Третья сотня страниц

КОЛЛЕКЦИЯ КРОЛИКА, КОТОРЫЙ КУРИТ.

Рассказы.
Те, что попались мне в ленте, и были утащены мною себе в норку.
https://vk.com/public63190634




МЕСТЬ


Я верила ему как брату, то есть - не верила вовсе.

Я смотрю на экран. Мой родной брат, умирая от ужаса и моля о помощи, мечется в бетонном лабиринте подземного бункера. По пятам за ним следует "Слепой убийца" - одна из разработок корпорации "Квест". Не самый опасный противник, но самый настырный. Он будет идти по следу, пока чувствует жертву. Вот он снова появился в поле зрения брата, и тот, совсем потеряв голову от страха, стал совершать одну ошибку за другой. Долго он не продержится. Полчаса - может быть час, и все закончится.

Я думала, что месть принесет мне облегчение. Не принесла. Я смотрела на агонию родного брата и понимала, что не испытываю ни радость, ни сожаление - лишь брезгливость. Мой брат всегда был слабохарактерным, избалованным ублюдком. Думал он только о себе, не считался даже с родными. Все говорили, что после смерти родителей он изменит свое отношение к единственному оставшемуся близкому человеку - своей сестре. Люди ошиблись. После очередной ссоры я собрала свои вещи и уехала жить в пригород.

Долгих семь лет я жила спокойно, пока брат не появился вновь. Он валялся у меня в ногах и молил спасти его. Этот кретин связался с серьезными людьми и заложил дом, доставшийся нам от родителей. Денег на выплату ссуды у него не оказалось, и, чтобы не остаться на улице, он повторно ввязался в историю. На кону теперь стояла его жизнь. И хотя я давно вычеркнула брата из своей жизни, но он все еще оставался моим братом. Да и дом родителей было жалко. Требовалась огромная сумма, чтобы выкупить закладную и жизнь брата.

В стране существует только один способ быстро получить большую сумму - выиграть в гонке на выживание под названием "Тестирование новейших разработок генной инженерии корпорации "Квест". Наши родители работали на корпорацию и погибли при разгерметизации вольера с какими-то опытными образцами. С тех пор многое изменилось - тестирование превратилось в узаконенную государством игру с огромным призовым фондом. Тот, кто доходил до конца, получал деньги, а кто не доходил оставался колонкой характеристик в листе тестировщика и наглядным пособием для следующей партии игроков.

В предыдущей группе выжила половина. Это, а еще то, что в последние месяцы корпорация не выпустила ни одного нового образца, давало хороший шанс на выигрыш. Даже четверти призового фонда хватило бы на выкуп жизни брата. И я решилась.

Нас было восемь человек - три девушки, три парня и двое мужчин в районе сорока. Таня с Глебом были самые молодые и безбашенные. Все старались поддеть Михаила с Анатолием, говоря, что таким старым пердунам нечего ловить в игре для молодых и дерзких. Они первые отметили наш путь своими телами. Смерть Тани с Глебом не стала таким уж сильным потрясением. Возможно потому, что умерли они почти мгновенно, придавленные плитой, а может потому, что еще несколько часов и я сама убила бы их. За полдня они успели достать всех.

Следующим стал Санек - любимец девушек, чемпион колледжа по боксу. Он посчитал "Слепого убийцу" неопасным противником. Когда острые когти разрывали горло Саньку, парень несомненно изменил свое мнение, но это уже не могло повлиять на ситуацию. Нас осталось пятеро.

Следующее испытание было, пожалуй, самым страшным для меня. Пауки. С детства страдаю арахнафобией, но что те домашние насекомые по сравнению с опытными образцами "Квеста"! Это была пара огромных рыжих насекомых с толстыми телами и мохнатыми лапами. Нас спасло только то, что Михаил заметил их раньше и быстро сориентировался. Через широкую расщелину были натянуты две веревки. Всего то и нужно было молча и быстро перейти на другую сторону, а потом обрезать веревки.

Не знаю что нашло на Оксану, но она вдруг закричала, чем привлекла внимание пауков, а потом, с силой оттолкнув Анатолия, полезла по веревкам. Веревки сильно раскачались, и у Оксаны почти сразу сорвались ноги. Она зависла на руках. Анатолий не мог перебраться, обогнув девушку, поэтому попытался ее вытащить. Тут их и настигли пауки. Жутки крики наполнили все пространство и прокатились эхом, отражаясь от каменных стен.

Я еще долго не могла унять истерику и до самого утра шарахалась от каждого звука, буквально вцепившись в Михаила. Почему-то неразговорчивый и хмурый мужчина вызывал у меня чувство защищенности.

Последней жертвой стал спелеолог и скалолаз Илья. Он излазил все знаменитые пещеры и покорил самые высокие вершины, а закончил свой путь, не дойдя двести метров до финиша. Это была сама жестокая ловушка. После того, как мы отбились от плотоядного лишайника, ядовитых летучих мышей, человекообразного осьминога, заветная дверь оказалась морковкой, за которой мы безбоязненного потянулись. Илья остался перед самой дверью. Все восемь кусков, на которые его разрезала последняя ловушка.

А мы с Михаилом вышли за дверь. Вышли, сжав зубы и дыша через раз, чтобы перед камерами не показать, что последнее было съедено нами. Мы шли, держась за руки и чеканя шаг, потому что хотелось не улыбаться в камеру, а съехать спиной по заветной двери и разразиться то ли слезами, то ли проклятиями.

И вот, когда я вышла в зал ожидания, ко мне подбежал с поздравлениями брат.

- Молодец, Ленок! Я верил, что ты справишься! А пацаны говорили, что сольешься в первый же час.
- Какие пацаны?
- Ну те, с которыми я поспорил, что ты пройдешь полигон. Теперь им придется раскошелиться на выигрыш! Пошли, выпьем. Я угощаю! Еще надо решить куда потратить приз. Мне, как идейному вдохновителю, положена половина!
- Подожди, с кем ты поспорил? А закладная? А мафия, которой ты должен?
- Да не было никакой мафии. Это я придумал, чтобы ты согласилась участвовать. Долги небольшие есть, но я покрою их из выигрыша в пари. Пошли быстрее, тут бар есть рядом.

И я пошла. Сжав зубы, как уже привыкла делать за эти дни делать. Мы выпили, а потом еще и еще. А на утро братец проснулся в комнате подготовки корпорации "Квест" с подписанным договором на тестирование.

© Елена Факир




МЕСТЬ (МСТЯ ДРУГОГО АВТОРА)


Дашка в очередной раз восхищенно смотрела на брата и сестру. Какие они были красивые! Высокие, черноволосые, голубоглазые. Их снова награждали. Победили в очередной раз в соревнованиях. Она встала, чтобы успеть первой. Припадая на правую ногу, устремилась туда. Она связала братику и сестре двух зайчиков. В юбочке и клетчатых штанишках. Хотела подарить. Неуклюжая, очень полная, редкие волосы чуть заколоты, на губах блуждала бесхитростная улыбка. Кристина и Марк сделали вид, что не видят сестру. Она изо всех сил пробивалась к ним.
— Пропустите, пожалуйста. Это мои брат и сестра! Пустите! — говорила радостно Дашка.
— Крис, там какая-то девка толстая. Кричит, что ваша сестра. Это че, правда? — обратилась к Кристине подруга, белокурая Лиза.
Кристина чуть обернулась и увидела Дашку.
— Дура жирная! Приперлась. Мать, поди, сказала. Позорище! — подумала она про себя.
А вслух сказала:
— Нет, конечно. У меня только один брат. Марк.
— Ну, так и подумала. Примазаться, что ли, захотела. Убожество какое! Сует вам еще какие-то игрушки, — хохотнула Лиза.
— Наверное, наша местная фанатка. Возьми у нее игрушки, Лиз. И догоняй нас, мы с Марком пошли! — Кристина послала воздушный поцелуй и подхватив за руку брата, стала выбираться из толпы.
Лиза взяла у Даши зайчат, заверив, что передаст.
— Хорошо! А я дома их ждать буду! Ватрушек напеку! — и девочка, неловко ковыляя, пошла в сторону.
— На, передала тебе. Сказала, что дома вас ждать будет. Ватрушек напечет. Сама как ватрушка. Крис, это точно не ваша родня? Чего она к вам лезет? — допытывалась Лиза.
— Нет! Не знаю я ее! К нам многие лезут, поближе к славе хотят быть, наверное. Все, пошли! — кинув зайчиков в мусорное ведро, Кристина вместе с подругой и Марком устремились на награждение.
Она обманула подругу. Даша действительно была ее сестрой. Сводной. Мать Кристины и Марка, Инесса Ивановна взяла ее в дом, когда не стало ее дальней родственницы. Ехали с отдыха всей семьей, ну и… Осталась одна Дашка. Маленькая, с травмой. На самом деле Инесса Ивановна была родней-то очень дальней — седьмая вода на киселе. И фамилии разные. Более близкие родные и то отказались. А она взяла Дашку. Перед этим вытерпев истерику от мужа и детей. Те узнав, что у них появится сестренка, визжали просто в голос. Кристина и Марк росли избалованными, родители им ни в чем не отказывали.
— Мам, не бери ее к нам! Она толстая, хромая, глупая. С ней даже идти рядом стыдно!
— Дочка, сыночек. Жалко девочку. Совсем одна. Собачек с кошками берут в дом, а тут живой человечек, маленький. Не помешает нам, у нас дом большой! — уговаривала Инесса Ивановна.
Скрипя сердцем, согласились. Она работала директором магазина и доход-то в семье был от нее. Отец детей был заместителем у жены и особо никогда не напрягался. Заводя вечные интрижки у той за спиной. Если Инесса Ивановна и знала об этом, то молчала — ее Леонид был красавец как с картинки, дети в него пошли.
Дашка росла. Маленькая, смешная. Белокурые волосы. Глаза. Как у брата и сестры, вроде бы оттенка голубого, но почти прозрачные.
— Они у нее как молоко с синькой. Водянистые. Толстуха! — смеялась Кристина.
Даша была как булочка. Сдобная, хорошенькая, с ямочками на щеках. Очень добрая.
Только вот играть ей приходилось одной. Брат с сестрой в свои игры не брали. Да и вообще, доставалось ей по полной. Марк вазу дорогую разбил, пока бежал. Кристина сказала, что это Даша. Сама она мамину модную кофточку решила примерить, зацепила за гвоздь, опять все на Дашку свалили.
А та не отпиралась. Головой только кивала да извинялась. Она знала, кто виноват. Но не хотела, чтобы брата и сестру ругали. Потому что они такие красивые!
Впрочем, названная Дашкина мама, Инесса Ивановна, Дашку тоже не ругала. А вот отец срывался.
— Зачем, ну зачем ты взяла в дом это пугало! Перед гостями стыдно! Ходить нормально не может, весит как слоненок. Сын и дочка у нас неземной красоты, на контрасте, что ли ты эту убогую пригрела? Другие-то умней тебя оказались, не взяли. А ты… Взвалила на шею. Кому она нужна будет, когда вырастет? Это чучело страшное? — кричал Леонид.
Дашка слушала у закрытой двери. Потом шла к зеркалу. Она не любила свое отражение. Ей хотелось бы стать такой же прекрасной, как Марк и Кристина. Но…
В школу ее отдали в другую. Близнецы настояли. Сказав матери, что будут сбегать с уроков и перестанут приносить хорошие отметки. Пришлось Инессе Ивановне согласиться. Она видела, что тот хрупкий мостик, который она всеми силами налаживала между родными детьми и приемной дочкой, почти рухнул… И ничего не могла с этим поделать.
Время шло. Марк и Кристина уехали учиться. А Дашка попросила мать остаться дома.
— Что ты, дочка. Ты в любое место можешь поступить, я все оплачу! Хочешь? Дизайнером можешь быть, переводчиком, ну кем, Дашенька? — Инесса Ивановна прижала ее к себе.
Дашка, словно котенок, потерлась о ее щеку и обняла. И женщина сразу успокоилась. Родные дети изредка могли чмокнуть мать и то нехотя. Почему-то не было с ними той душевной теплоты, что возникала с Дашкой.
Она и с работы ее всегда встречала. Бывало, возвращается Инесса Ивановна, пусть даже поздно, а Дашка во дворе стоит. Даже когда холодно. Или в прихожей сидит на пуфике. А муж и дети кто чем заняты, даже могут не спуститься, «привет» не сказать. Пробовала замечание сделать, что можно же выходить к матери, на что Кристина выкрикнула:
— Мама, ну мы же заняты! А эта дура ждет тебя как собачка, потому что ей делать нечего! И ни о чем она не мечтает.
Дашка подняла на мать свои прозрачные глаза. И прошептала:
— Мам, можно я животных буду лечить? Собак, кошек. Хомяков, поросят. Я ветеринаром хочу быть. И у нас можно выучиться.
Выбор ее был, в принципе, объясним. Дашка вечно всех подбирала и несла домой. Котят, щенков. Выхаживала, потом пристраивала. Один пес, большой, мохнатый, похожий на кавказца, у них остался. Кристина возмущалась, ей хотелось породистую собаку, но Инесса Ивановна взяла сторону Дашки.
Так и жили. Вскоре из-за здоровья Инесса Ивановна была вынуждена сидеть дома. Муж, увидев, что финансовые вложения могут вскоре иссякнуть, резво переметнулся к подруге жены, владельце парикмахерской.
Приезжающим детям в основном были нужны мамины деньги. Благо, накопления имелись. С ней рядом осталась только Дашка. Подволакивая ногу, готовила маме вкусности каждый день. Делала массаж. Заваривала травы. Вечерами они могли сидеть под яблоней и пить чай. И не было никого в этот момент счастливей Дашки.
Кристина и Марк завели семьи. Мать помогла обоим с покупкой жилья. Но вскоре грянул гром. Сын приехал в четыре часа ночи и чуть ли не рыдая, сказал матери, что в долгах. Отдавать нужно очень большую сумму.
— Что же это? Где взять-то столько. У отца спрашивал? Нету? Хотя, откуда у него тоже. Сынок, даже если я все отдам, десятой доли не наберется. Как быть-то? — прижимая руки в груди, вскрикнула Инесса Ивановна.
-Мам, ну все тогда. Сына у тебя больше не будет, — усмехнулся Марк.
— Как это? Что ты говоришь такое? — мать прижала его к себе.
Выход Марк подсказал. Коттедж продать. Тогда, вместе со всем, хватит, чтобы рассчитаться.
— Но сынок… А мы как же? С Дашей? Мы куда жить пойдем? — оторопела мать.
— Куда пойдет эта толстая дура, мне совсем неинтересно. Она взрослая, путь сама на себя зарабатывает. Хватит, тянули всю жизнь. А ты… ты к нам! Ко мне! Лерочка рада будет! — улыбнулся Марк.
Лерочка была его жена. И если честно, очень сомневалась Инесса Ивановна, что та будет рада. Но спорить не стала. Сына надо было спасать! Только поставила условие — Дашка с ней едет. Марк был вынужден согласиться. Только Дашка потом подошла к матери и сказала:
— Мам… Ты езжай одна. А я… Я к одному человеку перееду. Мы с ним встречаемся. Он меня к себе давно зовет. Ты не переживай за меня!
— Как же это? А кто он? Мы же познакомится должны! Ты чего молчала, Дашенька? — улыбнулась Инесса Ивановна.
— Позже. Познакомишься. Не переживай, мама! — обняла ее Дашка.
Даже у Марка настроение улучшилось. Не пришлось подключать Кристину, чтобы придумать, как избавиться от Дашки, пускать домой которую ему совсем не хотелось.
А она обманула. Никого не было у нее. Только своей чуткой душой Дашка поняла, что не рады ей там. Из-за этого у мамы могут быть проблемы, переживать начнет, а здоровье и так слабое. Нет, не хотела ее волновать Дашка. Потому что любила больше всех на свете.
Она себе комнату сняла. По объявлению, в своем доме. Там старичок одинокий жил, дед Прохор.
Самому стало тяжело, вот и искал жильцов. Потому что одинокий был. А дома — куры, козы, поросята. Можно сказать, что с Дашкой они идеально друг друга нашли. Узнав, что его жиличка — ветеринар, дед так обрадовался, что решил даже плату не брать. Но Дашка настояла. А он все равно ей деньги обратно в сумочку совал.
У нее все хорошо складывалось. Жилье нашла, работа была, люди ее уважали. А животные обожали! Не вырывались, не боялись. Для каждого Дашка ласковое слово находила. И даже угощала после процедур, покупая со своей зарплаты лакомства.
— На-ка, Шарик, ой ты, солнышко. Вот, тебе что Даша припасла! Не бойся, маленький. Капельки я вам положила. А мне звоните в любое время суток, если мало ли что! — говорила Дашка тем, кто к ней приходил.
— Ой, милая. Меня в больнице так не встречают, как ты моего Барсика! Золотая ты девка! — качала головой Анна Петровна, хозяйка шикарного пушистого кота.
И Дашка расцветала. Только сердце тревожилось — как там мама? Она звонила, часто. Но мать словно не хотела с с ней разговаривать. А в последние разы телефон и вовсе брал Марк, который грубо отвечал, что мать отдыхает.
— Не знаю. Соскучилась так. Полгода ее не видела, — вздохнула Дашка во время вечернего чаепития с дедом.
— А чего? Чего не съездишь-то? Давай, и я с тобой. У меня же «Жигуленок» есть. Старый, как и я. Но на ходу! И я с правами, — предложил дед Прохор.
Дашка обрадовалась. Адрес Марка у нее был. И они поехали. Долго стучали. Наконец дверь распахнулась. На пороге стояла высокая блондинка в коротком халатике и зевала.
— Вы кто? Продаете что-то? Нам ничего не надо! — она попробовала захлопнуть дверь.
— Вы, наверное, Лера? Жена Марка? — предположила Дашка.
— Дааа, — протянула девушка.
И тут же добавила:
— А вы кто?
— Я Даша! Сестра его! — Дашка попробовала пройти, но Лера встала на дороге.
— Хм. Понятно. А что здесь тебе надо? Я сейчас к косметологу, мне некогда, — подняла бровь Лера.
— Я ненадолго совсем. Это дедушка Прохор, он со мной. Где мама? Я к ней. Повидаюсь и сразу уйду, я вам не помешаю, — стала просить Дашка.
— Так нет ее здесь. Марк отвез. Куда? В приют. Она ж слегла совсем. Кто ухаживать будет? Он на работе, у меня свои дела. Куда? Откуда я знаю, я там не была ни разу. Сейчас позвоню. Алле, Марк? Тут эта приперлась. Даша ваша. С каким-то замшелым стариком. Адрес им надо. Хорошо. Ладно. Вот, напишу на бумажке. И к нам больше не приезжайте! — говорила Лера, обдавая Дашку запахом дорогих духов.
А та не слушала. Схватила бумажку и с дедом, по лестнице вниз.
— Как же это… Почему мне не сказали? Я бы… Что же это? Ну да, у меня же жилья своего нет, поэтому, может. Но я бы придумала что-то, — шептала Дашка.
— Ты что говоришь? Да мамку бы к нам! У меня дом большой! Еще комната пустует! Обязаны были доложиться! Что за дела нехорошие! — возмущался рядом дед Прохор.
Они приехали на место. Неужели эта маленькая, худенькая старушка с ввалившимися глазами — Дашкина мать? Та была высокая, полная, добродушная. Все хлопотала, решала дела и проблемы. А эта бессильно лежала на подушке, глядя в потолок.
— Мама! Это я, Дашка! Мамочка, прости, что не приезжала. Я думала… Мам, мне нет прощения! Мама, слышишь! Я тебя заберу! Мы домой поедем, к дедушке вот этому! У него знаешь, курицы есть. Буду тебя яичницей кормить! И молочком козьим, вот увидишь, сразу поправишься. Мамочка, не молчи! Я тебя люблю! Мы домой поедем, мама! — плакала Дашка, держа в руках невесомую руку Инессы Ивановны.
Им удалось забрать ее домой. Все-таки по документам Дашка — дочь. И дед Прохор внес свою лепту, вещая о том, что он фронтовик. Обещая позвонить другу-генералу, если маму Дашки с ними домой не отпустят. Поскольку Марк договорился, чтобы мать тут оставалась навсегда…
Инесса Ивановна встала на десятый день. Подошла к окну. Во дворе свинка Фекла чинно шествовала. Петух кукарекал. Пахло травой и молоком. А еще ватрушками. Их Дашка пекла. Вбежала в комнату, припадая, но ногу, увидела мать. А та стояла и плакала. Неуклюже подошла Дашка. И все обнимала ее, просила прощения, что так долго не приезжала. Извинялась, что с ней жить придется, а не с Марком и Кристиной.
Инесса Ивановна молча прижимала ее к себе. Будто снова видела маленькую смешную девочку. Не родную ей по крови. Добрую и заботливую. Единственную, оказавшуюся рядом на склоне жизни, когда она стала не нужна своим красивым и успешным детям.
— Ничего, Дашенька. Все у нас теперь хорошо будет. Ничего, дочка, — шептала Инесса Ивановна.
— Девчонки! Ну чего, чаевничать-то идем? — вошел в комнату дед Прохор.
И засмеявшись, взявшись за руки, все трое пошли в комнату. И в новую жизнь…

Татьяна Пахоменко




ПЛЮСЫ МУЖСКОГО ОДИНОЧЕСТВА


Уже около 2 лет как я прекратил все попытки наладить личную жизнь и прекратил все попытки реально познакомиться на специализированных ресурсах. Уже давно, если я захожу туда - то исключительно для глума. Заходить не перестаю, и наверно, не перестану, если человек мамбанутый - это навсегда.
Но цели реально познакомиться давно нет.
Но, если проанализировать мою теперешнюю жизнь - то она гораздо комфортнее, чем во времена постоянных отношений с какой-либо женщиной, и тем более, чем во времена брака.
Если сравнивать с периодом нахождения в браке, то самый важный момент - дома одному гораздо приятней.
Можно спокойно тупить в инете (никто не заставляет работать в режиме зафрахтованного авиалайнера), никто не орет, находясь в периоде очередной бабской невменяемости, никто не требует немедленно переставить шкаф или вымыть окна. Окна можно не мыть вообще и комфорт жизни от этого ничуть не страдает. Можно готовить и есть нормальную еду, можно ложиться спать во столько, во сколько сочтешь нужным, можно разрешать кошкам абсолютно все и получать от этого удовольствие, много чего можно.
Можно отдыхать в нормальных местах и в нормальном режиме, не выслушивая ахинею, что нормальный отдых это пляж. Даже не нужно говорить, что считаешь пляжный отдых дебильным занятием для дебиловатых людей, можно просто отдыхать так, как хочется самому.
Минусов нет вообще - одни плюсы.
Это я еще про деньги молчу. Все заработанные деньги - мои. Вообще все. Их невозможно отобрать при разводе, невозможно отобрать при совместной жизни (не забыли про твои деньги это наши деньги, мои деньги - мои деньги?), их вообще никак невозможно отобрать.
Тоже самое касается и другого имущества. Это мое и все. Мое, не совместное, не общее, не семейное. Нет, это мое.
Это было про брак.
А теперь про отношения и попытки их начать.
Больше не надо гадать позвонит она или нет, на надо гадать в каком она будет настроении, не надо придумывать, как ей угодить (а зачастую не только ей, а еще ее родне), не надо по минимум по полтора часа ежедневно выслушивать какая гадина ее родственница танькасука, какие твари ее коллеги по работе, и вообще какой мерзкий мир вокруг.
Не надо выслушивать оскорбления и обвинения не пойми в чем.
Не надо гадать чем я сам провинился в очередной раз, и как загладить несуществующую вину. Не надо впадать в ужас от того, что женщина прекратит отношения, не надо думать, что ей подарить, и как решить какую-нибудь ее проблему. Можно не гадать понравился я или нет очередной ее подружке. Можно самому ездить отдыхать и прекрасно проводить время. Многие мужчины столкнулись с тем, что бывает, если пригласить женщину в поездку. Причем чем больше мужчина в поездке старается - тем хуже. С этим сталкивались многие. Но теперь уже приглашать никого не надо, и это хорошо.
Вообще ничего вышеперечисленного не надо. Нервы целы, душевный комфорт тоже.
Минусов снова нет. Снова только плюсы.
Если поговорить о возможных минусах, то обычно несколько так называемых негативных моментов всплывает.
1. Секс. Типа нет постоянного секса с постоянной партнершей - жизнь не удалась. По мне так наоборот. Секс можно находить в любом количестве безо всякого брака, хоть платный, хоть условно бесплатный. Причем с разными женщинами. Да и сам секс в режиме текучки, типа как чай утром пить, тем более с одной и той же женщиной мне и в 20 лет не нужен был, а уж, когда дело к 40 идет - тем более.
2. Духовная близость. Ну, если под духовной близостью понимать ситуации, когда в одну сторону рассказывают про родственницу танькусуку, и реально впадают в бешенство, когда в 2 словах чего-то буркну о проблемах на работе (типа нафига женщинам негатив), то да, такой духовной близости у одинокого мужчины нет. И слава Богу.
3. Домашнее хозяйство. Даже разбирать не буду этот момент. Мужчины готовят охотнее и лучше женщин. Ну а делать рюшечки на шторах мужчинам нафиг не нужно. Дома и без этого хорошо - своя квартира лучшее место на земле.
4. Тебе же надо чтобы рядом с тобой была ухоженная женщина! Мало кому из мужчин не доводилось слышать этой фразы. Примитивная манипуляция. Причем примитив такого уровня, что даже рассмотрения не требует.
5. Человек, который будет рядом в трудную минуту. То, что этого не будет - аксиома. Это миф, который женщины сперва придумали, затем в него поверили, а затем заставили поверить и некоторых мужчин. Я недавно посчитал, всерьез о чем-то женщин за всю жизнь я просил 3 раза. Относительно серьезно раз 5. И отлично помню, что ни одна из этих просьб выполнена не была. Не менее отлично помню, что сам помогал женщинам в аналогичных и круче чем аналогичные ситуации - десятки раз. Надеяться на то, что женщина будет рядом, если не дай Бог это потребуется - бред. Этого не будет. И то, что мужчина делал ранее никакого значения не имеет. Для женщин выполненная услуга или просто что-то хорошее после выполнения не стоят ничего.
Впрочем, и комментаторши этого блога укрепили меня в этом мнении.
Женщина никому ничего не должна, и если мужчина сперва с ней ходил по врачам и говорил, что будет рядом всегда и сделает все, что нужно - это фигня полная, вот когда ему потребовалось что-то, причем в разы меньшее - это как он посмел. Реакция женщин была единодушной и ожидаемой.
А теперь процитирую тетю Марину Эволюцию:
Что касается настоящих премудрых пескарей, те и вовсе не думают ни о каких отношениях, потому что выгода для них из сомнительной превратилась в однозначно ничтожную. А вклад стал казаться непомерно большим. Они тоже уверены, что отношения - это груз ответственности, а кайфа почти ноль. Нередко за этим - убежденность, что на отдачу женщины сами не способны, но всегда хотят (женщины), чтобы их потребности удовлетворялись.
Тетя Марина прекрасно знает психологию людей.
Неважно, женскую или мужскую. Только она не договорила до конца. Это не так называемые премудрые пескари так думают - просто в жизни так и есть. Немногочисленные женщины, ведущие себя по другому - или давно и счастливо замужем, или ни в какие отношения не стремятся. Просто потому, что им это не нужно по самым разным причинам.
Но, вот среди основного контингента сайтов знакомств - РСП и принцеждалок, женщин, подобных тем, с которыми встречался я - подавляющее большинство.
Возможно, кому-то покажется, что этот пост депрессивный, пост неудачника, нытика, и вообще изверга рода человеческого.
Нет, этот пост вполне довольного жизнью, живущего в хорошей квартире и неплохо зарабатывающего мужчины.
Просто понявшего и жизнь и женщин.
На возможное обвинение в стиле - "женщина не чувствовала в тебе настоящего мужика" - отвечаю сразу. Я не умею дрессировать животных и все в этой жизни, в том числе и отношения, строю на логике. И отлично знаю, что на инстинкты пробивать женщин не умею, это к аниматорам турецким, или к привокзальным таксистам, но точно не ко мне.
На обвинения в обиде на женщин тоже отвечаю сразу - никакой обиды нет.
Просто я отлично знаю, что вступить в какие-либо отношения - испортить себе жизнь. Жизнь реально налаженную, и налаженную с трудом.

(с)Оладух





ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ


Он ненавидел свою жену. Н Е Н А В И Д Е Л ! Они прожили вместе 15 лет. Целых 15 лет жизни он видел ее каждый день по утрам, но только последний год его стали дико раздражать ее привычки. Особенно одна из них: вытягивать руки и, находясь еще в постели, говорить: «Здравствуй солнышко! Сегодня будет прекрасный день». Вроде бы обычная фраза, но ее худые руки, ее сонное лицо вызывали в нем неприязнь. Она поднималась, проходила вдоль окна и несколько секунд смотрела вдаль. Потом снимала ночнушку и нагая шла в ванну. Раньше, еще в начале брака, он восхищался ее телом, ее свободой, граничащей с развратом. И хотя до сих пор ее тело было в прекрасной форме, его обнаженный вид вызывал в нем злость. Однажды он даже хотел толкнуть ее, чтобы поторопить процесс «пробуждения», но собрал в кулак всю свою силу и только грубо сказал : — Поторопись, уже надоело ! Она не торопилась жить, она знала о его романе на стороне, знала даже ту девушку, с которой ее муж встречался уже около трех лет. Но время затянуло раны самолюбия и оставило только грустный шлейф ненужности. Она прощала мужу агрессию, невнимание, стремление заново пережить молодость. Но и не позволяла мешать ей жить степенно, понимая каждую минуту. Так она решила жить с тех пор, как узнала, что больна. Болезнь съедает ее месяц за месяцем и скоро победит. Первое желание острой нужды — рассказать о болезни. Всем ! Чтобы уменьшить всю нещадность правды, разделив ее на кусочки и раздав родным. Но самые тяжелые сутки она пережила наедине с осознанием скорой смерти, и на вторые — приняла твердое решение молчать обо всем. Ее жизнь утекала, и с каждым днем в ней рождалась мудрость человека, умеющего созерцать. Она находила уединение в маленькой сельской библиотеке, путь до которой занимал полтора часа. И каждый день она забиралась в узкий коридор между стеллажами, подписанными старым библиотекарем «Тайны жизни и смерти» и находила книгу, в которой, казалось, найдутся все ответы. Он пришел в дом любовницы. Здесь все было ярким, теплым, родным. Они встречались уже три года, и все это время он любил ее ненормальной любовью. Он ревновал, унижал, унижался и, казалось, не мог дышать вдали от ее молодого тела. Сегодня он пришел сюда, и твердое решение родилось в нем: развестись. Зачем мучить всех троих, он не любит жену, больше того — ненавидит. А здесь он заживет по — новому, счастливо. Он попытался вспомнить чувства, которые когда — то испытывал к жене, но не смог. Ему вдруг показалось, что она так сильно раздражала его с самого первого дня их знакомства. Он вытащил из портмоне фото жены и, в знак своей решимости развестись, порвал его на мелкие кусочки. Они условились встретиться в ресторане. Там, где шесть месяцев назад отмечали пятнадцатилетие брака. Она приехала первой. Он перед встречей заехал домой, где долго искал в шкафу бумаги, необходимые для подачи заявления на развод. В несколько нервном настроении он выворачивал внутренности ящиков и раскидывал их по полу. В одном из них лежала темно — синяя запечатанная папка. Раньше он ее не видел. Он присел на корточки на полу и одним движением сорвал клейкую ленту. Он ожидал увидеть там что угодно, даже фотокомпромат. Но вместо этого обнаружил многочисленные анализы и печати медучреждений, выписки, справки. На всех листах значились фамилия и инициалы жены. Догадка пронзила его, как удар тока, и холодная струйка пробежала по спине. Больна ! Он залез в Интернет, ввел в поисковик название диагноза, и на экране высветилась ужасная фраза: «От 6 до 18 месяцев». Он взглянул на даты: с момента обследования прошло полгода. Что было дальше, он помнил плохо. Единственная фраза, крутившаяся в голове: «6;18 месяцев». Она прождала его сорок минут. Телефон не отвечал, она расплатилась по счету и вышла на улицу. Стояла прекрасная осенняя погода, солнце не пекло, но согревало душу. «Как прекрасна жизнь, как хорошо на земле, рядом с солнцем, лесом». В первый раз за все время, которое она знает о болезни, ее заполнило чувство жалости к себе. Ей хватило сил хранить тайну, страшную тайну о своей болезни от мужа, родителей, подруг. Она старалась облегчить им существование, пусть даже ценой собственной разрушенной жизни. Тем более от этой жизни скоро останется только воспоминание. Она шла по улице и видела, как радуются глаза людей оттого, что все впереди, будет зима, а за ней непременно весна ! Ей не дано больше испытать подобное чувство. Обида разрасталась в ней и вырвалась наружу потоком нескончаемых слез… Он метался по комнате. Впервые в жизни он остро, почти физически почувствовал быстротечность жизни. Он вспоминал жену молодой, в то время, когда они только познакомились и были полны надежд. А он ведь любил ее тогда. Ему вдруг показалось, что этих пятнадцати лет как не бывало. И все впереди: счастье, молодость, жизнь… В эти последние дни он окружил ее заботой, был с ней 24 часа в сутки и переживал небывалое счастье. Он боялся, что она уйдет, он готов был отдать свою жизнь, лишь бы сохранить ее. И если бы кто — то напомнил ему о том, что месяц назад он ненавидел свою жену и мечтал развестись, он бы сказал: «Это был не я». Он видел, как ей тяжело прощаться с жизнью, как она плачет по ночам, думая, что он спит. Он понимал, нет страшнее наказания, чем знать срок своей кончины. Он видел, как она боролась за жизнь, цепляясь за самую бредовую надежду. Она умерла спустя два месяца. Он завалил цветами дорогу от дома до кладбища. Он плакал, как ребенок, когда опускали гроб, он стал старше на тысячу лет… Дома, под ее подушкой, он нашел записку, желание, которое она писала под Новый год: «Быть счастливой с Ним до конца своих дней». Говорят, все желания, загаданные под Новый год, исполняются. Видимо, это правда, потому что в этот же год он написал: «Стать свободным». Каждый получил то, о чем, казалось, мечтал. Он засмеялся громким, истеричным смехом и порвал листочек с желанием на мелкие кусочки…

http://proza.ru/2008/10/07/327

© Дарья Клевлина




НОВЫЙ ГОД


1977
Ба... ба... ап... ага... гу... гага... да... ма..

