Рассказы из серии Сельская мозаика

               Сергей СЕРЫХ

               Рассказы
               
               из серии
               
               "СЕЛЬСКАЯ МОЗАИКА"

               

       Уважаемые судари и сударыни!
       Во всех рассказах данной серии я стараюсь рассказывать читателю о биографических и портретных данных основных героев чуть подробнее. С какой целью? Представьте… Вы идёте по улице, а навстречу вам шагает знакомый (знакомая) по моим описаниям мужчина или женщина. Вы можете смело расставлять руки в стороны и восклицать: – О-о! Кого я ви-жу-у! Па-ве-ел Ива-нович («Солидность»)! Как жи-знь?!
       Помимо Павла Ивановича вам могут встретиться и герои из других рассказов. Если это случится, приветствуйтесь со всеми без всякого стеснения. Чувствуйте себя на наших улицах, как в своём дворе.
Желаю вам приятного отдыха. Автор.

               
                СОЛИДНОСТЬ

       Солидность?  Это и прочность, и надёжность, и основательность. К примеру, начальник Р. отгрохал себе солидный трёхэтажный домик, а у бабы Мани в крыше образовалась солидная дыра. Или… друг два года не возвращает мне солидную сумму денег, а говорил, паразит, что берёт в долг. Человек тоже может быть солидным, как по возрасту, так и по своему внешнему виду. Если взять мужчину высокого роста и весом за сто килограммов, то он уже весьма солидный, а при таком же росте, но с семьюдесятью килограммами…   

       Знаете что, раз уж речь зашла о солидности, то давайте я вам расскажу две истории, которые произошли в одном из с;л нашей округи. Вообще-то, это будет скорее одна, потому как они, эти две истории, так переплетены между собой, что одна без другой не могут просто существовать. И в самом деле, если бы не было в жизни одного из героев рассказа, второй просто так и остался бы в неизвестности. Выходит, что история будет одна, но с двумя основными персонажами. Итак…


       Жили-были… подождите. А почему жили и были? Они ведь и сейчас живут. Так вот, жили и живут в одном  селе два члена мужского сообщества, короче, два мужика.

       Самая древняя односельчанка этих особей, живущая по соседству, в день моего знакомства с ними, долго меня убеждала, что они находятся даже в каком-то  родстве. Она  так усердно объясняла, в каком колене их дальние предки были родными братьями, что я уже хотел было составить для них генеалогическое древо. Но когда я начал старушкины доказательства рисовать и описывать на бумаге, то у меня получилось не древо, а какой-то несуразный, огромных размеров куст, похожий на баобаб с привитыми на нём ракитами, яблонями, грушами и ещё множеством других, да к тому же и разнообразных реликтовых растений, которые я даже не знаю, как именовать, из-за их отсутствия на наших огородах.

       Но самым главным и интересным было то, что корни этого древа уходили в палеозойскую эру и попивали водичку из огромного супертропического водоёма, в котором в тёплой, похожей на парное молоко воде  плавали, по утверждению рассказчицы, два братца-головастика, один из которых был толстеньким, а другой тощеньким.

       Я так был удивлён и поражён познаниями старейшины села родословной своих односельчан, что только охал, ахал и сидел подолгу с раскрытым от удивления ртом, а восклицания «О-о!», «У-х!» и «Ой-;-;о!» были так часты, что даже появилась мысль о перескакивании каких-то шариков в моей голове. Но у меня, однако, сразу же возникли и сомнения по части чистоты и родственности крови упоминаемых мужиков. Я сейчас выдвину одну версию, и вы, может, согласитесь с моим  сомнением. Посудите сами.

       В родне этих сельских знаменитостей, с давних врем;н  и по наши дни, по всей видимости, произошло невообразимое количество разводов, как официальных, так и самого обыденного бегства мужей или жён от своих семей, венчанных и простых светских браков, зарегистрированных во всевозможных конторах и скреплённых большими печатями. 

       Их предки, дальние и ближние, частенько и сожитель… простите, проживали в гражданских браках. Кроме всего перечисленного, на пути течения жизни, под крышами домов, хатушек и убогих хижин с куренями и землянками их пращуров, находили приют и приёмные дети. Эти особи по достижении физического совершенства и наступления поры размножения, как и ДНКовские сыновья и дочери, внуки и внучки, а также братья и сёстры, давали потомство и увеличивали, таким образом, количественный состав основной фамилии. Поэтому… как вам теперь стало понятно, я и отказался от первоначального намерения написать и прорисовать генеалогическое древо, ввиду сложности выполнения данной затеи. 
    
        Я, конечно, честно вам признаюсь, особо и не поверил в рассказ древней селянки, хотя она мне  обещала в течение двух недель представить доказательства, в лице еще более древнего старца, в качестве  свидетеля. Мне  стоило  больших  трудов уговорить хранительницу родословных не делать этого, ибо я почувствовал, что если девяностолетний свидетель ударится в воспоминания, то может получиться так, что предки этих двух сельчан появились в безмолвном космическом пространстве даже раньше, чем на своей орбите начала вращаться сама Земля и появилось Солнце.

       А теперь я перехожу непосредственно к рассказу о самих селянах и почему именно они стали знаменитостями не только среди своих односельчан, но и жителей соседних тр;х деревень, одного села и двух хуторов. Почему люди в этих насел;нных пунктах чаще всего вспоминают о них, как будто о других нечего сказать. Почему  именно эти два человека возвысились своей известностью над всеми остальными: молодыми, пожилыми и старыми, а также над  праведниками и над грешниками.

       Для начала давайте-ка я вас с ними познакомлю, тем более что они сейчас сидят на скамье у забора под разлапистым кустом цветущей сирени и, повернувшись вполоборота друг к другу, о чём-то мирно беседуют. Представляю вам самого солидного мужчину всех сёл и деревень, которые расположены на десять километров на все четыре стороны света от их малой родины (места рождения).

       Павел Иванович Петров. Возраст – пятьдесят восемь лет. Образование среднетехническое. В колхозе он работал механиком на животноводческом комплексе. А когда колхоз имени пламенного революционера Дзержинского не выдержал осадного положения со стороны властных структур всех российских уровней, то Павел Иванович со своей специальностью оказался никому и нигде не нужен, ввиду того что на сотни километров вокруг их села колхозов просто не стало.

       Погоревав некоторое время, Павел Иванович и его домочадцы (жена и мать; сын участия не принимал по причине проживания во Владивостоке) собрались в один из вечеров на семейный совет и решили заниматься личным подсобным хозяйством. Что такое личное подсобное хозяйство? О-о, уважаемый (-ая), да вы же самый (-ая) счастливый (-ая) из всех живущих, если не знаете, что это такое. Поясняю.

       Личное подсобное хозяйство – это когда во дворе мычат коровы, тёлки и телята, хрюкают свиньи и поросята, гогочут гуси, квохчут куры, кукарекают петухи и крякают утки, а под ногами, куда ни ступи, неуклюже бегают гусята с утятами и шныряют вездесущие, неугомонные цыплята. Когда вы и вся ваша семья, не зная ни минуты покоя, пропахшие навозным запахом, который нельзя заглушить никакими духами, вынуждены работать в круглосуточном режиме, без выходных, проходных и праздничных дней. И запомните ещ;…

       Большое хозяйство, как известно, надо кормить, поить и воздавать всей дворовой живности почести и, добросердечное внимание. Только при надлежащем хозяйском отношении личное подворье может стать основным вашим кормильцем. Если же вы будете работать и относиться к пернатым и парнокопытным спустя рукава, тогда не видать вам в изобилии ни молока с мясом, ни яиц с шерстью. И вы никогда не сможете намазать на кусок белой булки, выпеченной из собственной пшеничной муки, толстый слой настоящего коровьего масла, чтобы попить чаю и тем более кого-то угостить. Теперь вы поняли, чем решили заниматься Петровы?

