Король-покойник

Риллион Аркенс в своей повозке мчался по пыльной дороге по направлению к деревушке Червинг в полусотне километров восточнее от военного города Ореуш. Писатель старался объехать как можно больше всевозможных поселений, дабы собрать как можно больше всевозможного устного творчества от местных сказаний и легенд до баек и тостов.  Местные жители графства Меньёруш охотно делились своими поверьями, сказками, да и просто глупыми выдумками и историями о былой жизни, на которые особенно щедры были выпивохи в тавернах, утомленные тяжким сельским трудом. Именно для более теплого разговора, Риллион возил с собой пару бутылок крепкого рома, приобретённого ещё на Мраморном побережье у моряков, плывущих из южной страны Шуфари, там всегда был самый крепкий ром, секретами которого тамошние ящеро-люди делиться не желают.
В последнем поселении путешественнику поведали о некоем странном одноруком старике, что живет на востоке, ближе к горному хребту. Говорили, что это старый солдат и руку свою потерял не то в бою, не то на службе стражем. Риллион заинтересовался этой персоной, ведь у него могли сохраниться воспоминания о военной службе в дни Серого марша и гражданской войны.
На горизонте показались сельские угодья с широкими полями и невыразительными садами с невысокими деревцами, здешняя каменистая земля не позволяла рассчитывать на большие урожаи. Подъезжая ближе, путешественник смог рассмотреть трудолюбивых вольных крестьян, усердно трудящихся на полях, если в более плодородных районах каждое хозяйство могло жить по-свойски, то здешние трудяги всё делали сообща, и трудились и делили обретенное на всех, каждый заслужил, по справедливости. А ведь ещё пол века назад, вся земля была во владении баронов и графов, и крестьяне вынуждены были обеспечивать их необъятные аппетиты своим трудом, недоедая самим. Однако после падения власти аристократов, коих смёл Серый марш, даже местные неплодородные земли позволяли жить в сытости и пусть и скромном, но достатке.
Риллион велел своему вознице Ирбе остановить возле небольшого поля, где работяги отважно бились с нашествием сорняков, коих в нынешний тёплый год развелось немерено.
– Добрый жители! – окликнул он фермеров.
Люди разогнули спины и поглядели на пришельца, переглядываясь. К писателю подошел немолодой коренастый загорелый мужчина с намотанной на голову тканью. Судя по всему, это был глава семейства.
– Здравья тебе путник, – хрипло поприветствовал он Риллиона, – заплутал? Али ищешь кого?
– Именно так, ищу. В деревне, что западнее, поведали мне о старом одноруком солдате, что обитает в вашем поселении. Верно меня направили?
Мужичок оглянулся на удивленную родня, почесывая бороду.
– Должно быть тебе нужен Грондил. Да, обитает тут у нас такой однорукий. Только не наш он, мы то тут живём все сообразно, а он приехал лет так десять назад, странный он мужик, не общительный и пугливый какой-то. Купил хату себе да и живёт там бирюком. А на что он сдался тебе?
– Я путешествую и собираю всякие истории, легенды да поверья, – он показал свою толстую записную книжку, обтянутую грубой кожей, – хотел побеседовать с ним, узнать о его жизни.
– О-о-о-о-о…– протянул мужичок, – баек тебе надо, так это ты правильно приехал, у нас их за глаза. Всё расскажем, интересного столько, а лучше наших сказителей нет.
Подобные слова писатель слышал уже не раз и не два, каждый выдумщик о себе такого мнения, но вот истории в целом выходят похожие, частенько путанные, особенно, если рассказчик изрядно выпивший. Риллион оглядел поле, где стояли остальные члены семьи, ожидавшие команды старшего.
– Солнце ещё пока высоко, не хотел бы я отвлекать добрых людей от работы и обременять своим присутствием. Быть может это обсудим ближе к закату?
Мужичок почесал бородатый подбородок.
– И то верно, дел невпроворот, покуда солнце светит. Приходи опосля захода, примем почётно, угощений всяких выставим, и наговорим тебе на сотню книжек, А покамест, тогда езжай к нему.
Мужичек указал на дорогу вдаль.
– Он живет в хижине у ручья, поле у него там небольшое, а собирает прилично так, то ли от ручья, то ли колдует там втихаря, ничего с ним неясно. А как наговоришься, так возвращайся к нам на постой.
– Спасибо, что помог, добрый человек.
Риллион поклонился хозяину, а тот ему. Забрался в повозку и велел Ирбе ехать к ручью, куда указал мужичок. Они проехали по деревушке, и несмотря на тяжкий труд здешних жителей, все эти широкие поля, огороженные плетнями от диких трав и кустарников, приземистые избы и полуземлянки взывали чувство умиротворения у Риллиона, хоть он сам не единожды не трудился в подобном месте, предпочитая грёзы о жизни простым крестьянином. Жители, мимо которых проезжала повозка, провожали её взглядами, а дети подбегали поближе, дабы поглазеть на чудного для них пришельца, видимо они испытывали подобные чувства к жизни Риллиона. Спустя четверть часа повозка подъехала к ручью, ниже по течению, в стороне, раскидывалось небольшое поле, подле которого ютилась маленькая приземистая изба, прикопанная землей со всех сторон, хозяин любовно позаботился о своем жилище.
Риллион выбрался из повозки и оглядел хозяйские угодья. Поле и вправду было невелико, но ровные рядки заботливо окученного картофеля и почти полное отсутствие сорняков выдавали усердие и трудолюбие, вложенное в будущий урожай. Сам хозяин как раз и находился на работах, ловко орудуя тяпкой, в чем однорукость его несколько не стесняла.
– Господин Грондил?! – окликнул старика путник.
Тот вздрогнул и резко развернулся на оклик, крепко сжимая тяпку, словно древко копья.
– Кто вы и зачем пожаловали?! – резко и громко спросил старик.