1978
Дай!... кака... аты...аты... дай! на! дык-дык... ам-ам... ап... мама ...ать...на...аф-аф!...да... дак.. папа... биби... мама... мама...

1979
Наса Таня гомка пачит
Уанила в ечку мячик
Тисы Таничка ни пачь
Ни утонит вечке мяч

1980
Причесалась ёлочка –
Иголочка к иголочке!
Завтра праздник – Новый год!
Город ёлку в гости ждёт!

1981
Мам, а Дед Мороз мне подарит машинки гоночные? Как у Гриши Назарова? Он приносил в садик. Еще Серёжа Тимофеев колесики сломал у одной, а Алла Петровна починила всё. Подарит мне Дед Мороз? Ну мам, ну подарит?

1982
А Светка Круглова говорит, никаких дедов морозов не бывает! Только маленькие верят, что Дед Мороз есть! А в садике наш сторож, дядя Валера, им нарядился.
А я всю ночь спать не буду, и увижу тогда – бывает, или не бывает. Мне бы ковбойцев чтобы Дед Мороз принёс, с индейцами. И машину такую, самосвал, знаешь, такая, с кузовом...

1983
А Кремлёвская ёлка – самая большая, да? Из лесу её привозят? А на чём? А подарки какие там? Дай мне билет посмотреть... Ухтышка!

1984
Ну там в прошлом году Баба Яга, значит, не хотела Новый год чтобы был. С Кощеем и Котом Василием она там была. А Маша и Витя в сказку пошли, Снегурочку спасать. А сегодня другой спектакль, да? А подарки – как раньще? Ну только если шоколадные конфеты будут, много, это хорошо. А то наложут карамелек всяких с печеньем...

1985
А про что это кино? А почему дядя пьяный такой? А он маму зачем зовёт? А тётя куда пришла? Домой к себе? А там ведь дядя спит! Смотри, поливает его, из чайника! Мам, ну можно еще посижу, ну ма-а-ам... Концерт ведь будет потом...

1986
Опять старьё одно показывают. Обещали «Депешмод», мне Миха говорил – будут показывать. Зря только ждал. Ну кто этого Кутуньо слушает? Лучше спать пойду тогда. Пап, мам, спасибо за конструктор. Завтра будем клеить? Надо будет потом еще танчиков купить

1987
Мы же смотрели про Женю и Надю, сто раз уже. Лучше на мультики бы переключили. А по второй программе посмотри. А у Лешкиных родителей видак есть. У него знаешь сколько кассет! «Том и Джерри» есть, и с Брюс Ли тоже, там, где поцарапанный такой он. Пап, а мы купим видак тоже? Ну в новом году хотя бы...

1988
Пап, пошли, может, домой уже? Холодно ведь. Мы тут до вечера простоим самого. И так часа два торчим - даже в магазин не зашли. А чего ты заранее не купил? Теперь стой тут очередь. Да ну это шампанское, может?

1989
Пап, а сцепление так выжимать? Не, не, я понарошку, только попробовать. А летом можно поводить будет? Ну на даче – там же дорога пустая. Можно будет, да?

1990
Бабуль, ну отстань. Нормально четверть закончил. На два «трояка» всего. Да математичка сама дура... Чего «прекрати»? Ты вон любого из класса нашего спроси – они скажут. Только у Алки Завариной «четыре», и то – у неё батя крутой знаешь какой! Ага, и тебя с наступающим!

1991
Алё... алё, мам? Ма-ам... Хы, привет, ма-ам... чего, ничего. Нормальный голос, а чего? Да не пил я, ты чего, мам... Ну шампанского чуть-чуть... Да тихо вы, козлы... Не, это я ребятам... Ма-ам, ну чего ты... Ну утром приду... Мы с Михой и петард накупили кучу. Да мы осторожно... Ладно. Ладно, ага. Да не пил я... Не буду, не буду. Ма-ам, с Новым годом! С наступающим... Папа чего делает? Ты... это... ему не говори, ладно? Обещаю. Да. Ну, с наступающим, мам!

1992
Не, не хочу. Да не буду я. Дай соку лучше. Мих, отвали, сказал – не буду. Пей сам. Лен, пошли потанцуем. «Отель Калифорния», ага. Серый, слышь, поставь еще разок. Лен, моих до завтра, часов до девяти точно не будет, у бабушки они. Мож, останешься?... Ну чего ты... Позвони, скажи – типа, все вместе тут сидим... Ну чего ты как маленькая-то... Ну пойдём хоть выйдем... Ну не на балкон, конечно... Эй, кто ванную занял? Вылазь давай, не одни тут!

1993
Свет, ну ладно тебе... Да не ходил я с Ленкой... Было-то когда... Ты еще детский сад мне припомни. Свет, я тебя, понимаешь – тебя люблю! Мне весной в армию. Вернусь – давай поженимся. Ну чего ты... хехе, чего смеёшься-то... Иди сюда... С Новым годом тебя, Свет!

1994
Тащ литинант! Тащ литинант! Тащ литина-а-а-ант! Колян, сюда давай! Бинты
есть у кого? ****ь, бинты тащите, у кого есть!.. Быстро, на ***! Тащ литинант! Всё, *****, ****ец... Чё делать-то? Рация у кого? Да сиди, *****, там уже.. Куда полез, на ***! Стой, *****... Откуда ***рят, кто видит, *****? Суки, бля... Вон там, кажись... Да какие, на ***, «наши»?! Щас, *****, положат всех... Съебывать надо. Да *** его знает... Карта у майора осталась... Толстый, ползи сюда. Чё с башкой? Покажь... ***ня, щебёнкой... Слушай сюда. Два «бэтра» там, видишь? Бери всех и туда. По стенке. Вон те окна смотри! Пэ-ка - у меня. Я прикрою. Если чё – не ждёте. Выбирайтесь. К рынку, *****, не суйтесь тока – там чичи одни. Давай, рвё-о-ом! Пошли, пошли, *****, бегом! Так, *****. Одна коробка тока... ***ня! Не ссать – прорвёмся. Ну, падлы... Вот вы, суки, где... С Новым годом... На, *****! На! На, су... ...а...ма

(с) ынэта




ПАМЯТЬ


— Месье Де Во? Они опять припёрлись!

В дверной проём просунулась хорошенькая чернявая головка Мари Энглеберт. Мари, вечно растрепанная и похожая на сороку, уже второй год служила у Анри Де Во секретарем для особых поручений. Или, как он сам шутил, для особых развлечений.

— Кто?
— Ну эти, глюки! Я думала, вы с ними уже всё решили. Что им опять-то надо?
— Что ты как из деревни, честное слово, — поморщился Де Во. – Глюки… Сколько раз можно повторять?
— Вы лучше им повторите, — сказала Мари с неукротимым огнем в глазах. — И подоходчивее, чтобы не шлялись больше! Вы понимаете, что я такими темпами на прозак сяду? Уже нервов никаких не осталось!
— Ой, ну ладно, Марибель, — сказал Де Во, не переносивший скандалов. — Не драматизируй. Всё, зови их, я придумаю что-нибудь.

Мари, бурля от негодования, пробурчала что-то на фламандском – северянка из Брабанта, но с итальянским темпераментом — и захлопнула дверь. Де Во набрал в грудь воздуха и пару секунд посидел с закрытыми глазами. По хребту, как обычно, пробежались чьи-то ледяные пальцы. Затем дверь отворилась, и в приемную вошли три человека.

Анри Де Во был председателем подкомитета мэрии города Сен-Жюстен-сюр-Ипр по эктоплазматическим феноменам, а вошедшие в его кабинет люди были призраками.

Призраки — точнее, эктоплазматические феномены второго порядка — не могли проходить сквозь стены, поэтому открывали дверь, как все нормальные люди. Да и выглядели они нормальными людьми – кем-то вроде исторических реконструкторов, увлеченных Первой мировой. Мундиры цвета хаки – грязные, изодранные, покрытые бурой кровавой коркой. Нелепые каски-тазики, нелепые обмотки на ногах, нелепые загнутые усищи, как у молодого Гитлера. У каждого за спиной – огромный ранец, винтовки обернуты брезентовыми чехлами: немецкий снаряд застиг парней в походном положении, на марше. Насколько знал Де Во, ни один из них так и не успел ни разу выстрелить на этой войне. Только при взгляде на их лица чувствовалось — это не реконструкторы, эти люди не принадлежат нашему времени. Лица у них были плоские, серые, и удивительно старые были у них лица. Де Во просматривал их документы – самому старшему в момент смерти едва успело стукнуть тридцать. На вид же им можно было дать лет по сорок, не меньше.

Де Во молча наблюдал, как они идут по кабинету к его столу. Здесь нормальность кончалась и начинались странности. Сапоги призраков были заляпаны свежей весенней грязищей, но за густой ворс ковра можно было не волноваться – грязных следов на нём не оставалось. И вообще никаких не оставалось. Де Во задумчиво посмотрел на ковёр. Вчера вечером на этом ковре он играл с Мари в трубочиста – прочищал ей дымоход. На ковре всё ещё виднелись вмятины от её острых локтей и коленок, а вот три мужика, навьюченные поклажей весом под полцентнера, следов не оставляли.

— Здравствуйте, Билл, — сказал Де Во по-английски. – Чарли, Дуглас. – Он по очереди кивнул призракам.
— Здравствуйте, мистер Де Во, — сказал сержант Билли Рэндл, старший из троицы и по возрасту, и по званию. – Мы всё по тому же вопросу…
— Я догадываюсь, — сказал Де Во. — И вновь, к сожалению, вынужден вам отказать. Простите, но это окончательное решение городского совета, повлиять на него уже не в моих силах. Извините.

Билл растерянно оглянулся на своих товарищей, гнущихся под тяжестью своих безразмерных ранцев. Если сержант Рэндл и рядовой Чарли Беккетт были хотя бы парнями рослыми и крепкими, то рядовой Дуглас Уорд, низенький и щуплый, был точь-в-точь как герой Чарли Чаплина в фильме «На плечо!».

— Так всё, что ли? – спросил Билл. – А нам-то что делать прикажете?

Де Во помолчал, собираясь с мыслями.

— Билл, послушайте, — начал он очень мягко. – Мне правда очень жаль вам это говорить. Вы знаете, что я единственный в городском совете старался найти хоть какой-нибудь компромисс по вашему вопросу. Мы даже провели референдум среди жителей города, хотя его итоги можно было предсказать заранее. К сожалению, мы так и не смогли найти вариантов, которые бы одинаково устроили все стороны. Мэрия не может просто взять и расселить два городских района с населением свыше ста тысяч человек из-за проявлений вашей… активности. Мы не русские, которые за два дня вывезли целый город после той аварии… ладно, вы не знаете. У нас так дела не делаются.
— А как? – хрипло и задиристо спросил рядовой Уорд. – Как они у вас делаются?
— Я ещё раз вынужден повторить, что все мои возможности повлиять на ситуацию исчерпаны, — пожал плечами Де Во. – Вы можете попробовать обратиться с кассационной жалобой в Брюссель, непосредственно в головной департамент по делам эктоплазматических феноменов. Но…
— Я сержант Королевского Восточно-Кентского полка Шестой пехотной дивизии, — медленно и с натугой проговорил Билли Рэндл. – Мы Старые буйволы, а не эпи… эпидемические феномены. И мы заслуживаем нормального рассмотрения нашего дела!

Его товарищи угрюмо закивали.

— Повторюсь, вы можете обратиться в Брюссель, — сказал Де Во. — Но прошу вас подумать вот о чём. Это сильно затянет дело, а в итоге правительственный комитет всё равно примет то же решение.
— Ну и пусть затянет, нам что с того? Нам это и выгодней, между прочим!
— Но дело касается не только вас, — спокойно сказал Де Во. — Дело касается всех жителей города, по крайней мере, его центра. Я вам показывал статистику происшествий за прошлый квартал, а в этом ситуация только ухудшилась. Ну вот смотрите, из последнего. – Он развернул лежащий на столе свежий номер «Ле Суар». – В субботу вечером шестидесятилетняя женщина запнулась за бруствер внезапно возникшей перед ней траншеи, упала в окоп и сломала обе ноги. Предстоит длительное лечение. А если бы это был маленький ребёнок? Беременная?

Троица слушала его, понуро глядя себе под ноги.

— Но это только верхушка айсберга, — продолжил Де Во. — Из-за ваших траншей по всему городу почва начала проседать. Недавно обрушился старый дом на окраине, потому что фундамент размыло. Хорошо, он был заброшенный, но ведь когда-нибудь это будет дом, полный людей. Или торговый центр. Или больница. Школа. Мы уже выяснили, что вы не можете это контролировать. Так какие варианты у нас остаются?
— Вариант один, да? — сказал Рэндл. — Вы хотите нас убить во второй раз. Вот и всё.

***

— Слушайте, никто не говорит об убийстве, — сказал Де Во председателю Союза ветеранов Восточно-Кентского полка майору Горацию Финку. – Формально вы, извините меня, даже не являетесь живым человеком.

Говорить с майором было трудно, как трудно говорить с любым человеком, который держит свою голову в коробке под мышкой. Каждый раз, когда Финк начинал волноваться, у него отваливалась челюсть, снесенная осколком немецкого снаряда. Поэтому Финк всегда сохранял на лице печать ледяного, чисто английского спокойствия, поразительного даже для призрака. Это спокойствие изрядно действовало Де Во на нервы.

— А кем же я формально являюсь? – бесстрастно спросил Финк.
— Привидением, — неохотно буркнул Де Во. — Если хотите говорить простым языком.
— Но ведь я живу, могу вас потрогать, говорю с вами, - сказал Финк. — Так чем я от вас отличаюсь?
— Это вы сейчас живёте, — сказал Де Во. — Вы не хуже меня знаете, что привиде… эктоплазматические феномены нестабильны и могут появляться и исчезать когда угодно. Вы не контролируете процесс, этим вы и опасны, понимаете?
- Да уж, — задумчиво ответил Финк. — Если бы мы могли выбирать, то появились бы в местечке получше.

Он показал на глубокую траншею, которая просвечивала прямо сквозь старое футбольное поле, заросшее травой и сорняками: так просвечивают друг через друга два кадра, когда в момент их смены ставишь фильм на паузу. В траншее было полно солдат – они курили, брились, набирая воду в свои каски-тазики, травили солдатские байки, разглядывали фотографии на выцветших картонных карточках. Безрукие, безногие, с выпавшими кишками и выбитыми глазами. Один, такой же безголовый, как майор Финк, водил помазком по пустому месту, где должна была быть его щека.

— Знаете, как мы обозначали траншеи, чтобы не заблудиться? – спросил Финк. – Здесь ведь был настоящий лабиринт из окопов, целая система, немудрено заплутать, особенно новоприбывшим.
— И как же?
— Мы давали им названия улиц. Вот эта, например, непосредственно перед нейтральной полосой – это была улица Стрэнд. Смотрите, вон там от неё идёт траншея Пикадилли – на юг, до улицы Пэлл-Мэлл. А от Пэлл-Мэлл в тыл шла Риджент-стрит. Это для нас была самая любимая улица – по понятным причинам.
— Простите, — сказал Де Во, глядя на часы, — но у меня очень плотный график. Я…
— А потом, — Финк непроизвольно клацнул челюстью, и Де Во вздрогнул, — случился артналёт гуннов на наши траншеи в тот самый момент, когда мой батальон отходил по Риджент-стрит в тыл на переформирование. Несколько чемоданов упали в траншею ровно в тот момент, когда она была забита парнями. Ну и, сами понимаете, улица перестала существовать буквально за одну секунду. Вместе с парнями и со мной, кстати говоря. Другую траншею, выкопанную на её месте, назвали уже Карнаби-стрит. А улицы Риджент больше не было. Исчезла. А когда появилась снова – и мы появились, – вы уже построили здесь город. Так вы можете мне сказать, у кого действительно есть право на эту улицу – у того, кто здесь умер, или у того, кто ходит по нашим костям?

— Послушайте, — сказал Де Во, теряя терпение. — Вас никто не убьёт. Вас просто переместят на более подходящий, как это… астральный план. В Институте эктоплазмы эта процедура уже тридцать лет отработана. Вам там будет лучше, сколько уже можно объя…
— Да, правда, с этого плана никто не вернулся и не может рассказать, каково там, — невозмутимо сказал Финк. — Что наводит на некоторые подозрения. Думаете, мёртвые не боятся смерти? Ошибаетесь.

Он посмотрел прямо в глаза Де Во, и тому вдруг показалось, что майор смотрит на него сверху вниз, хотя его голова по-прежнему была в коробке. Это вывело флегматичного Де Во из себя.

— Ведь мы защищали Бельгию от гуннов, - сказал Финк с мягкой укоризной. — Мы погибли за вас.
— Это было больше ста лет назад, — сказал Де Во, окончательно разозлившись. – Очень сожалею, но, при всём уважении, не могу разделить…
— О, - легко сказал Финк, — это мы сейчас устроим.

Он шагнул к Де Во и сжал его плечо.

***

Очнувшись, Де Во обнаружил себя лежащим вверх тормашками и глядящим в небо — чёрное, затянутое клубами дыма.

— Какого…

Он повернул голову и увидел, что лежит в траншее, оглушенный и придавленный как будто мешком картошки. Сфокусировав зрение, в мешке он с трудом опознал половину человеческого тела в мундире цвета хаки.

А затем над бруствером траншеи воздвигся остроконечный немецкий шлем – пикельхельм. Его обладатель увидел Де Во. Вытаращил глаза. Ударил Де Во штыком в грудь. В последний момент Де Во успел рефлекторно увернуться, и штык проткнул его плечо. Де Во заорал. Рванул винтовку немца на себя, и тот плюхнулся в жидкую грязь, заполнявшую траншею. Они начали бороться. Гунн обхватил голову Де Во ладонями, пытаясь вдавить его лицо в грязь.

Де Во извернулся. Нашарил бесформенную, перекрученную взрывом жестяную банку от тушёнки и острым краем перерезал немцу горло.

***

— И как ощущения? – с сардонической улыбкой спросил майор Финк.

Де Во потрясённо ощупал себя. На нём был всё тот же синий костюм от Husbands, безупречно свежий, никакой тебе траншейной грязи или крови. Плечо не болело, да и не могло – никаких следов штыковой раны на нём, само собой, не было.

Де Во долго собирался с мыслями.

— Слушайте, — сказал он наконец. — Безусловно, это была очень наглядная демонстрация, но…
— А вы знаете такого Пьера Де Влигера? — внезапно спросил майор, искоса поглядывая на Де Во из своей коробки.
— Ну да… мой коллега из муниципалитета, председатель строительной комиссии… А что? — спросил сбитый с толку Де Во.
— Он на днях сюда заходил. В стельку пьяный.

Де Во помотал головой. Он не мог себе представить чопорного карьериста Де Влигера пьяным.

— Поговорили с ним, — продолжил Финк. — Рассказал много интересного. Об этом месте, о нас. О нашей судьбе. Видимо, совесть задушила.
— И что он мог вам такого рассказать? — с натужным скепсисом улыбнулся Де Во.
— Что вы давным-давно научились стабилизировать призраков, делать так, чтобы они никак не мешали живущим. В этом вашем Институте эктоплазмы. И даже уже провели такой эксперимент, успешно – в Нев-Шапель. У меня там, кстати, брат погиб. Я не ученый, довольно мало понял из его объяснений…
— Этого быть не может, — сказал Де Во. – Я ничего об этом…
— Дело в том, что это слишком дорого, — оборвал его Финк. — Видимо, для вашего правительства – неоправданно дорого. Гораздо проще и дешевле нас распылить. На этот ваш астральный план. А потом спокойно застроить это место. У нас в лондонском Сити такие схемы проворачивали и в моё время – с поправкой на обстоятельства, разумеется.

Де Во потрясённо молчал.

— Мои парни, конечно, ничего об этом не знают, — невозмутимо сказал Финк. — Они уверены, что мы действительно опасны для вас, и я их в этом не разубеждаю. В конце концов, если нам суждено второй раз пожертвовать собой ради вас – так лучше думать, что мы делаем это ради благой цели, не так ли?

Он мягко улыбнулся.

— Слушайте, — сказал Де Во, — если всё действительно так и есть… Я… Я подниму этот вопрос на следующем заседании совета… Я обязательно приложу все усилия…

— Вы хороший человек, — сказал Финк, — и я вижу, что вам стыдно. Это вы зря, лично я не думаю, что на вас есть какая-то вина. Но если у вас что-то получится – мы все будем вам признательны. Вся наша Риджент-стрит. Знаете, я представления не имею, что такое это ваша эктоплазма, из которой, как вы уверяете, я состою. Но я знаю, что такое благодарность и память. Мы состоим из памяти, вот что я думаю. И если можно её сохранить – это ведь не такая уж большая просьба, не так ли?
— Я напишу, — сипло каркнул Де Во. — Я обязательно напишу…

Финк снова улыбнулся – открытой простой улыбкой. Солдаты, стоя в траншее, молча смотрели на них. Низенький крепыш с тремя пулевыми ранами на груди меланхолично курил трубку, и из дырки в щеке у него вырывалась струйка сизого дыма. Финк склонился над траншеей и передал солдатам в руки свою коробку – те бережно приняли её, помогли майору спуститься в окоп. Финк повернулся в сторону неподвижно стоящего Де Во, козырнул ему, приложив ладонь к пустому пространству над воротничком. Двинулся дальше по улице Стрэнд.

Василий Троилов




МАЛЬЧИК С ВОЛШЕБНЫМ НОСКОМ


Васин отец – актер неудачник, ушел из семьи когда мальчику не было и трех. Уехал в Болгарию, с тех пор и не объявлялся. О матери я так и не решился спросить. Одним словом, с самого глубокого детства всей Васиной семьей был его дедушка.
Дед рвал жилы на двух работах, да только, все накопления пожирала гиперинфляция начала девяностых. Тяжко приходилось, особенно когда другие дети в детсаде козыряли новыми кроссовками и Сникерсом за щекой, а Вася по бедности ходил в заштопанных дедом колготках.
Приближался новый, тысяча девятьсот затертый год, мальчишка мечтал, что под елкой окажется большая пожарная машина с лестницей, или на худой конец игровая приставка, но утром первого января под елочкой скромно дожидался только старый шерстяной носок. Самое обидное, что это был дедушкин носок.
Мальчик запустил внутрь руку и вынул оттуда одну единственную конфетку - это была обычная шоколадная конфета «Белочка». У Васи, сами собой, заблестели в глазах и потекли по чекам разбившиеся надежды.
Дедушка со вздохом погладил внука по голове и сказал:
- Успокойся, Васятка, чего ревешь? Перестань. Наоборот, ты радоваться должен, дурачок, ведь тебе очень-очень повезло. Да – это мой носок, ну и что ж такого? Просто Дед Мороз, когда ночью к нам заходил, не нашел другого, не это главное. Понимаешь - это не просто носок и не просто конфета, теперь – это волшебный носок с волшебной конфетой.
- Волшебной?
- Ну, конечно же.
- Дедушка, а что эта конфета может?
- А вот что: если ты съешь ее и положишь носок вот сюда на полку, то утром, когда проснешься, случится чудо – в носке опять появится точно такая же конфетка. И так каждый - каждый день, хоть сто миллионов лет! Представляешь?
Вася вытер слезы, недоверчиво повертел конфету в руках:
А можно попробовать?
- Ну, конечно же, она твоя.
- О, а вкусная какая. Вкуснее чем обыкновенная.
Ну, еще бы…
…Шло время, волшебный носок ни разу не подвел своего владельца и каждое утро исправно выдавал новое маленькое чудо – шоколадную конфетку «Белочка».
Дети в садике совсем обзавидовались, даже не верили по началу, но воспитательница подтвердила:
- Да, ребята, чудеса, редко, но все же случаются, нашему Васе очень повезло с волшебным носком.
Зато дедушке приходилось совсем несладко, уж очень непросто быть ежедневным рабом чудесного носочка. Не всегда удавалось достать именно «Белочку» (просто не было лишних денег), тогда покупались конфетки попроще и оборачивались в специально припасенные фантики от «Белочки». Но дед стойко держался до последнего.
И только когда мальчик уже стал первоклассником, он однажды все-таки сумел не заснуть почти до самого утра и проследить - каким же чудесным образом в носке появляется новая конфета.
…С тех пор прошло много-много лет, мальчик вырос, женился, у него появился свой маленький мальчик. Дедушка еще жив и почти здоров, они живут все вместе большой дружной семьей.
Год назад семья собралась за новогодним столом, настало время дарить друг другу подарки.
Васина жена подарила деду дорогую электробритву, о которой тот давно мечтал, а правнук преподнес свою картину в рамке. Пришла Васина очередь и он без лишних предисловий вручил деду старый потрепанный шерстяной носок.
Дед заглянул внутрь, достал из него обычное зеленое яблоко, и к большому удивлению всех присутствующих, неожиданно зарыдал, а потом вдруг как маленький мальчик вскочил из-за стола и радостно запрыгал:
Ура!!! Волшебный носочек! А яблоки мои любимые – зеленые! Спасибо, Васятка! Но смотри, чтобы всегда были такие же, слышишь?
- Дед, а зачем ты мне это говоришь? Носок волшебный, он наверняка и сам в курсе дела…
…Было нелегко – дела, работа, хлопоты, но вот уже целый год в дедовом волшебном носке каждое утро, как штык, появляется новое зеленое яблочко. Смех-смехом, но бывало, что даже среди ночи в магазин приходилось гонять.
Иногда Вася уезжает в командировки, жена спрашивает:
- Ты надолго?
И Вася отвечает:
- Да, нет, не особо, через два–три яблока вернусь…
P.S. Пусть рядом с вами всегда будет кто-то способный подарить волшебный носок.

Тина Гай 2




КУКОЛКА


Мама называла меня принцессой. Наряжала в платья, заплетала волосы, обматывала их лентами и бантами. На шестой день рождения подарила детский набор косметики. В девять лет разрешила проколоть уши. Учила наносить макияж и ходить на высоком каблуке. Девочки – игрушки в руках матерей.
Раз в месяц объявлялся отец. Водил меня на аттракционы и после в кафе. Пломбир в серебряной миске посыпали орехом и шоколадом. Я пила молочный коктейль через соломку и представляла себя на свидании. Никогда не спрашивала, почему мама и папа больше не вместе.

В школе я дружила с двумя девочками, Катей и Наташей. На переменах мы сидели на подоконнике, листая журналы о моде. Глянцевые страницы обещали нам счастье. Будь красивой и успешной. Будь красивой и известной. Будь красивой и желанной.

Первый секс у меня случился в четырнадцать лет. Во время школьной дискотеки в актовом зале Валера увёл меня в кабинет географии. Закрыл дверь на замок и выключил свет. Пока мы целовались, кто-то приходил несколько раз, стучал и, не дожидаясь ответа, отбывал восвояси. Может, это были ребята или учителя. Может, кто-то из родителей желал проявить бдительность. В любом случае, нам никто не смог помешать. Но на следующий день Валера вёл себя так, словно и не было ничего.
С тех пор подобное происходило не раз. Мужчины влюблялись в меня на одну ночь, а утром уходили навсегда. Кинофильмы и книги говорили, что это неправильно, что так не должно быть. И я верила им.
Наверное, я не была красавицей, не была принцессой. А значит, надо было стараться сильнее. Наносить ещё больше макияжа и одевать ещё меньше одежды. Мне нравилось вызывать восхищение. Мужчины должны были смотреть на меня. Хотеть меня. Любить меня. Иногда у меня получалось, и в такие вечера у барной стойки я была только раз, чтобы оплатить я первый коктейль.

Когда я встретила Игоря, мне было двадцать три. Ему – сорок один. Я знала, что он женат. Знала про двоих детей, старший из которых был мне ровесником. Плевать. Мои подруги уже обзавелись семьями, и я видела, что брак ничего не значит. К чёрту священные союзы.
Игорь снял нам квартиру и стал принцем, который освободил меня от драконихи-матери. Он приезжал по будням между двенадцатью и часом дня, и иногда оставался на все выходные. Что он врал своей жене, меня не интересовало, и я никогда не спрашивала его об этом. А Игорь никогда не спрашивал, на что я трачу деньги. Мы трахались, а потом я рассказывала, как скучаю по нему, как счастлива с ним, как хорошо нам с ним будет всегда.

Так продолжалось около пяти лет. Я замечала, что Игорь навещал меня всё реже и реже, но ничего не делала. Не знала, что делать. Начни я возмущаться, стала бы ничуть не лучше жены. А я не жена – я любовница. Я – та, кого любят. А если не любят, выбрасывают.
Игорь сказал, что не может уйти от жены. Сказал, что не хочет предавать её. Сказал, что оплатил квартиру ещё на два месяца.
– Я надеюсь, – произнёс Игорь после, – ты ничего не расскажешь моей жене. Давай расстанемся друзьями. Не будем портить друг другу жизнь.
Потом он пообещал найти мне работу, но я ответила, что справлюсь сама. Он оставил денег, попрощался и ушёл. Оставшись одна, я знала лишь один способ, чтобы это исправить.

Новые туфли, новое платье, новая сумочка, новая причёска – новый наряд для куколки. В клуб меня пустили без очереди, как, впрочем, пускали всегда. Я подошла к барной стойке и заказала бокал Баки. Две девки по соседству, которым едва исполнилось по двадцать лет, глядели в мою сторону с ухмылкой, и я собиралась утереть нос этим соплячкам. Что для этого нужно? Немного – просто быть красивой. Невозмутимым взглядом окидывать зал и ждать. Если понадобится, ждать долго. Очень долго. Очень. Долго. Заказать ещё один коктейль. И ещё один. И ещё. И ещё.
Я не плакала с тех пор, как чёртов Валера прошёл мимо меня, даже не поздоровавшись. А четырнадцать лет спустя я уходила из клуба одна и пыталась сдержать слёзы ровно до того момента, как окажусь дома.

Через месяц я устроилась на первую в своей жизни работу. В косметическом салоне мне приходилось стоять за стойкой и улыбаться старухам, тщетно пытавшимся сохранить молодость. На второй работе я продавала женские туфли. На третьей – ювелирные украшения. Не знаю, кто меня раздражал больше: жёны, смакующие примерку драгоценностей, или их мужики с толстыми бумажниками или кредитками в руках. Пожалуй, моей ненависти хватало на всех. И даже на саму себя.
Из-за скромной зарплаты мне пришлось съехать в квартиру подешевле. Привычные походы по магазинами и клубами сменились посиделками перед телеком и компьютером. С тупым выражением лица я глядела в монитор и крутила колёсиком мышки. Наверное, я не многим отличаюсь от большинства. Я могла бы сойти с ума, осознав, во что превратилась моя жизнь. Наверное, я действительно потеряла рассудок, раз мне показалось, что я смирилась со всем эти дерьмом.

На своё тридцатилетие я пригласила Катю и Наташу к себе. Мы пили вино и ели заказанные в ресторане блюда. Захмелев, я предложила девчонкам вспомнить молодость и отправиться в клуб. Пусть денег, как всегда, не хватало, в тот день мне нужно было оторваться.
Пара бутылок шампанского на троих помогли нам расслабиться. Мы смеялись как сумасшедшие, плясали как сумасшедшие, и напивались как перед смертью. Официант, кажется, старался не подходить к нашему столику лишний раз. Но мужчины смотрели заинтересованно.
Один из них подошёл ко мне на танцполе, представился Сергеем и предложил свою компанию. Я не отказала. Девчонки тоже не были против. Замужние бабы, а всё туда же. Не прояви я бдительности, одна из них опередила бы меня. Я первая сказала Сергею, что с удовольствием бы сбежала ото всех. Он понял меня правильно.

Мы начали целоваться ещё в такси. Сергей своими ладонями разве что не лез мне под трусики. Я заметила, что водитель поглядывает в зеркало заднего вида, и мне это нравилось.
Когда мы приехали ко мне, Сергей скинул с себя пиджак на пол прихожей, поднял меня на руки и отнёс в комнату. Мы трахались так шумно, что я с предвкушением ждала, когда соседи начтут колотить в стену. Кончив, Сергей тут же уснул. Я лежала головой на его груди и представляла, как эта ночь изменит мою жизнь. Знала, что это чушь, но не могла отказаться от своих фантазий.

Захотелось курить. Я пошла на кухню, и по пути подняла пиджак Сергея. И з внутреннего кармана что-то выпало. Я увидела обручальное кольцо. Я подняла его, разглядела внимательно и вернула в карман пиджака. Потом пошла на кухню, взяла с холодильника пачку синего L&M’а, вытащила одну сигарету и закурила, пуская дым в открытую форточку. Вспоминала маму и папу, своих подруг и своих мужиков. Вспоминала Игоря и Валеру. Вспоминала свои любимые песни и любимые фильмы. Думала о том, что хеппи-энды опаснее сцен насилия, а пропаганда счастья вреднее любой другой. Думала о красоте, которая обещала мне так много и не сдержала своего слова. А когда мечты не сбываются, у людей срывает крышу.
Я затушила окурок о пепельницу, достала из раковины грязный столовый нож и пошла в спальню. Кто-то должен был ответить за то, что меня обманули. Сергею просто не повезло.

© Денис Славин




КЕЙЛИ


- Проваливайте! Никого нет дома!

На курсах по управлению гневом советовали считать про себя и следить за дыханием, если чувствуешь, что вот-вот взорвешься. Я шумно выдохнул и успел досчитать до пяти, когда в дверь забарабанили снова.

- Агент Кросс, мне не до шуток! Открывай сейчас же, Джейми, иначе...

Дэвис — начальник отдела — точно не посещал курсов, и его красную от злости и нетерпения рожу я видел даже через две стены.

- Что, черт возьми, иначе? Я в отпуске, разве нет?

Дэвис осмотрел меня с ног до головы, мельком взглянув на часы, и недовольно щелкнул языком — наверное, ожидал, что я встречу его в костюме и при галстуке. Что ж, ему не повезло.

- Отпуск потом! Собирайся. Жду тебя в машине через пять минут.

- Может, объясните...

- Нет времени, Кросс! Вопросы — по ходу.