       А сейчас я продолжу описание тактико-технических, извините, тактико-физических данных самого Петрова. А то напомнил вам о его возрасте да как его имя с отчеством, и вс;. Для более ж близкого знакомства нужны подробные сведения, поэтому я возвращаюсь на исходные позиции.

       Петров Павел Иванович. Рост – на десять сантиметров выше среднего. Голова близка по всем параметрам к шару. Изреженный волосяной покров на голове коротко острижен. Окрас блондинистый. Густые брови чуть изогнуты. Глаза серые, с голубоватым оттенком, всегда прищурены. Ресницы белёсые и длинные. Нос прямой, а вот сама пипочка (кончик носа) чуть вздёрнута. Губы… как там у Челентано? О, чувственные. Подбородок круглый с едва заметной ямочкой. Ямочки имеются и на щеках. Они особенно заметны, когда Петров заразительно смеётся. Уши. Про них я чуть было не забыл. Так вот, уши у него маленькие и сильно прижаты к голове. При взгляде на них создаётся впечатление, что Павел Иванович вот-вот прыгнет. Ну, как это делают звери из отряда кошачьих. Плечи широкие и немного покатые. Грудная клетка объёмная, из-за чего Павел Иванович вынужден шить одежду на заказ.

       Что касается описания части тела от подмышек и до разветвления туловища на две ноги, то могу только отметить, что эта часть огромна и плотной консистенции. Не знаю точно, каков у него обхват места, где в молодости была талия, скажу только одно: ремня для поддержания его штанов на уровне пупка в магазинах нет, в связи с чем он пользуется услугами широких и крепких подтяжек (помочей). Ноги у него прямые и… ну, в общем, крепкие. Оно и понятно, на хилых ногах сто тридцать три килограмма своего веса носить бы он не смог. Что ещ;? А-а, размер обуви. Зимние ботинки сорок седьмого размера, а летние туфли сорок шестого. С обувью у Павла Ивановича, сами понимаете, всегда проблемы. Оно и понятно, где, в каком магазине можно найти такие «ласты»?
 
       Дополнительные сведения: любит хорошо поесть (большое тело требует больших энергетических затрат), из спиртосодержащих жидкостей предпочитает пиво, которого за один присест может выпить до десяти литров, смеётся тихо и приятно. Голос с небольшой хрипотцой по своему тембру находится между тенором и баритоном, характер спокойный настолько, что жена иногда даже на него обижается.

       – Ну хоть бы когда крикнул, – частенько жалуется она своей соседке. – Вс; молчит или улыбается.

        В общем, мужик солидный, сильный и спокойный. Да-а, ещ; Павел Иванович любит молоко, а головной убор носит шестьдесят второго размера. Особенно впечатляет его шапка, пошитая из меха рыжей лисы. Она скорее похожа на копну сена, чем на головной убор, так она велика. Ну вот, по-моему, и вс;, что можно о н;м вкратце рассказать для первого знакомства. Что касается его каждодневной жизни, его стремлений, желаний и потаённых надежд, то об этом будет поведано по пути следования по извилистым тропам повествования.

       А теперь о предполагаемом родственнике Павла Ивановича, который сидит рядом с ним под кустом цветущей сирени и является его собеседником. Хотя-а, подождите минутку. К ним подошёл их односельчанин, такой маленький и, можно прямо говорить, невзрачный мужичок.

        В связи с тем, что об этом человеке на последующих страницах я ничего рассказывать вам не буду, мы дадим селянам поговорить, а потом отпустим подошедшего без всякого знакомства с ним. Тем более что он начал прощаться. О-о, видите, гость беседующих соседей откланялся и пошёл вдоль по улице в известном одному ему направлении и по нужному только ему  адресу.

        Портретно-физиологические данные, а также и конституционные особенности сидящего рядом с Павлом Ивановичем его собеседника и соседа излагаю по стандарту и утвердившемуся порядку написания биографий и автобиографий.

        Иван Петрович Павлов. Русский, образование неполное среднее. Основная специальность – строитель, женат, детей двое, высок, худ и, в противоположность Павлу Ивановичу, резок как в движениях, так и в своих суждениях, и особенно в разговоре. Черняв, лицо продолговатое, глаза тёмные, солидность отсутствует (вес – семьдесят пять килограммов). Родился пятьдесят семь лет назад от времени нашего знакомства с ним. В настоящее время пенсионер, иногда шабашничает (подрабатывает) по своей специальности на мелких усадебных стройках как в своём селе, так и у соседей.

       Основные пристрастия: любит частенько выпить, после чего у него каждый раз появляется желание заниматься контрольно-воспитательной работой, а особенно по отношению к своей жене, потому как их дети со своими семьями живут в городе. Иван Петрович имеет не прерывающееся ни на секунду страстное желание, чтобы его спутница жизни во вс;м беспрекословно ему подчинялась и чтобы каждый раз, даже при выполнении чисто женской работы, спрашивала на то дозволения своего мужа, а по окончании представляла на проверку его зоркому оку и острому уму результаты своего труда. 

       Итогом его каждосекундного контроля в семье бывают частые столкновения различных точек зрения на выполнение какой-либо работы или на приготовление какого-то блюда. Ну вот хотя бы вчерашний случай на кухне.

       Валентина Николаевна, это его жена, готовила к обеду на первое борщ, на второе тушила картошку со свиными рёбрышками. Были у не; еще про запас каша из гречневой крупы, варёные всмятку куриные яйца, в холодильнике имелась колбаса домашнего приготовления, рыбные тефтели, купленные в сельском магазине, колбаса, привезённая из города, полкило сыра, ну и ещ; кое-что по мелочи. Такой запас  готовых продуктов и полуфабрикатов Валентина Николаевна имеет всегда, на случай, если е; муж вдруг начнёт «ковырять носом» (выражение самой хозяйки). Так вот. В момент, когда Валентина притушила газ под кастрюлей с борщом, чтобы он доходил на медленном огне до нужной готовности, в кухню заявился «шеф-повар» на общественных началах – е; Иван.

       – Что готовишь? – прямо с порога приступил он к допросу.
       – Ну, ты ж говорил, чтобы я сварила тебе борщ. Вот и варю. Заказал бы суп, сварила б супу.
       – Ага, угу, – проугукал и проагакал муж и подошёл к плите. – А ну покажи капусту. Как ты е; покрошила?
       – Порезала как всегда, – вытаскивая из кастрюли половником капусту, ответила Валентина.
       – Ты как порезала капусту?! Это слишком крупно! Я тебе уже десять лет объясняю и показываю, как надо её резать.
       – А вот это? – с язвительной усмешкой спросила Валентина и подняла на поверхность новую порцию капусты.
       – Ты что, издеваешься?!  – вскричал Иван Петрович. – Разве так мелко режут капусту! С тобой я никогда не поем настоящего борща и не поправлюсь, – с обидой проговорил он.
       – Стареешь ты, Ванчик, – вздохнула жена, назвав мужа присохшим к нему у односельчан именем. – Иди, иди. Не мешай.  В следующий раз я положу в кастрюлю кочан целиком. Тебе как, с кочерыжкой или без неё? А вообще-то, не толкайся на кухне. Обед будет готов, я тебя позову.

       После вот таких стычек Валентина частенько жалуется своим подругам на вспыльчивость мужа. Хотя она в какой-то степени и понимает его. Пенсия небольшая, а работы в селе нет никакой. Вот и командует, тем более что на стройке в городе е; Иван всегда был бригадиром…

       Слава Богу. Презентация героев данного повествования закончилась. Знакомство прошло в спокойной обстановке и без всяких  показушных мероприятий.

       Прежде чем приступить к рассказу о том, о ч;м задумывалось сразу, как только я написал заголовок… извините меня, но я должен вас предупредить, хоть мне это делать и неприятно. Но… в связи с отсутствием в моих карманах и на сберкнижке денежных сумм, фуршета, кои устраиваются во время презентаций, не бу-дет. Ещё раз прошу меня простить.

       А сейчас – кто хочет прочитать, да прочитает.

