Поступки. Глава 2

2

     – Эта история случилась много лет назад. Я был тогда ещё совсем мальчишкой, девятнадцать лет, в общем, как говорится, зелень. Мы плыли из Ливерпуля в Нью-Йорк, по маршруту «Титаника», и мне это представлялось ужас как романтичным. Хотя, признаться, работёнка моя на этой барже была от романтика очень далека. На меня, как на самого младшего, сыпались все шишки, все самые трудные и неприятные поручения давались именно мне. Но я всё равно парил в облаках – то было всего лишь второе моё плавание, да ещё сразу – межконтинентальное. Мы везли груз тканей и должны были задержаться в нью-йоркском порту на неделю или того больше.
     Мне очень хотелось посмотреть на Нью-Йорк, я едва ли не бредил им, хотя в Англии большие города всегда казались мне слишком шумными и взбалмошными. Я провёл детство в крохотном городке в Стаффордшире, и Америка представлялась мне этакой райской страной, в которой всё совсем по-другому. Поэтому я воспользовался первой же возможностью наняться на судно, шедшее за океан.
     Наш капитан, просоленный морской волк по фамилии Ривз, по не слишком понятной причине благоволил ко мне. Однажды, когда его помощник поймал меня, замечтавшегося за работой, и собирался подвергнуть строгому наказанию в виде трёх внеурочных вахт, Ривз вступился и потребовал простить “этого желторотого прохвоста”, как он выразился, до следующего серьёзного проступка. Само собой разумеется, что больше я ни на чём подобном не попадался, и капитан остался доволен. Плавание наше длилось десять дней, и мы успели немного сдружиться с Ривзом, если, конечно, можно говорить о какой-то дружбе между салагой-матросом и матёрым моряком. Ему было уже порядочно за сорок, он оказался большим любителем крепкого словца и виски. Как-то раз, после очередной смены, он пригласил меня в свою каюту пропустить стаканчик. Выяснилось, что он сам родом из Стаффордшира, и мы с ним провели несколько часов, вспоминая его молодость и моё детство, проведённые на просторах Уэст-Мидлендс.
     Лишь некоторое время спустя я узнал – и то случайно, – что у Ривза был сын, который погиб в двадцатилетнем возрасте в железнодорожной катастрофе. Мне даже довелось увидеть фотографию этого сына, и тогда, чёрт возьми, стало совершенно ясно, почему наш капитан там прикипел к молодому матросу. Я был простой вылитой копией этого паренька. Представляю, что должен был испытывать Ривз, когда видел меня. Но тогда всё это оказалось непонятным, и я даже не знал, радоваться мне или беспокоиться по поводу такого внимания со стороны капитана.
     Мы прибыли в Нью-Йорк тёплым сентябрьским вечером. Местный порт мало чем отличался от других, и я был несколько разочарован. Впрочем, времени на раздумья мне никто давать не собирался, нужно было произвести разгрузку, мы работали всю ночь, так что еле держались на ногах. Проспал я после этого битых пятнадцать часов и, когда протёр глаза, уже вечерело. Делать на барже больше было нечего, и я с лёгким волнением думал о том, как же получше использовать отпуск на берег – в конце концов, каким бы ни был нью-йоркский порт, за ним начинался сам Нью-Йорк. По счастью, нам выдали половину заработанного сразу по прибытии, так что с деньгами был полный порядок, по крайней мере, я сам себя в этом уверял. Но вот в голову, хоть убей, не лезло ничего путного, я никак не мог представить, что же буду делать в этом волшебном, но всё-таки чужом городе.
     Солнце садилось, я вышел на палубу и в нерешительности остановился возле сходен. Так бывает, когда наконец получаешь то, чего долго хотел: смотришь на него и не знаешь, на кой чёрт оно тебе сдалось. Нью-Йорк, Нью-Йорк, мне было страшно, что он окажется совсем не таким, каким представлялся. Я бы, наверное, проторчал на палубе ещё пропасть времени, если бы вдруг мне на плечо не легла рука капитана.
     “Что ты тут делаешь, Алекс? – спросил Ривз, и уже по его голосу стало понятно, что он успел хорошенько приложиться к бутылке. – Все, кто могли, давно сбежали из нашего крысятника”.
