Нос вездесущий и другие

               
                СЕРГЕЙ СЕРЫХ
               
                Из серии "СЕЛЬСКАЯ МОЗАИКА"
               
                Рассказы

                НОС ВЕЗДЕСУЩИЙ

Не удивляйтесь заголовку и не напрягайте свои мозговые извилины всевозможными предположениями и догадками о том, что какой-то курносый, орлиный или приплюснутый нос вдруг стал вездесущим. Таких носов, конечно же, не было и раньше, нет их и сейчас. И вс;-таки вас интересует вопрос, почему вдруг нос оказался вездесущим? Так?

Понимаете, вс; зависит от того, кому доста;тся нос, кто является его хозяином и главным утирателем в сырую и промозглую погоду, кто заботится или, наоборот, в моменты, когда он рассопатится или, не дай Бог, его, этот нос, вдруг заложит, и ещ; более, не дай Бог, если кто-то, ни с того ни с сего… ну, сами понимаете… съездит (ударит) по этой самой сопатке. Вс; зависит, как вы теперь поняли, от самого человека, его хозяина и главного носителя.

Сейчас я вам расскажу услышанную мной историю о том, как в одном селе жил человек, которому достался вполне нормальный по своим параметрам и характеристикам, по своей курносости и горбатости нос. Нос как нос и совсем даже, знаете, такой приличный и уравновешенный.

Первые двадцать лет человек гордился своим носом, потому как он у него редко сопатился, совсем не краснел на морозе и улавливал все запахи, какие были в окрестностях их села. А когда хозяин повзрослел, то он хорошо различал вс;, что ему приходилось унюхать в других краях, куда заносила их жизнь.

Нос был очень доволен своей судьбой. Его хозяин оказался спокойным и особо свой нос не высовывал и не задирал. Ну, это было, когда хозяин учился в школе, служил в армии и работал первые годы после службы. Работал владелец носа хорошо, поэтому вскоре был замечен вначале маленьким начальством, а по прошествии нескольких лет с ним начали приветствоваться и пожимать руку и более высокие чины. Его стали приглашать в президиумы и с выступлениями за трибуны.

Вот с этих самых рукопожатий и выступлений жизнь и поведение владельца носа резко изменилась. Изменились его характер, взгляд на окружающих и… особенно на товарищей и друзей. Разговор и тот стал другим.

Да. После того как хозяину носа при встречах начали пожимать руку большие начальники, то вскорости он (человек) ступил на первую руководящую ступеньку и сделался бригадиром в большой по количеству рабочих бригаде. Конечно, если бы его начальство  к этой ступеньке не подвело и, взяв под руки, не поставило на не;, сам бы он (хозяин носа) никогда на этот пьедестальчик не взобрался.

С первого дня работы владельца носа бригадиром, а это было в самый жаркий летний день, он (нос) заметил, что его каждодневная жизнь изменилась в худшую сторону. Носу стало жарко под испепеляющими лучами солнца. Раньше хозяин его высоко не поднимал, теперь же получилось так, что нос постоянно был у всех на виду. 

Каждый день, как только начиналась работа, хозяин ходил с высоко поднятой головой и звучным голосом отдавал необходимые указания, ставил задачи и воспитывал кое-кого из нерадивых подчин;нных. Через три дня нос почувствовал, что его кожа, на которую в прежние времена не всегда попадали солнечные лучи, вдруг сильно покраснела и начала сползать целыми лоскутами с небольшой горбинки и особенно с пипки. Кончик носа так с непривычки обгорел, что весь облупился и стал похож на молодую розовую картофелину. 

Шли годы, со временем хозяин носа прожил стадию мужания и вош;л в период старения. Он вс; так же работал бригадиром и, казалось бы, его характер не должен был сильно измениться, однако нос начал ощущать на себе, что с его владельцем происходит что-то ему (носу) непонятное.

В молодые годы хозяин часто подносил к носу цветы, от которых исходил приятный аромат. Много раз ему приходилось улавливать запах молодого женского тела, дорогих духов и тонкого, порой прозрачного белья.

Теперь же хозяин вс; чаще и чаще начал подносить к носу стаканы с вонючими жидкостями. Вдыхал через него обжигающие слизистую оболочку пары спирта, после чего залпом выпивал содержимое стакана, крякал, подносил к носу кусок хлеба, запах которого тот уже не мог почувствовать, и, зажмурив глаза, хозяин начинал протяжно тянуть жалобную песню про какую-то рябину, оставшуюся у заброшенного тына.

 Во время пения владелец носа часто всхлипывал, вытирал ладонью набежавшие слезы и снова совал его (нос) в стакан, от запаха которого у того начинало плакать вс; нутро. Как только «сл;зы носа» выкатывались наружу, хозяин их тут же смахивал рукой и сразу же вспоминал про какой-то дуб, к которому хочет перейти рябина.

 От жалости к слабому деревцу нос начинал рыдать уже и сам, не понимая, почему его хозяин за прошедшие годы не смог пересадить рябину к дубу, чтобы несчастная могла обвивать своего любимого молодыми веточками и чтобы она больше не исходила горючими слезами.

Со временем носу стало понятно, что жизнь его изменилась в худшую сторону. Мало того что хозяин в течение рабочего дня совал его куда надо и куда не надо, он ещ; и ухитрился несколько раз за последние три года разбить его о землю, на которую падал от передозировки крепкого первача и жалости ко вс; той же рябине.

Нос начал презирать и хозяина, и сво; существование. А тут еще, как назло, неожиданно подошло время ухода на пенсию. После провожальной вечеринки жизнь для носа стала совсем нетерпимой. Казалось бы, ну чего тебе (хозяину) надо? Пенсионная книжка лежит в тумбочке со всеми остальными документами, справками и всевозможными бумажками (а вдруг пригодятся), пенсию в денежном эквиваленте приносят прямо к кровати, если вдруг чего со здоровьем приключится. Ну чего бы тут не успокоиться и не начать жить припеваючи. Сиди на лавочке да потонакивай (напевай) какую-нибудь песенку, даже хотя бы свою любимую «Рябину».

Так не-ет, вместо спокойной жизни, хозяин начал выделывать такие кренделя, что в носу в первые дни свербело чуть ли не круглосуточно. А как тут не закизикает (защекочет), если хозяин начал его совать в такие дырочки и щелочки, в такие дела и вопросы, о которых нос за свою совместную с ним жизнь не то что не знал и не ведал, он даже ни разу и не слыхивал от других ничего подобного.

Я вот сейчас вам расскажу о жизни, которую устроил бывший бригадир,  которому пожимали руку все начальники и партийные секретари, начиная от лидера первичной ячейки и заканчивая партийными боссами городского и областного масштаба, который сиживал в больших и малых президиумах, на нелегальных и разреш;нных пьян… простите, ошибся – на разреш;нных обедах-ужинах, так, может, и в вашем носу закизикает и засвербит.

…Проснувшись ранним утром первого дня своей, теперь уже не бригадирской жизни, человек… Нет, так не пойд;т. Ну что это за представление и обращение: человек да человек? Надо, чтобы было вс;, как и должно быть, чтобы я называл, а вы воспринимали нашего хорошего знакомого, можно сказать, даже очень близкого человека, по имени и отчеству, чтобы у нас с вами было к нему определ;нное уважение и почтение. А раз так, то прошу любить и жаловать.

Василий Николаевич Скворцов. Возраст – шестьдесят лет и раннее утро первого дня шестьдесят первого года. В связи с тем что он лежит на кровати под одеялом, я не могу вам обрисовать его конструктивно-физические данные, поэтому пока ограничусь рассказом о том, как выглядит его голова. Она у него, кстати, небольшая, ну не такая, как у Павла Ивановича, о котором вы узнали, прочитав предыдущий рассказ.

Голова Василия Николаевича близка по своим характеристикам к голове Ивана Петровича, друга и соседа Павла Ивановича. Что касается описания фигуры бывшего бригадира и её отличительных параметров от других подобных ему особей, то давайте подожд;м до тех пор, пока он соизволит встать с кровати. А сейчас я вам более подробно расскажу о голове новоиспечённого пенсионера.

Что касается основного внешнего показателя – величины, то можно с уверенностью утверждать, что головной убор пятьдесят седьмого размера ему будет как раз впору. Головка у него такая, знаете, кругленькая, и только лицевая часть имеет некоторую приплюснустость с боков, ну и, естественно, что нижняя челюсть у него немного сужается к подбородку. Уши небольшие и какие-то, знаете, корявенькие, как будто их помяли и чуть-чуть подвялили.

Нос у Василия Николаевича среднестатистический, без всяких там курносостей и горбинок, глаза т;мные, брови средней густоты и величины, лоб в молодости был в меру широкий, теперь две большие залысины увеличивают его ещ; наполовину того, что было в молодые годы. Губы усредн;нные. Они чуть меньше, чем у Бельмондо (французский акт;р), но больше, чем у его односельчанки Катерины, известной сельской склочницы и скандалистки.

