Глава 5 Иная

                Глава 5

                «Иная»

                «Какое там говорить! Я дышу с трудом.
                Какое там подожди! Все часы стоят.
                Во мне поселился многоквартирный дом,
                В котором каждая комната - это я.»

                (А.Кудряшева)

I

Каким фантастически далёким и от этого нестерпимо мучительным казалось то счастье. Теперь мужчина сожалел, что девушка в синих перчатках спасла его в тот момент, когда горе почти разодрало на клочки сердце.
На кладбище Егор ехал наперегонки с рассветом. Бессонница вернулась, а с ней возвратились навязчивые мысли об отсутствии смысла и желании самостоятельно прекратить душевные муки. Однажды он уже буквально стоял на табуретке с петлёй на шее. Но в тот момент позвонил Данил. Попросил отвезти его в областной центр на выставку роботов. В той поездке Полина с Дианой устроили себе шопинг. Парни с радостью ознакомились с чудесами роботостроения и даже увидели механическую собаку, пляшущую под забавную японскую мелодию. А большой блестящий робот удивил всех лунной походкой Майкла Джексона под песню «Billie Jean». Потом, за гамбургером и парой стаканчиков крепкого апельсинового сока, состоялся сугубо мужской разговор на тему: «Когда роботы захватят мир?». В неизбежности этого после увиденного сомнений не оставалось.
Вечером все вчетвером сходили на премьеру «Диснеевского» мультфильма, «приговорив» к съедению два огромных ведра сырного попкорна.
Только родственники ещё удерживали Егора от срыва. Рядом с ними он на какое-то время забывался. Хоть даже дети замечали его тоску и отстранённость. В конце концов, как справедливо утверждала Фаина Раневская: «Грустной попой радостно не пукнешь».
Вот и сейчас ночь заканчивалась, а боль продолжалась. Первые лучи рассвета коснулись портрета любимой женщины на холодном мраморе. Господи, какой же красивой она была! Егор с ужасом подумал, что однажды забудет живые черты её лица, аромат родного тела, волос, мелодичные нотки голоса, неповторимый смех. Вдруг время украдёт всё это? Размоет цемент воспоминаний. И замок памяти рухнет, погребя под обломками любовь – самое великое из чувств.    
Мужчина провёл у могилы два или три часа. По дороге к выходу встретил местного выпивоху Палыча. Старичок несколько раз «стрелял» у него мелочь на водку и сигареты. Вот и теперь бежал навстречу, радостно виляя жидкой бородёнкой.
- Здравия желаю, Егор батькович! – прогнусавил козлиным голоском.
- И тебе не хворать.
- И не буду, коль подлечишь деда по доброте душевной.
- Чего же не подлечить? Держи. – протянул несколько мелких банкнот товарищу.
- Храни тебя Господь, мил человек, - впился дрожащими руками в деньги попрошайка.
- А не подсобишь ли и ты мне?
- Чем смогу. Как горится, помогу. – проглотил пару букв Палыч, поспешно суя добычу в засаленный карман.      
- Не встречал ли тут девушку в длинных синих перчатках? Молодая. Глаза ещё такие … выразительные.
- Это Маруську, что ли? Ясен пень, знаю такую. – задумчиво почесал поросшую густой щетиной шею странным обезьяньим жестом. - Она, почитай, каждый день через моё кладбище в магазин ходит. Снимают с младшей сестрой маленький домик на пустыре. Хорошая девка. Добрая. Денег, правда, не даёт. «Пропьёшь», - говорит. Но всегда пирожок какой сунет, али яблочко.   
- Дорогу покажешь?
- Чё, понравилась? Хорошенькая. Не смотри, что молодая. Сестру же тянет на себе. Та хворает, как я понял. Ни разу её не видел. Только от бабы Глаши, которая на другом краю пустыря живёт, слышал, что они вдвоём всегда. Больше никого. Возьмёшь – не пожалеешь.
- Дурак ты, Палыч.
- Чё дурак-то сразу? Чуть что – обзывают. Дурак каждый день сытым-пьяным не будет. Вот как я считаю.
- Ладно. Не кипятись. Не хотел тебя оскорбить. Этот дом?
Старик молча кивнул, давая понять, что ещё обижается. Егор подмигнул помощнику:
- Не серчай. В следующий раз привезу тебе бутылочку грузинского коньяка.
Палыч радостно пожал благодетелю руку. Низко кланяясь, удалился.
Постучав в двери, Егор услышал едва уловимые звуки шагов. Клацнул старый дверной замок. Со скрипом отворилась дверь. На него без удивления смотрела та самая девушка. Плана в голове мужчины не было. Лишь намерение найти её. Что делать дальше?
- Здравствуйте. Входите.
- Доброе утро. Простите. Я, наверное, должен объяснить.
Разулся у порога. Прошли мимо крохотной комнаты, в которой за столом сидела девочка лет шестнадцати. Что-то сосредоточенно набирала в ноутбуке. Ловкие пальцы бегали по клавиатуре с немыслимой скоростью. На приветствие не обернулась. Вообще никак не отреагировала.
- Не сердитесь на Лидку. Она не со зла. А объясняться должна я. Сама ведь не сдержалась.
Зашли в маленькую, старательно убранную кухоньку.   
- В каком смысле «не сдержались»?
Налила ему чай. Душистый. С бергамотом.
- Знаю, что не сделаете нам зла. Да и рассказать кому-то рано или поздно пришлось бы. Слушайте и не перебивайте. Тут рассказ на три больших чашки чая. Минимум.