Видимо ему шел уже седьмой десяток лет, жестокое солнце и тяжкая работа наложили свой отпечаток, оставив глубокие морщины на буром лице, однако ещё резвые движения и сильная спина с остатками выправки выдавали в нем некогда служащего солдата.
– Меня зовут Риллион Аркенс, я писатель, - мирно представился Риллион, положив ладони на плетень, опоясывающий поле, - держу свой путь из Ореуша, собирая истории и мне вас рекомендовали как видного человека. Не окажете честь поделиться парочкой?
Недоверчивый взгляд старика колко проскользни по Риллиону и его вознице, их повозке, и медлительно прошелся по травянистым холмам, окружавших их, словно помимо приезжих должен был появиться кто-то ещё. Все ещё с некоторым недовольством, что свойственно трудягам в годах, Грондил подошел к гостю, осторожно ступая меж рядками картофеля.
– Писатель, говорите. Далеко ж вы забрались во имя своего труда. Что ж про меня вам наговорили такого, что вы оказали мне честь своим присутствием?
– Западнее, в деревушке Инголь, мне рассказали о вас, точнее они упомянули солдата, потрепанного войной. И я решил навестить вас, внять вашему опыту прошлого, о временах Серого марша, да как после него жилось, о ваших походах и сражениях.
Старик опер свою тяпку о плечо и протер глаза от пыли.
– Ох…много всякого бывало и в миру и в пекле боевых действий. Но скажите, господин Риллион, по пути сюда никто не шастал по дорогам?
Риллион отвёл глаза к холмам, что явно напрягло Грондила, вспоминая пейзажи по пути сюда.
– Разве что стадо с пастухом видел, ниже по течению.
– А… Ну там Сибил, думал может вас местнве провожали или что ещё. Не воспринимайте близко к сердцу, старость творит с сознанием человеческим всякие неприятности. И так, - он указал на проем в плетне, что видимо служил калиткой, - коль вы оказали мне честь своим визитом, не могу не отвтетить гостеприимством, проходите в жилище и слугу зовите.
Грондил закинул тяпку на плечо и двинулся к дому. Риллион поманил Ирбе вслед за собой, а тот, по привычке, прихватил с собой бутыль рома, на всякий случай. Гости вошли в низенькую хижину, чуть не ударившись о притолоку, хозяин пригласил пришельцев к небольшом столику. Ирбе уселся на сундук у стены, Риллиону хозяин подставил единственный стул в доме, в себе выкатил от печи пенек.
– У меня давно уже гостей не бывало, а уж из знатных городов народа я больше десяти лет не видел. Поделитесь, как там Ореуш поживает, сильно преобразился ли город за эти годы?
– Ох… Что сказать, после изгнания феодалов из города, да пленения короля население начало было проказничать от избыта свободы.
– А, да, были дела, знавали, – перебил старик, – местные тоже начать хотели было безобразничать, да не успели, сжали железным кулаком.
– Вот, были подобные мятежи. Бунтовщики после Марша призывали не служить никому, но анархистов грубо удавили, есть мнение, что они служили деуриш. Но всё это уже в прошлом. Теперь, когда всё успокоилось, наступило раскрепощение, и торговля зацвела, гильдии расширили своё влияние, и теперь столичные хозяева гильдий заправляют всей торговлей в провинции. Неужто у вас обо всем этом не слышно? Печатные гильдии должны доносить сведения о новых достижениях.
– Оно, может быть, и печатается, сам помню сколько печатников развелось после Марша, да только живу я на отшибе, да и местные меня не сильно любят, дурни, ерунду всякую обо мне сочиняют, мол, урожаи у меня пышные, хоть земля бедная, так я знаком ещё до службы был с учеными мужами из столицы, так они меня надоумили как правильнее хозяйство вести для себя. Эти то одну картоху ростят на продажу, землю выматывают, вот и урожай снижается. А надо именно чередовать, да земли менять. Вот, а потом небылицы рассказывают, будто я сам тут нехорошим занимаюсь, - старик прокашлялся, - простите, могу утомить своим ворчанием, возраст обязывает.
– Вы производите впечатление человека, много видавшего на своём веку, вот с мужами учеными общались, в столице бывали, в битвах участвовали, под эгидой нового мира вели Марш. Мне не терпится узнать о вашей жизни больше, если вы позволите, я увековечу ваши приключения и подвиги на страницах книги.
– Ничего дурного в этом не вижу, писатели во все времена хороши, а вот что это вы там принесли? – спросил Грондил, привлеченный блеском бутылки под рукой Ирбе.
– Лориельский рои, господин Грондил, я всегда вожу для теплоты беседы.
– Это вы верно угадали, – оживился старик, – ром с побережья куда крепче греет живот, нежели местная сивуха – стакан выпил и в стол лицом. Мерзость, да и только. Обождите, я ополосну стаканы.
Старик спрыгнул с пенька и отправился накрывать на стол, Ирбе поставил бутылку и двинулся следом, помогать хозяину. Риллион пока мог осмотреть обиталище Грондила. Хижина была обставлена по-солдатски аскетично: накрытая шерстяным покрывалом лежанка с мешком вместо подушки, над которым красовалась боевая сабля в ножнах, уже покрытая пылью, один стол со стулом, явно сделанные самим хозяином, сундук у стены да небольшой шкаф для глиняной посуды.
Грондил с Ирбе закончили хлопотать, и на столе появились три глиняных стакана, да три деревянные миски; копченую рыбу, да грибы с картофелем хозяин выгрузил в большую глиняную посудину.
– Коль не ждал, так всё скромненько, – все хлопотал хозяин, – возможно вам в новинку такое убранство.
– О том не переживайте, не бароны и не гордые.
Старик добро улыбнулся и наложил Риллиону закуски, а Ирбе уже разливал ром. Выражая уважение хозяину, все опустошили свои стаканы единым глотком, но дальше писатель осторожно попивал маленькими глотками, дабы оставаться в трезвой памяти, когда Грондил разговориться на интересные темы, а тот лишь всё спрашивал о ситуации в столице, что да как изменилось в Ллориноле после восхождения нового коллективного правительства, как обращаются с ремесленниками да торговцами, особенно его интересовали вопросы религиозного характера, пресекаю ли действия разнообразных разрушительных и тлетворных культов и как жестко.
