Просёлками Владимира Солоухина

Читаю «Владимирские просёлки» Владимира Солоухина. Или – точнее: иду Владимирскими просёлками вслед за Владимиром Солоухиным. Но если честно, то иду я всё же своими просёлками, а со мной – неслучайный спутник – Владимир Солоухин. Я собираю слова, написанные им, в предложения, а на самом деле – собираю воспоминания о пройденном мною: о дороге, о воздухе, о полях и лесах-перелесках, о реке и лесном озере. В воспоминаниях этих – запахи и оттенки цветов, звуки и впечатления, которые не запишешь, на зафиксируешь на внешнем диске – тем более жёстком. Живую природу можно ощутить лишь в краткий миг существования того или иного явления, когда ты находишься рядом или даже среди. Или ещё вот так – по воспоминаниям, воссозданным словом писателя.

Осенним вечером, когда дела на шести сотках окончены, на улице холодно, промозгло и идёт дождь, мы сидим с отцом на втором этаже дома, построенного его руками, – только его, в одиночку, – в тёплой комнате со стареньким телевизором. Но телевизор не включён – отец читает мне любимые места из дорогих ему книг. Среди них – «Владимирские просёлки» Солоухина.

Страстный путешественник и любитель лесного уединения, отец видит в них то же, что вижу я. И это замечательно: путешествовали мы с ним по разным дорогам, а чувства испытывали похожие. Как выясняется – близкие тем, что и Владимир Алексеевич на своих путях. Для меня это значит, что он поделился с нами самым настоящим. Выходные закончились – дачники разъехались. Мы сидим втроем – с тишиной, – и мне вспоминается солоухинское почтение к ней: «Тишина – вот самый большой дефицит на земном шаре».

Имя писателя-деревенщика Владимира Алексеевича Солоухина знакомо современным школьникам часто лишь по упражнениям в учебнике «Русский язык», на которые раздёрганы его «Владимирское просёлки». И, конечно, в таком виде эти фразы, абзацы, фрагменты, – случайно встреченные читателем, ищущим в них обособленные члены предложения, – мало что могут сказать о художественном мире писателя. Не помогают и две странички в учебнике литературы 11 класса, знакомящие выпускников с Солоухиным в последнюю школьную весну.

Солоухина надо читать вдумчиво и спокойно, лучше – в загородном доме или на пеньке в лесу, где можно оглянуться и… – и тогда не захочется оставить текст до последней строки. Не важно, «Владимирские просёлки» ли это, или небольшой рассказ о жизни, как, например, «Под одной крышей», или автобиографическая повесть «Капля росы», или ещё одна – более откровенная – «Смех за левым плечом». Впечатления детства, переданные в последней, – светлые, совершенно искренние, впитанные распахнутым сердцем ребёнка, – хоть и осмыслены взрослым человеком, и сопровождаются его отдалёнными во времени комментариями, но остаются самыми ценными и притягательными в этом произведении.

Владимир Солоухин родился 14 июня 1924 года в селе Алепино под Владимиром. Наши дни рождения разделяют почти полвека. Но я читаю его прозу, посвящённую родным местам, людям, жившим с ним рядом, скромной природе средней полосы России с душевным волнение очевидца. Отчего это происходит? От земли, почвы, на которой мы стоим, оттого, что вспоминаем то общее, что можно и не знать, но угадать чутьём – по праву рождения.

Мне понятна речь, что звучит в произведениях писателя. Мне нравится частое нанизывание, перечисление названий предметов, которое вызывает в памяти яркий образ – из детства ли, из более позднего ли времени. Образ самоценный, рождающийся лишь из этого единственного названия, но данного в том месте, в том ряду однородных явлений, в котором этот образ живёт.
 
Вот, например, крестьянская изба из детства писателя. Спустя годы, Солоухин решил отремонтировать её. Вынесены были все вещи, сделан ремонт – и писатель входит… в «унылый, пустой ящик».
«…Сложнейший по множеству и разнообразию впечатлений мир моего детства, мир моего дома со всеми его углами, закоулками, перегородками, кроватями, лавками, полками, печками, шапками, чугунными горшками, ухватами, поленьями, керосиновыми лампами, конский сбруей (пахнущей дёгтем), самоварами, сундуками, горячими утренними лепёшками, ночными образАми, освещёнными негасимой лампадкой, поддёвками и тулупами, сапогами, печурками (с пересохшими варежками, портянками и носками), запечными тараканами, решетами, косарями (щепать лучину), подшитыми валенками, окнами, обледеневшими, как айсберги, с сёстрами и братьями, с котятами, ягнятами и телятами (брали зимой и держали в доме телёнка на первые две-три недели после отёла), с бельевыми корытами и вениками, с опарами и горячими хлебами, с клубами белого пара при каждом открывании двери и с выставлением рам ранней весной, перед Пасхой…»

«Неужели всё это умещалось и имело габариты этого… ящика: длина, ширина, высота?» – задаёт он себе вопрос, ошарашено осматривая пустоту отремонтированного дома. «И какой же формы душа, если вот так же произвести ремонт и выбросить всё нажитое и обжитое?..» Но с душой так нельзя. «Не соглашайся и протестуй, душа!»

