, Зина, все с самого начала; иначе я молчу!

Зина.  Говорите.

Марья Александровна. Я продолжаю, Зина: этот учитель уездного училища, почти еще мальчик, производит на тебя совершенно непонятное для меня впечатление. Я слишком надеялась на твое благоразумие, но вдруг ты приходишь ко мне и решительно объявляешь, что намерена выйти за него замуж! Зина! Это был кинжал в мое сердце! Я вскрикнула и лишилась чувств. Подумай: мальчик, сын дьячка, получающий двенадцать целковых в месяц жалованья, кропатель дрянных стишонков, которые, из жалости, печатают в «Библиотеке для чтения», и умеющий только толковать об этом проклятом Шекспире, этот мальчик – твой муж, муж Зинаиды Москалевой!..Я отказала ему, но ты продолжаешь с ним переписываться. По городу слухи. Меня начинают колоть намеками; уже обрадовались, уже затрубили во все рога, и вдруг все мои предсказания сбываются самым торжественным образом. Вы за что-то ссоритесь; он оказывается самым недостойным тебя… мальчишкой и грозит тебе распространить по городу твои письма. При этой угрозе, ты выходишь из себя и даешь пощечину. Да, Зина, мне известно и это обстоятельство! Мне все, все известно! В тот же вечер этот сумасшедший, в раскаянии, делает нелепую попытку чем-то отравить себя. Одним словом, скандал выходит ужаснейший! Эта чумичка Настасья прибегает ко мне испуганная, с страшным известием: уже целый час письмо в руках у Натальи Дмитриевны, у моего заклятого врага; через два часа весь город будет знать о твоем позоре!. Эта бесстыдная, этот изверг Настасья требует двести рублей серебром и за это клянется достать обратно письмо. Настасья украла его. Честь твоя спасена, – доказательств нет! Но в какой тревоге ты заставила меня прожить тот ужасный день! На другой же день я заметила, в первый раз в жизни, несколько седых волос на голове моей. Зина! Но с тех пор ты мучишься, дитя мое; ты не можешь забыть его или, лучше сказать, не его, – он всегда был недостоин тебя, – а призрак своего прошедшего счастья. Этот несчастный теперь на смертном одре; говорят, он в чахотке, а ты, – ангел доброты! – ты не хочешь при жизни его выходить замуж, чтоб не растерзать его сердца от ревности, хотя я уверена, что он никогда не любил тебя. Я знаю, что, услышав про искания Мозглякова, он шпионил, подсылал, выспрашивал. Ты щадишь его, дитя мое, я угадала тебя, и, бог видит, какими горькими слезами обливала я подушку мою!..

Зина. Да оставьте все это, маменька! Очень понадобилась тут ваша подушка.  Нельзя без декламаций да вывертов!

Марья Александровна. Ты не веришь мне, Зина! Я не осушала глаз эти два года. Можно ли обвинять меня, друг мой, что я смотрела на эту привязанность как на романтизм, навеянный этим проклятым Шекспиром, который как нарочно сует свой нос везде, где его не спрашивают. Какая мать осудит меня за строгость суда моего? Зина… Я сама любила, и, может быть, сильнее, чем ты. Я сама страдала; у меня тоже были свои возвышенные идеалы. И потому кто может обвинить меня теперь, что я нахожу союз с князем самым спасительным, самым необходимым для тебя делом в теперешнем твоем положении?

Зина. Так неужели вы серьезно положили выдать меня за этого князя? Стало быть, это уже не одни мечты, не проекты, а твердое ваше намерение? Стало быть, я угадала? И… и… каким образом это замужество спасет меня и необходимо в настоящем моем положении? И… и… каким образом все это вяжется с тем, что вы теперь наговорили, со всей этой историей?.. Я решительно не понимаю вас, маменька!

Марья Александровна.  Во-первых, уж одно то, что ты переходишь в другое общество, в другой мир! Ты оставляешь навсегда этот отвратительный городишка, полный для тебя ужасных воспоминаний, где нет у тебя ни привета, ни друга, где оклеветали тебя, где все эти сороки ненавидят тебя за твою красоту. Ты можешь даже ехать этой же весной за границу, в Италию, в Швейцарию, в Испанию, Зина, в Испанию, где Альгамбра, где Гвадалквивир, а не здешняя скверная речонка с неприличным названием…

Зина.  Но, позвольте, маменька, вы говорите так, как будто я уже замужем или по крайней мере князь сделал мне предложение?

Марья Александровна. Не беспокойся об этом, мой ангел, я знаю, что я говорю.  Второе: я понимаю, дитя мое, с каким отвращением ты отдала бы руку этому Мозглякову…

Зина. Я и без ваших слов знаю, что никогда не буду его женою!
 
Марья Александровна.  И если б ты знала, как я понимаю твое отвращение, друг мой! Ужасно принадлежать тому, кого даже не уважаешь! А он потребует твоей любви; он для того и женится. Я сама двадцать пять лет это испытываю. Твой отец погубил меня. Он, можно сказать, высосал всю мою молодость, и сколько раз ты видела слезы мои!..

Зина.  Папенька в деревне, не трогайте его, пожалуйста.

Марья Александровна.  Знаю, ты всегдашняя его заступница. Ах, Зина!  с князем тебе притворяться нечего. Само собою разумеется, что ты не можешь его любить… любовью, да и он сам не способен потребовать такой любви…

Зина. Боже мой, какой вздор! я не хочу собою жертвовать неизвестно для чего! Знайте, что я вовсе не хочу замуж, ни за кого, и останусь в девках! Вы два года ели меня за то, что я не выхожу замуж. Ну что ж? придется с этим вам примириться. Не хочу, да и только! Так и будет!

Марья Александровна.  Но, душечка, Зиночка, не горячись, ради бога, не выслушав!.. Князь проживет год, много два, и, по-моему, лучше уж быть молодой вдовой, чем перезрелой девой, не говоря уж о том, что ты, по смерти его, – княгиня, свободна, богата, независима! Наконец, если ты, ангел доброты, жалеешь до сих пор этого мальчика, жалеешь до такой степени, что… то есть я просто хочу сказать, что, по смерти князя, ты можешь опять выйти замуж, за кого хочешь…

Зина. Попросту выходит: выйти замуж за князя, обобрать его и рассчитывать потом на его смерть, чтоб выйти потом за любовника. Я понимаю вас, маменька, вполне понимаю! Сказали бы лучше прямо и просто: «Зина, это подлость, но она выгодна, и потому согласись на нее!» Это по крайней мере было бы откровеннее.

Марья Александровна.  Ты считаешь мои расчеты за низость, за обман? Но, ради всего святого, где же тут обман, какая тут низость? Напротив, друг мой, напротив! на это можно взглянуть даже с высокой, даже с христианской точки зрения, дитя мое! Ты сама однажды, сказала мне, что хочешь быть сестрою милосердия. Если ты не веришь в любовь, то обрати свои чувства на другой, более возвышенный предмет, обрати искренно, и бог благословит тебя. Этот старик тоже страдал, он несчастен, его гонят. Будь же его другом, будь его дочерью, будь, пожалуй, хоть игрушкой его, – если уж все говорить!  но согрей его сердце, и ты сделаешь это для бога, для добродетели! Он смешон, – не смотри на это. Он получеловек, – пожалей его; ты христианка! Вот лекарство твоему оскорбленному сердцу, занятие, подвиг – и ты залечишь раны свои. Где же тут эгоизм, где тут подлость? Но ты мне не веришь! Что ж? не верь, оскорбляй свою мать, … Тебя, главное, смущает, что все это будет за деньги, как будто это какая-нибудь продажа или купля? Так откажись, наконец, от денег, если деньги так для тебя ненавистны! Оставь себе необходимое и все раздай бедным. Помоги хоть, например, ему, этому несчастному, на смертном одре.

Зина (сама с собой).  Он не примет никакой помощи.

Марья Александровна. Он не примет, но мать его примет, она примет тихонько от него. Ты продала же свои серьги, теткин подарок, и помогла ей полгода назад; я это знаю. Я знаю, что старуха стирает белье на людей, чтоб кормить своего несчастного сына.

Зина. Ему скоро не нужна будет помощь!

Марья Александровна. Знаю и это. Говорят, он в чахотке и скоро умрет. Но кто же это говорит? Я на днях нарочно спрашивала о нем, потому что у меня есть сердце, Зина. Болезнь, конечно, опасна, но бедный не в чахотке, а так только, довольно сильное грудное расстройство. Спроси хоть сама. Говорят, что при других обстоятельствах, особенно при изменении климата и впечатлений, больной мог бы выздороветь. Говорят, что в Испании, – и это я еще прежде слышала, даже читала, – что даже настоящие чахоточные совсем выздоравливали от одного климата, и что туда нарочно ездят лечиться, разумеется, только очень богатые. Ты думаешь, что он не примет твоей помощи, твоих денег, для этого путешествия? Так обмани его, если тебе жаль! Скажи, что выйдешь за него замуж, когда овдовеешь. Все на свете можно сказать благородным образом. Твоя мать не будет учить тебя неблагородному, Зина. Что ожидает вас обоих, если б вы теперь решились на такое безумство? Всеобщее презрение, нищета, дранье за уши мальчишек, взаимное чтение Шекспира, вечное пребывание в Мордасове и, наконец, его близкая, неминуемая смерть. Тогда как воскресив его, – ты воскресишь его для полезной жизни, ты заставишь его обожать себя. Наконец, если даже он и не выздоровеет, то умрет счастливый, примиренный с собою. О, Зина! все это в руках твоих! Все выгоды на твоей стороне – и все это чрез замужество с князем.

Долгое молчание.

Зина. Послушайте, маменька… Послушайте, маменька…

 В это мгновение внезапный шум раздается из передней, и резкий, крикливый голос, спрашивающий Марью Александровну.

Марья Александровна.  Ах, боже мой!  черт несет эту сороку, полковницу! Да ведь я ж ее почти выгнала две недели назад!  Но… но невозможно теперь не принять ее! Невозможно! Она, наверно, с вестями, иначе не посмела бы и явиться. Это важно, Зина! Мне надо знать… Ничем теперь не надо пренебрегать!

Заходит Софья Петровна. Марья Александровна идет к ней навстречу.
Марья Александровна.  Но как я вам благодарна за ваш визит! Как это вам вздумалось вспомнить обо мне, бесценная Софья Петровна? Какой о-ча-ро-ва-тельный сюрприз!

Зина убегает.

Софья Петровна. Я к вам только на минутку, mon ange. Я ведь напрасно и села. Я заехала только рассказать, какие чудеса у нас делаются. Просто весь город с ума сошел от этого князя! Наши пройдохи, понимаете, его ловят, ищут, тащат его нарасхват, шампанским поят, вы не поверите! не поверите! Да как это вы решились его отпустить от себя? Знаете ли, что он теперь у Натальи Дмитриевны?

Марья Александровна. У Натальи Дмитриевны! Да ведь он к губернатору только поехал, а потом, может быть, к Анне Николаевне, и то ненадолго!

Софья Петровна. Ну да, ненадолго; вот и ловите его теперь! Он губернатора дома не застал, потом к Анне Николаевне поехал, дал слово обедать у ней, а Наташка, которая теперь от нее не выходит, затащила его к себе до обеда завтракать. Вот вам и князь!

Марья Александровна. А что ж… Мозгляков? Ведь он обещался…

Софья Петровна. Дался вам этот Мозгляков! хваленый-то ваш… Да и он с ними туда же! Посмотрите, если его в картишки там не засадят, опять проиграется, как прошлый год проигрался! Да и князя тоже засадят; облупят как липку. А какие она вещи про вас распускает, Наташка-то! Вслух кричит, что вы завлекаете князя, ну там… для известных целей, понимаете? Сама ему толкует об этом. Он, конечно, ничего не понимает, сидит, как мокрый кот, да на всякое слово: «Ну да! Ну да!» А сама-то, сама-то! вывела свою Соньку – вообразите: пятнадцать лет, а все еще в коротеньком платье водит! все это только до колен, как можете себе представить… Послали за этой сироткой Машкой, та тоже в коротеньком платье, только еще выше колен. Я в лорнет смотрела… На голову им надели какие-то красные шапочки с перьями, уж не знаю, что это изображает! И под фортепьяно заставила обеих пигалиц перед князем плясать казачка! Ну, вы знаете слабость этого князя? Он так и растаял: «формы», говорит, «формы!» В лорнетку на них смотрит, а они-то отличаются, две сороки! раскраснелись, ноги вывертывают. Тьфу! Это – танец! Я сама танцевала с шалью, при выпуске из благородного пансиона мадам Жарни, так я благородный эффект произвела! Мне сенаторы аплодировали! Там княжеские и графские дочери воспитывались! А ведь это просто канкан! Я сгорела со стыда, сгорела, сгорела! Я просто не высидела!..

Марья Александровна. Но… разве вы сами были у Натальи Дмитриевны? ведь вы…

Софья Петровна. Ну да, она меня оскорбила на прошлой неделе. Я это прямо всем говорю. Но милая моя мне захотелось хоть в щелочку посмотреть на этого князя, я и приехала. А то где ж бы я его увидала? Поехала бы я к ней, кабы не этот скверный князишка! Представьте себе: всем шоколад подают, а мне нет, и все время со мной хоть бы слово. Ведь это она нарочно… Кадушка этакая! Вот я ж ей теперь! Но прощайте, mon ange, я теперь спешу, спешу… Мне надо непременно застать Акулину Панфиловну и ей рассказать… Только вы теперь так и проститесь с князем! Он уж у вас больше не будет. Знаете – памяти-то у него нет, так Анна Николаевна непременно к себе его перетащит! Они все боятся, чтобы вы не того… понимаете? насчет Зины…

Марья Александровна. Какой ужас!

Софья Петровна. Уж это я вам говорю! Весь город об этом кричит. Такая там суетня: обед готовят, ножами стучат… за шампанским послали. Спешите, спешите и перехватите его на дороге, когда он к ней поедет. Ведь он к вам первой обещался обедать! Он ваш гость, а не ее! Чтоб над вами смеялась эта пройдоха, эта каверзница, эта сопля! Да она подошвы моей не стоит, хоть и прокурорша! Я сама полковница! Я в благородном пансионе мадам Жарни воспитывалась… тьфу! Ну прощайте, у меня свои сани, а то бы я с вами вместе поехала…(Уходит).

Марья Александровна. Наконец-то эта ходячая газета исчезла…

Выбегает Зина вся в слезах.

Зина.  Маменька, сейчас вы истратили со мною много вашего красноречия, слишком много. Но вы не ослепили меня. Я не дитя. Убеждать себя, что делаю подвиг сестры милосердия, не имея ни малейшего призвания, оправдывать свои низости, которые делаешь для одного эгоизма, благородными целями – все это не могло обмануть меня. Слышите: это не могло меня обмануть, и я хочу, чтоб вы это непременно знали!