- Ладно, босс — дело, наверное, срочное. - Я схватил куртку и значок, и, хлопнув дверью, быстро зашагал следом по дорожке из гравия.

Дэвис оглянулся и уже открыл было рот, чтобы разразиться возмущениями, но только махнул рукой, усаживаясь за руль. Я знал — этот засранец помешан на порядке. Если бы ему сказали, что он посадит в свой сверкающий чистотой «Рэндж Ровер» человека в джинсах, покрытых въевшимися пятнами машинного масла, вылинявшей чуть ли не добела футболке и с недопитой кружкой кофе в руках, он бы послал шутника подальше. Но если шеф лично заявился ко мне домой утром воскресенья посреди моего отпуска — случилось нечто похлеще инопланетного вторжения. Будь его воля, Дэвис предпочел бы не видеть меня еще лет сто. А значит, придется стерпеть мою задницу на его идеальном кожаном сидении, вне зависимости от ее чистоты.

- Надеюсь, тебе не надо объяснять, кто такой Герберт Майлз? - он заговорил первым, наблюдая за моей кружкой в зеркало заднего вида.

- Думаете, я лично знаком с каждым плохим парнем штата?.. Герберт Майлз — мясник из Рэдвилла — забил молотком пятерых девушек. - Не дожидаясь ответа, продолжил я. - Выйдет из тюрьмы лет через двести. Самый популярный костюм на Хэллоуин. Да, босс — если мы едем в тюрьму, остановите на заправке? Обещал кое-кому мятных леденцов.

Дэвис нервно забарабанил пальцами по рулю, а я подавил улыбку. Бесить начальство, наверное, так же приятно, как приложиться к бутылке холодного пива пятничным вечером. Но стоило знать меру в обоих случаях — если перебрать, очнешься либо с головной болью, либо без значка.

- Все, что ты услышишь сейчас, секретно настолько, что... Короче, не болтай - бумаги подпишешь позже. Майлз вышел месяц назад по программе сдерживания серийной преступности.

- Два вопроса...

- Не перебивай, черт возьми! - Дэвис, наконец, взорвался, а я понял — моя «бутылка» опустела. - Умники из института биотехнологий разработали для таких ублюдков живых кукол, идеально похожих на их любимый типаж, только многоразовых. Имитации-Жертв, мать их — убивай сколько влезет, а живых женщин оставь в покое. С Майлзом что-то пошло не так — мы едем осматривать его труп. Уже приехали, точнее.

- Восстание машин?

Я сунул чашку совсем юному копу из оцепления — дом на окраине Саммер-стрит, и заодно наша цель, был надежно защищен от зевак плотным кольцом полицейских.

- В точку, Кросс. - У самой двери Дэвис остановился, сдвинул брови и шумно выдохнул, будто сейчас ему предстояло выпить полный стакан дешевого бренди. - Обойдемся без твоего любимого «почему я?». Ты был переведен в наш отдел из спецназа и закончил курсы переговорщиков...

- Я вел переговоры только с людьми, босс.

Разумеется, мне казалось, что Дэвис ломает паршивую комедию. Его слова попахивали парой дюжих санитаров и шапочкой из фольги. Машины, инопланетяне, золотой миллиард... Я подыгрывал, пытаясь понять, какого черта спецагент-руководитель вдруг заделался шутником, но, честно признаться, не имел ни единой догадки. А он продолжал с непроницаемым лицом:

- Никто в бюро еще не имел дела с проклятыми роботами. Считай, что тебе выпала честь.

***

- Кейли! Ну же, девочка, выходи!

Имя дал ей хозяин. Так звали его несостоявшуюся жертву — единственную девушку, которой повезло выжить.

- Не прячься, иди к папочке!

Кейли-первая сообщила полиции приметы Мясника вплоть до родинки над левой бровью, его адрес и марку машины, и только потом позволила оказать ей медицинскую помощь. Спустя полтора часа на запястьях Герберта Майлза защелкнулись наручники. Такое не забудешь.

- Не зли меня, Кейли! Выходи, живо!

Он ненавидел Имитацию-Жертвы номер 1801, или Кейли-вторую, настолько, что в первые сутки после освобождения убил ее дважды. Сейчас все будет как прежде — оглушающий удар молотка, сорванные трусики и холодный пол гаража. Майлз будет насиловать ее минимум полчаса, прежде чем молоток снова опустится на голову. Страх, паника, боль, смерть. Ничего больше.

- Нашел! Попалась, маленькая дрянь!

Герберт расплылся в улыбке — мерзкой и пьяной, пнул пивную банку, попавшуюся под ноги, и выругался. Цель обнаружена. А на что она надеялась, затаившись за стиральной машиной? Чуда не произошло.

Мелкая дрожь во всем теле, чужое дыхание кислотой прожигает кожу. Позади — стена, спасительная стена, но хозяин хватает за ремень джинсов, рывком притягивает к себе. В его руке молоток. Сейчас, вот сейчас, будет удар.

Кейли родилась с болью — человек в белом халате воткнул ей нож в живот, как только она впервые открыла глаза. Потом — капсула восстановления — и ни раны, ни крови. Ради чего?

Кейли умирает с болью, взрывающей череп, болью, толчками пронзающей низ живота. Боль — вот и все, что мир готов ей дать — ни жалости, ни любви, ни счастливых дней, когда не нужно бояться. Как это — не бояться? Рука с молотком описывает привычную дугу, и она закрывает глаза.

- Какого...

В ненавистном голосе слышится удивление, а удара все нет. Зато пальцы чувствуют запястье хозяина.

Выжившей девушке не повезло, как везет в лотерею — она вырвала, выгрызла свое право на жизнь, когда ей уже никто не мог помочь. Что-то звякнуло о бетонный пол гаража и перекошенное лицо Майлза начало растворяться в помехах, а Кейли вдруг поняла — сегодня она не умрет.

***

- Причина смерти — открытая черепно-мозговая травма. Погибшему нанесли более десяти ударов молотком в область головы.

- Надеюсь, вы уверены, что это Майлз — терпеть не могу родню на опознании.

От лица Герберта ничего не осталось — на меня «смотрело» кровавое месиво. Его жертвы выглядели примерно так же, не считая разве что отсутствия одежды.

- Агент Джеймс Кросс. Он был в отпуске, но подключается к делу. - Дэвис представил меня удивленной публике, опередив вопрос «кто пустил сюда постороннего?!».

- Увы, все так. - Я широко улыбнулся коронеру и очкарику в штатском, который пялился на меня особенно недоверчиво. - Слышал, у вас даже есть подозреваемый. Порадуете меня, и я пойду?

- Думаю, агенту Кроссу стоит увидеть запись. - Очкарик обратился к Дэвису, словно все еще сомневался в наличии у меня значка. Тот раздраженно кивнул.

«Кейли! Ну же, девочка, выходи!»

Худощавая девушка в джинсах и топе в ужасе сжалась за стиральной машиной. Майлз идет к ней нетвердой походкой — явно здорово набрался. Бояться ему нечего — он знает, что случится потом. Знает ли? Очкарик, назвавшийся доктором Стюартом, включил замедленное воспроизведение. Молоток вот-вот обрушится на голову девчонки, но она перехватывает руку убийцы. Сжимает запястье так сильно, что тот роняет на пол орудие преступления. Удар под дых и техничная подсечка. Герберт падает, его несостоявшаяся жертва оказывается сверху и поднимает молоток...

- Мистер Майлз сам установил в гараже камеру — хотел записывать свои убийства.

Розыгрышем больше не пахло. Пахло кровью — она была везде — на полу, на стенах, на проклятой стиральной машине. Засохшие брызги, потеки, «лицо» Майлза. Подобное мне доводилось видеть не раз — чтобы удивить меня, убийцам с каждым годом приходилось стараться все больше. Но этой девчонке удалось — от первого до последнего удара она оставалась спокойной как... робот? Все без исключения импульсивные убийцы, с которыми мне приходилось сталкиваться, выглядели иначе.

- Что ж, у нас есть не только труп, но и его «автор». - Я постарался отогнать мысль о шапочках и санитарах. - Надеюсь, ориентировки уже висят на каждом столбе?

- Боюсь, это невозможно. Спецагент Дэвис рассказал вам о проекте?

- Нужно действовать тихо, Кросс. - На лице моего начальника читалась досада. - Найти и обезвредить номер-как-ее-там в кратчайшие сроки — не приведи Господь пресса что-нибудь пронюхает.

- Номер... Что?..

- Мы реализовали проект по сдерживанию серийной преступности по заказу ФБР. - Доктор Стюарт разочарованно вздохнул, будто вместо меня ему обещали по меньшей мере Шерлока Холмса. - Гипотеза была простой — если каждый склонный к насилию субъект получит в свое распоряжение Имитацию-жертвы, идеально подходящую под его типаж, ему не потребуется убивать живых людей. Но андроид номер 1801, или Кейли, как назвал ее Майлз, вышла из-под контроля. Причины нам неизвестны — все испытания прошли без осечек. В случае попытки убийства хозяина система должна была отключить ее, но этого, как вы могли видеть, не произошло.

- Зачем тогда вы надрессировали своего андроида валить с ног двухметровых амбалов? Она уложила Майлза прямо как боец спецназа.

- Ценное наблюдение, агент Кросс. - Очкарик смотрел на меня уже с большим уважением. - Дело в том, что никаких тренировок номер 1801 не проходила. А вот ее хозяин был морпехом, потому ей были предоставлены теоретические знания об оружии и ведении рукопашного боя — исключительно чтобы она могла поддержать разговор. Осмелюсь предположить, что в результате сбоя вся эта теория каким-то образом перешла в разряд навыков...

Я рассмеялся — до неприличия громко, и криминалисты в дальнем углу гаража оторвались от своих щеточек и пакетиков. Когда Дэвис ломился в мою дверь, даже в самых смелых фантазиях я не мог предположить такого расклада.

- Выходит, мне нужно найти и привезти вам гребанную машину для убийств в коробке с бантиком? И как, спрашивается, я должен это сделать? Вы случайно не запихали ей в задницу какой-нибудь маячок?

- Мы отправили сюда наряд, как только номер 1801 перестала отображаться в системе. К сожалению, связь с ней потеряна.

Доктор Стюарт еще держался в рамках приличия, но, взглянув на лицо Дэвиса, я начал отсчитывать секунды до взрыва.

- Может, у нее есть какие-то алгоритмы? «Если-то», «ноль-единица»?

- Поведение Имитации-жертвы максимально приближено к человеческому. Боюсь, мы не можем прогнозировать ее следующие шаги...

- ...иначе ты ковырялся бы в своем гараже и не был бы посвящен в дело государственной важности! Чтобы ловить психов, нужно быть психом, а чтобы общаться с ними, нужно быть психом вдвойне. Ты не только ловишь убийц, Кросс — ты таскаешь им в тюрьму чертовы леденцы! А значит, забудь, что ублюдку Майлзу размозжил башку проклятый робот! Твоя задача — найти обычную психопатку без лишнего шума, и, клянусь Богом, ты ее найдешь, иначе...

- Только если вернете мне пистолет.

- Так бы сразу.

Дэвис достал мой «Глок» из бардачка машины. Совсем недавно он орал, что снова доверит мне оружие только через собственный труп, и я чудом удержался от шутки на эту тему. Нет, я не подстрелил подозреваемого от избытка чувств. Когда психологи обнаружили у меня склонность к насилию, недостойную агента ФБР, дело обстояло иначе. Мы взяли убийцу детишек, можно сказать, с поличным — сначала он отпирался и блеял что-то про ордер, но после нашей беседы распустил покаянные сопли и выложил на стол коробочку с сувенирами. Я решил ехать к нему без кортежа из всех существующих служб — он точно запаниковал бы и не повелся на обещания помочь. Когда мы с напарником вывели его на улицу, путь к машине преградила целая толпа. Соседи с топорами, битами и огнестрелом знали, что парень успел отсидеть за домогательства к подросткам и явно сложили два и два раньше нас. Сначала я приказал линчевателям разойтись, потом выстрелил в воздух, а потом слегка задел ногу особо рьяного бородача с дробовиком.

- Не подведи, Джейми. Если нужна будет помощь — любая — сразу звони и не геройствуй.

- Рик Мартинс. Если меня вдруг грохнет этот ваш андроид — будете знать, кому отвезти леденцы. - Дэвис хотел послать меня подальше, но я перебил его, подняв палец вверх, и он воздержался от угроз и проклятий. - Я обещал, босс. И вот еще — проверьте данные по всем ограблениям и проникновениям в дома в радиусе двух миль отсюда. Вряд ли наша Кейли будет разгуливать по городу как парень из «Пятницы 13».

***

Ей нужно переодеться — скоро сердобольные старушки перестанут спрашивать, нужна ли окровавленной девушке помощь и просто вызовут копов. Наверное, стоило обчистить карманы хозяина, но Кейли спешила поскорее убраться из гаража. В памяти вспыхивали дурацкие правила от создателей. «Две мили... убить хозяина... отключит...». Она жалела только об одном — что не попробовала нарушить их раньше.

Стекло разбилось с противным звоном. Секунда — и Кейли перешагнула порог незнакомого дома. Хозяева, наверное, на работе. Что, если нет?

В шкафу нашлись стопка чистых футболок и куртка цвета хаки — слишком большая, ну и плевать. Крепко завязав шнурки армейских ботинок, Кейли взглянула в зеркало и улыбнулась — так-то лучше. С фотографии на полке на нее смотрела супружеская пара — офицер ВВС и черноволосая женщина — слишком серьезная, чтобы быть счастливой. Интересно, ей приходилось замазывать синяки тональным кремом или выходить на люди в солнечных очках? Плевать, ведь Кейли не придется. Что даст ей мир теперь, когда она хлебнула боли сполна? На что он еще способен?

Раз — и фотография погибает под подошвой ботинка, а в голову бьет необъяснимый восторг. Ветер треплет волосы, солнце ложится на щеки, пылает в окнах, тонет в озере и снова взмывает вверх. К черту правила! Люди тоже плюют на них, иначе Кейли бы попросту не существовало. Сейчас она сойдет за хиппи, поймает попутку и уберется отсюда подальше. Что дальше? А разве важно?

***

Охранник института биотехнологий смерил меня подозрительным взглядом, но, отсканировав мой значок, поспешил открыть двери и спрятался в своей будке после того, как я затянулся сигаретой прямо под табличкой «курение запрещено». Мне нужно было составить хотя бы какой-то план, прежде чем войти в стеклянные двери здания, широко раскинувшего щупальца-корпуса. Пока я мог сказать только, что приехал сюда, повинуясь чутью, которое размахивало транспарантом с надписью «Стюарт врет!». Уж слишком неубедительно прозвучало его «испытания прошли без осечек».

Яркий свет ламп и стерильный блеск белоснежных поверхностей ударил по глазам еще в холле, и я искренне пожалел здешнюю уборщицу.

- Мне нужна информация о проекте по сдерживанию серийной преступности. С кем я могу поговорить?

Администратор на всякий случай тоже отсканировала мой значок — наверное, Дэвис был прав, и мне все же стоило надеть костюм.

- Доктора Стюарта сейчас нет на месте.

- Хотите сказать, он клепает своих андроидов в одиночку?

- Вас проводят к его заместителю, доктору Карсону. - Моя собеседница презрительно поджала губы и отстучала что-то на клавиатуре. Амбал в белом халате поверх униформы охранника вырос рядом будто из-под земли:

- Следуйте за мной, агент Кросс.

***

- О Господи...

Когда на экране моего смартфона молоток опустился на голову Мясника из Рэдвилла, Фредерик Карсон поспешил отвернуться. Его голос дрожал, а зубы пару раз громко стукнули о стакан с водой. Я не ожидал, что этот блондин с прозрачными «рыбьими» глазами, смахивающий на нацистского врача, на поверку окажется таким слабонервным.

- Я должен найти вашего киборга, пока она не устроила в городе судную ночь. И мне очень хотелось бы услышать честный ответ на вопрос «какого черта?».

- Вы уже говорили с доктором Стюартом? - Карсон уставился на ручку, которую ожесточенно крутил в руке. Да, этот парень — определенно то, что мне нужно.

- Да. Но я сказал «честный ответ». На испытаниях Кейли что-то пошло не так. Что именно, Фредерик?

Блеф просек бы даже школьник, а Стюарт вообще рассмеялся бы мне в лицо, но для Карсона этого хватило — он, наконец, оставил ручку в покое и поднял глаза. «Как же мне все надоело» - говорил его взгляд. В голову пробрались мысли о несбывшемся отпуске, надоедливых психологах, Дэвисе, клюющем мозг при каждом удобном случае, о том, что за сегодня в моем желудке побывала лишь проклятая чашка кофе, и я чуть было не сказал вслух: «понимаю, приятель».

- Сначала вам рассказывают, как кататься на велосипеде. Все кажется понятным, но когда вы впервые забираетесь в седло, ничего не выходит. Вы падаете, снова пробуете и снова сбиваете колени об асфальт. Так будет до тех пор, пока ваши действия не перейдут в разряд автоматизмов, не требующих дополнительного обдумывания. Недавно вы не знали, как удерживать равновесие, а теперь летите по дорожке, параллельно проверяя почту в смартфоне. Каким-то образом Кейли миновала этап сбитых коленей.

- Ближе к делу, доктор Карсон. Что случилось на испытаниях? Чем Кейли отличается от своих порядочных подружек? - Метафора была доходчивой, но слишком длинной, и я с досадой чувствовал, что мой желудок сворачивается, как чертов пожарный шланг.

- Я не знаю точно. И доказать ничего не смогу. Доктор Стюарт... он часто задерживался в лаборатории, когда мы работали над номером 1801. Он прекрасный ученый, но раньше никогда не опаздывал к ужину. Один лаборант как-то пошутил, мол, может оставите Кейли себе?

- И что он с ней делал?

- Неизвестно. Записи с камер пропали. Может, я параноик, и дело в замене оборудования, но почему пострадали записи только с ней?..

Карсон сделался отстраненным, будто в его голове заработала вычислительная машина. Я хотел спросить, как именно проводятся испытания кибердевчонок, но помешал телефонный звонок.

- Есть новости, Джейми! Кто-то вломился в дом офицера ВВС в двух кварталах от места убийства! - Дэвис говорил с таким восторгом, будто выиграл миллион долларов и пожизненные бесплатные обеды в «Рамос Такос».

- Выяснили, что пропало?

После моего вопроса Карсон облегченно выдохнул и откинулся на спинке кресла — должно быть, ждал сообщения о новом убийстве.

- Одежда. Куртка цвета хаки, белая футболка, ботинки. Ты был прав.

- Когда я был не прав? - не упустил я случая съязвить, но вышло будто на последнем издыхании. - Заметили что-нибудь странное?

- Совместное фото хозяев дома разбито. Не случайно — стекло рамки раскрошено в пыль. Больше, вроде бы, ничего.

- А больше и не надо. - Я рухнул на диван и взялся за голову, про себя повторяя: «Джейми, ты в дерьме». - Наша Кейли представила супругу офицера на своем месте. В каждом семейном счастье она будет видеть скрытое насилие.

- И чем это нам грозит? - радость Дэвиса поугасла — теперь он боялся моего ответа.

- Поживем-увидим, но хорошего ждать не стоит.

- Кейли — не монстр! - я убирал телефон в карман и мечтал только об одном — завалиться в ближайший бар, съесть пару стейков и крепко надраться, потому не сразу заметил направленный на меня взгляд Карсона. Так смотрят люди, которым нечего терять, вроде ученых, сгорающих за правду на кострах.

- Ее создали, чтобы спасать людей, а не убивать. Она брала на себя адские муки вместо других — совсем как в одной религии, правда? Я боюсь представлять эту боль — стараюсь не представлять. В ней что-то сломалось — да, но она никогда не станет чудовищем. Потому что она — не человек. Понимаете?

***

Дождь бил по лицу редкими каплями, но небо свалялось в темные комки и не внушало доверия. Доверие. Кейли вложили в голову и этот термин вместе с рядом других — дружба, симпатия, любовь. Незнакомые люди в ее голове обнимались, смеялись над нелепой шуткой, угощали друг друга конфетами, держались за руки. Разве так бывает? Имитация-жертвы номер 1801 взяла себя за руку, пытаясь почувствовать что-нибудь, но ничего не вышло. Только тепло, гладкая кожа, царапина на тыльной стороне ладони. Стоит ли доверять самой себе?

Мимо пронеслись несколько автомобилей, и никто не заметил одинокую девушку, голосующую на обочине. Если так пойдет и дальше, дело дрянь — наверняка хозяина уже нашли и догадались, кто отправил его на тот свет. Значит, стоит поторопиться, пусть даже придется угнать машину. Кейли представила, что будет с ней, если ее поймают, и тряхнула головой, чтобы страшная картинка рассыпалась на кусочки. Она знала — солдаты часто пускали себе пулю в лоб, чтобы не достаться врагу. Но это — привилегия людей, как и спасительная комбинация цифр «911». Даже если на голову Кейли вдруг упадет атомная бомба, ее останки аккуратно соберут веничком, запихнут в чертову капсулу восстановления, и через полчаса она будет как новенькая.

- Куда тебе?

Она вздрогнула, услышав голос из черной «Мазды» - и как только ей удалось подъехать так бесшумно? Машина была новой и чистой, водитель — офисный клерк с брюшком, в костюмчике, тщательно выглаженном женой. Так и есть — кольцо на пальце, а значит, можно ехать.

- Подальше отсюда. - Кейли старалась не смотреть на водителя, думая о том, что, загнанная в угол, она бы села и к обкуренным подросткам, и даже к парню с мачете на заднем сидении. А небо, наконец, пролилось на дорогу, часто ударяя каплями в стекло.

- Что-то случилось? - «костюмчик» вяло изобразил участие, явно чтобы поддержать разговор.

Кейли молча пожала плечами. Плевать он хотел на то, что с ней случилось, а если бы даже нет? «Меня убили молотком примерно десять раз, но я отплатила подонку той же монетой». Уверена — после этих слов он бы начал вбивать в навигатор адрес ближайшей психушки.

- Не подумай, я правда беспокоюсь. Может, тебе нужна помощь или вроде того?

Кейли уже открыла рот, готовая выдавить из себя «нет, спасибо», когда водитель задал следующий вопрос, после которого ей впервые стало не по себе:

- У тебя есть родные?

***

- Вы уверены, что это она?.. - доктор Карсон делал вид, что заинтересован пейзажами за окном моей машины — лишь бы не смотреть мне в глаза. А может, и правда выбрался на свет Божий из своей стерильной чистоты впервые за несколько месяцев.

- Пока нет, но спецагент Дэвис обещал показать кино. Бывали на местах преступлений?

- Нет, но видел, как тестируют андроидов. - Он сделал слишком длинную паузу перед словом «тестируют», и я, кажется, начал понимать.

- Вы хотели сказать «убивают»?

- Обычно это делал Стюарт. Я не мог.

Теперь мы встретились взглядами. Карсон не врал — он смотрел виновато и как бы сквозь меня. В его ушах наверняка стояли крики искусственных жертв, умирающих по-настоящему. Стюарт, который внезапно взял отпуск и рванул в Канаду первым же самолетом, однозначно «тестировал» кибердевчонок не только во имя науки.

- Я не об этом. Ничего не трогайте, держитесь рядом и не задавайте лишних вопросов. Как насчет кофе?

Труп вместе с Дэвисом никуда не денутся — так рассудил я, завернув к придорожной забегаловке и не без сожаления заметив — плакал мой список фильмов на отпуск.

- Там были и дети. Номер 1650 — десять лет, 1768 — пять.

- Почему вы не послали проект к черту? - спросил я, протянув Фредерику стаканчик с двойным эспрессо. С убитыми детьми мне приходилось иметь дело часто и довольно успешно — Дэвис даже предлагал сузить мою специализацию до растлителей и похитителей несовершеннолетних. Я отказался, сославшись на риск эмоциональных перегрузок, но по правде мне просто наскучило бы однообразие дел.

- Сколько будущих убийц приходили к вам с просьбой помочь им, пока не стало поздно? А насильников, педофилов? Тех, кто еще не совершил ничего ужасного, но чувствует, что уже на грани. Сколько убийц сдавались после первого же преступления в обмен на то, что их остановят? Ни одного, верно? А к нам обратились сотни, и это число будет расти — кому захочется играть с вами в кошки-мышки, закончив в тюрьме или на электрическом стуле, если можно получить многоразовую жертву и остаться на свободе? Мы не только выпускаем из тюрем законченных психов — мы остановили целую волну крови и насилия. Я не послал проект к черту, агент Кросс, потому что я его создал. И деваться мне некуда.

Он тяжело вздохнул и снова уставился на пролетающие мимо деревья, а я впервые признал — мне нравится этот парень. Через десять минут мы втиснулись между машинами Дэвиса и фургоном криминалистов, стоящими на обочине.

- Кто это с тобой?

- Доктор Фредерик Карсон — один из разработчиков Кейли. Он согласился нам помогать...

Спецагент устало махнул рукой, не желая тратить время на возражения:

- Вон, полюбуйтесь. Кларк Эдвардсон, 35 лет, менеджер. Его жена уже на пути в участок. Ваша Кейли свернула бедняге шею.

Передняя дверь «Мазды» осталась открытой — убийца явно торопилась, точнее, убегала сломя голову. Водитель смотрел на нас остекленевшим взглядом мертвеца, а его голова была повернута вправо под неестественным углом. Свет мощных ламп, повсюду расставленных криминалистами, придавал сходства с театром и сценой. Машина — декорация, труп — неплохой актер. Тени пробегали по его лицу, замирали в складках кожи, прятались под подбородком, и от этого казалось, что губы Кларка едва заметно двигаются.

- Почему Кейли?.. У вас есть доказательства? - доктор Карсон, и без того бледный, а теперь посеревший хуже мертвеца, наконец, подал голос. Я опасался, что он наблюет на собственные ботинки и заставит меня оправдываться перед Дэвисом, но он оказался крепче, чем я думал.

- Решили записаться в адвокаты? Пожалуйста, но для начала посмотрим запись.

К нашему счастью, камера на заправке была с неплохим разрешением и показывала четкую картинку. «Мазда» останавливается на обочине, две минуты ничего не происходит, а затем с переднего сидения вываливается девушка в армейской куртке. Она бежит, постоянно оглядываясь, и вскоре пропадает из кадра.

- Она напугана. Хотела убраться из города, и Кларк подобрал ее на трассе. Они свернули к заправке, но малость не доехали, да и бензобак наполовину полон. Не хочу расстраивать миссис Эдвардсон, но сдается мне, ее муженек потребовал от Кейли оплатить проезд натурой.

- Сам ей об этом скажешь. Патрули прочесывают окрестности, но пока результатов нет. Вы случайно не обучили девчонку скрываться от полиции?

Дэвис едко усмехнулся, обращаясь к доктору, и не заметил, что он будто бы не здесь.

- Самооборона. Домогательства она расценила как смертельную угрозу — хозяин насиловал ее, прежде чем убить. Кейли — не монстр, она так защищается. - Выдал ученый, глядя в пустоту — мимо ламп и теней, и огней злополучной заправки.

- Если она свернет шею каждому, кто вздумает пристать к ней на улице, половина Рэдвилла вымрет к чертям! - Дэвис побагровел, теряя терпение.

- В том-то и беда. - Ответил Карсон и зашагал к машине.

***

Раз-два, раз-два. Асфальт под ботинками сменился землей и слоем опавших листьев. Кейли не знала, куда бежать, но не сбавляла шага. Раз-два — ноги как послушный механизм. Глаза не видят из-за слез и темноты. Доверие, дружба, любовь. Люди на это не способны. Разве водитель «Мазды» любил свою жену, когда остановился на обочине и начал лапать Кейли?

«Чего ломаешься, давай по-быстрому!»

Прикосновения на бедрах, животе, груди. Мерзкое чувство, волной поднимающееся изнутри. Кейли терпела, но потом реальность растворили серые помехи, а руки что-то сделали сами по себе. Глаза водителя погасли, как светодиод телевизора, отключенного от сети. Тогда между висками взорвался страх.

Кейли хотела только одного — забиться в самую глубокую нору, откуда ее никто не достанет. Но трасса, как змея, шипела слишком близко.

Раз-два. Раз... Нога налетела на камень. Колени проехались по земле, а в ладони впились мелкие острые ветки. Кейли отползла к дереву, прислонилась к нему спиной, и, наконец, зарыдала в голос.

- Эй, ты чего?.. Что-то случилось? - спустя полчаса, а может, больше, голос заставил ее вздрогнуть. Женский голос. Над ней склонилась девушка, а значит, бояться нечего.

Зачем-то Кейли рассказала все — про попытку сбежать, про кольцо на пальце, и про «давай по-быстрому», умолчав лишь о том, что произошло дальше.

- Вот же мудак... Не реви, подруга — останавливаются в основном такие, поэтому лучше пешком. Я — Бет. Давно на улице?

- Полдня.

У ее спасительницы были дреды, и от нее сильно пахло костром. В том, что эта девушка — спасительница, Кейли не сомневалась. Потому когда Бет предложила пойти с ней, она без колебаний поднялась на ноги. Куда и зачем — лишние вопросы. Все равно куда — лишь бы подальше отсюда. Кажется, она уже говорила это сегодня.

Едва заметная тропинка вела под бетонную громаду моста.

- Бет! Куда пропала?! - человек с красным лицом радостно замахал рукой, увидев девушку с дредами. Вокруг железных бочек собрались люди — совсем как мотыльки. Девушки, женщины, старуха, обнимающая детей, двое мужчин... Дым попал в глаза, и Кейли сбилась со счету.

- Не твое дело. - Бет бесцеремонно подвинула подростка лет шестнадцати, гревшего руки над бочкой, и тот без возражений поспешил к другому источнику тепла. - Есть хочешь?

Кейли покачала головой.

- Зря, подруга. Ребята редко ходят на вылазки.

Ей были не знакомы проблемы голода и вылазок каких-то ребят — есть Кейли могла только из вежливости. Но она рассудила, что половина батона, консерва и несколько глотков неведомого пойла будет нужнее ее спасительнице.

- Так и живем. Копы сюда редко заглядывают, не бойся. - Бет старалась запихнуть в себя хлеб как можно быстрее, словно опасалась, что его могут вот-вот отобрать. - Не знаю, захочешь ли ты это слушать, но откровенность за откровенность.

Отец начал продавать Бет, как только ей исполнилось тринадцать. Она хотела стать врачом и спасать людей от смерти — ей бы точно удалось вернуть к жизни маму и тетю. Просто Бет была слишком мала — потому ей пришлось видеть, как самого дорогого ей человека с головой накрывают простыней и увозят в никуда. В будущем все изменится — так ей казалось. Первые несколько месяцев после смерти матери Бет называла самым счастливым временем — у нее была мечта. Потом все изменилось.

- Почему ты не обратилась к властям? - спросила Кейли, впервые решившись перебить исповедь своей спасительницы.

- И что бы я им сказала? Меня продает папа, а покупают ваши коллеги? - Бет усмехнулась и отхлебнула из пластиковой бутылки. Возразить было нечего.

Многие клиенты обещали ей лучшую жизнь, но один был более настойчив. Он водил Бет в парк аттракционов и кино, покупал ей поп-корн и сладкую вату, говорил, что отец не имеет права так поступать с ней. Она поверила ему и сбежала, но вскоре поняла — чудес не бывает. Любимый продавал ее дороже — теперь она обслуживала клиентов не в машинах, а в придорожных мотелях. А потом — совсем недавно — решила — с нее хватит.

- Лучше слушать шутки пьяного Микки, чем делать то, что делала я.

Кейли понимала ее — что угодно лучше, чем ухмылка хозяина, сжимающего в руке молоток.

- Если захочешь поспать — сейчас есть место. Позже не советую — ребята храпят как стадо бизонов.

Ей не хотелось спать — такой функции не заложили создатели, но почему-то она не отказалась от предложения. Спальный мешок Бет был уютным и напоминал объятия, которых Кейли до сих пор не знала. Наверное, так обнимает мама, а еще говорит, что все будет хорошо. Она хотела почувствовать — как это — оказаться в той самой глубокой норе, под защитой, без страхов и тревог — что будет дальше. Копы сюда не заглядывают, а значит, бояться нечего. Кейли закрыла глаза и, наконец, улыбнулась.

Она «проснулась» от выстрелов и крика. Кричала Бет.

***

- Простите, агент Кросс, но я никак не могу уснуть.

На часах было 01:15. Я сидел на кухне, гипнотизируя стакан бурбона вот уже четверть часа. Того и гляди, превратится в воду, и вечер станет реально отвратительным. Но какого черта нужно Карсону?

- Я хреново пою колыбельные, Фредерик.

- Потому сами не спите?

По телефону он говорил куда увереннее, чем вживую — я даже улыбнулся, как он меня подловил. А доктор продолжал:

- Предлагаю встретиться. Обсудим дело, план действий. Вы профессионал, а у меня скоро взорвется голова. Что скажете?

- Идет. Через полчаса в баре на Райтс-стрит — отпуск у меня, в самом деле, или нет?

- Чего бы вы хотели, если бы вырвались из гаража, где вас каждый день насиловали и убивали? С условием, что вы знаете — в полиции не помогут.

Кроме нас в баре никого не было, не считая парня в углу, клевавшего носом над пинтой пива. Это место никогда не пользовалось популярностью — потому я его и любил. Вместо уверенного типа, назначившего ночную встречу по телефону, ко мне приехал привычный доктор Карсон — он уставился на истерзанную сигаретами столешницу, задавая свой вопрос.

- Сначала продолжил бы бежать — по инерции, пока адреналин прет изо всех щелей. Потом нашел бы безопасную дыру и залег на дно. Кейли пока что именно там, но ненадолго. Скоро она поймет — время выбираться из кокона.

Я заказал выпить мне и Карсону. Он хотел было возразить, но в итоге махнул рукой.

- Куда же она, по-вашему, пойдет?

- Я понимаю свою ошибку, но никак не могу от нее избавиться. - Официантка устало улыбнулась, водрузив на стол стаканы, и я рассеянно кивнул. - Кейли видится мне непонятной хренью из книжек обкуренных фантастов — с проводками вместо мозга, динамиком во рту, ну и так далее. А я ни черта не смыслю в электронике.