Волосяной покров на голове у Василия  немного изрежен, но ещ; брюнетистый, что да;т мне возможность, приплюсовывая к т;мным волосам скулы монгольского типа, сделать предположение, что в годы татаро-монгольского ига его давнишнюю пра-пра-пра… бабушку в девичестве отлюбил какой-нибудь басурман.

Пока мы с вами разглядывали голову новоявленного пенсионера, он, по-моему, надумал вставать. Вс; правильно. Женщины, на всякий случай, закройте глаза… Открывайте. Василий Николаевич отходил ко сну в майке и в длинных семейных трусах. Я вас предостер;г на всякий случай. А вдруг он после прощального обеда в его родной организации, от радости, а может, и с перепугу, взял да и поснимал с себя вс; и забрался под одеяло в ч;м мама родила.

Ох, Вася, Вася, как же мне тебя обрисовать, чтобы и ты не обиделся, и читателя особо не развеселить, а ещ; хуже, не навеять на него тоску и величайшую грусть. Ну ничего.


Выглядит наш Василий Николаевич вполне сносно. Рост у него… примерно сто семьдесят шесть, плюс сантиметра три-четыре, а может, и меньше. Но только не минус. Упитанность чуть ниже средней, но уж ни в коем случае не тощая (под майкой р;бра не видны и лопатки не выпирают). Конечно, к этому возрасту можно было бы сделать кое-какой запас на непредвиденные обстоятельства. Ну, это уже, как говорят, дело личное, дело хозяйское, что нравится, то и ношу.

Конструктивные особенности тела довольно нормальные: ноги не кривые, хотя могли бы быть и потолще, живот не выпирает дуликом (местное определение), ну, знаете, таким пупыриком, но и не впалый, как у доходяги, руки… трицепсы и бицепсы… они либо отработали свой ресурс, либо сохранили  зачаточное состояние. Оно и понятно, как он может быть Шварценеггером, если вместо поднятия тяжестей Василий Иванович ими всю жизнь только и знал что размахивал да указывал. Ну ничего, будет работать в огороде, поднакачаются.

 Подождите-ка, а что-то он в первый день своего пожизненного отдыха какой-то… в общем, без настроения. Давайте мы его оставим на время, в конце концов, он ведь жив;т не один. Да и неудобно смотреть, как Василий Николаевич будет поч;сывать свои телеса, прежде чем оденется. А вообще-то, утро т;плое, он может выйти во двор и огород и в том виде, в каком сейчас находится. Сельский двор и усадьба в целом – это вам не городская квартира. Здесь утром можно выйти во двор и в одних трусах и почесать в сво; удовольствие хоть спину, а хоть даже и живот (пузо).

А действительно, какое прекрасное начало дня. Бездонное небо совершенно чисто от облаков, кои, вероятно, устроили для себя отдых где-нибудь над Канарами, а может, и в другом каком экзотическом месте. Я их понимаю, как им тяжко порой приходится носиться в ветреную и промозглую погоду над нашими местами. Ну что у нас можно видеть  с высоты их положения? Грязь, серость да убогость нашей жизни. А там… на Канарах… ни разу не был, да и не побуду я в этих манящих к себе местах. Так что рассказывать вам… 

Канары, Канары! Навязались на мою душу, как иной раз какой-нибудь простенький напев, с которым не можешь расстаться целый день. Уже и не хочется тырлыкать и трам-трам-тамать, а вс; равно ту-ту-ту да ту-ту-ту. Так и эти Канары.

Ох, Господи! Устал я что-то гостевать у Василия Николаевича. Знаете, уже и самому захотелось немного понежиться под майским солнцем на каком-нибудь лужку или в затишке у себя в небольшом саду. Я ведь, признаюсь вам, не обнажал свои телеса и не подставлял их с целью загара под солнечные лучи лет… этак десять. А может, и больше. Наверное, побольше, у меня кожа уже начала становиться синюшной. Так что, извините, я пош;л к себе. Ну его, этого Василия Николаевича, пусть пока осваивается в новом для себя статусе. Встретимся через пару недель.

…Прошло равно две недели. Май месяц переступил порог третьей декады и теперь выступает в качестве погонщика селян. А как тут не подгонять, если надо побыстрее завершать все огородные дела. Я имею в виду посадки и подсадки всевозможной рассады и окультуривание огородов, чтобы впоследствии не оказаться в плену у бурьянов.

Прогулка по лужку, на котором зеленеет молоденькая, ещ; не вытоптанная сочная трава (да е; и топтать-то уже некому) в конце огородов, освежила мою голову и мысли. Мне кажется, что даже улучшилось зрение и нюх. А что? Свежий ветерок, солнце, соловьи заливаются в ракитниках, горланят, стараясь перекричать друг друга, петухи, мы… точно, мычит на привязи всего один тел;нок, а показалось, как два (в прошлом году на этом месте паслось… три).

Ну как тут не прозреешь и не станешь унюхивать майскую зелень и источаемую ею запахи, которые, перемешиваясь в воздухе с запахом навоза, прелой прошлогодней травой и вонючей жидкостью, выливающейся из целой горы пластмассовых бутылок, сваленных в конце одного из огородов, дают такой незабываемый букет… Да на кой нам хрен нужны Канары, нам и тут хорошо. Общайся там с неизвестными  канарийцами. Вообще-то, может, тот народ по-другому как называются, но раз живут на Канарах, значит, канарийцы. Тут… о!


– Ты как садишь помидорину?!– раздался на всю сельскую округу хрипловатый голос Василия Николаевича. – Как ты садишь?! – вычитывал он своей жене, тряся у не; перед носом чем-то зел;ным с меленькими листочками. – Помидорину надо брать вот так! Гляди сюда, вот так надо брать! Двумя пальцами. А ты как бер;шь! – выходил из себя бывший… почему бывший? Судя по его поведению, он уже и в новой для него жизни наш;л для себя занятие, похожее на его предыдущую должность. – Разве так садят! Надо сначала подготовить лунку,
залить е; водой, а когда вода впитается, потом уже садить туда рассаду, – назидательным голосом выговаривал Василий Николаевич жене и при этом не упускал случая смотреть по сторонам  на своих соседей.

Его жена, женщина почти среднего роста, худощавая натуральная блондинка, кстати, тоже уже пенсионерка, растерянно смотрела на мужа и, как мне показалось в первые минуты его нравоучительной выходки, не знала, что предпринять и как себя вести. Все годы самостоятельного ведения хозяйства, после того как умерли е; родители, эта тихая женщина в огороде в основном управлялась сама, особенно когда наступала пора высадки рассады в открытый грунт.

Работала она немного медленно, не в пример некоторым сельчанам, которые в один день ухитрялись сделать слишком даже много, так много, что через неделю после их ускоренной работы на некоторых грядках  приходилось производить большую подсадку.  Нет, она так не могла. Она работала по своему плану и редко смотрела на то, как работают люди, и тем более, она никогда не устраивала гонки со своими соседями, на предмет того, кто быстрее.

В итоге получалось так, что вся высаженная ею рассада принималась  и к осени овощные грядки давали хорошие урожаи. Селяне это заметили, и поэтому к ней часто начали обращаться некоторые женщины за советами, как посадить то или иное растение, тот или иной овощ, особенно если это касалось редких видов и сортов.

 Пока жена приходила в себя, за е; спиной раздался окрик мужа. Теперь он накинулся на своих внуков, которые приехали на входной день из города и приняли самое активное участие в посадке овощей.

– Вы как носите воду! Разве так носят в;дра? Вы уже здоровые, вам надо носить по два ведра. Знаете, как я работал в ваши годы?! Да я… да я уже в ваши годы вкалывал наравне с мужиками. Что вы плет;тесь? Ходить надо быстрее, – поучал Василий Николаевич внуков.

– Вася, ты чего шумишь? – тихо заговорила жена. – Тебя кто-то  назначил   бригадиром   овощеводческой  бригады?  Ты
лучше бы нам подключил шланг, и внукам не пришлось бы воду носить. Шланг ведь лежит в сарае с прошлого года.

– Пусть носят в;драми, им это полезно, – отозвался Василий Николаевич. – Ты куда поставил ведро?! Посмотри, сколько на него налипло земли! – зашумел он тут же на меньшого внука. – Мало того что всю дорогу плескал, так теперь ещ; и ведро заляпал. Распустили вас…

– Вася, – не выдержала жена мужниной тирады. – У тебя что, своих дел нету, а? Иди посмотри, я тебе говорю об этом ещ; с осени прошлого года. В сарае дверь скоро упад;т. Полгода на одной петле держится, а ты нас учишь, как садить рассаду. Иди, иди во двор. Не позорь меня с внуками, а тем более себя. На нас уже соседи смотрят. Иди. Там за последние пять лет столько накопилось дел по твоей мужицкой части, что нам ещ; прид;тся тебе помогать. А ты тут кричишь на всю округу, как будто я вообще ничего в огороде не знаю, как делать. Иди, Вася, иди. Мы тут как-нибудь сами.