– Бывал случай, – начал рассказ Риллион, – свидетелем которого я становиться б не хотел. Тогда я ещё не занялся писательством, а работал как раз на гильдию печатников Лориена, и по заданию отправился на юг, дабы разузнать и написать о состоянии города Навчека, где было подавлено восстание феодальных реваншистов. По приезду в город я сразу направился в расположение стражи, где должен был встретиться с капитаном и расспросить его обо всём. Однако на месте его не оказалось, и местные писари наотрез не желали говорить, что происходит и как скоро мне можно будет исполнить мою работу, ведь материал требуется выпустить как можно скорее.
Отчаявшись выпросить месторасположение капитана, лишь убедившись, что до темноты его явно не будет, я отправился на постоялый двор, где нанял себе комнату. После того как мне принесли еду, я расположился с книгой у открытого окна, до меня донесся болезненный женский крик. Перепугавшись, что произошло новое нападение реваншистов, я выбежал со двора на улицу. Мимо меня пронесись несколько женщин, видимо торговок, а выше по улице наблюдалось столпотворение. И эту толпу зевак пытались криками и тумаками пытались разогнать четверо стражников, однако народу было не так много, и они не смогли закрыть от моих глаз причину паники: в уличной грязи неподвижно лежала молодая девушка. Она лежала на спине, раскинув руки в стороны, а ноги её были неестественно подвернуты и скрывались под ней. Её платье было разорвано, и из-под него были видны выпущенные багровые внутренности, омываемые кровью из разрубленного живота. Я всё же успел увидеть последние её судороги и как она последний раз схватила ртом воздух, после чего её гримаса нескончаемой муки и боли расслабилась навсегда.
Рядом с побоищем двое стражников пытались усмирить крупного мужчину в черных мешковатых одеждах, но тот всё время вырывался из их рук и истошно кричал что-то невразумительное. Опасаясь, что этот безумец творит заклинание, один из стражников отлучился от сдерживания толпы и ударом эфеса сабли попытался угомонил убийцу. И хоть речь негодяя сбилась, затих он лишь после третьего увесистого удара.
Стражи закона не без сопротивления яростных горожан всё же смогли доставить убийцу в темницу, а я остаток дня провел в одиночестве у себя в комнате, унимая дрожь, так с помощью крепкого напитка. Вы в праве посмеяться над моей слабостью и изнеженностью, но до того раза я ни разу не видал убийство человека. Тем более настолько внезапное и яростное.
Старик невесело покачал головой и опрокинул стакан себе в рот.
– Первая кровь всегда нелегка, особенно для юноши впечатлительного. Вы излишне откровенны, я этим восхищен.
– И я продолжу. На следующий день поутру я снова выдвинулся в расположение стражи, ведь выполнить возложенное задание все требовалось, и смог застать капитана Энрофа на месте. Принял он меня не без недовольства, не буду утомлять, о чем мы ругались, главное, что я вынес из нашей беседы, так это то, что убийца был не одиноким безумцем, а частью ковена некромантов, что обосновались в лесах вокруг города, в результате их действий пропали четверо охотников, но расследование началось лишь после осквернения могил местного кладбища. Приняв действия некромантов за партизанские действия реваншистов, меня и отправили в Навчек. От подробностей тех зверств, для коих поклонники деуриш похищали останки из оскверненных могил и глумились над живыми людьми, я был освобождён, и признаюсь, я был напуган и без всех этих подробностей.
Старый Грондил опустошил очередную стопку, отправив вслед кусок картофелины.
– Хоть мы и сидим за столом, однако уже коснулись незастольных богомерзких тем. Вы были со мной откроены, и я должен отплатить вам тем же. Я поведаю вам историю из моего прошлого, быть может это поможет в написании вашей книги, направив на определенные мысли.
Он снова опрокинкл в себя рюмку горького напитка, в этот раз не закусив, и глянул в окно, обведя взглядом холмы.
– Мы тогда только закончили поход под знаменем Марша, и я в составе своего полка вернулся в Мильтос, где и был списан из действующих войск, я и не противился, ибо идеи, за которые мы бились, восторжествовали и надо было блюсти их исполнение и порядок в миру. Я со своим боевым товарищем Ангусом решили вступить в ряды городской стражи, ибо чем ещё заниматься военному человеку после военного похода пока руки не остыли, а там и жилище выдадут, и кормежка, привыкли мы к такой жизни. Нас распределили в городок Ненвиль, что находиться восточнее Мильтоса, милях в трех сотнях, глухая там местность дикая, лишь лес да болото. Вот и занимались тамошние жители в основном охотой, пушнина то всегда в ходу, а древозаготовки ещё лишь в планах состояли. Однако, хоть и отшиб мира, а жители мирные, все друг у друга на виду. Тяжестью тамошняя служба не отличалась: все заняты делом, безобразничать особо некогда, разве что и воровство так же сильно цвело – перевалочные пункты пухового промысла всегда были при деньгах. Даже завидно было, мы их прикрываем, а они только носы задирают. Порой в газетах, что привозили из Мильтоса проскакивали странные сообщения о пропажах людей да страшных находках, а иной раз и о могилах оскверненных, но списывали это всё на бесчинства мародеров. Хотя и шептались всякие старики со старухами о различных ведьмовских ковенах, которыми их в детстве пугали суеверные родители. Мы и сами такое слыхали, находили ещё всякие дикие группы культистов, да только это всё пережитки старых эпох, в новом времени не стоит уповать на помощь злокозненных божеств, а действовать своими смертными силами. Было даже пришлось задержать дровосека, который после очередного похода запропал на несколько дней и вот вернулся в город с криками о помощи и рваными ранами на теле. Забрали его в лазарет, но не мы не лекарь ничего путного от него узнать и не смогли – он лишь отбивался и кричал о том, что он умирает и все мы сгнием живьём. Неприятное происшествие, но лекарь нас заверил, что мужичок видимо пострадал от дикого зверя, волка или росомахи, и от ужаса тронулся умом, к тому ж ещё и рассудком от горячительного был он некрепок. Впрочем, мы внимания особо не заостряли, заковали его в кандалы и отправили в Мильтос, пусть с ним там умный народ разбирается.
