Вечность встречи

Любовь никогда не перестаёт… (1 Кор.13:8)


ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сердце подсказывало, что должна написать об этом - о счастье встречи и высоте прощанья. Но я  всё не отваживалась, потому что больно. Ждала, когда станет легче. А потом поняла, что всегда будет больно, благодатно, но – больно. Вот и переступаю через свою боль, готова её терпеть. Всё равно она живёт со мной, оттесняемая твоим присутствием, когда я думаю о тебе, а потом вспыхивающая с новой силой, как только мелькнёт мысль – тебя нет. Хотя я знаю и верю, что ты – есть, пусть в другом измерении, но – есть. Потому что ничто не исчезает в этом мире бесследно, проходит, видоизменяется, но не исчезает.
Но там, где я, там нет тебя. Я не могу к тебе прикоснуться, обнять, прижаться, только мыслью, только чувством. И я хочу оживить тебя словами, буквами, они вполне зримы, реальны. И я хочу, чтобы ты жил и в них.
Я не смогла тебя удержать, я сама тебя отпустила, потому что терпеть было уже невмоготу ни тебе, ни минутами и мне. В самый последний и в самый тяжёлый месяц, когда уже не было надежды, и  вдруг она на мгновенье проблёскивала, и тебе становилось чуть легче, я уже не могла этому обрадоваться. Это было всё равно невыносимо – так жить. Ни тебе, ни мне. Я молилась, я просила у Бога для тебя жизни, но не такой. И тогда я поняла, что борюсь с двумя волями – Божьей и твоей. Ты уже смирился со своим уходом, только я не могла, не хотела этого принять. И тогда я сказала: «Господи, да будет воля Твоя». И отпустила тебя. Ты не хотел так жить: столько унижений. Чужие люди, чужие руки, пришлось вытерпеть и это, потому что я не справлялась одна. Когда рано утром ты, изнемогая от невозможности пошевелиться, просил меня: "Посади меня, пожалуйста", я умоляла: "Потерпи, ну, потерпи, миленький. Сейчас, скоро, уже совсем скоро придут мальчики, мы тебя посадим, умоем, потерпи, давай пока на бочок, я не смогу, даже если отдам все силы и умру".
Я поворачивала тебя на бок, протирала спину, разминала, стучала кулаками, припадала ухом, слушала, как нарастают хрипы, понимая, что это будет прибывать с каждым днём. Потом приходили мальчики из медучилища, ненадолго, минут на двадцать, поклон им низкий, что бы мы без них делали и без всех наших друзей–помощников. Я очень всем благодарна, ведь мы два раза в день тебя усаживали, давая возможность лёгким дышать. И четыре раза в день к нам приходили люди, чтобы помочь мне тебя посадить или положить. Ты с трудом как-то произнёс: "Как в купе".
Мы усаживали тебя, я приносила таз с водой, мыла тебя, понимая, что каждое прикосновение – продление жизни, незаброшенной, ухоженной,  человеческой. Мальчики уходили, я начинала лечебные процедуры. Не знала, что делать с коленом: оно распухло, болело, и я проверяла его температуру губами. За этот месяц я обласкала тебя с головы до  ног, как младенца. Ты сидел на кресле, я пыталась тебя накормить, но ты уже не хотел, только жиденькую манную кашу или немного творога. Я уговаривала:
- Поешь, совсем не будет сил.
Ты невнятно отвечал:
- Они мне уже не нужны.
Я сердилась:
- Как это не нужны? Ты хоть чуть-чуть мне помогаешь, всё- таки мне легче, они тебе нужны ради меня.
Ты согласно кивал головой, теперь ты соглашался на что-либо только ради меня, ради себя не хотел.


ГЛАВА ВТОРАЯ

С самого раннего детства она мечтала о настоящей любви. Да, она любила маму, и папу, и всех родных, всех людей, весь мир, но знала, что есть ещё и другая любовь, что будет человек, предназначенный только ей. Похоже, что жажда любви заложена в человеке изначально. В четырёхлетнем возрасте ей уже грезился принц на белом коне, и она влюбилась в мальчишку, сына материной подруги, и говорила, что будет любить его всю жизнь. Но он был сопливым, гундосил, называл её – Даташа, и девочка быстро разочаровалась. В школьные годы она рассматривала мальчишек с точки зрения, годится ли в принцы? Иногда казалось – годится, но слишком быстро убеждалась – нет! То ляпнет какую-нибудь глупость, то попытается облапать девочку, чего принц никогда бы себе не позволил.
Она понимала и принимала любовь идеальную, которую трудно было найти на нашей грешной земле. Мальчишки писали ей письма, записочки, но всё это не имело отношения к настоящей любви, той, которая навеки, которая не только на земле, но и на небе. В любой книге, будь то «Овод», «Молодая гвардия» или «Война и мир», Наташа прежде всего выискивала линию любви. Какое отношение к жизни имело всё остальное? Это остальное – войны, заговоры, революции – было только фоном главного жизненного действия – ЛЮБВИ.
В студенческие годы круг поиска принца расширился. Жизнь показывала ей столько лиц, столько характеров и судеб. Иногда появлялась надежда, но быстро исчезала. Все девчонки дружили с парнями, а Наташе был нужен только один, суженый, предназначенный именно ей. Однажды однокурсник, старше её лет на десять, вовсе не пытавшийся за ней ухаживать, просто по-дружески, но с какой-то тайной грустью, сказал:
- Ох, Наташка, счастливым будет тот, кому ты достанешься.
Наташа запомнила его слова, они были лишь подтверждением того, что она и сама знала. Да, она может любить до самозабвения, до полной отдачи жизни любимому.
После третьего курса Наташа поехала на каникулах в гости к родственникам в Южный Казахстан. Одну мама не отпустила, отправила с тётушкой, женой младшего брата – Зинаидой. Тётушка – бойкая, смелая, строгая – работала акушеркой в их городке, была всего на десять лет старше племянницы и годилась ей, скорее, в подружки. Наташа называла её Зиночкой.
Ехали с двумя пересадками, первая уже через три часа, и ждать нужного поезда полдня. Томились на чемоданах, передвигаясь за тенью тополя, день был жаркий, начало августа. В июле Наташа проходила практику, так и подгадали специально на август, ехали на фрукты. Наташе надоело сидеть, она пошла прогуляться, остановилась у газетного киоска.
- Ты тоже на чимкентский?
Наташа оглянулась, рядом стояла светловолосая девушка в зелёном сарафане.
"Красивая", - подумала Наташа, а вслух добавила:
-Да.
Оказалось, что едут они в одном вагоне и купе рядом. Только Римме, так звали девушку, выходить нужно было гораздо раньше, она ехала по распределению в Целиноградскую область. Оставив Риммины чемоданы на Зинаиду, девушки ходили по перрону, весело рассказывая друг другу про студенческую жизнь. Зинаида только глазами их провожала – налево, направо. «Ну, вот и мальчики появились,- подумала она, - так я и знала». К девчонкам присоединились три свежеиспечённых лейтенанта, сияющих молодостью и новенькой формой. И ехать им нужно было в том же поезде, в соседнем вагоне, тоже по распределению и не куда-нибудь, а на Байконур. Романтика! Вот тут бы и завязаться сразу двум романам, но у парней уже были невесты, обещавшие вскоре к ним приехать по месту службы. А Наташа с Риммой не рассматривали военных как потенциальных женихов. Поэтому завязались ни к чему не обязывающие, весёлые молодые разговоры. Когда подали поезд, парни пригласили девушек к себе в гости на бутылочку сухого вина -  обмыть их назначение и новенькие погоны.
- Устроимся и придём, - пообещали девушки.
Наташа с Риммой, быстренько разобрав вещи, отправились в гости к новым знакомым. Тётушка Зинаида напутствовала:
-  Смотрите, не поздно.
- Не позднее одиннадцати, - пообещали девушки.
Лейтенанты уже ожидали их, на столе стояла бутылочка вина, пирожки, напечённые парням в дорогу их мамами, и конфеты. Девчонки добавили к столу огурцов и помидоров. За окном сиял закат, мелькали поросшие зрелыми августовскими травами поля, тянуло пряным запахом цветов и полыни. Звучали шутки, смех, в купе царило, ничем кроме молодости и надежды на ожидающее всех счастье, не объяснимое веселье. Приятное знакомство, румянец щёк, сияющие глаза – юность.
Засиделись до половины двенадцатого.
- Всё! – поднялась Наташа. -  Тётушка беспокоится.
Один из парней пошёл их провожать, захватив полотенце и мыло, чтобы сразу перед сном умыться. Ночью они высаживались на Байконуре. Идти нужно было через вагон-ресторан, а он уже оказался закрыт. За разговорами все забыли об этом препятствии. Пока молодёжь раздумывала, что делать, поезд начал тормозить перед степным полустанком. Все обрадовались  – перебежим. Но стоянка – минута, дверь вагона,  в котором едут девушки, закрыта, и поезд трогается. Все вскакивают на нижние ступеньки вагона, Наташа с лейтенантом на ступеньку своего вагона, Римма – вагона-ресторана. При закрытых дверях можно только висеть на руках, чуть цепляясь пальцами ног за ступеньку. Римме проще, вдвоём тяжелее, и ноги некуда поставить, и лейтенант держится только одной рукой, в другой – мыло и полотенце. Тьма, степь, набирающий ход паровоз. Все трое понимают, долго им не продержаться, следующая остановка только через два часа. Насколько хватит сил, когда разожмутся пальцы и закончится неосуществлённая счастливая жизнь? И вспыхивает в Наташином сердце жажда любви с необычайной силой.
- Нет! Так не может всё закончиться, я ещё не встретила его…
И тут в тамбуре появляется ангелом-хранителем Зинаида, пытается открыть дверь вагона-ресторана и не видит Наташу и парня за дверью вагона. Сообразительный лейтенант стучит мылом по стеклу двери. Тётушка в ужасе взмахивает руками и убегает за проводником. Проходит ещё несколько минут висения на подножке, нигде не могут найти проводницу. Эти минуты уже не такие страшные. Наконец, дверь открыта, лейтенант подталкивает Наташу вверх, а она никак не может оторвать трясущиеся ноги от ступеньки. Тётя принимает девушку в свои объятья. Теперь надо спасать Римму, ищут проводника вагона-ресторана. И вот уже все трое в туалете отмывают сажу с рук и лица. Лейтенант уходит в свой вагон. Девушки обмениваются адресами, приключение их сразу сблизило. Римма тоже исчезает в своём купе: ей под утро выходить. Зинаида уже спит, а Наташа смотрит в потолок, заново переживая происшедшее, и не догадывается, что уже сделан шаг, и скоро её случайная спутница назовёт  имя единственного человека, предназначенного ей Богом.
Осенью Наташа получит от Риммы письмо. «Здравствуй, Натка! Устроилась я нормально. Но здесь только семилетка, дети слабые, учителя тоже. Степь, ветры, тоска, пойти некуда. У меня к тебе просьба. Там у вас на телевидении работает мой однокурсник – Анатолий Сташевский, узнай, пожалуйста, его адрес. Я хочу с его помощью перебраться в ваш город. Буду очень ждать твоего письма».
Это письмо от Риммы оказалось единственным. Наташа на удивление быстро на него ответила. Сначала опечалилась, что нужно искать это адресное бюро, стоять там в очереди, она терпеть не могла присутственных мест, но уже вечером всё разрешилось самым неожиданным образом. Судьба не откладывала дело надолго. Тетя Марина, у которой в этом году поселилась Наташа, смотрела в зале телевизор, и девушка, услышав из своей комнатки, где она, лёжа на кровати, читала «Очарованную душу» Ромэна Роллана, фразу диктора – передачу ведёт журналист Анатолий Сташевский, бросилась к телевизору. Успела подумать: вот удача, и в бюро не идти, и замерла на пороге. Это был он, тот, кого она ждала столько лет и будет любить всю жизнь. Просто сердце узнало сразу – это он. Только где его взять, как найти, они же на разных полюсах. Не пойдёшь же к нему на работу, не скажешь:"Здравствуй, это я". Он же тоже должен узнать её. И Наташа предоставила жизни устроить их встречу, ничуть не сомневаясь в том, что она обязательно состоится.
Римме ответила быстро: работает, пиши прямо на студию. Ответа от Риммы не было, о чём девушка и не горевала. Она уже знала, для чего ей нужна была встреча с Риммой.
Жизнь студенческая полна  забот, событий, впечатлений. Образ Анатолия жил в сердце девушки, чуть притенённый повседневностью; изредка Наташа, возвращающаяся домой поздно, успевала увидеть Анатолия на экране телевизора. Это было почти настоящее свидание. И она с замиранием сердца думала: "Ты ещё не знаешь, что я здесь".
Она сдала сессию и укатила домой на зимние каникулы. Встречи со школьными друзьями закружили, подарили много радости. Наташа была дома одна, когда стукнула калитка, и через двор прошёл бывший одноклассник Витька, держа за руку незнакомую девушку. «Во даёт, - подумала Наташа, - ещё и девицу за собой ведёт». Витька не из тех, с кем ей хотелось бы встретиться, никогда доверительных отношений между ними не было. Да ещё знала она про него не очень красивую историю. Служил в армии, соблазнил девчонку, предложил замужество, а когда она со всем скарбом приехала к нему с Дальнего Востока, он отказался жениться. Городок небольшой, все знали, сколько слёз пролили и эта девушка, и мама Витькина, а теперь вот он идёт с новой…
Наташе заранее не нравилась незнакомка, словно это она была виновницей несостоявшейся свадьбы. Девушку звали Галиной, она оказалась весёлой и разговорчивой. В разговоре ни о чём вдруг прозвучал вопрос, оглушивший Наташу своей неожиданностью и необходимостью одновременно. Она всем сердцем почувствовала, как некая высшая воля ведёт её к желанной встрече. Вот зачем Витька привёл к ней Галину
- А ты там Толика Сташевского случайно не знаешь? Он на телевидении работает …
Наташа чуть помедлила с ответом, а потом её лицо осветила улыбка, наполненная каким-то особым знанием.
- Не знаю, или знаю? Слышу о нём уже второй раз и видела как-то в передаче…
Галя сразу затараторила:
- Ой, какой чудный парень, я с его папой работаю, он всегда приходит, когда на каникулы приезжает, умный, красивый, порядочный, просто необыкновенный.
Девушка говорила восторженно и долго, она была из одного города с Толиком (Наташе понравилось, как она его называла), она всё говорила и говорила…  про семью Толика, про папу, он тоже журналист. Наташа слушала с затаённой улыбкой, складывала все слова в сердце, готовя его к будущей встрече. Конечно, она не жила только этим, жить было прекрасно – интересно, но зёрнышко было посеяно и теперь прорастало.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Считаю время, как будто его можно сосчитать, часы, дни, недели, месяцы, они слагаются в года. Скоро два года, как тебя нет на земле. Я отметила уже два твоих дня рождения без тебя, две наших с тобой счастливые даты – день, когда мы поженились. А ещё мы всегда с тобой, только вдвоём, вспоминали день нашей встречи.
Теперь все неожиданные маленькие радости, вдруг возникающие в моей жизни, я воспринимаю, как весточки от тебя. Ты помнишь, уже несколько лет живёт у нас цветок – канна. Летом на даче, а осенью я выкапываю её, пересаживаю в большую посудину, снабжаю доброй землицей и перегноем и увожу на зиму домой. До лета цветок успевает нас порадовать не менее двух раз. Первый раз цвет обязательно появляется к Рождеству и твоему дню рождения, второй раз - к Пасхе. Весной я канну обрезаю и высаживаю на даче. Здесь ей, конечно, вольготней, но наши сибирские ветры обтрёпывают и делают соцветие небрежным, неаккуратным, а дома оно яркое, алое, богатое, вытянутое вверх, как свеча, неугасимо горящая в небо.
После твоего ухода цветок повёл себя иначе, первый раз зацвёл в ноябре, ко дню сорока пятилетия нашей с тобой совместной жизни. Когда он в начале ноября выбросил соцветие, душа моя затрепетала, неужели успеет? Но первый цветок открылся именно в наш день. Разве могла я сомневаться в том, что это ты прислал мне такой подарок в наш счастливый день. А потом было новое чудо - канна зацвела второй раз не к Пасхе, а к моему дню рождения. Ещё один подарок от тебя.
И сегодня я снова получила от тебя весточку. Была на берегу Иртыша, смотрела на медленную остывающую речную воду. Уже середина октября, вчера был Покров, весь день простоял солнечный, весёлый, а сегодня прощально – пасмурно. Высоко в небе медленно, как иртышские воды, плывут чёрные тучи. Гляжу на них с печалью, и вдруг среди туч распахивается окно синего неба, и в нём переливается всеми цветами радуга. Трудно поверить: дождя нет, солнца нет, тучи высоко, а радуга – сияет. Всего минута, и не знаешь, было или не было? Снова одна чернота. Но сердце чувствует, что и это была весточка от тебя. Ты поддерживаешь меня, ты шлёшь мне знаки своей любви.
Должно быть, я плохая вдова, я не часто бываю на твоей могиле. У меня нет такой потребности, что как-то даже смущало душу, пока я не поняла в чём дело. Я молюсь о тебе постоянно, ежедневно я выкликаю твоё имя Господу, когда молюсь о живых, начинаю с твоего имени, не отделяя тебя от себя, от семьи, только произношу – усопшего мужа моего. Раз ты жив для Бога, то жив, конечно, и для меня, а потом в молитве об усопших снова поминаю тебя. И это ежедневное поминовение приближает тебя ко мне и устраняет потребность ходить на кладбище часто.
А в храме в дни особого поминовения, молясь обо всех, кто ушёл, и, конечно, в первую очередь о тебе, я вдруг ощущаю твоё присутствие среди молящихся прихожан. И понимаю сразу силу молитвы о любимых – она способна соединять души.
На кладбище я почти всегда бываю не одна - то с детьми, то с внуками, и мне не удаётся с тобой поговорить. А когда одна, заливаюсь слезами, говорю, говорю тебе о своей любви, но плачу, не могу не плакать. Теперь уже установлен памятник, и ты смотришь на меня с улыбкой, и эта улыбка пронзает мне сердце так, как не пронзил бы никогда ни один серьёзный или задумчивый взгляд. Ты улыбаешься мне оттуда, из своего далека. Да и нет у нас твоих фотографий, кроме официальных, где бы ты не улыбался. Каким ты был, солнечным и улыбчивым, такой ты и на памятнике. И дома ты смотришь на меня со всех фотографий с улыбкой, и на журнальном столике со дня твоего ухода стоит фотография, где ты улыбаешься. И цветы рядом с фотографией, живые. И ты – такой живой.
Ты смолоду приучал меня – отрываться от тебя. Одержимый в работе, к остальному ты был равнодушен. Ты легко отпускал меня одну к подругам, в том числе и к твоим однокурсницам, оставаясь с детьми, чтобы почитать, послушать радио, посмотреть телевизор. Конечно, в компаниях мы всегда бывали вместе, ты умел веселиться и хулиганить.
Потом, в зрелые годы, мы учились гулять вместе, успевая наговориться: жизнь страны была такой непредсказуемой, что разговаривать было о чём. Хотя у меня всегда была потребность побыть одной, именно на природе. Что любишь, то Господь и посылает. Ты не смог ходить, и теперь я уже гуляла одна. Любимое место наших прогулок – Зелёный остров. И сейчас, бывая там, я смотрю за нас обоих и говорю с тобой. А на острове – разгром. Помнишь, каким он был в дни нашей молодости, заросшим, таинственным. Мы с друзьями катались на лодках, играли в волейбол, жгли из сухостоя костерок и пели под гитару. Прелесть нашего острова заключалась в его естественности. А теперь он вырублен до прозрачности, в нём уже нет той тишины и тайны, которые были всегда. А так хочется, чтобы чудные места сохранялись заповедными, в их естественном, Божьем виде. Помочь бы, но не калечить, почистить, но не вредить.