Марья Александровна. Но…

Зина. Молчите, маменька! Имейте терпение выслушать меня до конца. Я принимаю ваше предложение вполне, слышите: вполне, и объявляю вам, что готова выйти за князя и даже готова помогать всем вашим усилиям, чтобы заставить его на мне жениться. Для чего я это делаю?  Вам не надо знать. Довольно и того, что я решилась. Я решилась на все: я буду подавать ему сапоги, я буду его служанкой, я буду плясать для его удовольствия, чтоб загладить перед ним мою низость; я употреблю все на свете, чтоб он не раскаивался в том, что женился на мне! Но, взамен моего решения, я требую, чтоб вы откровенно сказали мне: каким образом вы все это устроите. Откровенность – непременное условие! Я не могу решиться, не зная положительно, как вы все это сделаете?

Марья Александровна. Зиночка! Зиночка! ты плоть и кровь моя! (Обнимает Зину).

Зина. Ах, боже мой! я не прошу ваших объятий, маменька, мне не надо ваших восторгов! я требую от вас ответа на мой вопрос и больше ничего.

Марья Александровна. Но, Зина, ведь я люблю тебя! Я обожаю тебя, а ты меня отталкиваешь… ведь я для твоего же счастья стараюсь…(Плачет).

Зина. Ну, не сердитесь, маменька, я в таком волнении.

Марья Александровна. Не сержусь, не сержусь…ты требуешь откровенности… Я буду откровенна, вполне откровенна, уверяю тебя!.. И, во-первых, скажу тебе, что вполне определенного плана, то есть во всех подробностях, у меня еще нет, Зиночка, да и не может быть; ты, как умная головка, поймешь – почему. Я даже предвижу некоторые затруднения… Вот и сейчас эта сорока натрещала мне всякой всячины… Ах, боже мой! Спешить бы надо! Видишь, я вполне откровенна! Но, клянусь тебе, я достигну цели!  Главное, чтоб не помешали! Да этим ли дурам перехитрить меня!

Зина. Хорошо, маменька, …. но если подробности вашего плана будут уже слишком отвратительны, слишком грязны, то объявляю вам, что я не выдержу и все брошу. Потому что на себя не надеюсь.

Марья Александровна. Но, Зиночка, какая же тут особенная подлость, mon ange? –Тут только один выгодный брак, а ведь это все делают!

Зина. Ах, маменька, ради бога, не хитрите со мной! Вы видите, я на все, на все согласна! ну чего ж вам еще?

Марья Александровна. Ну, ну, хорошо, только если ты беспокоишься о подробностях и боишься, что они будут грязны, то предоставь все эти хлопоты мне; клянусь, что на тебя не брызнет ни капельки грязи. Скандалу не будет никакого, а если и будет какой-нибудь маленький, необходименький скандальчик, так… как-нибудь! – так ведь мы уж будем тогда далеко! ведь уж здесь не останемся! Пусть их кричат во все горло, наплевать на них! Сами же будут завидовать. Да и стоит того, чтоб о них заботиться! Я даже удивляюсь тебе, Зиночка, как это ты, с твоей гордостью, их боишься?

Зина. Ах, маменька, я вовсе не их боюсь! вы совершенно меня не понимаете!

Марья Александровна. Ну, ну, душка, не сердись! Я только к тому, что они сами каждый божий день пакости строят, а тут ты всего-то какой-нибудь один разочек в жизни… да и что я, дура! Вовсе не пакость! Какая тут пакость? Напротив, это даже преблагородно. Я решительно докажу тебе это, Зиночка. Во-первых, повторяю, все оттого, с какой точки зрения смотреть…

Зина (топает ногой). Да хватит, маменька, с вашими доказательствами!

Марья Александровна.  Ну не буду, не буду! я опять завралась…

Зина. Я даже не понимаю, как вы возьметесь за дело. Я уверена, что вы наткнетесь на один только стыд. Я презираю их мнение, но для вас это будет позором.

Марья Александровна. О, если только это тебя беспокоит, мой ангел, – пожалуйста, не беспокойся! прошу тебя, умоляю тебя! Ох, если б ты только знала, из каких я передряг суха выходила? Такие ли дела мне случалось обделывать! Во всяком случае прежде всего нужно как можно скорее быть наедине с князем. Это самое первое! Они все восстанут, но… это ничего! я их сама отделаю! Пугает меня еще Мозгляков…

Зина.  Мозгляков?

Марья Александровна. Ну да, Мозгляков; только ты не бойся, Зиночка! клянусь тебе, я его до того доведу, что он же будет нам помогать! И кто ж, и кто ж мог ожидать, что он к нам приедет? Да ведь в тысячу лет не будет такой оказии! Зиночка! Ах, какая ты сегодня красавица, Зиночка! Да я бы, если б была мужчиной, я бы тебе полцарства достала, если б ты захотела! Ослы они все! Ну, как не поцеловать эту ручку? (Целует Зине руку). Ведь это мое тело, моя плоть, моя кровь! да хоть насильно женить его, дурака! А как заживем-то мы с тобой, Зиночка! Ведь ты не разлучишься со мной, Зиночка? Ведь ты не прогонишь свою мать, как в счастье попадешь? Мы хоть и ссорились, мой ангельчик, а все-таки у тебя не было такого друга, как я; все-таки…

Зина. Маменька! если уж вы решились, то, может быть, вам пора… что-нибудь и делать. Вы здесь только время теряете!

Марья Александровна. Пора, пора, Зиночка, пора! ах! я заболталась! Они там хотят совсем сманить князя. Сейчас же сажусь и еду! Подъеду, вызову Мозглякова, а там… Да я его силой увезу, если надо! Прощай, Зиночка, прощай, голубчик, не тужи, не сомневайся, не грусти, главное – не грусти! все прекрасно, преблагородно обделается! Главное, с какой точки смотреть… ну, прощай, прощай!..

Зина (задумчиво уходит). Пора, пора, давно пора!

Марья Александровна (собирается перед зеркалом). Нет, не вам перехитрить меня. Зина согласна, значит, половина дела сделана, и тут – оборваться! вздор! Ай да Зина! Согласилась-таки наконец! Но только ужас как она хороша сегодня! Да я бы, с ее красотой, пол-Европы перевернула по-своему! Ну, да подождем… Шекспир-то слетит, когда княгиней сделается. Что она знает? Мордасов, да своего учителя! Гм… Только какая же она будет княгиня! Королева! Ну как, ну как не понимать своей выгоды? Поняла ж наконец! Поймет и остальное… Я сама буду княгиня; меня и в Петербурге узнают. Прощай, городишка! Умрет этот князь, умрет этот мальчишка...

Марья Александровна уходит. Слышно, как отъезжает карета.  В это время выходит Настасья Петровна.

Настасья Петровна. Постой же! А я было и бантик розовый хотела приколоть для этого князишки! И поверила же, дура, что он на мне женится! Вот тебе и бантик! А, Марья Александровна! Я у вас чумичка, я нищая, я взятки по двести целковых беру. Еще бы с тебя упустить, не взять, франтиха ты этакая! Я взяла благородным образом; я взяла на сопряженные с делом расходы… Может, мне самой пришлось бы взятку дать! Тебе какое дело, что я не побрезгала, своими руками замок взломала? Для тебя же работала, белоручка ты этакая! Тебе бы только по канве вышивать! Погоди ж, я тебе покажу канву. Я покажу вам обеим, какова я чумичка! Узнаете Настасью Петровну!

Глава 2.

Марья Александровна перехватывает карету князя на улице и пересаживает к себе.
Князь и Мозгляков напуганы.

Мозгляков. Но как же так... какой будет скандал. Что ж вы делаете…

Марья Александровна.  Ах князь. Говорят, вы уже у Натальи Дмитриевны выпили три бокала шампанского. Какой вы, однако. Ну ничего наш обед тоже порядочный. Изверг Никитка не подгадит...

Подъезжают к дому. Выходят из кареты.
В доме.

Марья Александровна. Настасья, все ли накрыто? Еще шампанского. Князь, присаживайтесь.

Настасья Петровна сидит угрюмая и делает Мозглякову какие-то странные знаки, которых тот совершенно не понимает. Зина стоит в стороне с заплаканными глазами.

Марья Александровна.  Да что в самом деле все так не веселы, как на похоронах, ей Богу. (Подливает князю).

Князь очень довольный, поглядывает на Зину. Марья Александровна хочет все время заговорить, косится на Мозглякова, который никак не уходит.

Мозгляков (встает из-за стола). К моему величайшему сожалению…

Марья Александровна. Куда это?

Мозгляков. Вот видите, Марья Александровна, мне необходимо сейчас же отправиться.

Марья Александровна. Что, что такое?

Мозгляков. Со мной случилась престранная история. Я уж и не знаю, как вам сказать… дайте мне, ради бога, совет!

Марья Александровна. Да ну говорите же.

Мозгляков. Крестный отец мой, Бородуев, вы знаете, тот купец… встретился сегодня со мной. Старик решительно сердится, упрекает, говорит мне, что я загордился. Вот уже третий раз я в Мордасове, а к нему и носу не показал. «Приезжай, говорит, сегодня на чай». Что мне делать? Оно, Марья Александровна, конечно, – но подумайте! Если состоится мой брак с Зинаидой Афанасьевной, у меня все-таки только полтораста душ. А ведь у него миллион, люди говорят, даже больше. Бездетен. Угодишь ему – сто тысяч по духовной оставит. Семьдесят лет ему, подумайте!

Марья Александровна (радостно). Ах, боже мой! так что же это вы! что же вы медлите? Поезжайте, поезжайте! этим нельзя шутить. То-то я смотрю, за обедом – вы такой скучный! Поезжайте, mon ami, поезжайте! Да вам бы следовало давеча утром с визитом отправиться, показать, что вы дорожите, что вы цените его ласку! Ах, молодежь, молодежь. Шекспир!

Мозгляков. Да ведь вы же сами, Марья Александровна, вы же сами нападали на меня за это знакомство! Ведь вы же говорили, что он мужик, борода, в родне с кабаками, с подвальными да поверенными?

Марья Александровна. Ах ну мало ли мы что говорим необдуманного! Я тоже могу ошибиться, я – не святая. Наконец, вы тогда еще не сватались к Зиночке… Поезжайте, ни минуты не медлите! Даже вечер у него посидите… Скажите, что я его уважаю, люблю, почитаю, да этак половчее, получше! Ах, боже мой! Мне бы надо самой догадаться вас надоумить!

Мозгляков. Воскресили вы меня, Марья Александровна!  Теперь, клянусь, буду во всем вас слушаться! А то ведь я вам просто боялся сказать!.. Ну, прощайте, я и в путь! Извините меня перед Зинаидой Афанасьевной. Впрочем, непременно сюда…

Марья Александровна (выводит Мозглякова в прихожую). Благословляю вас, mon ami! Смотрите же, обо мне-то поговорите с ним! Он действительно премилый старичок. Я и всегда, впрочем, любила в нем все это старинное, русское, неподдельное… (Возвращается. Сама с собой тихо). Да как это хорошо, что его черт несет! Нет, это сам бог помогает!

Мозгляков в прихожей одевает уже шубу, как вдруг, появляется Настасья Петровна.

Настасья Петровна (хватает Мозглякова за руку). Куда вы?

Мозгляков. К Бородуеву, Настасья Петровна! Крестный отец мой; удостоился меня крестить… Богатый старик, оставит что-нибудь, надо польстить!..

Настасья Петровна. К Бородуеву! ну так и проститесь с невестою.

Мозгляков. Как так «проститесь»?

Настасья Петровна. Да так! Вы думали, она уж и ваша! А вон ее за князя выдавать хотят. Сама слышала!

Мозгляков. За князя? Помилосердуйте, Настасья Петровна!

Настасья Петровна. Да чего «помилосердуйте»! Вот не угодно ли самим посмотреть и послушать? Бросьте-ка шубу, подите-ка сюда!

Мозгляков бросает шубу и на цыпочках идет за Настасьей Петровной туда, где она обычно подслушивает.

Мозгляков.  Но помилуйте, Настасья Петровна, я решительно ничего не понимаю!..

Настасья Петровна. А вот поймете, как нагнетесь и послушаете. Комедия, верно, сейчас начнется.

Мозгляков.  Какая комедия?
Настасья Петровна. Тсс! не говорите громко! Комедия в том, что вас просто надувают. Давеча, как вы отправились с князем, Марья Александровна целый час уговаривала Зину выйти замуж за этого князя, говорила, что нет ничего легче его облапошить и заставить жениться, и такие крючки выводила, что даже мне тошно стало. Я все отсюда подслушала. Зина согласилась. Как они вас-то обе честили! просто за дурака почитают, а Зина прямо сказала, что ни за что не выйдет за вас. Я-то дура! Красный бантик приколоть хотела! Послушайте-ка, послушайте-ка!

Мозгляков.  Да ведь это безбожнейшее коварство, если так!

Настасья Петровна. Да вы только послушайте, и не то еще услышите.

Мозгляков. Да где же слушать?

Настасья Петровна. Да вот нагнитесь, вот в эту дырочку…

Мозгляков. Но, Настасья Петровна, я… я не способен подслушивать.

Настасья Петровна.  Эк, когда хватились! Тут, батюшка, честь-то в карман; пришли, так уж слушайте!

Мозгляков. Но, однако же…

Настасья Петровна.  А не способны, так и оставайтесь с носом! Вас же жалеют, а он куражится! Мне что! ведь я не для себя. Я и до вечера здесь не останусь!

Мозгляков наклоняется и смотрит в щелочку.
В гостиной.

Марья Александровна. Так вам очень было весело, князь, у Натальи Дмитриевны? (Подливает князю).

Князь продолжает смотреть на Зину.

Князь. Чрез-вы-чайно весело, и, знаете, бес-по-добней-шая женщина, Наталья Дмитриевна, бес-по-до-бнейшая женщина!

Марья Александровна. Помилуйте, князь! если уж ваша Наталья Дмитриевна бесподобная женщина, так уж я и не знаю, что после этого! Но после этого вы совершенно не знаете здешнего общества, совершенно не знаете! Ведь это только одна наружная золотая кора. Приподымите эту кору, и вы увидите целый ад под цветами, целое осиное гнездо, где вас съедят и косточек не оставят!

Князь.  Неужели? Удивляюсь!

Марья Александровна. Но я клянусь вам в этом! Ah, mon prince. Послушай, Зина, я должна, я обязана рассказать князю это смешное и низкое происшествие с этой Натальей, на прошлой неделе, – помнишь? Да, князь, – это про ту самую вашу хваленую Наталью Дмитриевну, которою вы так восхищаетесь. О милейший мой князь! Клянусь, я не сплетница! Но я непременно расскажу это, единственно для того, чтоб рассмешить, Две недели назад приезжает ко мне эта Наталья Дмитриевна. Подали кофе, а я зачем-то вышла. Я очень хорошо помню, сколько у меня осталось сахару в серебряной сахарнице: она была совершенно полна. Возвращаюсь, смотрю: лежат на донышке только три кусочка. Кроме Натальи Дмитриевны в комнате никого не оставалось. Какова! У ней свой каменный дом и денег бессчетно! Этот случай смешной, комический, но судите после этого о благородстве здешнего общества!

Князь. Не-у-же-ли! Какая, однако же, неестественная жадность! Неужели ж она все одна съела?

Марья Александровна. Так вот какая она бесподобнейшая женщина, князь! как вам нравится этот позорный случай?