Спустя около месяца после этого инцидента нам поступило сообщение, от группы охотников, что обосновалась в лесной чаще в избе. Приехали они в полном составе и при оружии. Их вести заставили нас изрядно призадуматься и усомниться в принятом нами решении относительно дровосека. Глава охотничьей группы, коренастый северянин, стараясь скрывать волнение поведал, что по возвращению группы с охоты, где они провели больше суток, в избе они обнаружили своего собрата Кринула в обезображенном растерзанном состоянии. Опытные охотники сразу подумали на то, что в избу ворвался обезумевший зверь, однако опытные охотники не нашли следов ни волка, ни медведя, но зато обнаружили отпечатки человеческих ног, и пришелец был явно не один. Мало того, вместе с остальными выступил ришоф, волко-человек, и дополнил рассказ своего собрата, мол на мете трагедии он явственно чувствовал мертвецкий смрад, будто бы кто-то вышел из могилы и отправился на охоту за живой плотью. Вожак егерей выдвинул предположение, что к этой бойне причастны вампиры-людоеды рейзу. В тот же день мы при оружии были на месте бойни.
Увиденное в охотничьей избушке полностью оправдало в наших глазах казавшееся нам малодушие охотников. В избе царил полный разгром: все охотничьи пожитки были разбросаны где попало, массивный стол и спальные койки перевернуты и поломаны, оконные ставни выломаны снаружи, словно в обиталище охотников со всех сторон ломились обезумевшие голодные звери. Из-под завалов мебели и нехитрых пожитков наполовину выдавалось человеческое тело, хотя вернее будет сказать кровавое месиво из костей и мяса, в котором слабо угадывался некогда живой охотник Кринул. Была видна лишь верхняя часть туловища, представляющая собой обнаженные, сломанные во многих местах ребра, под которыми явно не хватало органов, кровавые ошметки от них были разбросаны по всему пространству единственной комнаты домика, голова и одна рука отсутствовала, от единственной руки остались лишь обагренные кровью кость, кисти так же не было. Совладав с первыми порывами ужаса и паники, мы смогли сохранить крепость духа и всё же робко попробовали осмотреть место расправы. Мы разобрали завал, скрывающий нижнюю часть тела и не были удивлены, увидев так же бесчеловечно растерзанные ноги, от них остались лишь кровавые кости, мясо почти что отсутствовало, при этом вожак охотников подметил, что следы на остатках бёдер явно принадлежат человеческим зубам, к тому же зверь бы увалок тело, но здесь было иначе.
Выйдя подышать воздухом я наблюдал окружающих меня охотников и стражников так же мутило от ужаса и ярости. Дабы угомонить живот, я пригляделся к следам на мягкой земле, мои соратники присоединились к моему занятию. После беглого осмотра мы пришли к выводу: нападавших было не менее десятка, они пришли из лесу с юга со стороны болот, что удивило, ведь охотники уверяли, что дичи там мало, место было гиблое и малознакомое. Так же мы заключили, что нападавшие не носили обуви и это так же насторожило, ведь человеку и не взбредёт в голову ходить по лесу босиком даже в теплое время года. Заключение напрашивалось само собой. В окрестностях Ненвиля обосновалось гнездо вампиров.
Вечером того же дня было отправлено сообщение в Мильтас с просьбой прислать отряд священоборцев. Охотники были все отозваны от своих обязанностей в город, жителям запрещалось покидать вои дома при наступлении темноты, но наши предостережения не все восприняли со страхом, уже на утро следующего дня в расположение нашей стражи пришла бригада местных крестьян и ремесленников, предложив помощь в победе над нежитью, они сильно переживали за своих близких и хотели их защитить. Выпустить мирных жителей в бой мы конечно не могли, но их бдительность помогла нам обезопасить город, каждый из них вышел в патрулирование после захода солнца, неравнодушных было так много, что буквально каждый перекрёсток дорог был занят кем-нибудь. И каждый видел в любой тени, за каждым углом крадущееся чудовище.
Подмога из Мильтоса прибыла на третий день после нашего крика о помощи. Мы сразу же стали планировать поиски гнезда: прибывший магистр долго трепался о происхождении, повадках и наиболее эффективных способах убийства рейзу; егеря сразу начали рассказывать о местных укромных местах, особое внимание уделяли пещерам (рейзу слепит солнечный свет). Знающие люди обратили внимание на то, что как раз за большим болотом на юге имелась пещера, хоть и небольшая, оттуда когда-то струился родник. В тот момент, когда командиры планировали наше выступление, к нам прибежал паренек, сообщив, что с мастер дубильщик не явился в мастерскую, и его дом пустует. Вся семья пропала одномоментно, а ведь они жили как раз с южной стороны города, притом в доме снова утроен беспорядок.
Ждать было нельзя и отряд из Мильтоса выступил, мы с егерями вели их. Болото – место гиблое, но нам это и не помешало. Мы решили обойти его, двигаясь на юго-запад, через густой лес, где вырубки ещё не начались. Место было дикое и неприветливое, нам, несущим на себе тяжёлые кирасы и с мечами наперевес, было тяжко продираться через густые заросли гибких стволов и колючих кустарников, однако, чем ближе мы подбирались к болотистым местам, тем просторнее и светлее становился лес и до нас стали доноситься странные ритмичные звуки, каких-то ударов и резкие крики, словно десятки напуганных птиц. Впервые после боевых действий во время Марша, я ощутил давящее в горле чувства ужаса от неизвестности того куда мы сейчас придём и всё пытался себя убедить, что слышимые нами грохот и гиканье всего лишь оргии кричащих лягушек и их хищников, коих было немало в этих краях. Обходя болото, мы попали на некоторое возвышение, лесистый холм, который заканчивался резким обрывом прямо в трясины, именно здесь открывался вид на душные топи гнилого ненвилиского болота, наполненного дурманящим смрадом местных растений, отсюда была видна каменистая расселина, о которой говорили старожилы, но всё внимание было направлено совсем не на неё.