     Я не ответил, только внимательно посмотрел на него. Он держался прямо, даже слишком прямо, что всегда было у него признаком приличного опьянения. Говорил, однако, связно и почти не путался в мыслях.
     “Брось корячиться, матрос, – продолжал капитан, – и пойдём со мной. Я знаю пару отличных местечек в этом городишке, мы проведём время с толком”.
     Я решил, что он зовёт меня выпить с ним, и хотел было отказаться, но Ривз не дал мне времени на раздумья, сгрёб меня в охапку своими крепкими волосатыми ручищами и буквально силком стащил на берег. Мне почему-то вдруг стало всё равно, в конце концов, вряд ли я бы сумел провести время лучше, оказавшись в одиночестве на нью-йоркских улицах. Ривз вёл меня вперёд, обхватив за плечи, он был на голову выше меня и, наверное, раза в два шире, мне казалось, что мы занимаем весь тротуар. Нас то и дело толкали, люди вокруг спешили по домам, улицы были запружены машинами, вереницы такси пестрели жёлтыми пятнами, начинало темнеть, зажигались миллионы огней, они кружились и слепили, так что становилось дурно. Мне толком не удавалось ничего разглядеть, Ривз шёл быстро, как заправский лоцман лавировал в толпе, поворачивал, переходил улицы и, обдавая меня резким запахом виски, ругал на чём свет “этот напыщенный городишко, в котором люди только и думают, как бы побольше вкалывать и побольше загребать”.
     Уж не знаю, как долго мы шли и как далеко оказались от порта, но капитан вдруг сделал последний резкий поворот, и нашим глазам открылось высокое, какое-то вытянутое здание, первый этаж которого был затянут, словно паутиной, красными мигающими огоньками. Не успел я подумать о том, что такой антураж совсем не подходит для бара, как Ривз уже затолкал меня внутрь. Лысому охраннику на входе он буркнул что-то вроде “этот паренёк со мной, не шакаль, Джонни”, из чего можно было понять, что здесь его хорошо знают, и спустя минуту мы уже оказались в большом зале, посредине которого была какая-то полукруглая площадка, освещённая прожекторами, и с двумя то ли палками, то ли колоннами посередине.
     Должен сказать, что семья у меня была вполне себе пуританская, и воспитывали меня в строгих правилах. Не то чтобы мне это особенно нравилось, но родительские заветы как-то впитались, и хотя мать была в ужасе, когда узнала, что я хочу стать матросом, до этого момента мне не приходилось отступать от её наставлений. Поэтому оказавшись вдруг в самом настоящем стрип-клубе – да-да, именно так, – я совершенно опешил. Зал был ещё почти пустой, но за некоторыми столиками уже сидели подтянутые мужчины при галстуках и костюмах, некоторые даже с женщинами, официанты сновали туда-сюда, всё казалось таким обычным, и всё-таки у меня по спине прошёл холодок. К нам подошёл какой-то здоровенный малый, по виду совершенная горилла, который оказался администратором, капитан о чём-то пошептался с ним, сунул ему пару мятых купюр, после чего нас усадили за столик почти у самой сцены и принесли две бутылки шампанского. Ривз пришёл в отличное настроение, отпускал пошлые шуточки, сам хохотал над ними, хлопал меня по плечу и то и дело повторял: “Не вешай нос, парень, ты в стрип-клубе, а не у попа на исповеди, веселись”. Но мне было совсем не до веселья, я жалел, что дал себя сюда привести, шампанское показалось мне отвратительным, а остроты Ривза – совсем не смешными.