Князь. Ну да, да… Только, знаете, она все-таки такая… статная женщина.

Марья Александровна. Наталья-то Дмитриевна! помилуйте, князь, да это просто кадушка! Ах, князь, князь! что это вы сказали! Я ожидала в вас гораздо поболее вкусу…

Князь. Ну да, кадушка… только, знаете, она так сложена… Ну, а эта девочка, которая тан-це-ва-ла, она тоже… сложена…

Марья Александровна. Сонечка-то? да ведь она еще ребенок, князь! ей всего четырнадцать лет!

Князь. Ну да… только, знаете, такая ловкая, и у ней тоже… такие формы… формируются. Ми-лень-кая такая! и другая, что с ней тан-це-ва-ла, тоже… формируется…

Марья Александровна. Ах, это несчастная сирота, князь! Они ее часто берут.

Князь. Си-ро-та. Грязная, впрочем, такая, хоть бы руки вымыла… А, впрочем, тоже за-ман-чи-вая…(С жадностью рассматривает Зину в лорнет, бормочет). Но какое очаровательное существо…

Марья Александровна. Зина, сыграй нам что-нибудь, или нет, лучше спой! Как она поет, князь! Она, можно сказать, виртуозка, настоящая виртуозка! И если б вы знали, князь, если б вы знали, какая она дочь! Как она умеет любить, как нежна со мной! Какие чувства, какое сердце!

Зина идет к роялю.

Князь. Ну да… чувства… и, знаете ли, я только одну женщину знал, во всю мою жизнь, с которой она могла бы сравниться по кра-со-те. Это покойная графиня Наинская, умерла лет тридцать тому назад. Вос-хи-тительная была женщина, неопи-сан-ной красоты, потом еще за своего повара вышла…

Марья Александровна. За своего повара, князь!

Князь. Ну да, за своего повара… за француза, за границей. Видный был собой человек и чрезвычайно образованный, с маленькими такими у-си-ка-ми.

Марья Александровна. И… и… как же они жили, князь?

Князь.  Ну да, они хорошо жили. Впрочем, они скоро потом разошлись. Он ее обобрал и уехал. За какой-то соус поссорились…

Зина. Маменька, что мне играть?

Марья Александровна. Да ты бы лучше спела нам, Зина. Как она поет, князь! Вы любите музыку?

Князь. О да! Charmant, charmant! Я очень люблю му-зы-ку. Я за границей с Бетховеном был знаком.

Марья Александровна. С Бетховеном! Вообрази, Зина, князь был знаком с Бетховеном! Ах, князь! неужели вы были знакомы с Бетховеном?

Князь. Ну да… мы были с ним на дру-жес-кой но-ге. И вечно у него нос в табаке. Такой смешной!

Марья Александровна.  Бетховен?

Князь.  Ну да, Бетховен. Впрочем, может быть, это и не Бет-хо-вен, а какой-нибудь другой не-мец. Там очень много нем-цев… Впрочем, я, кажется, сби-ва-юсь.

Зина. Что же мне петь, маменька?

Марья Александровна.  Ах, Зина! спой тот романс, в котором, помнишь, много рыцарского, где еще эта владетельница замка и ее трубадур… Ах, князь! Как я люблю все это рыцарское! Эти замки, замки!.. Эта средневековая жизнь! Эти трубадуры, турниры… Я буду аккомпанировать тебе, Зина! Пересядьте сюда, князь, поближе! Ах, эти замки, замки!

Князь.  Ну да… замки. Я тоже люблю зам-ки…

Зина поет.

Князь.  Но… боже мой!  это романс!.. Но… я знаю этот ро-манс! Я давно уже слышал этот романс… Это так мне на-по-ми-нает… Ах, боже мой! прелестное дитя (Целует Зине пальчики). Вы меня восхищаете. Я теперь, теперь только вспомнил… Но… но… o ma charmante enfant…

Марья Александровна. Зачем же вы губите себя, князь? Одумайтесь, князь! Воззовите из сердца своего воспоминания прошедшего, вашей молодости, воскресите себя! Начните опять жить в обществе, меж людей! Поезжайте за границу, в Италию, в Испанию – в Испанию, князь!.. Вам нужно руководителя, сердце, которое бы любило, уважало вас, вам сочувствовало? Но у вас есть друзья! Позовите их, кликните их, и они прибегут толпами! Я первая брошу все и прибегу на ваш вызов. Я помню нашу дружбу, князь; я брошу мужа и пойду за вами… и даже, если б я была еще моложе, если б я была так же хороша и прекрасна, как дочь моя, я бы стала вашей спутницей, подругой, женой вашей, если б вы того захотели!

Князь (сморкаясь). И я уверен, что вы были прекрасной персоной в свое вре-мя.

Марья Александровна. Мы живем в наших детях, князь. У меня тоже есть свой ангел-хранитель! И это она, моя дочь, подруга моих мыслей, моего сердца, князь! Она отвергла уже семь предложений, не желая расставаться со мною.

Князь.  Стало быть, она с вами поедет, когда вы бу-дете со-про-вождать меня за гра-ни-цу? В таком случае я непременно поеду за границу!  Неп-ре-менно поеду! И если б я мог льстить себя на-деж-дою… Но она очаровательное, оча-ро-ва-тельное дитя! (Снова целует руки Зины).

Марья Александровна. Но… Но вы странны, князь! Неужели вы считаете себя уже недостойным внимания женщин? И кто сказал вам, что вы старик? Кто научил вас этому! Разве люди, как вы, стареются? Но появитесь где-нибудь теперь, за границей, на водах, с молодою женой, с такой же красавицей, как например моя Зина, – я не об ней говорю, я говорю только так, для сравнения, – и вы увидите, какой колоссальный будет эффект!! Вся Европа закричит, потому что все газеты, все фельетоны на водах заговорят в один голос… Князь, князь!

Князь. Фельетоны… ну да, ну да!.. Это в газетах… Но… ди-тя мое, если вы не ус-тали, повторите еще раз тот романс, который вы сейчас пели!

Марья Александровна.  Ах, князь! Но у ней есть и другие романсы, еще лучше…

Князь.  Нет, нет, прежний ро-манс, тот самый, который она сейчас пе-ла! Я не хочу другой. Я хочу тот романс…

Зина поет еще раз. Князь опускается перед ней на колени. Плачет.

Князь.  O прекрасная владычица! О милое дитя мое! вы мне так много на-пом-нили… из того, что давно прошло… Я тогда пел дуэты… с виконтессой… этот самый романс… а теперь… Я не знаю, что уже те-перь…

Марья Александровна. Князь! Но вы, пожалуй, влюбитесь в мою Зину!

Князь (стоя на коленях). Я до безумия влюблен в нее! Я ей жизнь готов отдать! И если б я только мог на-де-яться… Но подымите меня, я не-мно-го ослаб… Я… если б только мог надеяться предложить ей мое сердце, то… я, она бы мне каждый день пела ро-ман-сы, а я бы все смотрел на нее… все смотрел… Ах, боже мой!

Марья Александровна.  Князь, князь! вы предлагаете ей свою руку! вы хотите ее взять у меня, мою Зину! мою милую, моего ангела, Зину! Но я не пущу тебя, Зина! Пусть вырвут ее из рук моих, из рук матери! (Обнимает Зину). Она девять раз отказывала, чтоб только не разлучаться с своей матерью! Но теперь – мое сердце предчувствует разлуку. Еще давеча я заметила, что она так смотрела на вас… Вы поразили ее своим аристократизмом, князь, этой утонченностью!.. О! вы разлучите нас; я это предчувствую!..

Князь. Я о-бо-жаю ее!

Марья Александровна. Итак, ты оставляешь мать свою!

Зина с отвращением протягивает князю свою руку и заставляет себя улыбнуться. Князь целует руки Зины.

Князь.  Я только теперь на-чи-наю жить.

Марья Александровна.  Зина! взгляни на этого человека! Это самый честнейший, самый благороднейший человек из всех, которых я знаю! Это рыцарь средних веков! О! зачем вы приехали! Я передаю вам мое сокровище, моего ангела. Берегите ее, князь! Вас умоляет мать, и какая мать осудит меня за мою горесть!

Зина (шепотом). Маменька, довольно!

Марья Александровна. Вы защитите ее от обиды, князь? Ваша шпага блеснет в глаза клеветнику или дерзкому, который осмелится обидеть мою Зину?

Зина. Довольно, маменька, или я…

Князь (бормочет). Я только теперь начинаю жить… Я хочу, чтоб сейчас же, сию ми-нуту была свадьба… я… Я хочу послать сейчас же в Ду-ха-но-во. Там у меня брил-ли-анты. Я хочу положить их к ее ногам…

Марья Александровна. Какой пыл! какой восторг! какое благородство чувств! И вы могли, князь, вы могли губить себя, удаляясь от света?

Князь. Что же мне де-лать, я так бо-ялся!  Они меня в су-мас-шед-ший дом посадить хо-те-ли… Я и испугался.

Марья Александровна. В сумасшедший дом! О изверги! О бесчеловечные люди! О низкое коварство! Князь, я это слышала! Но это сумасшествие со стороны этих людей. Но за что же, за что?!

Князь. А я и сам не знаю за что!  Я, знаете, на ба-ле был и какой-то анекдот рас-сказал; а им не понра-ви-лось. Ну и вышла история!

Марья Александровна. Неужели только за это, князь?

Князь. Нет. Я еще по-том в карты иг-рал с князем Петром Демен-тьи-чем и без шести ос-тал-ся. У меня было два ко-ро-ля и три дамы… или, лучше сказать, три дамы и два ко-ро-ля… Нет! один ко-ро-ль! а потом уж были и да-мы…

Марья Александровна. И за это? за это! О адское бесчеловечие! вы плачете, князь! Но теперь этого не будет! Теперь я буду подле вас, мой князь; я не расстанусь с Зиной, и посмотрим, как они осмелятся сказать слово!.. И даже, знаете, князь, ваш брак поразит их. Он пристыдит их! Они увидят, что вы еще способны… то есть они поймут, что не вышла бы за сумасшедшего такая красавица! Теперь вы гордо можете поднять голову. Вы будете смотреть им прямо в лицо…

Князь. Ну да, я буду смотреть им пря-мо в ли-цо. (Закрывает глаза).

Марья Александровна. Князь, вы встревожены, я вижу это; вам непременно надо успокоиться, отдохнуть от этого волнения.

Князь.  Ну да, я бы хотел немно-го по-ле-жать.

Марья Александровна.  Да, да! Успокойтесь, князь! Эти волнения… Постойте, я сама провожу вас… Я уложу вас сама, если надо. Что вы так смотрите на этот портрет, князь? Это портрет моей матери – этого ангела, а не женщины! О, зачем ее нет теперь между нами! Это была праведница! князь, праведница! – иначе я не называю ее!

Князь.  Пра-вед-ни-ца? это мило... У меня тоже была мать… и вообразите – нео-бык-новенн-но полная была жен-щина… Впрочем, я не то хотел ска-зать… Я не-мно-го ослаб. Adieu, ma charmante enfant!.. я сегодня… завтра… Ну, да все рав-но! aurevoir, aurevoir! (Спотыкается).

Марья Александровна. Осторожнее, князь! Обопритесь на мою руку.

Князь. Charmant! Сharmant!  Я теперь только на-чи-наю жить…

Марья Александровна уводит князя. Зина одна, плачет. В эту минуту в гостиную вбегает Мозгляков.

Мозгляков. Так-то вы!  Наконец-то я узнал, кто вы такая!

Зина. Кто я такая!  Как смели вы так говорить со мной!

Мозгляков. Я слышал все! (Отступает на шаг от Зины).

Зина. Вы слышали? вы подслушивали?

Мозгляков. Да! я подслушивал! да, я решился на подлость, но зато я узнал, что вы самая… Я даже не знаю, как и выразиться, чтоб сказать вам… какая вы теперь выходите!

Зина. А хоть бы и слышали, в чем же вы можете обвинить меня? Какое право вы имеете обвинять меня? Какое право имеете так дерзко говорить со мной?

Мозгляков. Я? Я какое имею право? И вы можете это спрашивать? Вы выходите за князя, а я не имею никакого права!.. да вы мне слово дали, вот что!

Зина. Когда?

Мозгляков. Как когда?

Зина. Но еще сегодня утром, когда вы приставали ко мне, я решительно отвечала, что не могу сказать ничего положительного.

Мозгляков. Однако же вы не прогнали меня, вы не отказали мне совсем; значит, вы удерживали меня про запас! значит, вы завлекали меня.

Зина. Если я вас не прогоняла, то единственно из жалости. Вы сами умоляли меня повременить, не говорить вам «нет», но разглядеть вас поближе. Вы осмелились сказать мне теперь, что я завлекала вас. Но знайте, что того не завлекают, перед кем не могут и не хотят скрыть своего к нему отвращения. Вы осмелились выговорить, что я берегла вас про запас. На это отвечу вам, что я рассуждала про вас так: «Если он и не одарен умом, очень большим, то все-таки может быть человеком добрым, и потому можно выйти за него». Но теперь, убедясь, что вы дурак, и еще вдобавок злой дурак, мне остается только пожелать вам полного счастья и счастливого пути. Прощайте! (Уходит).

Мозгляков (один. Кричит). А! так я дурак, так я теперь уж дурак! Хорошо! Прощайте! Но прежде чем уеду, всему городу расскажу, как вы с маменькой облапошили князя, напоив его допьяна! Всем расскажу! Узнаете Мозглякова.

На пороге в гостиную появляется Марья Александровна.

Марья Александровна. Что с вами, mon ami?

Мозгляков. Как: mon ami!  после того, что вы натворили, да еще: mon ami.  Морген-фри, милостивая государыня! И вы думаете, что обманете меня еще раз?

Марья Александровна.  Мне жаль, мне очень жаль, что вижу вас в таком странном состоянии духа, Павел Александрович. Какие выражения! вы даже не удерживаете слов ваших перед дамой.

Мозгляков. Перед дамой! Вы… вы все, что хотите, а не дама!

Марья Александровна. Сядьте!

Мозгляков. Но послушайте наконец, Марья Александровна!  Вы смотрите на меня так, как будто вы вовсе не виноваты, а как будто я же виноват перед вами! Ведь это нельзя же-с!.. такой тон!.. ведь это, наконец, превышает меру человеческого терпения… знаете ли вы это?

Марья Александровна. Друг мой! вы позволите мне все еще называть вас этим именем, потому что у вас нет лучшего друга, как я; друг мой! вы страдаете, вы измучены, вы уязвлены в самое сердце – и потому не удивительно, что вы говорите со мной в таком тоне. Но я решаюсь открыть вас все, все мое сердце. Садитесь же, поговорим.

Мозгляков присаживается.

Марья Александровна. Вы подслушивали?

Мозгляков. Да, я подслушивал! еще бы не подслушивать; вот бы олух-то был! По крайней мере узнал все, что вы против меня затеваете.

Марья Александровна. И вы, и вы, с вашим воспитанием, с вашими правилами, могли решиться на такой поступок? О боже мой!