Потоптавшись некоторое время около жены и не найдя ничего нового, к чему можно было бы придраться, Василий Николаевич, пройдя по ст;жке несколько раз взад-впер;д, посмотрел на соседний огород и тут же, подняв голову вверх, твердым и уверенным шагом отправился к соседу, такому же пенсионеру, как и он, Анатолию Ивановичу, который вышел помогать дочери в посадке овощей.

Анатолий Иванович в пенсионерской жизни за два прошедших года, после завершения длинной дистанции трудового стажа, вполне освоился и вписался в обыденную сельскую жизнь с е;, казалось бы, однообразной и монотонной работой. Обладая спокойным и покладистым характером, сосед Василия Николаевича особо не вникал в то, как и что садят, сеют и высаживают в огороде его жена или дочь. Во время выполнения этих работ он назначал себя в качестве подсобника и беспрекословно выполнял вс;, о ч;м его просили женщины.

У подсобного рабочего, как вы сами знаете, обязанностей всегда невпроворот: поднести рассаду, разметить и протоптать дорожки между грядками,  взрыхлить  землю, а если надо, то  и полить высаженную рассаду. Его жене  и  дочери  оставалось только сеять и сажать. Анатолий Иванович мог бы, конечно, и сам кое-что посадить или посеять, но у него это получалось всегда неуклюже и довольно топорно, он и сам в этом признавался. А причиной всему была его негнущаяся спина. На корточках же он и вовсе не мог работать из-за болей в коленях. А вот что касается посадки картофеля, то здесь уже «главным агрономом» был сам Анатолий Иванович. Любил он эту культуру, и когда наставала пора его посадки, уборки, отбора семенного материала, закладки картофеля на хранение и контроля за температурным режимом в подвале на протяжении всей зимы, то вс; ранее перечисленное он не передоверял никому. В его обязанности входило и выполнение промежуточных работ, связанных с уходом за посевами, тут в подсобниках ходили уже жена и дочь.

Обладая более гибкими спинами, они весной при посадке бросали в лунки картофелины, пропалывали участок, а в уборочную страду занимались подбором картофеля, после того как его выкапывал хозяин. И надо заметить, что все работы выполнялись без понуканий и резких критических замечаний с обеих сторон, как со стороны жены, так и со стороны Анатолия Ивановича. Но самым главным  было то, что он не совал свой нос и не читал громогласно нотации кому-либо из членов своей ячейки, когда женщины были заняты своей, чисто женской работой.

Прошло не более десяти минут, как Василий Николаевич встретился на ст;жке соседнего огорода с его хозяином, но несмотря на столь короткое время, он ухитрился найти недостатки в чужих владениях, где, собственно, появился впервые за всю весну этого года. Поначалу жена увидела, как е; муж начал широко вышагивать, а потом уже и услышала замечания в адрес самого хозяина по организации огородного дела.

– Ива-нович, ты ж посмотри, как тут у тебя криво размечены грядки! – выкрикивал Василий Николаевич, показывая руками на взошедший лук. – Надо ж было их протоптать вот так, вот так, – показывал он, утаптывая землю между грядками. – А это разве дорога?! Надо ж было натянуть леску или какой другой шнур и уже по нему протоптать.

Жена Василия, глядя на то, что е; муж уже и на чужом огороде нашел щель, а может, какую дырочку, в которую успел засунуть свой нос, подозвала к себе старшего внука.

– Вова, иди к деду и скажи, что бабушка зов;т его ужинать. «Хорошо, что на огороде нет зятя Анатолия Ивановича, а ещ; лучше, что отсутствует его жена, – подумала она. – Соседка долго не церемонилась бы с новоявленным «проверяющим», а в два сч;та выставила б его с огорода».

– Вась, не мешай работать, – обычно начинает она говорить почти вежливо. – Не суй свой нос в чужие дела. Огород (двор) мой, что хочу, то и делаю, и как хочу, так и топчу. Вали на свой огород и там командуй. – В случае, если вдруг, бывало такое иногда, что сосед, заартачится и с их огорода или со двора не хочет уходить, то она может его послать и по чисто русскому, не стесняясь в выражениях, лишь бы только выпроводить надоедливого соседа со своей территории..

Василий Николаевич аж поморщился и на некоторое время как бы потерял дар речи, когда к нему подош;л внук и предал слова своей бабушки. Он только начал входить в роль замечающего всякие недостатки в работе других, только настроился на новые высказывания, а тут… Не заматеревший ещ; пенсионер громко крякнул, шмыгнул носом и, д;рнув им из стороны в сторону (как это у него получается – не знаю, я пробовал, у меня нос даже и не колышется), пробурчал что-то себе под нос, но  следом за внуком пош;л.

– Василий, ну чего ты ходишь по дворам и высказываешь замечания? Ты посмотри на свой огород и на двор, как ты это делаешь у других, – начала тихо выговаривать мужу жена.

– А что, а что тут такого? Ну кривые дорожки, ну и что? Пусть делают лучше, – огрызнулся Василий Николаевич.

– Да ты погляди на свои ст;жки. Ты хоть одну протоптал в этом году? Ты знаешь, что в селе за твои постоянные замечания люди над тобой уже смеются?

– Ну и что? Ну и пусть смеются, – заворчал Василий и пош;л с огорода во двор, под;ргивая своим вездесущим носом.

Целых два дня Василий Николаевич проявлял величайшее терпение, никому ничего не подсказывал (не совал нос в чужие дела) и не поучал каждого встречного и поперечного, а в одиночку копался во дворе. Хотя, по правде, ему-то и не с кем было работать. Внуки уехали в город к родителям, а жена наводила порядок на овощных грядках. Он было направился утром следующего дня вместе с ней в огород, но после нескольких замечаний, сделанных своей половине, по поводу, на его взгляд, неправильного владения тяпкой при пропалывании сорняков на картофельном участке, жена спровадила его заниматься мужской работой.

– И вс; равно ты тяпку держишь в руках неправильно! – выкрикнул напоследок Василий и, положив персональное несложное орудие для уничтожения сорняков на плечо, медленно пош;л во двор, где вскоре приступил к  укреплению покосившегося забора.

Так и работали врозь. Может, и скучновато было, зато тихо и спокойно, хоть и приходилось Василию Николаевичу иногда делать кое-какие приспособления, чтобы выполнить ту или иную работу в одиночку. А он не привык быть в одиночестве, ему нужны были люди, которым можно было бы подсказывать, указывать и, конечно же, а это в обязательном порядке, чтобы с них можно было и требовать на всю бригадирскую катушку. А людей не было. С женой, хоть и не крепко, но рассорился, внуки уехали, а дочь с сыном, из-за скверного его характера, стараются приезжать редко.

– Отец плохой, – возмущался про себя Василий Николаевич. – Сказать им, видите ли, ничего нельзя, они, мол, и сами  вс; знают. Ни черта вы не знаете. Вас ещ; учить и учить надо, – сделал он заключение и, чтобы хоть как-то отвести душу и успокоиться, Василий наш;л выход: он начал… поучать себя.

– Тебе, Василий, надо навести порядок вот здесь, – показал он самому себе на покосившейся  забор и продолжил: – Ты вначале подкопай вот этот столб с уличной стороны, установи его по отвесу, а потом хорошо утрамбуй. После установки столба проверь все доски. Если есть прослабленные, то закрепи их гвоздями. Тебе понятно? – спросил он себя и тут же ответил: – Да понятно. А раз понятно, тогда трудись. Работы здесь на полдня. Приду проверю.

Так и работали порознь муж с женой, она на овощных грядках, он во дворе. Продержись сухая погода ещ; пару дней, и жена Василия Николаевича навела бы в огороде идеальный порядок по части уничтожения сорняков и выравнивания всех ст;жек-дорожек. Да и Василий Николаевич полностью окончил бы ремонт забора.

Однако работы пришлось приостановить ввиду неожиданно прошедшего дождя. Там и тучка-то была… с носовой платок, а с огородов пришлось уйти всем селянам. Жена Василия Николаевича была весьма недовольна таким поворотом, а вот её муж даже обрадовался, что теперь хоть на некоторое время у него будет возможность…

– Ты неправильно чистишь картошку, – возмутился Василий Николаевич, когда его жена приступила к приготовлению обеда. – Сколько я тебе говорю, чистить на-до…


– Вася, – тихо проговорила жена и с укоризной посмотрела на мужа. – Иди почитай газету. Иди, а потом мне расскажешь, что где делается.

Неизвестно, согласился бы Василий Николаевич с предложением жены или нет, но тут вдруг взахлёб залаяла собака, что  означало подход кого-то из односельчан к их калитке.