- Забудьте об электронике, агент Кросс — вы ищете просто испуганную девочку. Девочку, которой вместо нормальной жизни выпало умирать в мучениях много раз. Ее убивали в лаборатории, насиловали в гараже, лапали в машине люди — те, которых вы понимаете. Номер Кейли — не набор цифр. Еще 1800 девочек, мальчиков, мужчин, женщин и стариков успешно эксплуатируются прямо сейчас. Можете себе это представить?

Карсон выдохнул и опрокинул в себя стакан виски. Наверное, я должен был ужаснуться и покаянно посыпать голову пеплом, устыдившись за род человеческий, но эта моралистская болтовня меня не впечатлила. Я хотел поскорее покончить с этим делом и, наконец, починить свой дряхлый мотоцикл, засесть с удочкой на берегу озера, проспать двое суток, заказывая доставку еды прямо в постель. Психологи сказали бы, что я выгорел. Не стал бы спорить.

- В наше время трудно найти дыру без камер, видеорегистраторов и прочего дерьма. Не удивлюсь, если видео из вашего душа уже висит на каком-нибудь порносайте.

- Думаю, у вас больше шансов туда попасть. - Карсон бросил на меня беглый взгляд и поспешил добавить. - Ну, по внешним данным.

Он смутился, а я рассмеялся. Порция виски приятно обожгла пищевод, добралась до мозгов и по-хозяйски щелкнула выключателем. К черту дело. Захотелось проторчать в баре до закрытия, травить байки и даже слушать моралистскую чепуху всю ночь, но я с досадой понимал — на это нет времени. Пока что проклятый андроид на несколько шагов впереди, а мы плетемся в хвосте, подбирая за ней всякое дерьмо и распихивая в пакетики для улик.

- Охренеть! Это не постанова? - краем уха я разобрал возглас из-за соседнего столика. Двое парней уткнулись в экран планшета, и на их лицах читалось удивление на грани шока. Так не смотрят давно приевшиеся боевики — настолько впечатлить гражданских может только нечто реальное.

- В городских новостях выложили. Да эта девка киборг!

Киборг. Если я ошибся, буду выглядеть тупо. Но чутье снова кричало во весь голос — ты прав. Не обращая внимания на ничего не понимающего Карсона, я подошел к соседнему столику и ткнул белобрысому парню значок прямо в нос:

- ФБР. Что у вас там?

Второй парнишка охренел еще сильнее — наверняка тоже подумал про слежку в душе, но включил запись снова.

- Ну вот, пришел поснимать для вас ночных птиц, а здесь только бомжи. Сами полюбуйтесь. - Прогнусавил оператор, приблизив картинку. С минуту я смотрел, как под мостом у бочек грелись бездомные, но потом раздался приближающийся рев. Люди запаниковали, кто-то залил огонь водой, но поздно — под мост влетел внедорожник. Выстрел в воздух, и картинка качнулась — видимо, оператор упал в траву и наложил в штанишки.

- Здесь творится какая-то хрень... Надеюсь, меня не подстрелят. - Сбивчиво шептал он, раздвигая стебли и подползая ближе.

Из внедорожника вышли четверо в черном. Один из них выстрелил снова, и бездомный рухнул на землю, едва не завалив погасшую бочку. Какая-то девушка решительно бросилась к стрелку. Слов было не разобрать, но я был уверен — она кроет его на чем свет стоит. Оператор приблизил картинку за миг до того, как девчонке выстрелили в живот.

- Какой ужас... - ахнул Карсон из-за моего плеча. Но ужас начался потом.

Из тени молнией вылетела фигура в армейской куртке. Удар в живот, головой об колено — и один из незваных гостей валится как мешок. А девушка уже бежит к убийце. Выстрел — на мгновение она поворачивается боком, а потом продолжает бежать вперед.

- Твою мать! Она что, увернулась от пули?!

Такого я не видел даже в боевиках. Карсон утвердительно кивнул, а я подумал, что Дэвис точно задумал от меня избавиться.

Бросок через бедро — и стрелявший уже на земле. Я не успел заметить, как в руках Кейли оказался пистолет. Два выстрела почти без интервала — и падают двое других нападавших, даже не успев выхватить оружие. Все кончилось секунд за десять, не больше.

- Что это за мост? Вы оглохли?! Что это за мост?! - я ударил ладонью по столу, и парень едва не выронил планшет.

- К-кажется рядом с китайским кварталом. Могу показать! - крикнул он мне вслед, но за нами с Карсоном уже захлопнулись двери бара.

- Вы сядете за руль?.. - удивился доктор.

Я уже сидел за рулем, но его вопрос отрезвил меня. Я выдохнул и попробовал досчитать до десяти — как учили на курсах. Торопиться некуда. Под мостом остались одни трупы — они точно ничего мне не скажут. Как и не сказали бы оставшиеся в живых бродяги, если бы не смылись оттуда со скоростью пули. Пришлая девчонка, белая, в военной куртке — вот и все, что они могли сообщить. Вряд ли Кейли делилась с ними планами на будущее — планов у нее попросту не было. Потому я сказал Карсону:

- Отвезу вас домой. Вы же не собираетесь проторчать здесь до утра?

- Увы. А сами? Поедете туда?

На обычно сдержанном лице ученого читалось беспокойство. Обо мне? Да ладно — не может же он всерьез бояться, что я въеду в столб или меня остановят копы. О Кейли? Я видел, как после расправы над ребятами в черном она упала на колени рядом с раненой в живот девушкой, как взяла ее за руку и бережно поддерживала голову. Видел, но отказывался понимать — мой мозг взрывался на тысячу осколков. Разве на такое способны провода, микросхемы, искусственно выращенные ткани?

- Нет, Фредерик — я поеду спать. Сейчас только позвоню Дэвису, а потом можете спеть мне колыбельную.

***

Бет умирала. Она пыталась что-то сказать, но изо рта выливалась только кровь — густая, черная, настоящая. Нет никаких капсул, способных все вернуть или исправить. Кейли выпуталась из спального мешка, увидела четверых ублюдков и уже знакомые серые помехи. Кейли убила их всех, но что толку? Ее спасительница лежит перед ней и угасает с каждой секундой. Недавно она говорила, что мечтала быть врачом, что зовет это подобие коммуны «Надежда», чтобы не прекращать мечтать, а теперь молчит, и только что есть сил сжимает руку Кейли. Рука для нее как мост — между мертвыми и живыми, хоть Кейли и не сказала ей, кто она на самом деле. Не успела сказать.

- Прости меня.

По щеке Бет катится слезинка. Они говорили бы долго, обо всем на свете, еще много дней — о людях, дружбе и любви, о том, как раздобыть еды и как поступить в колледж, как там — в Калифорнии, Мексике, на других континентах. Но теперь слова закончились, оборвались. Осталась только кровь и слезы, которые застилали Кейли глаза.

- Хочешь, я отомщу за тебя? Я убью их всех! Всех подонков, которых только встречу. Я умею — не знаю, как, но умею, Бет. Только не умирай, пожалуйста — ты единственный человек, которого я знала!

Ее пальцы сжались в последний раз. Потом она вытянулась — совсем как солдатик — хрупкий, почти хрустальный, и замерла, отпустив свой мост между мертвыми и живыми. Тогда Кейли закричала, задрав голову к небу. Но там были так же глухи к ее крикам, как и ребята из службы спасения.

***

- Простите, что без предупреждения. Вот — надеюсь сойдет за компенсацию. - Карсон сунул мне в руки яблочный пирог, явно из кофейни по пути к моему дому, но я не успел даже удивиться, как он спросил: - Думаете, она пойдет к людям?

- Люди причиняли вам боль, Фредерик? - я запустил кофе-машину и попытался вспомнить, в каком ящике может обнаружиться вторая чашка. Честно сказать, звонка от Дэвиса я ожидал гораздо раньше, чем вестей от доктора, и уж точно не мог предположить, что последний притащится ко мне с утра пораньше.

- А сами как думаете? - он горько усмехнулся, усевшись за стол и отчаянно терзая салфетку.

Конечно — человек, не знавший боли, не загнал бы себя в стерильную лабораторию и уж точно не стал бы конструировать заменители людей.

- Но вы пришли ко мне, с пирогом и вопросами. Кейли тоже пойдет, не сомневайтесь.

- Честно сказать, не знаю, зачем пришел. Вы не похожи на других копов, да и федералов тоже — потому я верю, что вы способны помочь.

Из моего рта чуть было не вырвался язвительный вопрос: «и много вы видели других федералов?», но в последний момент в голове сверкнула вспышка:

- Кому помочь?

- Тоже не знаю. Наверное, мне. Или Кейли. Ее нужно остановить — я понимаю. Что с ней будет, когда вы ее поймаете?

Даже последний идиот смог бы прочитать на моем лице замешательство. В самом деле, что будет с Кейли? Будь она человеком, я зачитал бы ей права, потом ей предъявили бы обвинение и отправили в тюрьму, ну или на электрический стул — смотря сколько граждан она еще успеет угробить. Но какую участь наш закон уготовил для роботов?..

- Сначала поймаем, потом посмотрим.

- Для Кейли нет выхода — сами понимаете. Ее отправят в лабораторию, перепрошьют и, когда Стюарт наиграется с ней, отдадут другому убийце. Это правильно, агент Кросс. Я не должен сочувствовать ей. Тогда почему я...

- Вы человек, Фредерик. Потому сочувствуете другому человеку. Мы ведь ищем обычную девчонку, верно? - улыбнулся я, чиркнув зажигалкой. Сизый дым заструился по кухне, размывая очертания шкафчиков и посуды, и даже Карсона, сидящего передо мной.

- Я знал, что вы поймете. - Доктор смотрел мне прямо в глаза, но я не замечал этого. Все мои мысли занимал один единственный вопрос — куда эта девчонка могла податься. Люди убивали ее и ее друзей, она убивала тоже. Из страха, самозащиты, для спасения других. Кейли достали даже в самой глубокой норе, выкурили оттуда порохом и огнем. Куда она пойдет теперь? Боль, тревога, отвержение, стыд — куда можно отнести такой багаж и сбросить его, не боясь осуждений?.. Психотерапевт? Сложно найти и нужны деньги. Бармен? Деньги и скопление людей. Нет, не то... Все не то. Неужели податься некуда?

За окном ударил колокол, заставив Карсона вздрогнуть.

- Вижу, вы не религиозны, доктор. Я, вроде бы, тоже, но по утренней мессе можно сверять часы...

Я не успел договорить — в голове сверкнула новая вспышка — слишком яркая, заставившая зажмуриться и даже закрыть руками глаза.

- Церковь! Доступна, заметна, не требует денег, можно говорить со священником наедине и он не сдаст тебя копам! Мне нужна карта, срочно!

Карсон поспешно открыл карту города на смартфоне. Пальцы его дрожали — совсем как при нашей первой встрече. Вряд ли он понимал, но точно чувствовал — мы подобрались близко.

- Вот китайский квартал. Вот мост. Поблизости всего две церкви. Вряд ли Кейли полезет в автобус и потащится к черту на рога, чтобы найти исповедника. Мы ее возьмем!

Лавируя в потоках движения и безбожно подрезая сонных водителей, я поделился с Дэвисом своей догадкой.

- Понял тебя. Только без самодеятельности, Джейми!

- Рик Мартинс! - прокричал я, прежде чем бросить трубку.

***

Месть не поможет — это не капсула восстановления. Кейли никому больше не сможет помочь. Она брела мимо домов, где спали десятки человек — таких, как Бет, таких, как водитель «Мазды», таких, как ублюдки в черном. Они ворочались, слюнявили подушки, сбрасывали одеяла на пол, проклинали будильники. И никому из них не было дела до Кейли, до того, что случилось под мостом, в салоне авто, в лаборатории.

По дороге тащились машины — медленно и сонно. Иногда раздавались громкие гудки, и собаки редких прохожих отвечали испуганным лаем. Шпиль с крестом виднелся уже ближе. Еще пара кварталов, и... что? Небеса пусты — единственные боги — создатели Кейли — сидят в институте биотехнологий. Они жестоки, а ей нужно принятие и совет, как быть дальше. Но священник — не бог — ему есть дело до смертных.

Последний квартал. Что она скажет? «Я убила шесть человек»? «Я — Имитация-жертвы»? «Я запуталась»? Пожалуй, лучше последнее. Стало спокойно и легко — так, будто встреча со священником уже состоялась.

Краем глаза Кейли заметила черный «Форд» - он медленно тащился за ней по дороге, не обращая внимания на злобные гудки. Прежде чем в виски ударила тревога, она услышала, как ее окликнули по имени.

***

Воздух свистел в ушах, а адреналин клокотал в грудной клетке. Я столкнул на газон ленивого бегуна трусцой и перемахнул через невысокий заборчик. Дистанция не сокращалась — наверное, проклятые ученые заложили в девчонку навыки Усейна Болта.

- Кейли, стоять! ФБР!

Черта с два! Кейли выбежала на дорогу, легко перелетела через капот «Фиата» какой-то старушенции и рванула дальше с удвоенной скоростью. Водители что есть силы давили на тормоза и клаксоны, а я знал — скоро ей надоест бежать по открытой местности, и она попробует затеряться во дворах.

Улица, вторая, ресторанчик, мусорный бак, подворотня, забор-сетка — моя цель взобралась на него с ловкостью кошки.

- Кейли, стой! Я хочу помочь!

Я мог попробовать сбить ее с сетки выстрелом, но приберег это на крайний случай. Лучше сбросить Дэвису свои координаты и понадеяться на ноги и навыки переговоров. Двор, старушка с корги, скамейка, городской парк. Я понимал — затеряться там проще простого — стоит немного оторваться и рухнуть за любой куст. Дышать становилось все труднее, а легкие жгло огнем, потому я остановился и прокричал:

- Кейли, мать твою, прекращай! Я от доктора Карсона!

Это сработало — моя беглянка пробежала еще пару шагов по инерции, а затем замерла и обернулась:

- Что тебе нужно? Кто ты такой?!

Мне в лицо смотрело дуло пистолета, но я постарался не обращать внимания.

- Я — агент ФБР Джеймс Кросс, можно Джейми, если хочешь. Доктор Карсон был со мной в машине. Мы хотим тебе помочь.

- Помочь?! Я убила шесть человек!

Ее голос дрожит. Она не верит, но, все же, говорит со мной. Она хочет, чтобы ей помогли, а Дэвис знает, где я нахожусь. Значит, нужно болтать без умолку и надеяться, что его люди не сотворят очередную тупость раньше времени.

- И что? Подумаешь, шесть — я знал парней, которые убили несколько десятков человек.

Девушка в спортивном костюме поспешила сменить траекторию, увидев Кейли с пистолетом и меня с поднятыми руками. Я заметил, что прежде она обернулась — явно в поисках кинокамер. Нет, это, мать твою, не кино.

Я сделал шаг вперед, слишком быстро и слишком рано, и это не укрылось от Кейли:

- Стой на месте, иначе вышибу мозги!

Мысленно я обругал себя на чем свет стоит. Не торопись, черт возьми, если хочешь отдохнуть от работы дома, а не в гробу.

- Доктор Карсон говорит, что ты — не чудовище. Я ему верю — правда.

- У тебя не получится заговорить мне зубы...

- Джейми, если забыла. А на кой черт, по-твоему, мне это надо? Думаешь, я гоняюсь за тобой и жду, когда мой туповатый шеф предоставит мне благодарность в рамочке и внеочередной отпуск? Вообще-то я и сейчас в отпуске — жду, когда бармен притащит мне коктейль с дурацким зонтиком. Не заметно?

- Что тебе нужно? - моя болтовня про отпуск разжалобила бы даже меня самого, но Кейли это, разумеется, не проняло.

- Стюарт должен носить оранжевый комбинезон, а не белый халат. Не знаю, что именно он делал с тобой, но эти шесть трупов на нем — не на тебе.

- Почему?.. - пистолет в руке девушки дрогнул и опустился чуть ниже моей головы.

- Ты ведь знаешь правила — убийство хозяина Имитацией-Жертвы невозможно. Я ни черта не смыслю в электронике, но уверен — это случилось из-за тех самых «испытаний». И доктор Карсон тоже уверен. Ты ни в чем не виновата, Кейли. Мы сможем помочь тебе.

- Заткнись!

Ствол пистолета взметнулся выше. Кейли теряла самообладание — сейчас она либо будет рыдать у меня на плече, либо сделает в моем черепе лишнюю дырку. О том, чтобы выхватить оружие и выстрелить на поражение не могло быть и речи — я помнил видео, где «девка-киборг» положила четверых бандитов за несколько секунд. Да и, честно говоря, стрелять не хотел.

- А если нет, убьешь меня? Валяй! Но я ничего тебе не сделал. Может, ты и найдешь священника, который тебя выслушает, вот только после исповеди придется снова выйти из церкви. Я работаю в ФБР уже десять лет, и, поверь мне — в большинстве своем люди — чистое дерьмо. Ты будешь защищаться — убьешь еще четверых, пятерых, дюжину. Вместо меня появится отряд дуболомов в касках и брониках — они точно не будут с тобой болтать. Но тебе ведь нужно не это, правда?

Я достал из кармана сигарету — медленно, как никогда в жизни, сел на скамью и с наслаждением затянулся.

- Хочешь? - предложил я своей собеседнице, но та лишь неуверенно пожала плечами:

- Я не умею.

- Давай научу. Тебя это точно не убьет. Если думаешь, что это тупая уловка, - вот, держи. - Я без колебаний снял с пояса наручники и пистолет, бросил на асфальт и пнул их в сторону Кейли.

Она забрала мой «Глок» и отфутболила наручники подальше в кусты, и только после этого взяла предложенную ей сигарету. Я больше не под прицелом — можно немного расслабиться.

- Смелее, давай. Представь, что вдыхаешь воздух через трубочку.

Кейли предсказуемо закашлялась, а я рассмеялся.

- Это нормально — со всеми так поначалу.

- Мерзость! Зачем люди курят?

- Хороший вопрос. Сначала это трудно и даже страшно — вдруг заругают или накажут, но потом не замечаешь, как начинаешь ловить кайф. Я начал курить в четырнадцать. Врачи говорят, что это убивает, но как знать — может, какая-то девчонка-киборг пристрелит меня раньше. А может, и нет — посмотрим. Важно не бояться, а ценить момент, иначе можно пропустить всю жизнь.

Я улыбнулся, и Кейли тоже, но через секунду она стала серьезной и сдвинула брови так, что казалось — она решает сложнейшую математическую задачу.

- Как это — ценить момент?

- Тебе нравилась та девушка, что погибла под мостом?

Она кивнула, и я поспешил продолжить, пока флэшбек не захватил ее целиком:

- Вы были знакомы недолго, но что-то в ней показалось тебе близким, может даже родным. Ты всегда будешь вспоминать ее слова, ее улыбку, странные жесты или фразы, внешность, цвет глаз, ну и так далее. Она мертва, но как бы нет — потому что ваши с ней моменты живы. В твоей голове, или сердце, или что там у тебя есть. Понимаешь?

- Бет хотела стать врачом. Хотела спасать других людей, но люди ее убили. Я не понимаю. Ничего не понимаю!

Из глаз Кейли брызнули слезы, покатились по щекам, но она смотрела на меня, не отводя взгляда, а сигарета тлела в ее руке.

- Если бы Бет была врачом, и ей доставили этих бандитов с пулевыми ранениями, как думаешь, стала бы она их спасать?

Сдвинутые брови. Секунды раздумий. Утвердительный кивок.

- Стала бы, знаю. Потому что Бет — хороший человек. Да, дерьмовых людей куда больше, но хорошие тоже бывают.

Вдалеке послышался вой сирен, и Кейли вскочила со скамьи, тревожно озираясь по сторонам. Мысленно я обругал Дэвиса на чем свет стоит — неужели он не смог догадаться, что нужно действовать тихо?!

- Ты вызвал подкрепление?

- Еще когда гнался за тобой в китайском квартале. Я должен был, прости.

- И что со мной будет?..

Я вспомнил, что думал об этом, но так и не нашел ответа.

«Ее отправят в лабораторию, перепрошьют и, когда Стюарт наиграется с ней, отдадут другому убийце». - Вдруг заговорил доктор Карсон у меня в голове. Отчего-то стало так тошно, как, наверное, никогда в жизни.

- Не знаю, Кейли. Вернее, мало что знаю. Твой сбой исправят, и от нового хозяина ты так легко не отделаешься.

На лице девушки отразился поистине животный ужас. Сейчас она побежит или начнет палить из двух рук во все, что движется — после таких слов я бы ни за что не дался живым. Но Кейли не сдвинулась с места.

- Умирать больно... И страшно. Но я устала. Я так устала!

Она смотрела на меня, а слезы лились по ее щекам нескончаемым потоком. Совсем недавно, в баре, я чуть было не пожаловался Карсону, что смертельно устал — от ночных звонков и утренних визитов начальства, нескончаемых дел, трупов, мыслей. Я видел во снах диковинные убийства и составлял портреты преступников, а когда просыпался, отправлялся на работу, где у меня забрали оружие и записали в психи. Где идиот Дэвис сначала спорил со мной, теряя время, но, спустя еще несколько убийств, с умным видом соглашался с моим профилем, будто на самом деле что-то в этом смыслил. Разве не тупо? Тогда зачем это все?..

Мой мозг лихорадочно искал выход из навязанной мне игры. Я видел, как маленькие фигурки бегут к нам со всех концов парка. Часть из них — в броне и с автоматами, часть — в полицейской форме, грузный человечек в костюме — Дэвис, и еще один — длинный, в гражданском. Фредерик.

«Сколько убийц сдавались после первого же преступления в обмен на то, что их остановят?»

Ну конечно! Будем играть по правилам — это не всегда плохо. На моих губах сверкнула победная усмешка — немного безумная, ну и пускай.

- Ты должна вернуть мне пистолет, Кейли.

Фигурки росли и приближались со всех сторон. Она протянула мне «Глок» без раздумий, словно понимала — время дорого.

- Ты правда поможешь мне?

- Правда. А теперь встань на колени. - Видя ее замешательство, я закричал так, что слышал весь парк: - На колени, живо! Закрой глаза.

Последнюю фразу я произнес почти что шепотом. Кейли послушалась.

- Агент Кросс!.. - голос Дэвиса сорвался в испуганный визг, но я продолжал улыбаться. Я знал, что смогу. Осталось немного, совсем немного.

- Джеймс, нет!

Услышав доктора Карсона, Кейли широко открыла глаза. В ту же секунду я выстрелил ей в голову.

***

- ...вы когда-нибудь употребляли наркотики?

- Конечно. А вы нет?

Я смотрел на психолога насмешливо. Он сделал в своих бумагах какую-то пометку и в десятый раз поправил впившийся в шею галстук.

- Вы легко можете ввязаться в драку?

- О, еще бы — особенно когда напьюсь.

- Зачем вы выстрелили в подозреваемую? - наконец, мозгоправ перестал ходить вокруг да около и задал главный вопрос — я его ждал.

- Ну, как бы вам сказать... Люблю представлять, как из человека вылетают мозги. Бах — и череп вдребезги! Если честно, меня это возбуждает. А еще удушение. Не стоило говорить такое, да? Простите. Но это все ваш чертов галстук... - я резко поднялся на ноги и перегнулся через стол к моему интервьюеру — его лицо перекосило от испуга. - Лучше наденьте на меня наручники — боюсь не сдержаться.

- Прекратите, мистер Кросс!

Вернув самообладание, психолог черканул карандашом еще пару строк и потянулся было к узлу, но его рука замерла на полпути.

- Я думал, мы закончили. Так и что со мной будет?

- Мои коллеги уже признавали вас склонным к насилию. Разумеется, я с ними солидарен. - Он вытер лоб платком и захлопнул папку с моим делом нарочито громко. - Хоть вы ломаете здесь комедию, это меня не переубедит — недавно вы ранили человека, теперь убили безо всякой причины. Только потому, что вы пустили пулю в лоб Имитации-Жертвы, а не гражданину США, вам не светит электрический стул.

- Так я останусь работать в бюро? - я скомкал лежащий передо мной чистый лист бумаги и с улыбкой бросил в мозгоправа.

- Об этом не может быть и речи. Чтобы предотвратить возможные последствия вашей агрессии, вам рекомендовано участие в программе сдерживания серийной преступности.

Я выдохнул и, к удивлению психолога, рассмеялся. Теперь все кончено.

***

- Дашь сигарету?

В парке было холодно и тихо. Снег скрипел под ногами, падал с деревьев, искрился тысячами солнц.

- Неужели поняла, зачем люди курят?

- Неа.

Кейли попала снежком мне по уху, а я проворчал: «да ладно?!». Ее смех тоже искрился, заражал. Кажется, она была счастлива.

- К твоему сведению, тебя слегка починили. Так что не пытайся меня убить — не получится.

- Да, сэр! - она вытянулась по струнке и приложила руку к воображаемому козырьку. - А куда мы идем?

- Скоро узнаешь. На встречу с кое-кем.

- Доктор Карсон!

Увидев вдалеке длинную фигуру в пальто, Кейли схватила меня за руку и отчаянно потащила вперед.

- Эй, полегче — мне за тобой не угнаться!

- Ленивая задница! А я предлагала бегать по утрам!

Пара секунд — и Кейли повисла на шее Фредерика. Он обнимал ее и улыбался, а я вспоминал его искаженное ужасом лицо после того самого выстрела. Вспоминал, как девушка рухнула назад, раскинув безвольные руки и заливая кровью велосипедную дорожку. Дэвис тряс меня за плечи и орал прямо в лицо: «какого черта, Джейми?!», но я молчал.

«Кто-нибудь, наденьте на него наручники!»

Холодный металл на запястьях.

«Пошел!»

Тычок в спину.

«Пригнись!»

Чья-то рука на затылке, прокуренный салон полицейской машины. Окно и взгляд Карсона, полный боли. «Что вы наделали?» - прочел я по его губам.

- Джейми, ты здесь? - Фредерик осторожно тронул меня за плечо. - Пиццерия или бар?

Я все сделал правильно. Мой план сработал, а значит, плевать на прошлое. Я буду ценить момент, потому что умею. И Кейли тоже — она больше не умрет.

- И то, и другое. - Я изобразил улыбку, но затем досадливо хлопнул себя по лбу. - Только по дороге заскочим в тюрьму? Уже неделю вожу с собой чертовы леденцы.

© Iren Stein




ПАЦИЕНТ НОМЕР ОДИН.


— Что вы можете о нем рассказать? — полицейский с погонами подполковника на плечах, шумно отхлебнул из чашки дымящегося чая и посмотрел на доктора.
— В принципе, ничего выдающегося, — листая историю болезни, равнодушно отозвался врач, — обычная шизофрения.
— Что он о себе говорит?
— Говорит, что он — Бог.
— Серьезно? — рассмеялся подполковник и даже расплескал немного чая на свой китель.
— Да, но это не повод для шуток. Здесь содержатся не клоуны, а больные люди, которым мы пытаемся помочь, — доктор осуждающе покосился на полицейского.
— Простите, просто неожиданно очень. Обычно представляются Наполеонами всякими, а тут сразу... — полицейский выразительно указал пальцем в потолок.
— Это стереотипы, — вздохнул врач, — на самом деле подобные расстройства личности сложно поддаются лечению. Смешного в этом мало... Лучше расскажите, чем он вас заинтересовал?
Подполковник поставил чашку на стол и пристально посмотрел в глаза врача.
— Этот человек, скорее всего является преступником. Вот ориентировка, — мужчина достал из кармана лист бумаги и положил на стол перед доктором, — мы давно его ищем, а оказалось, что он скрывается у вас. Что будем делать?
Доктор пробежал глазами лист и посмотрел на полицейского.
— Вроде бы похож, а вроде и не очень, — засомневался он.
— Согласен, фоторобот не самого лучшего качества, — кивнул полицейский, — давайте мы на него посмотрим вживую?
— Ну что ж... Я не против, раз такое дело.
— Только одна просьба, — полицейский наклонился к столу, — с вашего позволения, я побуду за этой ширмой. Увидев меня в этой форме он может натворить дел, сами понимаете...
— Да, конечно.

***
Человека в белых одеждах двое санитаров ввели в кабинет, и тут же скрылись за дверю с другой стороны.
— Здравствуйте, — нацепив на нос очки, произнес доктор, — расскажите, пожалуйста, кто вы такой? Назовите ваше имя, год рождения.
Мужчина в белом грустно улыбнулся и посмотрел в глаза врача.
— Вы называете меня Богом, а имени у меня нет. Зачем оно мне, если мне не с кем общаться? Поэтому меня вполне устраивает термин, которым вы привыкли ко мне обращаться.
— Когда вы родились?
— Этот вопрос еще более странный. Я сам создал себя, а не родился. А время... Вы слишком мало о нем знаете, чтобы я мог объяснить вам, когда именно это произошло. С одной стороны, этого даже не происходило. Я был всегда.
— Замечательно, — врач поправил очки на носу и сделал пометку в истории болезни, — раз вы утверждаете, что вы — Бог, не могли бы вы это доказать? Совершить какое-нибудь чудо, например?
— Я могу действовать только в пределах законов физики, которые я сам и придумал для этой части Вселенной. Согласитесь, глупо придумывать законы и правила, чтобы потом их нарушать.
— И все же? Вы можете продемонстрировать что-то, что заставит меня поверить вашим словам?
— Я не знаю, что вас может удивить. Может быть, магнитная левитация или процесс электролиза? — человек посмотрел на цветок, стоящий в горшке на подоконнике, — или, к примеру, процесс фотосинтеза? Как вам такое?
— Эти чудеса я видел еще в школе на уроках химии и физики. Мне хотелось бы увидеть чудо, которое выходит за рамки школьной программы. То, что заставит меня поверить в то, что вы, действительно, Бог.
— Жаль, что в то время, когда я придумывал все эти чудеса, не было закона об авторском праве. Сейчас бы мне не пришлось доказывать то, что все это — мои изобретения. И вообще, мне непонятно, чего вы от меня добиваетесь? Что, в вашем понимании, является чудом?
— Ну, к примеру, вы можете превратить воду из кулера в вино? Или оживить мертвого человека?
Пациент посмотрел на кулер и снова повернулся к доктору.
— Для этого мне понадобится время, а также некоторые ингридиенты. К тому же, если вы хотите вино, а не его подделку, то мне нужен свежий виноград, сахар и большая емкость. Плюс, определенные условия хранения, температура, влажность и так далее. Что касается вашего второго вопроса, то мой ответ — отрицательный. Я вовремя придумал смерть и считаю ее одним из лучших своих изобретений. Она регулирует численность биомассы, обеспечивает круговорот вещества в природе и совершает еще много полезных дел. Без нее вы бы сейчас не сидели в кресле, а стояли плечом к плечу с другими людьми, потому что на Земле не осталось бы ни одного пустого места. Я уж молчу про насекомых, которыми бы вы были завалены по шею, птиц, которые бы сидели на ваших головах, а также хищников, которые периодически откусывали бы вам конечности. Картинка удручающая, правда?
— Я вас понял, — доктор жестом попытался успокоить пациента, — не стоит так нервничать.
— Я абсолютно спокоен, — пожал плечами больной, — у меня нет повода для беспокойства. Единственное, что меня задевает, это ваша упертость и непонимание обычных вещей.
— Что вы имеете в виду?
— Я, честно говоря, не знаю, кто вам вбил в голову, что Бог — это такое существо, которое только и делает, что следит откуда-то за вами, наблюдая и записывая, сколько раз вы изменили своей жене или не выдали зарплату своим подчиненным. Почему вы представляете, что я не понимаю, что Земля вращается вокруг Солнца, что отрицательно заряженные частицы притягиваются к положительным и так далее? Это я придумал это всё, все эти законы природы, я создал самое удивительное чудо — весь этот мир, который живет по этим законам. Ни один из них не противоречит другому. Вот оно чудо, понимаете? Чудеса окружают вас со всех сторон, а вы просто их не замечаете. Вас волнуют вино и мертвые люди. Вы считаете это нормальным?
— Тише, тише, я вас понимаю, — притворно ласковым голосом произнес доктор, — я прекрасно вас понимаю. Конечно же, это ненормально. Не расстраивайтесь так.
— Я не расстраиваюсь, — пациент посмотрел прямо в глаза врача, — это вы должны расстраиваться, что проживаете всю свою жизнь, веря в какие-то бредни. Вы думаете, что после вашей смерти я буду сидеть на красивом стуле и грозить вам пальчиком за то, что вы крадете деньги из бюджета больницы? Серьезно? Да мне абсолютно плевать на это. Законы, по которым этого нельзя делать, придумали вы сами. Я к ним не имею никакого отношения. Я — не Судья, Я — Исследователь, понимаете?
— Да что вы себе позволяете? — доктор вскочил со стула и стукнул кулаком по столу, — санитары! Увести!
В комнате тут же появились двое крепких мужчин в белых халатах. Схватив не сопротивляющегося пациента под руки, они исчезли в темноте коридора.

***
— Я думаю, что вы все слышали сами, — доктор зашел за ширму и посмотрел на, сидящего за ней, полицейского, — он абсолютно невменяем.
— Да уж, — покачал головой полицейский, — к тому же, я вынужден сообщить, что это действительно он. Тот самый преступник. Я заберу его в отделение.
— Но мы не можем этого сделать, — развел руки врач, — у меня строгая отчетность. Как я могу просто так отдать его вам? Это же незаконно!
Полицейский хитро улыбнулся и поднял голову.
— А что он там говорил про бюджетные деньги?
Глаза доктора забегали, но он тут же собрался и посмотрел на полицейского.
— Вы что, верите в чушь, которую несет этот сумасшедший?
— Конечно же нет, — улыбнулся полицейский, — именно поэтому я не стану инициировать проверку. Вы понимаете, о чем я?
— Да, да... — закивал головой врач, — я все прекрасно понимаю... Вы на автомобиле?
— Да.
— Заедьте, пожалуйста, во двор. Санитары выведут его с черного хода через десять минут.
— Вот и отлично, — полицейский встал и протянул руку врачу, — всего вам самого доброго.