Мозгляков.  Но, Марья Александровна! это, наконец, невыносимо слушать! Вспомните, на что вы-то решились, с вашими правилами, а тогда осуждайте других!

Марья Александровна. Еще вопрос, кто вас надоумил подслушивать, кто рассказал, кто тут шпионил?  Вот что я хочу знать.

Мозгляков. Ну уж извините, этого не скажу-с.

Марья Александровна.  Хорошо. Я сама узнаю. Я сказала, Поль, что я перед вами виновата. Но если вы разберете все, все обстоятельства, то увидите, что если я и виновата, то единственно тем, что вам же желала возможно больше добра.

Мозгляков. Мне? добра? Это уж из рук вон! Уверяю вас, что больше не надуете! Не таков мальчик!

Марья Александровна.  Пожалуйста, мой друг, будьте хладнокровнее, если можете. Выслушайте меня внимательно, и вы сами во всем согласитесь. Во-первых, я хотела немедленно вам объяснить все, все, и вы узнали бы от меня все дело, до малейшей подробности, не унижаясь подслушиванием. Если же не объяснилась с вами заранее, давеча, то единственно потому, что все дело еще было в проекте. Оно могло и не состояться. Видите: я с вами вполне откровенна. Во-вторых, не вините дочь мою. Она вас до безумия любит, и мне стоило невероятных усилий отвлечь ее от вас и согласить ее принять предложение князя.

Мозгляков. Я сейчас имел удовольствие слышать самое полное доказательство этой любви до безумия.

Марья Александровна. Хорошо. А вы как с ней говорили? Так ли должен говорить влюбленный? Так ли говорит, наконец, человек хорошего тона? Вы оскорбили и раздражили ее.

Мозгляков. Ну, не до тону теперь, Марья Александровна! А давеча, когда вы обе делали мне такие сладкие мины, я поехал с князем, а вы меня ну честить! Вы чернили меня, вот что я вам говорю-с! Я это все знаю, все!

Марья Александровна. И, верно, из того же грязного источника?  Да, Павел Александрович, я чернила вас, я наговорила на вас и, признаюсь, немало билась. Но уж одно то, что я принуждена была вас чернить перед нею, уж одно это доказывает, как тяжело было мне исторгнуть из нее согласие вас оставить! Недальновидный человек! Если б она не любила вас, нужно ли б было мне вас чернить, прибегать к таким крайним средствам? Если вы теперь нас подслушивали, то должны же были заметить, что она ни одним словом, ни одним жестом не поддержала меня перед князем. Во всю эту сцену она почти не сказала ни слова; пела как автомат. Вся ее душа ныла в тоске, и я, из жалости к ней, увела наконец отсюда князя. Я уверена, что она плакала, оставшись одна. Войдя сюда, вы должны были заметить ее слезы…

Мозгляков. Но вы, вы, за что вы-то были против меня, Марья Александровна? за что вы чернили меня, клеветали на меня, в чем сами признаетесь теперь?

Марья Александровна. А, это другое дело! Да, вы правы! Все это сделала я, и я одна. Зину не мешайте сюда. Для чего я сделала? отвечаю: во-первых, для Зины. Князь богат, знатен, имеет связи, и, выйдя за него, Зина сделает блестящую партию. Наконец, если он и умрет, тогда Зина – молодая вдова, княгиня, в высшем обществе, и, может быть, очень богата. Тогда она может выйти замуж за кого хочет, и разумеется, она выйдет за того, кого любит, за того, кого любила прежде, чье сердце растерзала, выйдя за князя. Одно уже раскаяние заставило бы ее загладить свой проступок перед тем, кого прежде любила.

Мозгляков (смотрит под ноги). Гм!

Марья Александровна.  Во-вторых. Вы читаете вашего Шекспира, черпаете из него все свои высокие чувства, а на деле вы хоть и очень добры, но еще слишком молоды, – а я мать, Павел Александрович! Слушайте же: я выдаю Зину за князя отчасти и для самого князя, потому что хочу спасти его этим браком… Мы были друзьями. Он несчастен в когтях этой адской женщины. Она доведет его до могилы.  Свет, дружба, любовь окружали бы его в последние дни его жизни. Где же тут эгоизм, – скажите, пожалуйста? Это скорее подвиг сестры милосердия, а не эгоизм!

Мозгляков (смеясь). Так вы… так вы сделали это только для князя, для подвига сестры милосердия?

Марья Александровна.  Понимаю и этот вопрос, Павел Александрович, но, спросите, для себя ли я рассчитываю? Мне уже ничего не нужно, Павел Александрович! я отжила свой век. Я рассчитывала для Зины, для моего ангела, для моего дитяти, – и какая мать может обвинить меня в этом случае?
Мозгляков. Ну да, какая мать… Вы хорошо поете, Марья Александровна, но… но ведь вы мне дали слово! Вы обнадеживали и меня… Мне-то каково? подумайте! Ведь я теперь, знаете, с каким носом?

Марья Александровна. Но неужели вы полагаете, что я об вас не подумала, mon cher Paul!  Напротив: во всех этих расчетах была для вас такая огромная выгода.

Мозгляков. Моя выгода!  Это как?

Марья Александровна. Боже мой! Неужели же можно быть до такой степени недальновидным!  О молодость! Вот что значит погрузиться в этого Шекспира. Вы спрашиваете, добрый мой Павел Александрович, в чем тут заключается ваша выгода? Зина вас любит, это несомненно!

Мозгляков. Однако что же вы хотите сказать, Марья Александровна?

Марья Александровна. Но в ней есть какая-то странная недоверчивость к постоянству ваших добрых наклонностей. Вообразите же теперь, что вместо того, чтоб вбежать в комнату с упреками и даже ругательствами, вообразите, что вы приняли эту весть кротко, со слезами сожаления, пожалуй, даже отчаяния, но и с возвышенным благородством души…

Мозгляков. Гм!..

Марья Александровна.  Нет, не прерывайте меня, Павел Александрович. Я хочу изобразить вам всю картину. Вообразите, что вы пришли к ней и говорите: «Зинаида! Я люблю тебя более жизни моей, но фамильные причины разлучают нас. Я понимаю эти причины. Они для твоего же счастия, Зинаида! я прощаю тебя. Будь счастлива, если можешь!» И тут бы вы устремили на нее взор, вообразите все это и подумайте, какой эффект произвели бы эти слова на ее сердце!

Мозгляков.  Да, Марья Александровна, положим, все это так; я это все понимаю… но что же, я-то бы сказал, а все-таки ушел бы без ничего…

Марья Александровна. Нет, нет, нет, мой друг! Не перебивайте меня! Вообразите же, что вы встречаетесь с ней потом, чрез несколько времени, в высшем обществе; встречаетесь где-нибудь на бале, при блистательном освещении, при упоительной музыке, среди великолепнейших женщин, и, среди всего этого праздника, вы одни, грустный, задумчивый, бледный, где-нибудь опершись на колонну, но так, что вас видно, следите за ней в вихре бала. Она танцует. Около вас льются упоительные звуки Штрауса, сыплется остроумие высшего общества, а вы один, бледный и убитый вашею страстию! Что тогда будет с Зинаидой, подумайте? Какими глазами будет она глядеть на вас? «И я, – подумает она, – я сомневалась в этом человеке, который мне пожертвовал всем, всем и растерзал для меня свое сердце!» Разумеется, прежняя любовь воскресла бы в ней с неудержимою силою! (Пауза. Смотрит на Мозглякова).  Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию, где лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, где страна любви, где нельзя жить и не любить. Вы едете туда же, за ней; вы жертвуете службой, связями, всем! Там начинается ваша любовь с неудержимою силой; любовь, молодость. Испания, – боже мой! Наконец, князь умирает, благословляя судьбу свою. Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не за вас? Вы берете ее, молодую, богатую, знатную. Через нее вы становитесь свой в самом высшем кругу общества; через нее вы получаете вдруг значительное место, входите в чины. Теперь у вас полтораста душ, вы богаты. И вы, и вы спрашиваете после этого, в чем ваша выгода?

Мозгляков. Марья Александровна! теперь я все понял! я поступил грубо, низко и подло! (Вскакивает со стула, хватает себя за волосы).

Марья Александровна. И не расчетливо, главное: не расчетливо!

Мозгляков. Я осёл, Марья Александровна! Теперь все погибло, потому что я до безумия люблю ее!

Марья Александровна. Может быть, и не все погибло.

Мозгляков.  О, если б это было возможно! Помогите! научите! спасите!

Марья Александровна. Друг мой!  вы это сделали от излишней горячки. Вы были в отчаянии, вы не помнили себя! ведь должна же она понять все это…

Мозгляков. Я до безумия люблю ее и всем готов для нее пожертвовать!

Марья Александровна. Послушайте, я оправдаю вас перед нею…

Мозгляков. Марья Александровна!

Марья Александровна. Да, я берусь за это! Я сведу вас. Вы выскажете ей все, все, как я вам сейчас говорила!

Мозгляков. О боже! как вы добры, Марья Александровна!.. Но… нельзя ли это сделать сейчас?

Марья Александровна.  Оборони бог! О, как вы неопытны, друг мой! Она такая гордая! Она примет это за новую грубость, за нахальность! Завтра же я устрою все, а теперь – уйдите куда-нибудь, хоть к этому купцу… пожалуй, приходите вечером; но я бы вам не советовала!

Мозгляков. Уйду, уйду! боже мой! вы меня воскрешаете! но еще один вопрос: ну, а если князь не так скоро умрет?

Марья Александровна.  Ах, боже мой, как вы наивны, mon cher Paul. Напротив, нам надобно молить бога о его здоровье. Надобно всем сердцем желать долгих дней этому милому, этому доброму старичку! Но, увы! кажется, здоровье князя ненадежно! К тому же придется теперь посетить столицу, вывозить Зину в свет. Боюсь, ох боюсь, чтоб это окончательно не довершило его! Но – будем молиться, cher Paul!.. Вы уже идете! Благословляю вас, mon ami! Надейтесь, терпите, мужайтесь, главное – мужайтесь! Я никогда не сомневалась в благородстве чувств ваших…
Марья Александровна крепко пожимает Мозглякову руку, и он на цыпочках выходит из гостиной.

Марья Александровна. Ну, проводила одного дурака! Остались другие…

Заходит Зина.

Зина. Маменька! заканчивайте скорее, или я не вынесу! Все это до того грязно и подло, что я готова бежать из дому. Меня тошнит, слышите ли: меня тошнит от всей этой грязи!

Марья Александровна. Зина! что с тобою, мой ангел? Ты… ты подслушивала!

Зина. Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этого дурака? Послушайте, клянусь вам, что если вы еще будете меня так мучить и назначать мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все и покончу все разом. (Уходит, хлопнув дверью).

Марья Александровна. Спешить, спешить! Во что бы то ни стало и немедленно надо увезти князя в деревню! Слетаю сама сперва, вытащу моего болвана и привезу сюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, пригодиться! А там тот выспится – и отправимся! (Кричит). Что ж лошади?... (Уходит).

В карете.

Марья Александровна. Гоните! Гоните что есть мочи!.. Скверно то, что Зина подслушивала, скверно! Я уговорила Мозглякова почти теми же словами, как и ее.  Но главное, главное – успеть все обделать, покамест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!.. Гоните!

Глава 3.

Карета подъезжает к дому Афанасия Матвеича. Марья Александровна выскакивает из кареты, бежит в дом.
В гостиной за столом сидит Афанасий Матвеич, пьет чай.

Марья Александровна. Где болван?  Зачем тут это полотенце? А! он утирался! Опять был в бане? И вечно-то хлещет свой чай! Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак? Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Зачем ты не обстриг барина, как я тебе на прошлой неделе приказывала?

Из передней появляется заспанный Гришка.

Гришка. Да не даются, оттого и не стриг. Десять раз с ножницами подходил. Вот, говорю, барыня приедет, нам обоим достанется, тогда чего станем делать? Нет, говорят, подожди, я к воскресенью завьюсь; мне надо, чтоб волосы длинные были.

Марья Александровна.  Как? так он завивается! так ты еще выдумал без меня завиваться? Это что за фасоны? Да идет ли это к тебе, к твоей глупой башке? Боже, какой здесь беспорядок! Чем это пахнет? Я тебя спрашиваю, изверг, чем это здесь пахнет? 

Афанасий Матвеич (испуганно). Ма-матушка!  ма-ма-матушка!..

Марья Александровна.  Сколько раз я вбивала в твою ослиную голову, что я тебе вовсе не матушка? Какая я тебе матушка, пигмей ты этакой! Как смеешь ты давать такое название благородной даме, которой место в высшем обществе, а не подле такого осла, как ты!

Афанасий Матвеич. Да… да ведь ты, Марья Александровна, все же законная жена моя, так вот я и говорю… по-супружески…  (Закрывает руками голову, чтоб защитить свои волосы).

Марья Александровна.  Ах ты, харя! ах ты, осиновый кол! Ну, слыхано ли что-нибудь глупее такого ответа? Законная жена! Да какие теперь законные жены? Употребит ли теперь хоть кто-нибудь в высшем обществе это глупое, это семинарское, это отвратительно-низкое слово: «законная» – и как смеешь ты напоминать мне, что я твоя жена, когда я стараюсь забыть об этом всеми силами, всеми средствами моей души? Что руками-то голову закрываешь? Посмотрите, какие у него волосы? совсем, совсем мокрые! В три часа не обсохнут! Как теперь везти его? Как теперь людям показать? Что теперь делать?

Марья Александровна бегает взад и вперед по комнате. Афанасий Матвеич следит.

Марья Александровна. Гришка! тотчас же барину одеваться! фрак, брюки, белый галстук, жилет, живее! Да где его головная щетка, где щетка?

Афанасий Матвеич. Матушка! да ведь я из бани: простудиться могу, если в город ехать…

Марья Александровна.  Не простудишься!

Афанасий Матвеич. Да вот и волосы мокрые…

Марья Александровна.  А вот мы их сейчас высушим! Гришка, бери головную щетку, три его досуха; крепче! крепче! вот так! вот так!

Гришка что есть силы оттирает волосы своего барина. Афанасий Матвеич морщится и чуть не плачет.

Марья Александровна.  Теперь пошел сюда! подыми его, Гришка! где помада? Нагнись, нагнись, негодяй, нагнись, дармоед!

Марья Александровна собственноручно помадит своего супруга, безжалостно теребя его волосы. Афанасий Матвеич кряхтит, вздыхает, но молчит.

Марья Александровна.  Соки ты мои высосал, пачкун ты такой! Да нагнись еще больше, нагнись!

Афанасий Матвеич. Чем же я, матушка, высосал твои соки?

Марья Александровна.  Болван! аллегории не понимает! Теперь причешись; а ты одевай его, да живее!

Гришка помогает надеть фрак, галстук. Афанасий Матвеич поглядывает на себя в зеркало с некоторым уважением.

Афанасий Матвеич. Куда ж это ты везешь меня, Марья Александровна?

Марья Александровна.  Слышите! ах ты, чучело! Да как ты смеешь спрашивать меня, куда я везу тебя!