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Как интересна и одновременно страшна была эта жизнь, особенно учёба в мединституте. Наташа не переносила анатомку. Конечно, она ходила на занятия, всё прекрасно понимая и усваивая, но… она не могла притерпеться ни к запахам, царящим там (хотя научилась уже перекусывать на переменах пирожками и чаем), ни к самому факту, что вот это не просто учебное пособие – это часть человеческого тела. Часть тела человека, жившего когда-то, ходившего по тем же улицам, где ходит теперь она, любившего и страдавшего, счастливого и несчастного… Ей прикосновение к органам, рассечение их казалось невозможным надругательством. Она понимала, что без анатомии, без наглядного знакомства, без тщательного изучения внутреннего устройства человека хорошим врачом не стать. Понимала и тех подвижников–учёных, которые ради науки жертвовали посмертно свои тела для обучения будущих врачей. Понимала умом, но не сердцем, особенно, когда дежурила и нужно было идти в подвал к большим чанам, где в растворе формалина хранились расчленённые трупы. Это было кошмаром, а само помещение казалось адом, где страшные чудовища помешивают в котлах жуткое варево.
Но и это делала, переступая через собственную обострённую чувствительность, скрывая её от других глупой бравадой, иначе засмеют. Но иногда думала: может, и все так, только хорохорятся и делают вид, что им не страшно. И ещё она не могла понять, что может заставить встать человека у этих чанов на целый день и отпускать глупым мальчишкам и девчонкам на лотках заформалиненные части тела. Большая зарплата? Нет уж, лучше ассенизатором…
Впрочем, глупых мальчишек и девчонок в их группе было только пятеро. Остальные уже успели окончить медучилища и даже поработать. Они блюли в группе порядок и дисциплину, не позволяя малолеткам расслабляться, сбегать с лекций в кино и по-глупому влюбляться. В то же время с удовольствием слушали их наивные истории.
На четвёртом курсе Наташа приобрела новую подругу из старших. Алла была старше её на целых пять лет. Она приехала из Подмосковья несколько лет назад с подругами Леной и Надей, все с красными дипломами. Алла отстала от девчонок, те уже были на пятом, а она по болезни брала академический отпуск и попала в Наташину группу. Полненькая. наивная и смешливая, очень артистичная и обаятельная, она сразу понравилась Наташе. Алле тоже пришлись по душе красота и ум Наташи, да ещё их роднило то, что обе занимались в самодеятельности. Алла в драмкружке, Наташа – в танцевальном.
Через Аллу Наташа подружилась и с Леной и Надей. Подруги снимали отдельную комнату у пожилой хозяйки дома, и Наташа часто у них бывала.



ГЛАВА ПЯТАЯ



Почему- то в душе и памяти и перед глазами стойко, неускользающе – последние годы с тобой. С трудом возвращаюсь к более счастливому прежнему времени. Такая большая совместная жизнь, которая казалась прочной, незыблемой, данной на века. А теперь она свернулась в одну короткую страничку. Затмилась. Перекрылась последними годами, годами напряжённого труда, страха за твою жизнь, несогласия с твоей немощью, борьбы, отчаяния и смирения.
Удивительное дело, эти годы оказались очень близки дням, месяцам и годам первой встречи и рождения любви. Напряжённостью чувств, высотой их накала. Середина как бы отодвинулась, затенилась, остались встреча и прощание. А и было-то всё ради неё, ради этой счастливой середины. Нет, она тоже не была гладкой: жизнь страны так складывалась, что не заскучаешь. И работа твоя была трудной, всё время на лезвии ножа. Ты хотел говорить правду, но кто бы это позволил? Снимали передачи, объявляли выговоры, переводили с места на место, не давали работать. Всё было в этой середине: рождение детей, их болезни и непростое взросление, замужество, рождение внуков, болезни и смерть родителей. Всё было, не было только измен, предательства друг друга, мы с тобой изначально знали, что этого в нашей с тобой жизни не должно быть никогда. Была жизнь, она тоже требовала сил и отдачи, но по высоте чувств она несравнима со встречей и прощанием.
Мы однажды уже прощались с тобой, тогда, в молодости. На целых полтора года. Потеряли полтора года, или, наоборот, поняли потребность друг в друге. Тогда передо мной разверзлась пустая бездна. Мир без тебя был не нужен, ни молодость, ни красота, зачем они без тебя?
И сейчас мне пусто без тебя, но нет того яростного отчаяния, что было в молодости. И дело не в возрасте. Ты не исчез, ты со мной прошёл по жизни, ты остался в моём сердце, в наших детях, продляешься в наших внуках. Мы соединились навечно. Тогда я теряла будущее, теперь оно осталось в нашем прошлом. Жизнь осуществлена. Я учусь жить без тебя, но для тебя. Ты ведь не хотел, чтобы я ушла первой, сколько раз ты говорил мне: «Умереть первым должен я. Ты без меня проживёшь, я без тебя - нет».
Да, ты не умел жить без меня. Ты всегда был неприхотлив, но и очень беспомощен в быту. С этим бесполезно было спорить, просто принять твою безбытность. Я смеялась: «Чтобы мне что-то сделать, мне ещё через тебя нужно перешагнуть». Конечно, ты помогал мне во всём, куда бы ты делся, но двигателем всегда была я.
Последние годы я стала твоей мамкой-нянькой из-за твоей  физической немощи. Но ум, твой светлый ум, Господь сохранил до последнего денёчка. И это было отрадой и чудом. При твоём заболевании изменяются и разум, и психика, а ты -  оставался совершенно сохранен. Я всегда с тобой советовалась, спрашивала, уточняла. Ты всё помнил и знал. Даже тогда, когда нарушилась речь, я всё равно к тебе обращалась, называла варианты ответов, и ты коротко отвечал – «да», «нет» или просто кивал головой.
Когда-то, много лет назад, твоя коллега, совсем молодая девочка, была так же физически беспомощна. Другая болезнь, но суть одна. Мы с тобой навещали её и ужасались, жалея. Разве мы думали тогда, что и тебе придётся пройти через такое.




ГЛАВА  ШЕСТАЯ

Вдруг в разговорах замелькало имя Толика Сташевского. Как-то после занятий Алла привела Наташу к себе на квартиру. Лена и Надя тоже были дома, решили все вместе пообедать. Вскипятили чайник, накрыли стол: хлеб, колбасный сыр, сгущёнка и чай. Что может быть вкуснее в студенческие годы? Болтали об учёбе, о событиях в институте, учились все с интересом и старательно. Дожёвывая бутерброд, с обычным для неё восторженно-счастливым выражением лица, Алла мечтательно произнесла:
- А сегодня на урологии Наташка вводила катетер, - она сделала театральную паузу, недаром играла в драмкружке, - мужику, - опять пауза – молодому.
Наташа сердито хлопнула Аллу по руке.
- Нет! Почему он выбрал именно меня? Столько у нас стажистов… Я и глаза опустила, и голову отвернула, только бы не меня. А он, -  вот вы, Наташа. Поиздеваться решил над парнем и надо мной. Вся группа смотрит.
Лена, как всегда серьёзно, произнесла:
- Всё равно, учиться надо…
Она было отличницей по природе, школа с медалью, училище с красным дипломом, в институте ни одной четвёрки.
- Да я никогда не буду урологом, зачем мне это надо, - продолжала горячиться Наташа.
Тут вмешалась и рассудительная Надежда. Они и так были старше Наташи на пять лет, полнота Нади делала её ещё взрослее.
- Ну, и представь: ты дежуришь, привозят больного, не отходит моча, не ввести катетер – мочевой лопнет.
- А я вызову уролога, - отпарировала Наташа.
- А если это участковая больница, ни уролога, ни хирурга? Ты что скажешь больному: извините, я не умею?
Наташа только рукой махнула: не хочу больше об этом.
  Это была картинка! – поставила точку Алла.
- Девчонки, - вспомнила Лена, - кажется, у нас будет возможность встретить Новый год в очень интересной копании, с ребятами журналистами. Из газеты и с телевидения.
Наташа сразу поняла: сейчас она назовёт имя Сташевского. Девчонки засыпали Лену вопросами. Только Наташа ни о чём не спрашивала, затаив дыхание: она ждала, словно решалась вся её будущая жизнь.
С Леной и Надей в группе училась некая Альбина, замужняя и даже беременная да ещё не очень способная. Лена, помогая ей в учёбе, часто бывала в их новенькой трёхкомнатной квартире, выделенной Альбининому мужу – журналисту. К Василию приходили друзья, в одного из них, Михаила Симонова, тайно была влюблена Лена. Внешне это было просто дружбой.
  Наташа вся превратилась в слух - имя Толика всё ещё не было произнесено.
- Михаил живёт в общежитии газеты и приютил у себя однокурсника, Анатолия Сташевского, вы, может, видели, он на телевидении работает, красавец, столько про него Михаил рассказывает… Вот такая может случиться компания. У них дома, у Альбины с Василием. Я сказала, что позову своих девчонок.
Наташа, наконец, облегчённо выдохнула. Нет, это не могло быть случайностью, потому что было чудом. Не бывает в жизни таких совпадений, целой их выстроенной цепи. Она чувствовала, как чья-то твёрдая невидимая рука ведёт её к этому красивому и (как она поняла по нескольким его телепередачам) очень умному и талантливому человеку. И вот-вот эта встреча может состояться. Совсем скоро, уже через месяц, Новый год. Правда, она обещала маме, что приедет, но ради этой встречи всё можно отменить. «К маме вырвусь в выходной», - решила девушка.
Долго обсуждали возможности и варианты предстоящей вечеринки.
- Купим и приготовим всё сами, - заявила Елена (она прекрасно готовила), - а мальчишки пусть отвечают за напитки.
- Нарядим ёлку, - мечтательно произнесла Алла.
Наташа почти всё время молчала: она боялась спугнуть, нарушить ту возможность, которая так чудесно возникла. А вдруг не получится? И не получилось. Анатолий и Михаил разъехались на праздник в разные города, каждый к своим родителям. А Наташа уже предупредила маму, что приедет в следующий выходной и планы менять не стала.
Новый год встречали у однокурсницы в частном доме. Скромную ёлочку воткнули в сугроб во дворе: в доме было тесновато. Наташа сшила себе новое платье, оно ей очень шло – ярко-жёлтое, с чёрным орнаментом, штапельное, с открытыми плечами и руками. Она так хотела, чтобы Анатолий увидел её в этом платье.
Конечно, было весело, но не этого ждала её душа. Играли в фантики, и Наташе выпало поцеловаться с одногруппником Генкой. Наташа подставила ему губы, потянувшись через стол и прикрыв рот салфеткой. Но и это ощутила предательством: ей нужен был лишь Анатолий, и размениваться она не собиралась.



ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С самого начала я знала всё про твою болезнь. Что она неизлечима, что с каждым днём ты будешь что-то терять. У тебя ещё была тяжёлая форма, болезнь заковывала, как обручами, тело переставало слушаться. Я утешала тебя: посмотри, сколько людей страдает от невыносимых болей, слава Богу, у тебя этого нет. А с тем, что есть, будем бороться.
Легко сказать, лекарства помогали только в больших дозах, но в этих дозах они были столь токсичны, что побочные действия становились страшней самой болезни. Мы всё время выбирали между болезнью и осложнениями. Я твердила изо дня в день: "Миленький, не ленись, нужно двигаться, через не могу. Полежал - пошевели руками, ногами, посидел - давай попробуем походить".
Последние три года походить было мукой мученической. Болезнь убивала волю, и нужны были мои воля и терпение, чтобы уговорить, убедить, что только так, преодолевая, можно жить терпимо, сохраняя движение хоть в какой-то степени. Иначе останется одно лежание и все беды, связанные с ним. Как я этого не хотела, и я вынуждала тебя, уговаривая, иногда покрикивая, преодолевая твоё безволие. Ходить!
Сначала была только страховка, я шла рядом или сзади, чтобы не дать упасть. Потом мы ходили так: лицом к лицу, я держу тебя за плечи, твои руки на моих плечах. Я пячусь назад, ты движешься на меня. Глаза в глаза. Командую: левая нога, теперь правая, снова левая. Мы доходили до дивана в одной комнате – отдых, потом до кровати в другой, снова отдых. Но ведь нужно было ещё сесть и встать, и всё это великий труд для нас обоих. Так мы рассчитывались с тобой за счастье встречи, за счастье быть вместе.
- Посмотри,-  просила я, - канна набрала цвет, зацветёт к твоему дню рождения. А бенджамин-то вымахал, помнишь, каким ты его домой привёз?
Фикус бенджамин «Золотой король» тебе подарили на шестидесятилетие. Он был не более полуметра, а сейчас уже высокий, но растёт не столько вверх, сколько вширь. Занимает слишком много пространства не в такой уж просторной комнате. Почему-то без тебя он стал мне мешать. Конечно, я все силы вложила в уход за тобой, а бенджамин тоже требует ухода, он тяжёлый, его нужно носить на руках, мыть. Мне уже с ним не справиться. Может быть, он просто напоминает мне самые трудные наши дни? Так или иначе, я отдала его старшей дочери: они молодые, и у них свободней. Там он дольше проживёт, храня память о тебе.
Последний месяц… До него оставалось совсем немного. Ты на глазах тяжелел, и всё же я на что-то надеялась. Теперь уже наши прогулки по дому превратились в пытку для обоих, но я не могла, пока у обоих оставались силы, от них отказаться. По всей квартире расставляла стулья – места отдыха. Два шага прошли - посиди, ещё два шага – опять посиди. Это всё-таки было движение, мышцы сокращались, кровь двигалась по сосудам, питала мозг и сердце, лёгкие дышали. Это была жизнь. Ты противился, но я не могла согласиться – лежи и умирай. Как только мы не смогли подняться, наступило умирание. Начались, а вернее усилились застойные процессы в лёгких. Беда была в том, что ты не мог из-за скованности лежать на боку. Как я ни старалась тебя поудобнее устроить, не более пяти минут. Потом опять на спину, задыхаться и кашлять. Ты страдал, мы оба страдали, но ты ещё был со мной. А теперь, где ты теперь?
После твоего ухода, где-то до сорока дней, я увидела сон, такой реальный, простой. Мы на даче, лето, чудный, солнечный день. Ты, здоровый, стоишь на ногах, весёлый загорелый, что-то говоришь мне. И вдруг от соседей к нам бежит собака. Красавец, белый, в чёрных подпалинах пёс. Ты как-то странно насторожился, как будто испугался.
- Это же Гусар, - крикнула я тебе и проснулась.
Гусар, соседская собака, умница из породы гончих, иногда заходил к нам на участок. Никогда не наступал на грядки, скажешь ему: иди домой, сразу повернётся и уйдёт. Но Гусара нет уже несколько лет. И не было у нас особой такой привязанности к нему, чтобы видеть во сне. И я понимаю, зачем мне этот сон: значит, вы встретились там, в вечной жизни.
На дачу, несмотря на болезнь, я вывозила тебя каждое лето. Когда ты не смог совсем ходить, мы выносили тебя на стуле, как князя. И там я выводила тебя ежедневно на веранду, усаживала удобно или ставила к перилам. Хоть ненадолго, полюбоваться на небо, на зелень и цветы. Послушать, как поют птицы, как всё радуется жизни, и самому хоть чуть-чуть ощутить эту радость. А когда вечерами пел соловей, я распахивала окно, чтобы ты слышал, и говорила: "Это он поёт для тебя, для нас".
А нынче летом, рано утром, я вышла прорыхлить землю на грядках после вечернего полива. Работаю и думаю о чём-то своём и не сразу замечаю, что кто-то меня окликает сверху. Глянула, сидит на электрических проводах в десяти метрах от меня маленькая серая птичка и зовёт меня –цвинь–цвинь. Я взглянула и отвернулась, а она опять зовёт, и так до тех пор, пока я не бросила работу. Смотрю на птицу со слезами – миленький, ты… прости, что не откликаюсь… И всё, соловушка исчез, будто его и не было. Так я получила ещё одну весточку от тебя.



ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Конечно, занятая учёбой, кружками, самодеятельностью, просто молодой жизнью, Наташа не смотрела телевизор, но всё-таки случайно несколько раз мельком видела Сташевского на экране. Всякий раз сердце замирало от предчувствия чуда встречи.
Как-то Наташа с Аллой на перемене побежали  в столовую, это было в санитарно-гигиеническом корпусе, в городке Нефтяников. Прямо в дверях Наташа столкнулась с Анатолием, они буквально налетели друг на друга. Парни выходили из столовой, оживлённо разговаривая, девчонки вбегали, перемена короткая, тоже что-то на бегу крича друг другу. И Наташа буквально влетела в объятия Сташевского.
- Ой, - быстрый взгляд, узнавание, - ой, простите!
Всего один взгляд, глаза в глаза, и всё. Они уже разошлись. Один миг, но какой миг! Миг встречи, реальной, которую она никогда не забудет. Он забудет, но, когда придёт время, всё равно этот миг не на уровне сознания, а на мистическом, непонятном человеку уровне, сыграет свою роль.
Теперь она видела его не только на экране, и в жизни он оказался ещё прекрасней. Да, это был её принц, тот, кто должен прийти. И вот он пришёл. Пусть они ещё не знакомы, но ведь она видела, видела его взгляд, обращённый в её сердце, нет, он не был пустым и случайным. Придёт пора, и они будут вместе.
На майские праздники Наташа собралась домой. Это было непросто: с демонстрации никого не отпускали, за самовольную отлучку можно было и из института вылететь. Пришлось идти к декану, писать заявление, объяснять, что больна мама, что нужно ей помочь. Три дня она пробыла с мамой, помогла выбелить комнаты, кухню мама сама успела побелить до её приезда.
- Мама, ну, зачем ты, - ворчала Наташа, - тебе же нельзя.
- Хватит и тебе, вдруг бы тебя не отпустили, а кухня самая грязная, - с виноватой улыбкой оправдывалась мама.
Четвёртого мая Наташа уже была на занятиях. И хотя совсем не выспалась - электричка в город уходила в полпятого утра, всё-таки вместе с Аллой пошла к девчонкам на квартиру. Ещё на занятиях Алла, таинственно улыбаясь, обещала, что расскажут ей что-то очень важное.
Важным оказалось то, что впрямую касалось Наташи - возможности её встречи с Анатолием. Лена, влюблённая в Симонова, всю зиму вместо прогулки ходила вечерами к общежитию, где жили Симонов и Сташевский. Ходила просто для того, чтобы взглянуть на Мишу через окно, не завешенное, к счастью, никакими шторами. Взглянуть, увидеть его и жить дальше своей любовью. Их реальные отношения оставались просто товарищескими.
Девчонки, узнав про её прогулки, в майские праздники уговорили Лену взять их с собой. Их любопытство было удовлетворено, они так много узнали про Михаила. А Лене это причинило боль. К Симонову приехала из другого города подруга. Невеста? Девчонки видели всё, как на экране в кино. Михаил и девушка пили вино, он её обнял и поцеловал, а потом они вышли из комнаты. Лена узнала от Василия, что в тот вечер Симонов провожал невесту и забыл в поезде отдать ей билет, он остался в кармане его пиджака.
И это прошло мимо Наташи. Страшно было жаль Лену:  как она пережила известие про невесту?! Да и невеста ли она? У Наташи тут же созрел план, конечно, она думала не только о Лене.
-Девчонки, завтра пятое мая, День печати, Лена, ты его друг, ты же можешь его просто поздравить. Как он узнает, что тебе нужен, если ты внимания не проявляешь? Какая она невеста, ещё неизвестно. Завтра мы все туда идём. Ты на правах друга заходишь и поздравляешь Мишу. Ещё полтора месяца и ты сдашь экзамены и уедешь. Так и уедешь, ничего не сказав, навсегда потеряешь…
Идти к общежитию нужно было уже в сумерках, чтобы их не заметили из окна. Весна пришла ранняя и необыкновенно тёплая, даже деревья уже распустились. Наташа сменила туфли на босоножки. Серая юбка в красную клетку, тонкий китайский свитерок в тон юбки. Крутнулась перед зеркалом, пышные волосы веером опахнули лицо и опустились на плечи.
- Красота, - удовлетворённо выдохнула Наташа.
Подруги рассмеялись. Они относились к ней любовно снисходительно, как к младшей.
- Надеешься, что и Сташевский там будет?
- Конечно, - не задумываясь, ответила Наташа.
Ещё не дойдя до общежития, они услышали звон гитары и громкие голоса. На подоконнике распахнутого настежь окна с гитарой в руках сидел Сташевский. Комната гудела, наполненная народом. Где-то, за спинами, мелькал и Симонов.
Наташино сердце на мгновенье замерло, а потом застучало с бешеной скоростью, к щекам прихлынула кровь. Он совсем рядом, кажется, руку протяни. Нет! Смотреть, как Лена, и ничего не делать, так она не может и не будет.
Двор между двумя общежитиями, заводским и журналистским, был огромен, как стадион. Девчонки устроились на лавочке под большим тополем,  так чтобы видеть самим и в то же время быть никем не замеченными. В двух шагах от лавочки высился электрический столб, под ним, чуть покачиваясь от лёгкого ветра, горела неяркая электрическая лампочка.
- Лена, иди поздравляй, - повернулась Наташа к подруге,-хочешь, мы пойдем с тобой, у тебя подарок в руках.
Попасть туда было просто необходимо, поэтому так горячо Наташа уговаривала Лену, державшую в руках достаточно дорогой для студентки блокнот. Договорились, что пойдут все вместе, но тут возникло неожиданное препятствие. Лена увидела в окне своего преподавателя по философии. Она уже пропустила несколько его занятий по весьма уважительной причине.
Этот Виталий Иванович дружил с Василием и Альбиной, бывал у них в гостях и однажды, изрядно выпив, грязно приставал к Лене. Она дала ему пощёчину и перестала ходить на занятия. А он трусливо, как бы не пошла в партком, не отмечал в журнале пропусков и даже изредка ставил пятёрки. Лена всегда получала только пятёрки.
Категорический отказ Лены был понятен, но Наташу это не могло утешить. Вот он, Анатолий, совсем рядом и недосягаем. Так и сидели они грустно на лавочке, теряя сразу две надежды.



ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Выпал снег, наступили морозы. Всё бело, зима. А душа чему-то радуется, чего-то доброго ждёт. Откуда это ощущение праздника? Наверное, ещё из детства: предвкушение ёлки, Нового года, утренников, подарков, каникул. Вот и я, как будто жду подарков от жизни, хотя это уже странно в моём возрасте.
У меня в квартире обыкновенные окна, не стеклопакеты, последний этаж, весь пар поднимается сюда, и в морозы стёкла замерзают. И именно это мне дорого. Наступает особое время – уединённости, отделённости от мира. Время вглядываться в свою душу, огорчаться, но и радоваться.
Рисунки на окнах, совершенно сказочные, уводят в детство. А отдельные, не промёрзшие, проталинки дают возможность краткого, уже только желанного соединения с миром. А не захочу, и нет его для меня, этого внешнего. Есть только скромный уют дома, тепло, тишина и присутствие радости.
Давно я этого не испытывала. Господь так устроил, уменьшил мою тоску по тебе. Сначала дачей. Ты умер в начале весны, и я после похорон окунулась сразу в дачные дела. Ничто так не сберегает душу от тоски, как молитва, перемежаемая физическим трудом. Пришла осень, дачные дела закончились, и Господь послал мне болезнь. Он многих от горя и печали спасает болезнью. Когда борешься с болью, борешься за жизнь, тоске в этой борьбе места не остаётся. А потом снова вернулась дача с её запросами. Живые растения, забота о них, тоже лечат. Так проходило время. Конечно, со слезами, они и сейчас подступают к горлу, как только вспомню, что ты не рядом. Но ты, тот ты, что живёшь в моём сердце, утешаешь меня своим присутствием. И слёзы высыхают, а слова ложатся на бумагу.
Два с половиной года, и я, впервые за это время, испытываю глубокую радость. Как будто что-то держало меня под водой, и вот я вынырнула и вздохнула. Нет, я и прежде испытывала радость, в молитве, от присутствия детей, от встреч с людьми. Но эта радость ни от чего, просто от самой жизни, от снега, от зимы, от чистой полоски неба, от мороза, от белой стены летящего снега, застилающего окно. Просто от жизни. Это радость от Бога. И в ней присутствуешь ты, но не как память, а как данность. И я знаю, что ты сейчас тоже испытываешь эту радость. Да, я плачу, но это слёзы радости. Я так много отдала сил, поддерживая тебя в болезни, что утратила способность радоваться, я не говорила тебе об этом, но думала. Вот ты смотришь какую-то телевизионную передачу и так весело смеёшься, а я прохожу мимо и понимаю, что что-то во мне надорвалось, умерло. Я уже так не рассмеюсь. Так было. И долго. Я свою радость похоронила, чтобы твою сохранить.
А на днях я с внуками-ребятишками так смеялась над какой-то нелепой моей оговоркой, что поняла: снова могу веселиться. Не потому, что забываю тебя, а потому, что тебя - не забыть. Как можно забыть свою жизнь, её неотъемлемую составляющую? Любовь не умирает, она просто переходит в некое новое качество - в светлую память, великую радость встречи, у которой нет конца, потому что любовь, как и жизнь, вечна.



ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На улице потихоньку темнело, вечер становился сиреневым и загадочным. Окна общежитий одно за другим вспыхивали ярким светом. Зажёгся свет и в желанной комнате. Мелькали люди, слышались весёлые голоса, бренчанье гитары. Там был другой, радостный мир, а здесь, на лавочке, стороннее наблюдение за чужой жизнью, и неудержимое желание Наташи проникнуть, попасть в ту жизнь, где находится он.
Комната постепенно пустела, в ней остались двое: Анатолий и какая-то девушка. И вдруг свет погас, и закрылось окно. Нет! Этого не должно быть! Наташа подбежала к зданию, подняла с земли горсть камушков и один из них легко запустила в окно. Благо, был второй этаж. Свет вспыхнул, окно распахнулось, Анатолий склонился над подоконником, пытаясь разглядеть запускающего камни. Но Наташа замерла, слившись со стеной дома. Она и сама не знала, зачем это делает, просто сейчас решалась вся её жизнь, она чувствовала всей глубиной своей, что уйти и отказаться нельзя. Окно захлопнулось, свет снова погас. И снова камушек легко стукнулся о стекло. И снова зажёгся свет, и распахнулось окно, и Сташевский вглядывался в темноту, где Наташа с замирающим сердцем прилипла к стене. Так повторилось трижды, только после третьего камушка свет не загорелся, окно не распахнулось. Наташа так и стояла у стены, держа в горсти камушки, когда из-за угла общежития показалась парочка. Впереди достаточно быстро шла девица, за ней медленно, с явной неохотой, двигался Анатолий. Заметив Наташу, с иронией произнёс:
- Ну, кинь, кинь ещё камушек.
И Наташа ответила строгим официальным голосом:
- Позовите нам, пожалуйста, Симонова.
На улице почти темно, они ещё далеко друг от друга. Она-то знает его, и голос, и весь его облик уже знакомы и дороги ей. Он видит лишь силуэт и впервые слышит её голос. Но встреча уже предрешена, и он, медленно идя по тропинке (его спутница ушла далеко), поддерживает разговор.
- Нам? Мы что, Николай второй?
- При чём здесь Николай второй? Просто нам очень нужен Симонов, - настаивала Наташа.
Она держалась за ниточку разговора, как за спасение, только бы он не ушёл. Подруги, сидящие на скамейке, всё ещё оставались вне поля зрения Сташевского. Он шёл и бормотал:
- Зачем тебе нужен Симонов, он же такой мерзавец…
Ещё несколько шагов, и он уйдёт.
- Не мне, а нам, - уточнила девушка.
Она уже перешла к подругам, остановилась у столба, освещённая горящей лампочкой, и не отрывала взгляда от удаляющейся фигуры. И вдруг само собой произнеслось:
- А может быть, вы вернётесь?
Конечно, он мог уйти. Там впереди кто-то ждал его. Но неведомая сила остановила его и, постояв секунду, которая Наташе показалась вечностью, он развернулся и пошёл на её голос, к тому свету, в лучах которого замерла девушка. И только теперь увидел её. Взгляд мужской, цепкий, успевший всё вобрать: глаза, распахнутые навстречу, сияющие синевой, точёную фигурку, тёмные волосы, лежащие волной на плечах, обтянутых тонким свитерком. Вся её устремлённость к нему толкнула его прямо в сердце. Неожиданный для него, непроизвольный жест, обеими руками он нежно обхватил её голову и ласково провёл сверху вниз по волосам. И только теперь увидел, наконец, девчонок, сидящих на лавочке рядом, в двух шагах. И опять непроизвольно сорвалось с губ:
- Ой, девчонки, я влюбился, давайте познакомимся!
Что-то произошло с ним в миг встречи, он ещё сам не понимал, что. И слово – влюбился - произнёс, не отдавая себе отчёт в том, что это на всю жизнь. Ему всего двадцать четыре, он хорош собой, известен в городе, его останавливают на улице красавицы, предлагая дружбу, любовь, себя. Нет, он не ловелас, и не привык разбрасываться словами. Но разве мы властны над выбором неба? Ты мечтал о единственной на всю жизнь любви? Получай. И он произнёс то, что должен был произнести, чтобы слово вонзилось в Наташино сердце и осталось там навсегда залогом будущего счастья.
Знакомство состоялось. Анатолий был поражён осведомлённостью девушек обо всём, что у них происходит, что они всё знают о невесте Симонова, об оставленном билете.
- Идёмте к нам, там ещё немного вина осталось, у нас же праздник.
Он усиленно звал их к себе ради Наташи, эту девушку он не хотел отпустить от себя. Но Лена категорически отказалась: угроза нежеланной встречи сохранялась. Алла и Надя решили тоже идти домой, они же вместе жили.
-  Всё, девчонки, тогда отпустите со мной Наташу, я потом её провожу, честно, провожу.
Наташа ещё умоляюще смотрела на подруг, а парень уже вёл её за руку в общежитие. Она только оглянулась, на прощание помахав подругам.
Комната была обычная, общежитская: две кровати, шкаф, стол, несколько стульев, окно без штор. Но Наташе она казалась таинственной и прекрасной, потому что здесь жил он.
О чём они говорили? Обо всём и ни о чём. Да и не важно было, о чём, важны были интонация, просто звук голоса, взгляды, явное только сердцу узнавание друг друга. В разговоре Анатолий вдруг прикрыл глаза ладонью, пожаловался Наташе:
- Глаза режет, наверное, заболеваю, мне нельзя, впереди большая передача. Можно я свет потушу?
- Нет! – резче, чем следовало, ответила девушка, он только что гасил свет с той девицей. И добавила мягче, - в темноте человек теряет свою индивидуальность.
Толик с иронией продолжил:
- И все кошки серы, но мы ведь не кошки…
Час пролетел незаметно, Наташа поднялась:
- Мне пора…
Они условились, что встретятся завтра на телевидении. Завтра было воскресенье, но девчонки занимались в самодеятельности, институт занял первое место, и у них планировалось выступление


ГЛАВА  ОДИННАДЦАТАЯ

Я знала, что ты уходишь, что конец земной твоей жизни совсем близок, но состояние было равно тяжёлым, день и час не угадаешь. Я очень хотела быть рядом с тобой в последние минуты. Для меня проводить в последний путь - это не дойти за гробом до могилы, а быть рядом до последнего вздоха. Конечно, ухаживая за тобой, выполняя всю необходимую ежедневную, ежечасную работу, прикасаясь к тебе, поворачивая, усаживая, умывая, я прощалась с тобой, но не отваживалась сказать слова прощания. Я видела, как ты ловишь мой взгляд и как много в этом взгляде, речь уже не подчинялась тебе. И я отводила глаза, делая вид, что очень занята, озабочена уходом за тобой. У меня не хватало сил и мужества сказать тебе слова прощания, я боялась причинить лишнюю боль, не себе – тебе. Я откладывала это на последние минуты. Но Господь рассудил иначе. Я очень не хотела, чтобы ты уходил от удушья, всё к этому шло, в лёгких нарастал отёк, это было бы так тяжело и для тебя, и для меня. И я молила Бога – только не это. Смотреть, как ты задыхаешься и не уметь помочь, выше моих сил.
Каждый вечер перед сном я осеняла тебя крестным знамением, желала тебе ограды ангела-хранителя и произносила: «Дай Бог, чтобы утром стало полегче». Каждый раз произносила эти слова с замирающим сердцем, понимая, что в какой-то момент станет легче уже навсегда. Думаю, что и ты понимал это, это читалось в твоём горьком взгляде. В этот вечер я, как обычно, благословила тебя. Спала я последний месяц твоей жизни в полглаза и в полуха. Слышала каждый шорох в твоей комнате. В эту ночь вставала дважды, в час и в четыре двадцать. Очень тихо, на цыпочках, подходила к твоей двери, чтобы не потревожить. Только во сне ты и отдыхал от страданий. А утром я поднялась в полседьмого и, уже не заглядывая в комнату, прикрыла дверь, чтобы не разбудить. Это были самые тяжёлые для тебя и меня минуты, минуты твоего просыпания. Всю ночь в одной позе на спине, не шевелясь, всё тело немело, уставало. Как только ты открывал глаза, сразу просил, посади меня. А я не могла: скованность твоего тела не давала мне этого сделать. Мальчики приходили только к восьми часам. Начинались уговоры, поворачивание на бок, разминание-растирание, но это мало помогало: тебе нужно было сесть. Вот почему я молилась, чтобы  сон продлился, избавляя тебя от лишних мучений.