На небольшом высушенном солнцем участке топи громоздилась груда желтоватых камней около трёх метров в высоту, вокруг которого возвышались выточенные деревянные пики, на которых были развешаны истерзанные обескоженные трупы похищенных накануне жителей, у подножья были свалены поленья в большой костер, в котором трещали и полыхали явные останки человеческого трупа: ребра и черепа чернели и тлели, облизываемые языками яркого пламени. Вокруг этого чудовищного алтаря, издавая пронзительные крики, носились люди и несколько эльфов, также несколько из них сидели в некотором отдалении от мечущейся кругом толпы одержимых и в аккомпанемент неистовому бегу своим безумным собратам лупили в свои барабаны.
Наш отряд затаился за деревьями на склоне холма, но погруженные в экстаз нечестивые нас видимо даже не заметили. Мы с Ангусом пригнулись за ближайшим валуном, откуда наша позиция была б не так очевидна, войны отряда священноборцев бесшумно обнажили клинки, некоторые приготовили небольшие и компактнее самострелы, для незащищённых броней противников окропленные паралитическим ядом болты наиболее перспективное оружие.
Я так же обнажил меч, Ангус последовал нашему примеру. Готовые к атаке мы наблюдали за пугающим радением безумных отшельников, что так же неистово носились вокруг полыхающего алтаря под ритмичны грохот барабанов, издавая вопли и крики внемля ритму своих нечестивых собратов. Но тут барабаны перешли на дробь и одномоментно остановились и неистовый бег прекратился. Вся эта толпа остановилась и пала на колени, преклонившись пред каменным алтарем, на вершине которого, как мы сейчас заметили возлежало истерзанное мертвое тело. Все эти безумцы одновременно начали скандировать ритмичные звуки, которые можно было принять за слова, даже молитву. Они пронзительно кричали «Н’льёт руот нравох ур Йорг Йорг Йорг, Король, Король, наш король, король-труп-король-труп»
При их криках, словно вырастая из земли, на каменную груду вверх полезло существо, которое можно было бы рассчитать, как человекоподобное, оно имело гуманоидные пропорции и размеры, однако я отчетливо видел его неприглядную сущность. Это существо видимо когда-то было человеком, или же эльфом, но сейчас это установить было невозможно. Взбирающиеся на камни существо было голое, чрезвычайно тощее, костлявое, даже нельзя было сказать какого оно пола, его плоская грудь являла собой лишь костлявые ребра, обтянутые тонкой желтоватой кожей, сквозь которую были даже видны розовые потроха, его руки были тонки, одни только кости в кожаных мешках, искривлённо согнутые в локтях вечной судорогой, такая же голова, точнее безволосый череп, сохранял лишь останки некогда человеческого лица с выступавшими острыми скулами. Подобравшись к телу, возлежащему на вершине каменного алтаря, существо возложило на него свои костлявые руки, неуклюже обвивая его ими, оно крепко обняло свою ношу, прижимая к своему гнилому животу. Его голова начала раскачиваться и извиваться на тонкой длинной шее, упавшие на колени адепты вокруг алтаря в унисон запели какой-то свой неразборчивый и невыговариваемый многоголосный гимн начали вторить его движениям, словно омерзительный живой мертвец держал каждого из своей паствы за голову и качал ею в такт себе.
Эти вязкие глубокие гортанные звуки, порождаемые богомерзкими отродьями, поклоняющиеся разлагающемуся трупу, словно вода наполняли мои уши, меня клонило ко сну и в нос ударил сладковатый, но затхлый запах земли и гниющего мяса, мне пришлось закрыть глаза и уши, пытаясь убежать от влияния этого хора, в голове началось помутнение и перед моим взором предстали образы потревоженной земли, в которой роятся полчища склизких мокрых могильных червей и скрежещущих жесткими панцирями насекомых, как из гниющего дерева вырываются белые нити грибницы и поверх мертвой древесины расцветают вьющиеся белые цветы, они словно проникали внутрь самого моего естества, словно заползли под мою кожу и пытались укорениться в моём сердце, но я услышал человеческий возглас и для меня он был словно глоток из чистого родника, это был сигнал к атаке. Я раскрыл глаза именно в тот момент, когда справа от меня прозвенела тетива самострела: стрелок целился прямо в гниющего пастыря, стрела пробила его дряхлое тело насквозь, но свалила его с каменного алтаря. Тряхнув головой, я схватил меч, во время помутнения его обронил, и встал с другими стражами в оборону: увидев падение своего лидера, с дикими звериными криками многие из сектантов ринулись на нас, с голыми руками напарываясь на наши мечи и стрелы, другие же в безумном дурмане ринулись в сторону топей, увязая в трясине.