Афанасий Матвеич. Матушка, да ведь надо же знать…

Марья Александровна. Молчать! Вот только назови еще раз меня матушкой, особенно там, куда теперь едем! Целый месяц просидишь без чаю.  Ишь! ни одного креста ведь не выслужил, чумичка ты этакая.

Афанасий Матвеич (обижено).Кресты, матушка, начальство дает, а я советник, а не чумичка.

Марья Александровна.  Что, что, что? Да ты здесь рассуждать научился! ах ты, мужик ты этакой! ах ты, сопляк! Ну, жаль, некогда мне теперь с тобой возиться, а то бы я… Ну да потом припомню! Давай ему шляпу, Гришка! Давай ему шубу! Здесь без меня все эти три комнаты прибрать; да зеленую, угловую комнату тоже прибрать. Мигом щетки в руки! С зеркал снять чехлы, с часов тоже, да чтоб через час все было готово. Да сам надень фрак, людям выдай перчатки, слышишь, Гришка, слышишь?

Выходят из дома. Садятся в карету. Марья Александровна что-то про себя думает.

Афанасий Матвеич. А я вот, Марья Александровна, сегодня сон преоригинальный видел.

Марья Александровна.  Тьфу ты, проклятое чучело! Я думала и бог знает что! Какой-то сон! да как ты смеешь лезть ко мне с своими мужицкими снами! Оригинальный! понимаешь ли еще, что такое оригинальный? Слушай, говорю в последний раз, если ты у меня сегодня осмелишься только слово упомянуть про сон или про что-нибудь другое, то я, я уж и не знаю, что с тобой сделаю! Слушай хорошенько: ко мне приехал князь. Помнишь князя?

Афанасий Матвеич. Помню, матушка, помню. Зачем же это он пожаловал?

Марья Александровна.  Молчи, не твое дело! Ты должен с особенною любезностию, как хозяин, просить его сейчас же к нам в деревню. За тем я и везу тебя. Сегодня же сядем и уедем. Но если ты только осмелишься хоть одно слово сказать в целый вечер, или завтра, или послезавтра, или когда-нибудь, то я тебя целый год заставлю гусей пасти! Ничего не говори, ни единого слова. Вот вся твоя обязанность, понимаешь?

Афанасий Матвеич. Ну, а если что-нибудь спросят?

Марья Александровна.  Все равно молчи.

Афанасий Матвеич. Но ведь нельзя же все молчать, Марья Александровна.

Марья Александровна. В таком случае отвечай односложно, что-нибудь этакое, например: «гм!» или что-нибудь такое же, чтоб показать, что ты умный человек и обсуживаешь прежде, чем отвечаешь.

Афанасий Матвеич. Гм.

Марья Александровна.  Пойми ты меня! Я тебя везу для того, что ты услышал о князе и тотчас же, в восторге от его посещения, прилетел к нему засвидетельствовать свое почтение и просить к себе в деревню; понимаешь?

Афанасий Матвеич. Гм.

Марья Александровна.   Да ты не теперь гумкай, дурак! ты мне-то отвечай.

Афанасий Матвеич. Хорошо, матушка, все будет по-твоему; только зачем я приглашать-то буду князя?

Марья Александровна.  Что, что? опять рассуждать! А тебе какое дело: зачем? да как ты смеешь об этом спрашивать?

Афанасий Матвеич. Да я все к тому, Марья Александровна: как же приглашать-то его буду, коли ты мне велела молчать?

Марья Александровна.  Я буду говорить за тебя, а ты только кланяйся, слышишь, только кланяйся, а шляпу в руках держи. Понимаешь?

Афанасий Матвеич. Понимаю, мат… Марья Александровна.

Марья Александровна.  Князь чрезвычайно остроумен. Если что-нибудь он скажет хоть и не тебе, то ты на все отвечай добродушной и веселой улыбкой, слышишь?

Афанасий Матвеич. Гм.

Марья Александровна.  Опять загумкал! Со мной не гумкать! Прямо и просто отвечай: слышишь или нет?

Афанасий Матвеич. Слышу, Марья Александровна, слышу, как не услышать, а гумкаю для того, что приучаюсь, как ты велела. Только я все про то же, матушка; как же это: если князь что скажет, то ты приказываешь глядеть на него и улыбаться. Ну, а все-таки если что меня спросит?

Марья Александровна.  Экой непонятливый балбес! Я уже сказала тебе: молчи. Я буду за тебя отвечать, а ты только смотри да улыбайся.

Афанасий Матвеич. Да ведь он подумает, что я немой.

Марья Александровна.  Велика важность! пусть думает; зато скроешь, что ты дурак.

Афанасий Матвеич. Гм… Ну, а если другие об чем-нибудь спрашивать будут?

Марья Александровна.  Никто не спросит, никого не будет. А если, на случай, чего боже сохрани!  кто и приедет, да если что тебя спросит или что-нибудь скажет, то немедленно отвечай саркастической улыбкой. Знаешь, что такое саркастическая улыбка?

Афанасий Матвеич. Это остроумная, что ли, матушка?

Марья Александровна.  Я тебе дам, болван, остроумная! Да кто с тебя, дурака, будет спрашивать остроумия? Насмешливая улыбка, понимаешь, насмешливая и презрительная.

Афанасий Матвеич. Гм.

Марья Александровна (тихо, сама с собой). Ох, боюсь я за этого болвана! Решительно, он поклялся высосать все мои соки! Право бы, лучше было его совсем не брать!

Глава 4.

Карета останавливается у дома Марьи Александровны, но только Марья Александровна и Афанасий Матвеич выходят, как к дому подъезжают другие кареты. В одной из карет две дамы. Анна Николаевна и Наталья Дмитриевна. Подъезжают еще гости. Раздаются радостные восклицания. «Марья Александровна! и вместе с Афанасием Матвеичем! приехали! откуда? Как кстати, а мы к вам, на весь вечер! Какой сюрприз!»

Марья Александровна (тихо). Провалились бы вы! Это пахнет заговором! Но… не вам, сорокам, перехитрить меня!.. Подождите!..

Все заходят в дом Марии Александровны.
В это время Мозгляков, который не пошел к Бородуеву, бродит возле дома Марьи Александровны с другой стороны.

Мозгляков (сам собой). Балы, Испания, Гвадалквивир, любовь и умирающий князь. Потом красавица жена, мне преданная, внимание какой-нибудь графини из высшего общества, денежки, но вот... но все это еще в будущем, а теперь-то я все-таки с предлиннейшим носом. Еще недавно во всех домах намекали что я жених… жених… и вдруг явится теперь перед всеми – в отставке! Смех да и только… ведь, не рассказывать же о петербургских балах с колоннами и о Гвадалквивире! Да сбудется ли это все так, как Марья Александровна расписывала? (Пауза). Да будь все проклято! А чтобы черт побрал все эти высокие идеи!  А чтобы сам дьявол вас всех побрал с вашими высокими чувствами да с гвадалквивирами! (Замечает у дома кареты). Неужели же гости, неужели званый вечер? С какою же целью? (Входит в дом, поднимается в комнату к Князю).

В комнате Князя. Князь сидит перед зеркалом с совершенно голою головой.

Мозгляков. Как ваше здоровье, дядюшка?

Князь. Как… это ты? А я, брат, немножко заснул. Ах, боже мой! ведь я… без па-рика!

Мозгляков. Не беспокойтесь, дядюшка! я… я вам помогу, если вам угодно.

Князь. А вот ты и узнал теперь мой секрет! Я ведь говорил, что надо дверь за-пи-рать. Ну, мой друг, ты должен не-мед-ленно дать мне свое честное сло-во, что не воспользуешься моим секретом и никому не скажешь, что у меня волосы нак-лад-ные.

Мозгляков. О, помилуйте, дядюшка! неужели вы меня считаете способным на такую низость!

Князь. Ну да, ну да! И так как я вижу, что ты благородный человек, то уж так и быть, я тебя у-див-лю… и открою тебе все мои тай-ны. Как тебе нравятся, мой милый, мои у-сы?

Мозгляков. Превосходные, дядюшка! удивительные! как могли вы их сохранить так долго?

Князь. Разуверься, мой друг, они нак-лад-ные!

Мозгляков. Неужели? Поверить трудно. Ну, а бакенбарды? Признайтесь, дядюшка, вы, верно, черните их?

Князь. Черню? Не только не черню, но и они совершенно искусственные!

Мозгляков. Искусственные? Нет, дядюшка, воля ваша, не верю. Вы надо мною смеетесь!

Князь. Честное слово мой друг и предс-тавь себе, все, реши-тельно все, так же как и ты, обма-ны-ваются! Даже Степанида Матвеевна не верит, хотя сама иногда их нак-ла-ды-вает. Но я уверен, мой друг, что ты сохранишь мою тайну. Дай мне честное слово…

Мозгляков. Честное слово, дядюшка, сохраню. Повторяю вам: неужели вы меня считаете способным на такую низость?

Князь. Ах, мой друг, как я упал без тебя сегодня! Феофил меня опять из кареты вы-валил.

Мозгляков. Вывалил опять! когда же?

Князь. А вот мы уже к мо-нас-тырю подъезжали…

Мозгляков. Знаю, дядюшка, давеча.

Князь. Нет, нет, два часа тому назад, не бо-лее. Я в монастырь поехал, а он меня взял да и вывалил; так на-пу-гал, даже теперь сердце не на месте.

Мозгляков. Но, дядюшка, ведь вы почивали!

Князь. Ну да, почивал… а потом и по-е-хал, впрочем, я… впрочем, я это, может быть… ах, как это странно!

Мозгляков. Уверяю вас, дядюшка, что вы видели это во сне! Вы преспокойно себе почивали, с самого после обеда.

Князь.  Неужели? Ну да, я и в самом деле, может быть, это видел во сне. Впрочем, я все помню, что я видел во сне. Сначала мне приснился какой-то престрашный бык с рогами; а потом приснился какой-то про-ку-рор, тоже как будто с ро-гами…

Мозгляков. Это, верно, Николай Васильевич Антипов, дядюшка.

Князь. Ну да, может быть, и он. А потом Наполеона Бона-парте видел. Знаешь, мой друг, мне все говорят, что я на Наполеона Бона-парте похож… а в профиль будто я разительно похож на одного старинного папу? Как ты находишь, мой милый, похож я на па-пу?

Мозгляков. Я думаю, что вы больше похожи на Наполеона, дядюшка.

Князь. Ну да, это en-face. Я, впрочем, и сам то же думаю, мой милый. И приснился он мне, когда уже на острове сидел, и, знаешь, какой разговорчивый, ве-сельчак такой, так что он чрез-вы-чайно меня позабавил. Мы с ним все про философию рассуждали. Я бы его посадил на не-о-би-таемый остров…Гулять бы его выпускал, разумеется, под присмотром, а то бы он сейчас у-лиз-нул. Пирожки какие-то он очень любил. Ну, и пирожки ему каждый день стряпать.

Мозгляков. Это вы про Наполеона, дядюшка? 

Князь. Ну да, про На-по-леона.. Бешеный был человек! Но все-таки жалко… Ах, mon ami! Я ведь тебе и забыл ска-зать. Представь себе, я ведь сделал сегодня пред-ло-жение.

Мозгляков.  Предложение, дядюшка?

Князь. Ну да, пред-ло-жение. Этой прелестной особе. Но, признаюсь тебе, милый мой, я поступил необ-ду-манно. Я только теперь это ви-жу. Ах, боже мой!

Мозгляков. Но позвольте, дядюшка, когда же вы сделали предложение?

Князь.  Признаюсь тебе, друг мой, я даже и не знаю наверное когда. Не во сне ли я видел и это? Ах, как это, од-на-ко же, стран-но!

Мозгляков. Но кому, когда вы сделали предложение, дядюшка?

Князь.  Хозяйской дочери, впрочем, я забыл, как ее зо-вут. Только, видишь ли, mon ami, я ведь никак не могу же-нить-ся. Что же мне теперь делать?

Мозгляков. Да, вы, конечно, погубите себя, если женитесь. Но позвольте мне вам сделать еще один вопрос, дядюшка. Точно ли вы уверены, что действительно сделали предложение?

Князь.  Ну да… я уверен.

Мозгляков. А если все это вы видели во сне, так же как и то, что вы другой раз вывалились из кареты?

Князь.  Ах, боже мой! И в самом деле, может быть, я и это тоже видел во сне! так что я теперь и не знаю, как туда по-ка-заться. Как бы это, друг мой, узнать на-вер-но: делал я предложение иль нет? А то, представь, каково теперь мое положение?

Мозгляков. Знаете что, дядюшка? Я думаю, и узнавать нечего.

Князь.  А что?

Мозгляков. Я наверно думаю, что вы видели это во сне.

Князь. Я сам то же думаю, мой ми-лый, тем более что мне часто снятся по-доб-ные сны.

Мозгляков. Вот видите, дядюшка. Представьте же себе, что вы немного выпили за завтраком, потом за обедом и, наконец…

Князь.  Ну да, мой друг; именно, может быть, от э-то-го.

Мозгляков. Тем более, дядюшка, что, как бы вы ни были разгорячены, вы все-таки никаким образом не могли сделать такого безрассудного предложения наяву. Сколько я вас знаю, дядюшка, вы человек в высшей степени рассудительный и…

Князь.  Ну да, ну да.

Мозгляков. Представьте только одно: если б узнали это ваши родственники, которые и без того дурно расположены к вам, что бы тогда было?

Князь.  Ах, боже мой! А что бы тогда было?

Мозгляков. Помилуйте! да они закричали бы все в один голос, что вы сумасшедший, что вас надо под опеку, что вас обманули, и, пожалуй, посадили бы вас куда-нибудь под надзор.

Князь.  Ах, боже мой! Неужели бы посадили?

Мозгляков. И потому рассудите, дядюшка: могли ли бы вы сделать такое безрассудное предложение наяву? Я торжественно утверждаю, что вы все это видели во сне.

Князь. Непременно во сне, неп-ре-менно во сне! Ах, как ты умно рассудил все это, мой ми-лый! Я душевно тебе благодарен, что ты меня вра-зу-мил.

Мозгляков. А я ужасно рад, дядюшка, что с вами сегодня встретился. Представьте себе: без меня вы бы действительно могли сбиться, подумать, что вы жених, и сойти туда женихом. Представьте, как это опасно!

Князь.  Ну да… да, опасно!

Мозгляков. Вспомните только, что этой девице двадцать три года; ее никто не хочет брать замуж, и вдруг вы, богатый, знатный, являетесь женихом! да они тотчас ухватятся за эту идею, уверят вас, что вы и в самом деле жених, и женят вас, пожалуй, насильно. А там и будут рассчитывать, что, может быть, вы скоро умрете.

Князь.  Неужели?

Мозгляков. И наконец, вспомните, дядюшка: человек с вашими достоинствами…

Князь.  Ну да, с моими достоинствами…

Мозгляков. С вашим умом, с вашею любезностию…

Князь.  Ну да, с моим умом, да!..

Мозгляков.  И наконец, вы – князь. Такую ли партию вы бы могли себе сделать, если б действительно почему-нибудь нужно было жениться? Подумайте только, что скажут ваши родственники?

Князь.  Ах, мой друг, да ведь они меня совсем заедят.  Посадят в сумасшедший дом.

