Как возникла сказка Тараканище

- Толя, так ты нальешь или будешь и дальше мечтать о высоком? Я имею в виду ту здоровенную бабу, на которую ты пялишься.
Есенин прищурил левый глаз и шутливо подмигнул своему собутыльнику, известному поэту Мариенгофу, с которым вместе сидели в кабаке на Тверской.
- Так ты, что, не отвык? У них же того, сухой закон.
- Это да. Запретили, гниды. Но ежели чего хочешь, то достанешь. Правда, винишко дрянное, водки вообще нету, а этот, как его, виски так вообще хуже самой плохой деревенской самогонки. Но нам русским, без водки никак нельзя. А потому да, доставали, пили. И потом, у Аськи дома был шкаф с выпивкой, хотя его хватило всего на недельку.
- А как с закуской?
Толя, друг мой сермяжный, иногда ты меня здорово удивляешь. Ну, какая разница, чем закусывать, а? Хоть соленым огурцом, хоть локтем занюхать. Поехали!
Друзья-приятели доканчивали вторую бутылку, как Есенин схватил собутыльника за руку.
- Сматываемся.
- С чего это?
- Вон, Клюев с Демьяном сюда топают, точно на халяву напросятся. А Демьян определенно еще в долг денег попросит.
- Ну да, на то он и Бедный, - схохмил Мариенгоф.
- Неохота с ними сидеть. Пошли-ка к Ваське, а потом двинем к бабам.
- К Василию Качалову, что ли?
К нему. Намедни обещал, что буду. Пошли.
- Погоди. Давай с собой пару бутылок захватим, а то мало ли...
Собака встретила гостей веселым лаем.
- Ну, Джим, голубчик, не лижись, - передразнил Мариенгоф Поэта.
- Во-во. Не то еще разобъешь бутылки.
Приятели рассмеялись, а радушный хозяин полез обниматься.
- Вот черт американсий, это чем же ты пахнешь, а?
- Как чем, водкой, конечно. А ты что там учуял?
- Да вот, подумал, что так пахнут твои американские носки, ха-ха-ха. Ладно, друзья, сегодня у меня, кроме вас и обычной публики, то есть Толстого и Славы Иванова, еще один дорогой гость. Прошу любить и жаловать. Корней!
- Здесь!
- Тебе представить молодых людей или как?
- Без как. Это, конечно, Есенин, а это Мариуполь.
- Корней, как тебе не стыдно! Не Мариуполь, а кто?
Тысяча извинений. Мариенбург, конечно.
До Качалова дошло, что Корней прикалывается.
- Толя, этот прохвост знает все на свете, в том числе и тебя, так что уж позволь мне представить его самого. Это Корней Чуковский. Детский писатель, литератор, критик, поэт, большой любитель Некрасова, но вам, конечно, не конкурент. Мойдодыра знаете? Это Корней написал. У него на неделю отключили водопровод, вот он и изобразил ситуацию...
- Вы ведь недавно были в Америке, - обратился Корней к Есенину, - об этом писали все газеты. Не расскажете ли о своих впечатлениях?
- Василий, поэтам, друг мой, для вдохновления требуется...
- Понял.
Через пару минут на подносе оказалась бутылка водки со стаканами и с бутербродами.
- Слава, Алексей, присоединяйтесь. Общество слушает, Сергей.
Есенин взглянул на Чуковского.
- Скажу стихами.

Манхэттен, небоскребы, Бродвея девки и Гудзон,
Душе моей рязанской не мил сухой закон,
И всюду тараканы, размером в мой кулак,
Уеду я в Россию, хочу в родной кабак.

Наступила пауза.
- А дальше, - не выдержал Качалов?
- А что дальше. Дальше я сел на пароход да и приехал. Тут и впечатления кончились. И, кстати, нам с Толей пора. Пошли, Толя.
- Как? Сергей, да вы ведь только пришли!
- Надо, Вася, надо. Были очень рады.
Залпом допив остатки водки из граненого стакана, Есенин дернул Мариенгофа за рукав.
- Пошли.
Перед дверью стоял Чуковский.
- Простите, миль пардон, икскюз ми тыщу раз, но не могли бы вы сказать, что это за тараканы такие, величиной с кулак?
- Это я так, ради рифмы. А вообще, тамошние тараканы раза в три поболее наших. Толя, покажи Корнею палец.
Указательный палец Мариенгофа сильно напоминал небольшую розовую сосиску.
- Вот такие, да.
- А кусаются?
- Наверное, не знаю. Был рад познакомиться. прощайте.
Весь вечер Чуковский был рассеян, Алексея Толстого упорно называл Петром и на вопросы отвечал невпопад, а уже дома, сидя за своим письменным столом, надолго задумался и , наконец, решительно вывел: "Тараканище. Американский империалист."
Конечно, цензура вторую часть названия не пропустила, но Чуковский как в воду глядел...