II

- Это всегда было во мне. Когда живёшь с чем-то с рождения, не понимаешь, что должно быть по-другому. Мне вдруг, ни с того ни с сего, становилось радостно или грустно, хотелось смеяться или плакать. Со временем поняла, что так внутри меня отражаются чувства других людей. Когда соседка из квартиры ниже ссорилась с мужем, мне было обидно и тревожно. Даже если скандал произошёл, пока я была в детском саду и не слышала его. Когда выигрывал «Ливерпуль», сосед сверху – заядлый любитель футбола – заряжал эйфорией победы. Потом в меня стали проникать ощущения с других, дальних частей дома. Порой даже особенно сильные эмоции из соседних зданий. Всё это спутывалось внутри в огромный клубок постоянно меняющихся настроений.
Особенно «накрывало», если я прикасалась к другому человеку. В таком случае эффект усиливался в тысячу раз. Всё детство проходила с руками в карманах. Однажды мама психанула и зашила карманы на комбинезончике. В тот день в садике пришлось ходить, крепко обхватив себя руками.
Где бы не находилась, предпочитала забиться в дальний угол, и почти не вылезать оттуда. Другие дети, конечно, дразнили меня. Но я знала, что это от страха и непонимания. Поэтому не обижалась на них. Даже взрослые боятся того, чего не понимают. Поэтому и проявляют жестокость. Это средство защиты. Чем больше люди страшатся тебя, тем агрессивнее их нападки.
Воспитательница порекомендовала показать меня специалистам. Пожилой дяденька задал пару вопросов, делая вид, что ему не всё равно. Но я-то чувствовала, что хочет он лишь поесть и отдохнуть. С трудом подавив зевок, с наигранным сожалением сообщил, что у меня шизофрения. Порекомендовал отдать в детский психоневрологический интернат. Потому что со временем потребуется профессиональный уход.
  Весь вечер родители переживали. Испытывали сомнения и страдания. А через несколько дней я случайно коснулась в магазине злого на весь мир наркомана, у которого начиналась ломка. Парень буквально готов был убить каждого. Ненавидел всех. Началась истерика. Всю ночь меня трясло и подбрасывало. Утром, когда лихорадка прошла, мама собрала мои вещи. Мы с папой сели в автобус и поехали в соседнюю область, где находилось лечебное заведение. Все три часа дороги отца мучала совесть. Он зачем-то крутил в пальцах сигарету, как мантру повторяя, что всё будет хорошо. Ему казалось, что он говорит это мне. На самом деле он успокаивал себя. В последний раз я видела его выходящим со двора интерната. Он изо всех сил пытался не оглядываться, но я точно знала, что он плачет. Люди, почему-то, стыдятся своих слёз. А стоило бы гордиться. Это душа просачивается наружу. Тот, у кого душа окаменела, не способен заплакать. Ну, разве что по физиологическим причинам: когда режет лук или по неосторожности ударяет молотком по пальцу. Рыдать, когда самому больно, – одно. Считать чужую боль своей – совсем другое.
Мне тогда не было и шести. Мама ещё несколько раз навещала. Привозила фрукты, конфеты, игрушки. А однажды, пару лет спустя, приехала с радостной новостью, что у меня появился братик. Когда обнимала меня, я чётко ощутила, насколько чужими мы стали друг для друга. В тот день попрощались навсегда.
Я не держу на родителей зла. Они действительно любили меня. Просто не понимали. Мы близки или далеки к людям ровно настолько, насколько в состоянии понять друг друга. Всё прочее – лишь игра в имитацию.
В интернате, в сущности, было не так уж плохо. Главное, что от меня не требовали «быть нормальной». Можно подумать, что вообще существуют нормальные люди.