Мозгляков. Разумеется, дядюшка, и потому я теперь не отойду от вас, когда вы сойдете вниз. Там теперь гости.

Князь.  Гости? Ах, боже мой!

Мозгляков. Не беспокойтесь, дядюшка, я буду при вас.

Князь.  Но как я тебе благо-да-рен, мой милый, ты просто спаситель мой! Но знаешь ли что? Я лучше уеду.
Мозгляков. Завтра, дядюшка, завтра, утром, в семь часов. А сегодня вы при всех откланяйтесь и скажите, что уезжаете.

Князь.  Непременно уеду… к отцу Мисаилу… Но, мой друг, ну, как они меня там сос-ва-тают?

Мозгляков.  Не бойтесь, дядюшка, я буду с вами. И наконец, что бы вам ни говорили, на что бы вам ни намекали, прямо говорите, что вы все это видели во сне… так, как оно и действительно было.

Князь.  Ну да, неп-ре-менно во сне! только, знаешь, мой друг, все-таки это был пре-оча-ро-ва-тельный сон! Она удивительно хороша собой и, знаешь, такие формы…

Мозгляков. Ну прощайте, дядюшка, я пойду вниз, а вы…

Князь.   Как! так ты меня одного оставляешь!

Мозгляков. Нет, дядюшка, мы сойдем только порознь: сначала я, а потом вы. Это будет лучше.

Князь.  Ну, хо-ро-шо. Мне же, кстати, надобно записать одну мысль.

Мозгляков. Именно, дядюшка, запишите вашу мысль, а потом приходите, не мешкайте. Завтра же утром…

Князь. А завтра утром к иеромонаху, непре-менно к ие-ро-мо-наху! А знаешь, мой друг, она у-ди-ви-тельно хороша собой… такие формы… и если б уж так мне надо было непременно жениться, то я…

Мозгляков. Боже вас сохрани, дядюшка!

Князь.  Ну да, боже сохрани!.. Ну, прощай, мой милый, я сейчас… только вот за-пи-шу. A кстати, я давно хотел тебя спросить: читал ты мемуары Казановы?

Мозгляков. Читал, дядюшка, а что?

Князь.  Ну да… Я вот теперь и за-был, что хотел сказать…

Мозгляков. После вспомните, дядюшка, – до свиданья!

Князь.  До свиданья, мой друг, до свиданья! Только все-таки это был очаровательный сон, о-ча-ро-ва-тельный сон!..

В гостиной Марьи Александровны.

Анна Николаевна.  А мы к вам все, все! И Прасковья Ильинишна тоже приедет, и Луиза Карловна хотела быть.

Наталья Дмитриевна.  И Катерина Петровна приедут-с, и Фелисата Михайловна тоже хотели быть-с.

Марья Александровна. Но скажите, пожалуйста, какое же чудо зазвало вас сегодня ко мне, когда я уже совсем отчаялась иметь эту честь?

Наталья Дмитриевна.  О боже мой, Марья Александровна, какие вы, право-с!

Анна Николаевна. Ведь надобно же, непременно надобно когда-нибудь кончить все наши сборы с этим театром. Еще сегодня Петр Михайлович сказал Каллисту Станиславичу, что его чрезвычайно огорчает, что у нас это нейдет на лад и что мы только ссоримся. Вот мы и думаем: поедем-ка к Марье Александровне да и решим всё разом! Наталья Дмитриевна и другим дала знать. Все приедут. Вот мы и сговоримся, и хорошо будет. Пускай же не говорят, что мы только ссоримся, так ли, mon ange? (ЦелуетМарью Александровну). Ах, боже мой! Зинаида Афанасьевна! но вы каждый день все более хорошеете! (Целует Зину).

Наталья Дмитриевна.  Да им и нечего делать больше-с, как хорошеть-с.

Марья Александровна. Ах я и не подумала об этом театре! Совсем забыла!

Анна Николаевна. Тем более, мой ангел, что у вас теперь этот милый князь. Ведь вы знаете, в Духанове, у прежних помещиков был театр. Князь был сегодня у меня, и я так была удивлена его приездом, что совершенно забыла ему сказать. Теперь мы нарочно заговорим о театре, и главное чтобы князя-то завлечь в наш театр. Он непременно должен подписаться; ведь это для бедных. Может быть, даже и роль возьмет, он же такой милый, согласный. Тогда пойдет чудо как хорошо.

Наталья Дмитриевна. Конечно, возьмут роль-с. Ведь их можно заставить всякую роль разыгрывать-с.

Съезжаются еще гости, всем разносят чай. Кто-то у рояля просит Зину спеть, кто-то пытается заговорить с Афанасием Матвеечим.

Анна Николаевна. Марья Александровна! Афанасий Матвеич с нами совсем говорить не хочет.  Прикажите ему быть поучтивее с дамами.

Марья Александровна. Я, право, сама не знаю, что с ним сегодня сделалось, такой, право, неразговорчивый! Он и со мной почти ни слова не говорил. Почему ж ты не отвечаешь Фелисате Михайловне, Афанасий? Что вы его спрашивали?

Афанасий Матвеич (пьет чай).  Но… но… матушка, ведь ты же сама… (Роняет чашку, закашливается).

В гостиную заходит Мозгляков, оглядывает всех гостей.

Наталья Дмитриевна.  Ах, боже мой! да ведь это Павел Александрович! как же вы сказали, Марья Александровна, что они пошли к Бородуевым-с? Нам сказали, что вы скрылись у Бородуева-с, Павел Александрович.

Мозгляков.  Скрылся? Странное выражение! Извините, Наталья Дмитриевна! Я ни от кого не прячусь и никого не желаю прятать.

Фелисата Михайловна. Правда ли, Павел Александрович, что вам вышла отставка… по службе, разумеется?

Мозгляков.Отставка? какая отставка? Я просто переменяю службу. Мне выходит место в Петербурге.

Фелисата Михайловна. Ну, так поздравляю вас, а мы даже испугались, когда услышали, что вы гнались за местом у нас в Мордасове. Здесь места ненадежные, Павел Александрович, тотчас слетишь.

Наталья Дмитриевна. Разве одни учительские, в уездном училище; тут еще можно найти вакансию.

Фелисата Михайловна. Неужели вы думаете, что Павел Александрович согласится занять место какого-нибудь учителишки?

Афанасием Матвеич протягивает руку, чтобы поздороваться с Мозгляковым. Мозгляков не приняв его руки насмешливо кланяется ему в пояс. Подходит к Зине.

Мозгляков (шепотом). Это все по вашей милости. Подождите, я еще сегодня вечером покажу вам дурак я иль нет?

Зина (громко). Зачем откладывать? Это и теперь видно.

Марья Александровна. Вы от Бородуева?

Мозгляков. Нет-с, я от дядюшки.

Марья Александровна. От дядюшки? так вы, значит, были теперь у князя?

Наталья Дмитриевна. Ах, боже мой! так, значит, князь уж проснулись; а нам сказали, что они все еще почивают-с.

Мозгляков (злобно смотрит на Марью Александровну). Не беспокойтесь о князе, Наталья Дмитриевна, он проснулся и, слава богу, теперь уже в своем уме. Давеча его подпоили, сначала у вас, а потом, уж окончательно, здесь, так что он совсем было потерял голову, которая у него и без того некрепка. Но теперь, слава богу, мы вместе поговорили, и он начал рассуждать здраво. Он сейчас сюда будет, чтоб откланяться вам, Марья Александровна, и поблагодарить за все ваше гостеприимство. Завтра же, чем свет, мы вместе отправляемся в пустынь, а потом я его непременно сам провожу до Духанова во избежание вторичных падений, как, например, сегодня; а там уж его примет, с рук на руки, Степанида Матвеевна, которая к тому времени непременно воротится из Москвы и уж ни за что не выпустит его в другой раз путешествовать. За это я отвечаю.

Наталья Дмитриевна. Так они завтра чем свет уезжают? как же это-с?

Со всех сторон раздается: «Как же это так? а мы слышали, что… вот, право, странно!»
В соседней комнате какой-то странный шум и чьи-то резкие восклицания. Появляется Софья Петровна Карпухина.

Софья Петровна. А, так вот вы как, Марья Александровна, вот вы как со мной поступаете! Не беспокойтесь, я на минутку; я у вас и не сяду. Я нарочно заехала узнать: верно ли то, что мне говорили? А! так у вас балы, банкеты, сговоры, а Софья Петровна сиди себе дома да чулок вяжи! Весь город назвали, а меня нет! А давеча я вам и друг, и mon ange, когда приехала пересказать, что делают с князем у Натальи Дмитриевны. А теперь вот и Наталья Дмитриевна, которую вы давеча на чем свет ругали и которая вас же ругала, у вас в гостях сидит. Не беспокойтесь, Наталья Дмитриевна! Не надо мне вашего шоколаду для здоровья по гривеннику палка. Я почаще вашего пью у себя дома! тьфу!

Наталья Дмитриевна. Это видно-с.

Марья Александровна. Но, помилуйте, Софья Петровна,  что с вами? образумьтесь по крайней мере.

Софья Петровна. Не беспокойтесь обо мне, Марья Александровна, я все знаю, все, все узнала! Все узнала! Ваша же Настасья прибежала ко мне и все рассказала. Вы подцепили этого князишку, напоили его допьяна, заставили сделать предложение вашей дочери, которую уж никто не хочет больше брать замуж, да и думаете, что и сами теперь сделались важной птицей, герцогиня в кружевах, тьфу! Не беспокойтесь, я сама полковница! Коли вы меня не пригласили на сговор, так и наплевать! Я и почище вас людей видывала. Я у графини Залихватской обедала; за меня обер-комиссар Курочкин сватался! Очень надо мне ваше приглашение, тьфу!

Марья Александровна. Видите ли, Софья Петровна, уверяю вас, что так не врываются в благородный дом и притом в таком виде, и если вы сейчас же не освободите меня от вашего присутствия и красноречия, то я немедленно приму свои меры.

Софья Петровна. Знаю-с, вы прикажете меня вывести своим людишкам! Не беспокойтесь, я и сама дорогу найду. Прощайте, выдавайте замуж кого хотите, а вы, Наталья Дмитриевна, не извольте смеяться надо мной; мне наплевать на ваш шоколад! Меня хоть и не пригласили сюда, а я все-таки перед князьями казачка не выплясывала. А вы что смеетесь, Анна Николаевна? Сушилов-то ногу сломал; сейчас домой принесли, тьфу! А если вы, Фелисата Михайловна, не велите вашей босоногой Матрешке вовремя вашу корову загонять, чтоб она не мычала у меня каждый день под окошками, так я вашей Матрешке ноги переломаю. Прощайте, Марья Александровна, счастливо оставаться, тьфу!
Софья Петровна уходит. Гости смеются, обсуждают: «Я думаю, они выпили-с, но только какая дерзость! какая отвратительная женщина… Вот так уж насмешила!.. Ах, какие они неприличности говорили-с!

Фелисата Михайловна. Только что ж это она про сговор говорила? Какой же сговор?

Марья Александровна.  Но это ужасно!  Вот эти-то чудовища и сеют пригорошнями все эти нелепые слухи! Удивительно не то, Фелисата Михайловна, что находятся такие дамы среди нашего общества, нет, удивительнее всего то, что в этих самых дамах нуждаются, их слушают, их поддерживают, им верят, их…

Появляется князь.
Раздаются восклицания, визг: «Князь! князь!  Ах, боже мой! Cher prince!» Ну, слава богу! мы теперь узнаем всю подноготную».

Фелисата Михайловна. Готова сесть к нему на колени, если это ему будет приятно, какой он милый-милый старичок, милый до бесконечности!

Князь (шепелявит). Мне это чрезвычайно лест-но.

Князь садиться возле самовара, дамы окружают его.

Фелисата Михайловна. Ах, князь, правду ли говорят, что вы от нас уезжаете?

Князь. Ну да, mesdames, уезжаю. Я не-мед-ленно хочу ехать за гра-ни-цу.

Дамы в один голос. За границу, князь, за границу!  Да что это вам вздумалось?..

Князь.  За гра-ни-цу, и знаете я особенно хочу туда ехать для но-вых идей.

Дамы в один голос.  Как это для новых идей? Это об чем же?

Князь. Ну да, для новых идей, все теперь едут для новых и-дей. Вот и я хочу получить но-вы-е и-деи.

Мозгляков. Ну, дядюшка! Да вы, после этого, всех крестьян отпустите на волю, коли этот раз за границу поедете.

Князь. Ты совершенно уга-дал мои желания, мой милый. Я именно хочу их отпустить всех на во-лю.

Фелисата Михайловна. Да помилуйте, князь, ведь они тотчас же все убегут от вас, и тогда кто вам будет оброк платить?

Анна Николаевна. Конечно, все разбегутся.

Князь. Ах, боже мой! Не-уже-ли они и в самом деле убегут?

Наталья Дмитриевна. Убегут-с, тотчас же все убегут-с и вас одного и оставят-с.

Князь. Ах, боже мой! Ну так я их не от-пу-щу на волю. Впрочем, ведь это я только так.

Мозгляков.  Эдак-то лучше, дядюшка.

Марья Александровна.  Позвольте, князь, вам отрекомендовать моего мужа, Афанасия Матвеича. Он нарочно приехал из деревни, как только услышал, что вы остановились в моем доме.

Афанасий Матвеич улыбается.

Князь. Ах, я очень рад, А-фа-насий Матвеич! Позвольте, я что-то при-по-минаю. А-фа-насий Мат-ве-ич. Ну да, это тот, который в деревне. Charmant, charmant, очень рад. Друг мой!  (Мозглякову).  Да ведь это тот самый, помнишь, давеча еще в рифму выхо-дило, Как бишь это? Муж в дверь, а жена… ну да, в какой-то город и жена тоже по-е-хала…

Фелисата Михайловна. Ах, князь, да это, верно, муж в дверь, а жена в Тверь, тот самый водевиль, который у нас прошлого года актеры играли.

Князь. Ну да, именно в Тверь; я все за-бы-ваю. Так это вы тот самый и есть? Чрезвычайно рад с вами позна-ко-миться, (Протягивает руку Афанасию Матвеичу). Ну, как ваше здоровье?

Афанасий Матвеич. Гм…

Марья Александровна. Он здоров, князь, здоров.

Князь. Ну да, это и видно, что он здо-ров. И вы все в де-ревне? Ну, я очень рад. Да какой он крас-но-щекий, и все смеется…

Афанасий Матвеич смеется еще больше. Все подхватывают и тоже хохочут. Марья Александровна переглядывается с Зиной.

Марья Александровна. Как вы почивали, князь?

Князь. Ах, я очень хорошо спал, и, знаете, видел один очарова-тельный сон, о-ча-ро-ва-тель-ный сон!

Фелисата Михайловна. Сон! Я ужасно люблю, когда рассказывают про сны.

Наталья Дмитриевна. И я тоже-с, люблю-с очень-с!

Князь. О-ча-ро-вательный сон.  Но зато этот сон вели-чайший секрет!

Анна Николаевна. Как, князь, неужели и рассказывать нельзя? Да это, должно быть, удивительный какой-нибудь сон?