***
Автомобиль выехал на трассу и набрал скорость.
— Ну и зачем ты сюда приперся? Я тебя еле нашел! — спросил полицейский, переключая скорость.
— А что, здесь какое-то закрытое место что ли? — потирая запястья от снятых наручников, произнес пациент.
— Нет конечно, сам часто здесь бываю, но я же не кричу на каждом углу о том, что я — Дьявол?! Зачем ты им рассказываешь о себе? — полицейский посмотрел в зеркало заднего вида, — они еще слишком глупы для таких откровений, хоть это всё и лежит на поверхности.
Бог промолчал и уставился в окно.
— Кстати, посмотри — похож?
Дьявол протянул ему сложенный пополам лист бумаги. Бог развернул его и закатился громким смехом.
— Сам рисовал? — отдышавшись, спросил он.
— Ага. В библиотеке книжку взял и оттуда срисовал. Вроде бы похож, да?
— Ну... Можно и так сказать, — улыбнулся Бог и положил фоторобот на заднее сиденье, — кстати, а зачем ты меня вытащил? Случилось что-то?
— Да там такое дело... — Дьявол замялся, — я в соседней галактике случайно столкнул две черные дыры. Там такое творится... Поможешь?
— Ты неисправим, — покачал головой Бог, — но, с другой стороны, что бы я без тебя делал? Давай быстрее, пропустим самое интересное!

Автомобиль зацепил колесами обочину и, съехав с трассы, уперся в дерево. В салоне уже было пусто.

(с) Евгений Чеширко




НЕМНОГО ЗОМБИ В ПРОДУКТОВОЙ ТЕЛЕЖКЕ


Я совсем не любитель зомби, но обижать маленьких нехорошо. Нее, просто отвратительно. У меня внутри все переворачивается, когда я вижу, как мучают щенка или котенка, или как дразнят сопливого малыша, за которого некому заступиться. Короче, башку у меня при этом сносит конкретно, и что бы не говорил школьный психолог — мол бла - бла - бла, надо держать себя в руках — не получается это у меня. Хоть тресни.

Эй, да не такая уж я и хорошая. Если по — честному, сразу я его защищать не бросилась — это ж не собака и не ребенок, так, нежить. Посмотрела, а потом подумала – какая разница — щенок, котенок, зомби? Четверо на одного. Им лет десять — одиннадцать. Ему… а кто их зомби разберет? Маленький, щуплый, едва на ногах держится. Прижался к стене и молчит. Он же не может за себя постоять, верно? А люди идут мимо, будто ничего не происходит. Отводят глаза. Черт, черт, черт. Ну, и…

— Отвалите от него, — сказала я, расталкивая мальчишек, окруживших маленькую несуразную фигурку, – отвалите, нехорошо обижать убогоньких.
— А вот и мамочка пришла, — осклабился один из них — длинный, белобрысый — застегивая штаны, — Разве мы обижали? Он у тебя в дерьме измазался, так я смыть пытался. Не повторяй моих ошибок. Моча против говна бессильна.
Остальные заржали.
А потом посмотрели на меня, и престали. Ну, кроме этого, который еще со штанами возился. Говорят, если я хочу кого - то ударить, лицо у меня прям бешеное становится. Страшное. Ненормальное. Я не видела, не знаю — обычно в такие моменты зеркала под рукой нет, так что все с чужих слов. Но, наверное, правда, потому как пацаны начали потихоньку пятиться.
Трое. До четвертого все не доходило. А может он считал себя бессмертным.

— Долго ждала, пока папка твоего ублюдка остынет? День? Два? Или, залезла на еще тепленького?
— Скажи, а ты знаешь, что такое апперкот? — спросила я подходя поближе.
— Чего?
— Нет? Позволь просветить. Ты в шаге от истины.
Я ударила его правой рукой по корпусу — снизу в вверх — коротко от ребер, без замаха. Апперкот — это просто. Правое плечо вперед, левое назад, и не забываем про ноги – подсесть, толчок правой и перенос центра тяжести на левую.
Я контролирую удар, бью аккуратно – хочу только проучить. Бокс — он для умных. Надо только держать удар, чтобы мозги не отбили.
Белобрысый сгибается пополам, оседает на землю и его рвет.
— Видишь, сколько дерьма из тебя вышло, — я дружески хлопаю его по плечу, и он пачкается в собственной блевотине, — постарайся заполнить себя чем -то хорошим. Ладно?

Я обхожу белобрысого и беру зомби за руку.
— Пойдем, малыш, — говорю я, — теперь тебя никто не обидит. Ты со мной.
Зомби кивает и вкладывает свою сухую ладошку в мою.
— Ты друг? Мой друг? — спрашивает он, заглядывая мне в лицо.
— Ага, — отвечаю я, — друг.
Ведь больше ответить нечего, верно?

Вы же про цикад слышали? Раз в семнадцать лет они во множестве выбираются из-под земли, устраивая маленький Армагеддон. Месяц они властвуют практически безраздельно – спариваются, трещат, откладывают яйца, пугают садоводов и фермеров, проникают в двигатели самолетов, заставляя авиакомпании откладывать рейсы – и, в конце концов, дохнут, чтобы через семнадцать лет, их потомство повторило тот же цикл, что и они. И хрен найдешь этому объяснение. С зомби вышла почти та же история.

Первый урожай зомби поспел лет восемь назад. Тогда они лезли активно – и свежие и лежалые. Ничего плохого не делали – просто шатались по улицам, пялились на звезды, или сидели у реки. В основном вечером. Жутенькое зрелище, доложу я вам — шатающиеся по улицам мертвецы. Их отстреливали, складывали в закрытые грузовики и увозили за город, в шахту. А там… ну вы понимаете.

Дальше все закрутилось по накатанной — кто - то разнес голову любимой бабушке какой- то шишки из Парламента.
Поднялся жуткий вой. Выделили гранты на исследование феномена «живых мертвецов», появилась партия «Другие мы», активизировались некрофилы и политики, что в принципе одно и тоже.
А зомби?
К ним привыкли.

Ну лезут, как и раньше, только гораздо меньше. Бродят по улицам. Никого не трогают. Не пристают. Почти не разговаривают. Смотрители кладбища выпускают за ворота только тех, на кого можно смотреть не сблевав, остальных держат в загоне: зомби они послушные — топчутся на огороженном клочке земли да пялятся в небо. Пока могут. Как руки и ноги у них отсыхают, так и беспокойства от них никакого. Без рук и ног из могилы не выберешься. Я как представлю, как они скребутся в гробу, ворочаются, так мне худо становится. Каково это лежать в темноте целую вечность?
Брррр. Даже думать не хочу.

— Как тебя зовут?
Мы с малышом идем по улице. Он благоухает дерьмом и свежей мочой, и я представляю, как глупо смотрюсь рядом с ним. Растрепанная девица и малыш зомби. Но бросить его я тоже не могу. Мы же друзья, так?
Ладошка у него похожа на подсохший батон – сухая корочка, а под ней будто губка — не плоть, а что- то другое, пришедшее ей на смену. Рука у него никакая: ни теплая, ни холодная, ни липкая, ни потная. И держать ее нормально, ничего неприятного в этом нет.
— Так как тебя зовут? Эй! — повторяю я свой вопрос, потому что зомби молчит.
Мальчик сосредотачивает взгляд на моем лице, морщит лоб, закатывает мутные, серые глаза — будто вспоминает.
— Безвременно усопший Николас Чейз. 5 мая 2022 — 17 ноября 2030. Нашему маленькому ангелу, вернувшемуся на небеса, Муниципальное кладбище «Последний путь», аллея двадцать три, участок номер семнадцать — произносит он скороговоркой, — нам сказали заучить, на случай если бирку потеряем. Видишь, вот. На ней все написано.

И верно. Теперь я замечаю браслет на его тоненьком запястье — синий с белым экраном, по которому ползут буквы.
— Только это не я. Моё надгробье непонятно зачем разбили вандалы. Что я им сделал? — повернул он ко мне лицо. Я пожала плечами. А что тут скажешь? Маленький зомби понял, что ответа не будет и продолжил: — И мне поставили это. Чтобы было.
Я молча киваю.
— А ещё у меня еще чип есть, — хвастается мальчик, — у ранних нет, а всем начиная с прошлого года вживили. Теперь мы не потеряемся. Так говорят. Только… только…
Он запинается и взгляд у него становится жалобным и растерянным.
— Что только, малыш?
— Только ведь потеряться могут те, кого ищут. А мы… нас не ищут. Значит и потеряться мы не можем.

Я раньше не слышала, как говорят зомби. Забавно. Они чуть растягивают гласные буквы, и останавливаются, сказав два — три слова, будто устают.
— Глупый! Ты же потерялся, а я тебя нашла, — улыбаюсь я, — давай я отведу тебя…
Я хотела сказать домой, но подумала, что могилу вряд ли принято называть домом. Даже для зомби. Но малыш понял и покачал головой.
— Нет, я должен найти свою улицу. Обязательно должен.
— Улицу?
— Да, — кивнул зомби и очень серьезно посмотрел мне в глаза, — Каждый проснувшийся ищет свою улицу. Если быстро пробежать по ней от начала до конца, то твоя душа может лететь куда захочет. Она свободна, как птица. Так говорят у нас на кладбище.
— А если ты не сможешь ее найти?
Мальчик вздрогнул и сжал мою руку — крепко - крепко.
— Тогда меня запрут в ящике. Навечно. Это ведь очень долго, правда?
Я хотела сказать, что надо верить, что все как — нибудь обязательно образуется, непременно и к лучшему, но потом посмотрела в мутноватые, подернутые пленкой глаза и ничего не сказала.
Просто кивнула.
И мальчик кивнул мне в ответ.

Где искать его улицу — маленький зомби не знал. Название — забыл. Да и вообще помнил о ней мало.
— Я обязательно узнаю ее, когда увижу. Правда. Надо только ее найти.

Мы обошли почти весь район, но ни одна улица не походила на ту, что он искал.
— Здесь дома слишком высокие, — говорил он, качая головой.
— Тут нет деревьев, а на моей улице они были.
— Похоже, но не та…
— Нет..
— Нет..
— Нет…
В конце концов я потеряла терпение – день уже клонился к вечеру, я устала, проголодалась и хотела лишь одного — присесть и вытянуть ноги. Мальчишке же все было нипочем — он шагал вперед с достойным лучшего применения упорством, и казалось не знал усталости.
— Стой! – крикнула я, — остановись! Мы никогда не найдем твою улицу, если станем искать ее наугад.
Он замер на месте, будто игрушка, в которой кончился завод. Ну, из тех механических безделок, которые приводятся в движение с помощью ключа. Его лицо исказила странная гримаса — оно сморщилось, рот растянулся, открыв неровные зубы, а из горла послышались вырывались кашляющие звуки, будто рядом кашлял простывший дворовый пес.
— Эй, ты в порядке? — спросила я, — что с тобой?
Но мальчишка не ответил, а лишь сильнее зажмурился и закашлял. Нижняя губа у него дрожала, подбородок ходил ходуном, плечи вздрагивали, руки были напряжены до предела.
Черт, да он же плачет, догадалась я. Ревет, только без слез. Горько — горько.
— Успокойся, успокойся, — я опустилась перед ним на колени. Так близко он ужасно вонял — к запаху экскрементов примешивался сладковатый запах разложения, но не яркий, а более сухой, словно выветрившийся, — не открывай глаз. Замри. Расслабься. Представь, что ты стоишь вначале своей улицы. Что ты видишь?
Мальчишка втянул в себя воздух и всхлипнул, успокаиваясь.
— Я вижу. Вижу дорогу. Она ровная. На дороге у домов стоят припаркованные машины. У моего папы синяя машина. Большой универсал. Если идти вниз по дороге — наш дом будет третьим слева. Он желтый, а крыша — красная.
— Посмотри внимательно. Что растет рядом с твоим домом?
— Жасмин и шиповник, — улыбается зомби, — шиповник цветет, а жасмин пока нет. А дальше, в конце улицы есть большой клен. Он достает почти до неба. Это самое большое дерево какое я видел.
— А еще? Смотри внимательно, что еще ты можешь вспомнить?
— У нашей соседки есть собака — маленькая, белая и пушистая. Я люблю с ней играть. Она никогда не кусает меня. Если перейти на противоположную сторону улицы, то можно услышать колокольчики. Они висят на веранде у старого мистера с большими усами. И еще, еще… нет. Ничего. Больше ничего.
— Большой клен, жасмин и шиповник. Клен действительно большой?
— Да, кивает мальчишка, — говорят это самое старое дерево в городе. Его даже занесли в раздел «Городские достопримечательности».
— Бинго, малыш, — улыбаюсь я и глажу его по голове, — если что — то куда — то занесено, я непременно найду. И твой клен тоже. Верь мне. Завтра мы пройдем по твоей улице от начала до конца. Обещаю.

Но мы не нашли его улицу ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня. В разделе «Городские достопримечательности города Нью — Хевен» никаких кленов не значилось. Я залезла на сайт муниципальной службы озеленения, — и выписала все адреса, где в качестве насаждения указывался клен, возрастом от десяти лет, но и это не принесло желаемых результатов.
Мы побывали на десятках улиц, заглянули в парки и скверы (ну чем черт не шутит), но так и не смогли отыскать единственную, нужную нам.

Обычно мы встречались с маленьким зомби на том месте, где я увидела Николаса впервые. Я приезжала на электросамокате, взятом у друзей, и мы отправлялись на поиски, исследуя все новые уголки города, которые я накануне отметила, как самые перспективные. Я цеплялась за воздух. Мы проверили адреса всех владельцев синих универсалов, а также, владельцев белых собак к которым можно было определить как пушистых. Я попросила откликнуться в интернете тех, кто видел на улице растущие рядом кусты шиповника и жасмина.
Нет, нет, нет…
А на четвертый день зомби не пришел.

Я точно знала где его искать.
Николас Чейз. Муниципальное кладбище «Последний путь», аллея двадцать три, участок номер семнадцать.
Он сидел на траве, опираясь спиной на могильную плиту. Только сейчас, увидев его скрюченную фигурку, я поняла, как он изменился. Кожа его посерела и сморщилась, волосы поредели, а руки и ноги стали тоненькие, как спички.
— Эй, малыш, я ждала тебя, — я наклонилась к нему и потрепала по волосам. Зря. Когда я отняла руку, в ней остались тусклые пряди волос.
— Я не смог прийти, — сказал он, по своему обыкновению растягивая гласные, — не смог. У меня больше нет глаз.
Я взяла в ладони его лицо. Бережно — бережно. И глядя на высохшие, словно виноградины, глазные яблоки, заплакала.
А Николас гладил меня по коленке рукой, уже лишившейся пальцев, и приговаривал:
— Не плачь. Ну, не плачь.

И от этого мне хотелось выть. Громко. Или грызть землю.

Я шла через кладбище. Я смотрела на надгробия. Я прислушивалась.
Иногда мне казалось, что я слышу — слышу, как они скребутся там, в своих гробах под землей — мертвые, но не упокоенные.
Я спрашивала себя — зачем? Почему? И не находила ответа.
Я не знала, что мне делать, что еще предпринять, как облегчить страдания Николаса. А ведь он страдал, я в этом не сомневалась.
Мой взгляд остановился на могильной плите.
Строгий рисунок букв, складывался в слова.
Слова отзывались эхом в моем сердце.
Я перечитала надпись еще и еще раз.
Теперь я знала, что нужно делать.
Да! Черт! Да!
Завтра Николас попадет на свою улицу. Чего бы мне это не стоило.

Продуктовая тележка показалась мне самым подходящим транспортом. Я укатила ее из ближайшего супермаркета, и сунула в багажник арендованного другом автомобиля, не испытывая ни малейших угрызений совести. Неа, совершенно никаких. Я поступала правильно.
Правильно.
И точка.

Мы кружили по дорогам минут тридцать, прежде чем я остановилась.
— Приехали, — сказала я Николасу, лежавшему на заднем сиденье.
Мальчик ничего не сказал, только кивнул, показывая, что слышит.
Я вылезла из машины, вытащила из багажника тележку, и пересадила в нее мальчика. Сегодня утром он почти не разговаривал – язык отказывался ему подчиняться. Время от времени мальчик выплевывал изо рта маленькие серые кусочки, и я не хотела думать, что же это такое.

— Я обещала, что найду твою улицу и я нашла, — сказала я, наклонившись к самому его уху, — Пусть ты ничего не видишь — я расскажу тебе. Верь мне, Николас. Верь. Я бы никогда не посмела обмануть тебя.
Он улыбнулся мне немного смущенно и недоверчиво.

— Готов? Я повезу тебя в тележке так быстро, что у тебя просто дух захватит. Мы пронесемся по твоей улице словно ракета и никто не сможет нас остановить. Никто, слышишь? А теперь погнали, малыш! Погнали! — крикнула я, толкая тележку.
Быстрее и быстрее.

— Мы в самом начале улицы. Я вижу твой дом. Он ведь желтый с красной крышей? Эй, я вижу, ваш автомобиль. Большой, синий. А, черт, держись Николас! Держись! Эта собака бросилась прямо под ноги. Слышишь — лает! Да, она белая и пушистая, как ты и говорил.

Мы несемся на тележке, быстрые как ветер. Мальчик улыбается во весь рот, и ветер треплет его поредевшие волосы. Он кричит: Ыонииик! Ыонииик!
— Да, шиповник, — отвечаю я, — ты чувствуешь, как он пахнет? А колокольчики? Они звенят!
Николас поднимает руки вверх, словно пытаясь ухватить звук в беспалые ладони. Лицо его светиться счастьем.
— Мы почти у цели! Вот клен! Мы прямо под ним!
Я разворачиваю тележку, резко, чтобы он ощутил ветер и движение, и счастье. Тележку ведет в сторону, я ловлю равновесие, отвлекаясь от мальчишки всего на миг. А когда поднимаю глаза — она уже пуста.
Там никого нет.
Никого.
И это хорошо.

— Спасибо! Спасибо! — говорю я, забирая у зомби, стоящих вдоль аллеи муниципального кладбища «Последний путь» колокольчики, флакон аэрозоли «Цветущий сад» и игрушечную собаку, которая начинает лаять, если нажать ей на лапку.

На плите написано:

«Вера состоит в том, что мы верим тому, чего не видим, а наградой за веру является возможность увидеть то, во что мы верим».

Я ласково провожу пальцами по буквам.
И тоже ухожу.

Василиса Чайникова




ВСЁ НИЧЕГО


Два этих дома находились прямо у моря. Так их когда-то построили, так они и стояли. И если у всех горожан обыкновенно был двор — с сарайчиками, песочницами, огородиком, — то рядом с жителями этих домов находился песчаный пляж. Те из них, кто не боялся мыслить вольно, с размахом — а это, как правило, те, чьи окна выходили к пляжу, — говорили, что всё огромное море, разлившееся синей кляксой по карте мира и превосходившее размером многие не самые последние в мире государства, было их двором. И по-своему оказывались правы.

Сам городок был совсем небольшим, а единственный в нем пляж — не таким уж широким и протяжённым. Поэтому все, кто хотел искупаться и поваляться на песке, приезжали сюда на автобусе. От остановки нужно было пройти по узенькой улочке среди зданий и складов непонятного назначения. Последним препятствием на пути к пляжу стояли две четырёхэтажки, которые высились торцами друг к другу. Дорога была настолько узкой, что из окон, расположенных напротив, вполне можно было здороваться за руку. А на машине по ней было ехать некуда — ну разве что с разгона в песок.

Дома и числились по этой улице, больше было негде: справа и слева от них начинались кафешки, снова сараи, снова кафешки, а потом уже высокие заборы, ограждавшие, как водится, закрытые территории. Но Егор из своего окна мог видеть всё, что там происходило. А не происходило там ничего. Просто оградили территорию когда-то, в незапамятные времена, чтоб не шатались почем зря, — да и забыли, наверное. И все свои годы, что он жил здесь — а жил Егор здесь с рождения, — он наблюдал, как омывают волны пустой, заброшенный берег за забором. Егор был из числа тех, кому «повезло»: все окна его квартиры выходили «на море». Но были у такого положения и минусы: всё, чем он занимался на пляже, легко обозревалось родителями. Сколько скандалов запомнил он с той поры, когда только начал пить пиво, курить…

Но сейчас и родители, кажется, успокоились. Ну, смотрят и смотрят. Иногда они и сами выходили к морю, бродили по песку, как и многие их соседи. Но взрослые гуляли разобщённо, своими семьями или поодиночке, а молодые — всем, кому по двадцать или около того, — собирались, как говорили они сами, в стаю. Стая гнездилась возле единственной уцелевшей скамейки, выраставшей прямо из песка и всегда щедро осыпанной им же. Гнездилась здесь верное слово: их стая, скорее, была голубиной, чем волчьей, и они собирались просто затем, чтобы собраться. На них никто не нападал, и сами они тоже вели себя довольно мирно. Их жизнь и их встречи — всё это проходило вдали от «разборок» окраин и центра, «тусовок», «движух». Летом на пляже бывало полно народу: люди загорали, играли в волейбол, пили, флиртовали; от берега отходили лодочки, вечерами посетители танцевали у кафе, жарили шашлык, варили мидии. Поздней осенью, не говоря уж о зиме, здесь не было ничего.

Но стая всё равно выходила. Егор надевал теплую куртку, зашнуровывал кроссовки, пересчитывал мелочь и бежал, как говорил родителям, «во двор». Он нигде не учился и не планировал никуда поступать, не работал, никуда не рвался за пределы своего двора. Делать было всегда нечего, но сидеть дома и вовсе невыносимо. Он огибал торец дома, ступал на песок и уверенной походкой направлялся к скамейке, где непременно кто-то уже сидел.

Егору было без разницы кто. Он не считал кого-то из них другом, приятелем или кем-то еще. Просто шёл, чтобы влиться в стаю, запрыгнуть на скамейку или плюхнуться на песок и сидеть так: спиной к огням своего дома, лицом — к огням далеких кораблей и звёздам, всем телом — к ветру и песку. Они пили пиво из безразмерной, на всех, пластиковой канистры и закусывали солёной рыбкой. Обыкновенно их встречалось человек пять-шесть: места хватало всем.

— Как дела? — бросил Егор, подойдя к скамейке и коротко отвечая на рукопожатия.

— Всё ничего, — кивнул худой парень в капюшоне, за ним еще один и следующий. Егор, конечно, помнил, как их всех зовут, но имён здесь не называли: обращались здесь, как правило, сразу ко всем и ни к кому. «Стая» общалась сама с собой, переливала слова. Они были подобны морю, бьющемуся вдали от скамейки: говорили приливами и отливами. Растекались вдоль берега, чтобы отхлынуть вновь.

— Подвинься, — сказал Егор.

Старая скамейка позволила вместить еще одного. Канистра стояла у ног, чтобы тушить в головах пожары: недаром ведь чей-то изощрённый маркетинговый ум назвал пиво «Огнетушитель». Но пожаров давно не было — лишь истлевали угли, шипели под хлынувшей влагой и окончательно гасли. Тогда все расходились по домам.

Неотвратимо близилась зима. Они сидели, смотрели молча вперед. На воду.

— Уехать бы отсюда, что ли.

И эта пластинка здесь нет-нет да и заводилась. Егору было все равно, он не участвовал ни в спорах, ни в обсуждениях и только ждал, когда, перетерпев молчание, тот, кто поднял этот вопрос, сам себе и ответит, — каждый раз в тех же словах и оттенках:

— Вот только куда, зачем?

Так происходил отлив. Егор знал, что пройдет неделя, месяц, и этот вопрос, как бутылку с письмом, снова прибьёт к их берегу. Но он, Егор, эту бутылку никогда не открывал: ему хватало той, что с пивом.

— Говорят, наши дома скоро выкупят. Под мини-отели.

Егор и эти все новости слышал. Да что там слышал, он вырос здесь, как будто при включенном радио, где только и обсуждали, что выкуп их старых домов. Он знал, что все дома у моря, рядом с морем, за остановку от моря давно были переделаны под жильё для отдыхающих. Где-то слышал, что так теперь везде — ну, в смысле, во всех южных городках: куда ни приедешь, везде нежилой центр, нежилое побережье. Целые города сдаются, местные ютятся на окраинах, на дачках. Да что там где-то — здесь и слышал: в этой же компании, на этой же скамейке.

— Странно, что ещё не выкупили, — сплюнул кто-то.

Слышал и это.

— Странно, что их ещё не снесли! — раздалось возле его уха.

— Да кому сносить-то? Что здесь строить, пятизвёздочный отель?

Егор чувствовал, как копится раздражение. Сам не понимал, на что, зачем.

— Странно, что сами не рухнули! — пробубнил еще один парень.

Выслушав все точки зрения, Егор кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Мы вообще живем в странном мире, ребята, — мрачно сказал он.

— Это уж точно, — загудела вокруг стая, пришла в движение. — Мелочи бы ещё собрать. Слышь, Егор, есть у тебя…

Егор приходил домой за полночь. Мать спала, отец привычно сидел на кухне, читал.

— Как дела? — спрашивал он.

— Всё ничего, — махал рукой Егор и, шатаясь, шел в свою комнату.

Обыкновенно разговор не продолжался, но иногда отец в порыве странных, непонятных Егору чувств кричал ему вдогонку — не от злости, просто чтобы тот услышал:

— Хотел бы я вырасти в таких условиях! У тебя во дворе море, звёзды, а ты… Ты ничего не видишь.

Егор пожимал плечами и молчал. Он видел море и звёзды — и что? Ну, море. Ну, звёзды. Он считал отца «немного странным»: тот не пил, по вечерам и выходным сидел на кухне, читал книжки. Мать все делала чего-то, суетилась да ворчала. А он — нет. Часто ездил в командировки, но чем он там занимался, Егор и понятия не имел.

А ещё в их бесконечном дворе была Лера: в их стае, конечно, самая яркая птица. Девчонок вообще было мало: одна мелюзга на два дома и взрослые женщины, что обходили их «рай на скамейке» десятой дорогой. Лера, правда, тоже стала взрослой: недавно, на днях, ей стукнуло восемнадцать. Здесь же, на пляже, и стала — праздновали полночи, брали, помимо будничного пива, шампанское.

Лера не каждый вечер приходила «во двор»: было бесполезно заходить за ней или звонить ей, да никто этого и не делал. Там, на пыльной скамейке, встречались больше с собой, чем друг с другом.

— Лер, — говорил Егор, — смотри, какие звёзды, а! Хочешь, я подарю тебе их все!

Егор дразнил Леру, ему самому были смешны эти слова, он захлебывался в рвущемся наружу смехе.

— Жене своей будешь дарить в постели, — насупилась Лера.

— А чего жене-то, а? — наседал Егор. — Давай тебе. Давай ты будешь моей женой.

Все уже ушли, кроме одного парнишки, совсем молодого. Он перебрал, его мутило, и вот теперь он сидел, корчился на скамейке, то складываясь пополам, то падая в песок. Парень вставал и снова забирался на скамейку, прислонялся к плечу Леры, но та отталкивала его. А Егор вдруг ощутил мощный прилив — сил, чувств, эмоций. Почувствовал, что выпил он именно столько, сколько нужно было, чтобы все это почувствовать, и выпей он каплей больше или каплей меньше — ничего не сошлось бы. А так всё сошлось — и звёзды, и Лера, и счастье. И их бесконечный «двор». Он целовал её в тонкие обкусанные губы, гладил её щеки, обнимал неумело, скользил по пуховой куртке рукой, щупал грудь, возвращался снова к лицу, перебирал волосы.

— Не надо меня гладить по голове, — оторвалась от поцелуя Лера.

Егор ничего не хотел слушать, он тяжело дышал и смотрел на нее не отрываясь.

— Как будто я маленькая, а маленьких по головке гладят и приговаривают: ты маленькая, ты хорошая. А я не хочу быть маленькой.

— Ага, — ответил Егор.

— Не хочу быть хорошей!

— Я пошел, — вскочил наконец перебравший парнишка.

— Давай, — бросил Егор и нырнул с головой в Леру, в ее огромное тёплое колышущееся море.

— Не хочу быть хорошей, не хочу быть хорошей… — шептала она. — Не хочу быть хорошей.

Когда Егор проснулся, он первым делом выглянул в окно — и долго смотрел на море. Потягивался и улыбался. Скамейка была пуста, только пара канистр «огнетушителя» перекатывалась рядом, как будто их гнал на неведомую свалку ветер-дворник да всё никак не справлялся.

Егор вспомнил вчерашний вечер, и ему сразу стало хорошо. Вспомнил слова отца почему-то и вдруг поймал себя: он видит море. Не просто смотрит вдаль, а видит. Звёзд не было, но он видел прекрасный день: осеннее солнце, кружащие листья, торжествующую жизнь.

— Мы уезжаем, — сказал отец.

Егор обернулся и увидел его на пороге своей комнаты.

— Куда? — спросил он.

— На север. Завтра. Тебе бы надо собраться, а то не успеешь.

— Ты раньше, — растерянно произнес Егор, — не говорил…

— Ну знаешь, — замялся отец, — работа такая… Но оно и хорошо: может, хоть там делом займёшься.

Он примиряюще похлопал сына по плечу и вышел. Егор повернулся к морю и уставился вдаль: он уже ничего не видел, а просто смотрел. Взял с подоконника ракушку — обычный дешёвый сувенир для отдыхающих. Лакированная морская ракушка, она не забавляла Егора, пылилась годами возле окна — да и к чему сувениры, когда рядом живое море? Поднёс к уху и долго вслушивался.

— Не хочу быть хорошей, — шептала ракушка. — Не хочу быть хорошей…

Вечером, когда зажглись огни, он снова вышел, как выходил каждый день, как выходил всю жизнь.

— Как дела, парни? — спросил он.

— Всё ничего, — ответил один голос, за ним еще один и еще.

— Я это… Уезжаю, — сказал Егор.

— Надолго?

— Навсегда, видимо.

— Ну давай, — чья-то рука протянула ему «огнетушитель». — Едь.

Потом долго молчали. Молчала и хмурая Лера, потягивая пивко.

— Куда хоть? — спросила стая.

— На север.

— О! — оживилась стая. Но оживление угасло, едва успев родиться. — Ну, ладно.

Егор вдруг почувствовал себя меленьким крабом, выброшенным на пустынный берег. И отругал себя сам: ну что за дурацкие мысли?

— Лерка, — сказал он, — ну а ты хоть чего?

— Я? — переспросила Лера. — Я ничего.

— Ну я, это, уезжаю.

— Ну давай, это, — усмехнулась Лера. — Езжай.

Он отошёл от скамейки и побрёл в сторону тоненькой улочки, разделявшей их с Лерой дома, но вдруг остановился. И вернулся к ней.

— Ты хоть сама-то как, после вчерашнего? — спросил он. — Нормально?

— Да, — зевнула Лера. — Всё ничего, Егор, всё ничего.

И, как Бог вдувает душу в человека, ему почудилось, что точно так же и сам ветер, или, может, взметнувшийся над скамейкой песок, или ракушка, помнящая слишком много, или само море, стремительно отливающее от черного берега, или эти тонкие, обкусанные губы, в которые он впился взглядом, не желая отпускать, а может, и все они вместе — шепнули ему в самое ухо, вдыхая душу в себя, оставляя всю её здесь, без остатка, растворяя в себе:

— Езжай.

