Поступки. Глава 1

1

     «Поднебесная» потерпела крушение у берегов Новой Зеландии 12 февраля 2032 года. Уже на следующий день на всех новостных сайтах появились леденящие кровь описания ужасов, творившихся во время катастрофы. У меня на компьютере имеется архив ведущих мировых интернет-изданий за середину февраля. Из него можно было бы извлечь много подробностей тех драматических событий, однако я не собираюсь этого делать. Гибель «Поднебесной» слишком долго обсуждалась и успела порядочно надоесть читателям. Поэтому я не стану снова возвращаться к этой теме. Мне хочется рассказать о другом, о том, чего ещё никто и никогда не говорил.
     Как известно, помимо нескольких весьма состоятельных людей на борту злополучной яхты находилось и двенадцать членов экипажа. Их судьба, по вполне понятным причинам, не слишком заинтересовала общественность. На мой взгляд, это несправедливо. История, произошедшая с одним из матросов, заслуживает внимания. Следует отметить, что матрос этот – человек весьма скромный, и рассказать о более чем странном случае, имевшем место во время катастрофы, он долго отказывался. Вашему покорному слуге, довольно хорошо знавшему его ещё с юности, пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить моряка поделиться своими воспоминаниями. Так как со времени катастрофы прошло более двух лет, некоторые факты изгладились из памяти Алекса Райда, однако основные события тех часов он передал с редкой для него выразительностью. С его согласия я и публикую эти воспоминания.
     Мне ясно представляется тот холодный ноябрьский день. Шёл мелкий, отвратительно косой дождь, небо было затянуто хмурыми тучами, дул пронзительный северный ветер. Улицы Чикаго опустели, вечерние окна притягательно просвечивали жёлтыми огнями. Алекс жил на окраине города, и мне пришлось поймать такси. Когда шофёр высадил меня перед жилищем бывшего моряка, было уже девять часов. Я успел порядочно промокнуть и промёрзнуть, борясь с задвижкой на калитке, и поэтому, когда Алекс распахнул передо мной дверь, представлял, должно быть, довольно жалкое зрелище. Впрочем, его это нисколько не смутило. Моряком он вдоволь насмотрелся на людей в самых нелепых и неэстетичных ситуациях, и теперь, наверное, даже не обратил внимания на целые потоки воды, стекавшие с моего плаща и шляпы. Алекс помог мне раздеться и скупым, немного неловким жестом пригласил пройти в гостиную.
     Надо заметить, что жил он небогато. Выйдя в отставку сразу после той катастрофы, Алекс существовал на небольшую пенсию, которая позволяла лишь сводить концы с концами. Он был убеждённый холостяк, поэтому следил за всем сам, и делал это, следует признать, весьма успешно – сказывалась многолетняя привычка к порядку. Вот и сейчас, войдя в небольшую заставленную гостиную, невольно напоминавшую мне всегда каюту какого-то большого корабля, я почувствовал настоящее облегчение: после проливного дождя и холода этого вечера передо мной предстал уголок тихого и не подверженного никаким катаклизмам быта. Тихо потрескивали в камине дрова, от огня распространялось приятное, уютное тепло. Алекс презирал новомодные электрические камины, предпочитая им настоящее, живое пламя. Он усадил меня в кресло, протянул чашку только что заваренного, очень сладкого какао, расположился напротив и, взяв на колени своего огромного серого кота Томаса, чуть вопросительно взглянул в мою сторону:
     – Это ведь будет что-то вроде интервью?
     Я немного смутился. В профессии журналиста немало трудностей, одна из них заключается в том, что твои собственные друзья воспринимают тебя как репортёра именно тогда, когда тебе этого меньше всего хочется. Возможно, Алекс думал, что я пришёл сюда не по собственной инициативе. Хотя о катастрофе «Поднебесной» были написаны сотни статей и несколько десятков подробных исследований, интерес к этому событию до сих пор был немалым. Моё же положение человека, знакомого с одним из выживших, было слишком удобным, чтобы наш редактор им не воспользовался. Собственно, так и произошло непосредственно после гибели яхты – но в то время я был непреклонен и не позволил использовать мои личные связи в интересах дела. Шеф знал, что преодолеть моё нежелание стоило бы ему слишком дорого, – и отступился. С тех пор мы не возвращались к этой теме. И если сейчас я сидел в кресле Алекса и пил его какао, это не было никоим образом связано с моей работой. 