– Посмотри, кто там? – попросила мужа жена.

Хозяину волей-неволей пришлось прервать своё наставление и пойти во двор, откуда через короткое время раздался его радостный голос по поводу визита их соседа, с которым можно посидеть и поговорить о том, что творится в мире и в собственной стране. Эту тему он так любил, что ему односельчане иногда говорили: – Василий, шёл бы ты в политику. – И они были правы…

– Это ж каким надо быть безмозглым, чтобы залезть в Ирак! Оно тебе (вероятно, Бушу) надо, как там живут люди! Ну, живут не по-твоему, ну и пусть живут. Нельзя ж делать, как хочется тебе! Чего нос совать в чужие дела, тем более в другую страну, к другому народу…

Услышав раздражённый голос Василия и его возмущение по поводу навязывания американцами своей воли и сования носа в чужие дела, его жена громко рассмеялась.



                «ЕВРОРЕМОНТ»

Ну кто сейчас не знает, что такое «евроремонт». Да даже в детском садике, после того как папы и мамы с дедушками и  бабушками оставляют своих карапузов на попечение воспитателей, кто-нибудь из юных созданий с задатками будущего строителя или даже владельца строительной фирмы начинает рассказывать своим друзьям и подружкам:

– А мы учорлась начарли дома делать ероремонту, во, – подняв нос кверху, сообщил Стасик детсадовскому другу Коле и рядом стоящей девочке с большим бантом на макушке.

– Ф-уф, – удивилась девочка с бантом. – У нас узэ елалемонта… – она начинает сгибать свои пухленькие пальчики. –  Во, коко у нас елолемонта, – показала она мальчикам ладошку с тремя подогнутыми пальчиками. – Ета стока года. Во.

– А у нас, – с важностью большого начальника начал делиться своей новостью Коля, – лр-ремонт… када мама с папою лр-ругаютса, то мама клр-рчит, сто ты лр-растяпа, ета мама папы говар-рлить, начил лр-ремонт, када вот етага  гр-рлызика, – и мама паказавая на мине пальцаю, – у нас с табою исчё и в планах не была. Во как.

 Сообщив своим друзьям о времени ремонта в их квартире, Коля с важным видом заложил руки за спину и, подняв высоко голову, широким шагом направился из раздевалки в игровую комнату.

А и вправду, чего это Коля, с огромным багажом знаний о ремонтных работах, должен стоять с теми, у кого этот самый «елолемонт» либо только начался, либо продолжается всего каких-то три года. Коле можно было и менее горделивой походкой уходить из раздевалки. В Книгу рекордов Гиннесса их семья уж точно не попадёт, потому как в России можно найти примеры с куда большими сроками ремонта.

 Сла-ви-ик, Ко-ля и девочка с бантом, спасибо вам за то, что помогли  дядям и тётям разобраться с «евроремонтом». 

Как видите, в вопросах квартирного «евроремонта» разбираются уже и дети, хотя и под другим углом понимания положения дел, этого самого, долбаного ев… ремонта. Мы в последние годы уже настолько зациклились на этом слове, что где бы ни стоял, сидел, ехал, лежал или шёл, вокруг только и слышишь: «евроремонт» да «евроремонт».


– Ва-лечка, сколько ж мы с тобою, душечка, не виделись?! – восклицает на троллейбусной остановке пожилая женщина, увидев давнюю знакомую, чуть помоложе себя..

– О-ой, не напоминайте мне, Раиса Яковлевна, я так сейчас занята, так занята, – развела руками Валентина. – У меня последний месяц нет ни одной свободной минутки. Мы такой ремонт начали, такой ремонт, – стала она повествовать своей знакомой о делах, которые не дают ей возможности показываться на людях. – Всё, Раиса Яковлевна, делаем в «евро»: и крышу, и все дорожки во дворе, и заборчики, и отливчики, даже будку нашему пёсику и ту мой умелец (наверное, муж, сын или зять) сделал в стиле «евро». Потому-то я и сижу дома. Везде нужен глаз да глаз. Чуть не доглядишь, сразу не то. Наши ж мужики без пригляду работать не могут. Кручусь, Раиса Яковлевна, как белка в колесе. Я и прораб, я и снабженец, да ещё и приходится готовить им обеды с ужинами. В общем, Раиса Яковлевна, я круглые сутки в работе.

Понятно, семейная евростройка под началом всезнающей тёти Вали. Бедные дяди…

 …А это? Ого! Вот это «евроремонт»! Представляете, огромная площадь перед бывшим райкомом, а теперь перед районной администрацией. В соответствии с модными веяниями уже знакомого всем нам «евроремонта» эта площадь покрывается разноцветной тротуарной плиткой.

– Так это ж хорошо, – скажете вы.
– Конечно, – поддержу вас и я. – Но дело в том, что эта площадь уже укатана толстым слоем асфальта. А плитка укладывается поверх асфальта. Вернее, поверх асфальта насыпается песок, а потом уже укладывается плитка.

Пока я вам объяснял, что делается на широкой и длинной площади перед районной администрацией, в здании этой самой администрации, в кабинете главы района, подошли к окну два человека – сам глава района и его заместитель.
– Ну и как? – спросил глава своего заместителя, кивая в сторону площади.
– Что, как? – не понял тот.
– Как плитка?

– А может, нам было бы лучше на эти деньги заасфальтировать улицу Овражную? – предложил, и видимо, не в первый раз заместитель. – Люди уже жалобами завалили. Там же, Василь Васильевич (глава района), пройти после дождей уже нельзя. А что зимою делается, ужас.

– Дмитрий Иванович, что ты носишься с этой улицей? Ну грязь там, ну и что? Десять лет терпели, потерпят ещё пару лет, – парировал вопрос-предложение своего подчинённого хозяин кабинета. – Ты ж понимаешь, вот уложим площадь плиткой, украсим клумбами и газонами, и не простыми, нашими с одуванчиками, а еврогазонами, ты ж понимаешь, какой у нас перед окнами будет вид, – мечтательно произнёс глава. – Приедет губернатор, а может, даже какой министр из Москвы, ты думаешь, они поедут или пойдут на твою Овражную? Не-ет, они будут ходить вот по этой площади. А то, что под плиткой у нас лежит асфальт, так об этом они спрашивать не будут, они будут любоваться нашей площадью. Мы тут ещё фонтанчик сообразим, – начал было развивать мысль о великих преобразованиях  районного центра в стиле «евро» Василий Васильевич, однако его мысли на самом что ни на есть скаку резко остановил Дмитрий Иванович.

– Василь Василич, так скоро ж выборы главы района, – обеспокоенным голосом напомнил заместитель своему шефу.
– Ну и что?
– Как что? А если с Овражной не придут к урнам?


– Хм, – удивился глава. – Не придут. Да пусть не приходят, подумаешь. Это если бы было узаконено, чтобы в выборах участвовало не менее двух третей населения, вот тогда, может, мы бы и подумали о твоей злосчастной улице. А сейчас у нас вообще сняли порог явки. Ты ж голосовать будешь за меня? – глядя в глаза своему заму, спросил районный начальник.

– Конечно, – ответил Дмитрий Иванович.
– Ну вот, видишь, выборы уже и состоялись, – засмеялся Василий Васильевич. – А я избран буду на пост главы района со стопроцентным волеизъявлением прибывшего на выборы народа. Да не горюй ты за Овражную. За неделю до выборов мы туда пошлём дорожников, чтобы они покатались по ней со своей техникой. Не горюй, Дима. Тебе-то что. Это мне-е надо волноваться. А тебе… я буду главой, и ты будешь сидеть в своём кабинете. Выборы? Наши выборы на этой вот площади, – улыбаясь, произнёс Василий Васильевич. – У нас с тобой, через  месяц здесь должен быть полный «о’кей» вместе с «евро».  К приезду в район многочисленной делегации из других областей  мы должны закончить укладку плитки и навести на площади соответствующий порядок. Ответственным за выполнение работ я назначаю тебя, Дмитрий Иванович, – Василий Васильевич повернулся к заместителю и ткнул его пальцем в грудь. – И смотри, чтобы на газонах была зелёная травка, а на клумбах цвели цветочки. Главное, чтобы мы с тобою там котировались, – показал рукой на потолок хозяин кабинета.

Видите, у этих людей, свои заморочки, свой «евро» и даже  какой-то свой  «о’кей».

 А сейчас, уж если мы с вами коснулись этого заморского щёголя-«евро», я вам предлагаю немного протопать ножками до районной больницы. Месяц назад мне пришлось побывать там по зову одного моего… фьи-ию. Не удивляйтесь, что я присвистнул. Как тут не свистнешь, если я вам могу сейчас рассказать о случае, который произошёл как раз в этой больнице, и, понимаете, всё, что произошло в один из дней моего пребывания в её коридорах, на сто процентов соответствует нашей теме.