       Вам, конечно, интересно узнать, по какой такой причине эти два соседа вдруг стали известными сельской округе в радиусе десяти километров. Как ни странно, а на пьедестал известности их вознесла та самая солидность, о которой я говорил в самом начале этого рассказа.

       Для того чтобы стать знаменитостями в сельской местности, надо ими быть по-настоящему. Это в Москве на телевидении могут самого безголосого человечка, при помощи целой системы всевозможной звукозаписывающей аппаратуры и совершеннейших преобразователей, превратить в народного артиста  в один день. Павлу ж Ивановичу и Ивану Петровичу понадобились годы для того, чтобы о них заговорили повсеместно. И заговорили с улыбкой и даже с отечески-материнской и братски-сестринской любовью и уважением к ним. А это, поверьте мне, стоит многого.

       Восхождение соседей на сельский Олимп началось в давно прошедшие годы, когда Павла Ивановича иногда, по старой привычке, называли ещ;  Пашей – ему в ту пору было двадцать восемь лет, а Ивана Петровича кликали большей частью Ванчиком – этому минуло тогда двадцать семь.

        Павел к тому времени уже работал механиком в колхозе и начал усиленно поправляться, по причине чего мужики и некоторые, наиболее острые на язык  женщины частенько  подтрунивали над ним:
 
       – Ох и солидный же ты ста-ал, – посмеивались мужики.
       – Чем это тебя твоя Марина кормит, что ты полз;шь в разные стороны, как тесто на дрожжах? А может, тебе на пользу… ха-ха? – намекали женщины. – Гляди, а то она тебя раскормит, как колхозных быков, и сдаст вместе с ними на мясокомбинат, – смеялись они, имея в виду, что его жена работает зоотехником в цехе откорма крупного рогатого скота.

       К колкостям и подтруниваниям односельчан Павел давно уже привык и относился к нам;кам и явным переборам снисходительно и всегда с улыбкой.

       В пору, когда Павел ускоренными темпами наращивал солидность, Павлов Ванчик… простите, я тоже начал сбиваться, Павлов Иван в свои двадцать семь оставался таким же хлёстким и поджарым, каким он был по приходе из армии, хотя последние два года он уже работал бригадиром большой строительной бригады, о которой писали даже в газетах, и ему позарез нужна была, как он сам признавался Павлу, солидность. Ну обычный, хотя бы небольшой животик.

       – Понимаешь, Паша, я бригадир. У меня в бригаде шестьдесят человек, а я вс; как пацан. Надо мной уже девчата на работе смеются и грозятся  поставить на коллективный откорм. Солидность мне нужна.

       Жизнь молодых соседей перевернулась в один из летних дней, когда Иван был в отпуске и зашёл на животноводческий комплекс к своему другу, чтобы посмотреть, чем тот занимается, и можно ли им будет вечерком посидеть за кружкой пива в саду либо у него, либо у Павла. На его вопрос, где можно найти Павла Ивановича, работница комплекса показала рукой на открытые двери зернового склада.

       И надо ж было ему сразу идти в склад, в котором собрались рабочие комплекса и устроили поголовное взвешивание всех присутствующих на весах, на которых взвешивают зерно, муку и другие затаренные (в мешках) сельхозпродукты. Лучше бы он немного поговорил с молодой женщиной. А тут… пришлось становиться в очередь к этим чёртовым весам, в которой уже находился его сосед. Когда очередь дошла до них, первым встал на весы Павел Иванович. И как только он успокоился, а весовщик начал его взвешивать, то люди вначале приутихли, а потом разом все ахнули. Весы показывали сто тридцать три килограмма.

       Ахнули люди, и когда на весы взошёл и легковесный Павлов, потому как весовщику пришлось ополовинивать вес. При росте в сто восемьдесят два сантиметра Иван (Ванчик) весил всего семьдесят два килограмма. О взвешивании к вечеру знали уже все селяне, в том числе и  ж;ны наших героев.

       Вот с этого самого дня у Павла Ивановича и Ивана Павлова началось восхождение на высокую гору своей известности. Помогли же им туда забраться их жёны, «посадившие» своих любимых мужей на диеты. Павла Ивановича жена начала кормить диетическими блюдами, чтобы он сбросил часть солидности, Ванчика ж упекла жена на диету, чтобы поправился.

        Конечно, приготовлением диетических блюд в основном занимались ж;ны, дело мужиков заключалось в том, чтобы один (Иван) занимался обжорством, другой (Павел), наоборот, поедал  то, от чего через неделю у него начали дрожать колени и в голове что-то, а может, и кто-то, затикал, словно туда вставили часы, а последние два дня его подташнивало и перед глазами поплыли предметы, на которые Павел смотрел.

        Вечером по приходе домой Павел Иванович спросил свою жену о том, что чувствуют женщины, когда они беременны.

       – Паша, что-нибудь стряслось? – спросила та  и внимательно посмотрела на мужа.
       – Да нет. Это я просто так спросил, – усмехнулся Павел.
       – Павел, такие вопросы просто так не задают, – твёрдым голосом проговорила жена и ещ; раз, но уже более чем внимательно взглянула на притихшего мужа. – Может, ты нашкодил? Так ты скажи прямо.
       – Как нашкодил? – не понял Павел Иванович.
       – Как? А ты спроси у Андрея Коваля.
       – А чего его спрашивать? –  удивился Павел.
       – Да то! – вскричала жена. – Только не прикидывайся, что тебе ничего не известно.
       – А что мне должно быть известно? – передёрнул муж плечами. – Я работаю на комплексе, он работает начальником участка. Мы-то и видимся только на недельных планёрках.
        – Значит, не знаешь? Ха-ха-ха! А то, что Зинка-кассирша упала в конторе в обморок, ты тоже не слышал?
       – Ну и что-о? Ну упа-ла и упа-ла. Поду-маешь.
       – Да она грохнулась на пол, потому что ей уже ничего нельзя есть! – выкрикнула жена и начала нервно переставлять на столе посуду. – Её постоянно рвёт.
       – Подумаешь, её рвёт. Может, она что-нибудь съела?
       – Да беременна она от Коваля!

       – Успокойся, ну не у тебя ж раст;т живот, – усмехнулся Павел и посмотрел на жену. – Тебе, что ли, рожать? А Зинка и сама боевая девка, придумает, что делать и как жить дальше. Ты-то чего переживаешь?

       – Я не переживаю, мне жалко его жену. Верка уже вся извелась. Ох и кобелина ж ей достался. Говорила ей, когда она только начала с ним встречаться: «Гляди, Верка, Андрей кобелистый». У него до не; уже была целая куча девок. А теперь сама не знает, что делать. Бросать и уходить к матери… э-э, дуры мы бабы, – Марина резко взмахнула рукой и посмотрела на своего мужа так, как будто впервые его увидела. – Подожди, а ты-то чего спросил за тошноту?


       – Да успокойся. Ты меня своими диетами довела до того, что меня начало уже тошнить, как будто я забеременел. Я сам скоро начну падать от недоедания. У меня уже ноги трусятся и перед глазами ч;ртики бегают. Я уже забыл, когда нормальный сон видел. Каждую ночь одно и то же: буханки хлеба, жареные куры и кучи колбасы. Ма-ри-на, ну будь милосердна, ну хоть один раз в неделю дай мне поесть вволю. Я до твоей диеты поднимал одною рукою полный мешок зерна, а теперь и половины не осиливаю. Меня ноги уже еле носят.

       – Терпи, Петров, – отвечала голодному мужу жена. – Красота требует жертв. Через полгода ты у меня станешь, как Аполлон. Тебя начнут показывать по телевизору, и у тебя будут брать интервью журналисты. Так что терпи. Это поначалу хочется есть. Через месяц ты привыкнешь.
       – Марин, ну есть же хочется, – молил Павел…

       У Павлова вс; было наоборот. Его жена после того злополучного взвешивания и усмешек людей, что она его не кормит, посадила мужа на такое кормление, что Ван… Иван вначале даже обрадовался и начал заходить часто на городской рынок, для того чтобы присмотреть себе брюки большего размера против тех, которые он уже носил.