     – Интервью? – переспросил я. – Нет, нет, это совсем другое…
     Алекс смотрел на меня мягко, словно понимая и прощая любые мои будущие слова. Он изменился за эти два года – и сильно изменился. Словно сломался какой-то внутренний стержень, треснул фундамент, на котором держались его всегда молодцеватые плечи и неизменный оптимизм. Что-то непонятное было связано с этой катастрофой, что-то, оказавшееся сильнее Алекса. Он не раз и не два тонул в океане, однако никогда не сдавался, никогда не переставал любить море. Но после гибели «Поднебесной» о своём морском прошлом он даже говорил редко. Стал молчаливым, рассеянным. При общении с ним теперешним ты поневоле испытывал какой-то дискомфорт, словно приходилось обижать беззащитного ребёнка. Но мне казалось – а возможно, то была лишь удачная уловка, – что рассказ о тех событиях, возможность поделиться, окажут на Алекса благотворное воздействие. Катастрофа занимала меня больше, чем хотелось бы, и больше, чем я мог бы себе в тот момент признаться.
     – Я не буду задавать тебе вопросы, нет. Ты просто расскажешь всё, что посчитаешь нужным. Но если ты не хочешь или не готов сейчас об этом говорить, мы можем встретиться в другой раз…
     – Нет, нет, – рука Алекса скользила по гладкой шерсти кота, задумчиво почёсывала за бархатными ушами. – Было бы совсем нехорошо пригласить тебя в такую погоду и ничего не дать взамен.
     В последнее время в речи его всё чаще проскальзывали этакие витые литературные выражения. Не знай я Алекса, мне было бы очень трудно поверить, что передо мной сидит бывший моряк. Коренастая, небрежно слепленная его фигура как-то не вязалась с высокопарностью слов и некоторой манерностью интонаций. Мне подумалось, что добровольное затворничество определённо не пошло ему на пользу.
     – Что ж, в таком случае, если ты действительно готов, мы можем начинать.
     Он кивнул, спустил кота с колен и резко выпрямился. Он был немного выше меня, а сейчас казался особенно высоким. Я включил диктофон. Как бы там ни было, а упустить хоть что-либо из рассказа Алекса представлялось мне непозволительной роскошью.      
     – Честно говоря, понятия не имею, с чего следует начать… Ты ведь знаешь, я всегда любил рассказывать о море, иногда и приврать случалось, ну так все мы люди. Но это… это совсем другое. О таком и не расскажешь за здорово живёшь…
     – Начни с бури, – подсказал я. – Как началась эта буря, которую не смог предсказать ни один синоптик?
     – Да, буря… – задумчиво протянул Алекс. – Нам не приходило никаких предупреждений. Бывает, что шторм налетает неожиданно, только что полный штиль и ясное небо, а уже через десять минут рвёт и мечет. Но даже в таких случаях мы всегда получали сводки погоды, в которых говорилось об опасности. А в этот раз не было ничего – совсем ничего. Эту бурю пропустили все.
     Никогда не следует недооценивать силу наводящих вопросов. Стоило мне направить мысли бывалого моряка в нужное русло, как его уже было не остановить. Воспоминания полились из него подобно вину из пробитой бочки. И я должен сразу признаться моим читателям, что никогда раньше и никогда после не доводилось мне слышать более странной и удивительной истории, – а слышать их мне приходилось немало.
     – Мы курсировали в нескольких милях от берега, – продолжал Алекс, и голос его словно креп и наполнялся уверенностью с каждым новым словом, – обычный маршрут, мы сделали уже два таких. Ты сам знаешь этих богачей: выпивка, эффектные бабы, всякие там примочки. Ничего нового, одним словом. И в этот раз ничего из ряда вон не случалось, компания попалась почти тихая, было много пожилых. Мы легли в дрейф, заглушили двигатель, на верхней палубе загорали особо смелые (солнце было ещё то), внизу играли в бильярд, я как сейчас слышу стук шаров. Было два часа, приближался обед, помощник капитана поручил мне проверить одну из крытых террас по левому борту, где утром какая-то сумасшедшая дамочка якобы увидела мышь. Сам посуди: мышь на «Поднебесной»! Невиданное дело, мог выйти страшный скандал. Никто, конечно, не хотел верить этой ненормальной, но делать нечего, надо было всё осмотреть. Я перевернул столики, обшарил весь пол в поисках норы или мышиного дерьма, ничего, разумеется, не нашёл и уже хотел идти с докладом к помощнику капитана, как вдруг заметил её.