     Между тем зал постепенно заполнялся, почти все столики уже были заняты. Заиграла какая-то громкая, неприятная музыка, и началось то, что в таких заведениях принято называть “шоу”. На сцене появились три полураздетые девицы, публика приветствовала их аплодисментами, капитан шумно и по-пьяному захлопал, гоготнул что-то одобряющее. Музыка заиграла громче, девицы начали выделывать вокруг шестов показавшиеся мне дурацкими па. Не могу сказать, что смотрел я на них с отвращением: они были даже очень ничего, особенно одна, блондинка с длинными до талии волосами. Признаться, до этого я и женщин-то без одежды особо не видел, ну то есть если не на картинках и не в сети. Но картинка – одно, а живая баба – всё-таки другое, только эти трое, танцевавшие вокруг шестов, не вызывали у меня никаких желаний. У них были блестящие, словно смазанные чем-то тела, они извивались, принимали самые немыслимые позы, даже зачем-то лизали шест. Из зала раздавались подбадривания, шуточки, летели пошлые комплименты, капитан начал громко топать ногами в такт музыке. У меня уже немного кружилась голова от шампанского, происходившее начинало казаться всё более нереальным, хотя я уже не думал о том, что приходить сюда не стоило. В конце концов, чем не развлечение?
     Шоу меж тем продолжалось, девицы скинули свои лифы, груди у них у всех были аккуратные, маленькие такие, и торчком. Одна из них спустилась со сцены в зал, поплыла между столиками, клубясь, извиваясь, мужчины совали ей в трусы доллары, гикали, женщины визгливо смеялись. Когда она проходила мимо нас, Ривз одарил её сотенной. На меня пахнуло разгорячённым, жарким телом, обдало бездумным, как застывшим, взглядом. Девица вернулась на сцену, и все втроём они устроили уже нечто совсем невообразимое, что вызвало бешеный восторг в зале. Капитан перегнулся через столик ко мне, опрокинув при этом бокал с шампанским, который со звоном полетел на пол, осоловело закричал, перекрывая грохот музыки:
     “Ну, Алекс, чуешь, какие цыпочки, обомлеть – не встать! – Видимо, физиономия у меня восторга не выражала, потому что он добавил: – Да ты совсем скис, парень, пожалуй, нам надо взять их в приват”.
     Я не очень понял, что это значит – взять в приват, но вздрогнул, когда волосатая рука капитана легла мне на плечо, словно от прикосновения чего-то грязного и отвратительно мокрого. И в то же время мною всё больше овладевала какое-то безволие, безразличность, мне стало казаться, что хуже уже быть всё равно не может, и неважно, на какие ещё гадости заставит меня смотреть Ривз. Между тем капитан, подозвав администратора, снова о чём-то с ним пошептался, после чего развязно подмигнул мне и спросил:
     “Ну, признавайся, молодчик, какая из бабёнок тебе приглянулась?”
     И так как я упорно молчал, он махнул рукой и сказал администратору нечто невнятное. Через несколько минут нас провели в маленькую комнатку, отделённую от зала красными занавесками с этакими блёстками и звёздочками. Ривз развалился на крохотном диванчике, задрал ноги и победоносно произнёс:
     “Самый сок, Алекс, самый сок. Только имей в виду, рукам волю не давай. Тут с этим строго. Смотреть – смотри, а трогать не смей. Так что крепись, парень”.
     Видимо, лицо моё настолько не выражало никакой радости, что это было заметно даже в пьяном угаре. Капитан озабоченно покачал головой, присвистнул и как мог попытался меня приободрить:
     “Ну же, матрос, не раскисай! Это же стриптиз, а ты с такой рожей, словно на похороны собрался. Да ты когда-нибудь с женщиной-то был?” – спросил он вдруг, словно поражённый ужасной мыслью.
     “Нет, – вяло ответил я, – не был”. И зачем-то добавил: “Извините”.
     Я подумал, что он рассмеётся или начнёт пошло шутить, но Ривз, казалось, был ошарашен таким признанием. Он делал пасы руками, словно никак не мог оформить свою мысль и только повторял: “Ну парень, ну ты даёшь… Это ж надо, подумать только”. В конце концов, видимо, смирившись с таким положением дел, он провозгласил:
     “Пусть так, Алекс, но сегодня ты сможешь исправить это недоразумение. Нет ничего лучше славной бабы на коленях, уж поверь мне, сынок”.
     Он впервые назвал меня сынком, и в тот момент это показалось мне страшно фамильярным. В конце концов, мне шёл двадцатый год, и я считал себя взрослым.