Так вот. Вы телевизор, наверное, смотрите, если и не целыми днями, то уж часок урываете из своего распорядка дня, хотя бы на просмотр какого-нибудь очередного фильма со стрелялками и умопомрачительной любовью между полётами пули от ствола  (автомата, пулемёта, пистолета и другого мелкого огнестрельного оружия) до тела того, в кого её посылал любимец народа – правильный бандюк.

Но я не про основной фильм буду говорить. Нашенские ужастики мне последнее время что-то перестали нравиться. Я буду говорить про всемогущие рекламные ролики, которые крутят нам вот уже много лет. Почему рекламные ролики я назвал всемогущими? Да потому, что только они могут прерывать даже тот же полёт пули. Госдума не может, а вот реклама может. Сколько в Госдуме поднимали вопрос о переносе безнравственных фильмов на ночное время. Пусть, мол,  патологические убийцы и спецкиллеры их смотрят, первые – для обретения навыков, а вторые – для повышения квалификации. И что? А ничего. Как стреляли, так и стреляют. И где только патронов столько берут? Всё, хватит о стрелялках, а то впереди ещё ночь, а ночью нам с вами надо будет спать.

 Давайте я лучше перейду  конкретно к тому, почему я вынужден был посетить сие лечебное заведение. Вы не удивляйтесь тому, что я вам сейчас скажу. Виной всему как раз и стал один из рекламных роликов. Вы помните бобра с сияющими двумя зубами? Вот этот бобёр фактически и погнал меня в коридоры больницы.

Ну, во-первых, у меня начали шататься зубы – не подумайте, что они у меня вставные, не-ет, зашатались свои. Возраст, он и в селе на свежем воздухе возраст. Вот и зашатались, как пьяные, хоть за последние лет десять ни на один из них не попало ни одной капли спиртного. Но это ещё ничего. Мои зубы, как ни странно,  перестали поблёскивать на свету. Клацать я ими ещё мог, а вот улыбаться сверкающей улыбкой – уже нет. А у бобра-а. Вы помните? Прямо молнии сверкали. Ну, вот и я… да, да, тоже захотел, чтобы молнии, жих, жих!


Готовиться к поездке в лечебное заведение я начал ещё со второй половины предыдущего дня. Часа три у меня ушло на обычное самовнушение, что в больницу мне ехать надо обязательно, тем более что в кабинете с креслом и бормашиной я был ещё… о-о, лет десять назад.

Почему я сделал такой большой перерыв между посещениями стоматолога? Да потому, что как раз десять лет назад у меня вырвали, именно вырвали, а не удалили, здоровый зуб. А тот зуб, который был причиной побаливания выдернутого, оставили, после чего возмутитель спокойствия настолько обнаглел и возгордился своей незаменимостью, что за прошлые годы вырос почти на целый сантиметр.  И теперь он у меня во рту возвышается над всеми своими собратьями, как матрос на старых кораблях, ну тот, который сидел на мачте в особой корзине и смотрел вперёд, чтобы вовремя увидеть возникающую опасность, а если это было китобойное судно, то вперёдсмотрящий высматривал на поверхности водной глади или средь бушующих волн предмет охоты.

Однако я, наверное, плохой специалист в вопросах внушения. Уж, по крайней мере, так мне показалось к вечеру, когда солнце нижней частью своего круглого диска начало цепляться на горизонте за верхушки деревьев, когда надо было вытаскивать из сундуков свои парадные одежды, у меня ещё не было решительного «да» в пользу того, что надо ехать.

А про сундуки… вы не улыбайтесь. Вы что ж, хотели, чтобы я отправлялся в серьёзное по всем показателям учреждение в своей повседневной одежде? Тут вы неправы. У нас в селе все, кому надо ехать в больницу, ещё с вечера достают всё чистое и по возможности делают примерку, чтобы уж утром всё было чин чином, без всяких там непонятностей с помятостями и неровностями. А как бы вы хотели? А если вдруг что случится? Да чего уж там. На всех кораблях во все века перед боем матросы одевались во всё, если и не новое, то, по крайней мере, в чистое. А вдруг… правильно, вдруг что случится.

Но что интересно, стопроцентного желания ехать в больницу у меня не было даже утром, когда я вышел на автобусную остановку, на которой последний раз автобус останавливался ещё года три назад. Вам, конечно же, хочется узнать, что это у нас за расписание такое и почему так редко ходят автобусы? А они и вообще не ходят. А три года назад это транспортное средство останавливалось по причине открытия этой самой остановки. Мы, жители села, тогда так возрадовались приобщению нас к цивилизованному миру, что уже на второй день скопом толпились под навесом, на месте короткого отдыха транспортного средства. Однако, протоптавшись на остановке больше часа и поделившись всеми сельскими новостями, мы, жители села, желающие уехать в районный центр, разошлись по своим домам в великом недоумении и расстроенных чувствах.

Теперь же на остановке мы, селяне и наши гости, собираемся больше для того, чтобы уехать в райцентр или даже в столицу нашей области на попутных машинах, проезжающих по дороге в большом количестве. Ну, тут уже, как говорят, кому как повезёт. Лично мне вызвать сочувственную слезу у проезжающего мимо автовладельца удавалось и удаётся так редко, что я если и прихожу на остановку, то больше надеюсь на возможность проезда по дороге в нужном мне направлении кого-нибудь из односельчан или давнишних знакомых. Так получилось и на этот раз. 

На месте предполагаемой остановки общественного транспорта нас, желающих выехать за пределы своей малой родины, собралось десятка полтора человек разного возраста, начиная с блондинок и брю… других колеров смазливых односельчанок с обнажёнными пупками и заканчивая такими, как и я сам, одетыми в советскую классику семидесятых годов прошлого столетия.  Были, конечно, в группе жаждущих уехать и ста… простите, почтенные женщины, в своих строгих нарядах, не поддающихся времени и моде.

Через полчаса остановочной «рулетки» наши ряды покинули  голопузые и три молодые особи мужского рода, все они уехали со своими друзьями и любимыми. В результате естественного отбора на остановке осталась строгая классика. Ещё через полчаса под навесом топтался обуреваемый неизвестностью один я. А ещё через полчаса в моей голове началась борьба двух мыслей. Одна, более настырная, настаивала на том, чтобы я, её носитель, потоптался под навесом ещё некоторое время.

– Ну что тебе делать дома? – спрашивала она. – Да и нельзя ломать намеченные планы. Раз пришёл, то стой.
Вторая, более спокойная и уравновешенная, не требовала, как её сестрица, а так ненавязчиво намекала:
– Иди ты домой. Ну постоишь ещё час, ну подберут. И что? Приедешь в больницу в собачий полдень (поздно), а там уже и очередь будет дня на два.

И, знаете, я, может,  даже и ушёл бы домой, потому как в моей голове начали кучковаться мысли о правильности принятого решения, но в этот момент передо мною остановилась машина отечественного производства – «Москвич», которым владеет в основном наше поколение.

– Колхозник, ну что ты стоишь? – услышал я знакомый голос из приоткрывшейся двери. – Если ты не прогуливаешься, а хочешь отсюда уехать, то садись, подвезу.

Вот видите, я вас не обманывал, когда говорил, что меня подбирают с остановки мои хорошие знакомые. С Николаем Петровичем, таковы имя и отчество владельца транспортного средства, нам одно время пришлось около года работать в одной организации. Это хоть и было довольно давно, но мы нашим встречам всегда бываем рады, тем более что он тоже ехал в больницу. Болячки, правда, у нас оказались разными, но мысли о хреновости нашего положения в обществе на данном этапе его развития были один к одному, что дало нам возможность отвести душу.

Все тринадцать километров пути мы с Петровичем разносили в пух и прах наше (а может, оно и не наше) родное правительство и всех президентов за бестолковость в решении вопросов развития страны. И скажу вам по секрету, подъезжая к больнице, мы почувствовали такое облегчение от нашей трёпотерапии, что впору было возвращаться домой. Но тут мы уже проявили характер. Раз приехали, значит, надо заходить в парадную дверь.

Но прежде чем зайти в калитку, устроенную в заборе, ограждающем территорию больницы, я предоставляю вам возможность вновь прикоснуться к великому и могучему… евроремонту, тем более что мы с Николаем Петровичем расстались, ему, как оказалось, надо было заходить в больничные покои через другую, менее значительную дверь, чем мне.

Прямые дорожки, устланные тротуарной плиткой, очень даже гармонировали со свежевыкрашенным фасадом двухэтажного здания поликлиники, соединяющего два многоэтажных корпуса самой больницы, в которых располагались палаты для временного пребывания в них жителей района, оказавшихся волею судеб на больничных койках.