Отпихнув от себя одного тощего мужчину, в безумии пытающимся не то взобраться на меня, не то укусить, я ощутил какое-то шевеление позади себя. Под моей ногой, отведенной назад для лучшей стойкости, зашевелилась земля и мою лодыжку что-то стиснуло. Я оглянулся назад, опасаясь, что один из сумасшедших адептов пробрался для удара в спину, но нет, за моей спиной по земле как будто прошлись плугом, она стала рыхлой и рассыпчатой, она расступалась в стороны, а из-под нее ко мне тянулись костлявые руки, одна из которых уже ухватилась за мою ногу. Резким движением я вырвался из крепкой хватки и увидал, как из-под земли показался облезлый череп того самого пастыря, только что сбили с богомерзкого алтаря стрелой самострела. Его череп поднялся над рыхлой землей, словно это была вода, подчиняющееся умелому пловцу, как будто бы время снова перестало для меня существовать, я не замечал ни продолжающиеся бойни вокруг, ни криков избиваемых сектантов, ни вскриков моих раненых товарищей, я видел лишь его, тот темный череп, порытый тонкой желтоватой кожей, украшенной струпьями, из глазниц которого меня пригвождали к месту глубокие живые ярко-синие глаза. Этот взгляд смотрел на меня без укора или ярости, он звал меня, и я слышал голос, теплый нежный голос, что призывал меня воссоединиться с ним, он звал меня пройти сквозь агонию конца смертной жизни и раствориться в бездне нескончаемой тьмы и разложения. В этот момент я ощутил себя несравненно маленьким по сравнению с величием того голоса, что наполнял моё сердце, что даровал такую власть дряхлому Йоргу, что стал проводником своей паствы в мир, отреченный от боли и страданий.
Но омерзительному пастырю не суждено было меня развратить. В этот момент в моего мучителя снова влетела стрела самострела, на этот раз застряв между рёбер, это пошатнуло только что вставшего покойника, но он устоял. Его взгляд потух и мой дурман рассеялся, Норвуд, бог-защитник снова был со мной, придав мне силы и боевого духа для расправы над отродьем. Я заметил, что брюхо живого трупа пульсировало, как будто он хранил там непрерывно шевелящийся комок змей, он сделал выпад в мою сторону своей мерзкой головой на тонкой длинной шее, но я ответил ударом кулака слева, ибо времени на размах клинком не хватило, мой друг Ангус в этот момент рубанул мечом по плечам ходячего покойника, пытаясь срубить ему голову, но меч лишь скользнул по голой ключице. Взгляд покойника направился прямо в его сторону, его шея дернулась, тонкий живот сжался судорогой, и из горла изверглась мощная смрадная струя желтоватой субстанции, наполненная барахтающимися червями и насекомыми, полностью облив моего товарища.  Мой удар был точнее голова противника слетела с его плеч. Наш бой длился всего пару секунд, но прошло словно целая вечность Ангус стоял в оцепенении не в силах вымолвить не слова, он лишь судорожно хватал ртом воздух, в этот момент культисты пришли в такое же оцепенение, они опустили глаза к земле и застыли. Наша борьба закончилась.
На призывы к Ангусу, он не реагировал, однако дружеский удар по лицу вернул его в чувство: резкими движениями он сбросил с себя кирасу и, опустившись на колени, пытался отмыться в небогатых водах болота. Священноборцы скручивали оставшихся культистов, хотя они и не сопротивлялись никаким нашим действиям, некоторые пытались даже что-то рассказать, но на тот момент разговоры были излишними, и никто никаких объяснений слушать не стал. Я сам не стал никого трогать, в голове ещё что-то крутилось, как будто тот потусторонний мягкий голос всё ещё пытался меня дозваться, однако его рупор в виде вождя культа лежал обезглавленный и уже точно мертвый. Ангус кое-как отмыл своё лицо и даже волосы, но на одежде ещё оставались смрадные остатки рвоты этого существа, однако мой друг пришёл в себя и даже порадовался о том, что из отряда пострадал лишь только он и таким нелепым образом.
Как только все оставшиеся в живых адепты культа были связаны и выстроены в цепочку, мы двинулись обратно, рассказать в Ненвиле, что произошло и что со страшным культом, терроризировавшим их город покончено. Впереди нас шёл весь отряд, егеря снова вели всех нас безопасной тропкой, священноборцы вели связанных и деморализованных сектантов, мы же замыкали шествие. Я всё переживал, что идущие передо мной нетвёрдой походкой культисты неожиданно взбесятся, ибо уж слишком быстро они поникли и сдались после гибели своего вождя, а ведь перед этим их неистовству не было предела. Хотелось просто уже поскорее выбраться из этого леса и отправиться залечивать раны.
Когда же мы привели своих пленников в город, то при проходе их по улицам местные старожилы с ужасом и удивлением узнавали среди от природы уродливых лиц некогда почитаемых горожан, которые пропали после того, как городок перестал быть вотчиной местной аристократии. Среди одичавших собратов узнали нескольких рыцарей, которые служили в королевском легионе, узнали некогда успешного Ирвиша Кельра, что держал суконную лавку, однако потерял свое дело после того, как в Мильтосе открылась суконная гильдия, узнали преподобного Ранфуса, который содержал местный собор бога-защитника Норвуда, но потерял свой сан при смене культа Норвуда на культ бога-торговца Ханделя, так же среди культистов нашелся без вести пропавший барон Лаорет и его семья, которых хотели арестовать, но так и не смогли обнаружить их следы; так же нашлись другие жители, пропавшие без следа многие годы назад, так же в культ было множество их детей, которые по видимому являлись результатом многократных кровосмесительных связей, от чего они стали вырождаться в страшных изуродованных отродий, уже давно не напоминающих человеческих отпрысков. Жители города начали строить страшные догадки о духах, что обитают на болотах, именно они поглотили здравомыслие уважаемых некогда людей, когда на смену власти аристократов пришла власть гильдий, и они вынуждены были отступать.
Мы не придавали этим слухам особого значения, всё было вполне ясно, что обездоленные слуги прошлого не выстояли перед несущем будущее Серым маршем и их подобрал тот самый гниющий пастырь, поработив их сознание, как то он пытался сделать со мной. Ещё несколько дней перед судом мы ходили по городу и пытались узнать что-либо о человеке по имени “Йорг”, которое выкрикивали во время ритуала, однако никаких следов этого человека найти так и не удалось, видимо он был не из местных.
