Добрый дяденька

               
                Добрый дяденька
   
       - Варя! Ва-а-ря! У меня ножки замёрзли. Они хотят погреться… - захныкал Сёма, потирая ладошками босые посиневшие ступни.
     - Сейчас, Сёмушка. Ты же большой мужик, да?! Тебе уже три года. Вот и потерпи. Я сейчас… - Сестричка потрогала ещё тёплый круглый бок «голландки» и пододвинула к ней стол. – Залезай сюда! Я тебя подсажу, а ты карабкайся на самый верх: там – ой-ё-ёй, как тёпленько…
     Печь протопили на ночь, но к утру в избе  сильно выстудило, и тепло доживало последние часы. Вчера одиннадцатилетнему брату Толику крупно повезло. Поздно вечером, пока мать была на работе, он крадучись сбегал на железную дорогу, где стоял товарняк с углем, и вернулся с драгоценной ношей. Толик хорошо знал: попадись он на глаза кому-то в этот момент - семье несдобровать. Но Толик  так же хорошо знал, что без топлива для печки могут насмерть застудиться младшенькие, ведь дров давно уже нет: весь забор и даже крылечко разобрали до последней досточки. А на улице морозно. Зима. Матери обещали дать лошадь, чтобы съездить в лес за дровами, да только обещанного, как известно, три года ждут…
     - Ну, как, Сёмушка, тепло ножкам? – спросила Варюшка, забравшись на печку. Места здесь очень мало, и ей пришлось скукожиться, чтобы не свалиться на пол.
     - Не шибко тепло… а мой животик кушать хоче-е-ет…
     - Вот мама придёт – и принесёт нам чего-нибудь поесть. Потерпи, Сёмушка. А летом мы с тобой опять «пойдём пО миру, христарадничать». И нам богатые тётеньки надают много-много чего. Помнишь, тётя Сима положила в нашу кошёлку пирожки, они были такие вкусненькие, с ягодками… - Варюшка сглотнула обильную слюну и продолжила: - А бабушка Уля дала по яичку, помнишь?.. А мне на другой год исполнится восемь лет - и я пойду в школу. Мама сказала, что я бы могла и нониче учиться, но мне надеть нечего. Да и как оставить тебя одного, а? – она, тяжело вздохнув, погладила его светлую головку.
      - Не оставляй меня, Варя! – Сёмушка вскинул на неё зелёные глазки и худенькими ручонками обвил её шею. - Вот когда я вырасту большим-большим, тогда и иди в свою школу. А я пойду на войну, как и наш папа – бить фашистов!
     - Тихо! - зашептала Варюшка, - слышишь: кто-то стучится?! Я слезу, двери открою, а ты сиди здесь смирненько и не высовывайся. Ладно? Я сейчас приду к тебе.    
     Осторожно спустилась на пол, поёжилась и робко спросила:
     - Кто там?
     - Я… знакомый Анны Минеевны. Мы раньше в одной деревне жили. Она дома?
      Услышав имя матери, Варюшка смело подняла дверной крючок.   
     - А мама на работе…
     На пороге появился невысокий человек лет пятидесяти в старенькой цигейковой шапке с опущенными «ушами», в серой фуфайке и штанах, заправленных в катанки. Он в нерешительности постоял, переминаясь с ноги на ногу, видимо, что-то соображая, потом сказал:
     - Ну тогда… Пусть мой чемодан постоит у вас, хорошо? У нас ведь поезда не ходят, так я сейчас на вашу станцию за билетом… до Свердловска. Там у меня родственники живут.
     - Хорошо, дяденька.
     И «дяденька», прихрамывая, вошёл, оставив свой багаж прямо у порога.
     Варюшка закрылась на крючок и с интересом оглядела чемодан. Какой же он весь потрёпанный, без замка, и, чтобы не раскрывался, обмотан тонкой проволокой! 
     Ей очень хотелось узнать, что в нём. Размотала, хотя и с трудом, проволоку и осторожно открыла. А там… батюшки! Такое богатство! Как большие тарелки, были ровненько уложены поджаристые, промазанные сметаной пышные шанежки. Целый чемодан! Их запах заполнил всю комнату, даже в голове помутилось. Она и сама не поняла, как так произошло: две лепёшки вдруг оказались на полу! Дрожащими руками Варюшка подправила выемку, аккуратно разложив остальные «тарелки». В висках больно застучали молоточки, и перехватило дыхание. Торопливо опустила крышку, затем опять её подняла, ещё раз проверила, заметна ли пропажа, потом резко захлопнула чемодан и стала заматывать проволоку… Быстрей! Быстрей! Успеть бы до прихода дяденьки! Однако руки, как назло, плохо слушались, словно чужие у Варюшки руки, не столько от холода, сколько от стыда. Стыдно, ой, как стыдно ей, но шанежки уже в руках, а на печке заждался голодный Сёмушка.
      «Так, двери запирать не буду… Теперь надо скоренько залезть на печку! Одну лепёшку поделим с братиком, а другую – маме и Толику оставим. Скажем, добрый дяденька угостил».



    
     Произведение написано по воспоминаниям Рукосуевой В.С. Опубликовано с её разрешения.