«Уж тут-то у меня здоровый зуб не вырвут, – подумал я и с восхищением посмотрел на мужчину средних лет, лихо управляющего газонокосилкой… не нашего производства. – Чёрти, когда только мы научимся клепать такие косилки на своей российской территории?» – проскочила вдогонку за первой мыслью вторая, уже критического содержания, и я вспомнил висевшую в моём сарае косу, которая досталась мне в наследство от отца. Её он купил ещё в далёком пятидесятом году, и от долгих лет работы на лугах и полях от прежней косы остался один обушок да узкая полоса полотна.

– Она, сынок, хоть и плохая стала, но бурьяны косить вокруг хаты сгодится, – успокаивал он меня, когда я только учился орудовать этой косой. 

Однако, невзирая на появившиеся критического содержания мысли, я чистосердечно отметил высокое качество еврогазонов. Ровненькие, зелёненькие, с одинаковой густотой травостоя. И что особенно бросалось в глаза, так это степень разбрызгивания воды. Над уже скошенными участками стояло туманообразное облако, а не, как обычно у нас было ранее, мощные струи, которые не столько поливали, сколько вымывали землю. А тут было всё чин, чёрт побери, чином.

Ещё больше меня успокоила своим светло-бежевым цветом фасадная стена. Да и как тут было не успокоиться, если краска на всех её квадратных метрах лежала ровно, без всяких там тёмных и белых пятен. Не было на ней и подтёков, это я уже рассмотрел по мере приближения к парадному входу с несколькими стеклянными дверьми в металлическом обрамлении, изготовленных по заокеанским технологиям, которые открывались и закрывались без всяких там писков и дребезжаний. Да и смотрелись эти двери намного богаче и элегантнее, чем когда-то скособоченные и облезлые,  изготовленные из сырой доски их предки.

«Не-ет, тут уж у меня здоровый зуб не выдернут», – вторично подумал я и, собрав воедино силу, волю и самообладание, смело взялся за дверную ручку.

Пока я шёл по когда-то просторному вестибюлю, а теперь по узкому, словно щель, ведущая в бомбоубежище, проходу, между торговых точек с чулками, носками, детскими игрушками и другим  товаром, я подумал уже, что попал по ошибке на вещевую толкучку, а не в лечебное заведение, и хотел уже было повернуться назад, но в момент моих тревожных раздумий навстречу мне из-за висящих над головой колготок вышла женщина в голубоватом медицинском халате и колпаке из такой же ткани.

– Извините, пожалуйста, – обратился я… к Ольге Сергеевне (её имя я прочитал на висевшей у неё на груди опознавательной бирочке). – Это больница? – вежливо спросил я её чуть ли не шёпотом.

– Да, это районная больница, – ответила она мне громко и,  наклонившись ко мне, с усмешкой прошептала: – А психбольница находится в областном центре, – и медсестра назвала мне адрес сего лечебного заведения.

– Спасибо, но мне пока психбольница не нужна, а нужна регистратура вашего заведения. Где она?
– Вот за теми бюстгальтерами, – показала медсестра рукой на висевшие женские принадлежности.

Отыскав нужную мне стеклянную стенку с множеством маленьких окошечек, я пристроился в очередь к одному из них и начал высматривать присутствие среди толкавшегося люда, как больных, так и покупателей разномастного ширпотреба, знаменитого «евро». Может, мне и удалось бы его где-нибудь увидеть, но тут меня окликнули из окошечка:

– Мужчина, что вам?
– А-а, – ответил я невпопад. – Мне к зубному, – тут же поправился я и посмотрел добрыми глазами на женщину, находящуюся за стеклянной перегородкой.
– Сходите в семнадцатый кабинет и возьмите у них талончик. С талончиком потом придёте к нам, и мы дадим вам карточку, – проговорила она спокойным голосом.
– М-да, – выдавил я из себя. – Надо – значит, надо.

Тёмный, длинный внутренний коридор второго этажа встретил меня начальным периодом российской перестройки. Пол, выстланный рваной мраморной плиткой… Для ясности объясняю. Были годы, когда практиковалось в отделке полов использование мраморной плитки неправильной формы, ну как бы с рваными краями. Такую плитку укладывали на свежий толстый слой бетонного раствора и потом немного вдавливали, с таким расчётом, чтобы её верхняя плоскость была в одной плоскости с раствором. После того как раствор затвердевал, пол полировали специальной машиной. Может, у строителей существовала на этот приём какая другая терминология, я же постарался объяснить доступным языком людям, далёким от  этого вида работ.

По прошествии многих лет эксплуатации (топтания по полу) бетон, как менее стойкое по сравнению с мрамором покрытие, попросту стёрся подошвами обуви и стал во многих местах значительно ниже плиток. Некоторые плитки и вовсе оказались незакреплёнными, или, как говорят специалисты, «заиграли». И несмотря на это, мне удалось пройти до названного в регистратуре кабинета благополучно, не споткнувшись и не поскользнувшись. В общем, всё прошло спокойненько и пристойненько.

– Скажите, вы замыкаете очередь на евроремонт зубов в этот кабинет? – спросил я сидевшего на диванчике съёжившегося в неудобной позе пожилого мужчину.
– Евроремонт? – усмехнулся он и, улыбнувшись, посмотрел на меня каким-то загадочным взглядом.

Привыкнув к полумраку, я начал считать сидящих на диванчиках людей, чтобы определиться, сколько мне придётся ожидать, пока я получу нужный мне талончик.

– Вы удалять или?.. – спросил меня мой сосед.
–Да не-ет, ни то ни другое. Мне бы очистить зубы от камней, – ответил я ему. – И чуть-чуть подлечить дёсны. Но мне нужен талончик.
– Мужчина, – раздался из полумрака женский голос. – За талончиком вы можете пройти без очереди.

– Нет-нет. Без очереди не пойдёт, – отозвалась сидящая рядом с женщиной девушка. – Я тоже ожидаю талончик. Так что вы будете за мною, – кивнула она головой в мою сторону.
– А-а-а! – неожиданно для всех сидящих разрезал коридорную тишину  громкий женский крик из кабинета стоматолога. – О-о-ой! А-а-а!

Вся наша очередь вздрогнула и как бы сжалась то ли от испуга, то ли от неожиданности.

– О-ё-ё-ёой! – разлетелось вновь по длинному коридору в разные стороны от семнадцатого кабинета.
– Вы будете тут сидеть? – как-то судорожно толкнул меня в бок  сосед и встал.
– Да. А что такое? – спросил уже я у него.
– Да мне надо сходить в аптечный пункт за лекарством. Жене надо взять, а то потом забуду.
– Хорошо, – дёрнул я плечом и пересел на его место.

– О-о-ё-ёй! – вылетело из приоткрытой двери семнадцатого и проплыло над нами, словно грозовая туча в летнюю ночь. – М-м-у-у! А-а! Ой. А-а-у, м-м-у, – взахлёб ещё раз ударило по нашим ушным перепонкам уже из-за плотно прикрытой медсестрой двери. – И-и-и!
– Мужчина, – обратилась ко мне девушка. – Я ухожу, так что вы теперь будете вторым за талончиком.

Вместе с ней встала и сидящая с нею рядом женщина. Она молча поправила юбку и быстрым шагом пошла по коридору на выход со второго этажа.

– О-оё! О-ой! И-и-их! – прямо-таки завизжала не видимая нами женщина.
«А может, мне попробовать отвар коры дуба?» – промелькнула в моей голове мысль, первая после того как я занял очередь и нервно подёргивался после каждого крика, доносившегося из кабинета стоматолога.

– У-у-а-а, – лягушкой проквакала за дверью с семнадцатым номером вконец измученная женщина.

Наша очередь после «у-у-а-а» ещё уменьшилась на два человека. Нас покинули старик с палочкой и довольно молодая женщина, которая, прежде чем идти, несколько раз прокашлялась и каким-то глухим и дрожащим голосом тихо проговорила, видимо, для всех нас:

– Лучше я поеду в платную…

Моя очередь стремительно приближалась, и, вероятно, мне пришлось бы через некоторое время заходить… но, знаете, случай, он и в больнице, у кабинета стоматолога с кричащей на все голоса женщиной, тоже иногда бывает.

– О-о! У-у-у! – раздалось громко за дверью, которая тут же резко распахнулась, и в коридор медленно вышла взмокшая от пота и перенесённых страданий, упитанная женщина, закрывающая обеими руками рот. – О-ой!– простонала она и дрожащей рукой достала из небольшой сумочки мобильник. – Ко-ля, Ко-ля, за-бе-ри ме-ня-а, я не дой-ду са-ма домо-ой, – прорыдала она какому-то Николаю и опустилась на диванчик.

– Дубовая кора… прошлогодняя… в сумочке на полочке в шкафу, – неожиданно вспомнил я место, куда её ещё год назад сам же и положил.

…На первом этаже, в бывшем вестибюле, а теперь мини-рынке, под объёмным бюстгальтером я даже припомнил, какого цвета сама сумочка, такая, знаете, серенькая с весёленькими цветочками и зелёными листиками.

Прошло три месяца.