       По прошествии тр;х дней после начала усиленного питания Иван вечерами, незаметно для жены, начал обмеривать свою талию. При каждом обмере он тихо вздыхал, подходил к зеркалу и, развернувшись к нему боком, внимательно разглядывал свой профиль, а в особенности живот. Результаты откорма его не радовали.

       Месяц спустя, при очередном обмере, Иван с возмущением увидел, что его живот (талия) как был восемьдесят три сантиметра, так и остался. Объем увеличивался на короткое время только после обильного обеда, однако дополнительные сантиметры держались до посещения туалета, после чего живот вновь входил в свой прежний размер.

       – В туалет, может, надо реже ходить? – пришла Павлову однажды мысль.

       Попробовал. Не получилось. В один из дней он дотерпелся до того, что потом пришлось бежать сломя голову.

       – А может, его надо всегда держать вот так? – сделал он глубокий вдох и надул живот наподобие шара во время одного из разглядываний себя в зеркале.

       Отражение, однако, его не порадовало. Вместо солидной фигуры, Иван увидел себя с надутым животом, похожим на солдатскую каску.

       – Тьфу ты! – зло воскликнул Иван Петрович. – Надо спросить у Павла, что он ест, чтобы… не-ет, он слишком толстый. Надо, чтобы было килограммов… – Павлов подумал и пришёл к выводу, что центнера ему, пожалуй, хватило бы.

       Может, откорм, который Иван принял было с радостью, продолжался бы и дальше, но всем известно, что излишества в любом, даже, казалось бы, в самом простом деле приводят к непредсказуемым последствиям. Так получилось и у Ивана.

       После сытного ужина он каждый раз с трудом засыпал. И если его соседу Павлу Ивановичу снились от недоедания горы всяких вкусностей, то Ивану не давали спать страшилища и кошмары, а утром он вставал всегда помятым, невыспавшимся и раздражённым.

       К концу второго месяца, когда талия у Ивана увеличилась на… целый сантиметр (может, при обмере чуть поднадулся), он попросил жену дать ему отгул за прошлое переедание, хотя бы дня на три. Однако жена была неумолима.

       – Валентина, ну сжалься, дай хоть дня на два, ну на один, – просил он каждый раз, как только садился за стол завтракать или ужинать. – Не могу я уже больше по стольку есть. У меня живот трещит, как переспелый арбуз, и в туалет начал ходить по два-три раза в день. На работе уже смеются. Мне ж работать надо, а после такой кормёжки даже приседать трудно.

       Иван мог бы сделать для себя отдушину во время обеда на работе, и он на это возлагал большие надежды, но Валентина и тут нашла выход. Она поехала на стройку (до замужества они работали вместе) и попросила свою подругу присматривать за ним, чтобы он ничего не выбрасывал и не отдавал собакам, которых на стройке было великое множество. В общем, за Иваном, за его полноценным питанием, был установлен почти круглосуточный контроль.

       – Я тебя вс; равно раскормлю, – пообещала ему жена. – Чтоб в селе не говорили, что ты у меня жив;шь впроголодь. Будет у тебя живот, который ты так хочешь иметь. Раз тебе нужна солидность, тогда терпи и ешь.

       Мужики терпели три месяца. После очередного взвешивания оказалось, что Павел Иванович лишился двух килограммов, а Иван Петрович поправился почти на полтора.

       – Да не горюй ты, – утешал Ивана Павел.
       – Ты знаешь, Павло, я сейчас за один день поедаю столько, что мне этой еды год назад хватило бы на три дня, – жаловался тот соседу. – А результат нулевой. Ну хоть бы чуть-чуть, – хлопнул Петрович по своему животу. – Ты вот что на обед съедаешь? – поинтересовался Иван у Павла Ивановича.

              Петров перечислил вс;, чем его потчует жена в течение дня, и посмотрел на своего соседа.

– И это вс;? – удивился Иван. – Да я съедаю в два раза больше, и ничего. Другой раз из-за стола еле вылезаю, живот чуть не треснет, – Иван Петрович опять хлопнул себя по своей «солидности». – Как в мешок без дна, – усмехнулся он.
       – Слушай, – оживился Павел Иванович. – А может, у меня более совершенный организм?
       – Как это? – не понял Иван.
       – Ну как. У меня больший КПД переработки пищи. Понимаешь? Ну, пищу перерабатывает организм лучше, а отсюда и усвояемость. Ты сколько раз ходишь в туалет? – поинтересовался Павел. – Я имею в виду в сутки.
       – Три, минимум два.
       – О-о, а я один раз. Значит, твой организм пищу…

       – Так ты же ешь меньше меня в два раза, – перебил Павла Иван. – А то, что ты ешь, разве можно назвать пищей. Я удивляюсь, что ты ещ; живой до сих пор, – засмеялся Иван. – От твоей диеты я бы уже давно ноги вытянул. Овощи. Хм! В гробу б я их видел. Мой поросёнок и то любит, чтобы ему кашки дали. Я тебе, Павло, признаюсь, я если мяса не поем, то мне в постели делать нечего. Жена это смикитила, ещё как только мы поженились. Смотрю, а она мне на завтрак, в обед и на ужин кладёт по большому куску мяса, спрашиваю:

       – Зачем мне столько много?
       – Ешь, ешь, – говорит. – Тебе надо, ты мужик…
       – Иван, а ты в каком положении ночью спишь? – как бы спохватившись, спросил Павел.
       – А что? – удивился тот вопросу.
       – Ну на чём: на спине, на боку или на животе?
       – Хм, я предпочитаю на животе, – помолчав некоторое время, видимо, вспоминая свою ночную позу,  ответил Иван и посмотрел на Павла.
       – Тогда всё понятно.
       – Что понятно? Ты говори, чтобы и я понял.
       – У тебя нет живота, потому что ты спишь на н;м, – засмеялся Павел. – Как же он у тебя будет расти, если ты на н;м спишь? Тебе надо спать на боку, а лучше всего – на спине, – посоветовал Петров другу. – Ему сво-бо-да нужна.
       – А ты как спишь?
       – Когда я был … – вздохнул Павел, – как ты, я тоже спал на животе, а потом как-то незаметно начал спать на спине, и вот… – Павел Иванович погладил себя по объёмной талии.
       – Так ты спи теперь на н;м,– показал Иван на живот соседа. – Может он поменеет?

       – Пробовал. Ничего не получается, – вздохнул Павел. – Когда я ложусь на живот, то он у меня расползается в разные стороны, почти на всю ширину кровати. Да и утром его потом собирать в кучу плохо, – засмеялся он.
 

       …Годы шли. Желания Павла Ивановича похудеть, а Ивана Петровича поправиться стали известны не только их односельчанам, но и жителям близлежащим с;л. Постепенно люди при встречах с ними, вместо приветствия, начали задавать каждому из них один тот же вопрос: – Что нового? – На что Павел и Иван отвечали: – Вс; по-старому.

       При каждой же своей встрече Павел Иванович и Иван Петрович рассказывали друг другу о том, как у них продвигаются дела в исполнении их желаний. Вообще-то, у Павла Ивановича желания сбросить вес не было. Этот вопрос больше волновал его жену. Со временем эти беседы пополнялись новыми вопросами и ответами. С годами у них менялись диеты и продукты, используемые для приготовления блюд, но результаты… 

       Заработав пенсию, Иван Петрович частенько летними вечерами выходит обнажённый до пояса на свой огород и, прохаживаясь по меже, при каждом удобном случае подставляет лучам заходящего солнца свою «солидность», похожую на солдатскую каску.

       Он нежно гладит живот руками, вздыхает и не теряет надежды, что хоть и на старости лет, но он вс;-таки добьётся своего. И тогда уж точно он купит костюм, в котором брюки будут иметь пояс в сто десять сантиметров, а пиджак не будет больше болтаться на н;м. как на колу.

