Лишь ты один, лишь ты одна. Часть первая

      Короткое, потертое местами пальто, небрежно переброшенное через спинку стула, сиротливо дожидалось своего часа. Минутная стрелка ни раз, и ни два описала полный круг по циферблату, наполняя тихую комнату мерным тиканьем.
      Одетый в растянутую футболку и джинсы парень сидел за столом, задумчиво перекатывая карандаш между пальцами. Перед ним лежал пустой тетрадный лист, самый обычный, в клеточку, безжалостно вырванный хозяином из лежащей здесь же, на столе, зеленой тетрадки на двадцать четыре листа — стандарт, требуемый ворчливыми учителями в школах на контрольных и лабораторных, однотипный и до зубовного скрежета скучный.
      Пустой взгляд когда-то задорно горящих карих глаз скользил по синим клеткам, столу, с укором глядящему на мир пыльным стеклом компьютеру, давно не мытому окну, выходящему на однотонный в предрассветных сумерках серый город. Пару раз карандаш взмывал в воздух, однако, так и не коснувшись белой поверхности, возвращался в плен бессердечных пальцев.
      На мгновение в глубине глаз, скрытых длинной каштановой чёлкой, вспыхнул огонёк. Грифельный кончик заскрипел, словно старая ворчливая старуха, выводя на белой поверхности ровный ряд аккуратных букв. Одна, две, три — строки всё появлялись и появлялись; ни слова не вычеркнуто, всё на своём месте, тщательно продуманный до мелочей текст. Послание. Прощание?
      Точка.
      Ненужный карандаш откатывается в сторону. Герой, выполнивший предначертанное, больше не нужен.
      Узорная деревянная рамка скрывает послание от мира. Последний щит, последний бастион, последний…
      Каштановые кудри презрительно дернулись, заскрипело несмазанными шарнирами кресло. Пальто заняло законное место на ссутулившихся плечах, а ремень тёмной сумки в побелевших ладонях. Наспех убранная квартира подмигнула на прощание тусклой лампочкой, единственной не перегоревшей из всего набора. Казалось, что она прощается с хозяином, словно понимает — уходит, навсегда забирает последнее тепло из мрачных, пожелтевших от времени стен. Прощается… и с материнским теплом сообщает, что будет ждать.
      Хлопок, тихий шелест замка. Грустный взгляд соседки, принявшей ключи в сухую от старости ладонь. Нет прощальных объятий или громких слов — благодарный взгляд передает всё.
      Вокруг цветение, из каждого закутка тянется густой запах весны. Город сбрасывает оковы сна с первыми прохожими, с первыми таксистами, вышедшими на рейс. Светлеет раньше, чем горькой, одинокой зимой.
      Солнце, такое ласковое-ласковое, каким оно бывает лишь пару недель в году, лениво приподнимает раскалённый бок над старыми девятиэтажками. Редкое явление в вечно сером, угрюмом городе.
      Каштановые волосы напоследок мелькнули в ранней толпе спешащих на работу людей, нездорово худая спина и черная сумка скрылись в приветливо распахнутых дверях подземки.
      А город стряхивал сумрак, как старая дворняга грязь: лениво, неторопливо. Прохожие злобно щурились в ответ на приветственные лучики; как же, если им плохо, то плохо должно быть всем. Однако день был необычайно ласковым, не злился, не пытался наказать людей непогодой за испорченное настроение. И эта приветливость растопила зачерствевшие сердца прохожих. Пусть только на сегодня, но их настроение приподняло голову, улыбаясь солнцу.
      Надолго ли?