Занавески раздвинулись, и недавняя блондинка вдруг возникла между нами. Она была совершенно голой, абсолютно, отчего у меня даже немного перехватило дыхание. В ней чувствовалась этакая грация, природная, которая теперь, вблизи, стала лучше заметна. Тонкая, розовая кожа, действительно смазанная чем-то блестящим, не казалась уже такой отталкивающей. Капитан по-пьяному захлопал в ладоши, весь засветился прямо и плотоядно засюсюкал:
     “Ну, лапулечка, давай, покажи нам шик-класс”.
     Блондинку не нужно было долго упрашивать. Откуда ни возьмись заиграла разухабистая песенка, и стриптизёрша начала свой танец. Она стояла ко мне спиной, и волнообразные движения её бедёр, ягодиц, спины и плеч сливались у меня перед глазами в одну кромешную, журчащую струю плоти. Мне трудно выразить словами, что я испытывал в этот момент. Ноги стали словно свинцовыми, во рту стоял привкус шампанского, по всем сосудам словно разливалась ледяная морская вода. Девушка приблизилась к полулежавшему капитану, нагнулась над ним, вращаясь всем телом, её груди были совсем близко от его лица, мне казалось, что Ривз изо всех сил сдерживается, чтобы не сделать так, как там было не принято. Я смотрел как заворожённый, и всё-таки что-то внутри меня протестовало против происходящего. То была женщина, танец, но то была и погибель.
     Пятнадцать минут продолжался это мини-шоу, но мне трудно вспомнить что-то определённое. Под конец я уже не смотрел на девушку, а просто тупо уставился в пол и механически считал про себя до ста. Песня закончилась так же неожиданно, как и началась, капитан нетвёрдым шагом поднялся, сунул стриптизёрше ещё пару мятых бумажек, и со словами “Милашка, я просто покорён”, взял курс на выход. Перед глазами у меня плыли круги, потолок над головой кружился, и ночной воздух показался мне блаженством. Ривз вдруг возник как будто сверху, словно вдруг взлетел на крыльях, и его ставшее пунцовым лицо изрекло: “Ну, Алекс, а теперь айда туда, где можно не только смотреть”. Я даже не успел сообразить, о чём он говорит, как его удивительно цепкая рука впилась мне в локоть, и уже через каких-нибудь пару поворотов мы оказались перед невзрачной, еле освещённой дверью, в которую капитан по-кошачьи дважды постучал.
     И вот мы уже стояли в какой-то полутёмной комнате с низким потолком, высокими лампами по углам и странным, стойким резким запахом, словно всё вокруг полили керосином. Я всё ещё не мог понять, что это за место и зачем мы сюда пришли. Из темноты неожиданно выплыла неряшливо одетая курящая матрона лет сорока. Она неприветливо поглядела на нас, но капитан, пошатываясь, подошёл к ней и начал что-то шептать на ухо. Он со всеми шептался, и это почему-то вгоняло меня в тоску. Бабёнка захихикала мелким смехом, так что с души поворотило, после чего громко крикнула: “Девочки!”, и я почувствовал, что в комнате как-то сразу стало тесно.
     Четыре женских фигуры появились неожиданно, как сквозь стены прошли. Мне было плохо видно, я разглядел лишь короткие, обтягивающие юбки, высокие сапоги, нечто бесформенное на груди. Все одинаковые, как куклы, на подбор. То есть, конечно, они различались, но в тот момент я этого совсем не ощутил. Теперь уже не могло быть сомнений, Ривз притащил меня в публичный дом, и от этой мысли мне стало невыразимо гадко, настолько, что даже сейчас, когда я об этом вспоминаю, мне хочется плеваться. Девки начали громко говорить, их крикливые, резкие голоса били по ушам. Капитан воскликнул: “Милли, Дженни, Барби, я вернулся, встречайте меня!”, после чего неловко обнял двух проституток и начал увлекать их куда-то в глубь комнаты. “Детки, детки, пойдёмте со мной, я так долго вас ждал”, – проревел он, а Милли и Дженни, или кто они там были, обвили его с двух сторон и целовали в обе щеки. Скрипнула дверь, и они скрылись из виду. Сразу наступила тишина, бандерша и двое оставшихся девок уставились на меня. Тошнота подступила к самому горлу, я уже был не в силах себя сдерживать, ещё чуть-чуть, и меня бы вырвало прямо на пол.
