Исход богов

       7. Исход богов
            
               Когда говорят: "Бог" - не означает ли, что говорят о чем-то невыразимом?..

                "Хуторянин", 1897.

  Колодец очутился на повороте, весь крашенный синим, словно последняя веха окраины, поставленная для приметы. Писатель снова вспомнил красномордого мужика, обязавшего его маршрутом и кое-какими подробностями относительно воды, как, откуда ни возьмись, вынырнула собака. "Уж не утопленница ли воскресшая?" - развеселился писатель, подманивая собаченцию дружеским свистом.

  Вместе и предстали перед белесыми каменными воротами при цепях и амбарном замке. Несмотря на крепкие узы посреди зияла щель, через которую мог прошествовать слон. Сверху ворота были обсажены острыми пиками с указанием: "Посторонним вход воспрещен". Рядом на ладан дышала табличка "К центральному корпусу" со стрелкой, тыкающей в землю. Остальные надписи как по команде задирались, указуя маршрут, ведущий к истинному отдохновению. Они были проникнуты тем же духом предупредительности, напутствуя поучениями, наставлениями, упреждениями - словом, компетентностью всех видов. Были и такие, которые просто свидетельствовали о всеобщей грамотности населения.

За воротами содержалась аллея обрубленных тополей, отзывающихся какой-то госпитальной тоской. Кудрявая зелень несколько облагораживала этих бедняг, причесанных то ли в стиле всего заведения, то ли из желания продемонстрировать какое-то свое понимание природы. Писатель сразу устремился в мечту: вот-де в дворянских усадьбах... Понеслись фантазии на тему старинных лип, игры света и тени,  была отдана дань Михайловскому таинству "чудного мгновенья", не задержалось и огаревское: "Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи... "

  Отчитавшись, фантазер бросил собачке: "Ну, рыжая, вперед!" С тем доверился поруганным тополям, которые вывели к административному корпусу. На фасаде его болталась бумага с фамилией писателя и решительным "Отменяется". Рядом в упор глядела набыченная физиономия какого-то Бублюкина, гипнотизера, дающего в библиотеке сеанс-эксклюзив. Чувства в отвергнутом заполыхали, он снова употребил "негодяев" и толкнулся в дверь. А войдя...  Остолбенел.

  Вместо книг и благоговейной тишины и эдемского какого-нибудь: "Над старинными томами... Облегченья от печали..." - неимоверные толстые тетки в тренировочных костюмах, деды при лампасах, в обвислых, вольных трикотажах, какие-то невообразимые пасы, музыка, имитирующая что-то космическое, а на амвоне - идолом, каменнолицый, крупноголовый, тот самый Бублюкин, выживший писателя с афиши. Добрая часть пациентов клевала носом, другая откровенно храпела, остальные внимали глаголу исцелителя:

  - Апогей, апогей... В небе нестерпимым блеском сияет величественная Валгалла. С земли к ней тянется Мост. Это радуга! По ней торжественно шествуют боги. Эти боги - вы!

  Опомнившись, писатель протиснулся в край Валгаллы к единственной фигуре в партикулярном платье. На лице ее примечалось характерное административно-начальственное выражение.

  - Тюлькина вы?

  С небес полыхнуло ненавистью и зашипело про склероз.

  - Прошу прощения: Тетюнькина, - исправился посетитель.

  Особа разгневалась сильнее и отворотилась так, что треснул стул. Да и немудрено. Санаторное довольствие крепко преобразило возвышенный образ: вместо субтильной воистину Тютиковой воплотилась такая, чёрт побери, задница - на двух бы хватило. Какие уж тут тю-тю, какая невесомость шелков. Однако бумажка с волнующими: "Сумма прописью" была предложена к подписи. Но Тютикова Капитолина Всеволодовна не для того находилась при исполнении. Она, может, по бублюкинской радуге карабкалась в поднебесье, может, умопомрачительный кавалер жарил там для нее шашлыки. И душа ее жаждала вкусить, если, конечно, имелась. А тут метр-с-кепкой, в очках, да при этом неотразимого Бублюкина уценяет в Ублюдкина. И запечатанные уста разомкнулись... Писатель, впрочем, не выдержал самого безобидного:
   
  - В русском языке нет обращения "мужчина"!

  - Ах, нет?! А как - "мусье" или, может, "господин"?
      
  - И впредь приглашениями не бросайтесь, держите при себе и шофера Васю.
      
  - Не инженер ли душ человеческих сподобился осчастливить? А Васька что, подгулял? Я же послала его завернуть.
      
  - Предупредил - не предупредил... Всё устный жанр, а договор - юридический документ. Будьте любезны к оплате.

  -  Ах, вон оно что: "К оплате". Ну-ну.- И Тютикова могла быть надменной.-
В административную часть!

  - Лекцию же вы отменили. Подпись нужна.

  - В административную часть, к Финкелькугену.
      
  - Зачем мне к какому-то Финкельману, если намудрили вы?
      
  - Не Финкельману, а Финкелькугену! Разница есть?.. Врубайтесь, а я подожду.

  Паузе сопутствовала музыка, вынимая из просителя последнюю душу. В самый бы раз плюнуть да и уйти. А может, и без плевания обойтись ввиду своеобразия, так сказать, ирреального обстановки. Но именно это мало кому удается.
      
  - А с какой радости подписывать? - взяла Тютикова с другой стороны. - Не отработали, с аудиторией не встречались, на вопросы не отвечали.

  - Пожалуйста! Готов встретиться.
      
  - Ну ладно, чёрт с вами... - И махательное движение низвело бедолагу еще ниже вымогателя, так мошкары какой-то. Чего доброго, и вправду развезет лекцию - мухи все передохнут. - Давитесь! - и подмахнула бумажку.

  А писатель, чудак, даже счастья своего не понял. Зато Тютикова... Капитолина Всеволодовна закрыла глаза и понеслась в волшебные миры за голосом Бублюкина:

  "Слушай беззвучъе, слушай и наслаждайся тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом... Я вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он поднимается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Ты будешь засыпать... Ты будешь засыпать с улыбкой на устах... Беречь твой сон буду я!"

  Конечно, Бублюкин нес что-то другое, писатель, скорее, услышал голос собственной памяти, над которой еще довлело университетское образование и поклонение Булгакову. Словом, он услышал то, что услышал, и да будет благословен учитель, прививший ему любовь к средневековой литературе и к Михаилу Афанасьевичу.  Потому постоял-постоял и благоразумно ретировался, сказав себе: "Молчание - это форма молитвы".

Продолжение следует