Ну и после того, как пленники были переданы в руки высокой стражи, мы могли расслабиться и спокойно нести свою службу дальше, отряд священноборцев удалился обратно в Мильтос и в Ненвиле восстанавливалась привычная жизнь, хотя егеря, охотники да рыболовы с опаской отправлялись за пределы города в лес. Однако, со временем жители привыкли к обыкновенной жизни и не ждали новых нападений. И мы с моим другом так же вернулись к своим служебным обязанностям, но я начал замечать некоторые странности за Ангусом. Он стал всё меньше разговаривать со всей частью стражи, стал больше прогуливаться на окраинах Ненвиля, всё ближе к лесу, а также я неоднократно видел, как он стоял у окна и не мигая смотрел в сторону леса, словно ждал кого-то или чего-то, помимо этого он стал часто жаловаться на своё здоровье, хотя никакого недомогания не проявлялось. На все попытки разговориться о своих переменах, он отвечал, что просто сильно устал от службы и думает оставить её, что так же было нисколько на него не похоже, ведь мы с ним прошли весь Марш, от Лориена до Ореуша, и он всегда горел идеей порядка, однако теперь решил резко отказаться от своих убеждений и уйти со службы. Я был обеспокоен поведением моего друга, опасаясь, что возможно на него как-то подействовало то происшествие на болоте, возможно действия этого культа как-то его шокировали, хоть гром войны уже ушел, но увидеть такое зверство в мирное время тяжело, спрашивается, за что сражались тысячи тысяч и гибли сотни сотен, если в миру происходит подобное бесчеловечное действо.
Однажды ночью Ангус поднял нас с постели своими криками, он дергался и бился под своим одеялом как будто в конвульсиях и громко кричал. Мы держали его, пытаясь успокоить, даже пару раз пришлось его ударить, но всё продолжал орать и царапать себя, всё требуя, чтобы мы сорвали с него кожу, ибо под ней роятся насекомые и личинки. Со временем нам удалось его успокоить, такое поведение он объяснил дурным сном, и тем, что не сразу смог понять, что проснулся. Остаток ночи прошел в тишине, хотя никто уде и не смог заснуть, я наблюдал за койкой Ангуса, и он не шевельнулся за всю ночь.
Я начал по-тихому наблюдать за ним, когда он один, во время его одиночного патрулирования окраин города и в часы отдыха. Он вёл себя по-прежнему странно, пялясь на лес и особенно в сторону болота, где всё произошло, особенно привлёк меня момент, когда Ангус на границе города и леса уселся на землю и уперся взглядом в упавший ствол ели, покрытый белыми грибами, он так же сверлил этот ствол немигающим взглядом. Мне стало стыдно, что я так исподтишка наблюдаю за своим другом и всё же подошёл к нему, дабы вразумить. Как только мои шаги достигли его, он сразу встрепенулся и поднялся с земли, но выглядел он будто бы только что пробудился от долгого сна. На мои вопросы он отвечал односложно и не желал делиться о своём странном поведении, напоследок он сказал, что ему надо продолжать патрулирование, развернулся и отправился дальше.
В дальнейшем его состояние только сильнее ухудшалось. По утру он был вялый и аморфный, будто бы и не спал совсем, ночами же он дергался и шумел, часто просыпаясь и мешая спать остальным своими разговорами с темнотой. Когда его в очередной раз разбудили пинком, то он стал утверждать, что находиться не здесь, а блуждает по какому-то темному пахучему лесу в непроглядной темноте и слышал далекий глубокий нежный голос, отражающийся от в глубине его головы, как вредный паразит, и тот голос манил его к себе, призывая соединиться и принять нечто в себя, а тьма расступалась из неё выступало нечто, неясные образы которого представляли собой окутанную туманной дымкой длинная толстая пульсирующая извивающаяся масса, как огромный червь, барахтающийся в своей слизи, и от него исходил тот голос. Я понял о каком голосе он говорил, я тоже слышал его, когда тот омерзительный пастырь погрузил меня в гипноз, видимо он так же сумел отравить моего друга своей рвотой, верно, всё дело именно в болоте, выходки культистов повредили рассудок моего друга и выбили его из колеи.
В тот день я больше его не тревожил, однако намеревался снова его начать расспрашивать, а также подумал обратиться к высшему руководству, дабы отстранить его от ношения формы и сабли, поскольку с его рассудком явно было не всё хорошо.
Весь следующий день я провёл в патруле, и с Ангусом не виделся, и вернулся в расположение уже, когда солнце скрылось за горизонтом. В комнате было темно, но в свете фонаря, висевшего в коридоре, я увидел дальнюю койку и спящего Ангуса. Решив не будить его, я расположился на своём месте, и даже не сняв рубахи погрузился в неспокойный болезненный сон. Дальнейшие события я помню не так явственно, моя память не может до конца воспринять то, что произошло, да и годы могли сделать мои воспоминания более блёклыми, и я тому рад.
Ото сна меня оторвал громкий возглас Ангуса, но как я поднялся с постели, он уже умолк и сидел на кровати, не мигая смотря в окно, в сторону леса, освещенного ярким светом луны. За его спиной, в темном углу заметил какое-то шевеление, темнота скрывала его и понять природу этого явления не представлялось возможным, создавалось впечатление, что в темноте ничего нет, а сама темнота стала осязаемой и вязкой, она клубилась, извивалась, пульсировала и скручивалась, формируя неясные очертания и образы, напоминающие некое длинной существо, наподобие червя или же сороконожки, от которой отходили длинные пульсирующие черные щупальца, которые обволакивали Ангуса. Он повернул свою голову от окна ко мне, в предательском неясном свете луны я увидел причудливые выпуклые извивавшиеся полосы на лице моего друга, выражавшем чувство нескончаемой муки, которую он не может терпеть и остановить. Его губы дрогнули, и он смог вымолвить.
– Я понял их, наконец то я смог понять их, их мольбы были верны, и я принимаю её волю в своё сердце. Ты не понял, что она тебе говорила, ты отринул своё существование в бесконечности, но я чувствую, она уже здесь, Руотния здесь, разложение повсюду, я слышу его, каждая смерть отдается в соей голове, король-труп здесь, он струиться по моим венам, и я вижу его глазами.