Князь. Ве-ли-чайший секрет.

Дамы в один голос. Так это, должно быть, ужасно интересно! Князь. Расскажите.

Фелисата Михайловна. Бьюсь об заклад, что князь стоял во сне перед какой-нибудь красавицей на коленях и объяснялся в любви!  Ну, признайтесь, князь, что это правда! Миленький князь, признайтесь!

Дамы в один голос.  Признайтесь, князь, признайтесь!

Князь.  Хотя я и сказал, что мой сон – величайший секрет, но я принужден сознаться, что вы, сударыня, к удивлению моему, почти совер-шенно его от-га-дали.

Фелисата Михайловна. Отгадала! Ну, князь! Теперь как хотите, а вы должны нам открыть, кто такая ваша красавица?

Дамы в один голос. Непременно откройте! Здешняя иль нет? Миленький князь, откройте! Душенька князь, откройте! хоть умрите, да откройте!

Князь Mesdames, mesdames!..если вы уж хотите так на-сто-ятельно знать, то я только одно могу вам открыть, что это – самая о-ча-ро-вательная и, можно сказать, самая не-по-рочная девица из всех, которых я знаю.

Дамы (переглядываются). Самая очаровательная! и… здешняя! кто ж бы это?

Наталья Дмитриевна. Разумеется, те-с, которые здесь первые красавицы считаются-с.

Все смотрят на Зину.

Фелисата Михайловна. Так как же, князь, если вы видите такие сны, так почему ж бы вам наяву не жениться?

Дамы.  А как бы мы славно женили вас! Миленький князь, женитесь!  Женитесь, женитесь!  Почему ж не жениться?

Мозгляков. Ну да… почему ж не жениться? Дядюшка!

Князь. Ну да, мой друг, я тебя по-ни-маю! Я именно хотел вам сказать, mesdames, что я уже не в состоянии более жениться, и, проведя очарова-тельный вечер у нашей прелестной хозяйки, я завтра же отправляюсь к иеромонаху Мисаилу в пустынь, а потом уже прямо за границу, чтобы удобнее следить за евро-пейским про-све-щением.

Марья Александровна. Mesdames, я долго прислушивалась к вашему разговору, к вашим веселым и остроумным шуткам и нахожу, что пора мне сказать свое слово. Вы знаете, мы собрались здесь все вместе – совершенно случайно…и я так рада, так этому рада… Никогда бы я, первая, не решилась высказать важную семейную тайну и разгласить ее прежде, чем требует самое обыкновенное чувство приличия. В особенности прошу извинения у моего милого гостя; но мне показалось, что он сам, отдаленными намеками на то же самое обстоятельство, подает мне мысль, что ему не только не будет неприятно формальное и торжественное объявление нашей семейной тайны, но что даже он желает этого разглашения… Не правда ли, князь, я не ошиблась?

Князь (не понимая). Ну да, вы не ошиблись… и я очень рад…

Марья Александровна. Да, mesdames, я с радостию готова поверить вам мою семейную тайну. Сегодня после обеда князь, увлеченный красотою и… достоинствами моей дочери, сделал ей честь своим предложением. Князь!  милый князь, вы не должны, вы не можете сердиться на меня за мою нескромность! Только чрезвычайная семейная радость могла преждевременно вырвать из моего сердца эту милую тайну, и… какая мать может обвинить меня в этом случае?

Все начинают шептаться. «Стало быть, князь действительно, своею собственною волею, женится на Зине? Стало быть, не потаенным, не воровским образом его заставляют жениться? Стало быть, нельзя уже разбить эту свадьбу, коли князь не по принуждению женится? Стало быть она никого не боится?».
Шепот перерастает в крики радости. Все начинают поздравлять Марью Александровну, Зину, даже Афанасия Матвеича. Князь ничего не понимает, но улыбается.

Дамы. Поздравляем, князь! поздравляем! Так вы женитесь? Так вы действительно женитесь? Миленький князь, так вы женитесь?

Князь. Ну да, ну да, и признаюсь вам, что мне всего более нравится ваше милое учас-тие ко мне, которое я никог-да не забуду, ни-когда не забуду. Charmant! charmant! вы даже про-сле-зили меня…

Фелисата Михайловна. Поцелуйте меня, князь!

Князь. И, признаюсь вам, я наиболее удивляюсь тому, что Марья Ива-новна, наша почтен-ная хозяйка, с такою необык-но-вен-ною проницательностью угадала мой сон. Точно как будто она вместо меня его ви-дела. Необыкновен-ная проницательность! Не-о-бык-но-венная проницательность!

Дамы. Ах, князь, вы опять за сон? Да уж признайтесь, князь, признайтесь!

Марья Александровна.  Да, князь, скрываться нечего, пора обнаружить эту тайну. Я поняла вашу тонкую аллегорию, вашу очаровательную деликатность, с которою вы старались мне намекнуть о желании вашем огласить ваше сватовство. Да, mesdames, это правда: сегодня князь стоял на коленях перед моею дочерью и наяву, а не во сне, сделал ей торжественное предложение.

Князь. Совершенно как будто наяву и даже с теми самыми обстоя-тельствами. (Зине). Мадмуазель, мадмуазель! Клянусь, что никогда бы я не осмелился произнести ваше имя, если б другие раньше меня не про-из-нес-ли его. Это был очарова-тельный сон, оча-ро-вательный сон, и я вдвойне счастлив, что мне позволено вам теперь это выс-ка-зать. Charmant! charmant!..

Анна Николаевна. Но, помилуйте, как же это? Ведь он все говорит про сон. Как же это?

Все переглядываются, шепчутся.

Марья Александровна. Помилуйте, князь, уверяю вас, что вы меня удивляете. Что за странная у вас идея про сон? Признаюсь вам, я думала до сих пор, что вы шутите, но… Если это шутка, то это довольно неуместная шутка… Я хочу, я желаю приписать это вашей рассеянности, но…

Наталья Дмитриевна. В самом деле, это, может быть, у них от рассеянности-с.
 
Князь.  Ну да… может быть, это и от рассеян-ности. И вообразите, я вам расскажу сейчас один а-нек-дот. Зовут меня, в Петербурге, на по-хороны, так, к одним людям, мещанское но порядочное семейство, а я и смешал, что на именины. Именины-то еще на прошлой неде-лепрош-ли. Букет из камелий име-нин-нице приготовил. Вхожу, и что ж вижу? Человек почтенный, солидный – лежит на столе, так что я уди-вился. Я просто не знал, куда деваться с бу-кетом.

Марья Александровна. Но, князь, дело не в анекдотах! Конечно, моей дочери нечего гнаться за женихами, но давеча вы сами здесь, у этого рояля, сделали ей предложение. Я не вызывала вас на это… Разумеется, у меня мелькнула только одна мысль, и я отложила это все до вашего пробуждения. Но я – мать; она – дочь моя… Вы сами говорили сейчас о каком-то сне, и я думала, вы, под видом аллегории, хотите рассказать о вашей помолвке. Я очень хорошо знаю, что вас, может быть, сбивают… я даже подозреваю, кто именно… но… объяснитесь, князь, объяснитесь, скорее, удовлетворительнее. Так нельзя шутить с благородным домом.

Князь. Ну да, так нельзя шутить с благородным домом.

Марья Александровна.  Но это не ответ, князь, на мой вопрос. Я прошу вас отвечать положительно; подтвердите, сейчас же подтвердите здесь, при всех, что вы делали давеча предложение моей дочери.

Князь. Ну да, я готов подтвердить. Впрочем, я все это уже рассказывал, и Фелисата Яковлевна совершенно угадала мой сон.

Марья Александровна. Не сон! не сон! не сон, а это было наяву, князь, наяву, слышите ли, наяву!

Князь. Наяву! (Мозглякову). Ну, друг мой! как ты давеча напророчил, так и вышло! Ноуверяю вас, почтенная Марья Степановна, что вы заблуждаетесь! Я совершенно уверен, что я это видел только во сне!

Марья Александровна.  Господи помилуй!

Наталья Дмитриевна. Не убивайтесь, Марья Александровна. Князь, может быть, как-нибудь позабыли-с. Они вспомнят-с.
Марья Александровна. Я удивляюсь вам, Наталья Дмитриевна, разве такие вещи забываются? разве это можно забывать? Помилуйте, князь! Вы смеетесь над нами иль нет? Давеча здесь, вот здесь, моя дочь вам пела романс, и вы, увлеченные ее пеньем, опустились на колени и сделали ей предложение. Неужели я грежу? Неужели я сплю? Говорите, князь: сплю я иль нет?

Князь.  Ну да… а, впрочем, может быть, нет… Я хочу сказать, что я теперь, кажется, не во сне. Я, видите ли, давеча был во сне, а потому видел сон, что во сне…

Марья Александровна.  Фу ты, боже мой, что это такое: не во сне – во сне, во сне – не во сне! да это черт знает что такое! Вы бредите, князь, или нет?

Князь.  Ну да, черт знает… впрочем, я, кажется, уж совсем теперь сбился…

Марья Александровна. Но как же вы могли видеть во сне, когда я, вам же, с такими подробностями, рассказываю ваш собственный сон, тогда как вы его еще никому из нас не рассказывали?

Наталья Дмитриевна. Но, может быть, князь уж кому-нибудь и рассказывали-с.

Князь. Ну да, может быть, я кому-нибудь и рассказывал.

Фелисата Михайловна. Вот комедия-то!

Марья Александровна. Ах ты, боже мой! да тут всякое терпенье лопнет! Она вам пела романс, романс пела! Неужели вы и это во сне видели?

Князь. Ну да, и в самом деле как будто пела романс. (Мозглякову). Друг мой!  Я и забыл тебе давеча сказать, что ведь и вправду был какой-то романс и в этом романсе были все какие-то замки, все замки, так что очень много было замков, а потом был какой-то трубадур! Ну да, я это все помню… так что я и заплакал… А теперь вот и затрудняюсь, точно это и в самом деле было, а не во сне…

Мозгляков. Признаюсь вам, дядюшка, мне кажется, все это очень легко уладить и согласить. Мне кажется, вы действительно слышали пение. Зинаида Афанасьевна поет прекрасно. После обеда вас отвели сюда, и Зинаида Афанасьевна спела романс. Меня тогда не было, но вы, вероятно, расчувствовались, вспомнили старину; может быть, вспомнили о той самой виконтессе, с которой вы сами когда-то пели романсы и о которой вы же сами нам утром рассказывали. Ну, а потом, когда легли спать, вам, вследствие приятных впечатлений, и приснилось, что вы влюблены и делаете предложение…

Князь. Ах, мой друг, ведь это и в самом деле так было. Именно вследствие приятных впечатлений! Я действительно помню, как мне пели романс, а я за это во сне и хотел жениться. И виконтесса тоже была… Ах, как ты умно это распутал, мой милый! Ну! я теперь совершенно уверен, что все это видел во сне! Марья Васильевна! Уверяю вас, что вы ошибаетесь! Это было во сне, иначе я не стал бы играть вашими благородными чувствами…
Марья Александровна. А! теперь я вижу ясно, кто тут нагадил! (Мозглякову). Это вы, сударь, вы, бесчестный человек, вы все это наделали! вы взбаламутили этого несчастного идиота за то, что вам самим отказали! Но ты заплатишь мне, мерзкий человек, за эту обиду! Заплатишь, заплатишь, заплатишь!

Мозгляков.  Марья Александровна, я уж и не знаю, до какой степени ваши слова… Ни одна светская дама не позволит себе… я, по крайней мере, защищаю моего родственника. Согласитесь сами, так завлекать…

Князь (прячется за Мозглякова). Ну да, так завлекать.

Марья Александровна. Афанасий Матвеич! Неужели вы не слышите, как нас срамят и бесчестят? Или вы уже совершенно избавили себя от всяких обязанностей? Или вы и в самом деле не отец семейства, а отвратительный деревянный столб? Что вы глазами-то хлопаете? Другой муж давно бы уже кровью смыл обиду своего семейства!

Афанасий Матвеич (гордо). Жена!  Да уж не видала ль ты и в самом деле все это во сне, а потом, как проспалась, так и перепутала все, по-свойски…

Все смеются. Марья Александровна бросается на Афанасия Матвеича, но ее удерживают.

Наталья Дмитриевна. Ах, Марья Александровна, может быть, оно и в самом деле так было-с, а вы убиваетесь.

Марья Александровна. Как было? что такое было?

Наталья Дмитриевна. Ах, Марья Александровна, ведь это иногда и бывает-с…

Марья Александровна. Да что такое бывает? Жилы вы из меня, что ли, тянуть хотите?

Наталья Дмитриевна. Может быть, вы и в самом деле видели это во сне-с.

Марья Александровна.  Во сне? я? во сне? И вы смеете мне это говорить прямо в глаза?

Фелисата Михайловна. Что ж, может быть, и в самом деле так было.

Князь. Ну да, может быть, и в самом деле так было.

Марья Александровна.  И он, и он туда же! Господи боже мой!

Фелисата Михайловна. Как вы убиваетесь, Марья Александровна! Вспомните-с, что сны ниспосылаются богом-с. Уж коли бог захочет-с, так уж никто как бог-с, и на всем его святая воля-с лежит-с. Сердиться тут уж нечего-с.

Князь. Ну да, сердиться нечего.

Марья Александровна.  Да вы меня за сумасшедшую принимаете, что ли? (Ищет стул, падает в обморок).

Наталья Дмитриевна (Анне Николаевне).Это они из приличия-с в обморок упали-с.

Все суетятся возле Марьи Александровны. В это время Зина оглядывает всех, подходит к Марье Александровне, которая, тут же увидев Зину, приходит в себя.


Зина. Маменька! К чему обманывать? К чему еще ложью пятнать себя? Все уже до того загрязнено теперь, что, право, не стоит унизительного труда прикрывать эту грязь!

Марья Александровна. Зина! Зина! что с тобою? Опомнись.

Зина. Я вам сказала, я вам сказала заранее, маменька, что я не вынесу всего этого позора. Неужели же непременно надо еще более унижаться, еще более грязнить себя? Но знайте, маменька, что я все возьму на себя, потому что я виновнее всех. Я, я своим согласием дала ход этой гадкой… интриге! Вы – мать; вы меня любите; вы думали по-своему, по своим понятиям, устроить мне счастье. Вас еще можно простить; но меня, меня – никогда!

Марья Александровна. Зина, неужели ты хочешь рассказывать?.. О боже! я предчувствовала, что этот кинжал не минует моего сердца!

Зина. Да, маменька, все расскажу! Я опозорена, вы… мы все опозорены!..

Марья Александровна. Ты преувеличиваешь, Зина! ты вне себя и не помнишь, что говоришь! и к чему же рассказывать? Тут смысла нет… Стыд не на нас… Я докажу сейчас, что стыд не на нас…

Зина. Нет, маменька, я не хочу более молчать перед этими людьми, мнением которых презираю и которые приехали смеяться над нами! Все они готовы сейчас же сделать в тридцать раз хуже, чем я или вы! Смеют ли, могут ли они быть нашими судьями?

Дамы. Вот прекрасно! Вот как заговорила! Это что же! Это нас обижают!