     Знаешь, я перевидал на своём веку тьму тьмущую разных туч и облаков. Но эта туча… это была не такая туча. Я не знаю, как объяснить, но в ней было что-то ненормальное. Штиль стоял полный, ни ветерка, а она двигалась – двигалась стремительно, невероятно быстро, как будто не туча, а… истребитель какой. Я увидел её далеко, у самого горизонта, а через пять минут она оказалась почти у нас над головой. Сначала она казалась совсем крошечной, капля в небе, и вдруг в один момент разрослась, раскинулась во всю ширь и схватила – я клянусь, именно так – схватила нас и уже не отпускала. Грянул страшный раскат, у меня буквально зазвенело в ушах, и в ту же секунду хлынул дождь. Я выскочил на палубу, но меня буквально сбил с ног ветер, я поскользнулся и упал, ударившись головой о перила. Ты знаешь, голова у меня крепкая, но тут был такой знатный удар, что на минуту я просто выключился. Когда же пришёл в себя, то с ужасом подумал, что ослеп. Стояла беспросветная тьма, яхту бешено кидало из стороны в сторону. Я попытался за что-то ухватиться, но без толку, руки шарили в пустоте, дождь заливал глаза, рот, я закашлялся, и в этот момент последовал страшный удар.
     Это потом комиссия выяснила, как было дело. Они там люди с головой, всё разложат по полочкам, так что и не поспоришь. Но никому из нас – я говорю «нас», хотя, конечно, в тот момент был совершенно один, всё равно как один в целом мире, – никому из нас и в голову не могло бы прийти, что мы налетели на рифы. Когда началась эта буря, яхта находилась от них в десяти милях – в десяти! Нас снесло на них, словно пёрышко, ты понимаешь, пёрышко водоизмещением в двести тонн – за каких-то несколько минут! В тот момент я ничего этого не понимал и не знал, от удара меня выбросило за борт, я оказался словно в бурлящем котле, с головой окунулся в огромную волну. Меня вмиг отнесло от яхты, и, если бы не та шлюпка, я бы тут сейчас не сидел.
     Знаешь, мне всегда казалось странным, что многие моряки не умели плавать. Сам я плаваю сносно, не чемпион, конечно, но всегда хватало. Однако там – в тот момент – это не имело никакого значения. Волны накатывались стеной, барахтайся, не барахтайся, всё одно. И – страшно, до колик страшно, что после следующего вала не выплывешь, тело цепенеет, немеет, ты начинаешь сдаваться. Я захлёбывался, я уже почти попрощался с жизнью, и вдруг мои руки обрели опору. О, ты не представляешь, что это за чувство! Словно тебе в могилу бросили бечёву. Я вцепился в эту опору как мог, ломая ногти, хватался, карабкался. Сразу даже и не понял, что это одна из наших шлюпок. Она меня спасла. У нас огромные шлюпки, на сорок человек каждая, расчёт с избытком, и это было очень кстати.
     Во всех газетах писали, что эта буря длилась всего пятнадцать минут. Не знаю, мне было не до времени. Наверное, так и есть, пусть будет пятнадцать, но я прожил за них целую жизнь. Всё кончилось сразу, как и началось, словно наступил рассвет, ветер стих, спал мгновенно. Небо вдруг прочистилось, волны – волн больше не было, можешь ты поверить, совсем не было, как по волшебству. И, пожалуй, это было чуть ли не страшнее самой бури. Будто показалось, приснилось, мне одному или всем нам – только ничего больше не осталось, «Поднебесная» перестала существовать. Я лежал на перевёрнутой вверх пузом шлюпке и смотрел на ясное, хорошее небо. Берега даже не было видно. Солнце снова отчаянно жарило. Ничего не произошло, ты понимаешь? Как будто совсем, совсем ничего не произошло.
     Не помню, испугался ли я, когда он появился. Наверное, нет, а может быть, просто не думал об этом. Только вдруг на другом конце шлюпки кто-то завозился, захлюпала вода, и что-то тяжёлое навалилось с краю. Я повернул голову и просто посмотрел. Да, теперь точно могу сказать, я не испугался. Хотя мог бы, ведь только что находился в полном, страшном одиночестве. Мне как-то совсем не приходило в голову, что мог выжить кто-либо ещё. И когда я потом, уже после спасения, узнал, что выжило семнадцать из тридцати двух, то был сильно удивлён. Такая буря не должна была щадить. Но, наверное, даже в этом она оказалась неправильной. Так или иначе, нас на шлюпке теперь было двое. Маултон, наш лоцман. Чёрт его знает, на что нам нужен был лоцман. Наш капитан прекрасно знал маршрут. Но Маултон как-то прижился с первого рейса. Он чем-то нравился – то есть не мне, другим. Он был смуглый, немного курчавый зеландец, такой весь тихий, но с острыми глазами, в общем, не знаю, как объяснить. Но, честно говоря, я меньше всего ожидал увидеть именно его рядом с собой.
     В первую минуту мы просто смотрели друг на друга, молча, тупо смотрели. В книжках пишут, что ты испытываешь безумную радость, когда после смертельной опасности можешь снова посмотреть в человеческие глаза. Не знаю, я не испытывал никакой радости, глядя в глаза Маултона. У него были тёмные, неприятные глаза, а ещё улыбка, вызывающая такая улыбка. Он и в тот момент вдруг улыбнулся ею, что совсем не шло к нашей ситуации, и сказал только:
     “Райд!”