.ГЛАВА  ДВЕНАДЦАТАЯ

- Не приедет, - твердили назавтра подружки, - посмотришь, не приедет.
Наташа не хотела их слышать и не отводила взгляда от проходной. Вот появится! Но не появился, подруги оказались правы. Нет, так не могло быть, не могло, не начавшись, всё кончиться. Что-то ему помешало. И – спасительная мысль, за которую она ухватилась, чтобы не утонуть в отчаянии – он заболел, конечно, заболел. Он хотел потушить свет, ему резало глаза. А ещё ему пришлось провожать вчера Наташу достаточно далеко. Он-то думал, что они из соседнего общежития. Кому, нормальному, придёт в голову, что они явились издалека. Шли почти двадцать минут, Анатолий часто прикладывал руку к глазам, и Наташа уговаривала его вернуться.
- Нет, я - джентльмен,  обещал, значит, провожу.
У калитки, прощаясь с девушкой, он поцеловал её в щёку горячими губами.
- Да у тебя температура…
- Сейчас приду, напьюсь горячего чаю и аспирина, до завтра…
Конечно, он заболел, не мог он просто так не прийти. Наташа убедила в этом и подруг. И выступление на телевидении по техническим причинам тоже сорвалось, день оказался неудачным.
- Это даже хорошо, что мы не выступаем, - улыбнулась Алла Наташе, - а то бы тут вся извелась, Толика ожидая.
Но раз уж уготовано было им в этом мире быть вместе, то, конечно, совершенно не случайно в понедельник выяснилось, что Наташа с Аллой (у них начиналась практика по терапии) проходят практику в поликлинике, расположенной рядом с общежитием Сташевского. И как раз обслуживают больных на дому. Посетив последнего больного, и отчитавшись перед руководителем, они решили навестить Анатолия. Наташа замирала от страха, а что если его нет? Что тогда? Она же чувствовала, что какая-то ниточка уже протянулась от сердца к сердцу и не может, не должна оборваться.
Анатолий оказался дома, он валялся на кровати и страшно обрадовался их приходу.
  - Ой, девчонки, простите, я не при параде… Сейчас встану, у меня температура, Наташа, прости, не мог вчера…
Наташа, сияя глазами, махнула рукой:
- Да ладно, не вставай. Считай, что мы к тебе по вызову как неотложная помощь. Мы тебе лекарства принесли и пирожков.
- Слушайте, ребята, у меня через полчаса репетиция, я побежала,- Алла понимала, что в этой их сияющей переглядке, она лишняя.
Они остались вдвоём и только сейчас разглядели друг друга по-настоящему, каждый взгляд - открытие, не только внешнего, но глубокого, тайного. Самого истинного друг в друге, самого прекрасного. Ни остановиться, ни продолжать восторженное переглядывание невозможно.
- Спасибо, что пришла, - он тронул её за руку (она потом весь день будет прикасаться губами  к этому месту),  -  как бы я тебя искал? Ни дома не запомнил, ни фамилии не знаю…
- Я бы сама тебя нашла, - утешила его Наташа, она не боялась быть искренней. И это очаровывало Анатолия, и несколько сбивала с толку её беспредельная открытость. Ему не встречались такие девушки.
Проговорили почти час, Анатолий полусидел на кровати и иногда в разговоре касался Наташиной руки, и она ощущала каждое его прикосновение, как удар током, рука была горячая.
- У тебя держится температура.
Анатолий махнул рукой:
- А, пройдёт, пару дней ещё поболею, больше мне нельзя, ты уж навещай болящего, а то я тут затоскую.
Третью ночь подряд Наташа не могла уснуть. Навалилось на неё что-то новое, несоизмеримое с её маленькой жизнью, огромное. Но такое ещё непрочное, хрупкое; казалось, один неверный шаг, взгляд, и всё исчезнет. Больше всего она боялась именно этого, за этой мыслью открывалась такая пустота, такая бездна, такое отсутствие любви, что сердце останавливалось, и невозможно было дышать. То, что возникло, родилось, должно было осуществиться, иначе её самой просто нет, она разорвана на две части, а разве можно жить разорванной? Первую ночь, после того, как Анатолий её проводил, она, помня каждый его взгляд, каждое слово, умоляла тьму перед глазами, только пусть придёт завтра, пусть придёт! На вторую, после пережитого его отсутствия, - только бы заболел. Невозможно было думать, что не захотел, что их встреча для него ничего не значила. Нет! Нет! Она же видела его глаза, чувствовала прикосновение руки, когда они шли к её дому, там не было равнодушия. Третью ночь она горела ожиданием завтрашней встречи.
Назавтра, накупив булочек в буфете, ничего другого там и не было, она летела к нему. Одна. Алла отказалась, хотя Наташа звала её: неловко было одной в мужское общежитие.
- Он тебя ждёт тебя, а не меня, - отрезала подруга, - что я буду мешаться.
Анатолий сидел на кровати, встал навстречу, прикоснулся губами к щеке.
- Привет!
-Привет! Вот тебе булочки, аспирин ещё не должен кончиться, если не горстями глотаешь. Губы не горячие, температуры нет. Мы с Аллой десять вызовов обслужили, на улице совсем лето, а столько больных.
- Только не надо про больных, - рассмеялся Анатолий, - я уже завтра на работу, передача горит. Но ты, пожалуйста, приди сама ещё и завтра, задержусь допоздна, не успею к тебе. Приди часов в восемь. 


ГЛАВА  ТРИНАДЦАТАЯ

Стараясь не шуметь, я прошла в кухню, нужно было приготовить лекарства, всё необходимое для умывания, какой-нибудь завтрак. Всё время прислушивалась и радовалась, что в твоей комнате тихо, что ты спишь и будешь меньше страдать. Раздумывала, какую кашу сварить, овсяную или манную, чтобы ты хоть немного поел. Без четверти восемь пошла тебя будить (вот-вот должны были появиться помощники). Мне и входить не надо было: чуть приоткрыв дверь, сразу, с порога я поняла, что ты улетел, оставил меня. И в то же время я поняла, что ты ушёл легко, так мирно и светло было твоё лицо, так обычна и спокойна поза. Видимо просто остановилось сердце. Господь избавил нас от самого страшного - от удушья. Это бы я услышала.
Я перекрестила тебя и припала к тебе с молитвой, и ощутила твоё тепло. И это последнее твоё земное тепло я приняла как благодать и благодарность. И вот тут я сказала тебе все слова любви и прощания и благословила тебя на жизнь вечную. Ты ушёл, исповедавшись, причастившись и соборовавшись. Несколько раз в году я приглашала батюшку тебя исповедать и причастить, как раз шёл Великий пост, и батюшка совершил всё, что положено над тяжело больным. Соборование или к выздоровлению, или к вечной жизни, как решит Господь. Прямо назавтра я уже не смогла тебя поднять, ты начал гореть и таять. И всё же, оглядываясь на последние недели твоей жизни, я понимаю, что они, по Божьей милости, были терпимы. И для тебя, и для меня. Всё было сделано, как должно, и ты ушёл чистый: раскаянно и примирённо. Это я всё ещё не простила тех, кто лишил тебя дела жизни, ускорив приход болезни и смерти. Тех, кто разрушил за очень короткий срок то, что ты строил и создавал годами. Ты строил, а они разоряли. Тебе нужны были правда и честь, а им – деньги и власть. И хотя я понимаю, что ничего не бывает без воли Божьей, мне трудно с этим примириться.
А ты ушёл светло и сияешь мне с небес своей улыбкой. И прости мои слёзы: они не спрашивают позволения. Но я улыбаюсь тебе в ответ сквозь них.


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Конечно, она пришла, пришла ровно к восьми, минута в минуту. Постучала – тишина. Миг отчаяния. Вышла, обошла вокруг квартала трижды, заставляя себя идти как можно медленнее, вопреки летящему впереди сердцу. Вдруг опоздаю, придёт и уйдёт куда-нибудь снова. И всё-таки выдержала пятнадцать минут, заставляя себя разглядывать зелёные клейкие листочки тополей, уже явившиеся миру.
Она буквально вырвалась из дома, где помогала (вместе со своими подругами) готовить праздничный стол. У двоюродного брата был день рождения. И тётя, у которой она и жила в свои студенческие годы, категорически её не отпускала.
- Как это у брата день рождения, а ты уходишь. Зови своего кавалера, не пойдёт - одна возвращайся.
Пришлось дать слово, хотя в душе Наташа твёрдо знала, что если Анатолий не пойдёт, то и она не вернётся. Она понимала, что это нехорошо, но не могла ни на что променять свидание с ним.
Дверь комнаты приоткрыта, девушка облегчённо вздохнула: он здесь. Анатолий как раз вынимал из портфеля пакет с пирожками.
- Заходи, сейчас чай будем пить, весь день не ел, некогда было. Я на такси мчался, боялся, что опоздаю, хорошо, что ты пришла позднее.
 - Да нет, я уже тут нагулялась, пока тебя ждала.
«Чудная, - решил Анатолий, - другая бы не призналась, что ждала».
Он уже подносил пирог ко рту. Наташа остановила его жестом.
- Не ешь, пойдём к нам - у брата день рождения. Меня отпустили с условием, что я приведу тебя, там уже столы накрыты, столько вкусного, а ты тут… сухой пирог.
- Ну-у-у, - протянул Анатолий, с сожалением глядя на пирог в руке, - у меня и рубашки чистой нет, и устал, ещё не совсем выздоровел, и подарка нет…
- Пожалуйста, - умоляюще произнесла Наташа,  - я слово дала, иначе мне велено вернуться…
- Ладно, книга - лучший подарок, это я найду, - Анатолий уже доставал с полки книгу, - как зовут твоего брата? Сейчас подпишу…
- Владимир, - она чуть не прыгала от радости; он согласился. Они шли к тётиному дому по уже темнеющим улицам, по тем самым, где шли и в первый вечер знакомства. Зажглись фонари, лёгкий тёплый ветер чуть раскачивал ветки тополей, уже одарённых листьями. На асфальте, под ногами идущих, создавалась колышущаяся дивная резная картина. От присутствия Анатолия, от переменчивого света, от пряных запахов весны у Наташи кружилась голова. Ей казалось, что они не идут, а плывут или, скорее, летят.
- Слушай, я же так и не знаю, на какой улице ты живёшь, - вдруг спросил Анатолий, - а то не буду знать, где искать.
- На Ямской, - ответила девушка, придерживая подол лёгкого платья, в котором чувствовала себя принцессой. Ветер разыгрался. Платье было из легчайшей прозрачной ткани – вольт. Портниха сделала его на специальном корсете, красота!
- На какой?  – переспросил, остановившись, Анатолий.
- На Ямской, - повторила Наташа, не понимая его удивления.
- Нет! - повторял он. – Этого просто не может быть, так не бывает.
- Да что тут особенного в названии, там ямщики, наверное, когда-то жили, - девушка пыталась понять, что происходит, она видела, что он взволнован.
- Нет! Я не пойду! Ты серьёзно, не шутишь? Если ты ещё сейчас назовёшь номер, я подумаю, что схожу с ума.
- Семнадцать, - Наташа не понимала, что происходит.
У Сташевского в уме происходило нечто невообразимое. Или она знает что-то о Тане, которая живёт в Тюмени на Ямской семнадцать, или? Что или? Таня была скорее подругой, чем любимой, она даже приезжала к нему из Тюмени. Виделась с его сестрой. Сестра говорила: женись. Но он не чувствовал, что это его человек навсегда.
- Нет, этого не может быть, скажи, что это не правда, просто мистика какая -то, - он приложил руку ко лбу, вглядываясь в недоумённое Наташино лицо.
- Семнадцать «а», - добавила Наташа упавшим голосом: не нравилось ей это необъяснимое волнение Анатолия. – Сейчас придём, и ты сам увидишь.
- Семнадцать «а»,- несколько раз повторил парень, - но это уже  вариант.
Смятение владело Анатолием. Ему нравилась Татьяна, умом он это понимал, но сердце готово было принять её только как друга. Наташу он ещё почти не знал, а сердце говорило, что знает, он её просто чувствовал своим человеком. И это странное совпадение адресов было, действительно, почти мистическим. И добавление буквы, как намёк на неправильность первого выбора. Он тронул Наташу за руку:
- Пойдём, так, ерунда всякая в голову лезет. Название улицы заворожило, больно старинное…
После пережитого волнения, какой-то опасности потери, Наташа крепко сжала его руку.
- Ты замёрзла, у тебя рука холодная, надень мой пиджак.
- Нет, нет, - запротестовала Наташа, - ты же после болезни.
- Тогда можно я тебя так согрею? – Анатолий легко обнял её за плечи.
Так, в обнимку они и дошли до ворот тётушкиного дома. Анатолий всё-таки взглянул на табличку: правда, «Ямская 17 «а». Во дворе было шумно, разгар веселья, столы накрыли прямо на улице, хоть и начало мая, но теплынь. На стук калитки именинник оглянулся и пошёл встречать Наташу и её парня.
- О! Толик, привет, рад тебя видеть.
Столько сюрпризов в один вечер для Наташиного сердца было уже слишком.
- Откуда вы знаете друг друга?
Оказывается, Володя с Анатолием познакомились зимой в поезде, как раз тогда, когда не состоялась возможная Наташина встреча с ним на праздновании Нового года. Володя ездил в отпуск в Москву к армейским друзьям, а Анатолий - к родителям, ехали в одном купе почти сутки. Поездные знакомства быстрые. И всё было «промыслительно», ещё один знак для Наташи с Анатолием.


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Скоро три года, как тебя нет на земле. За год до твоего ухода мы с тобой решили издать книгу по циклу радиопередач, звучавших в течение двухтысячного года по два раза в месяц. «Прощание с веком». Уникальные радиобеседы с ведущими профессионалами разных специальностей. Оценка ими двадцатого века. Это нужно было сохранить для истории. Твои бывшие сотрудницы расшифровали записи с аудиокассет. С книгой тогда не получилось. Кассеты нужно было вернуть. Ни мне, ни тебе  не пришло в голову их переписать для себя, для детей, для внуков. Слишком заняты мы были борьбой с болезнью. Столько лет твой голос звучал в радиоэфире, а у нас дома ничего не оказалось. Ты переписывал и дарил записи тем, с кем вёл беседы, а себе ничего не оставлял.
И вот теперь, когда мне так не хватает тебя, даже голоса твоего нет со мной. Снова выпрашиваю кассеты, и ребята, твои бывшие коллеги, делают для меня цифровую запись с тех старых, плёночных кассет. Два раза ходила я в Дом радио, и оба раза разрывалась душа моя от горя. Боже мой, какое запустение… Тогда был расцвет, а теперь всё разорено, заброшено. Даже дорожки от снега толком не очищены, и - пустота огромного дома, в котором совсем недавно кипела жизнь.
Первый раз я ушла потрясённая, а второй, когда относила кассеты, просто плакала. По всему периметру большого холла были разложены испорченные, промокшие, почерневшие коробки с кассетами. Истории человеческих жизней, память поколений оказались никому не нужны. Десятки лет работы талантливых профессионалов, опыт человеческих душ и умов, при современной технике можно было бы всё сохранить в цифровом варианте.
И всё же частицу этого богатства мне удалось сберечь для семьи, а в бумажном, книжном варианте, который, Бог даст, получится, передача сохранится в библиотеках надолго.
Сегодня, впервые после твоего ухода, слушаю твой голос. Ты беседуешь с Минжуренко, тогда полномочным представителем президента по Омской области. Мне сейчас неважно, о чём вы говорите, я просто слушаю твой голос: удивительный, добрый, красивый и всегда молодой. Плачу. Кажется, что ты рядом и говоришь со мной. Совсем недавно голос твой слушали по всей области. Сколько людей мне говорили (после твоего вынужденного ухода с радио), что исчезла из радиоэфира атмосфера доверительной беседы с умным, мудрым, порядочным человеком.
Потом убрали и всех твоих коллег, расправились поодиночке с каждым. Не осталось высоких профессионалов, уникальной школы Омского радио, которую создавал и ты.
А тогда, в двухтысячном, вы говорите с Минжуренко, оценивая двадцатый век, что вот теперь, на исходе второго тысячелетия есть свобода слова, которая обязательно сохранится и в будущем. Я слушаю и горько улыбаюсь. Пока вы, опьянённые свободой, утешались ею, другие делили собственность, а когда они её разделили, как просто стало закрыть вам рты. Всё уже принадлежало им, и опять потребовались не умные, талантливые, порядочные и совестливые, а карманные. Их можно прикармливать, и будут славить. Конечно, на всё воля Божья, но горечь от этого не становится меньше.
И ты всё это пережил. Твоя болезнь напрямую связана с разрушением дела твоей жизни. Омское радио для тебя, (и не только для тебя) перестало существовать. Ты больше никогда его не слушал.
Радиоприёмник до последнего твоего земного дня был или в руках, или рядом. Теперь ты слушал только «Эхо Москвы». Иногда, присоединяясь к тебе, я говорила:
- Милый, я всё понимаю, но это же отрава, этим, одним, нельзя жить. Мы всё уже с тобой знаем о жизни и о власти, но это яд, который проникает в кровь и в душу, не давая  покоя. Пусть даже половина здесь правда, истина только у Бога.
- Они высокие профессионалы, - отвечал ты, - не могу видеть и слышать дилетантов.
- Но для того, чтобы жить, нужна надежда, они её не оставляют.
Твои передачи давали надежду, не ложную, настоящую. На человеческое благоразумие, на молодых, которые не захотят повторения ненормальности, неправильности жизни, одолевшей Россию в двадцатом веке.