Многие нянечки действительно были к нам добры. Нас кормили и одевали. А ещё мне прописали таблетки, которые заглушали посторонние чувства. Если я все их принимала вовремя, то даже могла касаться других людей без риска загрузить в себя всю вселенную их ощущений.
Конечно, навидалась там многого. Некоторые дети буянили. Другие вели себя как овощи. Отдельное крыло интерната так и называлось – «Грядка». Там лежали совсем отрешённые. Крыло для буйных негласно между нами и персоналом называлось «Зверинцем».
А ещё у меня впервые в жизни появился настоящий друг. Его звали Тошей и это самый добрым человеком, которого когда-либо приходилось встречать. Мы могли часами болтать обо всём, сидя у батареи. Он был старше на два года и всегда защищал меня, если кто-то пытался обидеть. У Антона была настоящая шизофрения. Он панически боялся жёлтого цвета и слышал голоса у себя в голове. Если я чувствовала реальных окружающих людей, то его собеседников слышал только он сам. Порой мой друг начинал бредить, уходя в собственный мир. Тогда медсестра ставила ему укол и запирала в отдельной палате. Иногда Тоша отсутствовал неделями. Но всегда возвращался. А я рассказывала ему новости нашего маленького сообщества.
Когда мне исполнилось двенадцать, на соседнюю койку определили совсем крошку – пятилетнюю Лиду. Родители отказались от девочки. А бабушка, которая её привела, дала мне карамельку «Дюшес» и попросила присмотреть за внучкой. Малышка не плакала, как многие в первый день. Она совсем не выражала эмоций. Отчего понравилась мне ещё больше. Когда другие говорили с ней, она в основном молчала. Изредка, когда спрашивали её фамилию, неуклюже трогала своё лицо и отвечала: «Аспергер».  Только это была не фамилия, а диагноз – синдром Аспергера. Это когда нарушено психическое развитие. Трудности при взаимодействии с социумом. Самый неприятный симптом – физическая неловкость. Тарелки и чашки у нас до сих пор полностью обновляются регулярно. Когда Лидка разбивает очередную фарфоровую посуду, говорим: «На счастье». Однажды станем самыми счастливыми людьми в мире – столько уже всего переколотили. Две сумасшедшие, помогающие друг другу в ещё более сумасшедшем мире. Как слепые с картины Брейгеля, которые куда-то дружно бредут, держась один за другого. Ох, только бы не в пропасть.
Удивительная мы парочка: я чувствую эмоции других людей, а она не имеет даже своих. Но я полюбила её в первую же минуту знакомства. Словно родную дочь. Можно сказать, что в двенадцать лет стала самой молодой мамой. Везде водила за собой, расчёсывала, вплетала ей ленточки в косички. А главное – не требовала меняться. Любовь не ставит условий. Человек готов к переменам, когда любит по-настоящему, но без насилия и не по требованию. Только если хочет сам.   
Так мы стали тремя мушкетёрами. Хотя Тоше больше нравилось называть нас тремя поросятами.  Я у него была Ниф-Нифом, Лидочка – Нуф-Нуфом, а он сам – мудрым Наф-Нафом, который в итоге и построил крепкий каменный дом в сказке. Он и в реальности собирался сделать то же самое: возвести надёжную крепость после того, как выпустимся из интерната. Мы должны были переехать туда и жить втроём. Антон, как никто, умел проявлять заботу. Всегда отдавал нам свой новогодний подарок. Говорил, что не любит конфет. Но я-то знала, что он их любил. Просто нас он любил больше.    