       Павел же Иванович, после развала их колхоза, плюнул на все диеты, потяжелел ещ; на пять кило и теперь…

       – Да не хочет он никаких диет, – поясняет иногда его жена своей соседке, когда та напоминает Марине о солидности её мужа. – Он и раньше был против них. Я то боролась, а теперь…  чего мучить человека. Да и возраст уже не тот.


                «КАПИТАЛ» ТОЛЯНА ЛЫСОГО

– Фу-уф, наконе-ец-то све-рши-ило-ось! Я свобо-ден! – вскричал  сверхрадостно Лысый Колян.

 Ох, простите. Не Лысый Колян, а Лысаков Николай либо Николай Лысаков. А Лысый Колян – это, скорее, его внутривидовая кличка, в среде ему подобных. Ну, Бог с ними, я имею в виду тех, кто его (Николая Лысакова) так зовут. Им, знаете, может, даже и виднее. Лысый да Лысый. Может, всё это потому, что у него голова похожа на коленку? Ну, это, опять же, они – Коляновы соратники и сподвижники.  Я же буду его называть уважительно, корректно и почтительно: Николай Лысаков. А если подвернётся какой-нибудь, ну вдруг, торжественный момент, то ещё и буду к его имени добавлять отчество.

Конечно, могут и у меня происходить сбои, как-нибудь возьму да и ляп… ой, назову его Коляном, ну это так, по ошибке. А в основном же я буду называть его Николай… а как же отца-то звали, дай Бог памяти? Забыл. Ну да ладно, по ходу дела вспомню или кто подскажет. Главное, чтобы было намерение.

– Сво-бо-де-ен! – хотел было прокричать во всё горло Лысаков Николай, но сделал это тихо, почти шёпотом.



Не будешь же орать во всю улицу, когда вокруг ходят толпы людей, хотя один раз в жизни можно было бы и прокричать. Когда ещё такой подвернётся случай? Да теперь уж и вряд ли он произойдет. Не будет у Лысакова уже такого дня.

Николая от радости, величайшей душевной радости, прямо распирало, рвало на части. Он готов был взлететь и даже поднимался на цыпочки, но, вероятно, для отрыва от земли ему не хватало высоты. Ему надо было разбежаться и подпрыгнуть. А там уже всё могло произойти. Николай мог и взлететь, если у него хватило б подъёмной силы, которая в данный момент подпитывалась энергией радости, мог, конечно, и… просто плюхнуться на землю. Но Лысаков Николай опять же не решился даже немного пробежать. Раньше, да что там раньше, вчера, позавчера и неисчислимое множество раз во все предыдущие годы он ведь бегал, да ещё и как бегал. Во время таких забегов его редко кому удавалось изловить. Шустрый был Николай Лысаков. А тут как-то стушевался. И, представляете, произошло это с ним в первый раз во всей его жизни. Но после целой минуты тягостного состояния Лысакова Николая опять начало распирать от нахлынувшей безмерной радости.

– Наконец-то дождался! Столько лет мучиться – и вот на тебе. Вот оно, это время, наступило – плавно, как по тихой речной воде, плыли в голове Николая мысли, вливая в циркулирующую по всему телу кровь адреналин и ещё какие-то, неизвестные не только ему, но и мне, вдохновляющие на великие подвиги стероиды, а также весь перечень известных нам, и в особенности медицинской науке, витаминов.

Короче, Николай Лысаков был весел и чрезмерно доволен. Плохо было одно: своей новостью и чрезвычайной радостью Николаю пока не с кем было поделиться. Вокруг него туда-сюда сновали незнакомые люди, которым было безразлично, что творится в душе у Ко… Николая. Они проходили мимо с таким видом, как будто он был прозрачнее воздуха. Ну хоть бы кто-нибудь взял да и спросил, почему так весело и богато выглядит Николай Лысаков. Нет – шмыг, шмыг, шарк, шарк. Мало того, что не спрашивают, они (люди) ещё и отворачиваются в другую сторону от идущего им навстречу переполненного радостью человека. И вдруг!

– Ко-го-о  я-а  ви-жу, Коля-ан, дру-уг! – раздался громкий и резкий оклик идущего навстречу Лысакову его сподвижника по марафонской дистанции жизни, друга и собу… простите, я сейчас чуть не сказал нехорошее слово, – правильнее будет назвать идущего навстречу Николаю его собрата  по многим жизненным начинаниям. – Колян, ты-ы? Скока ле-ет! Скока зи-им! Коля-ан, дру-уг!

Лысаков, услышав до боли в сердце, до коликов в поджелудочной железе и до повышения кислотности в желудке знакомый голос, вздрогнул, а после того как увидел своего закадычного и неразлейного даже самым ливневым дождём друга, так обрадовался встрече с ним, что чуть не растянулся на тротуаре, споткнувшись о приподнятую плитку. Спасибо, что друг подошёл к этому времени близко, и Ко… Николай, раскинув руки в стороны, упал в его объятья всей тяжестью своего тела. Не сделай друг одного лишнего шага, лежать бы Лысакову на плиточном тротуаре, на виду у всех прохожих. А так получилось весьма и весьма трогательно. Встретились два со… друга и теперь обнимаются. Это ведь не запрещено. Вон, наш президент, часто обнимается даже с самыми заклятыми врагами. А тут, считай, что нос к носу встретились друзья.

Пока друзья обнимаются и разглядывают друг друга после «скока лет и скока зимней» разлуки, я попробую быстренько вам их представить.

Колян. В переводе с уличного на понятный нам язык, означает, что в паспорте мужчины среднего роста, худосочненького телосложения чёрными чернилами написано… чтобы мне не повторяться, посмотрите третью строку, в самом начале данного повествования. Я только могу добавить, что в этом самом главном опознавательном документе написано, что у Николая Лысакова отцом является Прохор Иванович. Ну Иванович нам особо не нужен, а вот имя Прохор давайте мы на всякий случай запомним, вдруг да пригодится.


Таким образом, главным нашим героем является Лысаков Ко… вот, чёрт побери, Колян, да Колян, засядет же в голову. Таким образом, главным нашим героем является  Лысаков Николай Прохорович. Фамилия, имя и отчество, как видите, вполне солидные и по-русски простые, но в то же время запоминающиеся и звучные.

А теперь я со спокойной совестью могу продолжить описание внешности и характера, а также других особенностей, отличающих господина (товарища) Лысакова от других субъектов рода человеческого.

Нос у Николая Прохоровича немного смахивает на морковку, само лицо чуть припухшее и давно не бритое, как у Абрамовича или Резника. Первый, поговаривают, вроде как англичанин, а второй… что-то связано с Испанией. Но одновременно людская молва утверждает, что они оба, и Абрамович, и Резник, выходцы из наших российских краёв. Ну Бог с ними, они там, а мы тут.

 Дальше по портрету Николая. Брови у него белёсые и редковатые. В молодые годы, когда Лысаков только начинал понимать, что людская популяция на Земле делится на два пола, голова у него была покрыта тёмным волосом, который с возрастом куда-то незаметно, в общем… пропал, исчез, сгинул. И последние пятнадцать лет Николаю Прохоровичу уже не нужны шампуни от перхоти, как не нужен стал и парикмахер, чем сам Николай оказался весьма доволен. Экономия денег в наше время – дело важное, необходимое и святое.

И напоследок – коротко о некоторых чертах характера и его поведения. В суждениях и во время разговора Николай Лысаков резок  и суетлив, чужих мнений не признаёт, часто подмаргивает правым глазом, почёсывает затылочную часть головы и шмыгает носом. Походка «морского волка», хотя моря отродясь не видел. За годы жизни приобрёл два порока – любовь к спиртосодержащим жидкостям и… «дай курнуть».

– Коля-ан, друган, ты где про-па-дал два дня-а? Бра…
– Таля-ан, – перебил друга Лысаков.

О! Теперь я могу представить вам Толяна, кореша, другана и братана, хорошо знакомого нам Ко… Николая Прохоровича.