© Георгий Панкратов




СМЕРТЬ ПРИШЛА


- Смерть?
- Агасики.
- Ты за мной?
- Да вроде, здесь и нет никого больше.
- Что ж… ты должна была прийти рано или поздно.
- Должна, должна… Никому я ничего не должна! Вставай давай, пора нам.
Мужчина с трудом поднялся, оглянулся по сторонам на больничную палату, койку, свое измученное тело. Вздохнул и подошел к высокой фигуре в длинном черном балахоне. Смерть, опираясь на косу, пристально смотрела на него, сверкая огненными глазами с белого голого черепа.
- Вот всегда хотел тебе вопрос задать? Ты косу эту с собой просто как символ носишь? Или голову мне ею будешь… того… сносить? – мужчина провел ребром ладони по шее.
Смерть удивленно подняла надбровные дуги – ее мимика была удивительно живой для мертвого черепа.
- Нет, для красоты! Ты что, пословицу не слышал – «Коса – девичья краса!»
У мужчины расширились глаза.
- Ну… не хотелось бы, конечно, тебя разочаровывать. Но…
- Что «но»?
- Как бы, не о том пословица. Не о той косе…
- Да? Уверен?
Он кивнул.
- Вот, блин! – Смерть досадливо стукнула длинной рукоятью об пол. - А я старалась, точила. Еще и отсрочку два года дала тому кузнецу, который мне эту косу впарил. «Возьми, - мол, - красавица, не пожалеешь».
Помолчали.
- Я тебя, уже два года жду, - сказал мужчина.
- Что, правда?
- Да, мне врач тогда сказал, что я больше месяца не протяну, а я живу все, живу… И тебя все нет, и нет.
- Ну задержалась немножко. А что? Девушка должна сломя голову в домашних тапочках на встречу бежать? Мне как с тобой свидание назначили, так я сразу решила себя в порядок привести. Душ принять, зубы почистить, череп наполировать. Мантию вот, все выбрать не могла. Одна была, черненькая такая, парчовая, так она меня полнит.
Мужчина недоверчиво покосился на скрытый балахоном скелет собеседницы.
- А другая – тоже черненькая, полиэстер сто процентов. Ну куда такое надевать? А если вспотею?
Взгляд мужчины стал еще более недоверчивым и озадаченным.
- Шелковая хороша, но недостаточно черненькая. Хлопок – без капюшона. На свою любимую (в прошлом веке на распродаже отхватила) пятно посадила. Забирала как-то одного художника, а он пьяный был и краской белой мне на мантию – ляп! Вот эту надела. Как тебе?
- Хо…рошо, - тихо и неуверенно вымолвил мужчина, не переставая удивляться.
- Атлас. Красивая, мягонькая. Не полнит же? Нет?
- Не…нет…
- Ну вот. Потом маникюр, педикюр…
Он тщетно попытался рассмотреть на костяшках ее рук и ног ногти.
- Потом аксессуары.
- Коса?
- Пояс! – Смерть продемонстрировала грубую веревку, свободно висевшую в петлях в районе талии. – Эксклюзив – с висельника одного. Собиралась, и время как-то незаметно пролетело. Да, не обижайся ты. Подумаешь, всего-то на два года опоздала.
- Я и не обижаюсь… Ты что, для меня старалась?
- Нет, конечно. Для себя. Я же сама себя уважать перестану, если начну к вам, смертным, как попало являться.
- И за два года у тебя разве других… эмм… клиентов не было?
- Почему, были. Полно. Мрете вы, как мухи.
«Логика. Где?» - думал он, все больше и больше запутываясь.
- Так к ним ты в чем попало приходила? В тапочках? Или тоже опаздывала?
- Тебе лишь бы ворчать! Они срочные были. Там хочешь не хочешь, косу в руки – и бегом забирать. Иначе влетит от начальства по черепушке.
- А я не срочный? – мужчина разволновался.
- А ты в руках Болезни. Как она с тобой закончит, так и мне можно приходить. А твоя Болезнь – та еще стерва. Крутит, вертит, то зажмет, то отпустит. Не люблю таких.
Смерть огляделась.
- Кстати, а где эта холера?
Мужчина сам принялся с интересом осматриваться.
- Так не холера же, - возразил он.
- Не важно, язва бородавчатая.
- Да нет!..
- Не суть! Обзываю, как хочу!
Сквозь стену в палату вынырнула бледная тощая девица с впалыми чахоточными щеками в истрепанном платье, глаза были жуткими, с огромными черными кругами вокруг, а наведенные губы выделялись болезненно-красным пятном.
- Забирааааешь? – зашипела она. Ее длинные седые волосы развивалась, словно под водой.
- Ну, а что? – ответила Смерть. - Сколько можно. Ты его и так два года уже изводишь, курва сифилисная.
- На себя посссмотриии, безнооосссая. Я еще не все сдееелалааа, - противно шипела девица, протягивая к мужчине костлявые руки с длинными ногтями.
Мужчина поморщился и отступил от нее, ближе к Смерти – та казалась ему более симпатичной.
- Сделала, не сделала. Мне то что? Мое дело маленькое.
- Разззве у тебя уже получееено разрешееениеее?
- А когда я без разрешения приходила? – хмыкнула Смерть и со строгой серьезностью бросила мужчине: - Идем!
Они шагнули прямо в окно, и тут же окно и палата исчезли, а вместо этого открылся длинный темный туннель с округлыми мягкими стенами, словно сшитыми из плотного черного бархата.
- Постоооой! – послышалось у него за спиной. – Подождииии! Ты ещееее недостааааточно страдаааал! Моооой!
Синюшная рука вынырнула из темноты и схватила его за запястье. Мужчина испуганно дернулся – болезнь изводила его уже два года невыносимыми болями, тошнотой, слабостью, головокружением… Не жил, а мучился. Смерть резко обернулась, отточенным движением взмахнула косой, отсекая конечность навязчивой Болезни.
- Не для красоты, значит… - уважительно сказал он, потирая запястье и глядя на сверкающий серп косы.
- Нет, - ответила Смерть. – Шутила я.
- И про долгие сборы шутила?
- Естественно. Да, троллила я тебя.
Он ухмыльнулся и вздохнул.
- Так значит… пора?
В ответ Смерть тихо хихикнула, с ловкостью джедая крутанув косу, сделала в ткани туннеля надрез, сквозь который засочился слабый свет.
Она обернулась к мужчине.
- Ты как очнешься, не делай резких движений. Там Михалыч дежурит, хоть и алкаш последний, а забирать еще рано. Смотри, чтобы сердце не схватило.
- Где? Кто?.. О чем ты вообще? – опешил он.
- В морге.
- Так… я же в палате… - смерть ведь с больничной койки его забрала всего пару минут назад.
- Нет. Умер ты, - пояснила она. Озорная улыбка смотрелась на голом черепе достаточно зловеще. – И в морг тебя отправили. Так что поспеши, пока не закопали.
- Но… минута всего…
- Тут время по-другому течет.
- Так… Ты меня отпускаешь, получается?..
- Получается. Не настало еще твое время. Живи пока.
- А Болезнь?
- Отцепится. Ты ведь умер.
- Но почему тогда?
- Уж больно Болезнь эту твою терпеть не могу. Ей лишь бы живого помучить. Злобная тварь. А ты иди-иди. Живи, радуйся.
Мужчина оторопело полез в разрез. Он видел лежащие на столах тела, и хотя все они были прикрыты простынями, а надписей на бирках отсюда не разглядеть, свое узнал сразу. Уже ступив в помещение морга, он обернулся.
- Не думал, что ты… такая…
- Какая такая?
- Ну… человечная, что ли…
- Иди уже! И смотри мне Михалыча раньше времени не пришли. А то окочурится еще, а я не накрашенная!..

Владислав Скрипач




ВОР ПО ВЫЗОВУ


Эрнеста Михайловича на почте все любили. Особенно начальство. Директор всегда говорил: «Хороший ты мужик, Михалыч! Добрый, отзывчивый, вежливый, а главное — работящий! Вот именно потому нам с тобой будет прощаться очень тяжело. Но (ты сам понимаешь) молодая кровь с современной техникой на «ты». Леночка нам продуктивность повысит, а это главное для клиентов.

Эрнест посмотрел в сторону выпускницы парикмахерского лицея, которая уже полчаса искала провод от беспроводной мышки. Тяжело вздохнув, расписался в заявлении на увольнение.

Все провожали Михалыча со слезами на глазах, особенно новенькая Леночка. Михалыч стажировал ее месяц, но так и не смог объяснить последовательность ctrl+c и ctrl+v, а от слов Microsoft office Леночку до сих пор трясло. Последний раз, когда она попыталась поменять шрифт, у всего района отрубился интернет и погорели блоки питания.

Эрнест имел колоссальный опыт длиной в сорок лет. Был воспитан до омерзения и образован, всегда выглажен, причесан, напоминал классические жигули, которые тридцать лет стояли в гараже и были в полном исправном состоянии: родная краска, оригинальные детали. Только вставь ключ в зажигание и аппарат будет работать как часы. Но кому какое дело до классики, когда в салонах полно новеньких иномарок?

На собеседованиях Эрнесту вежливо отказывали, грубо называя дедушкой, но он не унывал и каждый раз с надеждой шел оббивать новые пороги. Но в один прекрасный день пороги закончились.

Примерно в то же время стали заканчиваться и деньги. Выхода оставалось два: воровать или просить милостыню. Честный и порядочный Эрнест отстоял от звонка до звонка неделю (с перерывами на чай из термоса) в подземном переходе, но ничего так и не заработал.

Ответственный работник заходил на пост (как и полагается человеку, работающему с населением) всегда опрятный — лучший костюм был выглажен и пах парфюмом, прическа уложена, а ботинки начищены. Эрнест просто не мог выглядеть иначе на людях. Гордо протянув руку, прямой как лом, он молча ждал подачек, словно нес службу в кремлевском карауле. На его фоне местные попрошайки выглядели как ветераны-погорельцы, у которых только что забрали всех котят. Они неплохо поднялись за время работы Михалыча, но делиться с ним не хотели, а когда Эрнест ушел, тоже очень расстроились.

Оставалось воровство. Эрнест тяжело вздохнул и пошел выбирать инструмент в магазине, где у него есть скидочная карта. Там его проконсультировали, какой фомкой лучше вскрывать двери, а также продали по акции перчатки и бахилы.

Грабить Эрнест решил недалеко, на соседней улице. Он всегда мечтал работать рядом с домом.

Пообещав самому себе, что все награбленное вернет с пенсии, мужчина вышел на дело.

Найдя нужную дверь, Эрнест потратил около сорока минут на то, чтобы ее вскрыть. За это время он успел поздороваться со всеми соседями и даже помог донести матрас одной женщине на верхний этаж.

Как только вор проник в квартиру, его тут же встретил местный кот, который жался к его ногам и жалобно мяукал. Эрнест прошел на кухню, но, не обнаружив кошачьей еды, быстренько сбегал в магазин и купил на последние деньги три влажных пакетика.

Как только пушистый был накормлен, Михалыч зашел в комнату, где его чуть не хватил приступ. Посреди зала стояла гладильная доска, а на ней утюг, который забыли выключить из сети. Вся комната пропахла раскаленным металлом. Выключив прибор, Эрнест бросился к балкону, чтобы проветрить помещение. Там он увидел несколько горшков с цветами, которые загибались от жажды. Набрав воды, Эрнест напоил бедные цветы и вернулся в комнату.

Квартира была заставлена дорогой техникой. Глаз Эрнеста упал на телевизор, который был размером с него самого. Михалыч поколебался, но брать его не стал, мало ли — разобьет по дороге, потом не расплатишься.

На столе лежал упитанный конверт, на котором числился адресат без индекса. Эрнест знал на память более сотни индексов и быстро вписал нужный, оставив свои отпечатки на шариковой ручке. Затем прикинул вес конверта на руках и приклеил три марки, которые всегда носил с собой.

Из денег Михалыч нашел пачку евро. Но понимая, что ими нигде не расплатишься, решил оставить наличные на месте.

Единственным украшением были два обручальных кольца в вазочке. Эрнест потянулся было к золоту, но потом одернул руку. Только ЗАГС может лишить людей таких вещей, пусть и условно.

На полке он заметил пивной стакан с мелочью. Потратив некоторое время, Эрнест насчитал пятьсот рублей. Этого вполне могло хватить на какое-то время. Но желудок сводило от голода, и мужчина двинул на кухню. Там на разделочном столе он обнаружил неразобранные пакеты с овощами, мясом и рисом. Эрнест сварганил целую сковороду своего фирменного ризотто и, съев небольшую порцию, вымыл свою тарелку вместе со всей посудой, что была в раковине.

Перед уходом Эрнест Михайлович оставил записку, в которой написал следующее:

«Глубоко сожалею, что вынужден был вас ограбить. Обещаю, что верну все, как только будет такая возможность».

В конце поставил подпись, дату, инициалы и оставил номер телефона, на который можно прислать счет за съеденные продукты.

Вечером у Эрнеста случился приступ совести. Он не мог сидеть, не мог ходить, не мог спать. Мужчина ненавидел себя за содеянное, обещая молчаливым стенам утром отправиться в полицию с поличным. Но внезапное смс отменило явку с повинной.

С незнакомого номера Эрнесту пришло следующее:

«Добрый вечер. Скажите, не могли бы Вы приходить нас грабить три раза в неделю — по вторникам, четвергам и субботам? Предлагаю оплату в полторы тысячи за ограбление, деньги оставим там же, в стакане».

Ошарашенный подобным Эрнест тут же согласился, хоть и не понимал смысла.

Через две недели его жертвы сообщили своим друзьям о том, что их постоянно грабят, и те тоже попросились к Эрнесту в график. А потом появились еще другие и третьи. У Эрнеста почти не было свободного времени, грабежи были расписаны с утра и до поздней ночи. Иногда ему приходилось даже кого-то передвигать или записывать на месяц вперед. Через год Эрнест Михайлович ушел в отпуск, чем сильно расстроил своих жертв.

Он стал самой знаменитой криминальной фигурой в городе, и ему срочно нужно было расширяться. Благо в его старом почтовом отделении начались массовые сокращения по возрасту. Эрнест звал всех к себе. Но брал на работу только честных и порядочных воров, а главное — трудолюбивых.

Александр Райн




ЛЮБОВЬ ЗЛА

1

Вообще-то Гаврилов не любил шашлыки. После них наступал трудный понедельник. Даже если шашлыки были в пятницу. Но пропускать их он не имел права. Раз зовут – надо идти. К шашлыкам у Гаврилова была генетическая предрасположенность. Как любого русского человека, его тянуло в лес, чтобы веселой компанией проткнуть острой сталью чьё-нибудь мясо. Так его предки поступали с медведями, французами и немцами. А когда все они закончились, их просто заменили кусками маринованной свинины. Не забывать же традицию. Неправильно это, не по-нашему.
Вот и в эту пятницу Гаврилов получил официальное уведомление от одной из ведущих Весёлых Компаний в виде смс «Ну чо?». Гаврилов обреченно вздохнул (в воскресенье он хотел помыться), надел всё спортивное и направился в ближайший лес.
- Здарова, Гавр! – поприветствовала его Весёлая Компания, и наступило воскресенье. Гаврилов убрал с лица ошмёток гитары, выгнал с тела муравьёв и поднялся, цепляясь бровями за дерево. Лес был пуст, Гаврилов тоже. Треск ветки под ногой отозвался в голове десятью Хиросимами. Гаврилов переступил через что-то, временно заменяющее соседа Зданюка, и побрёл в сторону дома, молясь об исправности домового лифта.
Когда до манящего своей ровностью асфальта оставались считанные пьяные метры (они чуть длиннее трезвых - раза в четыре), Гаврилов узрел в кустах что-то странное. Вообще шашлычные леса просто-таки кишат странностями. К полудню воскресенья в нём можно найти что угодно – много картона, голубой рояль, ногу Малежика… Для завсегдатая шашлычного леса Гаврилова всё это было унылой обыденностью. А вот серебряный лук, переливающийся в свете солнечного прострела белым огнём, он видел впервые. Подойдя ближе, Гаврилов увидел в траве кожаный колчан с грустящей в нем одинокой золотой стрелой. Сначала Гаврилов обвинил в увиденном продукцию «Красного и Белого», но лук был весьма осязаем, а тетива на нём реалистично дрожала в такт похмельным фалангам. Как любой нормальный человек, нашедший что-то потенциально летальное, Гаврилов тут же решил это опробовать, презрев последствия и технику безопасности. По-детски высунув язык, он натянул тетиву и пальнул в лес. Стрела пролетела аж полтора трезвых метра и вонзилась в ближайшую неказистую ёлку. То есть не вонзилась, а… Красный глаз Гаврилова был сегодня совершенно несоколин. Вероятно, поэтому ему показалось, что она будто растворилась в кривом стволе, отчего по иглам вроде как пробежали золотые искры.
- Эй! Мужик! – Окликнул Гаврилова кто-то.
Как любой нормальный человек, нашедший что-то не своё, Гаврилов первым делом спрятал лук за спину и только потом медленно обернулся.
- Да-да?
Перед ним стоял кудрявый пузан лет сорока, на котором из одежды были лишь мурашки невероятного волнения.
- Мужик! Ты тут лук не находил? Серебристый такой? Инвентарный номер 67214?
- Нет. Совершенно никакого лука не видел.
- А вот это что? Выглядывает у тебя из-за спины? Очень напоминает серебряный лук!
- А-а-а-а-а-а, ЭТОТ лук? Этот я нашёл, да. Как раз нёс его, чтобы отдать… ну, кому следует.
- Мне! Мне следует! – Радостно завопил лесной нудист и ловко выхватил лук из ослабленных воскресеньем рук Гаврилова. – Вот! Вот же номер! 67214! Мой! Ну Слава Бо… А стрелу? Стрелу ты не видел?
- Никогда.
- Она золотая такая! Лежала в колчане, который висит у тебя на плече?
- А это колчан? Я думал, барсетка какая новомодная.
- Ты же не выстрелил стрелой из лука?
- Конечно нет. Что я – совсем что ль.
- Это хорошо. Очень хорошо.
- А… Если бы, ПРЕДПОЛОЖИМ, я из него жахнул, то что?
Пузан нервно хихикнул и хотел что-то ответить, но осёкся, уставившись на раненую Гавриловым ель. И хихикнул ещё раз, нервнее предыдущего.
- Господи. Ты что, в ёлку выстрелил?!
- Это не я.
- Мужик, ты… Это же не для ёлок стрела, это… Ой-ё-ёёёёёёй…
- Да чо ой-ёй-ёй-то, гражданин?
- Я тебе не завидую. – Честно ответил кудрявый. – Ой, писанины-то будет…
Пузан о чём-то задумался и медленно растворился в воздухе. Гаврилов списал произошедшее на ветер с химкомбината и продолжил тернистый путь домой. Где, свернувшись вокруг торчащей диванной пружины, оздоровительно проспал до понедельника.
Он не знал, что в это время где-то высоко сверху купидон Шепелев написал сухой отчёт, витиеватую объяснительную и до утра корыстно пьянствовал с зав стреловым складом, чтобы списать утерянную стрелу как пристрелочную.
С утра Гаврилов выпил три чашки бодрящей воды, умылся холодным кофе и с ненавистью устремился в пасть рабочего дня. Выйдя из подъезда, он сразу почувствовал что-то не то. В привычной картинке перед глазами явно было что-то лишнее.
Определённо, это была ёлка. И не просто ёлка, а ёлка из леса, в которую Гаврилов попал накануне. Он её сразу узнал – такое страходерево еще поискать: жиденькие иглы, верхушка набок, ствол как змеевик. И ещё какие-то аляповатые шишки, комично торчащие во все стороны. В ней бы не поселилась ни одна приличная белка. Откуда она тут взялась, Гаврилов не имел ни малейшего понятия. Ёлка помахала ему корявой лапой. Списав всё на ретроградный Меркурий, Гаврилов ушёл на работу, чтобы втихаря порыбачить онлайн.
Вечером, возвращаясь с полным садком цифровых карасей, Гаврилов вновь обнаружил ёлку у подъезда. Взмах её лапы был объяснён распоясавшимися магнитными бурями. Гаврилов уснул навстречу вторнику.
Ёлка и не думала стоять смирно, как это положено всем адекватным деревьям. Каждое утро и каждый вечер она приветственно махала Гаврилову лапой, и у того в конце концов закончились логические объяснения. Кроме одного.
Гаврилов нравился ёлке.
Это ему даже льстило. Гаврилов не нравился никому, кроме матери и соседа Зданюка (что магическим образом совпадало с авансом Гаврилова). С другой стороны, Гаврилов немного не так представлял себе почитающий его объект. Это было нечто, напоминающее молодую Кэтрин Зету Джонс с грудью Сельмы Хайек и кулинарными способностями Валюхи из «Сватов». Пародия на лесную красавицу всеми этими качествами, увы, не обладала. С третьей же стороны Гаврилов был реалистом. Он понимал, что выбирать ему не суждено. А если выберут его, то скорее всего это произойдёт либо в измененном сознании, либо под девизом «Мне уже пятьдесят семь, а я до сих пор одна». Гаврилов твёрдо решил быть галантным, хотя бы из чувства благодарности. Однажды вечером он помахал ёлке в ответ.
И тут произошло действительно странное. Откуда ни возьмись появились бабочки. Очень много больших, красивых бабочек. Разноцветным вихрем они носились вокруг нескладного ёлочного ствола, яркими крылышками едва касаясь коры и иголок. Гаврилов всё свалил на провал программы районной дезинсекции и ушёл домой.
А утром ёлки уже не было. Лишь дыра в земле. «Ясно. – Подумал взгрустнувший Гаврилов. – И эта туда же. Мне верна лишь Кэтрин-Сельма. Да ведь, Кэтрин?»
«Конечно, милый!»
«Спасибо, Кэтрин!»
Вынырнув из метро где-то уже не в Москве, унылый Гаврилов прошёл 17 кварталов и наконец приблизился к дому под снос, в котором был его офис с табличкой «Полиграфия, диджитал, всё для огорода». Окна офиса не было видно.
Его закрывала ёлка.
Как она узнала, где он работает, как переместилась из Одинцово в Бибирево, Гаврилов не смог объяснить никаким Меркурием. Но зато он понял, зачем. Чтобы видеть его подольше, через окно. Вывод напрашивался сам собой.
Ёлка в него втюрилась.
Это было хоть и приятно, но уже слишком. Теребя вельвет куртки, Гаврилов подошёл к дереву.
- Привет.
Бабочки покрыли Гаврилова с ног до головы.
- Слууууушай. Мне, правда, очень нравится, что мы с тобой… это… ну дружим вроде… Но…
- Девочки, идите сюда! Тут наш Гаврила с ёлкой балакает! – Заорала Большакова, незаконно курящая в открытое окно. – Гаврилов! Как подружку зовут?
Из окна вылетел девичий смех. Гаврилов смутился.
- Ничего я не балакаю… - Буркнул он, отойдя от ёлки. – Тоже мне выдумали. Какая она мне подруга?! Это ж… это ж обычное тупое дерево!
Бабочки исчезли. Покрасневший Гаврилов юркнул в здание и поднялся на второй этаж. Мельком глянул в окно – ёлки не было.
Не оказалось её и вечером у подъезда дома. И наутро тоже. И на следующий день. И на следующий. И всю неделю. И вторую. И третью…
…Сначала Гаврилов пытался делать вид, что с ним ничего такого не происходило. Это хорошо сработало бы, если бы рядом с ним кто-то был. Но никого подле Гаврилова не находилось, а пытаться делать вид перед собой оказалось намного труднее. Весёлые компании перестали веселить. Верная Кэтрин, даже раздевшись до Сельмы, перестала выжигать одиночество. И, хоть Гаврилов продолжал давать кассирам без сдачи и придерживать дверь для мамаш с колясками, он всё равно чувствовал себя свиньёй. Одинокой, никому не нужной свиньёй.
…Однажды утром Гаврилов не пошёл на работу. Вместо этого направился в шашлычный лес. Но не по зову Весёлой компании. Гаврилов твёрдо решил найти и вернуть свою ель.
…Он прошёл такое расстояние, которому бы позавидовал сам Толкиен со своим потухшим Фродо Бэггинсом. Шашлычный лес оказался очень большим и полным опасностей. Гаврилов чуть не сорвался с Картонных гор, еле спасся от хищного голубого рояля на Радужных Болотах и почти умер, подцепив лихорадку Малежика. Но всё тщетно – его ёлки нигде не было. В конце концов Гаврилов заблудился и просто пошёл, куда глаза глядят, положившись на судьбу и спасательные службы МЧС России. И ближе к вечеру, усталый и отчаявшийся, он увидел её.
Вернее, её тень. Гаврилов еле её узнал.
Опавшие иглы желтели у основания похудевшего ствола, липкого от накатившей еловой смолы. Тонкие лысые ветви безвольно повисли, не в силах больше удерживать почерневшие грозди шишек. Ёлка молча высыхала, вырвав корни из кормящей земли. На глазах Гаврилова происходило медленное ёлочное самоубийство. Он медленно подкрался к умирающей.
- Эй… Эээээй… Привет.
Ёлка не шелохнулась. Гаврилов осторожно дотронулся до её лапки, провел ладонью по огрубевшей коре ствола.
- Ты… ты прости меня, ладно? Втрескалась в мудака… Ты не тупое дерево. Да-да, я так сказал. Но я так не считаю. Я тебя подвёл. Но я не хочу этим сказать, что я тебя недостоин, найди другого, бла-бла-бла. Я достоин. Я обещаю перестать быть мудаком. Я обещаю говорить с тобой. Слушать тебя и слышать тебя. Никого, кроме тебя. А ты обещай не умирать. Ладно? Ладно? Я, я принесу тебе воды. Выпей, так легче, по себе знаю. Я сейчас. Я сейчас.
Я где-то видел ведро. Оно дырявое, но я рукой дырку закрою и принесу…
Что-то зашуршало на гавриловском плече. Он обернулся. Это была бабочка. Вторая запорхала над его головой. К ней присоединилась третья. Корни дерева один за другим углубились в землю. Из голых ветвей показались салатовые кончики молодых иголок. Ель поверила. Гаврилов обнял её. Она затряслась. Как и Гаврилов.
…Утром Гаврилов открыл дверь подъезда, скрестив пальцы и прошептав «пожалуйста». Ёлка приветственно помахала изумрудной лапой. Гаврилов стал самым счастливым человеком Северного Полушария. Кэтрин Зета молча собрала вещи и съехала к соседу Зданюку.
Взаимное человеко-еловое приветствие продолжалось еще пару-тройку месяцев. Ничто не предвещало беды. Но потом запахло горячим асфальтом.

2.

Гаврилов учуял его ещё в постели. Он не придал этому значения и после утреннего моциону как обычно спустился по лестнице, заранее растопырив пальцы для «помахать». Открыл дверь и… упёрся в забор. За которым кипела работа.
Уютно-заброшенный пустырь закатывали в асфальт. Грязно-жёлтый бульдозер, ощерившийся ковшом, надвигался на ёлку. На его ёлку.
- Э! – Завопил Гаврилов. – Что здесь происходит?!
- Нацпроект! – Гордо ответствовал выросший из свежего асфальта человек в белой каске и зубах.
- Какой нацпроект?!
- Здесь будет торговый центр. Самый большой в Африке.
- Но здесь же не Африка?!
- В этом и изюминка, скажи? – Подмигнул человек в каске и обратился к усатому бульдозеристу. – Вали её, Геша! Хули ты медлишь?
Усатый надавил на педаль. Гаврилов перескочил через забор и метнулся наперерез бульдозеру.
- А ну стоять! – Заорал Гаврилов. – Вон за домом детская площадка! Стройте там свой ТэЦэ, всё равно кроме алкотни на карусельках никто не катается!
Усатый остановил бульдозер и вопросительно посмотрел на Белую Каску.
- На детской площадке нельзя. Там будет дорожная развязка и мирные склады боеприпасов. – Наставительно пропел белозубый.
- Да пофигу мне, что будет и там и здесь! Ёлку валить не дам! Она моя!
- А-а-а-а, понял. – Прищурился человек-каска. – Ты из «этих».
- Каких «этих»?!
- Которые фингалы на себя собирают для «Эха Москвы». Типа активист, да? Говоришь, твоя ёлка? Так мы тебе её ща и отдадим. Вперёд, Геша! Шнеля, шнеля!
Гаврилов прижался к ёлке и отступать не намеревался. Геша кашлянул дымом и продолжил задавать Каске немые вопросы.
- Лаааадно. – Произнёс Каска и свистнул. Рядом с Гавриловым материализовались двое в черных комбинезонах:
- Слышь, покиньте территорию.
- Нет! – Твёрдо ответствовал Гаврилов. Комбинезоны обрадованно размахнулись. Гаврилов зажмурился, мысленно прикидывая размер будущего кредита на реанимацию и длительное восстановление. Что-то подняло Гаврилова в воздух. Но это были не комбинезоны. Раскрыв беззубые ММАшные рты, они наблюдали, как еловые лапы вытянулись, окутали Гаврилова, превратив его в кокон, и оторвали от земли. Ель встала на вырвавшиеся из земли корни и, вооруженная Гавриловым, галопом унеслась в лес. Белая Каска списал увиденное на угарный газ из Гешиного бульдозера, и все ушли пить и воровать щебень.
…Гаврилов нёсся в объятиях ели несколько часов. Иглы кокона не кололи его – у любящих ёлок есть такая особенность: превращать острое в мягкое, чтобы не навредить любимому. Ель остановилась только к полуночи. Вросла корнями в землю, медленно раскрыла лапы, заботливо поставила Гаврилова на планету. От безумной гонки по чаще гавриловский мозжечок отказывался нормально работать. Гаврилова повело, он ухватился руками за что-то очень густое и неимоверно колючее. Это были ветви ели. Огромной старой ели, своими мохнатыми лапами словно поддерживающими ночное небо. Под такой елью маньячный Мороз когда-то превращал красную девицу в синюю, а усталый от битвы витязь пересчитывал тушки печенегов. Короче, сказочная была ель. Старуха нависла над Говриловым, будто изучала его. Гавриловская же ёлка молча росла рядом.
«Охренеть. – Догадался Гаврилов. – Она меня с мамой знакомит!!!».
- Доброй ночи… Ель. – Выдавил Гаврилов.
И мать с дочкой зашумели. Гаврилов не знал елового языка. Но сквозь шорох старых ветвей он вроде как разобрал «Ты в своём уме?!», «Какой-то жулик!» и «Позор, хорошо, отец не дожил, спасибо грозе». Тонкие молодые лапы в ответ верещали что-то вроде «люблю» и «21й век на дворе». Постепенно дочь прекратила огрызаться, и семейная разборка превратилась в долгий материнский монолог, полный угроз и театральных истерик. «Лес не поймёт…», «все ели как ели», «приличия», «бери пример с сестры»… Деревья вокруг зашумели. Гаврилову показалось, что он услышал смешки и перешептывания. По лесу мерзкими змеями расползался слух. И Гаврилова это ужасно взбесило.
- Замолчите!!! – Проорал он.
Лес заткнулся.
- Вы все такие правильные, да?! Растёте тут на умняке, белками обосранные! Что с вами не так?! Какое вы имеете право издеваться над ней?! – Гаврилов указал на свою ёлку. – Она… Вы знаете, что она спасла мне жизнь? Она совершила подвиг! Кто из вас хотя бы раз совершил подвиг? Ради другого? Совершенно другого и даже чужого? Не прося за это ничего? А? Ну так и стойте молча, херачьте свой фотосинтез! А кто ещё чо про неё вякнет – так я одолжу у Зданюка бензопилу! В момент в гарнитур превращу! Это всем понятно?
Лес продолжал затыкаться.
- Пойдём, солнце. – Гаврилов нежно взял ёлочную дочь за лапу. – Найдём нормальный лес или парк, будем махать друг другу сколько влезет.
Ёлка высунула корни и двинулась с любимым лапа об руку. Сзади послышался грохот. Гаврилов обернулся: старая ель вырвала несколько здоровенных корней вместе с камнями и комьями черной земли, обнажив несколько старых сундуков, обитых коваными скобами с ржавыми навесными замками. Это было приданое.
…Через несколько дней мир узнал, что Наполеон не топил награбленное в иле Березины, а закопал клад под маленькой хиленькой ёлочкой. Ещё через пару месяцев Гаврилов получил свои законные 25 процентов.
…С тех пор жизнь Гаврилова изменилась. В семь часов вечера он выходит из головного офиса своей сети «Полиграфия, диджитал, всё для огорода» с видом на Кремлёвскую набережную. Он садится в услужливо поданный «Майбах» и несётся вон из Москвы – к своему поместью на берегу Истры. Там он выходит из машины и машет своей ёлке, которая растёт прямо у дома. А ёлка машет ему в ответ, и количество бабочек при этом с годами только увеличивается. Личный водитель Зданюк вытаскивает из багажника мешки дорогущего жирного чернозёма с каким-то безумным набором питательных минералов – сегодня у ёлки опять будет королевский ужин, а на «после шести» можно и забить. Гаврилов лично высыпает половину своей ёлке. Вторую половину он относит чуть дальше, где растёт старая маман, от корней до верхушки увешанная скворечниками и кормушками – птицы хоть как-то заменяют ей внуков и получают от старухи всю нерастраченную за столетия любовь. Тёща ворчит, но Гаврилов, научившись еловому, уже хорошо её понимает.
- Зинаида Ильинична! – Умоляет он. – Ну пожалуйста, будьте терпимей! Я не пересажу от вас яблони, и не надо на меня давить! Почему бы вам просто не жить с ними мирно?!... Ну конечно, да, я всегда у вас плохой. Приятного аппетита.
Махровая хвойная шовинистка считает лиственные недодеревьями, понароставшими в многострадальной русской земле.
Жители элитного посёлка разделились на два лагеря. Одни считают Гаврилова геем, другие – педиком. Но не построена еще колокольня такой высоты, с которой Гаврилову плевать на их мнение. После ужина он садится на плетёное кресло под своей ёлкой, и она кладёт ему на плечи свои изумрудные лапы. Вместе они листают каталог ужасно дорогих ёлочных игрушек – маме на днях стукнет 210, и надо успеть с заказом. Они тихо спорят, потому что у дерева и человека абсолютно разные вкусы. И иногда прислушиваются к треску старых ветвей – маман опять сцепилась с грушей на ровном месте…
…А наивный подлог купидона Шепелева всё же раскрыла итоговая небесная проверка. Но он отделался лёгким испугом. Официально стрелу всё-таки списали. На хорошее дело.

(с)Кирилл Ситников






БОЛАЙНВИЛЛЬ
 

Алекс тихо открыла дверь комнаты, выглянула в коридор. Повертела головой, осматриваясь, выясняя, что изменилось за прошедшую ночь. Шагнула за порог и остановилась на месте, услышав разговор с первого этажа.

— Льюис, не надо. Пусть она отдохнет. Ты же знаешь, в последнее время на нее столько всего навалилось.
Алекс нахмурилась.

Никакого Льюиса она не помнила. Ну разве что мистер Пиртон, который вел факультатив по сценической речи. Но мать не стала бы говорить с ним таким голосом. И, что было самым главным, мистер Пиртон не мог — вообще никак, совсем не мог, — оказаться у них дома в половину седьмого утра.

Алекс вернулась в комнату, тихо прикрыла за собой дверь. Даже подперла ее спиной, усевшись на пол. Что-то пошло не так. Что-то снова пошло не так.

Алекс вообще не помнила, был ли хоть один раз, хотя бы самый крошечный разик, когда результат был таким, какой она хотела. Может, надо было желать как-то иначе? Как-то точнее? Прописывать все множество вероятностей, учитывая даже самые нелепые и невозможные? Или, может, все дело было в этом чертовом городке? Это ведь здесь все началось, в этом крохотном, забытом всеми на свете Болайнвилле, который сейчас было не отыскать на картах штата!

“Был ли он там, когда мы сюда переехали?” Это здесь ее желания вдруг стали сбываться.
“В первый же день? Или все началось с той автобусной аварии?”

Алекс закрыла глаза, уперлась в дверь затылком. Она не хотела, чтобы все получилось вот так. Чтобы люди умирали или исчезали так, что от них не оставалось ни фотографии, ни газетной заметки, ни даже воспоминаний.
“Словно их никогда и не было вовсе.”

Ей просто не нравилась эта никудышная школа в этом захудалом городке. И этот мерзкий дождь, который шел, кажется, каждый чертов день, и разве что по ночам ничего не стучало в окно и по крыше. Но самым отвратительным было то, что она никак не могла найти Кеньяду. Сначала ей говорили, что та заболела, а потом стали делать вид, что вообще не понимают, кто это такая, словно никогда и не знали художницу с таким именем.
“Как будто оно такое же обычное, как какая-нибудь Джейн!”

Алекс тихо стукнулась затылком по двери. Потом еще раз. И еще.
На первом этаже такое точно не услышать — если только не подняться и не подслушивать у двери. Раньше мать никогда себе такого не позволяла, но, кто знает, какая она теперь, когда в половину седьмого утра в их доме есть какой-то Льюис.

Алекс резко открыла глаза, проморгалась. Рывком поднялась с пола, бросилась к окну. На улице шел дождь. Как и вчера вечером. Как и вчера утром. Как и, кажется, чертову вечность.

За окном был серый осенний Болайнвилль. Пустая улица с грязно-желтыми пятнами фонарного света. У поворота, из-за которого через час появится школьный автобус, неровно подмигивала мутно-красная вывеска небольшой кофейни. “У Льюиса”, кажется. Загорались бледные блямбы света в окнах домов через дорогу.
Что же, хотя бы это не изменилось.

