Поступки. Глава 4

4

     – Я никогда не стремился разбогатеть. Это странно, потому что мои родители были предпринимателями и очень старались развить во мне деловую жилку. Но деньги всегда казались мне чем-то слишком далёким, нереальным. В них не было силы, не было вкуса и цвета – настоящих вкуса и цвета, если ты понимаешь. Я не мог понять, ради чего надо быть богатым. В своих детских и юношеских мечтах я представлял себя исследователем Антарктики, охотником в диких джунглях или просто скитальцем – а никак не банкиром или дельцом. С возрастом почти ничего не изменилось. Конечно, мне приходилось уступать воле родителей и требованиям времени, в конце концов, мой отец был милейшим человеком, и то обстоятельство, что он владел мастерской по ремонту автомобилей, не слишком портило его в моих глазах. Я выучился на менеджера, хотя мне всегда казалось, что управленец из меня будет никудышный. Куда больше увлекала меня живопись, я мог часами простаивать в художественных галереях, пытался и сам рисовать, но выходила в основном мазня, что было для меня неважно, важно было пробовать. Кажется, все были немного удивлены, когда мне вручили-таки диплом. Было, однако, совершенно очевидно, что сам я не стану искать работу по специальности, и мои родители, посоветовавшись, решили отдать меня под чуткое руководство сестры отца, тёти Мэган.
     Тётя Мэган была в нашей семье чуть ли не легендой. Знаешь, так случается: человек становится известным и уважаемым лишь потому, что он добился успеха. Мне это всегда казалось смешным, а сейчас, после той истории, я в этом просто уверен. Успех лишь в очень малой степени – заслуга самого человека, да и эта степень обусловлена далеко не лучшими его качествами. Но, так или иначе, тётя Мэган являлась настоящим ходячим воплощением успеха. Ей было тогда сорок пять лет – мне она представлялась просто старухой; теперь-то я понимаю, что для своего возраста тётя просто прекрасно сохранилась. Всю свою жизнь она посвятила бизнесу и зарабатыванию денег и уже несколько лет возглавляла крупную фирму по поставкам. Пожалуй, никто в Техасе не разбирался в хитросплетениях этого дела лучше тёти Мэган. Она была просто сказочно богата, владела самым большим и роскошным особняком в Далласе, ездила на исключительно дорогих машинах, и всё такое. При том была убеждённой холостячкой, ни разу не побывала замужем и мужчин, кажется, не подпускала на пушечный выстрел. В общем, думаю, ты представляешь, что за птица была моя тётя. Я до сих пор не могу понять, почему она согласилась на предложение моего отца и взяла меня к себе в качестве компаньона. У меня не было ни опыта, ни желания заниматься экспортом мяса и мясопродуктов в Центральную Америку, а её вряд ли прельщала роль руководителя и воспитателя, так что я могу лишь предположить, что сыграли роль заверения отца в моей абсолютной финансовой незаинтересованности. Экономическая выгода всегда оставалась для тёти самым главным аргументом.
     Прекрасно помню ясное весеннее утро, когда я, двадцатидвухлетний недавний выпускник, переступил порог главного офиса тётиной фирмы и оказался в её кабинете. Это был очень хороший кабинет, полностью подчинённый практическим нуждам, в нём всё было вызывающе на месте. Тётя сидела за очень тонким и очень прозрачным столом, одетая идеально, с иголочки лучших кутюрье, у неё был деловой до полной невозможности вид, и она меня страшно бесила. Мне, впрочем, ничего не оставалось, как послушно сесть в предложенное кресло, я постарался придать своему лицу как можно более независимое выражение, но, думаю, вряд ли это обмануло тётю Мэган. Она прекрасно понимала, что я отдан в её распоряжение, и решила, по всей видимости, использовать это обстоятельство с выгодой для дела. Таков уж был её талант, что любое, даже самое сомнительное обстоятельство ей удавалось сделать выгодным.
     Осмотрев мой костюм и не найдя в нём слишком очевидных изъянов, тётя Мэган посмотрела мне прямо в глаза – и, признаюсь, редко доводилось мне выдерживать такие взгляды. Возникало впечатление, что тебя буквально разрезают на части, потрошат и внимательно исследуют каждую частичку. Неприятный взгляд, что уж и говорить. Сколько я себя помнил, он всегда был отличительной особенностью тёти Мэган.
     “Итак, Джонни, – произнесла она своим металлическим, словно звон монет, голосом, – ты, полагаю, понимаешь, что твоё обучение закончилось?”