     К счастью, хозяйка заведения прервала затягивавшуюся паузу и спросила крайне неприветливо:
     “Ну а вы, мистер, с кем изволите развлечься?”
     “Туалет, – очень тихо прошептал я, – мне нужно в туалет”.
     “О господи, – вздохнула бандерша, словно я попросил у неё об огромном одолжении. – Долли, проводи”.
     Долли, высокая полноватая брюнетка, взяла меня за руку и повела каким-то коридором. У неё была сухая и неприятно холодная ладонь. Было совсем темно. Долли толкнула дверь, впустила меня в крошечный, провонявший ватерклозет. Я притянул створку к себе, перекинул крючок, после чего упал на колени и долго, не обращая внимания на отвратительный запах, блевал в разверстую пасть толчка…
     Была уже глубокая ночь, когда мы вернулись на баржу. Капитан сиял, словно сыр в масле, что-то невнятно бормотал про “прелести этих чертовок” и как мог поддерживал меня нетвёрдой рукой.  Меня всё ещё мутило, и я не произносил ни слова. Мы кое-как взобрались по трапу, прошли мимо ошалевшего вахтенного и проковыляли к каютам. Ривз хлопнул меня по плечу, прохрипел “Ну, сынок, сегодня ты стал мужчиной”, уверенный, видимо, что в борделе я последовал его примеру, и укрылся за своей дверью. А я, перед тем как отправиться к себе, ещё долго смывал под душем всё мерзкое, что налипло на меня за вечер.
     В следующие несколько дней я напрочь забыл о том, что у нас за бортом был Нью-Йорк. Механически, только чтобы не окаменеть, выполнял свои обязанности, механически пережёвывал пищу в тесной матросской столовой, а почти всё остальное время сидел у себя в каюте. Мне не хотелось никого видеть и ни о чём говорить. Меня давило изнутри что-то тяжёлое, липкое, и этой тяжестью была женщина. Не какая-то одна, а вообще женщина, я не знаю, как это правильно сказать. Возможно, в том числе и поэтому я никогда не женился, из-за этих нескольких дней на палубе чёртовой баржи.
     Капитан же пустился во все тяжкие. С заходом солнца, уже изрядно нагрузившись, он уходил в город, и с каждым разом возвращался всё позже. На четвёртые сутки он появился на барже лишь с рассветом. На пятые же посреди ночи привёл одну девицу с собой. Уж не знаю, как ему удалось провести её мимо вахтенного незаметно, но только в девять часов, зайдя в его каюту с одним пустяковым поручением, я их, что называется, застукал. Они спали прямо на полу, полуодетые, на разбросанных одеялах. От скрипа двери Ривз, не потерявший даже сейчас чуткость сна, очнулся, его мутные, заплывшие глаза встретились с моими. С минуту мы смотрели друг на друга без всякого выражения, после чего я развернулся и вышел вон. Не на что там было смотреть.
     Этот ли момент так повлиял на капитана, а может, что-то ещё, но в течение следующих двух дней он вообще не появлялся на палубе. Девица куда-то исчезла, а сам он, запершись в каюте, лишь утробно рычал на всех, кто к нему стучался и приказывал катиться ко всем чертям. Сквозь мутное окно иллюминатора можно было разглядеть, что он неподвижно сидел за столом, уставившись в стену напротив, и почти не шевелился. Время шло, приближался день отплытия, но ничего не менялось. На восьмой день нашей стоянки помощник капитана созвал общее собрание, на котором было решено передать управление баржей ему самому, а Ривза взять под охрану. Когда капитану попробовали об этом сообщить, он лишь запустил бутылкой в дверь каюты и выкрикнул несколько ругательств. Пришлось обратиться к местным властям. Несколько санитаров из ближайшей психушки в компании трёх полицейских поднялись к нам на борт, выломали дверь и вытащили заросшего, грязно матерившегося и отбивающегося Ривза наружу. Консилиум врачей признал его невменяемым. Не знаю, что с ним стало потом. Мне не было его жалко ни тогда, ни сейчас, хоть сейчас мне и известно о его сыне и о том, как этот сын был похож на меня.