– Мда-а, – удивлённо произнёс я, разглядывая отражение своих зубов в большом зеркале. – Хмых! – непроизвольно вырвалось у меня. – Осталось только покрыть лаком, и будет полный «евро…», – с усмешкой подумал я и поклацал укрепившимися после трёхмесячного полоскания дубовым отваром  зубами, которые покрылись плотным красно-коричневым налётом и стали походить на аксессуары, изготовленные из самой дорогой породы красного дерева.



                ЧЕЛОВЕК С ТРИБУНОЙ

Эту поучительную историю мне рассказал бывший председатель колхоза, Илья Павлович Курнаков, с которым мы одно время по соседству работали. Встретиться ж этим летом в поликлинике участковой больницы нам помогли болячки. Пока мы ожидали приёма у врача, он и поведал мне то, о чём вы сейчас сможете прочитать.

Человек с трибуной? Конечно, человек за трибуной – как-то понятнее и правдоподобнее, а вот человек с трибу-уной… Но вы за этого homo sapiens, о котором я вам сейчас хочу рассказать, особо на переживайте. Никакой трибуны он с собою не возил, не носил и  не таскал, хотя ему было бы лучше её и иметь, чтобы его выступления и тем более наставления выглядели более солидно и значимо.

Познакомился я… давайте-ка этого человека я вам сразу же и представлю и даже коротенько так его обрисую. Так, на всякий пожарный, вдруг вам с ним придётся где-либо по какому-нибудь случаю или совсем без оного встретиться.

Первая наша встреча произошла двадцать лет назад, при забывшихся уже обстоятельствах. Помню, что нас тогда представили друг другу, чтобы мы могли за время нашего пребывания в кругу знакомых и незнакомых людей перекинуться двумя-тремя фразами.

Игорь Данилович, основной герой моего повествования, в те годы был среднего роста, русоголовым и средней, не обременяющей ноги упитанности. Короче, он  был неплохо сложен для кабинетного работника. Наряду с солидностью мой новый знакомый ещё и обладал негромким, но твёрдым и, можно сказать, даже жёстким, проникающим в самое нутро его собеседника голосом, опять же кабинетного, знающего себе цену чиновника.

В связи с тем что Игорь Данилович всё светлое (дневное) время находился в кабинете, его лицо не носило на себе даже малейшего загара. Лет ему в пору нашей встречи было около сорока. Строгий серый костюм, волосы, зачёсанные назад, и волевой взгляд серых глаз давали понять собеседнику, что этот человек способен вести разговоры только о государственных делах, немного о политике и чуть-чуть о погоде. Анекдоты и всякие там балагурные штучки он тут же отметал своим укоризненно-строгим взглядом.

Оно и понятно. Игорь Данилович во время нашей первой встречи являл собою партийного функционера в масштабе целого большого города. Один из серъёзнейших отделов, которым он заведовал в те годы, представлял достаточно серьёзный орган городской партийной организации, в котором «хиханькам» и «хаханькам» места просто не было. В этих отделах, независимо от уровня и масштабности, всегда и везде работали серьёзные, без каких-либо зачатков или остатков юмора люди. И чем  весомее был отдел (райком, горком, обком, крайком и так  далее), тем серьёзнее были их заведующие.

В первую встречу, помнится мне, мы обменялись несколькими фразами о погоде и видами на урожай зерновых, кроме этого, мы кое-что вспомнили из своего прошлого, не касаясь детских и ранних юношеских лет. В основном это были ознакомительные сведения по вопросам образовательного уровня.

По разговору собеседника и осведомлённости его в вопросах сельского хозяйства я понял, что мой новый знакомый – выходец из крестьянской семьи и к тому же долгие годы, возможно, юношеские, прожил в селе.

Игорь Данилович во время беседы часто пользовался терминологий сельского жителя нашей округи, а иногда, как бы невзначай, а может быть, и специально сбивался на сельский говор. Но это, наверное, был тактический ход, потому как я в то время работал в колхозе секретарём партийной организации. Вероятно, мой собеседник этим говором хотел подчеркнуть свою принадлежность к селу или намекал на то, что в вопросах крестьянских работ он тоже не лыком шит и кое-что в них соображает.

Одновременно со своей специфичной для партийного работника его ранга серьёзностью мой новый знакомый имел и некоторую, как я заметил, слабость. Игорь Данилович во время разговора несколько раз сбивался на рассказ о своей чисто образовательной, если можно выразиться так, жизни. Он, нет-нет, да и заговаривал о годах своей учёбы, а это были один техникум и три высших учебных заведения, которые он в своё время успешно окончил. Говорил он об этом хоть и не назойливо, но с оттенком своего превосходства над моим одним сельскохозяйственным институтом, в котором я проучился пять лет, а по окончании получил диплом по специальности агрохимика, агронома-почвоведа.

Вторая встреча у нас произошла уже после того, как партийной власти в нашей стране не стало, и Игорь Данилович работал в то время на хозяйственной должности в чине заместителя начальника какой-то крупной организации. С переменой места работы у него наметились и значительные изменения в разговоре и манере поведения во время самой беседы.   

Если при первой встрече передо мною стоял партийный босс, часто говоривший чуть ли не заученными цитатами из трудов классиков марксизма-ленинизма, то во второй раз я увидел человека, как сейчас принято говорить, раскрепощённого, хотя мне это определение и не совсем нравится.

Раскрепощённость – она ведь может быть разной. Быть более свободным в разговоре и поведении, но при этом не переступать рамки приличий и быть раскрепощённым до поросячьего визга – вещи совершенно различные. Нельзя свободу в общении людей друг с другом превращать во вседозволенность и разнузданность.

Игорь Данилович придерживался первого моего определения. В его говоре заметно уменьшились жёсткость и категоричность. Он реже стал горделиво вскидывать голову, выпячивать по-горбачёвски нижнюю губу и смотреть сквозь меня, но у него и усилилась одна черта – рассказывать в  восхвалительном тоне о своей учёбе, и особенно о работе в качестве заведующего отделом горкома партии.

– Учиться трудно было, – говорил он. – Но я приложил всё своё старание, а в особенности желание вылезти из сельской дыры на более широкую дорогу. И я учился. Ночами сидел над книгами, недосыпал, приходилось и недоедать, но я заставил себя изучить всё, что помогло мне потом подняться на более высокую ступеньку среди своих сверстников и особенно односельчан. Трудно было, – часто подчёркивал Игорь Данилович. – Но я осиливал каждый раз новую для себя высоту. Окончив успешно техникум, я поступил в институт на заочное отделение. Благодаря знаниям, полученным ранее, учиться в институте уже было легче. А когда я окончил высшее учебное заведение, я уже начал расти и по служебной лестнице, потому как и на работе я делал всё, чтобы она была видна и приносила пользу. Вышестоящие руководители всегда были довольны моей исполнительской дисциплиной, – не забывал частенько вставлять в свою информацию Игорь Данилович. – Мне часто поручали организовывать встречи всевозможных делегаций на самом высоком для области уровне, и я всегда с этой задачей справлялся. Кроме этого я много раз сам возглавлял уже наши делегации при всевозможных поездках в разные регионы страны. Мне в тот период пришлось встречаться с самыми высокими руководителями, как партийной, так и хозяйственной власти, и нигде у меня не было сбоев. Сказывалось знание своего дела и ещё интуиция, которая меня часто выручала.

После рассказа о своём трудовом пути, Игорь Данилович поднимал голову и внимательно смотрел на меня горделиво-вопросительным взглядом, как бы спрашивая: – Ну и каков я? – после чего он уже более твёрдым голосом продолжал: – Когда же я окончил ещё один институт, то мне пришлось побывать на многих довольно высоких по своей значимости должностях, как партийно-советских, так и хозяйственных. Я работал долгие годы заместителем председателя райисполкома, председателем комитета народного контроля, вторым секретарём райкома и, в конце концов, учитывая мою трудоспособность и умение контактировать с людьми, меня выдвинули на должность заведующего самым серьёзным отделом городского комитета партии.

Охарактеризовав свою высокую партийную должность как наиболее ответственную в партийном аппарате, Игорь Данилович поделился некоторыми мыслями о той огромной работе, которая вообще была возложена на руководимый им отдел:

– Это первый секретарь мог не знать, к примеру, секретаря партийной организации какого-либо предприятия, мне это было непозволительно. Потому как я сам подбирал эти кадры. Директора заводов, как крупных, так и мелких, все проходили через мой отдел. От меня часто зависело, будет тот или иной человек директором или нет. Но меня все директора уважали, так как знали, что я не буду кривить душой перед первым, если человек заслуживает или, наоборот, не заслуживает того или иного назначения или наказания, вплоть до оргвыводов.

Работу вверенного мне отдела я поставил на такую высоту, что со мною первый секретарь всегда считался. Бывали случаи, когда ему приходилось  отменять своё решение по тому или иному руководителю или секретарю партийной организации, потому что это его решение было ошибочным или субъективно предвзятым и не находило поддержки в нашем отделе и лично у меня.