— Алекс! — голос матери послышался с лестницы. — Милая, пора просыпаться!
Нет, нет, нет!
Алекс обернулась к двери.

Раньше — еще вчера — мать поднималась медленно. Неспешно шагала по коридору. Трижды стучала в дверь, затем шла в свою спальню одеваться. И только потом, через десять минут, заглядывала в ее комнату.
Алекс опустилась на кровать.

Вот бы она научилась не загадывать желания — может, тогда мир перестал бы меняться? Или, что еще лучше, научилась делать это так, чтобы они исполнялись правильно, а не как тогда с автобусом.
Тук. Тук. Тук.

— Милая, Льюис приготовил твои любимые блинчики.
Алекс передернула плечами, накрыла колени ладонями.
Блинчики она никогда не любила. Уж лучше не завтракать вообще, чем есть эти толстые куски жареного теста, политые кленовым сиропом или медом — будто сладость могла заглушить их отвратительный вкус.

— Ненавижу их, — тихо проворчала она, когда шаги матери затихли в коридоре. — И Льюиса тоже. Не хочу, чтобы он был.
Алекс громко вздохнула.
Может, все настолько просто? Может, хватит одного желания, чтобы все наладилось? Ну, или двух, чтобы уж наверняка?
Алекс вытерла вспотевшие ладони о край одеяла. Кивнула.

— Хочу, чтобы не было никакого Льюиса, — прошептала она. И тут же торопливо продолжила: — И чтобы все было как прежде.
Алекс прислушалась.
За окном по прежнему шел дождь, с дороги просигналила кому-то машина, где-то в доме загудел не то фен, не то пылесос.

— Хочу, чтобы не было никакого Льюиса, — уже громче повторила она, начиная раскачиваться на кровати. — И чтобы все было как прежде. Хочу, чтобы не было никакого Льюиса и чтобы все было как прежде!

Где-то в доме что-то скрипнуло. С улицы донесся скрежет металла, будто кто-то врезался в мусорный бак или почтовый ящик.
Алекс закрыла уши ладонями, стала раскачиваться все сильнее. Зажмурилась до боли в висках. Закричала уже в полный голос.

— Хочу, чтобы не было никакого Льюиса и чтобы все было как прежде!
Когда дыхания стало не хватать на то, чтобы произносить слова, она просто зажмурилась еще крепче, так что закружилась голова, и уткнулась лбом в колени.

А потом закричала так громко, как только могла.

* * *
Когда Алекс открыла глаза, дождь будто прекратился. Капли и мокрые листья еще шлепались об оконное стекло, но уже не так часто — и не так сильно — как в половину седьмого утра.

Дома было тихо. Не то фен, не то пылесос больше не гудел. Шагов матери тоже не было слышно, словно та не обратила внимания на крик дочери.
“Или уже вызвала сюда копов, пожарных, неотложку и тех ребят, которые скрутят любого психа, а сама ждет на улице.”

Алекс вздохнула, поднялась с кровати. Вышла в коридор. Ковра на полу не было. Столика с нелепым фикусом и пузатой вазой с цветными стеклянными шариками — тоже. Темные лакированные половицы скрипели так громко, будто должны были вот-вот проломиться.

Алекс спустилась на первый этаж, заглянула в кухню. На пыльном столе красовалась початая коробка кукурузных хлопьев. В раковине виднелась гора грязной посуды. Ни следа матери или Льюиса. Ни даже этих чертовых блинчиков, которые она никогда не любила.

Алекс накинула поношенную куртку — сине-черную, с облупившейся краской на больших кнопках. Вышла на улицу.

Дождь больше походил на противный липкий туман, прозрачный и мерзко-холодный. Улица была пуста. Свет в домах через дорогу не горел — темные окна казались грязными и едва ли не заросшими паутиной.

Алекс передернула плечами. Пнула лежащий на покосившемся крыльце камешек. Тот полетел вниз, плюхнулся на поросшую травой дорожку.

Стоявший на тротуаре внедорожник — снесший мусорный бак и почтовый ящик внедорожник — больше напоминал грязно-красный кусок железа. Стекол не было. Металлические ободы, на которые когда-то крепились колеса, проржавели и наполовину утонули в земле. Алекс запахнула куртку на груди, спрятала руки в карманы.
— Бордер стрит, 17.

Они заселились в этот дом полгода назад, когда только приехали в Болайнвилль. Здесь же она засыпала вчера и проснулась сегодня.
Алекс обернулась на дом. Сильнее втянула голову в плечи. Вздохнула. Отшатнулась на шаг, уперлась спиной в остов внедорожника, когда ей показалось, будто в единственном чистом окне — в ее комнате — мелькнула какая-то тень. Показалось. Не иначе.

Алекс зашагала к кофейне, то и дело оглядываясь по сторонам: на слишком тихие дома, на покосившиеся почтовые ящики, на брошенные на подъездных дорожках машины. Но все чаще — за спину.

Как будто бы за ней мог идти кто-то, кто ступал по мокрому асфальту слишком тихо, чтобы услышать его шаги.
Кто-то невидимый.

* * *
Вывески у кофейни не было. Ни деревянной доски со смешной пузатой чашкой, ни мигающих лампочек, по которым в темноте легко читалось “У Льюиса”.
— Не было никакого Льюиса.

Алекс остановилась перед большими окнами, — оконными проемами, — накинула капюшон. Развернулась, сделала пару шагов дальше по дороге и замерла, заметив что-то странное на небольшой парковке со слишком яркой — слишком свежей — желтой разделительной полосой. Посмотрела на перепачканный краской рукав куртки.
Шагнула ближе.

С двадцати шагов она разглядела самые обычные спортивные ботинки. С десяти — странное темное пятно в луже, в которой они стояли. С пяти…

— Кеньяда?
Именно такой она ее и помнила по фотографиям — смешная худая девчонка в кепке и мешковатой куртке, которую та таскала даже летом. С рюкзаком за плечами, из которого всегда торчали кисточки и свернутые в трубку альбомные листы.

— Кеньяда?
Отражение в луже дрогнуло. Алекс затрясла головой, опустилась на колени. Провела над ботинками ладонью — ничего, воздух и воздух. Отражение в луже наклонилось, село на корточки. По воде пошла рябь, будто кто-то кинул камешек или дунул на нее.
Или из нее.

Алекс коснулась лужи кончиками пальцев. Ничего, просто вода и вода. Холодная, как и положено после осеннего дождя. Алекс плюхнулась на задницу. Снова затрясла головой.
— Нет. Этого не может быть. Такого не бывает, ни в жизни, ни в мире. Не. Бывает.

На поверхности лужи появились крохотные пузырьки. Алекс закрыла глаза.

Когда-то будто бы давно в каком-то другом — в этом? — мире у нее были любимые родители, морская свинка и ненавистная школа в не менее ненавистном Болайнвилле. А сейчас — только она сама и, кажется, совершенно пустой — мертвый — городок. Ее собственный мир.
Она не хотела, чтобы все вот так… закончилось? Началось? Стало? Было?

Алекс рассмеялась. Расхохоталась во весь голос.

Кто-то плеснул ей водой в лицо.

Кто-то из лужи.

Кто-то, держащий в руках лист бумаги и толстый маркер.

Алекс замерла. Моргнула. И вскочила на ноги. Шагнула в самый центр лужи, подпрыгнула и приземлилась точно в нее же. Снова. И снова.

Грязные брызги летели во все стороны. Хохотали. И в каждой капле отражалась худая девушка в кепке и мешковатой куртке.

Алекс закрыла уши ладонями. Зажмурилась. И закричала.

Val Tkachenko




ДЕВУШКА И ГОПНИКИ


— Здравствуйте, девушка, познакомимся, пообщаемся-прогуляемся?
— Здравствуйте. Ну, если ответите на три моих вопроса, идет?
— Да легко, спрашивайте!
— Что такое экстерриториальность? Кто такие малые голландцы? Что такое горизонт событий?
— Че? Типа, тест на интеллект, прикинь, Серый! Короче, первое — дипломатический термин, что-то вроде дипломатической неприкосновенности, но не для лиц, а для территорий, объектов разных, машин, формально, например, автомобиль посла считается территрией другого государства, ну, там, досматривать нельзя, проникать и прочее. То же со зданием посольства, типа того. Малые голландцы —это семнадцатый век, пейзажики, портреты на темном фоне, реализм, естественно. Малые — ну, типа, на фоне Рембрандов всяких они бледновато выглядят, но вообще на уровне.

— Димон, ну они для квадрата рисовали, чтоб дыру в обоях заделывать, утилитарное искусство. Чисто деловые заказывали, ширпотреб всякий, ботва в общем, вот и "малые".

— Ты не попутал ничего? Ты, бля, изобрази сначала хоть стакан, потом про утилитарное искусство перетрем. Погнал, братан, в натуре ты.

— Слыш, ты обострить решил что-ли? Ты не обостряй…

— Извините, я…

— Ой, девушка, извиняемся, извиняемся, это, да, ну вот, гравитационный радиус, ну я не в теме за астрофизику особенно там, можно я счас один звоночек сделаю Сиплому, кой-чего уточню? Что вы смеетесь, ну я представление имею, не совсем темный, ну типа термин уточнить, а то сформулирую не так, а с меня потом ваши старшие спросят?

— …

— Але, Сиплый! А кто это? Марь Семенна здрассте, а Олежа дома? Спит? Ой, а сильно спит? Ага, понял, только лег. Не шумел? Марь Семенна, такой вопрос, вы извините, я Сиплого, извините, хотел Олега спросить, может вы знаете? Ага, вы там не слыхали случайно, по излучению Хокинга никак теоретически/экспериментально, пока нет подтверждений? Ага, ага, я-я-ясненько, ну ладно спасибо. А? Да мы только пиво, Марь Семенна, вы же нас знаете. Не-е, не будем!

— В общем, горизонт событий — это офигенно сложно, если в общем рассказывать, врать не буду, ну чисто для сколлапсировавшего объекта — гравитация настолько сильная на конкретном, типа, расстоянии, что никакая информация от объекта на волю уже не поступает, все в него валится, из него — ничего. Кванты света и прочяя электромагнитноволновая шняга — не излучается.

— Пожизняк, особый режим, бля . И только к воротам подошел — ВОХРА выбегает и беспредельно затаскивет на нары и все, до конца там паришься.

— Типа да, как Серый говорит. Вот, ворота и запретка — это и есть горизонт событий, и не писем наружу, ни газет — все кум под себя подмял. Но, есть такая штука — излучение Хокинга, ну это все словеса без обосновы . За запреткой, типа из ничего, из вакуума внутри зоны вдруг рождаются пара — "мент-пацан", но из-за туннельного эффекта, типа пацан за забор попадает на свободный воздух, а мент в зоне остается, ха-ха. Квантовая лабуда эта, не верю я в нее до конца. Осознать трудно. Но если правда это, да и по всем законам — не бывает беспросветки, воля всегда светит пацану — то никаких горизонтов событий нет физически, коллапсар излучает все же доляну малую. Ну вот, типа все. Ну я слабо секу в теме, я обозначил сразу.

— Меня Лена зовут. А вас, Дмитрий и Сергей? Это "Жигулевское" у вас? Можно я глотну?

(с)ынэта




СКАЗКА НА НОЧЬ


Существование этого канала не мог объяснить никто. Он проработал год, после чего закрылся без всяких видимых на то причин. Канал «Вечерний» арендовывал двадцать минут эфира у своего государственного коллеги и каждый день в 22:10, без всякой рекламы, начинал вещание. Когда он исчез, в сеть неожиданно посыпались жалобы и мольбы от сотен зрителей вернуть его. «Вечерний» произвёл настоящий фурор в истории телевещание, и это было ещё страннее оттого, что канал ни разу за год не менял свою программу.

«Вечерний» рассказывал сказку. Одну и ту же сказку триста шестьдесят пять раз подряд.

В первый раз, увидев вместо привычных боевиков и триллеров пастельный логотип «В», зрители испытали лишь недоумение. Потом на экране появилась ведущая. Её нежная фигура в простом, будто даже домашнем платье вызвала ещё больше удивления. Девушка была не столько красива, сколько мила. От неё веяло спокойствием и странной, доброй силой, которой не достичь ни правителям, ни военным, ни богачам. Казалось, её мягкие, тонкие руки способны обогреть зрителей и укрыть от любых невзгод. Улыбаясь глазами так искренне, как не все умеют улыбаться губами, она начала:

— Это случилось давным-давно, когда на месте наших городов ещё росли непроходимые леса...

И взрослые скоро поняли, что не могут отлипнуть от экрана.

Сказка была чудесная и, что интересно, каждый полюбил её за своё. Кому-то нравилось торжество добра и любви, кому-то — приключения героев. Одни обращали внимание на то, что девичий голос звучал как песня, другие — на сюжет, увлекающий с первых событий. Как бы то ни было, на второй день ещё больше людей включили телевизор в 22:10 — и, услышав знакомую историю, удивились в третий раз.

В интернете разгорелись споры. «Вечерний» не давал публике никаких пояснений. У них не было ни сайта, ни странички в соцсети. Люди один за другим строили теории насчёт целей канала, искали в словах ведущей секретное послание, даже ругались. Третьего вещания ждали с ещё большим любопытством — всем хотелось чего-то новенького. Телеманы привыкли к постоянному обновлению, словно жизнь была бурной рекой, уносящей старое, чтобы заменить на что-то иное. Больше новинок, меньше старья — так видели они телевидение. Но сказка повторилась и на третий вечер, и на пятый, и на двадцатый.

Сначала интерес к «Вечернему» упал. Люди злились из-за того, что не могли понять его замысла. Будто бойкотируя канал, многие перестали включать телевизор по ночам. Но притяжение было непреодолимо — после насыщенного дня, опускаясь устало за кухонный стол, люди тянулись к телевизору. Всё чаще от новостей и пошлых шоу они уходили к «Вечернему». Неведомая девушка так же рассказывала историю — и её размеренная речь всё чаще вызывала задумчивую улыбку у зрителей.

Спустя пару месяцев неизвестный провёл опрос в соцсети. Выяснилось, что людям не только не надоела повторяющаяся история — многие стали видеть в ней отдушину для души. Она вдохновляла и успокаивала, рассеивая раздражение дня. Хоть часть людей и назвала программу «Вечернего» вздором, другая, большая часть, признала, что уже не может обойтись без неё вечером. В сети хранились записи сказки, её перечитка другими людьми, её письменный вариант, и всё же люди садились за экран. Ничто не объясняло и не заменяло магического эффекта истории. Она влюбляла в себя людей и едва ли не обгоняла основной канал по числу просмотров.

За всё время работы «Вечерний» ни разу не запускал рекламу. Когда он исчез из эфира, столь же внезапно, как и появился, по нему затосковали. Многие прикипели к ведущей, её мягкому голосу, знакомому наизусть рассказу. С исчезновением канала будто оборвалось что-то важное, нужное, разом кидая людей в их серьёзность и бытовуху.

«Давным-давно, когда люди ещё не знали горестей…»

Я присутствовал на совещании после закрытия проекта. Аристарх Всеволодович, глава нашей экспериментальной группки, задумчиво поглаживал седые бакенбарды.

— Можно сказать, что гипотеза была успешно подтверждена, — довольно произнёс он.

Лада, ведущая и воспитательница, согласно кивнула. Даже это у неё вышло мягко и заботливо, словно она укладывала детей спать. Я вспомнил речь Аристарха Всеволодовича, светилы психологии, перед запуском передачи.

«Вы когда-нибудь замечали, что дети просят повторить любимую сказку раз за разом? Их не останавливает то, что они её уже превосходно знают, им не хочется чего-то нового — дети желают повторения того, что им понравилось и что их трогает. Такая же тяга к знакомому есть у взрослых. Нам приятно слышать в неожиданном месте песню молодости, мы больше доверяем старым производителям, ходим в одни и те же кафе, не любим, когда меняют дизайн интернет-ресурсов. Человек стремится, чтобы что-то в его жизни оставалось стабильным. В этом плане сказки — явление уникальное. Они стабильная любовь и нежность родителей, убаюкивающие ребёнка в окончание каждого дня. Мы с коллегами осмелились предположить, что психология взрослого несильно отличается от детской, и выбрали сказки как способ это доказать. Совместно с филологами, лингвистами и воспитателями мы создали рассказ, который будет сообщать людям ощущение уюта и защищённости, апеллируя к детским ассоциациям. Представляю вам окончательную версию...»

Тогда мне казалось, что это глупая затея, но реализация оказалась интереснее профессорской лекции. Команда подошла к написанию сказки с любовью и энтузиазмом, а Лада так читала её, словно по ту сторону экрана сидела её младшая группа. Это оказался проект от души к душам — и, может, поэтому он выжил.

— Наше исследование ляжет в основу обширного трактата, — начал было Аристарх Всеволодович, когда я поднялся.

Все лица устремились ко мне. Я слышал их молчаливые слова, видел во взглядах, что для них «Вечерний» тоже стал больше чем социологическим экспериментом. Я даже знал, что часть из них сами включали телевизор в заветное время... Кашлянув, я решительно произнёс:

— Аристарх Всеволодович, разрешите вернуть канал в эфир? Для нас с вами это, может, и наука, а для людей всё же отдушина.

Учёный удивлённо взглянул на меня. Он не понимал. Столько лет работая с человеческими чувствами и переживаниями, он будто начисто разучился видеть в людях людей. Но моя группа поддержки не подвела. Операторы, воспитатели и филологи — все наперебой заговорили:

— Оставьте её! Оставьте сказку на ночь!

Аристарх Всеволодович скептически оглядел нас. Он не понимал этого порыва. Но мы так молили, что старый учёный махнул узловатой ладонью.

— Бог с вами. Но трактат всё равно будет!

И кусочек детства вернулся в эфир следующим же вечером.

© Алёна Лайкова

СИЖУ Я ДОМА.


Звонок в дверь. Открываю – стоит тётка. Баба как баба, ничем не лучше меня и почти того же возраста. Говорит мне:
- Здравствуйте, можно нам с вами поговорить о Вове? Так получилось, что я любовница вашего мужа.
Нормально вечерок начался. Но знаете, если человек со мной вежливо, то и я буду вежлива до последнего патрона, пока кого-нибудь из нас инфаркт не накроет.
- Заходите, раз так, - говорю. – Обсудим нашего Вову.
- Очень приятно, что с черпаком на меня не бросаетесь, - говорит гостья. – Я плохо переношу удары черпаком. Правильно мне сказали, что вы культурная и обходительная дама!
- Я тоже про вас наслышана, - говорю. – Погодите, дайте вспомнить… Вам тридцать семь лет, мать-одиночка, образование средне-специальное...
- Уже высшее! – скромно говорит гостья. – Заочку окончила.
- Если не ошибаюсь… вы Александра Викторовна? – говорю я и чайник ставлю.
- Да, - говорит любовница мужа. – А вы – Александра Юрьевна? Мы с вами тёзки.
- Вот и я думаю, - говорю я. – Зачем Вовке и жена и любовница с одним именем? Это узость мужского мышления или верность традиции?
- Думаю, всё гораздо проще, - говорит Александра-2. – Чтоб никого из нас в койке чужим именем случайно не назвать. Вова же умный.
- Ужасно умный! – говорю я. – И фантазия у него – дай Бог каждому, особенно если учесть, что нашу дочь тоже Сашкой зовут.
- Моего сына тоже Сашей звать, - говорит любовница. – Кстати, от вашего Вовы.
- Я в курсе, - говорю я. – Слухами земля полнится. Молодец Вовка, вообще на именах не заморачивается. Ладно, садитесь чай пить. Вижу, вы тортик принесли?
- Да, - говорит любовница. – Не бойтесь, не отравленный. Мы же не соперницы, а сёстры по несчастью. Я интеллигентная женщина, зачем мне вас травить?
- В «Пятёрочке» тортик брали? – спрашиваю я.
- Да, в ней, на углу.
- Торты из «Пятёрочки» и травить не надо. Они уже... Сахару вам сколько?
Сели, пьём чай с Вовкиной любовницей. Я говорю:
- Ну, рассказывайте, тёзка, что вас ко мне привело?
- Так что? – говорит любовница Александра-2. – Я человек практичный, но не скандальный. Надо с Вовой что-то делать. Чем вы его вчера наджабили?
- Вчера мы с ним мебель в детской двигали, - говорю. – Разве нельзя?
- Не бережёте вы мужика! – укоряет Александра-2. – Он мне сегодня после работы обещал заскочить и гарнитур кухонный повесить. И что? Заскочил, сдулся и лежит пластом - ни украсть, ни покараулить. Феналгоном ему поясницу натёрла, а работник из него ни в Парагвай, ни в Красную Армию.
- Сочувствую, - говорю я. – Почём гарнитур-то брали?
- Восемнадцать, - говорит Александра-2. – И цвет хороший, под кафель как раз. Так что с Вовкой-то решим?
- Ну, пусть ночует у вас, - говорю. – На фиг он мне сегодня без спины нужен?
- Я не про сегодня, - говорит Александра. – Дальше надо смотреть. У меня ребёнок папу почти не видит. К тому же огороды скоро, да ещё кухню ремонтировать наметила…
- Заканчивайте мысль, - говорю. – Раз начали.
- В общем, у меня деловое предложение, - говорит Александра-2. - Давайте уже Вовку как-то распределять между собой?
- Ага? – говорю я. – Типа акционерного общества на паях? Учредим ОАО «Муж Вова»?
- Да хотя бы и так! – говорит Александра-2. – Знаете, как-то несправедливо, что пять с половиной дней в неделю он у вас, а у меня – только полтора! Уделите мне ещё пару деньков, будьте любезны! У меня грядок три сотки, я опять всё лето одна копайся? Вова же не успеет прийти, как первым делом салатика просит!
- С морской капустой ему делаете? – спрашиваю. – А сырный с чесноком?
- Чего не умею – того не умею, - говорит Александра-2. – Вовка уже намекал, что ваши салаты интереснее. Не поделитесь рецептиком?
- Зато вы его фаршированной курицей кормите, - говорю. – Он мужикам во дворе хвастался. Давайте баш на баш?
Обменялись рецептами салатов и курицы, разлили по второй чашке.
- На целого Вовку я не претендую, - говорит Александра-2. – Но немного надо. Хочется иногда, чтоб какой-то поросёнок оставил носки на подушке и покурил у меня на балконе – сразу есть повод поорать и развеяться. Давайте как-то Вовку раскидаем?
- Как у охранников на рынке? – говорю. – Смены «два через два»?
- Например, в среду и субботу он мне не нужен, - говорит любовница. - Но на четверг-пятницу я бы с радостью взяла. Мы там на встречу одноклассников собираемся, если приду без пары - опять старой девой задразнят, надоело…
- Согласна, - говорю. – До субботы вам его уступлю. Только на встрече жирного много за столом не давайте, и чтоб закусывал хорошо. А как быть с Вовкиной зарплатой?
- Денег мне от него не надо, я себя и ребёнка сама обеспечу! – говорит Александра-2. – Ну, если нашему Сашке шмотку купит или куда сводит в
каникулы – пускай. Мой сын не чужой вам всё-таки.
Набросали с любовницей график Вовкиного дежурства по семьям.
Прописали, что при передаче мужа из рук в руки он должен быть побрит, накормлен, выглажен и аккуратен, без видимых дефектов и в целых носках.
Ах, ну да! Включили пункт, что ОАО «Муж Вова» должен быть не взвинчен скандалами и морально готов к продолжению трёхсторонних семейных отношений. Сыт, доволен, а также физически удовлетворён (по возможности).
- Насчёт физического… стесняюсь спросить, - говорит Александра-2. – Если у меня того… дамское недомогание случится? Или у вас?
- Справок давать не надо, поверю на слово, - говорю я. - Главное – поставьте меня в известность, подстрахую, если что. Хотя, насколько я знаю мужа, когда он сыт и держит в руке пульт, то для женщин опасности не представляет.
- Это да, - сказала Александра-2 довольно грустно. – Первый год ОАО «Чужой муж Вова» гнало ночной план с опережением. На второй - уже с ленцой и отставанием от графика, а уж теперь... мало того что неделями задерживает, так всего по 30-40% на руки выдаёт. На дворе май, а он мне ещё за апрель полный расчёт по интиму не сделал! Но вскопать огород или сходить со мной на встречу одноклассников Вова вполне пригоден.
Мы доели торт из «Пятёрочки» и подписали договор. Разделили копии и пожали друг другу руки.
- Спасибо! – с чувством сказала моя бывшая тайная напарница. –
Спасибо, что с порога не наорали и не огрели утюгом. Вы мудрая и цивилизованная леди, Александра Юрьевна! Пойду Вовку обрадую. Он устал врать нам обеим.
Закрыв за гостьей, я положила договор в папку. Там у меня лежит ещё один проект договора. Мой давний друг Борис Сергеевич, влюблённый в меня со школы, настойчиво просится исполнять супружеские обязанности Вовы в его отсутствие.
Этот договор пока не подписан. Я же имею право подумать...!!

Дмитрий Спиридонов




ВОЗВРАЩЕНИЕ | ГЕОРГИЙ ПАНКРАТОВ


Ивану было двадцать два, когда он уехал в столицу.

— Москва, — говорил ему знакомый, человек в чёрной косухе с тяжёлым взглядом, — город, где ты непременно ссучишься.

— Да брось ты, — отмахивался Иван. — Что за дурацкие представления о Москве! Там живут нормальные люди.

— Они просто сами не знают, что ссучились, — печально, но настойчиво продолжал знакомый. — А приедут сюда — так их сразу видно.

Его провожали несколько человек со двора. Иван долго отказывался пить, но в конце концов не выдержал и принял баночку «Ягуара». Ему было страшно ехать в Москву и ещё страшнее — признаться в этом. Ведь никто его там не ждал. А сейчас было страшно возвращаться.

Он прожил в столице три года — и ничего не добился. Кроме того, что не жил с родителями и больше не пил во дворах. Но ему нравилось. Правда, почему, объяснить он не смог бы. Скорее всего, как у многих: просто потому, что жил в Москве.

Городок, куда он вернулся, был «ма-а-а-ленький». Родители жили тоскливой жизнью на окраине, там же, где и прежде. Изредка Иван заезжал к ним. Вот и сейчас — прибыл на вечернем поезде, сразу же с вокзала — и домой. Вечер проведёт с ними, переночует, а следующим днём — домой. Он и билеты взял заранее, зная, что захочется бежать.

Зайдя во двор, подивился, как всё изменилось. «Цивилизация», похоже, докатилась и сюда: аккуратная новая парковка, красивые яркие фонари, высокий забор вокруг детского сада, на детской площадке — новые качели, горка, яркие удобные скамейки.

Не изменилось только одно — компания на скамейках. Вон Серёга, а вон Антоха, ещё несколько парней, про которых сразу и не понять, знакомые или нет — и выглядят будто бы так же: всё те же рваные джинсы, косухи, кожаные чёрные куртки, китайские пуховики. С ними несколько женщин — они полноваты, громко смеются, что-то пьют из маленьких баночек. Их Иван точно раньше не видел — в «то время» девушки были стройнее и красивее.

«Подойти, не подойти», — раздумывал он, приближаясь к подъезду. Вопрос решился сам собой: его заприметили, замахали руками издалека. И понеслось: здорово! ну здорово! как жизнь-то? как дела? ну ни хрена себе!..

Иван пожимал всем руки, здоровался и чувствовал, как в нём пробуждается какое-то тёплое чувство: он в самом деле рад. Ну как же так, ведь мог позвонить, сказать, что приедет, действительно. Чего не стал?

— Давай пивка! — раздался жизнерадостный, подвыпивший уже голос, и Иван вздрогнул, подумал: пивка, ну конечно же, пивка. Дак чё, он с радостью!

— Пацаны, это Ваня. Ваня, это Димон, — ещё кто-то… Иван их не запомнил.

Пацаны приняли гостя хмуро, а узнав, что тот из Москвы — так и вовсе сурово: отошли от него, отодвинулись, в разговоры не вступали, лишь изредка косились.

— Ну чё, где живёшь, чё делаешь? — услышал Иван.

На чьём-то телефоне играла музыка — модный в нынешних дворах дабстеп, для Ивана всегда одинаковый и отвратительный. Он вспомнил, что парни вообще-то рокеры, панки — это и объединяло их когда-то. Но ничего не сказал: ну играет — и пусть играет.

Вокруг бегали дети, подбегали к непрерывно курившим отцам, дёргали за руку.

— Ну ты чё, покорил Москву? — снова чей-то смех на заднем плане, косые взгляды незнакомых парней.

— Да какой покорил? — сплюнул по старой привычке Иван. — Комнату снимаю, рерайтером работаю.

Ему показалось, что на площадке повисла тишина.

— Кем? Чё это за хрень такая?

— Рерайтером, — повторил Иван. — Ну, помнишь, я говорил, что хочу быть журналистом? Когда уезжал.

— Ну да, ты писал чё-то. И как?

— Ну вот так, — пожал плечами Иван. — И сейчас пишу. Рерайтер — это тоже типа журналист. Но только…

Он понял, что вряд ли сумеет объяснить.

— А, херня короче, — подытожил он.

— Не, ну ты уж расскажи, чего ты, — и Иван, терпеливо вздохнув, принялся подбирать слова.

Собственно, подбирать слова — это и была его работа. Иван сидел в небольшом офисе пять через два, снимал комнату. Что-то писал о недвижимости — он работал со словами, но старался не вдумываться в смысл и значение не только слов, но и самой работы. И, с некоторых пор, жизни.

— Ну вот берёшь и переписываешь другими словами, — рассказывал он, перебивая собственные мысли. — Это как изложение в школе…

По правде говоря, Иван не знал, что дальше. Он был в тупике. Более того, даже подозревал, что эта работа глупа и постыдна, и в глубине души был убеждён, что занятие так называемым «рерайтингом» попросту унижает человеческое достоинство. С другой стороны, чем-то же надо заниматься. Тем более в Москве.

Просто чем ещё? Чем? Его новая столичная работа была так же бесперспективна, как и работа грузчика. Но за неё платили больше — примерно раза в три. И, конечно, она приносила меньше напряга. Меньше делаешь и больше получаешь — не об этом ли и он, и пацаны всегда мечтали, когда здесь сидели? Ну, не здесь, а на старых скамейках, которые снесли.

И вот оказалось, что нет.

Вокруг было шумно, но его больше не замечали. Пацаны тёрли о чём-то своём, подвыпившие девушки перешёптывались, дети кидались друг в друга комками земли. Иван наблюдал за всем этим и вспоминал.

Вот Серёга. Они часто пили вдвоём, шатаясь по улице или забившись в квартиру, и слушали «Гражданку». Познакомились на улице, случайно, оба пьяные, оба отчаянные. Иван читал свои стихи, встав на скамейку. Стихи пользовались успехом. Переехав в Москву, он перестал писать их — рифмованные строки раздражали, резали глаз — и сердце — своей бессмысленностью. Особенно собственные, написанные тогда.

А что ещё — тогда? Грохот «Гражданки», исступлённое пение Летова из старых колонок Серёги. Однажды тот жил с женщиной — недолго, как с ним бывало — и эта женщина оставила с ним дочку. С ним и Иваном, стало быть — тот заруливал с пивом ещё поутру.

— Приучайся к хорошей музыке! — орал Серёга, перекрикивая «Здравствуй, чёрный понедельник!» — С детства.

— Это разве музыка? — спросила удивлённая девочка.

Иван запомнил те слова — навсегда. Он любил Летова всей душой, знал наизусть песни, но всегда понимал, не проговаривая для себя, то, что с детской непосредственностью сказала девочка. В нормальном мире, о котором он мечтал и о котором мечтал наверняка и сам Летов, этой музыки просто не могло быть. От острой нехватки того мира, в котором не могло быть Летова и о котором пел сам Летов, и слушали его Иван с Серёгой.

Он ухмыльнулся.

А вот Тоха. Смешно вспоминать — работали вместе в охране. «Дрищеватые», как во дворе говорили парни, охраняли целый парк. Ходили с рациями, как взрослые. Водили друзей, баб, водка лилась рекой… В общем, долго не проработали.

А Юрик! Его почему-то нет.

— Кстати, Юрка-то где? — спросил Ваня. — Чё с ним?

С Юриком они любили гулять ночами. Ничего не было страшно — и в два, и в три часа ночи, и в пять часов утра. Могли «тупить», бродя пустынными улицами, могли сидеть на лавке, скуривая по две пачки, о чём-то споря, рассуждая, доказывая что-то друг другу. Порой доходило до драки. Где они сейчас, те рассуждения? Не осталось даже скамеек, на которых они спорили. Всё обратилось в ничто, стало холодным воздухом с едким запахом сигаретного дыма.

Был ещё Толик. Он выпал из окна — за несколько дней до того, как Иван уехал. Сидел, курил на подоконнике, засмотрелся. Человек был свободен — он и окончил свою короткую жизнь как птица — в полёте. И никогда бы не стал рерайтером. Никогда.

Иван мало с ним общался один на один и никогда не считал своим другом. Однажды с утра они пили пиво с жуткого, недельного похмелья.

— Хочешь чего послушать? — говорил Толик на кухне. У него было несколько дисков — все из серии «Легенды русского рока» или что-то вроде того. Кинчев, Шевчук, «Король и шут»… Ну и так далее. Был и «АукцЫон».

— «АукцЫон» давай, — выбрал Иван.

Было видно, как обламывает Толика с похмелья слушать «АукцЫон». Но он терпел: к нему зашёл друг. Почему он считал его, Ивана, совершенно случайного человека, другом — так и осталось загадкой. Эта загадка сорвалась с ним в пропасть двора, на козырёк над подъездом.

— Я за тебя впишусь, — сказал Толик. — Если надо будет, я всегда за тебя впишусь не раздумывая, Ваня!

А теперь он был рерайтер, этот Ваня.

— Бабки-то есть, рерайтер? — смех Серёги вырвал его из воспоминаний. Из глубины площадки Иван поймал молчаливый, насмешливый взгляд — новой Серёгиной пассии, ничуть не красивой.

Но этот простой вопрос прозвучал совершенно не так, как в то благостное время, когда они наскребали всей своей большой компанией мелочь и были от этого счастливы: жизнь продолжается, живём. Он прозвучал как угроза: мол, за то, что мы вообще тебя сегодня видели, поставь нам хотя бы пива. Типа чтоб не зря.

— Поставлю, парни, — твёрдо сказал Иван, поднимаясь.