Примерно в то же время местный депутат сделал частью своей предвыборной кампании подарок нашему интернату в виде большого компьютерного класса. В прессе, конечно, раздули это мероприятие до таких масштабов, будто он не наворованным поделился, а изобрёл лекарство от СПИДа. Но я считаю, что добрые дела остаются таковыми, даже если мотивированы личной выгодой. Всю новую технику забрало себе руководство нашего заведения. Но двадцать три достаточно современных компьютера достались нам. И это стало одним из важнейших событий в моей жизни.
Внезапно я поняла, что любой из нас может постичь все секреты мироздания. Достаточно лишь уметь читать. Сидя на старом шатком стуле в аудитории, я в мельчайших подробностях рассматривала полотна великих художников, слушала музыку выдающихся композиторов, смотрела шедевры кинематографа. Но самым удивительным казался мне мир литературы. Хорошие книги – это дар, с помощью которого ты можешь досконально почувствовать эмоции другого человека, и никто при этом не назовёт тебя сумасшедшим.
Нянечки и санитары позволяли нам подолгу находиться в компьютерном классе. Так было меньше возни.
Каждый увлекался чем-то своим. Тоша всё время посвящал онлайн-играм. Он интересовался стрелялками и танковыми баталиями. Мне игры казались пустой тратой времени. Но если они делали счастливым человека, который мне дорог, значит, в них тоже был смысл. Просто он был за гранью моего понимания.
Больше всех нас вместе взятых, техника покорила мою Лиду. Игры и мультики её не привлекали. Но когда однажды старшие ребята в качестве прикола показали ей язык программирования, она буквально нашла в нём себя. Впервые в жизни у неё загорелись глаза. С тех пор мы полностью теряли подругу, стоило только той сесть за клавиатуру. Очень скоро она утёрла нос всем вокруг. Принялась искать для своего пытливого ума в сети задачки поинтереснее.
Вспоминая то время, часто думаю, что это был самый счастливый период в жизни.
Когда мне стукнуло пятнадцать, Антон доучивался в интернате последний год. Это меня печалило. Зато радовала Лида. Она выиграла несколько интернет-конкурсов и, кажется, была счастлива. Насколько это чувство доступно человеку, у которого нет эмоций. Не знаю, как сложились бы наши судьбы, если бы в них не появился этот злой человек.
Его звали Филипп Васильевич. Даже находясь под действием препаратов, я почувствовала неимоверную жадность и жажду обогащения, исходившую от этого щуплого сутулого мужчины. Сначала он продал большую часть компьютеров. Потом наш ежедневный рацион питания стал заметно ухудшаться. Порой доходило до того, что дети дрались за припрятанный кусок хлеба или рафинированный сахар. Медперсонал между собой часто обсуждал снижение зарплаты и отсутствие премий. Многие хорошие специалисты ушли, а на их место Филвас, как прозвали его в интернате, взял лентяев, которые дрыхли в подсобках и смотрели на нас с плохо скрываемым отвращением. Один такой нелюдь даже заставлял мальчишек избивать друг друга до полусмерти, находя в этом одному ему понятное развлечение.
Однажды наше заведение посетили незнакомые люди на дорогом автомобиле. Они долго жали руку довольному хозяину интерната и оставили несколько больших металлических чемоданов. Перед отъездом взяли у каждого из нас кровь на какие-то дополнительные анализы.
С тех пор каждое утро мы получали болезненную инъекцию, после которой ещё пару часов немела рука и кружилась голова. Вечером нам замеряли давление, делали кардиограмму и снова брали кровь из вены.          