Толян, в переводе на чисто русский язык, означает, что другана, братана и кореша Николая зовут Анатолием. Роста он среднего. По остальным параметрам он является почти копией своего друга, с той лишь разницей, что на голове у Анатолия красуется реденькая пепельная шевелюра. На небритость его лица внимания обращать не будем.

– Толя-ан! – воскликнул ещё раз Николай и ткнул другу под нос маленькую книжечку. – Ты погляди, что мне щас дали! Погляди. Видишь? О!

– Бра-та-ан, да дай-ка ж я её разгляжу лучше. Взяв книжечку, Анатолий начал медленно читать: – Пен-си-он-ное  удо-сто-ве-ре-ние. Ни хрена себе! А что ж ты молчал? – укоризненно спросил Анатолий Лысакова. – Я вот, как через полгода получу такую книжку, так сразу приду к тебе с пузырём, – твёрдо и в то же время с обидой пообещал Толян. – А ты-ы…

– Да мне ие тока вручили. Я иду щас из пенсионерского дома, – начал оправдываться Николай за задержку информации о получении столь важной в жизни каждого российского человека зрелого возраста книжки.

– Так ие ж надо обмыть! – воскликнул Анатолий и, расплывшись в широченной улыбке, прижал Коляна (Николая) к себе и несколько раз похлопал по спине. – Да это ж такое дело, что надо нам с тобою…  это ж… такое … такая …ну, сам понимаешь… – взволнованным и душевным голосом произносил трогательную почти речь Толян. – Нам с тобой надо прямо щас посидеть, обмыть… надо отметить.


Предложение друга Лысаковым было встречено с должным вниманием и даже с каким-то сердечным трепетом.  Ибо только настоящий друг и товарищ мог так искренне порадоваться  за него, Николая.

С момента встречи со своим другом Николай Прохорович почувствовал, что он наконец-то стал самым счастливым человеком. Мало того, что теперь есть с кем посидеть и отметить важное в его жизни событие, так ещё и появилась возможность  от всей мужской души всласть наговориться. Как-никак они не виделись целых два дня, а за это время произошло столько всего, что за один присест и не расскажешь.

– Пошли, Толян, пошли. У меня ту-ут, – Николай Прохорович похлопал по подолу своей куртки, – есть заначка. Пошли. Жены дома нет и ещё не будет два дня, так что можно будет спокойно посидеть, – с теплотой в голосе проговорил Николай и погладил по спине друга. – Пошли, тока надо зайти в магазин. Ну, сам понимаешь… то да сё. У меня там, – Николай Прохорович махнул куда-то рукой, – было два глотка, так я… там жа (в пенсионном фонде района) на трезвяк объегорят, как пить дать. Режут пополам. Пошли в магазин.

Через полчаса Николай Прохорович и его лучший со… друг Анатолий уже сидели за по-мужски сервированным кухонным столом в квартире Лысакова.

– Ты особо не переживай, – успокаивал хозяина Анатолий. – Пузырь у нас есть, закусон тоже. Нам с тобою, что, много надо? Да, если по-правде, то я и не люблю, ты знаешь, когда на столе навалено всего больше чем до хрена. Главное – на столе что? – подмигнул гость, товарищ и братан Лысакову. – Пра-ви-ль-но, – и Анатолий любовно погладил бутылку водки. – А это, – он махнул на селёдку, картошку и хлеб, – э-то … так, давай, наливай.

После первой стопки Анатолию вдруг захотелось ещё раз взглянуть на «Пенсионное удостоверение» своего друга.

– Колян, а дай-ка я ещё раз гляну на твою книжку, – попросил он. – Я ж тоже пойду на пенсию. Дай-ка мне подержать ие в руках. Как она… ну, это…

– А я уже ие спрятал, чтоб не потерять, а то, знаешь…

– Ну дай подержать хоть чуть-чуть. Да и вообще, она должна лежать вот тут, – Анатолий ткнул рукой на свободный от закуски угол стола. – Мы с тобой что обмываем, книжку? Значит, она должна быть тут. Ты видал, как награды обмывают? Их даже в стакан или в кружку, прямо в водку окурнают, а ты… спря-атал. Куда она денется.

Новоиспечённому пенсионеру ничего не оставалось делать, как подчиниться. Через короткое время Николай положил на стол пенсионное удостоверение и ещё какую-то толстую потрёпанную книжку.

– О, гляди, щупай. Можешь даже на зуб попробовать.
– А это что? – показал Анатолий на объемную книжку. – Это чей… ты что, начал читать библию?
– Ха-ха-ха, библия. Да это ж моя «Трудовая книжка». Толян, какая библия? Это, скорее, ну этот… – ничего не придумав, Николай махнул рукой и присел на табурет.

– Это твоя «трудовая»?! – искренне удивился гость. – О-о! – воскликнул он и взял в руки описание трудовых подвигов своего друга. – Колян, так она у тебя… так это … у-ух, ну… прямо «Капитал» Карла Маркса. Ты видал такую книжку?

– Не-е, – откровенно признался Николай.
– Твою «трудовую» надо в эту… ну, в книжку с рекордами. Вот это да-а. И сколько ж ты оттирпужил (проработал)? Ты в каком году начал работать?
 – А глянь, там всё написано, – кивнул на книжку Николай. – Я начал работать, когда мне исполнилось семнадцать лет. Это ж ты десять классов закончил, а я после девятого пошёл в ученики слесаря в автобазе. Надоело мне тогда учиться.

– Подожди, остановись. Давай-ка мы с тобой сделаем по одному за твою «трудовую». За твой «Капитал», Колян. Эта книжка заслужила того, чтобы за неё выпили. За «Капитал»!

Пока Николай с Анатолием выпивали и закусывали, у них созрела одна мысль и, представьте себе, мысль довольно оригинальная, как по своему содержанию, так и по сути. А подал идею осмысленной выпивки Анатолий, он вообще на всякие выдумки более горазд, чем Николай, хоть тот уже и получил пенсионерскую книжку и должен на целых полгода ( Анатолий только через этот отрезок времени пойдёт на пенсию) быть мудрее своего друга, однако ж получилось всё наоборот.

 – Колян, а давай-ка мы с тобою поднимать… выпивать по одному за каждые твои десять лет, этой… ну этого… вкалывания. В общем, десять лет пролистываем и… по одному.

– Ха-х, десять… согласен. Начинаем. Та-ак. О! пошли. «Трудовая книжка», – начал читать сам пенсионер. – Лысаков Николай Прохорович. Год рождения – одна тысяча девятьсот сорок седьмой. Дата заполнения «Трудовой книжки» – десятого июня этого же года…
– Ка-ко-го  го-ода? – удивился Толян.
– Что, какого? – не понял Лысаков.

– В каком году тебе выдали «Трудовую книжку»? Родился в сорок седьмом, и книжку ему выдали в этом же году. Может, её выписали ещё до твоего рождения? Прочитай в самом низу. Читай, что там написано.

– Десятого июня тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года, – прочитал Лысаков.
– Во-о, теперь правильно, а то – этого же года, – довольный своим вниманием, проговорил Анатолий. – Читай дальше.
– Сведения о работе, – начал было Лысаков.

– Дай сюда, пенсионер. Сведения о работе, – передразнил Толян своего друга, а теперь ещё и пенсионера. – О! Автоколонна номер 1146 города Белгорода. Десятого июня шестьдесят четвёртого года ты был зачислен учеником слесаря. Приказ номер и так далее. Через три месяца тебе присвоили второй разряд, а ещё через пять – третий. Через год ты уволился и поступил работать на завод «Энергомаш» в четвёртый цех слесарем уже четвёртого разряда. Колян, а давай-ка мы с тобою выпьем за молодого слесаря. Мне кажется, что он, ну, то есть ты, тогдашний, заслужил, чтобы мы с тобою сейчас выпили. Ты такой прыжок сделал, что я даже завидую тебе. Гляди. В автобазу ты пришёл… ну совсем никакой, а тут… р-раз, и за один год до четвёртого разряда. Давай выпьем за тебя, друг мой Колян. Ты заслужил. За тебя!