Наталья Дмитриевна. Да они и впрямь сами не понимают, что говорят-с.

Зина. Князь, простите меня, простите нас! мы обманули, мы завлекли вас…

Марья Александровна.  Да замолчишь ли ты, несчастная!

Князь. Сударыня! сударыня! Милое дитя.

Зина.  Да, мы обманули вас обе, князь: маменька тем, что решилась заставить вас жениться на мне, а я тем, что согласилась на это. Вас напоили вином, я согласилась петь и кривляться перед вами. Вас – слабого, беззащитного, облапошили, как выразился Павел Александрович, облапошили из-за вашего богатства, из-за вашего княжества. Все это было ужасно низко, и я каюсь в этом. Но клянусь вам, князь, что я решилась на эту низость не из низкого побуждения. Я хотела… Но что я! двойная низость оправдывать себя в таком деле! Но я объявляю вам, князь, что я, если б и взяла от вас что-нибудь, то была бы за это вашей игрушкой, служанкой, плясуньей, рабой…я поклялась и свято бы сдержала клятву мою!..

Князь. Но я женюсь на вас, если уж вы так хоти-те, и это для меня будет боль-шая честь! Только уверяю вас, что это был действи-тельно как будто бы сон… Ну, мало ли что я увижу во сне? К чему же так бес-по-коиться? Я даже как будто ничего и не понял, monami.  (Мозглякову). Объясни мне хоть ты, пожа-луй-ста…

Зина. А вы, Павел Александрович, вы, на которого я одно время решилась было смотреть как на моего будущего мужа, вы, который теперь мне так жестоко отомстили, неужели и вы могли примкнуть к этим людям, чтоб опозорить меня? И вы говорили, что любили меня! Но не мне читать вам нравоучения! Я виновнее вас. Я оскорбила вас, потому что действительно манила вас обещаниями и мои давешние доказательства были ложь! Я вас никогда не любила, и если решилась выйти за вас, то единственно, чтоб хоть куда-нибудь уйти отсюда, из этого проклятого города, и избавиться от всего этого смрада… Но, клянусь вам, выйдя за вас, я была бы вам доброй и верной женой… Вы жестоко отмстили мне, и, если это льстит вашей гордости…

Мозгляков. Зинаида Афанасьевна!

Зина.  Если до сих пор вы питаете ко мне ненависть…

Мозгляков. Зинаида Афанасьевна!!

Зина.  Если когда-нибудь, если когда-нибудь вы любили меня…

Мозгляков. Зинаида Афанасьевна!!!

Марья Александровна. Зина, Зина! дочь моя!

Мозгляков. Я подлец, Зинаида Афанасьевна, я подлец и больше ничего!  Я осел, Зинаида Афанасьевна!  Нет! что осел? Осел еще ничего! Я несравненно хуже осла! Но я вам докажу, Зинаида Афанасьевна, я вам докажу, что и осел может быть благородным человеком!.. Дядюшка! я обманул вас! Я, я обманул вас! Вы не спали; вы действительно, наяву, делали предложение, а я, я, подлец, из мщения, что мне отказали, уверил вас, что вы видели все это во сне.

Наталья Дмитриевна. Удивительно любопытные вещи-с открываются-с.

Князь. Друг мой, ус-по-койся, по-жа-луйста; ты меня, право, испугал своим кри-ком. Уверяю тебя, что ты о-ши-ба-ешься… Я, пожалуй, готов жениться, если уж так на-до; но ведь ты сам же уверял меня, что это было только во сне…

Мозгляков. О, как уверить мне вас! Научите меня, как мне уверить его теперь! Дядюшка, дядюшка! Ведь это важная вещь, важнейшее фамильное дело! Сообразите! подумайте!

Князь. Друг мой, изволь, я по-ду-маю. Постой, дай же мне вспомнить все по поряд-ку. Сначала я видел кучера Фе-о-фи-ла…

Мозгляков. Э! не до Феофила теперь, дядюшка!

Князь. Ну да, положим, что теперь не до не-го. Потом был На-по-ле-он, а потом как будто мы чай пили и какая-то дама пришла и весь сахар у нас поела…

Мозгляков. Но, дядюшка, ведь это сама Марья Александровна рассказывала вам давеча про Наталью Дмитриевну! Ведь я тут же был, я сам это слышал! Я спрятался и смотрел на вас в дырочку…

Наталья Дмитриевна. Как, Марья Александровна, так вы уж и князю рассказывали-с, что я у вас сахар украла из сахарницы! Так я к вам сахар воровать езжу-с!

Марья Александровна. Прочь от меня!

Наталья Дмитриевна. Нет, не прочь, Марья Александровна, вы этак не смеете говорить-с, а стало быть, я у вас сахар краду-с? Я давно слышала, что вы про меня такие гнусности распускаете-с. Мне Софья Петровна подробно рассказывала-с… Так я у вас сахар краду-с?..

Князь. Но, mesdames, ведь это было только во сне! Ну, мало ли что я увижу во сне?..

Марья Александровна. Кадушка проклятая.

Наталья Дмитриевна. Как, я и кадушка-с!  А вы кто такая-с? Я давно знаю, что вы меня кадушкой зовете-с! У меня, по крайней мере, муж у меня-с, а у вас-то дурак-с…

Князь.  Ну да, я помню, была и ка-ду-шка.

Наталья Дмитриевна. Как, и вы туда же дворянку бранить-с? Как вы смеете, князь дворянку бранить-с? Коли я кадушка, так вы безногие-с…

Князь.  Кто, я безногий?

Наталья Дмитриевна. Ну да, безногие-с, да еще и беззубые-с, вот вы какие-с!

Марья Александровна. Да еще и одноглазый!

Наталья Дмитриевна. У вас корсет вместо ребер-с!

Марья Александровна. Лицо на пружинах!

Наталья Дмитриевна. Волос своих нет-с!..

Марья Александровна. И усишки-то, у дурака, накладные.

Князь. Да хоть нос-то оставьте мне, Марья Степановна, настоящий!  Друг мой! Это ты меня продал! Это ты рассказал, что волосы у меня нак-лад-ные…

Мозгляков. Дядюшка!

Князь.  Нет, мой друг, я уже более не могу здесь оста-ваться. Уведи ты меня куда-нибудь… какое общество. Куда это ты завел меня, бо-же мой?

Марья Александровна. Идиот! подлец!

Князь. Боже ты мой!  Я вот только не-много за-был, зачем я сюда приехал, но я сей-час вспом-ню. Уведи ты меня, братец, куда-ни-будь, а то меня растерзают! Притом же… мне не-мед-ленно надо записать одну новую мысль…

Мозгляков.  Пойдемте, дядюшка, еще не поздно; я вас тотчас же перевезу в гостиницу и сам перееду с вами…

Князь. Ну да, в гос-ти-ницу. (Зине). Вы одна… вы только одна… доб-родетельны. Вы бла-го-род-ная девушка! Пойдем же, мой милый. О боже мой!

Гости расходятся с ругательствами «До такой степени потерять стыд и совесть! до такой степени унизиться, пренебречь все приличия, до такой степени распустить все узы!»
В гостиную забегает старуха.

Старуха. Барышню. Умоляю. Одну только барышню.

Зина. Вася!

Старуха. Сходи. Сходи к моему бедному Васе. Умоляю. Зовет он тебя. Проститься хочет в предсмертный час. Не придешь, умрет в отчаянии. Вася мой...

Зина уходит со старухой.

Марья Александровна. О горе мне, Зина! Давайте. Давайте все! Добейте. О, горе!

Глава 5.

Комната в доме Васи.
На кровати за старой занавеской лежит Вася, тяжело дышит.

Вася (увидев Зину). Значит простила… Не плачь надо мной, не напоминай мне, что я скоро умру. Я буду смотреть на тебя, вот так, как теперь смотрю, буду чувствовать, что ты простила меня, буду опять целовать твои руки, как прежде, и умру, может быть не приметив смерти! Похудела ты, Зиночка! А помнишь, как ты прежде смеялась? помнишь… Простила, но я сам никогда себе не прощу.

Зина. Хватит, все это не так, напрасно… ты убиваешь себя!

Вася. Что ты плачешь? Ах, друг мой, вся моя жизнь была мечта. Я все мечтал, всегда мечтал, а не жил, гордился, толпу презирал, а чем я гордился перед людьми? и сам не знаю. Чистотой сердца, благородством чувств? Но ведь все это было в мечтах, Зина, когда мы читали Шекспира, а как дошло до дела, я и выказал мою чистоту и благородство чувств... Я даже и не подлец был в ту минуту. Я просто был дрянь человек! О, как ты должна была презирать меня! Нет, хорошо, что я умираю! Хорошо, что ты за меня не вышла!

Зина. Не встретил бы ты меня, не полюбил бы меня, так остался бы жить!  зачем, зачем мы сошлись вместе!

Вася. Нет, друг мой, нет. Самолюбия-то сколько тут было! романтизма! Но как бы ты думала, почему я выбрал чахотку? почему я не удавился, не утопился? побоялся скорой смерти? Нет. У меня была тогда мысль: как это красиво будет, что вот я буду лежать на постели, умирая в чахотке, а ты все будешь убиваться, страдать, что довела меня до чахотки; сама придешь ко мне с повинною, упадешь предо мной на колени… Я прощаю тебя, умирая на руках твоих… Глупо, Зиночка, глупо, не правда ли?

Зина.  Не поминай об этом! не говори этого! ты не такой… будем лучше вспоминать о другом, о нашем хорошем, счастливом!

Вася. Полтора года я тебя не видал! Душу бы, кажется, перед тобой теперь выложил! Ведь все то время, с тех пор, я был один-одинешенек, и, кажется, минуты не было, чтоб не думал я о тебе.  А как я ревновал тебя все это время! Мне кажется, я бы умер, если б услышал о твоей свадьбе! Я подсылал к тебе, караулил, шпионил… вот она все ходила. (Указывает на старуху).  Ох, Зина, вспомнишь ли ты обо мне, когда я умру? Знаю, что вспомнишь; но пройдут годы, сердце остынет, настанет холод, зима на душе, и забудешь ты меня, Зиночка!..

Зина. Нет, нет, никогда! Я не выйду и замуж!.. ты мой первый… всегдашний…

Вася. Все умирает, Зиночка, все, даже и воспоминания!.. И благородные чувства наши умирают. Вместо них наступает благоразумие. Что ж и роптать! Пользуйся жизнию, Зина, живи долго, живи счастливо. Полюби и другого, не мертвеца же любить! Только вспомни обо мне, хоть изредка; худого не вспоминай, прости худое; но ведь было же и в нашей любви хорошее, Зиночка! О золотые, невозвратные дни… О нет, нет! Зачем умирать? О, как бы я хотел теперь вновь ожить! Вспомни, друг мой, вспомни, вспомни то время! Тогда была весна, солнце так ярко светило, цвели цветы, праздник был какой-то кругом нас… А теперь! Посмотри, посмотри! О, Господи, как же хочется жить...

Вася хватает руки Зины, хочет что-то еще говорить, но после медленно опускает голову на подушку. Старуху подбегает к кровати.


Старуха. Это ты, змея подколодная, извела его!  Ты, разлучница проклятая, ты, злодейка, его погубила!

Зина стоит над мертвым, после крестит его, целует и молча выходит из комнаты.

На улице.
На улице Зину поджидает Мозгляков.

Мозгляков.  Зинаида Афанасьевна. Зинаида Афанасьевна. Я, конечно, осел! То есть, если хотите, я уж теперь и не осел, потому что, видите ли, все-таки поступил благородно. Но все-таки я раскаиваюсь в том, что я был осел… Я, кажется, сбиваюсь, Зинаида Афанасьевна, но… вы извините, это от разных причин…

Зина молча смотрит на Мозглякова.

Мозгляков. Зинаида Афанасьевна, я рассудил, и если вы сами захотите, то я согласен возобновить мое предложение. Я даже готов забыть все, Зинаида Афанасьевна, весь позор, и готов простить, но только с одним условием: покамест мы здесь, все останется в тайне. Вы уедете отсюда как можно скорее; я, потихоньку, вслед за вами; обвенчаемся где-нибудь в глуши, так что никто не увидит, а потом сейчас в Петербург, хотя бы и на перекладных, так, чтоб с вами был только маленький чемоданчик… а? Согласны, Зинаида Афанасьевна? Скажите поскорее! Мне нельзя дожидаться; нас могут увидеть вместе.

Зина продолжает злобно смотреть на Мозглякова. Молчит. Мозгляков все понимает, снимает шляпу, раскланивается, уходит. Зина идет по улице.
 Возле гостиницы много народу, шум. Зина останавливается.

Голоса из толпы.  Слышали?..Князь, перевезенный Мозгляковым в гостиницу, заболел в ту же ночь, и заболел опасно…Всех медиков созвали. А он и умер…говорят это от гостеприимства у князя сделалось воспаление в желудке, и перешло в голову… дак как так помер?.. так третьего дня и помер...помер там же в гостинице. Это все Мозгляков...да он и уж и уехал... дернул.  Стушевался...  Как почуял... а ведь это он его привез…. А что с телом то.. да какой родственник приехал… кто их разберет.. молодой говорят, влиятельный из Петербугра… тело в монастыре сейчас… А Марья-то Александровна лично поди явится в церковь и, на коленях перед гробом, будет громко испрашивать себе прощения… какой-то там, даже не явилась...

Народ начинает расходиться. Голоса затихают.
 Проходит время, и только иногда где-то отдаленно слышны еще не утихшие слухи.

Голоса из толпы. … говорят в деревню уехали. вместе с Зинаидой Афанасьевной… да вы что, не слышали? они уж в Москве давно...  говорят и подгородная деревня Марьи Александровны и городской дом продаются. Даа..а деревня продается вместе с Афанасием Матвеичем наверно?..Наверно… А Мозгляков-то, Мозгляков-то слышали… какой там! три года не слышно… Он-то в Петербурге дослужился, и явился к генерал-губернатору. Нарядился в свой петербургский костюм для эффекту. Развязно так вошел в большую залу,да пошел откланяться генерал-губернаторше, о которой он уж слышал, что она молода и очень хороша собою. Подошел и знаете что?.. что? Что? Перед ним стояла Зина, в великолепном бальном платье и бриллиантах, гордая и надменная. Она совершенно не узнала его. Мозгляков только и отошел в сторонку, и стоял у колонны… Вот шут… узнал там же, что генерал-губернатор уже два года как женился на Зинке нашей, что «у генеральши есть маменька-с, которая и живет вместе с нею, и что эта маменька-с приехала из самого высшего общества-с и очень умны-с»… А Афанасий Матвеич что?.... Да там об нем никакого понятия не имели … Да-а, дела, продали его тогда с деревней наверно?.. Наверно… А Мозгляков-то поди расстроился, опять в отставке, жених наш… Какой там! вернулся на квартиру, а на утро в командировку. Кони мчали его. Колокольчик звенел. Павел Александрович задумался, потом замечтался, а потом и вовсе заснул себе преспокойно. А проснулся уже на третьей станции, свежий и здоровый, совершенно с другими мыслями…. Мда-а.. молодежь... Шекспир…

Конец.