Душа должна присутствовать в творчестве. Всё меняется, если человек приходит к теме со стороны, разглядывая предметы пристально, даже профессионально, не будучи кровно с ними связан. Солоухин понимает эту существенную разницу – и потому сам пишет о кровном:

«В первоначальных земных впечатлениях мне повезло. <…> Меня встретило на земле мирное и тихое созидание.
Посадить в землю зёрнышко и вырастить из него что-нибудь: ржаной колос, метёлку овса, разветвлённый стебель льна с голубыми цветочками… да хотя бы и жирную туповатую свёклу – это прекрасно уже само по себе. Кроме того, это связано с постоянным ощущением погоды, с постоянным контактом с землёй, с природой. Ожиданье дождя и радость оттого, что дождь наконец прошёл; ожидание вёдра и радость оттого, что оно наступило; капели, заморозки, движение туч, оттенки вечерней зари, поведение животных и трав, пауков и лягушек, серого камня и дыма из трубы; роса на траве и дождевые пузыри на лужах… всё это – не любование природой, не стороннее изучение её, хотя бы и фенологом, хотя бы и Пришвиным, но профессия, будни, жизнь» («Смех за левым плечом»).

Вглядывание в окружающее с последующим выражением увиденного в слове – осмысление. Осмыслить – понять, что в жизни нет бессмысленного существования. Человек живёт – этим всё сказано. Это значит, что в жизни обязательно есть смысл, просто мы можем его не увидеть или не понять. А совершает ли человек поступки, которые делают бессмертной его жизнь, или творит такое, что люди постараются забыть его имя – в это и есть смысл. В бабушкином детстве в деревне Калужской (а в то время Смоленской) губернии, где жила её семья, так же, как в деревне, где жили Солоухины, организовали колхоз. В калужском колхозе умирали от голода дети. Руководил колхозом человек, чьё имя бабушка никогда не называла. Она помнила о нём – да и как было такое не помнить! – но имени его ни разу не произнесла. В её сознании было определено: имя этого человека должно умереть вместе с ним. Ровесница писателя, она делила почти по-солоухински ответственность за всё происходившее на весь мир. В повести «Смех за левым плечом» Солоухин пишет о раскулачивании в соседнем селе:

«Но, конечно, перину в конце концов отняли, и кто-то из соседей же (и в этом можно разглядеть момент всепронизывающего предательства друга другом) перину эту за бесценок купил. А если бы отказались все покупать? Что бы стали делать уполномоченные с этой периной? В область бы повезли? А с остальным описанным скарбом? Нет, всё разобрали, разнесли по своим домам те же останихинские мужички, соседи, а то и дальние родственники».

Пытаясь понять жизнь прошедшего времени, объяснить, исходя из этого понимания, современность, себя нынешнего, Солоухин пишет о своих родителях, которые воспитывали детей в православной вере. Будучи людьми глубоко верующими (особенно мама), они всё-таки ни в чём не противостояли атеистическим выходкам старшего сына: «Родители ничего не позволили бы совершить Николаю в доме, но они не только не препятствовали школьному воспитанию молодого безбожника, но и не малейшим образом духовно, воспитательно, назидательно не противостояли ему». Почему? Надо признать, что объяснение Солоухина оказалось мне близко.

Своим непротивлением родители стремились сохранить своих детей: они, «отчётливо понимая, что жить мне всю жизнь предстоит при новой власти, руководствуясь, очевидно, инстинктом самосохранения, полностью устранились от моего… социального воспитания…» Было ли это самоустранение таковым на самом деле? Не большее ли влияние оказывает на нас чья-то искренняя вера, нежели пустая высокопарность? Да, такое отношение совсем не означало, что родители не повлияли на формирование будущего писателя. Наоборот! Без навязывания, без обмана в семье ребёнок вырастает с укоренившейся искренностью в отношении к миру, он понимает полноту своей ответственности за то, что совершает, за свой собственный выбор. Постепенно отшелушивается и всё наносное. Вера, в которой мать воспитывала детей с младенчества и до школы, которой хотела охранить их, должна была дать силы внутренне противостоять злу: «И Ангел Хранитель у тебя за правым плечом стоит, и его огорчать не надо. Он каждому твоему доброму делу рад…»

Читаешь Солоухина – и постоянно ожидаешь чудесного. Ожидаешь, чтобы вместе с прочитанным вспомнить и своё – забытое – впечатление: «Не отцветая пахнет любка сильнее всего, а в первые минуты цветения, когда в ночной темноте раскроет она каждый из своих фарфорово-белых цветочков (зеленоватых в лунном луче) и в неподвижном, облагороженном росой лесном воздухе возникает аромат особенный, какой-то нездешний, несвойственный нашим лесным полянам». И тогда я понимаю, что, когда по нерадивости мне будет не хватать времени на душистое поле, синий лес или светлую даль, меня смогут встряхнуть, возвратив свежесть впечатлений, страницы Владимира Солоухина.




Фото А.Н.Жиляева. 1979 г.