После проникновенной речи друга у Николая Лысакова неожиданно повлажнели глаза и он начал чуть-чуть покашливать, это он сделал нарочито, чтобы не выдать своё волнение. Если бы он этого не сделал, то скупая мужская слеза по щеке обязательно побежала бы. А так обошлось пока без всяких всхлипываний.

– Спасибо, друг, спасибо, Толян, – проговорил  прерывистым голосом Николай. – Спасибо.

Лысаков никогда не думал, что простые слова друга могут так сильно потревожить его душевное состояние. Он плотно сжал губы, похлопал, как модельная дива, ресницами и с благодарностью посмотрел увлажнёнными глазами на Анатолия, после чего шмыгнул носом и медленно выпил всё, что было в стакане. Поставив стакан на стол, Николай крякнул и резко взмахнул рукой, в знак того, что «Валуйчанка» пошла прямиком, без всяких там задержек, точно по проторённому пути.

– У-ух! – выдохнул он. – А дальше, что там у меня? – спросил Николай Анатолия.
– А что, тут у тебя было три года армии. Так и написано: «Служба в Советской Армии», со второго декабря шестьдесят седьмого года по двадцать третье  декабря семидесятого. И у меня по этому поводу есть предложение выпить за защитника Отечества. Идёт?  Поехали.

Теперь уже крякал и ухал Толян (Анатолий), что тоже означало  спокойное и довольно быстрое преодоление «Валуйчанкой» проторённого пути уже у друга Николая.

– А вот тут, – Толян ткнул пальцем в «Трудовую книжку», – ты, братан, сделал харо-шай выбор. Ты учился на электрогазосварщика, а после окончания курсов пошёл работать на стройки коммунизма. Вот на этих самых стройках, ты помнишь, друган, как мы с тобою встретились? – шмыгнул носом Толян. – Помнишь? Ты работал сварным, а я каменщиком, а потом и я научился варить. Помнишь, братан, как мы с тобою строили социализм? И мы его с тобой построили. Об этом говорил даже Леонид Ильич Брежнев. Что ты всё молчишь? Ты что, не веришь, что мы с тобой построили тогда социализм? Колян, ты что? Ты чего? – взволнованно спросил Анатолий Николая и тронул его за плечо.

– Жалко.
 – Кого тебе жалко? – не понял Анатолий.

– В бутылке осталось совсем мало. Водки осталось мало, а ты так стал хорошо говорить. Ты всё правильно сказал, Толян. Где тока мы с тобою не были и что тока мы с тобою не строили. На заводе новые цеха строили?

– Строили, – подтвердил Анатолий.
– Во-о. А эту чёртову, ну, на хлебной базе. Ну, эту, что гу-у-у-у, она потом сгорела. Ну, что кукурузу сушили?
– А-а, сушилку? Там всех тогда к ней начальников собирали со всей области. И она что, сгорела?
– Сгоре-ла, – махнул рукой Николай. – Она сгорела после них дня через четыре.

Анатолий было предложил тост за упокой сушилки, но Лысаков с ним категорически не согласился, ссылаясь на то, что в бутылке осталось совсем мало и им не хватит на более достойные тосты.

– Понимаешь, Толян, если мы с тобой щас выпьем за эту чёртову сушилку, так у нас же ничего не останется. Глянь, скока тут, – Николай взял бутылку и слегка её встряхнул. – Видишь? Давай посидим чуть-чуть, а потом… – он махнул рукой и шмыгнул носом. – Ты читай дальша. В этой книжке… тут, – он ткнул указательным пальцем в книжку, – за меня всё написано. Как я работал, ка-ак ра-бо-тал, а они, паразиты… обсчитали…  – всхлипывая, проговорил Николай.

– Колян, успокойся, давай лучше выпьем. Мы заслужили, – предложил Толян, чтобы увести друга и братана от горестных воспоминаний, которые начали его тревожить. – Давай выпьем, но тока по чуть-чуть. Наливать буду я, а то ты плохо разливаешь. Да тебе нынча и нельзя работать. Ты должан теперь отдыхать. Стока лет отутюжить. Давай, братан, за тебя.

Однако замысел Толяна – увести новоявленного пенсионера от горестных воспоминаний – не удался. После небольшой порции водки Колян совсем чуть не расплакался навзрыд.

– Толя-ан, а за что они нас с тобою тогда выгнали? Ты помнишь? Мы ж с тобою так работали.
– Откуда выгнали? – не понял Толян, запихивая в рот кусок хлеба. – Ты закусывай, а то мы с тобою и не прочитаем твой «Капитал». Закусывай, закусывай.

– Нет, ты мне скажи, за что они нас тода выгнали с работы? – не унимался Лысаков. – Идите, мол, мужики, на все четыре. А бригадир! Вместе выпивали… нет, Толян, ты помнишь?

– А мы от них сами ушли, – усмехнулся Анатолий. – На поруки возьмём, на поруки возьмём. Да на… нам ваши были поруки, – не выдержал уже Толян. – Тут вот у тебя и записано: «Уволен с работы по собственному желанию согласно поданному заявлению, статья сорок шестая». И всё это подтверждается подписью начальника отдела кадров, да ещё и печать тут большая стоит. Во, глянь и успокойся. Козлы они все. Мы, что, с тобою пропали? Во, сидим, живы и здоровы, а кто печати ставил, того уже нету. Подумаешь, отметили день рождения. Ну сгорел вагончик. Ну и что? Он всё равно был уже старым. А бригадирские бумаги, – Толян махнул рукой. – Да я даже щас могу написать их целую кучу. Да нам с тобою потом на шабашках было даже лучше. Лето работай, а зиму отдыхай, хоть на печи лежи, а хоть книжки читай. Да если бы не участковый, мы бы уже тогда катались на «мерсах». Тунеядцы, тунеядцы. Сами они тунеядцы! – выкрикнул  Анатолий.

– Толя-ан, а как было хо-ро-шо. Ты по-мнишь колхоз, как его называли? Ну, где мы с тобою бара-на спё-рли. Во-о была умора. Всю неделю шашлыки. А какой у бабки самогон был. Ха-ха-ха, – засмеялся Колян. – А до Горбача нам с тобою было лучше, нас было мало, а как пришёл этот меченый, дак нашего брата стало, как блох у собаки. Мы ж с тобой до Горбача катались, как эти… в масле. Это ж он, зараза, напридумывал разной дребедени. Козёл меченый.

– Колян, а чего тогда наши бабы на нас узъелись? – неожиданно вспомнил о жёнах Анатолий. – Твоя дак… эк, ык, – икнул Толян и вытер подолом рубахи набежавшие слёзы. – Паразитка она у тебя, заладила: ЛТП да ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков). За что она хотела туда тебя упечь? Какой же ты… ты ж под заборами не валялся, как некоторые? Не ва-ля-лся, – ответил сам себе Толян. – Денег ей, наверно, было мало. Дак ты ж целыми кусками приносил. Куда она их девала?! Вот стерва.

– Толян, ша, – поднял вверх руку с выставленным указательным пальцем Николай. – Ша. А то нам… если она. Ша.

– По-ня-ал, – согласился с убедительными доводами закадычного друга Толян и развёл в стороны руки. – Сижу тихо.

– Там у нас есть по чуть-чуть или уже… – показал Лысаков на бутылку. – Глянь, она к тебе стоит ближе.

– А что тут… осталось по одному глотку, – сдвинув брови и прищурив глаза, Толян поднял бутылку и показал её молодому пенсионеру. – А кто ж это тут покомандовал? – как бы удивлённо проговорил он и громко рассмеялся. – Коля-ан! – воскликнул он. – Мы её это… р-раз – и в дамках. «Валуек» не-ту-ти. Давай по грамулику.

Выпив последние, можно сказать, капли водки, Толян и Колян начали медленно листать «Трудовую книжку».