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Голодному, усталому, ещё не совсем выздоровевшему Анатолию от двух рюмочек водки стало нехорошо. Наташа с братом уговаривали его остаться ночевать, но он категорически отказался.
- Нет, я - джентльмен, - твердил парень, -  я иду домой, то бишь, в общежитие.
- Тогда я тебя провожу, - заявила Наташа, - я во всём виновата, я тебя привела, одного не отпущу, сходи тут с ума, не зная, как ты дойдёшь.
Брат ушёл проводить свою девушку, так что другого выхода не было. Всю дорогу Анатолий пьяненько бормотал:
- Нет, это неправильно, я сам, сам, сам… Какой позор, меня девушка провожает, - и пытался отвести Наташину руку, поддерживавшую его.
- Да ты и так сам, - уговаривала его Наташа, - темно, я держусь, чтобы не споткнуться.
Она сдала его с рук на руки вахтёрше и благополучно вернулась домой по тёмным улицам. С удручённым сердцем. Опять расстались и неизвестно встретятся ли.
На другой день после занятий она вместе с подругами отправилась к ним на квартиру. Лена, хоть и жила уже у Альбины, тоже присоединилась к ним. Алла, Лена и Надя пили чай, а Наташа, потеряв аппетит, выступала перед ними, в лицах изображая ночное путешествие.
- Нет! Вы знаете, что он мне сказал, уже в объятиях вахтёрши? Пижон! - её захлёстывали эмоции, нужно было срочно поделиться, иначе взорвёшься. – Соскучишься – приходи, соскучусь – приду. Все нормальные люди назначают свидание, время и место, а этот – самый настоящий пижон. Выпендрёжник!
Алла утешила подругу:
- Ты же теперь всегда с Володей можешь пойти.
- Наверно, - невесело согласилась девушка. Ей хотелось  хоть какой-то определённости, а её-то как раз и не было.
Через неделю Наташа поняла, что ждать больше не может.
- Володька, выручай, пойдём к Толику.
Брат легко согласился: ему нравился Анатолий, и он понимал Наташу. Была уже середина мая, чудная, тёплая погода, юная зелень деревьев, свободный вечер. Захватив бутылку сухого вина, они отправились к общежитию. И попали прямо к столу, к весёлому общежитскому застолью. К Сташевскому и Симонову приехал из Москвы друг, учились вместе в университете, а теперь он в популярном столичном журнале. Наташе Сергей очень понравился, умный, глубокий. Она чутко прислушивалась ко всем застольным разговорам, понимая, что все здесь очень серьёзно относятся к жизни, к тому, что происходит в стране. Анатолий был очень увлечён беседой, но иногда чуть касался Наташиной руки:
- Ты прости, меня тогда развезло, ты одна…
- Да ерунда, - отмахнулась Наташа, - ничего страшного, я девушка смелая.
Анатолий проводил их только до остановки:
- Он завтра уезжает, не могу его оставить, не договорили. Поедем с нами на съёмки в совхоз, мы там фильм делаем про директора, потрясающий мужик. В воскресенье, весь день будем вместе. Электричка в семь пятьдесят. Приезжай прямо на вокзал, встретимся у входа минут за десять до отправления.
- Ладно, приду! - Наташа помахала ему рукой и пошагала за братом, который ушёл вперёд, оставив их вдвоём.
- Ты пешком решил? – догнала она Володю.
- Вечер дивный, давай прогуляемся, - ответил брат. – Хорошие ребята. И твой Толик правильный парень.
- Какой он мой?! – отшутилась Наташа.
Утром перед занятиями, а был в этот день зачёт по военному делу, Наташа решила по пути забежать на минутку к Лене, точнее, к Альбине, у которой жила теперь Лена, помогая ей управляться с дочерью и готовиться к экзаменам. Нужно было срочно поделиться счастьем. Она поедет с ним на съёмки. Лена, Лена, Леночка! – пела душа. – Толя! Толик! Толечка!
Лена ей очень нравилась, взрослая, умная, надёжная. Высокая, стройная, с нежной кожей и яркими голубыми глазами. Она напоминала породистую лошадь чуть вытянутой формой лицаи летящей фигурой. Казалось, вот-вот, и возьмёт в галоп. Она была из разряда тружениц, хотя ей и так всё легко давалось. И сейчас она шла на красный диплом. «Сессия, Лена готовится, но я ненадолго, мне и самой на зачёт»,  - уговаривала себя Наташа.
Дверь открыла Альбина, распахнула её так резко, что Наташа, чуть не упав, влетела в прихожую. Альбина, не здороваясь, скрылась в комнате, за ней, ничего не понимая, робко проследовала Наташа. На стуле сидела Лена. Бледная. Какая-то совсем другая, не похожая на прежнюю Лену. Альбина, видимо, была в спальне.
- Леночка, что случилось? – только и успела произнести Наташа.
Из спальни выскочила разъярённая Альбина. Она кричала таким мерзким голосом такие жуткие слова, что у Наташи мурашки побежали по коже. Сразу рухнул весь чистый, счастливый мир, только что окружавший её.
- Убирайся к чёртовой матери, проститутка! Чтоб ноги твоей в моём доме больше не было. Прицепилась к нам, помощница. Рот на моего Ваську разинула? Подстелилась, сумела, нашла момент! Не надейся, не отдам!
Альбина бегала по квартире, хватала на бегу какие-то вещи, деньги, сумку и выкрикивала, как выплёвывала:
- Не отдам, не надейся! Разинула рот на квартиру, на всё наше! Убирайся, сейчас вернусь, чтоб ноги твоей не было! – и вылетела из квартиры, хлопнув дверью.
Только теперь, оглушённая происходившим, Наташа подошла к Лене, опустилась возле неё на колени, увидела Ленино измученное, неживое, в кровоподтёках и ссадинах, лицо.
- Василий меня изнасиловал вчера вечером, - прошептала Лена разбитыми губами.
Наташа прижалась лицом к её коленям и заплакала. Да, Лене уже двадцать семь, и никакой личной жизни, только эта односторонняя любовь к Симонову. Но Наташа всегда знала, что Лена - чистый человек, и вдруг – такое.
Лена тоже плакала, роняя слёзы на опущенную Наташину голову, и говорила слишком ровно, совершенно без интонации:
- Я ничего не ела весь день, сдали экзамен, ты знаешь, самый трудный. Решили отметить, Альбина сама всех пригласила. Она на четвёрку сдала. Я выпила фужер шампанского, просто хотела пить, даже поесть не успела. Василий мне сказал: хочешь, я докажу, какой твой Мишка подлец. Разве бы я пошла с ним, мы стояли на площадке, уже двенадцать часов. Он позвал, я пошла, он всё плохое говорил про Мишу. Куда-то шли, какой-то сквер. Потом он повалил меня на землю. Я боролась, я так боролась. Слишком неожиданно… И я ослабла от голода, от вина, экзамены. Я всегда была уверена, что никто со мной не справится. А тут – кровь, столько крови, он нашёл колонку с водой, обмывал меня, все ноги в крови. Я не хотела с ним идти, я хотела в Иртыш, он зажимал мне рот, чтобы не кричала, видишь, все губы разодраны, и тащил. А тут ещё Альбина… Она бросилась меня бить. Платье разорвано сверху до низу, по ногам кровь течёт, на мне живого места нет. Почему меня, а не его?..
- Леночка, Лена, - шептала сквозь слёзы Наташа, - я тебя заберу, заберу, не бойся. Ах, они сволочи, мерзавцы! Эта Альбина твоя, подлая. Ты её жалела, она же ни одного экзамена не сдала бы без тебя. Ты у них, у этой засранки, как домработница жила. Собирайся, собирай вещи, я только на зачёт, и сразу к тебе.
На зачёт Наташа попала с большим опозданием. Альбина, убегая, захлопнула дверь и унесла с собой ключи. Этаж был второй, прыгать из окна Наташа не решалась. А зачёт по «военке» - дело серьёзное. Когда, наконец, Альбина явилась, Наташа сказала ей так твёрдо и категорически, что у той задержались на языке  мерзкие слова в адрес Лены.
- Ты почему унесла ключи? Я из-за тебя опоздала на целый час на зачёт. Лену мы заберём с девчонками после зачёта. Если ты не хочешь, чтобы твоего подонка посадили, не смей ни слова больше Лене говорить. Ни одного гадкого слова. Я в свидетели пойду, на ней живого места нет, мы сейчас к судмедэксперту, и сядет твой Васенька лет на восемь…
Она наклонилась к подруге, обняла за плечи.
- Ты всё собери, мы после зачёта сразу к тебе.
С зачётом всё обошлось, преподаватель, хоть и не очень поверил в историю с захлопнутой дверью, но всё же смилостивился и зачёт принял.
После занятий Алла и Наташа бегом к подруге, всё, что случилось с Леной, Наташа рассказала по дороге. Нужно было понять, куда забирать Лену. После того, как она переселилась к Альбине, хозяйка поместила Аллу и Надю в меньшую комнату, всего на две койки. Лене было некуда возвращаться. Решение было только одно - уговорить тётю Марину, чтобы Алла на период сессии перебралась к Наташе в её крохотную, всего четыре квадратных метра, но всё же отдельную комнатку. А Лена тогда могла поселиться к Наде, вместе готовиться к оставшимся экзаменам. Тётя Марина, узнав Ленину историю, легко согласилась. Целый день девчонки занимались переездами. В этой суматохе Лена немного отвлеклась от происшедшего.
Жизнь продолжалась. Подавать на суд Лена категорически отказалась. Были две причины: первая -она не хотела огласки и вторая - дочка Альбины.
- Я же её вынянчила, неужели я лишу девочку отца?! Он, хоть и подлец, но дочку любит.
А Наташе предстоял ещё один серьёзный разговор с тётей. Выяснилось, что как раз в то воскресенье, когда она могла поехать с Толиком в совхоз, нужно было помогать тётиной семье сажать картошку. Организации, где работала тётя Марина, был выделен участок земли, и все сотрудники на казённой машине в определённый день отправлялись на посадку картошки. И день этот был двадцатое мая, назначенный Наташе Анатолием. Разговор с тётей был серьёзным. Наташу кормили в этом доме. И вдруг она не едет помогать. Как было объяснить сорокалетней женщине, не очень удачливой в браке, что ну не может она пропустить эту поездку с Анатолием, что от этого вся её жизнь зависит.
- Ну, тётечка, ну, миленькая, ну, пожалуйста, - умоляла девушка - ну, всё, что хотите, сделаю, только не в это воскресенье.
В конце концов, тётя махнула рукой: делай, что хочешь.
И вот двадцатое мая, воскресенье. Ура! Дождалась! И прошла-то всего неделя. Но у любви свой счёт времени, Наташе эта неделя показалась вечностью.
Весь май чудный, тёплый, совершенно летний. Но Наташа выходит из дома рано, боясь опоздать. Ещё прохладно, и она поверх яркого ситцевого сарафана надевает кофточку, а на голову такую же, как сарафан, косынку от солнца. У неё – счастье. И она живёт этим счастьем. Всё остальное: весь зелёный мир, город, по которому она едет на трамвае, яркое солнце, слепящее глаза, говор пассажиров - всё лишь только фон, на котором сияет любовь. Сейчас, вот совсем-совсем скоро, она увидит его, и целый день проведёт с ним. Чего ещё желать любящей душе…
Анатолия она увидела издалека, он стоял лицом к зданию вокзала. Наташа тихонько подошла сзади, тронула его рукой за плечо.
- Тсс,- резко обернувшись, приложил парень палец к губам, - подыграй мне, сделай вид, что мы незнакомы. Разыграем моего друга. Я сейчас, на минутку, мы к тебе подойдём…
Анатолий быстрым шагом направился навстречу красивому молодому человеку, сияющему белозубой улыбкой. Они поздоровались и остановились  разговаривая. Наташа, делая вид, что не смотрит, конечно же, видела, как они поглядывают в её сторону. Наконец, ребята развернулись и пошли к ней.
- Девушка, - начал Анатолий, незаметно для друга подмигивая ей, - можно с Вами познакомиться? Два молодых, талантливых и, безусловно, красивых журналиста предлагают вам интересное знакомство. Анатолий, Аркадий.
Он демонстративно поклонился и сделал жест рукой в сторону друга. Наташа с трудом удержалась от смеха: нет, всё-таки, он - пижон.
- Ну, что ж, - сказала она, как бы нехотя, - будущий врач, Наташа.
Аркадий, сияя улыбкой, наблюдал за этой сценой, не вмешиваясь. Анатолий, на спор, сказал ему, что уговорит эту красавицу поехать с ними в совхоз на съёмку.
- Вы, наверное, к родителям, куда-нибудь в райцентр едете? – продолжал игру Анатолий. – А мы хотим вам предложить более интересное путешествие. Два талантливых журналиста едут снимать документальное кино. Вы когда-нибудь видели, как это делается? Вот сейчас у вас есть такая возможность, поехали с нами.
- А как же мама? – хитровато улыбнулась Наташа.
- А к маме… К маме можно в следующий выходной, - убедительно ответил парень.
- Надо подумать, - Наташа осмотрела их с головы до ног, - ради кого из вас стоит это сделать. Ладно, я согласна, я свой выбор сделала.
Пожалуй, ей понравилась игра, что насторожило  Анатолия. А вдруг ей пришёлся по сердцу Аркадий…
- Ну, что ж, - он улыбнулся ей, - давай тогда на «ты», а то у меня от этого «вы» язык сломался.
Компания оказалась весёлой. Весельчак и балагур Аркадий, по условию спора вначале молчавший, теперь всё своё  обаяние пустил в ход и так откровенно ухаживал за Наташей, что Анатолий, в конце концов,  не выдержал.
- А твоя Маша, почему с нами не поехала, дочку не на кого оставить? – спросил он неожиданно у Аркадия.
Тот намёк понял, но не смутился.
- А мы вчера развелись, она уехала к своим родителям и дочку забрала, так что я свободен для всех красавиц мира.
- Вот чудики, - мысленно смеялась девушка, наслаждаясь их шутками и глупым соревнованием за её внимание. Для неё существовал только один, самый лучший. Она даже сравнивать не могла.
Два часа пролетели, как один миг. На станции их встретил директор совхоза. Сели в «Волгу», парни по бокам, Наташу устроили в серединке, так схитрил Аркадий. Девушка прижалась к Анатолию, но с другой стороны усердствовал с ухаживаниями Аркадий. Он взял Наташину руку, прижал к губам.
- Ах, какие у тебя нежные пальчики, сразу чувствуется будущий врач.
Наташа высвободила руку, взглянула на Анатолия, он ободряюще улыбнулся ей.
- Аркадий у нас известный ловелас.
- А ты? – строго спросила Наташа.
- А он ещё почище меня, - успел вперёд Аркадий.
Во дворе большого мазаного дома их встретила хозяйка - миловидная полненькая брюнетка. Прикрыла в будке собаку, чтоб не лаяла, но та всё равно огрызалась из-за щита. Нет-нет, да и подавала голос.
Мужчины занялись делом. Оператор, приехавший с вечера, утром уже многое снял по сценарию. Всё же им пришлось ещё и на поля выезжать, что-то доснимать, и беседовать неторопливо в тени большой берёзы, росшей в дальнем углу двора. Наташа вызвалась помогать хозяйке дома, жена директора хлопотала у плиты на улице, готовя обед для гостей. Наташа чистила картошку, поглядывала на мужчин, и прислушивалась к их разговору. Ей понравился оператор, Николай Евгеньевич, серьёзный человек средних лет. Ребята горячились, а он был спокоен, как танк, и получалось всё точно и глубоко. Наташа попала в другой мир и впитывала его в себя всем своим существом, и всё же главным объектом её внимания был Анатолий. И чем больше она смотрела и слушала, тем глубже он западал в её сердце. Потом мужчины уехали на поля, Анатолий махнул ей рукой на прощание - не скучай. Нина Ивановна, так звали хозяйку, с интересом приглядывалась к девушке.
- Который твой-то?
- Анатолий, - смутилась Наташа:  она ещё не считала его своим, хотя отдала бы всё, чтоб было так.
- А второй-то тоже к тебе липнет, - рассмеялась Нина Ивановна.
- Да это он так, просто балагур, - отшутилась Наташа, - я его сегодня впервые увидела.
- А он тоже хорош, оба хороши, а уж умные какие, образованные, но твой-то лучше, серьёзнее, за этими балагурами глаза да глазоньки. А для жизни серьёзные нужны: они надёжней.
Когда мужчины вернулись, стол был уже накрыт. Обед немудрёный, но сытный и обильный по-деревенски: борщ, мясо, яичница, солёные огурцы и помидоры, а ещё холодная, из колодца, водочка.
Обедали шумно: водка развязала языки. Больше всех шумел Аркадий, сыпал анекдотами, шутками-прибаутками. Анатолий слушал, иногда что-то добавлял к словам друга, очень мягко и тактично сглаживая его излишнюю болтливость. Наташа смотрела и слушала и складывала всё в сердце своё. Анатолий был именно тем человеком, которого она ждала, только такого  хотела она рядом на всю жизнь.
После обеда хозяин сказал:
 - До электрички два часа, прогуляйтесь на пруд, там сейчас яблони цветут, красота!
Молодёжь поднялась, но Анатолий остановил Аркадия взглядом, и друг, потянувшись, лениво произнёс:
- А можно я где-нибудь тут в тенёчке прилягу, что-то развезло меня.
Наташа и Анатолий отправились на пруд вдвоём. Небольшой искусственный водоём был замечателен тем, что вокруг него разбили яблоневую аллею. Стояла пора цветения, и молодая пара оказалась в раю. Солнце, сияющее небо, белая кипень, одуряющий аромат. Было от чего сойти с ума или подняться душе до крайней точки счастья. Они стояли друг против друга. Он снова, как при первой встрече, провёл руками по её волосам, сейчас растрёпанным ветром.
- Никогда не стриги волосы…
- Почему?
- Ты такая…
  Лохматая?
Анатолий молча глядел на неё. С языка просилось, такая - моя, нужная мне.
- Нет слов? Видишь, как они мешают мне, ветер треплет, – она отвела пряди волос с лица.
- В этом вся прелесть, ты же не видишь себя со стороны.
- Ага, киношник в тебе заговорил, - улыбнулась девушка.
- Тебе не кажется, что мы в раю? – спросил он.
- Мне не кажется, я уверена, - прошептала она.
Так и простояли они, держась за руки и глядя друг на друга, забыв о времени и внешнем мире, как будто на земле были только они, двое. И не запомнили, кто очнулся первым от этого бесконечного вглядывания в другого. Любования другим.
Вечером директор отвёз их на станцию. И опять два часа Аркадий веселил весь вагон. Говорил он громко, но Наташа с Анатолием его не слышали. Они сидели рука в руке, девушка думала о счастье и о том, можно ли быть счастливей, чем она сейчас.
Электричка причалила к вокзалу, Аркадий умчался на такси. И для них наступил миг расставания.
- Можно я не поеду тебя провожать? -  попросил Анатолий. - Мне всю ночь дописывать, править сценарий, завтра монтируем и озвучиваем.
- Конечно,-  улыбнулась Наташа, - спасибо тебе за сегодняшний день.
- Соскучусь – приду, - Анатолий чмокнул её в щёку и сразу стал таким далёким, что у неё защемило сердце.
Ей и ехать-то без него было всего две трамвайные остановки. И печалилась она от того, что он может прийти и её не застать, что тогда? Что он может исчезнуть из её жизни, и что тогда? Но за этой мыслью разверзалась такая бездна, что сердце останавливалось. И она заставляла себя вспоминать и держать в сердце их стояние среди цветущих яблонь. С этим и этим можно было дышать и жить.


ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Опять дома зацвела канна, нынче к Крещению, чуть позднее обычного. Этот цветок присутствует в моей жизни, как живое существо, приносящее радость. Алый цвет как аленький цветочек, дарующий надежду. В этом году она вымахала выше окна, больше полутора метров, и сразу раскрылись два соцветия, одно чуть ниже другого, и меньшее склоняется к большему, а большее к меньшему.
Всё, что нам посылается в жизни, не зря. Люди, животные, птицы, растения… Каждая встреча что-то несёт, обогащает, одаривает, вразумляет, испытует. Как часто мы не выдерживаем экзамена…
Нынче эти два соцветия, словно мы с тобой, устремлённые друг к другу. Канна мне дорога ещё и тем, что помнит твой любующийся взгляд. Она одна и та же, цветы – новые, а растение всё то же. И она возвращает этот взгляд мне.
Прошло уже и Крещение, скоро отдание праздника. А после Крещения дело к весне. Что-то меняется в самой природе, даже воздух становится другим. Пахнет весной, какая-то особенная свежесть появляется в воздухе, может, от того, что чуть больше, чуть ярче светит солнце и, нагревая снег, заставляет его отдавать часть себя воздуху. Его хочется глотать, начинаешь жадничать, дышать – не надышаться. И птицы уже поют чуть иначе.
Вчера вышла на улицу, первое впечатление – траур. Снег потемнел, дорога чёрная. Но траур временный, он обещание скорой весны, света, тепла. Через две с половиной недели Сретенье, и весна приблизится вплотную, ликуй душа – дождалась.
К вечеру пошёл снег и спрятал, укрыл черноту, показал, что зима ещё прочна. И бушевать ещё вьюгам и метелям, и бедовать ещё птицам и нищим. Была на вокзале, провожала внука. Забываешь иногда об изнанке жизни, а она вот – рядом. Какой-то мужчина с огромной клетчатой сумкой задержался у мусорного ящика, насторожённо оглянулся, наклонился, достал жестяную банку из-под пива, смял в руках, бросил в пустое чрево сумки. Выпрямился, ещё раз оглянулся: кого-то боится, то ли милиции, то ли конкурентов. Теперь вижу, какой он грязный, обросший, с прокалённым морозами и ветрами лицом. Хорошо, хоть тепло одет. Теперь на помойках добротной одежды в достатке. Одни жируют, а нищим и бомжам – благодать. Кормятся люди, как могут. И первая мысль – нельзя чувствовать себя благополучным в мире, где так неблагополучны миллионы людей. Разве они не излучают в мир всё своё неблагополучие? О, если б мы понимали, что всё возвращается нам, что все мы в этом живём.
Вот так, милый, разве мы мало с тобой видели зла, неправды, несправедливости, беззакония. Был период, когда говорили об этом только на кухнях. О, какими ты и друзья твои были отчаянно смелыми в застольях, говоря о неправде общей жизни. И обязательно кто-нибудь, шутливо приложив руку к губам, как бы оправдываясь, шептал в предполагаемое подслушивающее устройство: «Это не я сказал, товарищ полковник». Никто не хотел себе судьбы трагической. Таких, как Сахаров, были единицы. Его защищала мировая известность. Он приезжал и в наш город, и мы с тобой полдня просидели в сквере напротив здания суда, где Сахаров выступал, как правозащитник, надеясь хоть краем глаза увидеть, когда он будет выходить. Но не получилось, возможно, его вывели через другие двери. Уже этот наш поступок был опасен, наверняка в сквере были соглядатаи. С такими, как вы, расправлялись легко, за каждое нерегламентированное слово увольняли, понижали в должности, лишали премий, снимали передачи, вызывали в Комитет госбезопасности. И ты там побывал не раз.
А канна уже доцветает. Я всё пытаюсь сосчитать, сколько там цветов в соцветии. И не получается. Восемь? Десять? Яркие, алые, они так плотно прижались друг к другу, что неважно, сколько их, они одно целое. Удивительная красота, но, главное, она помнит тебя. Всё в доме хранит твоё присутствие. Приёмник, с которым ты не расставался, он был твоей связью с внешним миром. Беру в руки, ловлю голоса «Эха Москвы». Закрываю глаза и вижу тебя сидящим в кресле с приёмником в руках. Ау! Ты слышишь меня? Верю – слышишь. Всё, чем живу, сказать тебе, поделиться. И – говорю, делюсь, и верю – слышишь.


 ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Опять, опять ждать, надеяться, пугаться: а вдруг он придёт без меня? Отчаиваться и снова надеяться и ждать. Хотя они с Аллой и находились почти всё время дома, готовились к экзаменам, но всё же уходили на консультации, и тогда Наташа успокаивала себя только тем, что он же на работе, значит, днём уж никак не сможет к ним прийти. И всё же иногда обжигала мысль: а вдруг?
В этот вечер, устав от зубрёжки, они легли спать чуть раньше обычного, но ещё болтали, когда раздался стук в окно. Тётя Марина кинулась в сени - ждала Володю с работы, через мгновенье заглянула к девушкам:
- Не спите? Наталья, там к тебе.
Наташа, как была в ночной рубашке, только накинув на плечи шаль, выбежала в сени. Конечно, Анатолий. Она замерла, кутаясь в шаль.
- Что случилось?
- Не пугайся, так вышло, срочно собирайся, такси ждёт, две минуты тебе, всё остальное по дороге.
Она была готова через минуту - юбка, свитерок, взмах расчёской по волосам. Всё!
- Сумасшедшие! - только и успела сказать вслед Алла.
В машине Анатолий взял её за руку, от него пахло вином, заговорил сумбурно:
- Прости, я из аэропорта, друг пролётом, опаздываю на день рождения к другому другу, помнишь, я тебе рассказывал, художник, очень хочу тебя с ним познакомить.
Как только они вошли в квартиру, Наташа сразу поняла, что он её обманул. Конечно, он тут был, а не в каком-то аэропорту. Видно было, что их ждали. Все высыпали в большую прихожую, как на смотрины. Весёлые, нарядные, разогретые вином и танцами, парни и девушки обступили их, явно разглядывая и оценивая Наташу. Анатолий представил им девушку, извиняясь за опоздание. Все понимающе кивали головами. Эта юмористическая сцена раскрепостила Наташу, она стойко выдержала публичное разглядывание.
Хозяин квартиры, пожилой известный художник, сидел в зале за столом, уставленным напитками и закусками, дом был хлебосольный. Анатолий завёл гостью в зал, представил хозяину, усадил за стол. Наташа вытерпела и испытующий  взгляд художника. Ей налили вина, она чуть пригубила, что-то клюнула с тарелки. Пётр Никанорович (так звали художника) всё смотрел на неё изучающим взглядом, словно собирался писать портрет. Девушка не выдержала.
- Что вы на меня так смотрите? – провела рукой по волосам. – Что-то не так?
- Да всё так, - отозвался художник, - любуюсь. Девушка вы красивая. Как это там, у Перова, Серова, девушка с абрикосами, персиками, апельсинами, мандаринами?
- Можно и с яблоками, - пошутила Наташа, доставая из огромной хрустальной вазы зелёное светящееся яблоко.
- И -  умная, - добавил хозяин.
Анатолий наблюдал всю эту сцену, сидя в торце стола, любуясь девушкой и восхищаясь её умением держаться. Он встал, подошёл к Наташе, обратился к Петру Никаноровичу:
- Мы танцевать.
Это был первый их танец, тогда, у Владимира на дне рождения, Анатолию было не до танцев. Сейчас он обнял Наташу, прижался губами к её уху.
- Ты умная, ты всё поняла, прости, если бы я сказал, что уже тут был, ты бы не поехала.
- Поехала бы, - прошептала Наташа, не чувствуя себя от счастья быть в его объятьях, быть так близко к нему, слышать его дыхание.
- Ты зачем меня с ним одну оставил?
- Привыкай, здесь все свои. Это актриса, это художник, эта из драмы, этот из ТЮЗа.
Он поворачивал Наташу в танце, останавливая взгляд то на одном, то на другом госте, и каждого представлял шёпотом девушке. Это был мир, совсем Наташе не знакомый. В какой-то момент она почувствовала себя Золушкой на балу. И пора было убегать с этого бала, пока карета не превратилась в тыкву.
- Мне пора,- шепнула он Анатолию.
Андрей, друг Анатолия, чей день рождения они и праздновали, и его юная красавица жена Алина, стали уговаривать их остаться ночевать.
-Поздняя ночь, уехать не на чем, места полно, мы вам с Толькой отдельную комнату предоставим, - убеждал Андрей.
Наташа взглянула на Анатолия. Как бы она ни мечтала с ним никогда не расставаться, но не готова была к такому повороту. «Ещё этого не хватало», - подумала Наташа и твёрдо произнесла:
- Нет. Спасибо. Мне нужно домой, у меня завтра зачёт.
По городу топали почти час, усталые, сонные. Анатолий сердился:
- Ну, чего ты упёрлась? Капризная что ли? Хорошие люди, место есть. Теперь будем стоять до утра. Мне некуда идти, общежитие в шесть открывается.
- Так лучше, - отозвалась обвиняемая.
- Кому?
- Нам.
К Наташиному дому подошли в четвёртом часу. И до половины шестого простояли, обнявшись, у калитки, спасаясь от холода майской ночи, припав друг к другу, словно в миг последний. Ни Наташин свитер, ни пиджак Анатолия не спасали.
- Какая ты вредная, - ворчал молодой человек, - вот простудимся и умрём в один день, а мне в армию идти.
- В какую армию? – испугалась девушка.
- Переподготовка. Два месяца.
- Два месяца, - с ужасом повторила Наташа.
- Я тебе буду писать, и ты уж бедному солдатику ответь. И ни с кем тут ни-ни, Боже тебя сохрани, - отшутился Анатолий.
- Ну и дурак ты, - она шлёпнула его легонько по щеке, - и не надейся, обязательно загуляю, вот с твоим  Андреем, не зря он так уговаривал остаться, это при красавице жене-то.
- А ты лучше, - поцеловал её Анатолий, - ну всё, я пошёл, если не сумею вырваться, жди письма.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Болезнь твоя началась с того, что тебе стало трудно ходить, и руки перестали слушаться, всё  сделалось проблемой: обуться, одеться, выйти из дома. И всё же первое время ты ежедневно выходил на улицу, в библиотеку, в киоск за газетами, в магазин. Я специально не покупала хлеб, стиральный порошок, ещё какую-нибудь мелочь, чтобы и для тебя осталось заделье. Но со временем всё исчезало. Сначала магазин – тяжело, потом библиотека – далеко, потом пришлось проститься и с киоском. Теперь всё это делала только я, но смириться с тем, что ты обездвиживаешься, я не могла. Придумала для тебя своеобразный тренинг: мы выходили в подъезд спуститься вниз, потом подняться вверх, держась за перила, я подпоркой с другой стороны.  Всего-то один пролёт. Иногда два раза вверх и вниз, это было уже достижение, я радовалась: мышцы сокращаются, кровь движется. Это – жизнь!
Хорошо помню нашу последнюю совместную прогулку: с трудом уговорила тебя, да, одному трудно, а со мной надёжно, я поддержу. Ты уже падал несколько раз во время прогулок, это само по себе было опасно переломами, но для тебя самым страшным была беспомощность, ты не мог сам подняться. Поэтому я стала выходить с тобой.
Я обула тебя и одела, чтобы ты не устал до прогулки, потом трудный спуск по лестницам с пятого этажа, и наконец мы на улице. День выдался чудный: белый, с куржаком на деревьях, с солнцем. Мы осторожно и очень медленно шли по дорожке в маленьком сквере близ нашего дома. Часто останавливались: ты уставал,  но главное, для того, чтобы ты рассмотрел ту красоту, ради которой я тебя и вывела. Идти и смотреть одновременно ты не мог: слишком большого напряжения и сосредоточения требовала ходьба.
- Смотри, смотри, какое чудо вот эта берёзка, просто невеста, смотри с этой стороны, чтобы на фоне неба - так, вообще, чудо!
Я уверена, что красота лечит, но сосредоточенность на болезни мешает её видеть
- Да, красиво, - соглашался ты, но что ты чувствовал? В твоём ответе не было восторга. Ты так устал, хотя мы гуляли всего пятнадцать минут. Когда я помогла тебе раздеться и прилечь, ты горько произнёс:
- Всё, больше не пойду, ты не понимаешь: это пытка.
- Ну, зачем ты так говоришь, - возмутилась я, - зачем ты себе пути отрезаешь, а если завтра станет легче? Ты что, не надеешься?
- Не станет, - как-то уж очень устало и безнадёжно произнёс ты.
Чего только мы ни испытывали: лучший доктор, лучшие лекарства – не стало. Ты не верил ни докторам, ни лекарствам... Я протестовала.
- Нет! Так нельзя, нельзя принимать лекарство, не веря, что поможет, половина успеха от веры, а ты держишь в руках таблетку и говоришь: всё равно не поможет! С твоим заболеванием люди не просто живут на лекарствах, но ещё и работают.
- Не с такой формой, - объяснял мне твой доктор, - у него самая тяжёлая форма.
Я это знала, ты не должен был знать, но ты чувствовал. А я всё равно надеялась, если не на лекарства, то на Бога. И я хотела эту надежду вселить в тебя, вспоминала все удачные случаи, все положительные примеры. Ты слушал, иногда даже соглашался, но интуитивно знал другое, что тебе осталось только дотерпливать, терпеть эту закованность в себе самом. Тело твоё стало тюрьмой, стены которой продолжали сдвигаться и давить на тебя всё сильнее. Когда дозировка лекарства оказывалась недостаточной, ты метался, ни одна поза не приносила облегчения.
- Посади меня, нет, лучше лечь. Так плохо! На бок! Нет, всё-таки, посади.