Мишенька из «Грядки» умер через полторы недели. Спустя несколько дней не стало мальчика по кличке Сыч, который находился в «Зверинце». Ещё трое покинули это мир на протяжении следующего месяца. К тому времени я перестала принимать таблетки и начала следить за Филвасом. После каждой смерти он чувствовал обеспокоенность и страх быть пойманным, но при получении очередного смс, начинал довольно улыбаться. Видимо, платили ему действительно хорошо. Даже интересно, во сколько заказчики эксперимента оценили жизнь наших товарищей. Однажды Лида взломала электронную почту мучителя, и мы прочитали переписку, в которой Филвас ежедневно отчитывался о действии сыворотки и уточнял дозировку. Сомнений, что наши жизни под угрозой, не осталось.
Как-то раз мы сидели втроём и планировали побег, когда Антон вдруг побледнел и стал задыхаться. Когда прибежала санитарка, наш друг был уже синим.
- Ещё один, - всплеснула руками женщина и убежала за начальником.   
Я же чувствовала то, что не смогу забыть никогда. Один из двух самых дорогих для меня людей умирал на моих руках. В панике он впился в мои запястья. Непослушные лёгкие не принимали в себя воздух. Вена на шее вздулась.
Лида начала раскачиваться взад-вперёд, спокойным отчётливым тоном произнося:
- Тоше плохо. Тоша умирает. Тоше плохо. Тоша умирает. Тоше плохо. Тоша умирает.
Тогда я обняла его, и впервые в жизни забрала боль человека. А ещё у меня получилось заменить эту негативную эмоцию на позитивную. Оказывается, я всё это время накапливала полученные чувства. Консервировала их, и прятала в подвале подсознания. Я сделала так, что он почувствовал то тепло и радость, которые были у нас во время длинных задушевных разговоров перед сном, пока дежурные не разгоняли детей по палатам. И как однажды мы сидели под яблоней во дворе и увидели большую синюю птицу. Мой друг тогда сказал: «Эта птица исполняет мечты. Можно загадать всё, чего тебе хотелось бы». Я попросила у неё, чтобы тот вечер никогда не заканчивался. Он сказал птице, что хочет, чтобы рядом со мной и с Лидой были только хорошие люди. И чтобы я всегда держала его за руку.
Тоша умер счастливым. Наверное, смерть удивилась улыбающемуся мальчику. Не часто её встречают с радостью.
Нужно было спасать себя, Лиду, всех остальных. Когда в комнату вошёл Филвас, я подбежала к нему, схватила за руку, и выплеснула в его чёрную душу невыносимую предсмертную агонию своего друга. Лицо директора перекосилось. Он пошатнулся, плюхнулся на задницу. В воздухе завоняло. Великий и грозный продавец детских жизней обделался. Но я не закончила с ним.
Ещё живя с родителями, однажды на лестничной площадке я, не разминувшись, дотронулась до шатающегося алкоголика из нашего дома. Тогда я почувствовала, что он бухает из-за невероятного груза вины за то, что много лет назад насмерть сбил мальчика и скрылся с места преступления. Я усилила это чувство и передала Филвасу. Тот разрыдался и сам вызвал органы правопорядка. Даже предоставил им всю обличающую документацию.
Злодея увели. Но суда не последовало. Через несколько дней его отпустили под подписку о невыезде. А потом он погиб при загадочных обстоятельствах. То ли хулиганы прирезали, то ли при попытке ограбления застрелили в собственной квартире. До нас доходили разные сведения. Ясно одно – потратить кровавые деньги он точно не успел.
Воспользовавшись неразберихой, я украла наши документы из архива. С тех пор мы с Лидкой скрываемся. Девять лет в бегах. Узнавала о судьбах остальных детей. Их в срочном порядке перевели в место, о котором ничего выяснить не удалось. Казалось бы, всё позади. Но стоит мне засветить документы, как нас тут же начинают преследовать. В наше время фармакологические корпорации всесильны. И хвосты они подчищают не хуже международных спецслужб. Мы – угроза для них.
Вот и вся история. А Вы не притронулись даже к первой чашке чая.