После этого монолога Игорь Данилович обычно откашливался и краем глаза смотрел на меня и окружающих нас людей, если таковые были в этот момент. Ему, вероятно, хотелось увидеть незаметно для нас нашу реакцию на автобиографическое сообщение. И убедившись, что его бывшая должность произвела на нас впечатление, он мог тут же, в зависимости от того, по какому случаю собрались люди, взять в свои руки бразды правления данным собранием.

Третья наша встреча состоялась чисто случайно в вагоне пригородного электропоезда, приблизительно  месяцев через пять-шесть после второй.  В один из дней мне пришлось из областного центра ехать в село к родителям, у них тогда было неважно со здоровьем, а время отправления электропоезда  совпадало с возможностью  моей поездки. Вот я и решил этим воспользоваться.

Отоварившись в магазинах по пути к вокзалу необходимыми продуктами, я заблаговременно прибыл на платформу и благополучно разместился в одном из вагонов в самом его углу, чтобы за моей спиной не было других пассажиров. Вынув из сумки газету, я спокойно начал просматривать интересующие меня материалы. Через некоторое время чтение меня так увлекло, что я даже не почувствовал, когда электропоезд начал движение. Из отстранённости или как бы из забытья меня вывел голос Игоря Даниловича, но это было уже через две остановки после отправления.
 
– Учиться трудно было, – услышал я. – Но я приложил всё своё старание, а в особенности желание вылезти из сельской дыры на более широкую дорогу. И я учился. Ночами сидел над книгами, недосыпал, приходилось и недоедать, но я заставил себя изучить всё, что помогло мне потом подняться на более высокую ступеньку среди своих сверстников и особенно односельчан. Трудно было, – часто подчёркивал Игорь Данилович. – Но я осиливал каждый раз новую для себя высоту…

Я не буду дальше излагать длинный монолог моего знакомого, чтобы не получилось, как… «у попа была собака, он её любил…». Наиболее ж любознательным советую открыть книгу на странице сто семьдесят второй, найти вторую строку снизу и со слов:  «Окончив успешно техникум…» – продолжить чтение до третьего абзаца на странице сто семьдесят четвёртой,  который начинается словами:  «После этого монолога, Игорь Данилович обычно откашливался…»

Около двадцати минут мне пришлось невольно слушать рассказ-автобиографию Игоря Даниловича о его трудных годах учёбы и продвижении по служебной лестнице. О том, каким он был принципиальным и, можно сказать, эрудированным в вопросах партийного строительства. На своей остановке я вышел из вагона, а бывший заведующий одним из основных  отделов поехал дальше. Прикинув по времени, я пришёл к выводу, что сидящим рядом с ним людям придётся выслушать до конца то, о чём я слышал при нашей  второй встрече с ним.   


Четвёртый  раз героическую автобиографию Игоря Даниловича мне довелось услышать в полном объёме на одной из встреч на избирательном участке, за два дня до выборов в Государственную  Думу.  Он   присутствовал   в   зале, в  котором 
должно будет проходить голосование, в качестве члена избирательной комиссии, а я как избиратель.

Дело состояло в том, что я взял у себя по месту прописки открепительный талон и теперь пришёл, чтобы узнать, каким образом мне можно будет исполнить своё волеизъявление. Задержался ж я на избирательном участке по причине встречи с давнишним хорошим знакомым, с которым я ещё работал вместе в системе агрохимической службы области. Я был в ту пору агрохимиком по Ракитянскому району, а он (Никита Семёнович, тогда ещё просто Никита) трудился в самой агрохимической лаборатории и курировал группу районов, в которую входил как раз и тот, где я работал. Встретились же мы с Никитой Семёновичем по одной простой причине: он оказался  членом данной избирательной комиссии. Поистине мир тесен. Столько лет не встречаться и…

– Неужели это тот самый Курнаков, который работал агрохимиком? – спросил он меня, прочитав мой открепительный талон. – Ты Никиту помнишь? Ну агрохимлаборатория… образцы, анализы? Вспоминай!
– А чего тут вспоминать, – улыбнулся я. – Мы ведь с тобою, Никита?.. – я вопросительно посмотрел на собеседника.

– Викторович, – подсказал  мой бывший коллега.
– Викторович, мы ведь столько исколесили дорог по полям, что они остались вот тут, – я постучал по своей голове кулаком, – на всю жизнь.

Ввиду того что мы долго не виделись, нами было решено на некоторое время присесть в стороне от шумных его коллег по избирательной комиссии на отдельно стоящих стульях  и немного побеседовать.

– Сколько ж мы с тобою не виделись? – первым спросил меня Никита.
 – Та-ак, – начал припоминать я.–  Да, наверное, лет… этак тридцать… тридцать три года…
– Ну ты как?  Где? Кем? – как из пулемёта сыпал вопросами Никита Викторович.
– Да как, теперь я пенсионер, сижу дома, развожу кур и дышу свежим воздухом…

 Вот тут нас и отхватил Игорь Данилович, да и не только нас, а всех присутствующих. Как самый старший по возрасту, он решил, пользуясь случаем, посеять в наших умах и сердцах разумное и полезное. Всю свою, как показалось нам вначале, предвыборную агитацию он, как и на других, различной направленности и повесток дня собраниях, сходах, тризнах и так далее, начал умело увязывать с вехами своей, уже известной почти что всем жителям округи автобиографии.

На примерах из своей жизни Игорь Данилович показывал и доказывал преимущества той или иной человеческой формации, начиная от каменного века и заканчивая нашими днями. Попутно наш знакомый довёл до нашего сведения, что во время трудовой жизни он  много раз избирался членом райкомов и обкома партии, депутатом районного и областного Советов.

 За время  своей депутатской деятельности Игорю Даниловичу довелось возглавлять бесчисленное количество всевозможных комиссий, комитетов и групп. И что было самым главным в его деятельности в те годы, так это то, что, не будь Игоря Даниловича в период существования ранее перечисленных образований, их итоги работы, если бы и не равнялись нулю, то всё равно не были бы столь значительны, какими они стали  благодаря его (Игоря Даниловича) участию.   

Чтобы не слушать повтор о великих трудовых свершениях на тернистом пути Игоря Даниловича и о его большом участии во всех серьёзных делах, я предложил своему давнишнему  коллеге по агрохимическим делам отойти в дальний угол зала. Но, несмотря на большое расстояние, до нашего слуха нет-нет, да и доносились как отдельные слова, так и целые предложения из рассказа бывшего ответственного партработника.

Голос Игоря Даниловича и его знаменитый монолог в пятый раз я частично слушал на поминках нашего общего хорошего знакомого, который работал  в советский период в аппарате райисполкома и был, по воспоминаниям его соратников, неплохим человеком.

Покойный прошёл всеми дорогами войны, был награждён многими орденами и медалями, а на работе в послевоенный, восстановительный период, благодаря своему трудолюбию и товарищеским взаимоотношениям с подчинёнными снискал уважение у тех, кто его знал и кому приходилось обращаться к нему по различным хозяйственным или личным вопросам.

Но даже в минуты скорби Игорь Данилович выискал момент, когда до начала  поминок оставалось ещё время и мужчины, собравшись в круг у забора с уличной стороны усадьбы покойного, курили, изредка перебрасываясь короткими фразами. Вот тут-то наш теперь уже общий знакомый во время разговора вставил нужное ему слово и начал свой знаменитый монолог, который ему пришлось прервать, – всех пригласили к поминальному столу.   

На поминках Игорь Данилович, пользуясь некоторым замешательством присутствующих за столом, умело взял бразды правления траурной тризной в свои твёрдые руки и, став во главе стола, произнёс пламенную речь о том, каким хорошим человеком был бывший солдат – защитник Отечества, муж и отец, дед и прадед, наш общий друг и знакомый.

Игорь Данилович, однако, и здесь не удержался и попутно начал было излагать свою безумно интересную автобиографию, увязывая свои дела и свершения с делами покойного хозяина дома. И надо сказать, что он делал это так мастерски, что прожитый путь усопшего не был бы так ярок и значителен, если бы во время его жизни на его пути не повстречался Игорь Данилович. Может, всё и сошло бы, но откуда-то явился один из более близких друзей семьи покойного, тако-ой, знаете, не дюже видный из себя старичок.

– Слышь, мужик, – обратился он к Игорю Даниловичу. – Я вижу, ты человек грамотный, мы тут академиев не проходили, мы с моим, теперь уже покойным, другом просто вместе воевали и вытаскивали страну из разрухи в послевоенный период. Не береди душу. Не превращай поминки в партийное собрание. Дай нам помянуть солдата в тишине и спокойствии.

– Кхы, кхы, – вдруг поперхнулся Игорь Данилович.

          с. Вислое
          2005-2008 годы.