ГЛАВА  ДВАДЦАТАЯ

Уже июнь, сессия сдана. У девчонок праздник - все сдали хорошо, Лена, как всегда, на одни пятёрки. Получила красный диплом. Собрались все вместе на квартире у Нади и Аллы. Скоро им разъезжаться в разные стороны. Лене и Наде уже по распределению, хотя сначала на месяц домой. Наташе и Алле просто на каникулы. То, что произошло с Леной, незримо присутствовало в воздухе своей неразрешённостью, незавершённостью, и девчонкам было грустно. Не помогали ни молодость, ни успешно сданная сессия.
- Ну и что, - не выдержала Наташа, - так всё и оставим? Если бы он хоть поинтересовался, где ты, что с тобой? Попросил прощения… Как они хорошо устроились, и Альбина твоя, и Василий. Использовали тебя, как хотели, ты у них и нянькой, и домработницей, и репетитором у Альбины. Вот она и завалила последние два экзамена без твоей помощи. Ещё эта скотина. Если бы я тогда не пришла, ты могла всё, что угодно с собой сделать от отчаяния. Она же тебя выгнала бы такую, полуживую…
- Правда, ты пожалела девчонку, - поддержала подругу Алла, - чтобы без отца не росла.
- Я не только её, я и себя пожалела, не хотела позора, попробуй всем объясни, - возразила Лена.
 - Ну, хорошо, скоро ты уедешь, всего неделя осталась. Если бы он хоть поинтересовался. Почти месяц, затаился, как негодяй! Ну, нельзя такого мерзавца прощать, - не сдавалась Наташа.
- Он ещё и на моральные темы в газете пишет, - брезгливо поёжилась Алла.
На коллективном совете решили, что пойдут в газету, где работает Василий, и всё расскажут главному редактору. Только без Лены, чтобы лишний раз её не травмировать.
Редактор беседовал с ними около получаса. Конечно, в основном говорила Наташа, ей досталось первой увидеть Лену в жутком состоянии. Наташа говорило горячо и возмущённо:
- Конечно, его надо было посадить, искалечил человеку жизнь! Но Лена девочку пожалела, она её с первых дней от рождения нянчила, больше, чем мать. Но нельзя зло оставлять безнаказанным, не имеет он права работать в газете.
Редактор попросил её написать под его диктовку короткое заявление, только факты. И подписаться. Она не знала, что подписывает себе приговор. Но если бы и знала, то поступила бы точно так же: ненавидела мерзость надругания над  человеком. Покинули редакцию с надеждой на торжество справедливости.
Через два дня она обнаружила в почтовом ящике  письмо на своё имя. После ухода Анатолия в армию (он так и не успел к ней зайти) почтовый ящик стал для девушки магнитом. Незнакомый почерк и обратный адрес: Рио-де-Жанейро, Палас отель. Наташа на мгновение растерялась. Был у неё знакомый аргентинец из Буэнос-Айреса. Встретились год назад в поезде. Там была целая группа студентов из Университета дружбы народов, такая познавательная поездка для них по просторам Советского Союза. А Наташа ехала к сестре в Казахстан.
Стоя у открытых окон, опаляемые горячим степным ветром, до хрипоты пели русские песни. Мимо них пару раз прошёл какой-то невзрачный человек в мятой солдатской форме, на третий раз поманил пальцем Наташу к себе. Отвёл подальше, показал удостоверение, девушка скорее догадалась, чем разглядела, что он имеет некое отношение к органам Госбезопасности. Он начал назидательным голосом наставлять её, как положено себя вести при встрече с иностранцами.
- Вы считаете, что петь русские песни с иностранцами - это неприлично? Или подрывает авторитет нашей Родины? Я думала – наоборот, - строгим голосом  твёрдо остановила его Наташа.
- Да нет, я так, хотел на всякий случай, предупредить, - вдруг сник от её слов и тона, каким они были произнесены, солдат, - хорошо, что вы так понимаете роль советского человека. Я, пожалуй, пойду.
С Омаром Умберто Марани, так звали аргентинца, Наташа обменялась адресами. Никакой искры между ними не было, просто желание узнать жизнь другой страны через живого человека, а у Омара ещё и потребность - в переписке лучше освоить русский язык.
Всё это промелькнуло в Наташиной голове, пока она разглядывала и вскрывала конверт.
- Ну, конечно, от Толика, так я и знала, пижон! Ничего просто не сделает. И без обратного адреса, вот и напиши бедному солдатику.
Конечно, она ликовала: первое письмо от него, прижала листок к губам, потом жадно прочитала. Но и в тексте не было обратного  адреса. Впереди два месяца разлуки, ей уезжать домой на практику, он не знает её домашнего адреса. Нужно было что-то делать. План созрел через два дня. Брат подсказал. Наташа запомнила, что Анатолий говорил об артиллерийских частях. Владимир знал, что они расположены в посёлке близ города. Решили ехать вчетвером в ближайший выходной. Володя, Наташа, Алла и Лена. Потом девчата разъезжались по домам.
Воскресный день выдался жарким, солнечным. Путешественники набрали бутербродов, воды и прихватили бутылку шампанского. От железнодорожного вокзала на автобусе доехали до посёлка, дальше до воинской части пешком три километра. Для молодых ног не расстояние, но Наташу сжигали нетерпение и страх, а вдруг не найдём. В полукилометре от воинской части Володя остановился. Впереди уже виднелись казармы.
- Девчонки, всё, дальше вы сами, а то меня сейчас задержат и полдня будут выяснять, не в самоволке ли я.
Лена осталась с ним, устроились у реки на траве, прикрыв головы газетными шлемами. Наташа с Аллой отправились дальше одни. Всё чаще им навстречу попадались солдаты и офицеры то поодиночке, то группами. У всех девушки спрашивали, не знают ли они такого-то. Недалеко от здания, в котором сразу угадывался казённый дом, им встретился полковник. Девушки, занимающиеся на военной кафедре, умели различать воинские звания. Это был средних лет симпатичный мужчина, увидев их, с улыбкой спросил:
- Куда же вы, красавицы, нацелились?
- Помогите нам, пожалуйста: мы уезжаем, нам нужно попрощаться. Может быть, вы знаете Анатолия? Он артиллерист, но он журналист. Может быть, вы знаете, где его искать?
- Пришли точно,- весело ответил полковник, - интуиция хорошая. Вот в этом доме, тут у него друг - политрук. Скажите, полковник Федотов разрешил увольнение до вечера.
- Спасибо, товарищ полковник! – Наташа ликовала: нашли! Это было чудом.
Они подошли к двери, осторожно постучали. Дверь распахнулась, на пороге стоял тот самый преподаватель с кафедры философии, которого всегда избегала Лена. «Как мир тесен», - подумала Наташа, меньше всего ей хотелось бы видеть его. Но как раз он и был тем самым политруком. Как хорошо, что Лена не пошла с ними.
- Здравствуйте, нам бы Сташевского, - официальным тоном спросила Наташа.
- Эй, Анатолий! – оценивающим взглядом пробежав по девушкам, крикнул политрук в комнату.- Убери портянки!
- Чего ты орёшь? – из глубины комнаты донёсся знакомый голос. – Дай поспать.
- Портянки вонючие убери, говорю. К тебе гости.
Он грубо схватил Наташу за руку и с такой силой подтолкнул её в сторону дивана, что она, пролетев через всю комнату, упала прямо на Анатолия.
- Наташка! – Анатолий обнял её. – Ну, ты даёшь! Как ты меня нашла? Ну, девчонки, - он увидел остановившуюся в дверях Аллу, - вот чудеса, сюда же никого не пускают.
- А мы по высшему повелению, - сияла Наташа, - нам сам полковник, кажется, Федотов, разрешил, да ещё и милостиво отпускает вас до вечера в увольнение. Пойдём к реке, там Володя и Лена, бутерброды и шампанское.
Анатолий уже натянул сапоги, пытался рукой пригладить непокорные тёмные волосы.
- Где-то у меня была расчёска.
- Да, ладно, - торопила Наташа: вдруг что-то помешает, - ты и так хорош, лучше не бывает.
Когда они выходили, политрук проводил их недвусмысленным взглядом, крикнул вслед:
- Не теряй времени, Толик!
Девушки даже не взглянули на него и не попрощались.
- Какой он все-таки хам, - тихо сказала Наташа Анатолию, не зная, что этот человек ещё вмешается в их с Анатолием отношения.

Оно состоялось, это счастливое полдневное свидание на берегу Иртыша. Небо, солнце, вода, трава, первые полевые цветы, молодость и любовь…
Сначала они все вместе сидели на берегу в тени тальника, пили шампанское, уничтожали бутерброды, потом Наташа и Анатолий, не сговариваясь, встали одновременно и пошли вверх по реке, прямо по воде. Держась за руки, переливаясь друг в друга через эти, соединённые, руки. Он снял ремень, закатал до колен брюки, Наташа чуть приподняла подол ситцевого, голубого в мелкий цветочек, платья. Иногда они наклонялись, чтобы зачерпнуть воды и шутливо обрызгать друг друга. Потом они остановились, парень отошёл от девушки, долго смотрел на неё, заслонив ладонью глаза от солнца.
- А теперь ты убьёшь меня? – неожиданно спросил он.
- Я? Тебя? – ужаснулась Наташа.
- Но мы с тобой такие разные: я за белых, ты за красных. Кадр из «Сорок первого». Ты ещё не видела?
- Нет, - огорчилась девушка: ей так хотелось быть с ним на одной волне.
- А ты чем-то на Язвицкую похожа, вот в этом платье.
- Мне нужно быть на кого-нибудь похожей? - огорчилась Наташа.
- Что ты, прости. Нет, конечно, ты тем и хороша, что такая ты одна, - он притянул её к себе, заглянул в глаза. - Там она убивает его, хотя очень любит. Он – идейный враг. Ты бы так смогла?
Наташа задумалась.
- Не знаю, - помолчала ещё, - не знаю, может ли быть идея дороже любви? Я бы, наверное, не смогла. Они, всё-таки, были другие. Это же гражданская война, безумие. Мне кажется, я бы, вообще никогда никого не смогла убить, а тем более, любимого. Но когда война, человек меняется, он как-то иначе живёт, обострённей, другими чувствами, мерками. Не знаю…
- Ты бы не смогла, - Анатолий прижался горячей щекой к её щеке.
- А вот и смогла бы, - девушка вырвалась, обдала его фонтаном речной воды, - хватит меня экзаменовать!
И убежала на берег, где под редкими кустами прибрежного тальника спасались от июньского солнца брат и подруги.
Вечером Анатолий проводил их на автобусную остановку. Уже темнело, а автобуса не было.
- Плохо дело, ребята: видимо ушёл последний, идём до тракта, ловить попутку, - предложил Анатолий.
По дороге к ним присоединился пьяненький молоденький солдатик. Усиленно напрашивался в компанию, вмешивался в разговор:
- Ребят, у вас три девушки, а вас двое. Можно я с вами?
- Слушай, иди отсюда, проспись, пока не попался, - строго говорил  Анатолий.
Роль командира ему не шла, и Наташа ехидничала:
- Не подчиняется он вам, товарищ лейтенант.
А пьяненький солдат, растягивая слова, старательно выговаривал:
- Ну, линтинант, ну, зачем так резко-веско?
Это повторялось не менее десяти раз, девчонки уже от смеха надорвали животы, а парень всё твердил и твердил:
- Ну, линтинант, ну, зачем так резко-веско?
Не выдержал Владимир, взял солдата за плечи, повернул лицом в противоположную сторону и, слегка придав ускорения, строго проговорил:
- Слушай, надоел, ступай в часть, а не то поколотим.
Оказывается, солдату не хватало твёрдой руки; слегка покачиваясь, он отправился в часть.
- У тебя, Толик, нет жёсткой руки, - лукаво пропела Наташа.
Машину поймали уже за полночь. Анатолий проголосовал грузовику, договорился с водителем. Пока помогал девчатам забраться в кузов, Наташа спросила:
- Что ты ему сказал?
- Что вы с телевидения, приезжали на съёмки в часть, у меня же с собой удостоверение.




ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ  ПЕРВАЯ

Стоят удивительные дни. Ещё совсем зима, а весна чувствуется во всём, иначе поют птицы, как-то радостнее, веселее. Всё полно предчувствия весны. И запах, этот особый, февральский, запах, предвещающий весну. Хотя у нас до двадцатого марта порой ещё настоящая зима с морозами и вьюгами. Мы с тобой в это время года, выйдя вместе на улицу, обязательно принюхивались: чувствуешь, пахнет весной?! Вот и вчера я сказала тебе, чувствуешь, пахнет весной?! Надеюсь, что чувствуешь всё через меня, а может быть, как-то иначе душа твоя прикасается к дольнему миру, хотя в горнем, думаю, всё ярче и многократно благодатней.
Твои последние, страдальческие, дни на земле. Надо ли их помнить? Но именно они ярче всего живут во мне. Захожу в твою комнату, здесь всё, как было при тебе - кресло, диван. Я, как будто вижу тебя: взгляд, жест, позу, я возвращаю тебя, приближаю к себе или сама к тебе приближаюсь. Мне отрадно, но больно. Не удержала. Не в человеческой это воле, но держала, сколько могла.
Болезнь отнимала движения и волю, я отдавала тебе свои движения и волю. Пока не поняла, не почувствовала: хватит, пора отпустить. Держать более жестоко, эгоистично, чем отпустить. Мне ещё должно хватить сил дойти с тобой до конца, помочь уйти, меня должно хватить и на это. Это так больно, но и так высоко – провожать человека, любимого человека, в жизнь вечную. Мы с тобой всегда понимали друг друга, смотрели на жизнь одними глазами. Ты не препятствовал моему приходу к Богу, к Церкви. Ты понимал и принимал всё, что делаю я. После опасной болезни ты боялся меня потерять в самом расцвете жизни. Ты, отпустив меня, сам за мной не пошёл. И вот тут, мы как будто чуть отдалились духовно друг от друга. Ты жил политикой, перестройкой, творчеством, видимостью свободы, в том числе и слова. Ты дождался того, о чём мечтал всю жизнь: говорить людям то, что должен сказать, что видишь, о чём печалишься и болеешь, говорить то, что требует совесть. Этим ты жил последние годы работы. А для меня это было лишь фоном иной, более глубокой, уходящей в вечность, жизни. Ты читал мне свободную прессу, Столыпина, Солженицына о переустройстве России. Я тебе – Антония Сурожского о встрече человека с Богом и человеком. Конечно, мы понимали друг друга. И я всегда молилась о тебе и вымолила тебе понимание того, что мы и в вечности должны быть вместе. И ты крестился, а спустя некоторое время, мы повенчались. Но воцерковиться ты не успел. Работа отнимала все силы. Но по воскресеньям, приведя внуков в воскресную школу, ты дожидался окончания занятий в храме. Что ты чувствовал и о чём думал в это время, известно только Богу.
Перестав работать, ты почти сразу не смог ходить и исповедовался, и причащался уже на дому. Думаю, что, не всё понимая, как я, ты доверял мне и многое делал из любви ко мне, но Господь принимает тех, кто совершает подвиг во имя любви.
Приглашая батюшку, я всегда радовалась и волновалась, чтобы всё было правильно, чтобы ты всё понял и прочувствовал, как должно. Надеюсь, что так и было. Ты всегда светлел после причастия. Мы с батюшкой, поздравив тебя, уходили обедать в кухню. Ты стеснялся есть в присутствии других людей: руки не слушались.
Мы обедали и читали вслух «Современный патерик» Майи Кучерской и хохотали до слёз. Смеялись над собой, потому что всё было про нас, про наши неправды. А смех над собой лечит от неправды. Я и тебе читала эту книгу. Ты и сам ещё много читал, чтение ушло лишь в последний месяц. Ушло почти и радио. Иногда я включала приёмник, чтобы отвлечь тебя от страданий, но ты качал головой: не надо.