III

Какое-то время Егор молча сжимал ладонями чашку с остывшим чаем. Осмелился спросить:
- Почему Вы мне рассказали свой секрет?
- Потому что не чувствую угрозы. А ещё Вы – первый человек, который напомнил мне Тошу своей чистой, хоть и раненой душой. Хорошие люди всегда со шрамами. Как и плохие. Просто каждый реагирует на груз обстоятельств по-своему. К тому же, я «спалилась» тогда на кладбище.
- Зачем? Это было рискованно.
- Вы буквально умирали от горя. Наверное, Ваша жена была прекрасным человеком?
- Лучшим на свете. Мы были нетрадиционной семьёй. Любили и понимали друг друга. Так бывает редко.
- Это точно.
- Могу я что-то сделать для Вас с Лидой? Может, нужна финансовая помощь. Всё-таки спасли мне жизнь. Это чего-то, да стоит.
- Денег у нас хватает. - улыбнулась девушка. - Я делаю для ленивых студентов курсовые на заказ. Никогда не понимала, как можно не любить учиться, когда есть такая возможность. Ещё пишу небольшие рассказы. Под псевдонимами, конечно. Но это капля в море. Лида удалённо работает на несколько крупных сайтов. Сейчас выполняет заказ для корпорации «Google». Нашла какой-то баг в их программном коде. Большую часть заработка, конечно, перечисляем в детские дома. Но и себя не обижаем. Денежные излишества вредны не меньше, чем их нехватка. 
- Согласен. Как говорит мой шеф: маленькие деньги озлобляют, а большие – развращают. Что, впрочем, не мешает ему брать на себя бремя больших денег.
- У нас есть всё, что нужно. Почти всё.
- Почти? Это как-то связано с тем, что Вы делали утром в центре города? Вынужден признаться, что пытался за Вами следить.
- Да. У меня заканчиваются лекарства. Мощные седативные препараты, которые подавляют мои способности. Подделывать рецепт не рискую. Но у меня есть липовые документы с историей болезни на чужую фамилию. Тогда утром я пыталась заставить себя пойти к психиатру, чтобы он прописал мне нужные лекарства. Но перенервничала и вернулась домой.
- Хотите, пойду с Вами. Для моральной поддержки.
- Было бы здорово. Могу опять струсить. А тянуть с этим нельзя.
- Наш общий пьющий знакомый сказал, что Вас зовут Марией. Так и называть? Я, кстати, Егор.
- Очень приятно. Марией меня называли нянечки в интернате, когда сердились.
- Тогда Маша?
- Так звала мама. Пожалуй, Машу я давно переросла. Друзья в детдоме называли Марусей. Так всем и представляюсь.
- Так мы друзья?
- Что-то мне подсказывает, что да. И давай уже перейдём на ты.

IV

На следующий день Егор предупредил директора, что опоздает. Пораньше заехал за сестрой и детьми.
- Мы сегодня спешим? – подозрительно прищурилась Полина.
- Да. Нужно успеть забрать ещё одного человека к девяти.
- Это человек с мужским или женским набором хромосом?
- В данном случае не имеет значения.
- Попался! Кто она?
- Трудно сказать. Я был у неё лишь раз.
- Был у неё дома?
- Да.
- О! Хочу услышать все детали.
- Ну, в её доме три комнаты, маленькие старомодные окошки и черепичная крыша.
- Перестань ёрничать. – понизила голос до шёпота. - Требую грязных подробностей. 
- Мы всё слышим. – сообщил Данил, не отрываясь от экрана смартфона.
- Если подробности грязные, то их просто нужно постирать, - посоветовала любопытно глядящая в окно Диана.
- Тема закрыта. – обрубил разговор Егор. Считай, что я дал клятву о неразглашении.
- Надеюсь, не под пытками? – подмигнула Полина. - Ну там кляп, плеть, наручники.   
- Фу, сестрёнка, даже знать не хочу, откуда у тебя такие познания.
- Ладно! Дофантазирую в меру своей распущенности. Останови перед светофором. Побежала. Люблю-целую.
- И мы тебя, - ответили все хором.