     А в последний наш вечер в Нью-Йорке я сошёл на берег и побрёл по лабиринту улиц в сторону того проклятого заведения, в котором мы тогда побывали. Понятия не имею, какая муха меня укусила. То ли я чувствовал какую-то вину перед капитаном, то ли действительно захотел “стать мужчиной”, только ноги сами вели меня в нужном направлении. Я постучал в обшарпанную дверь, всё та же матрона-бандерша встретила меня, окинула презрительным взглядом. Вспомнив, что я был спутником “душки-капитана”, она закатила глаза и проворчала:
     “Весь толчок заблевал, иуда. Что пришёл-то, опять рвать тебя будет?”
     “Нет, я обещаю, что такого не случится. У вас есть сейчас… свободные девушки?”
     В тот момент я сам ненавидел себя за эти слова. Но отступать не хотелось.
     “Свободна только Дженни, – зловеще пророкотала хозяйка. – Так что или с ней, или гуляй, матросик”.
     “Хорошо, – сразу согласился я. – Дженни так Дженни”.
     Бандерша хлопнула в ладони, и снова как бы из ниоткуда в комнате появилась Дженни, невысокая худенькая девчушка лет этак двадцати, как мне показалось. Она с усмешкой оглядела меня, затем как-то вдруг схватила за руку, повела за собой, рука у неё была не такая, как у той, другой проститутки, что вела меня в тот вечер в туалет, рука была тёплая, приятная. Мы неожиданно оказались в комнате, тесной, маленькой, с двумя красными лампами в углах и одноместной низкой кроватью посредине. Я не знал, что мне делать, и просто присел на кровать, которая подо мной протяжно заскрипела.
     “Итак?” – вызывающе спросила Дженни, протягивая руку, а я смог теперь рассмотреть, что на ней была какая-то растянутая синяя футболка и трусы, ничего больше. Очевидно, она просила денег. Я нащупал в заднем кармане пару купюр, сунул ей не глядя.
     Дженни присвистнула:
     “На три часа?”
     “Не знаю, если там столько…”
     “Ну ты даёшь. В первый раз, что ли?”
     “Да”, – я смутился.
     “Ясно, – бодро произнесла она. – С чего начнём?”
     Но я не знал, с чего надо или можно начинать. Я действительно никогда раньше не был с бабами, вот так вот не был. Более того – я совсем её не хотел. Дженни оказалась хорошенькой, даже красивой, если уж говорить прямо, но красота эта совсем не вязалась с сексом. Мне подумалось в тот момент, что красота и секс – вообще разные и несовместимые вещи. И потому я обречённо пробормотал:
     “А может, мы не будем… не будем ничего делать?”
     Дженни уставилась на меня, как будто я сказал что-то совершенно из ряда вон.
     “Не будем? Ты о чём вообще?”
     “Ну… мне бы не хотелось… Это не то…”
     “Слушай, – оборвала меня она, – ты же заплатил за три часа, деньги немалые. А теперь не хочешь. Если ты стесняешься, то нет проблем, я всё сделаю сама…”
     “Нет, Дженни, дело не в этом. Просто я действительно не хочу. Мы могли бы заняться чем-нибудь другим”.
     “Чем же это таким другим?”
     “Ну… ты могла бы мне рассказать о своей жизни”.
     “Что? – она глядела на меня во все глаза. – О моей жизни?”
     “А почему бы и нет? – спросил я, чувствуя, как проходит постепенно моя робость, а слова наполняются уверенностью. – Я ведь, как ты сказала, всё равно уже заплатил за три часа. Было бы жалко просто уходить. Но ты могла бы рассказать о себе – мне интересно, правда. Ведь ты не всегда была такой”.
     Некоторое время она смотрела на меня как на сумасшедшего. А затем что-то в её лице дрогнуло, она улыбнулась – это была, чёрт возьми, очень милая улыбка – и тихо сказала:
     “Ну что же, матросик, если ты действительно хочешь, я могу рассказать тебе о своей жизни. Это трудно, но я попробую… Когда мне исполнилось шесть лет…”