     “Маултон!” – ответил я, и мы снова уставились друг на друга.
     “Ты видел это, Райд? – спросил он после паузы. – Видел эту тучу? Это проклятие, Райд, проклятие”.
     Я подумал, не свихнулся ли он от потрясения, но ничего не стал говорить. Маултон между тем подтянулся повыше, к самому килю, оседлал его и начал пристально изучать небо.
     “Ничего, – сказал он чуть погодя, – ничего до горизонта. Она уже не вернётся. Послушай, Райд, что ты там болтаешься, лезь наверх”.
     Мне не хотелось ему подчиняться, в конце концов, он был лишь какой-то зеландец, да и то лоцман, но оставаться наполовину в воде было и правда глупо. Акул у берегов Новой Зеландии пропасть. Я вскарабкался по днищу, ругая на чём свет переломанные ногти, и уселся в паре метров от Маултона, который продолжал осматривать всё вокруг. Напрасно – никакого намёка на берег. Нас словно вынесло далеко в океан.
     “Тухлое дело, – заметил он. – Одно хорошо: нас скоро начнут искать. Радист успел кинуть мэйдэй. А ради таких отборных человеческих экземпляров сил они не пожалеют”.
     Я глянул на него с неприязнью. Не скажу, что сам большой поклонник богачей, но такие выражения показались мне не к месту.
     “Не щурься так, Райд, – запанибратски хохотнул Маултон. – Нам с тобой предстоит провести на этой посудине некоторое время вместе. Так что придётся друг друга терпеть”.
     “А кто тебе сказал, что я терплю? Мне всё равно на тебя, Маултон, болтай и дальше, если хочешь”.
     Он осклабился и посмотрел на меня в упор. Тёмные глаза его казались зловещими, у меня даже внутри как-то похолодело.
     “Видишь ли, Райд, – с расстановкой произнёс он. – До заката ещё часов шесть, не меньше. Не думаю, что нас найдут до темноты – а в таком случае нам придётся провести здесь как минимум сутки, а то и больше. Ни питья, ни еды, солнце палит. Тут и сбрендить недолго. Особенно если молчать”.
     “Ну и что же ты предлагаешь, горланить песни?”
     “Вовсе нет, – Маултон перекинул ногу, повернулся ко мне боком. – Есть куча способов скоротать время. Даже в нашем незавидном положении. Скажи, Райд, у тебя ведь язык хорошо подвешен?”
     “Кто это тебе такое сказал?” – огрызнулся я.
     “Сам слышал, как ты травил анекдоты по вечерам. Не скромничай, Райд, как тебя там по имени, Алекс, кажется? Анекдоты – пустота, на них долго не протянешь. Но ты ведь наверняка знаешь немало интересных историй? Вид у тебя бывалый, повидал ты, вестимо, с целый короб, говорить умеешь – да ты же просто подарок в такой хреновой ситуации!”
     “К чему это ты ведёшь, Маултон?”
     “А ты ещё не понял? Если мы будем думать о том, в какое дерьмо угодили, – то и до спасателей не дотянем. Съедем с катушек, или от жажды, или от страха. Только не говори, что тебе не страшно, у меня внутри вообще всё переворачивает. Так что думать нам нельзя, а надо говорить. И лучше всего – рассказывать что-нибудь. Ты – историю, я – историю, и так далее. Чем интереснее, тем лучше. Тогда сможем протянуть”.
     Он ещё раз посмотрел на меня, пристально, оценивающе. Он был мне очень неприятен, но я не мог не согласиться с его словами. Мы действительно ничем не могли себе помочь, а молчать было бы, наверное, невыносимо.
     “Будь по-твоему, Маултон, – проворчал я после паузы, – попробуем. Только, чур, без обмана, по очереди чтобы”.
     “Не смеши меня, Алекс Райд, обманывают тогда, когда есть возможность дать дёру. Мне же отсюда убежать будет непросто. Только, чур, ты начинаешь. Моё предложение – твой ход”.
     Я хотел было возразить, но подумал, что, в конце концов, никакой разницы нет. Мне в тот момент почти не верилось, что нас успеют спасти. Мы оказались очень далеко от места катастрофы, и сектор поиска должен был быть слишком большим. Выбор небогатый – приходилось принять условия этой игры. Я уселся поудобнее, насколько это вообще было возможно на киле перевёрнутой шлюпки, и начал свой рассказ:
     “Слушай внимательно, Маултон, я не люблю, когда отвлекаются. Эта история случилась уже много лет назад…”