V

Маруся выглядела уставшей и подавленной.
- Плохо себя чувствуешь? - спросил Егор, когда они выехали на трассу.
- Выпила все таблетки, которые оставались. Сейчас кажется, что мы медленно плывём по морскому дну в маленькой жёлтой подводной лодке. А над нами километры воды. И бьют хвостами киты, как в той старой песне.
- Ого, как всё у тебя перемешалось. Можно спросить?
- Ни в чём себе не отказывай.
- На что это похоже? Ну, когда начинаешь чувствовать то, что другие люди.
Девушка включила радио. Настроила одну волну, потом другую. Затем быстро прокрутила ползунок несколько раз от края до края шкалы поиска программ радиопередач. Некоторые сигналы наползали друг на друга. То и дело попса заглушала джаз, а после непродолжительного шипения рок накладывался на трек хип-хопа. Выключила.
- Похоже на это. Только одновременно. И не просто слышишь. Чувствуешь то, что в данный момент каждый из исполнителей. Но выключить не можешь. Для этого и нужны таблетки. Это моя кнопка «выкл». Понимаешь?
- В общих чертах. Сейчас так же?
- Нет. В данный момент даже собственных эмоций и мыслей нет. Я подъела все запасы. Такой себе коктейль «Забвение». Моя любимая вкуснятина.
Маруся вяло улыбнулась. Прижалась лбом к прохладному стеклу. Егор решил отвлечь её отстранённой беседой. Как раз проезжали серые корпуса старых постсоветских санаториев.
- Как тебе наше Двоеводское градостроительство?
- Архитектура – один из видов искусства. А любое искусство – это высказывание его автора.   
- И что хотел сказать этим убожеством их создатель?
- Не знаю. Может быть «ненавижу яркие краски»? Или «дарю вам частичку своей клинической депрессии».
- Мне кажется, если расшифровать послание, закодированное в зданиях нашего города, то получится фраза «Бегите, глупцы».
- Архитектура – это застывшая музыка. - сонно потянулась девушка. - С этой точки зрения большинство наших городов – жуткая какофония, наигранная на расстроенном баяне бездарным лабухом самоучкой.
Припарковав автомобиль, Егор отправился в больницу вместе с пассажиркой. Не похоже было, что она нервничает. Видимо, доза седативных и впрямь была лошадиной.
Вывеска на кабинете извещала, что приём ведёт психиатр, психолог, нарколог, да ещё и кандидат наук - Артур Орлевский. Глубоко вдохнув, девушка переступила порог кабинета.
Врач оказался обходительным мужчиной лет пятидесяти. Очаровательная улыбка. Приятный тембр голоса.
- Присаживайтесь. На что жалуетесь?
- Переехала из другого города. Вот моя история болезни. Мне нужны успокоительные, которые не купить без рецепта, - старалась говорить спокойно. Но получилось почти умоляюще.
- Не переживайте так. Всё будет хорошо. - этому человеку хотелось верить. Да что там, ему нельзя было не верить. Видимо, он действительно был профессионалом.
Мужчина полистал хорошо подделанную подшивку справок и заключений. Проверил реакцию зрачков на свет. Потом задал несколько стандартных вопросов.
- Что же. Не вижу причины отказывать Вам в лечении. 
Взял бланки рецептов. Почему-то на мгновение замешкался. Принялся хрустеть костяшками пальцев. Одним за другим. Медленно. Много раз. Хрусть. Хрусть. Хрусть.
Маруся кашлянула. Мол, я ещё тут.
- Простите, - рассмеялся кандидат наук, - Глупая привычка. Мама в детстве пыталась отучить. Безуспешно. Не зря шутят, что в психиатрии кто первым халат надел – тот и доктор.
Протянул несколько листов бумаги. Прощаясь, Маруся почувствовала, как сквозь толстый слой океана, в котором она была обдолбанным водолазом, к ней долетело странное предчувствие. Словно рядом с большими безвредными китами промелькнула хищная акула. Не придала значения. Наверное, просто нервы.