Он понял, что даже если выпьет теперь с ними — тошно будет всем. Всех гнетёт его присутствие, да и его гнетёт присутствие здесь. Радость куда-то ушла, воодушевление спало. Глупо, если он останется. Если уйдёт — тоже. Но это будет хотя бы быстро. Он достал пять сотен из кошелька. Для него и сейчас, в Москве, это были нормальные деньги. «Ну и бог с ним», — подумал он.

— Ну, сколько раз ты меня угощал, — произнёс Иван.

Серёга вроде и отошёл, довольно кивнув, но затем вдруг остановился, вернулся к нему — и протянул купюры. У него был такой вид, что Иван просто не смог не взять их, отказаться. Тяжёлый Серёгин взгляд не позволил бы.

— Не надо мне, — сказал Серёга и громко свистнул. — Слышь, братва, пойдём к Витюхе зайдём.

— Так он у Юльки, наверное, — раздались пьяные голоса. Нестройный хор полных девушек уже исполнял какую-то песню. Иван был всем до фонаря.

— Ну так и к ней зайдём, чё мы? У нас же вся ночь впереди! Гуляем!

Иван спрятал пять сотен в карман, коротко попрощался с Серёгой, пошёл к подъезду.

— Бывай, чё, — крикнули ему вдогонку. Рерайтер так и не понял, не разобрал, чей же это был голос — Серёги, с которым он слушал днями напролёт отчаянного Летова, Тохи, с кем куролесил в охране, Юрика — ну так его вроде не было?

Или, может быть, Толика — того, что повторял ему на кухне: «Я впишусь за тебя. Если надо будет, я за тебя впишусь»?

Хотя нет, не его точно.

Не его.

https://vk.com/@russiantrex-vozvraschenie-georgii-pan..




ДЕТИ


Елка с игрушками у нас только за окном. Воткнута прямо в сугроб. Елку принес Иркин папа. Он хотел, чтобы елка стояла у нас в палате, но злая главврачиха не разрешила. Поэтому мы с Иркой и Рамилей сидим на холодном подоконнике и смотрим, как Иркин папа наряжает елку дождем и стеклянными шарами. На улице страшный ветер. Дождь запутывается в ветках, а шарики, рискуя разбиться, звякают друг о друга. Вернее — наверное, звякают: через больничное окно ничего не слышно.

Иркин папа всегда веселый. В первые дни Ирка, как и все мы, часто ревела. А он приезжал каждый вечер и ходил перед нашим окном на руках. У него пальто с короткими рукавами и косматая ушанка из кролика. Когда он показывал Ирке «колесо» и прочие трюки, снег сыпался ему в рукава, кожа между вязаными перчатками и серым пальто быстро краснела от холода. Но он все равно продолжал выделывать номера. Даже когда под окна нашей инфекционки пришли другие родители, ничуть не смутился и смешил нас. А сегодня вот принес нам елку...

Мой папа приходил всего один раз. Я здесь уже почти месяц. Мама теперь тоже долго не придет — ее вчера увезли в другую больницу, с аппендицитом. Но меня еще навещает тетя, а вчера приехала бабушка — папина мама.

Я смотрю на елку в сугробе и думаю про свой новогодний костюм, оставшийся дома. Дом, кстати, тоже видно из нашего окна, и от этого мне еще печальнее: буквально в трехстах метрах от больницы стоит в снегах наша двухэтажка. Мама, наверное, тоже купила елку, и там у нас настоящие мигающие гирлянды. А у Иркиного папы елка вышла бедная, если хотя бы дождь и мишура после бури останутся — и то ладно.

Мама в этом году шила мне костюм Мальвины — распустила блестящую бельевую веревку на нитки и из этих ниток сделала мне парик, нашила их много-много на основу из старой шапки. Вообще-то у Мальвины волосы голубые. А так, в белоснежных кудрях из бельевого шнура я похожа на тетю Олю. Я знала, мама рассердится, если я скажу. Поэтому схитрила: сказала — не надо красить. Я буду не Мальвина, а просто кукла. Вон у моей куклы Вики волосы тоже белые-пребелые... Мне хотелось бы отрастить волосы как у тети Оли. Белые, длинные... Мои волосы тоже светлые, но не белые, а «пшеничные», как говорит бабушка. А теперь еще и острижены под каре: маме надоело заплетать меня по утрам.

Всю стрижку я ревела. Я же всегда хотела быть принцессой. А какие же принцессы без локонов до пояса? Даже когда волосы еще кое-как собирались в короткий хвостик, я распускала банты так, чтобы края лент болтались до попы. Но мама сказала: не можешь сама нормально заплетаться — отрастишь волосы, когда научишься. Мама тоже стрижется коротко. Говорит, так удобно. Почти все замужние женщины коротко подстрижены.

Другое дело — тетя Оля: встряхивнает кукольными волосами. Красиво складывает свои длинные ноги, смотрит по-кошачьи и медленно накручивает прядку на палец.

Папа будет встречать Новый год с тетей Олей. Еще прошлой зимой мы встречали его вместе, в нашем доме, — папа, мама, тетя Оля и дядя Вася, ее муж. Было весело, танцевали, жгли свечи.

А теперь я здесь, потому что у нас в школе эпидемия желтухи. В начале декабря у меня заболело в боку, а на перемене мы подрались с Батеньковым. Он пнул меня в живот. После этого мои глаза стали совсем желтыми. Школьная медичка вызвала «скорую», и меня увезли сюда. Мама прибежала заплаканная, принесла одежду и посуду. Последний раз я видела ее не через окно в приемном покое. Я хотела побежать и обнять ее, но меня не пустили. Так мы и стояли — в двух метрах друг от друга — и глядели через перегородку.

— Это все из-за Батенькова, — всхлипнула я.

— Это все из-за твоего отца, — ответила мама, скорее, медсестре, забиравшей мою одежду, чем мне, — он там развлекается с этой ****ью, а вы с Вовкой с самой осени болеете, то одно, то другое, — и заплакала. Мама теперь часто плачет...

****ь — слово незнакомое. Но я почему-то поняла, что оно нехорошее и оно — про тетю Олю.

***

Вообще-то тетя Оля мне нравится. Она часто смеется. От нее всегда пахнет не кухней, а разными духами. Она шуршит платьями, красит ногти и губы. Мама почему-то никогда не красится.

— Да, конечно, — говорит она Вере Васильевне, нашей соседке, — у нее фигура! А откуда фигура — от природы, что ли? Она просто гимнастику каждый день делает, чтобы не толстеть. Пока я кашу детям варю! Пока я по магазинам за продуктами бегаю! Она же ребенка грудью не кормила. Говорит — обвиснет все, держала его на искусственном. Вот и вырос хилый. А у меня после Вовки — конечно...

У мамы много этих «конечно». И из маминых рассказов выходит, что тетя Оля целыми днями накладывает на лицо маски, вместо того, чтобы солить капусту. Бегает на стадионе и по парикмахерам. А ведь давно уже замужем, ребенку пять лет, а все из себя что-то строит, молодится...

Даже истории о том, как тетя Оля разбивает семьи (мы — четвертая по счету семья! — с особым нажимом на число повторяет мама) отчего-то кажутся мне романтичными. Особенно история о том, как тетю Олю принесли домой с какого-то праздника в одном пиджаке (чужом!) и сапогах. Еще говорят, когда все поехали в тайгу за ягодой, она совершенно голая полезла купаться в ручей. При всех! При всех же!

— Бедный Вася, такой золотой мужчина и столько вытерпел... Да как он вообще простил, — сокрушается Вера Васильевна.

Я слушаю из-за занавески и думаю, что я бы... тоже простила. Ведь непонятно, почему у тети Оли из одежды остались только сапоги и одолженный кем-то пиджак. Может быть, ее одежду смыло водой. И наверное, ей было так холодно в ручье, что она заболела и упала в обморок. Как настоящая принцесса из кино. Упала, разметав свои белоснежные волосы, и какой-то сильный мужчина нес ее по лестнице домой, такую красивую, с запрокинутой головой, беззащитными слабыми руками. За что же тут злиться?

Я слушаю и думаю, что когда вырасту, тоже буду делать гимнастику. И куплю себе красную помаду. И научусь смеяться таким заливистым смехом как тетя Оля. И тогда, когда выйду замуж, мой муж будет меня сильно любить. Ведь красивых и веселых всегда любят. Даже вот папа ее полюбил. А мама говорит — он не любит никого вообще. Только себя — единственного.

***

Еда в больнице несоленая и невкусная. Мы, не морщась, едим только печеную картошку, ее каждое утро выдают на завтрак: в ней калий для печени. От желтых яблок, которые нам по рекомендации врача приносят родственники, уже тошнит. Мы отдаем их Рамиле. Рамиле только шесть. И к ней иногда приходит молоденькая воспитательница из детского дома. Больше — некому. Рамиля вообще-то хорошая, смешная. У нее совсем короткая стрижка. В детдоме всех так стригут. Детдом тоже видно из нашего окна. Там во дворе светится большая елка. Вчера Рамилина воспитательница привела под окно всю группу: девочки в одинаковых клетчатых пальто, а мальчики — в одинаковых серых. Они принесли Рамиле цветные карандаши и раскраски.

Мы красили потом все вместе, втроем: Рамиля не жадная. Она сказала, что в Новый год им всегда делают хорошие подарки. Очень много шоколадных конфет и апельсины. Конфет так много, что их потом ссыпают в наволочку и нянечка выдает из этой наволочки на полдник все каникулы. Но даже если бы Рамиля была сейчас в детдоме, то все равно бы ничего не вышло: нам еще полгода можно будет только карамельки и яблоки. Шоколад и апельсины нельзя — диета.

Вот одна девочка из Иркиной школы не соблюдала диету, и ее через месяц после выписки опять привезли в больницу, на капельницы. Капельниц мы боимся больше всего. И каждый раз, когда врач, доктор Света, приходит на осмотр, послушно подставляем животы и надеемся, что она скажет медсестре:

— Ну вот... теперь можно и парафин.

Парафин — это хорошо. Эта теплая грелка, которую кладут на печень — верный признак выздоровления. Всем делают парафин перед самой выпиской. Но пока ни мне, ни Ирке, ни Рамиле его не приносили.

***

В наших передачах тоже сплошная диета. Но все равно моя мама или Иркин папа стараются, помимо баночек с киселем, положить какой-то сюрприз. И вообще передача — это как посылка по почте. Маленькая радость. Никогда не знаешь, что там — печенье в виде зверюшек или завернутый в фольгу кусочек отварной курицы. А может — письмо от бабушки. Я по ней сильно скучаю.

Рамиле никто не пишет и передачи тоже не носит. Из детдома не считается. Рамиля бы хотела что-то взаправдашнее, домашнее. Я отдала ей свою картонную куклу с бумажными одежками. Мне не жалко.

Рамиля говорит, что ее мама повесилась. Я точно не знаю, как это. Но звучит страшно. Прошлым летом на чердаке соседский пацан повесил за шеи голубей. Они были после этого совсем мертвые, со стеклянными выпученными глазками... Но как человек вешает себя сам — непонятно. Это ведь, наверное, очень больно. И зачем — тоже неясно.

Я рисую себя, Ирку и Рамилю в старом блокноте. Блокнот принесла еще в первые дни мама. На обложке — веселый львенок, прямо как из мультфильма про львенка и черепаху. Львенка давно нарисовал дядя Слава. Он тоже повесился. Я слышала от тети Кати, маминой подруги. Дядя Слава был художником. Он всегда, когда приходил, рисовал в моих блокнотах и один раз рисовал меня саму, для какого-то большого плаката. Мама этим плакатом очень гордилась. Он висел прямо в центре города, на магазине.

Тетя Катя говорила, что дядя Слава ушел в лес и там и висел целых три дня. Мертвый. Один. Но хорошо, что после этого Ленку, дочь тети Кати, в детдом не отдали. А вот Рамилю — отдали. Потому что папы у Рамили тоже нет. Может, он тоже ушел к какой-нибудь красивой тете Оле.

***

Но все-таки мама права: тетя Оля — злая...

Летом соседка Людмила Петровна взяла меня и свою дочку на концерт. Ансамбль выступал на эстраде в парке. Мы сидели почти в самом первом ряду. Вдруг я услышала знакомый голос. И даже не так. Все немногие мужчины, что были на площадке, вдруг стали оборачиваться. Тетя Оля шла между рядов в бело-синем платье. Цокала каблучками. И духи у нее были все те же, я их помню. Так пахла тетя Оля, когда приходила к нам, пока мама была на смене. Тетя Оля читала нам из детской книжки, а потом они с папой запирались в кухне. Тогда тетя Оля была веселая, и мне казалось, что мы с ней друзья. Она даже подарила мне свое зеркальце, то, что с розочкой на крышке.

Но теперь она села за моей спиной, даже не поздоровавшись. Тетя Оля была не одна. С подругой. Какая-то большая некрасивая женщина рядом с ней. На ее фоне тетя Оля казалась совсем королевой.

— Видишь, какая безвкусица? Вылитая Татьяна вырастет. Не знаю, как он прожил с ней столько лет, — я внезапно поняла, что они говорят о моей маме и об отце. А «вылитая Татьяна», то есть мама — это я (хотя вообще-то я на папу больше похожа).

— Девочка, — зонт ткнул меня между лопаток, — девочка, ты глухая? А ну подвинься, нам из-за твоих ужасных бантов плохо видно.

— Оставь ребенка в покое, тварь, — грубо сказала соседка Людмила Петровна. Потом обняла меня своей большой, пухлой рукой, закрыла плащом, как крылом, и мы пересели.

Я почувствовала, что тетя Оля поступает со мной нехорошо. И я не знала, почему ее зеленые как у кошки глаза смотрят теперь на меня с такой ненавистью и презрением. Может, ей и вправду казалось, что я похожа на маму? А мама — это враг. Это первая жена папы.

— Видел бы это твой отец, — с досадой сказала тогда Людмила Петровна.

От этих слов я почему-то залилась краской, ткнулась в плащ Людмилы Петровны и заплакала. Я точно знала, что отец любил тетю Олю, а меня и маму — нет. И если бы он «видел», он, наверное, тоже бы согласился, что я — безвкусица. Может, он поэтому от нас и ушел.

Потом я начала болеть. И вот уже перед самым Новым годом у нас в школе случилась желтуха.

— Тетя Света, а человеку больно умирать?

Доктор Света — самый лучший доктор в больнице. Наш лечащий врач. Она добрая. Она не сильно ругается, даже когда санитарки жалуются на нас за то, что мы всю ночь бесились и стучали в палату мальчишкам. Только глаза у нее по утрам очень усталые. А позавчера были вообще красные — говорят, наверху лежит какой-то «тяжелый» мальчик. Наверное, ей его жалко. Наверное, она из-за него всю ночь не спит.

— Это кто здесь, скажите, умирать собрался? — доктор Света притворно хмурится, укрывает меня одеялом, что-то пишет в своем большом блокноте. — Я вам поумираю. Что еще за приступы ипохондрии?!

— А епахондрия — это что? — спрашиваю я.

— «Епахондрия», это когда почти здоровому человеку в голову лезет ерунда всякая, — доктор Света слегка щелкает меня ручкой по носу и идет к Иркиной кровати.

— А если человек повесится — ему больно? — спрашиваю я вдогонку.

Доктор Света замирает на полпути. Садится на мою кровать, испугано смотрит.

— Девочка, о чем ты?

— Это потому она спрашивает, что у Рамили мама повесилась, — спешит объяснить Ирка. Рамиля согласно и спокойно кивает. Она же давно об этом знает и всем рассказывает. Она привыкла.

А вот доктор Света, похоже, в ужасе. Она растерянно глядит на каждую из нас по очереди и особенно долго — на Рамилю. Рамиля понимает это по-своему. Выпрыгивает из кровати и бежит обниматься. Рамиле хочется обниматься со всеми: она виснет на нянечках и врачах и даже на нас с Иркой. В детдоме у Рамили одна воспитательница, а детей в группе — целых тридцать. На всех объятий у взрослых не хватает...

Так они и стоят — остолбеневшая, с полыхающим лицом доктор Света и стриженая ёршиком Рамилька, прилепившаяся к ее ноге.

— Я... я сейчас… я принесу вам гематогенки, — доктор Света садит Рамилю на кровать и выбегает из палаты.

Я осторожно выглядываю из-за двери и вижу как в коридоре, у стола, над которым большими буквами написано «пост», доктор Света рыдает в объятьях сестры-хозяйки. Сестра, которую мы так боимся, за то, что она грозит принести нам особенно большие шприцы, гладит Свету по голове как маленькую девочку:

— Ну нельзя же так, Светлана Владимировна, ну ведь не первый же год здесь. Так вас на всех не хватит. И мальчик...

— Да, да... мальчик, — доктор Света торопливо хватает со стола какие-то бумаги и бежит наверх.

* * *

Перед самым отбоем снова приходит Иркин папа. Он принес бенгальские огни и танцует под нашим окном.

— Ирка, а почему твоя мама никогда не приходит, — спрашиваю я, — Она тоже — в больнице? Как моя?

— Мама умерла, когда я рожалась, — спокойно говорит Ирка, — я с бабушкой и папой жила. Но бабушка потом тоже умерла.

— Ирка, — в моей голове рождается план, — давай моя мама и твой папа поженятся. Ну, когда моя мама выйдет из больницы. И тогда мы с тобой никогда не расстанемся, мы же теперь подруги. А будем — вообще сестры.

Ирка думает... Мы, и правда, лучшие подруги. Мы уже поменялись стирательными резинками и карандашами. И хотели как в кино разрезать чем-нибудь руки и обменяться кровью, приложив порезы друг к другу. Резать было нечем, поэтому мы придумали в следующий раз, когда нас поведут на анализы, украсть в процедурке специальную бритвочку, которой разбивают ампулы. Наверное, в понедельник получится.

— А мы будем тогда в твою или мою школу ходить? — спрашивает Ирка.

Это сложный вопрос. В моей мне не нравится. Я не очень лажу с одноклассниками. Один Батеньков чего стоит...

— Можем и в твою, — говорю я. — Только если жить будем у нас, до твоей школы далеко.

— Ну, это как родители решат, — отвечает Ирка.

Мы забираемся с ней под одно одеяло. Рамилька младше, и она давно уже спит.

— А Рамилю можно удочерить, — предлагаю я Ирке, — как ты думаешь, твой папа может на это согласиться?

— Папа, наверное, может. Он хороший. Он только готовить не умеет. Только там кашу или яйца, остальное у него так себе получается. Но зато может починить телевизор. Он инженер.

В палату заглядывает санитарка баба Шура. Она — самая старая и самая невредная.

— Ну-ка быстро по своим кроватям, — командует она, и ставит на тумбочку между моей и Иркиной кроватью маленькую искусственную елочку. Мы радостно взвизгиваем. Рамиля продирает сонные глаза. Смотрит непонимающе, потом бежит к нам:

— Елочка! Елочка!

Елочка крохотная. Чуть выше книжки, которую мне вчера принесла бабушка. И игрушки на ней такие же крохотные, вроде — старинные. Никогда таких не видела.

— Только не побейте, — просит баба Шура. — И давайте спать. Сегодня в ночь, что загадаете, утром может исполнится.

Мы послушно залезаем в кровати. Мы уже договорились, что надо загадать, чтобы мы все хоть и поправились, но навсегда остались бы вместе.

Я лежу и думаю, что вот бы, правда, наши с Иркой родители поженились. Все равно у папы теперь тетя Оля. Но с другой стороны, может ведь быть и так, что они, Иркин отец и моя мама, друг другу не понравятся...

Еще я думаю, что когда вырасту, все равно хочу быть немного тетей Олей — красивой, чтобы все в меня влюблялись, но только не буду такой злой...

А если я когда-нибудь женюсь, то на мужчине вроде Иркиного папы. Чтобы тоже с усами. Но это не главное вообще-то. Главное — он веселый. И даже через окно с Иркой играет. Мне папа только пластинки включал.

А вот Рамилька, может, каким-то чудом совсем не вырастет. И мы с этим моим усатым веселым мужем заберем ее тогда к себе. Вместо ребенка. Прекрасное же решение — мама говорит, у нее из-за нас с Вовкой вся фигура испортилась. Меня она вообще три дня рожала и кричала «дайте мне яда!», а папа ушел к тете Оле, с ее красивым ровным животом и высокой грудью... Выходит, от детей, которых так больно рожают, — одни неприятности. Мы могли бы Рамильку удочерить. Вроде и ребенок есть, и рожать не надо. Я разрешу ей отрастить такие же длинные волосы, какие будут у меня к этому времени. И мы обе будем по утрам закручивать их на большие бигуди. И даже свои духи я ей разрешу, если захочет. А духи у меня, конечно же, тоже будут. Как у тети Оли. И много платьев и помады. Я хочу быть принцессой. И Рамилька пусть тоже будет.

* * *

Утром первого января в палату приходит доктор Света. В честь праздника нам раздают гематогенки. Доктор Света быстро заканчивает осмотр и садится на край Рамилиной кровати.

— Рамиля, — говорит она, — у меня хорошая новость. Мы тебя скоро выпишем. Хочешь потом поехать ко мне в гости? Если тебе вдруг понравится, — голос у Светы почему-то странный, — я договорюсь с твоими воспитателями.

— Мне понравится! Мне понравится! — вопит Рамиля и повисает на Свете как бездомный котенок.

Баба Шура с нашим больничным завтраком застыла в дверях. Печеные картошки на подносе в ее руках дрожат и грозят свалиться прямо на пол.

* * *

— Что ты загадала, Рамиля? Мы же договаривались, чтобы все вместе...

Рамиля прячет в подушки хитрую мордашку:

— Ну я же не спица-а-ально, — тянет она и хохочет.

В обед приходит Иркин папа. Он не один. С ним смущенная девушка с толстой черной косой поверх пальто.

Ирка недоверчиво хмурится. Но девушка достает из сумки красивые, с вышитыми снежинками, варежки. Показывает знаками: Это тебе. Тебе связала. Сама. Подарок.

А потом они с Иркиным папой пишут палкой на снегу, прямо как не взрослые: «Лена+Ваня+Ира=семья». «Семья?» — папа ставит вопросительный знак. Ирка хмыкает, пожимает плечами.

Я в растерянности — а как же они теперь поженятся с моей мамой... Но тут Иркин папа встает на одно колено и пантомимой показывает Ирке: я люблю Лену. И тебя тоже люблю. Семья?

— Ирка, соглашайся, — я почему-то говорю шепотом, хотя взрослые за окном все равно нас не услышат, — У тебя будут и папа, и мама. А я к тебе просто в гости приду. Ты же живешь через две улицы.

— А вдруг она будет как злая мачеха, — сердится Ирка.

— Да какая мачеха, — возражаю я. — Посмотри, какая у нее коса. Как у настоящей Василисы из сказки.

Ирка согласно кивает.

Потом ко мне приходит бабушка. В передаче приносят записку: Маму прооперировали сегодня ночью. Но ты не волнуйся, мой ангел. Тебя выпишут на этой неделе, и я сама тебя заберу.

Я смотрю через окно на бабушку. Они с мамой совсем рассорились, когда ушел папа. Я так долго ее не видела. Мама говорила, что бабушка как предательница сидит с Костей — папиным пасынком. А я не могу поверить, что моя бабушка — предательница. Просто папа ей сын. И она любит нас обоих. Папа, наверное, ее попросил.

Снег падает на бабушкин платок и старенькую доху. Доха — такое смешное слово. Только бабушка так называет свое пальто. Мне грустно оттого, что я давно не видела и еще, наверное, долго не увижу маму, из-за ее операции. Но как минимум, целую неделю бабушка будет жить у нас, и никто ничего не скажет по этому поводу... Я же по ней скучала.

Я прижимаю ладошку к холодному стеклу, а бабушка зачем-то снимает на морозе варежку и прижимает свою ладошку тоже, к моей. Могла бы и в варежке...

Я хочу домой. К бабушке, маме и чтобы папа тоже пришел. И чтобы было весело как раньше — папа, мама, тетя Оля и дядя Вася — вся компания. Но я знаю, что так уже не будет... Взрослые почему-то не умеют мириться.

В следующем году мне исполнится целых восемь лет. Вернее — уже в этом. Ведь Новый год наступил сегодня.

© Ольга Скобова





КАКИЕ ЧУДЕСНЫЕ ЛЮДИ В ИНТЕРНЕТЕ


Фёкла выключила компьютер, накинула куртку, вышла из квартиры и чуть не растянулась, споткнувшись об огромный пакет с мусором.
- Чёрт бы побрал этих соседей, - громко выругалась Фёкла. - Что за свиньи?
Дверь пятнадцатой квартиры приоткрылась, и в проёме показалось опухшее лицо соседки.
- Под ноги надо смотреть, кобыла, - язвительно произнесла та.
- Растворись, пропойца, - огрызнулась Фёкла, - пока я твой мешок тебе на голову не надела.
- Хамло! - выкрикнула соседка и немедленно захлопнула дверь.
- Старая дура! - ответила Фёкла, пнула ногой мусорный пакет, повернула ключ в замочной скважине и направилась к лифту.
Лифт благостно распахнул перед ней свои двери. Фёкла собралась, было, зайти внутрь, и тут же передумала: на полу кабины красовалась свежая собачья куча.
- Уроды, блин! - сплюнула Фёкла. - Пристрелить бы этого грёбаного ротвейлера вместе с его хозяином.
- Ты на кого там вякаешь, сявка? - незамедлительно раздался сверху голос хозяина собаки.
- На тебя, придурок, - крикнула Фёкла. - Научи своего идиотского пса гадить на улице.
Хозяин собаки перегнулся через перила и, бросив окурок в лестничный пролёт, поинтересовался:
- А с чего ты взяла, что это моя собака нагадила? Там есть её автограф?
- Больше некому, - ответила Фёкла. - В нашем доме два серуна: ты, да твой шелудивый недоумок.
- Да пошла ты на х..., - гаркнул хозяин собаки.
- Я б сходила, - сказала Фёкла, - да вы, наверное, и там уже кучу навалили.
Выйдя на улицу, Фёкла подошла к своей машине и вздохнула. Спереди, вплотную к её "жигулёнку", была припаркована новенькая красная Тойота, а сзади, так же плотно, его поджимал огромный чёрный джип.
- Ну что за наказание? - произнесла Фёкла, убирая в сумочку ключи и разворачиваясь в сторону автобусной остановки.
В автобусе было душно и тесно. Фёкла с трудом протиснулась в середину салона, заплатила за проезд и полезла в сумочку за книжкой, случайно задев при этом локтем стоявшую рядом светловолосую девушку.
- Извините, - улыбнулась Фёкла девушке.
- Поосторожней, корова, - окрысилась девушка в ответ.
- Переживёшь, чучело, - успокоила её Фёкла. - Не так уж сильно я тебя зацепила.
- Коззза, - произнесла девушка сквозь зубы и демонстративно отвернулась.
Выходя из автобуса, она намеренно наступила Фёкле на ногу, послав ей при этом ехидную презрительную улыбочку.
Доехав до нужной остановки, Фёкла выскочила из душного салона и с наслаждением вдохнула свежий осенний воздух. Неторопливым шагом она прошла несколько метров и открыла дверь с надписью "Стоматология".
- Здравствуйте, - приветливо улыбнулась ей доброжелательная девушка на ресепшене, сверкнув безупречно белыми зубками. - У Вас назначено или Вы хотите записаться к доктору?
- Добрый день, - улыбнулась Фёкла в ответ. - Я записана на пятнадцать часов к Ивановой.
- Мне очень жаль, но доктор Иванова заболела и приёма сегодня не будет, - девушка смотрела на Фёклу с явным сочувствием.
- Как же так? - бессильно опустила руки Фёкла. - У Вас ведь есть мой номер телефона... Почему же Вы меня не предупредили?
- Я уверена, что мы Вам звонили, - ответила девушка.
Фёкла достала из сумочки телефон и начала нервно нажимать на кнопки. Входящих звонков из клиники не было.
- Послушайте, к чему это враньё? - вспылила она. - Вы сорвали мне день, из-за Вас я потеряла время, я приехала сюда из другого района... Почему бы Вам просто не признать свою оплошность и не извиниться передо мной?
Девушка, не переставая сверкать жемчужной улыбкой, пощёлкала компьютерной мышкой и произнесла:
- Я уже извинилась перед Вами по телефону. Вот, у меня всё отмечено...
- Да что за чёрт! - закричала Фёкла и ударила по стойке ладошкой с такой силой, что две старушки, сидящие на диванчике возле окна, подпрыгнули и с испугом уставились на неё.
- Не нервничайте так, - не снимая с лица профессиональную улыбку, сказала девушка. - Я запишу Вас на начало следующей недели.
- Не утруждайте себя, - рявкнула Фёкла. - Я поищу клинику, в которой секретарши не страдают потерей памяти. Благо, конкурентов у вас полно и некоторые из них в рабочее время занимаются делом, а не раскладывают пасьянсы.
Она резко развернулась на каблуках и покинула помещение стремительным шагом, напоследок громко хлопнув дверью.
- Безмозглая тварь, - буркнула она себе под нос, выйдя на улицу.
Белозубая девушка с ресепшена посмотрела на перепуганных старушек и произнесла:
- Теперь все такие нервные...
Старушки согласно закивали головами.
Рассерженная Фёкла направилась в сторону метро.
Народу в вагоне было мало, но свободных мест не оказалось. Возле дверей стояли пожилые женщины с сумками и о чём-то тихонько разговаривали. Мужчины, сидящие на скамейках, старательно изображали крепкий сон.
Фёкла прислонилась спиной к поручню и начала буравить их презрительным взглядом. Парень в потёртых джинсах и кожаной куртке приоткрыл один глаз, посмотрел на Фёклу и задорно ей подмигнул. Фёкла с отвращением отвернулась.
- Вонючие скунсы, - думала она. - Стая мерзких вонючих скунсов, не способных уступить место пожилым женщинам. Надеюсь, где-нибудь сейчас точно так же стоят их матери, сгибаясь под тяжестью сумок и глядя на таких же уродов, притворяющихся спящими.
Возле новенькой красной Tойоты суетилась юная брюнетка.
- Девочка, почём нынче водительские права? - обратилась к ней Фёкла.
- А в чём дело? - с вызовом спросила та.
- Научись парковаться, вот в чём дело. Мне из-за тебя не отъехать, ты встала впритирку.
Юная брюнетка смерила взглядом старенький Фёклин "жигулёнок" и с усмешкой сказала:
- Да чем ездить на таком ведре, уж лучше пешком прогуляться. Ты ещё должна благодарить меня за то, что я избавила тебя от очередного позора.
С этими словами юная брюнетка села в свою Tойоту, включила магнитолу и отъехала с места парковки, выставив в окно левую руку с оттопыренным средним пальцем, который украшал хорошенький розовый акриловый ноготок.
Фёкла поплелась к дому.
Возле подъезда сидел ротвейлер и гадил прямо на асфальт.
У дверей её квартиры по-прежнему валялся мусорный пакет.
Фёкла зашла в квартиру, скинула куртку, поставила на плиту чайник и включила компьютер.
Зайдя в Живой Журнал, она написала на своей страничке пост:
"Знаете, сегодня явно не день Бекхэма. Меня не обхамила только ворона на ветке. И откуда в людях столько злобы...".
Соседка из пятнадцатой квартиры досмотрела очередную серию любимого сериала, отставила в сторону миску с чипсами, подошла к компьютеру и открыла френд-ленту.
"Милая, не нервничай, - написала она. - Поверь мне, хороших, порядочных людей на свете гораздо больше".
Хозяин ротвейлера, выгуляв своего питомца, вернулся домой, включил компьютер и стал читать френд-ленту.
"Не обращай внимания на уродов", - оставил он комментарий. И, немного подумав, написал ещё один: "Ты самая классная".
Светловолосая девушка, прочитав пост своей любимой френдессы, расстроилась и решила утешить её.
"Не отчаивайся... - написала она. - Мне сегодня тоже нахамила какая-то корова. Видимо, у хамов осеннее обострение. Наплюй и разотри, ты лучшая!"
Народу в стоматологической клинике не было. Телефон молчал, начальство ушло домой. Белозубая девушка с ресепшена освежила помаду на губах, поправила причёску и щёлкнула компьютерной мышкой. Прочитав пост, она вздохнула и ответила: "Теперь все такие нервные... Держи хвост пистолетом! Мы с тобой и мы тебя любим". И сверкнула своей жемчужной улыбкой, веря, что по ту сторону монитора почувствуют её тепло и нежность.
Парень в потёртых джинсах и кожаной куртке сидел в кафе, попивая чёрный кофе и постукивая сигаретой о стеклянную пепельницу. Он открыл ноутбук и зашёл в её журнал. Грустный пост. Её обхамили. Её! Он готов был порвать в клочья этих недоносков. Как, ну как можно хамить такой девушке? Она ведь особенная, она необыкновенная, она... Она совсем не такая, как, например, та премерзкая девка в метро, которая меряла его сегодня презрительным взглядом. Она...
Он набрался смелости, сделал глубокий вдох и написал ей: "Как бы я хотел встретиться с тобой в реале! Ты самая удивительная девушка на свете". И, зажмурив глаза, он нажал на кнопку "добавить комментарий", пока ещё смелость не покинула его.
Юная брюнетка припарковала свою новенькую красную Tойоту возле дома, поднялась в квартиру и подошла к компьютеру. Открыв френд-ленту, она прочитала пост и удивилась: "Надо же, даже ей хамят! Ей, такой язвительной, такой ироничной, умеющей посылать виртуальных наглецов на три буквы так легко и изящно, что они теряются и замолкают. Что уж тогда говорить обо мне..."
Она поудобней устроилась в кресле и розовые акриловые ноготки застучали по клавиатуре: "Как я тебя понимаю(( Я сама всегда очень переживаю, когда сталкиваюсь с хамством(( На меня сегодня тоже наорала какая-то сумасшедшая тётка, причём без всяких причин(( Думаю, у этих людей просто банальный недо@б, и нам остаётся только их пожалеть))"
Фёкла прочитала комментарии, оставленные френдами к её записи.
- Какие всё-таки славные ребята собираются в интернете, - подумала она, затягиваясь сигареткой. - Понимающие, тактичные, всегда готовые поддержать... И почему они никогда не встречаются мне в реале?

(с)Виталия Япритопала