Темнота позади него осветилась ярко-голубыми полосами свете, которые так же пульсировали и извивали, этот свет как будто погрузился под кожу моего друга, высвечивая оттуда тусклым сиянием. Лицо Ангуса распухло, его кожа растянулась, а изо рта показались не то огромные клыки, или же это были жвала какого-то насекомого, которые омывала дурно пахнущая черная рвота, струившееся из его рта, сопровождаемая булькающими гортанными звуками, которые складывались в то слово, что он произнес «РУОТНИЯ». Мой нос наполнился дурным запахом, словно при мне вскрыли древнюю гробницу, это запах будто бы хотел пробраться в саму мою голову, он был невыносим, я попытался развернуться и покинуть комнату, однако не мог пошевелиться, я лишь мог смотреть на Ангуса, на его изувеченное лицо, с которого слезала кожа, и на меня смотрели два ярко-синих глаза, холодно и равнодушно смотрящие на меня из его уродливой головы, это были те самые страшные глаза разлагающегося мертвеца, что руководил страшным культом. Последнее что я могу вспомнить о той ночи, это как Ангус медленно и неуклюже поднялся с постели, потряхивая руками как тряпичная кукла, но в следующий момент он резво кинулся вперед, я смог неуклюже прикрыться рукой, и его смердящие грязные жвала, торчащий изо рта сошлись на ней, я не успел почувствовать боли, только смог уловить неприятное ощущение и звук того, рвущейся плоти и ломающейся кости, это заняло лишь мгновение, но оно тянулось целую вечность. И после этого я наконец то смог потерять сознание.
Старик опустил со стола морщинистую руку и тяжело вздохнул, рассказ дался ему нелегко. Риллион записал последнюю фразу Грондила.
– И больше вы не встречали Ангкса?
Рассказчик вздрогнул, будто забыл с кем он в комнате.
– Ах…нет, не видел. Я очнулся сильно позже, уже в лазарете. Мне рассказали, что стражники нашли меня в комнате одного без чувств, и без руки, точнее от неё осталась лишь обглоданный кусок кости.
Он погладил культю и скривил губы, борясь ни то с яростью, ни то с отчаяньем.
– Без руки мне нечего было делать в страже города. Я пытался ещё как-то жить в Ненвиле, но всё же не прижился, местные хоть и жалели меня, но это лишь раздражало, не хотелось быть обузой и вечным нахлебником. К тому же мне часто казалось, что меня необычным образом тянет в лес, если я проходил рядом, словно я видел кого-то блуждающего среди деревьев, и он звал меня. Дабы не повредиться рассудком, я бежал оттуда. И смог обжиться в оставленной хижине здесь среди холмов. Так и живу здесь, подаьше ото всех.
Грондил снова вздохнул.
– Ну и, с тех пор минуло много лет, я стар и жизнь окончена, что говорить. Ох…что-то мне уже нехорошо, отличный ром. Больше я уж ничего сказать не смогу. Спасибо вам за беседу, надеюсь, эта история поможет вам с вашей книгой.
– Несомненно поможет, – Риллион захлопнул свою записную книжку.
– Тогда вам пора, ещё успеете нанять комнату и может ужин останется, – старик мерзко ухмыльнулся, – приятного аппетита заранее.
Риллион натянуто улыбнулся и помог пьяному старику добраться до своей койки.
– Всего вам наилучшего, господин Грондил, – попрощался писатель, но старик лишь неуверенно махнул рукой.
Путешественники покинули жилище рассказчика. Солнце уже садилось и небо налилось волнующим багрянцем заката. Риллион с легким ветром в голове забрался в повозку, листая свои записи, где покоилась странная и отталкивающая история. Ирбе, сильно навеселе, грузно забрался на козлы.
– Господин Риллион, вы ж не станете писать книгу, основываясь на этих бреднях. Старик явно уже спятил от одиночества и местной сивухи.
Риллион задумчиво хмыкнул в ответ.
– Считаешь спятил… Я то же так думаю. Записки оставлю, мало ли пригодиться. Всякий материал пригодиться может.
– Ну вам, писателям виднее.
Ирбе подстегнул лошадей, и они отправились в обратный путь.
- Ирбе, вези на постоялый двор, хватит на сегодня, выслушивать байки деревенщин я уже сегодня не намерен.
– Как прикажете.
Писатель укутался в походный плащ, хотя и холодно не было, хотелось скрыться от сегодняшнего дня. Рассказанная старым солдатом история разбила душевный подъем автора и хотелось оставить её позади. Однако, он снова открыл записную книжку, пролистав до записи, где рассказывалось о мерзком радении на душном болоте. Хоть эта история казалось страшной сказкой, однако она напоминала о старых культах деуриш, которым поклонялись в древни темные времена, слово «руотния» тоже было знакомо, Риллион видел небольшую заметку о культах сумасшедших в городе Мониган, где упоминалось это слово в качестве имени божества, богини разложения, и будто бы в древности ей приносили в жертву младенцев, как насмешку над рождением новой жизни. Но писатель отбросил эти мысли в сторону, сейчас уже совсем другое время и нечего об этом думать. Он пробежал глазами по строчкам. Болезненная фантазия старика проникала в воображение писателя, он сам будто слышал богомерзкие вопли вырождающегося племени безумных культистов, как они носятся вокруг полыхающего костра, где тлеют останки похищенных людей, как громыхают их страшные барабаны, и как некогда уважаемые люди и их уродливые собратья восхваляют разлагающийся труп. В мыслях то и дело мелькали выкрики «Король-труп! Король-труп!». Риллион оторвал взгляд от своих записей и взглянул на широкую холмистую степь, над которой простиралось алое небо, и в лучах заходящего солнца поднимался столб пыли, будто по степи нёсся табун лошадей, и до ушей писателя донеслись звуки, от которых его сердце сжалось, а живот скрутился от ужаса. Неизвестных было много, они уверенно шли в их сторону и скандировали;
– Ангус, Ангус! Король-труп! Король-труп!