ГЛАВА  ДВАДЦАТЬ  ВТОРАЯ

Наташа уехала домой, к маме в районный городок, сначала практика – месяц, потом каникулы. Сердце жило радостным ожиданием встречи. У неё закончится практика, у него переподготовка, она придет в город, тем более есть повод: им не выдали за лето стипендию, и они увидятся. А пока можно жить полученным от него письмом, и самой написать ему.
«Толик! Сегодня получила твоё письмо. Я уже устала ждать, конечно, вам, гвардейцам, некогда… А меня уже сестрёнка задразнила тем, что я теперь главный проверяльщик почтового ящика.
Меня целыми днями окружают только дети, утром веду приём (самостоятельно!), а после двенадцати иду на участок. Учу родителей правильно обращаться с детьми. Дома читаю Г. Успенского, воспитываюсь сама.
Приезжал Володя, но он предпочитал развлекаться без меня. Я загорела, ты меня не узнаешь.
Все дни проходят одинаково, но не скучно. Никогда не думала, что столько людей и сейчас ещё у нас живут в таких ужасных условиях. Если бы ты видел, какая нищета! Откуда возьмутся здоровые ребятишки? Даю советы, заранее зная, что они неисполнимы.
На улице жарища, пылища. Сегодня ездила на участок почти в карете и с собственным кучером. Всегда ходила пешком, а сегодня меня заставили на лошади. Вообще-то, это мерин. Видишь, как я подробно описываю тебе свою жизнь, даже мерина не забыла.
Шарлатанов-гвардейцев возле меня нет, можешь не ревновать. Стрелять и в героях ходить не приходится, но я горжусь вашими успехами, товарищ ЛИНТИНАНТ.
Попрощалась с Леной, она проезжала мимо нашего городка, я встречала её на вокзале, всего-то минутка, но - дорого. Кто знает, когда увидимся.
Считаю дни до конца моей практики и твоей службы. Тридцатого июля могу быть в городе. Напиши, будешь ли ты в эти дни, я приеду. Я соскучилась и даже не боюсь написать об этом. Посмотреть на тебя в вагонное окно, когда ты поедешь к родителям, (как ты предлагаешь), этого для меня слишком мало.
Жду всего: и письма, и встречи. Прости, не могу поцелуй доверить бумаге. Не сердись. До свиданья, Наташа. 13/V||-62Г.»
Но сначала было его письмо, которое она целый день читала и перечитывала и держала у себя под подушкой. Теперь она знала, что его гвардейцы лучше всех отстрелялись на стрельбищах, и что он сразу после службы поедет к родителям. Мимо неё. Увидеться на станции одну минутку, это было так мало. Ей всё равно нужно было за стипендией и, не успев получить от него письма, она поехала наудачу. Ехала за счастьем, а приехала за горем.
Вечером, после полдневного напрасного хождения (стипендию почему-то задержали) она побежала в общежитие. Вернее, не побежала, а – полетела, душа обгоняла тело. Летела и умоляла: «Только будь, только будь, пожалуйста, будь на месте!»
И застала. Была радость встречи, глаза в глаза, уста в уста. И – рассказы о том, что у него, что у неё. И вдруг, словно от толчка, от удара, он резко оторвался от неё, став сразу жёстким и далёким, отошёл к окну и, не глядя на Наташу, сказал совсем чужим голосом:
- А теперь рассказывай…
- О чём? – оторопела Наташа.
- О вашем походе к редактору.
Наташа и не собиралась скрывать, но они и виделись с тех пор всего три раза и при таких обстоятельствах, что говорить об этом было просто невозможно.
- Подонок ваш Василий, скотина, животное, просто мерзавец!
Рассказывать пришлось долго, начиная с Лениной тайной любви к Михаилу и заканчивая тем ужасным утром, когда Наташа увидела истерзанную подругу.
- Ты думаешь, она не сопротивлялась? На ней живого места не было! А потом выгнать и месяц не поинтересоваться, где она, что с ней? Это люди? Да она погибла бы, если б не мы. Явился после того, как мы сходили в редакцию, где он был раньше? Трус! Только пакостить умеет. Как ей с этим жить? Пусть скажет спасибо, что она его не посадила, ребёнка пожалела. Да я, да я бы тысячу раз то же самое сделала, нельзя такое прощать! – страстно закончила Наташа свой монолог.
Девушка была уверена, что Анатолий её понял. Он проводил её до дома, они тепло и нежно расстались. Договорились, что завтра он зайдёт за ней после работы. И он не зашёл. А Наташа уже получила стипендию, и утром нужно было уезжать домой, и так задержалась лишних два дня, мама беспокоится.
С тревогой в сердце пошла в общежитие, понимая, что если сейчас не застанет, то на месяц ниточка оборвётся, он уедет, она уедет. Толика не было, но вахтёрша, зная Наташу, дала ей ключ от комнаты.
- Посиди, подожди.
Наташа стояла у окна, глядела на лавочку, с которой они всего три месяца назад наблюдали за этим окном. Будто целая жизнь прошла, так было наполнено это время.
Анатолия всё не было, и тревога в сердце нарастала. А вдруг он пошёл ко мне? «Но ведь не застанет и всё равно придёт сюда», - утешала она себя. Но тревога не проходила. Как-то это связано со вчерашним разговором. Василия исключили из партии, уволили из газеты. Она считает, что так и должно быть, хоть ей и противно, когда семейные дела решаются через партком. Но здесь преступление, надругательство, физическое, духовное. Но Толины друзья ей этого не простят. Она представила, что они наговаривают ему про неё. Затащит тебя в постель, а потом в партком. Нет! Толик не такой. Но они… Они его друзья. А она? Она ещё  никто…
Горькие её размышления были прерваны шумом в коридоре, громкими возбуждёнными голосами. Дверь распахнулась, и пьяная компания замерла на пороге.
- Наташенька, вы позволите войти?  - с издевательской улыбкой ёрническим тоном спросил у неё тот самый преподаватель, который когда-то приставал к Лене. И шутовски раскланялся.
- Это не моя комната, и не у меня нужно спрашивать, - Наташа старалась изо всех сил, чтобы голос не задрожал.
Ей бы уйти, но она не могла, хоть бы на миг остаться с ним, заглянуть в глаза, понять. Но Анатолий маячил где-то за спинами товарищей, видно было, что он пьян и не торопится выручать её. Чужой, совершенно чужой человек.
Наташа плохо запомнила всё происходящее. Это было похоже на дурной сон, она как будто чувствовала, что душа её умирает. Пятеро мужиков то входящих, то выходящих из комнаты, взбудораженных, что-то громко обсуждающих. Когда они на секунду остались одни, Анатолий, наконец, обратился к ней:
- У нас друг, художник с телевидения, чуть не утонул.
- Почему ты не пришёл? – зря спросила она.
- А-а, - не поднимая глаз, ответил он, - надоело.
В этот момент распахнулась дверь, и снова пьяные рожи и  чей-то издевательский голос:
- Наташенька, можно войти?
Она сумела твёрдо, без дрожи в голосе произнести, обращаясь к Анатолию:
- Проводи меня.
Не могла одна пройти сквозь этот строй. Вышли. Она чуть впереди, он сзади. Так дошли до трамвайной линии. Перед взором девушки маячила картина, вечер их знакомства. Впереди девушка, он, нехотя, сзади. Нет! С ней этого не будет. Наташа резко, Анатолий чуть не налетел на неё, остановилась.
- Можешь дальше не ходить.
И всё. Жизнь кончилась. Оборвалась этими словами. Как она дошла до дома? По трамвайным путям, ничего не видя перед собой и ничего не слыша. Благо, было уже поздно, и трамваи не ходили. Как-то добралась, тихо прошла в свою комнату. Брат на дежурстве, да она сейчас и не смогла бы с ним разговаривать. Жизнь кончилась, о чём говорить? Легла на кровать, не переставая содрогаться от безмолвных рыданий. Так продолжалось всю ночь. К утру вместо лица была сплошная отёчная маска. Наташа не поднялась, когда тётя уходила на работу, чтоб никто её не видел и ни о чём не спрашивал. Такой, лежащей в кровати, укрывшейся с головой одеялом, и застала её мама. Она тоже всю ночь не спала, страшная тревога за дочь одолевала, сердцем чуяла какую-то беду, собралась на раннюю электричку. Обрадовалась, увидев Наташу живой, но взглянув на лицо дочери, опустилась возле кровати на колени.
- Доченька, что случилось?
И тут Наташа начала говорить, всё, всё, всё, всю историю, пока не дошла до слов: можешь дальше не ходить.
- И это всё? – спросила мама. - Но ведь ничего страшного не произошло.
Она не поняла, что для Наташи без Анатолия жизни нет. Нет его, и жизни – нет! Она его любила и ждала почти три года, да какие там три года? Всю свою жизнь. Он был рядом, а теперь его нет. Значит, нет будущего, нет жизни.
- Милая доченька, - утешала мама, - это же хорошо, что узнала сейчас, какой он, что он может предать. А если бы отношения зашли дальше? Тебе было бы гораздо тяжелей. Не горюй.
Мама не понимала, что он самый лучший, просто у него был страшный выбор между друзьями и ей. Она же не оставила Лену, даже зная, что из-за этого потеряет Анатолия, она бы всё равно поступила также. Она сама ему об этом сказала.
Через день мама отправила дочь к своему старшему сыну – родному брату Наташи, который служил в Белоруссии. По пути девушка остановилась на несколько дней у подруг в подмосковном городке. Подруги выслушали её горький рассказ и заключили всё не менее горькими словами:
- Мы же говорили, что ничего не получится: избалованные они все, среди них искать любовь бессмысленно.
И только Наташа знала, что это не так, что не так просто прорваться сквозь мнение друзей. Слишком мало им было дано времени, она ещё не успела стать ему необходимой. И счастье уже просто в том, что она его встретила в жизни.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Опустела без тебя земля. Это не строчка из песни. Это факт. Опустела без тебя земля, сначала она осиротела без твоего голоса, который звучал в эфире столько лет. Тысячи людей по утрам и вечерам слушали тебя, ты входил в их дома, здоровался с ними и, о чём бы ты ни говорил, ты дарил им надежду. Надежду на то, что есть в этой жизни, несмотря на все тяготы и неправды, есть чистота, искренность, верность. Есть честные, добрые люди.
Случайные знакомые, случайно узнав, что я твоя жена, говорили мне:
- Ой, передайте ему, что мы его любим, любим его передачи.
Конечно, ко всему привыкаешь, привыкла и я к твоему таланту, всё было обыденно, ты делал то дело, которое и должен был делать на земле. И я, занятая своими делами, не всегда слушала тебя в эфире. Но когда были циклы больших передач, тут, конечно, слушала и придирчиво. Для меня было важно, чтобы всё, что делал ты, было самого высокого качества. Это у нас было взаимно - никаких поблажек друг другу в творчестве. И без обид. И без ревности к успехам другого. С радостью. Ты шутил: раньше про тебя говорили, жена такого-то, а теперь про меня, это муж такой-то.
Для меня и для многих земля без тебя опустела. Она для каждого отдельного человека пустеет с каждым днём. Уходят родные, близкие, после них остаются зияющие пустоты. Но я заполняю эту пустеющую землю, возвращаю ушедших силой слова, силой молитвы. Когда по утрам, в молитве об усопших, я выкликаю имена, десятки имён тех, кто только прикоснулся к моей жизни или был её частью или самой жизнью, я физически ощущаю присутствие всех, кого поминаю. И душе, прикоснувшейся к ним в вечности, становится светлей. Такие вот свидания с собственной жизнью.
Незадолго  до третьей годовщины твоего ухода из земной жизни вышла книга, твоя книга, хотя ты её не писал. Но то, что ты делал, осталось в книге. И была презентация, ещё одно возвращение тебя в земную жизнь. И так чувствовалось твоё присутствие, что слёзы подступали  к горлу. Твоя коллега прочла текст на вашей коллективной фотографии. Ты оставил эту надпись для её дочери-подростка, просто девочка попросила, и ты написал: «Маша, по законам физики, голоса, звучащие в радиоэфире, сразу же улетают в космос. Значит тот, кто хоть раз выступал на радио, уже в вечности».
Так ты написал ребёнку. А я радуюсь тому, что и в вечности ты остаёшься умным, добрым и честным собеседником многих людей.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Жизнь кончилась, но жизнь продолжалась. Мудрая мама знала, что делает, отправляя Наташу в военный городок. Нужно было переключить её на что-то другое, отвлечь, дать посмотреть на случившееся чуть отстранённо. Так и произошло, у брата Наташа немного успокоилась, хотя ей временами казалось, что какая-то часть её самой просто умерла и уже никогда-никогда не воскреснет. А потом вернулась домой, началась учёба, последний курс. Напряженные занятия, друзья, самодеятельность. Наполненность и пустота одновременно. Пустота там, где сердце. Иногда она становилась такой невыносимой, что Наташа говорила Владимиру:
- Сходим к Толику.
Брат не отказывался. Он знал всю историю с Леной и со всем остальным и сочувствовал сестре. Два раза за эту зиму, долгую для Наташи, как никакая другая, они выбирались в общежитие к Сташевскому. Анатолий был рад их приходу, встречал приветливо, поил чаем, много рассказывал о своей работе. Телевидение только начиналось, и он был полон творческих планов. Но на этом всё и заканчивалось. Посидев час, другой, брат с сестрой прощались и уходили. Может быть, приди девушка одна, было бы иначе, но Наташа боялась повторения той боли, а совсем не видеть не могла.
Прошли зима и весна, сессия сдана, институт окончен. Наташа в комиссии по организации выпускного вечера, суета, беготня, взбудораженное состояние. И в это время она буквально сталкивается с Анатолием в вестибюле института. Мимолётная встреча, которая  определит их дальнейшую жизнь. Оба рады встречи, но времени на общение нет: её ждут друзья, у них решается что-то срочное. Анатолий с другом, приехавшим к нему из Петропавловска-Камчатского. Оказывается, в вестибюле есть отделение Сбербанка, и парни зашли снять деньги со сберкнижки Анатолия. Всё случайно? И то, что он именно здесь завёл сберкнижку, и то, что друг приехал в это время, и то, что Наташа именно в этот миг вылетела им навстречу со второго этажа?  Нет, всё было для того, чтобы Анатолий узнал, куда она распределилась.
- Наташа, Наташа! – кричали друзья из распахнутых в лето дверей.
И Наташа сказала - пока! И скрылась за дверями.
- Классная девчонка! – заметил друг Анатолия.
Так Анатолий узнал, что Наташа едет работать в районный городок, где живёт её мама. А её отправили из районной больницы в участковую за тридцать километров от райцентра.
Наташе выделили квартирку в финском щитовом доме на четыре хозяина. Десять квадратных метров комната, восемь – кухня. В комнате две кровати, тумбочка, на стене вешалка с нехитрыми нарядами, под кроватью чемодан с бельём. На кухне – плита, стол, две табуретки, на скамейке ведро с водой. Печка отчаянно дымила - приходилось открывать дверь на улицу. Странно было оказаться в таком медвежьем углу после активной студенческой жизни. Спасали работа, вызовы к больным по ночам, переписка с друзьями и, конечно, книги. В совхозе оказалась богатая библиотека.
Наташа приучала себя к мысли, что Анатолий ушёл из её жизни навсегда. Это давалось очень трудно. Представляла себе, что они обязательно будут вместе, и становилось светлее. Но как только допускала обратное, жизнь оскудевала, на будущее словно тьма опускалась.
За ней отваживались ухаживать местные парни. И в райцентре нашёлся ухажёр, перспективный комсомольский работник, наезжал в гости, звал замуж. Наташа недолюбливала таких, слишком ретивых в карьере, но всё же познакомила его с мамой. Потом спросила, что если я за него замуж выйду?
- Мне легче умереть, чем видеть тебя за ним замужем, - решила мама несуществующую проблему, понимая, что Наташа тоскует по тому, городскому.
- Он же перспективный, - рассмеялась облегчённо Наташа, будто она боялась, вдруг мама ответит – да.
В ноябре Наташа получила открытку от институтского друга. Он был намного старше, семейный, служил до института фельдшером в армии. Занимался ещё и в самодеятельности, с Аллой в драмкружке. Учёба ему давалась трудно, девчонки просто помогали ему, переводили тексты по английскому. Борис знал о Наташиной любви и об истории их расставания. И вот от него открытка, поздравление с праздником и рассказ о том, что летом он видел в Крыму её Анатолия. Летом Борис с семьёй отдыхал в Крыму вместе с сестрой Анатолия и её мужем. На один день, путешествуя с другом дикарями, к ним заезжал и Анатолий. Борис спросил, не женился ли он, сестра ответила, что вот была у него девушка из мединститута, они расстались, но он до сих пор жалеет.
- Я сказал: дурак твой Толик, такую девчонку потерял, - этим словами заканчивалась открытка, дарившая Наташе жизнь.
- Нет, всё-таки, это судьба, провидение, - думала Наташа, - слишком много обстоятельств, пытающихся нас соединить, надо же было Борису встретиться с ними в Крыму.
Снова надежда опахнула сердце. Но теперь он так далеко. Работа, не вырвешься, в выходной поехать, можно и не застать, она знала, что выходные Анатолий часто проводил у сестры. И совсем забыла, что тогда в вестибюле института сказала, куда распределилась. На миг мелькнула злая мысль – вот пусть теперь пожалеет.
В морозный зимний день Наташа на больничной машине увезла больного с острым аппендицитом в районную больницу и, отпустив машину, осталась ночевать у мамы. Вечером из школы прибежала сестрёнка, заговорщицким шёпотом сообщила: «Твой Толик здесь!»
И опять это удивительное совпадение. Наташа давно уже не верила в случайность этой неумолимой цепи совпадений. Она могла не остаться ночевать, он мог приехать в другой день. Оказалось, что Анатолий с оператором должны были делать сюжет о машинисте электровоза, остановились у родителей оператора. Его младшая сестрёнка училась с Наташиной сестрёнкой в одном классе. Она-то и сообщила однокласснице, что такой красивый, потрясающий журналист ищет её сестру. Он даже был в районной больнице, где ему объяснили, в каком совхозе искать Наташу.
- Ну, раз ты приехала, пойдём, пойдём сейчас к ним, это недалеко, ещё не поздно, - уговаривала младшая старшую, ей так хотелось увидеть этого журналиста.
Почему Наташа решила не ходить, хотя сердце зашлось от радости? Решила, и всё. Рано утром уехала в совхоз. Может быть, давала время и Анатолию понять, насколько она ему нужна. А потом вдруг испугалась: а что если он больше не будет её искать или не найдёт в этой тьмутаракани? В феврале заболела тяжёлой ангиной, лежала у мамы дома с высокой температурой. Но как только стало легче, воспользовалась больничным и поехала в город.
С трёх первых зарплат Наташа купила себе к зиме всё новое: пальто, шапку, ботиночки. Пальто какого-то особого фасона – разлетающееся, с огромным шалевым воротником из палёной цигейки, ондатровая шапка и короткие модные ботиночки на натуральном меху. В этом наряде она чувствовала себя королевой.
Переночевала у тёти и, зная, что у Анатолия рабочий день с десяти, ровно в девять часов постучалась в двери их комнаты вместе с боем часов и звуками гимна. Решила так: застану – хорошо, не застану – больше не поеду. Неизвестно, выполнила бы она такой обет или нет, но его и выполнять не пришлось. И Михаил, и Анатолий были дома. Дверь открыл Михаил.
- О! Кто к нам пришёл! Эй, друг, надевай штаны, это к тебе.
- Отстань со своими фантазиями! – ответил недовольным голосом Анатолий.
- Да ты глянь, кто пришёл! – настаивал Михаил.
- Я подожду за дверью, - Наташа прикрыла за собой дверь и прижалась к стене горячей щекой, слушая с замиранием сердца, как из комнаты кричит Анатолий:
- Наташа! Я сейчас! Только никуда не уходи!
Как будто она могла оторваться от этой стены и сделать хоть один шаг. Через минуту вылетел из комнаты Анатолий, чмокнул в щёку.
- Прости, пройди, посиди, я сейчас, только приведу себя в порядок.
Наташа зашла в комнату, присела на краешек стула, огляделась. Ничего тут не изменилось, всё та же скудная общежитская обстановка. Только у неё в душе жило ощущение дворца, и принц, её принц, сейчас, умывшись, придёт за ней. И его глаза, и его нескрываемая радость при встрече с ней. Нет, сердце не обманешь, она ему нужна так же, как он ей. Даже слова лишние.
Они вместе вышли, сели на трамвай, он на работу, она к тёте Марине. Всего две остановки рядышком, несколько минут, но каких. Счастье встречи такое, как будто каждый мог потерять навеки самое дорогое в своей жизни, и вот – обрёл.
- Ты когда уезжаешь? Вечером ещё здесь? Приезжай ко мне на работу к семи, сходим к моей сестре. Там рядом, хочу вас познакомить.
До вечера ещё надо было дожить. И, главное, в чём идти, она же не была готова к этим смотринам. Забежала к однокурснице, та забраковала Наташину тёмную кофточку, выдала свою, нарядную – белую.
- Что это ты, как золушка, в будничном явишься.
Вечер прошёл, как в тумане, но всё же Наташа поняла, что понравилась и сестре Толика и её мужу.
А через месяц Анатолий приехал к ней на день рождения в районный город. Стол уже был накрыт, когда стукнула калитка. Наташа выскочила на крылечко – встречать. Это был самый лучший день рождения в её жизни. Анатолий привёз ей удивительные подарки: совершенно чудного пластмассового оленёнка с нежной, трогательно вытянутой шеей, будто он к чему-то прислушивался. И книгу. Экзюпери. «Маленький принц». И надпись: «Наташенька, эта книга моя религия, я хочу, чтобы она стала и твоей».
Начиналась новая жизнь, но счастье было ещё таким непрочным, ускользающим. Встречи и прощанья, встречи и прощанья. То он к ней, то она к нему, взлёт встречи, отчаянье расставания. Иногда они звонили друг другу, хотя это было непросто: телефоны только служебные, на работе. Когда звонил Анатолий, Наташа летела с приёма, который вела на первом этаже, на второй этаж, где был телефон. Махала рукой медсестре или санитарке - выйдите, не мешайте.
В начале ноября раздался звонок:
- Можешь завтра приехать?
  Завтра будний день, рабочий день, но всё равно:
- Могу.
- Захвати паспорт.
Вот тебе и объяснение в любви, и предложение руки и сердца. «Пижон», - в который раз подумала Наташа. Но оба они больше всего боялись пошлости жизни и шаблонных, банальных фраз. У них должно было всё быть так, как может быть только у них.  Так что всё было как нужно.