– Братан, давай мы с тобою посчитаем, где мы работали, – предложил более трезвый Анатолий своему другу. – А то ж есть кадры, что, как устроится на одну работу, так и до самой пенсии сидит на ней безвылазно. Давай?
– Да-ва-ай, щи-тай, а я б-буду пальцы  загинать, – согласился изрядно поддатый Лысаков. – Д-давай.
– ПМК (передвижная механизированная колонна), – начал читать Анатолий.– Ты загнул палец?
– З-загнул, во, гляди, – показал Лысаков другу подогнутый мизинец. – Я его б-буду держать, штоб вон не разогну-лси.

«Сельхозхимия»… Колян, ты помнишь, как в этой вонючей конторе нас направили учиться на трактористов, а потом мы с тобою пять лет подряд поднимали с коленок наши колхозы и выращивали высокие урожаи? И главное, куда ни придём с тобою работать, а в отделе кадров сразу записывают, что мы трактористы. Во хренатень была.

– Помню, помню, – засмеялся Лысаков. – Я в колхозе имени… этого… ну садовника… Мичурина, – вспомнил Николай. – Ты ж помнишь, как я там на тракторе перевернулся. Трактору хана, а мне хоб хны, – махнул рукой Прохорович. – Я, наверное, в рубахе родился. Читай дальше.

– «Сельхозтехника», – начал Толян путешествие по тернистому пути трудовых свершений своего друга и товарища. – Завод строительных материалов, райпотребсоюз, почта, котельная, колхоз имени Мичурина, ЖБИ (завод железобетонных изделий), а тут вот про какую-то железную дорогу написано. Братан, так мы ж с тобою вместе работали в этих конторах, – удивился Анатолий. – Ты пальцы согинаешь?

– Ага, согинаю. Т-тока их у меня на р-руках мало. Я уже один на ноге согул. Толян, а те, где раньше раб-ботали?

– Те работы посчитаем потом. Давай дальше. Во! Свеклопункт. Ты помнишь, как мы там с тобою упирались? А он (директор), гад, взял и выгнал нас, да ещё и втюхал нам статью, о! Статья номер тридцать три, а в скобочках стоит: «за пьянку на рабочем месте». Я ж ему, козлу, помнишь, как говорил? Помнишь? Возьмите, мол, нас на поруки. А он, помнишь, что сказал, козёл? Это при социализме брали на поруки, теперь мы сразу выгоняем. Колян, Коля-ан, ты что? Не голоси. Нас тогда никто не выгонял с его паршивого двора, мы с тобою сами ушли. А что написали в книжку, так это всё… Мы после его статьи ещё работали. О! слышь. Во. Колхоз имени Свердлова. Тут мы с тобою были коровьими ковбоями. Ты помнишь, скока мы с тобою попили молока? А как мы его ночью продавали? А на лугу в лозе, помнишь, как бабы коров доили? Ты помнишь, как мы коров привязывали?  Колян, не спи. Не спи, – возмутился Анатолий и толкнул кореша в бок. – А помнишь, как мы с тобою продали одну корову? И как они узнали, я до сих пор не пойму. Коров было чёрт-те скоко, а они сразу поехали вечером в лозу и нашли там голову с копытами. Ну, мы с тобою. что, мы сразу и деньги отдали. Подумаешь, чуть что, так сразу «в тюрьму-у, в тюрьму». Козёл же был председатель.

– Толян, ты читай дальше, а то у меня уже пальцы начинают неметь, – почти трезвым голосом проговорил Лысаков, чем в немалой степени удивил своего братана и друга.
– Колян, ты ж токо дремал.

– Хм, дремал. Ты ж знаешь, что мне, как я выпью, надо  подремать. Как подремаю чуть-чуть, так я опять как огурец. Да и с чего тут, – показал Лысаков на пустую бутылку. – Ну, утром я выпил неполный стакан. Ну, ты знаешь, какой я. Что мне этот стакан, – подмигнул он Толяну. – Подумаешь. Давай дальше читай. Мы ж с тобою были, во-о! – Колян показал своему другу сжатый кулак. – Читай.

– Что читай, ты пальцы как будешь согинать? Возьми вот коробок спичек и откладывай по одной спичке за каждую организацию. Сразу отложи за все свои подогнутые пальцы.
– А-а, это мы щас. Та-ак, тут десять, – Колян посмотрел на сжатые кулаки, – и там один, всего одиннадцать. Читай.

– «Водоканал», ты спичку отложи-та, а то и забудешь. И клади их подальше от коробка, чтоб не смешать. Дальше. ЖКХ (жилищно-коммунальное хозяйство). В этой организации мы с тобой работали целых… три месяца, – подсчитал Колян. – А ты помнишь, как на нас орал директор, что мы солярки (дизельное топливо) двадцать литров продали? Ты спичку положи вот в ту кучечку, – показал Толян. – Куда ты кладешь? Дальше клади. Дальше. РЭС (районные электрические сети), помнишь, как мы в этой долбаной организации два месяца копали ямы под столбы? Машина буровая у них, видите ли, была сломана. Козлы. Да если бы не мы, они бы до сих пор там без света сидели, – завозмущался Толян. – Отложил спичку?

– Отложи-ил. Ты читай быстрее, а то у меня уже рука уморилась спичку держать.

– Ветстанция, – продолжил Толян. – Опять «Водоканал». А чего это мы с тобою второй раз туда втюрились?
– Так нас с тобою позвал сам директор, у них же там варить было некому. Мы трубу с тобою варили от самой скважины и до насосной станции.
– А-а, да, было такое дело, – улыбнулся Толян. – Готовь новую спичку. «Похоронное бюро»…
– А что мы там делали? – испуганно спросил Николай Прохорович Анатолия.

– А ты, что, не помнишь? Когда нас ушли из «Водоканала», мы с тобою полгода копали могилы. Во было время. Каждый день и выпивон, и закусон. Не жизнь, а сплошные поминки. Тебя оттуда жена твоя уволила. Ты ж начал ночами ходить вокруг дома. Ну вспомни, ты боялся спать. К тебе ж эти приходили в гости… ха-ха-ха, жмурики, – засмеялся Толян. – Вот она тебя и забрала оттуда. А теперь отложи спичку за ССК (сельский строительный комбинат). Тут мы с тобою… в общем, четыре месяца вкалывали. РМЗ (ремонтно-механический завод). О! Тут мы… проработали всего… два дня. Во-о, козлы, – возмутился Толян.– Ты помнишь того индюка, ну начальника цеха? Чего пьяные, чего пьяные? А мы  только и обмыли чуть-чуть начало работы. Я же ему объяснял, так не-ет, потащил в отдел кадров и даже сам вынес трудовые книжки и проводил до самой проходной. Козёл. Читай дальше…

Мужскую идиллию нарушила жена Николая Лысакова, которая, как джинн из бутылки, появилась в прихожей.

– Что, голубки, уже сидите? – начала она прямо от порога.
– Да мы тут… вот считаем, где работал братан, – начал было оправдываться Анатолий.

– Братан? Собутыльники хреновы! Как вы уже осточертели со своими выпивками. Они счита-ют. Математики-недоучки. Я уже подсчитала, сколько раз твой братан и собутыльник устраивался на работу и сколько раз его выгоняли. За сорок три года он ухитрился отметиться в пятидесяти двух организациях и за все эти годы насобирал с горем пополам двадцать пять лет стажу. Теперь он, мой муженёк, а твой братан, или как ты его ещё называешь, друган и Колян, будет получать нищенскую пенсию, которой ему не хватит даже на лекарства. Алкаши чёртовы! Шестьдесят лет и те ухитрились испоганить. Хотела ж отметить по-человечески, а вы-ы… Из пенсионного позвонили в милицию, – всхлипнула жена и с укоризной посмотрела на мужа. – Опять нажрался и пошёл свою правоту доказывать?! Жди, сейчас приедут.

               с. Вислое
               2008 год.