Драгунские байки. Гусар в масонской ложе 3

рагунские байки. Гусар в масонской ложе
   Я не стал дергать дверей, чтобы пошарить в соседних комнатах особняка, понимая, что бессмысленно искать запасные ходы в чужом сне, в этой имитации комнаты все было абсолютно монолитно, я бы даже сейчас не отскоблил  листов бумаги от стола, не оторвал бы от сукна подсвечника. Я находился внутри предсмертной грезы  уже умершего человека, даже не зная  --  как он погиб. От коварного ли кинжала мстительной бонапартистки в Париже или же после стояния в карре на Сенатской --  на виселице в родной России? Эту комнату я несомненно уже видел, мне ее показывал комиссар в кожаных галифе и браунингом на боку, который  возил меня по Тамбовской губернии и  показывал отнятые у дворян усадьбы -- одни из которых были превращены в руины, другие предназначались для приютов беспризорников. Кажется тогда я и заметил, что  названия некоторых  населенных пунктов Россиии имеют явно инфернальный смысл  --  Смоленск, То-тьма, так и навевали мысли о кипящей смоле и кромешной загробной  тьме.
 
  .. Я глядел на гвоздь, на шашку и седельный пистолет на нем  --  и вдруг до меня дошло. Сорвав пистолет с гвоздя, словно готовый пустить себе пулю в лоб, я тряхнул его -- из дула выпал свиток. Так делали заблудившиеся в лабиринте реинкарнаций колдуны, чтобы вырваться из неумолимого вращения  Колеса Сансары. Для этого они припасали освященную серебряную пулю.  Совсем так же, как, когда надавив на боковой камень в ловушке и протиснувшись сквозь тесный лаз в  тайник, я  вынул из бамбукового пенала составленный тибетскими монахами текст  и переведенный позже на арамейский.
Кинувшись в кресло, я развернул выпавший из дула пистолета манускрипт. Слова полетели со скоростью  посылаемой выстрелом серебряной пули.
 
+++
... Откуда ни возьмись появились две гризетки, те самые  Жанетт и Колетт, что ставили в карты на номера своих бюстгальтеров.  Болтая с ними, мы вошли в просторную конюшню, где по одну сторону стояли моя кобыла Карюха, рыл копытом землю буланый жеребец поручика Бунчук, а по другую были разметаны душистые охапки сена. Я со своей гризеткой взобрался по шаткой лестнице на чердак, галантно пропустив ее вперед, чем она воспользовалась, поддернув юбки так, что оголила себя чуть ли не до самого лона. Такие нравы не противуречили каминным рассказам о французах в аглицком клубе.

Мы возлегли на сеновал, куда я прихватил и седло, чтобы легче было менять позиции. И тут уж мой червовый интерес к юной милашке -- гризетке, нежной как фьялка, проявился в полную меру. Все уже погрузилось во тьму, когда я достиг проигранного мною на ипподроме осьмого нумера, тем как бы еще раз побив Буанапарта и его соотечественников. В щели кровли, куда лучился лунный свет, я видел, что гризетка моя совсем посбрасывала с себя юбки и отбросила в сторону расснурованный корсет, была тоненька и плоска грудью, почти как мальчишка, но махонькие ее сосочки еще сильнее дразнили меня после дородных камнегрудых русских Венер и маркитанток. Мы сидели с ней на седле, и, вдев ноги в стремена, я позволял ей галопировать и мчаться в карьер на себе, зажав в своих ужимистых яслях моего резкого конька, не ведавшего одышки.
- Un, deux, trois, quatre, cing, six, - вела она счет и, дойдя до восьмого нумеру, взмолилась о пощаде. Мы легли на духмяное, укрытое простыней сено. Она обвилась вокруг меня бургундской виноградною лозой. Я забылся. Проснулся я от того, что во сне мне привиделось, будто старый аптекарь колет мне в шею двойчатой серебряной вилкой со странным вензелем в виде паука на ручке, будто бы желая полакомиться мной и причмокивая губами. Открыв глаза, я отпрянул от моей, будто бы прильнувшей ко мне в желании целовать меня в шею, гризетки.

На меня глядела мерзкая седая старуха с плоскою вялою грудью и оскаленными зубами. Два клыка, торчащих из-под верхней губы, которую час назад целовал я как пахучий розовый бутон, выдавали в ней вампирку. Я оттолкнул тварь ногою, и она скатилась вниз по лестнице, лязгая зубами. Накинув ментик поверх вышитой Алиною батистовой рубашки, ухватив седло и вскочив в сапоги на босу ногу, я спрыгнул вниз и увидел, что моя вампирка вместе со своей подругою, никакой ни гризеткою, а такой же упырихой, сосут кровь из поручика, набухая, как зеленые жабы.

Раскидав их, я увидел, что с поручиком все кончено-горло его было все искусано, будто истыкано той привидевшейся мне серебряной вилкой с вензелем. Поручик был черен и, что называется, совсем уж смотрел сентябрем, и я закрыл ему глаза. Упырихи тем временем кончали с моей кобылой и жеребцом поручика. Напившись крови, они опять налились красою и были просто обворожительны да так, что двигаясь ко мне и как бы желая моих ласк, привели в боевое положение моего резвого конька. И как было не принять грех на душу и до третьих петухов не набрать еще столько же нумеров в этих жокейских утехах -- конек мой, не знавший устали так и рвался вскачь. Но хотелось мне дознаться до козней старого аптекаря и потому, привлекая к себе обворожительных гризеток, и предлагая им возлечь на копешку сена рядом с окоченелым уже трупом Ланского, я предложил гризеткам занять скаковое положение. И они, встав, как добрые кобылы на старте, и только что не бия копытом, обернулись, улыбаясь, в мою сторону, ловя взглядом моего конька, готовые начать скачки. Я приблизился к ним сзади в одном ментике, поверх рубашки, при седле, прихватив еще и уздечку как бы в намерении дать шпор своему борзому коньку. И конек мой сам как бы помимо воли уже тыкался мордою в эти растворенные, полные овсу сладострастия ясли между округляющихся створов, подобных эллинским обломкам, облитым лунным светом в моем саду, где целовались мы с Алиною, чтобы потом топить веслом белоснежные лотосы кувшинок. Может быть, как раз эта томно-страдательная улыбка Алины и остановила моего уже начавшего шнырять от яслей к яслям гнедко, -- я вспомнил о своем намерении и, набросив на спину одной вампирки седло, накинув на другую уздечку, гаркнул:

- Везите, стервы! Хоть к самому своему хозяину -- Сатане!
Тут обпившиеся конской крови вампирки заржали, взнимаясь на дыбы, а поручик даже распахнул глаза и поднялся прямой, как оглобля, чтобы тут же рухнуть вниз лицом. Гризетки рванулись и, взламывая на кровле черепицу, вытягиваемые ярко блистающей луною, вынесли меня в одном ментике с развевающимися по ветру кудрями, без лосин, на вольный воздух. И хорош же я был в свете той луны, ежели бы увидели бы меня в те поры Алина, маменька, а пуще того теща Марфа Даниловна! Это чтобы верхом-то на гризетках да еще и без лосин! В одних только сапогах со шпорами! Добра ж была и упряжка -- ляжка к ляжке!

Кресты, эллинские урны и мраморные ангелы кладбища тут же канули вниз. Мелькнули часы на башне, на которых стрелки в виде Амуровых стрел показывали пять часов ночи. Уже и заостренный шпиц с флюгерком-петушком был под нами.
-К Дьяволу, к Дьяволу везите! - осаживал я летучих кобыл о двух ногах, о двух руках с развевающимися по эфиру космами.