     Я терпеть не мог, когда меня называли Джонни, это представлялось мне на редкость унизительным, но я стерпел и решил ничем не выдавать своего неприятия.
     “Само собой, тётя Мэг, диплом мне об этом напоминает каждый день”.
     Она сверлила меня глазами, не моргая, словно автомат. 
     “Наша фирма – это не место для шуточек, Джонни, – продолжала она. – У нас многомиллионный годовой оборот. Если ты действительно хочешь чего-то достичь, тебе придётся забыть всё, чему тебя обучали эти годы. Тебе нужно будет забыть обо всём, что существует за пределами этих стен. Забыть развлечения, девушек, забыть всё пустое и ненужное. И обрести цель”.
     Не знаю, всерьёз ли она думала, что я сумею выполнить подобного рода программу. Возможно, и нет, но в бизнесе, как я чуть позже понял, тётя Мэган руководствовалась принципом “попытка – не пытка”. Если имелся хотя бы малейший шанс добиться профицита – она старалась его использовать. Я вряд ли мог принести фирме хотя бы мало-мальски значимый доход, однако в бизнесе случались и не такие чудеса, а потому она решила взяться за дело всерьёз. 
     “Прибыль, Джонни, прибыль – вот что должно стать твоей единственной целью. Забудь про тех, кто толкует об альтруистичности бизнеса и необходимости помогать людям. Это всё пустобрёхи, не нюхавшие больших денег. Ты можешь ставить перед собой иные, мелкие задачи, но главным и определяющим фактором всегда была и будет оставаться прибыль. Ничто не может быть ценнее её, только она определяет твоё поведение в каждой конкретной ситуации. Если ты хорошенько запомнишь это правило, то сможешь многому научиться. Тебе всё понятно, Джонни?”
     Я кивнул. Возможно, что с точки зрения бизнеса она была и права. Тётя Мэган не была скупой, о нет, она любила тратить с размахом, причём не только на себя, но и на своих родственников; когда я был маленьким, она всегда дарила мне роскошные подарки, чем неизменно смущала и расстраивала меня, деньги были её целью, средством и способом существования. Они делали её сильной, могущественной и недоступной, и вряд ли что-то могло лучше характеризовать мою тётю, чем сумма на её банковском счёте.
     Ты думаешь, я пожалел о том, что мне пришлось помогать тёте Мэган в её делах? Как ни странно, но это не так. Пусть мне и претило заниматься бизнесом, но то был опыт – а единственным, в чём мои взгляды на жизнь совпадали со взглядами окружающих меня людей, была неколебимая вера в опыт. Я не мог позволить себе стать скитальцем, не только из-за своего финансового положения, но из-за полного незнания жизни. Работа в тётиной фирме давала мне шанс тесно познакомиться с настоящей, земной жизнью. И я взялся за дело – без энтузиазма, но с желанием учиться, и за два года сумел добиться заметных результатов. Возможно, это объяснялось тем, что работать мне приходилось не на себя, а исключительно на общее дело, мои усилия не приносили мне ни цента, и при мысли об этом я испытывал необычайный подъём. В любой момент можно было бросить всё и отказаться от должности – и именно поэтому я не бросал и не отказывался. Тётя, кажется, была немало удивлена моим успехам, её ставка оказалась удачной, я действительно приносил компании пользу.
     Мы поставляли мясо в Мексику, Панаму, Коста-Рику, порою даже в Колумбию и Венесуэлу, тётя Мэган обладала настоящим талантом в работе с производителями, мы закупали продукцию у фермеров и заводов по бросовым ценам, по всему Техасу и соседним штатам у нас были налажены связи, в том числе и с налоговой службой, штат работников постоянно рос, фирма процветала. Я работал по двенадцать часов в день, под вечер уже валился с ног, но всё равно продолжал просматривать бумаги, подписывать распоряжения, делать заказы, это не имело смысла и казалось важным, начинало казаться важным. Однако больше всего я любил дальние поездки в какие-нибудь богом забытые фермерские хозяйства, ещё не охваченные нашими вездесущими филиалами. Тётя всегда доверяла мне вести переговоры с угрюмыми хозяевами таких ранчо, которых я рано или поздно уламывал-таки, и они нехотя подписывали договор о продаже своей продукции. Я выезжал рано утром, ещё затемно, и встречал восход в пустыне. Знаешь, нет ничего прекраснее этого момента, и мне казалось, что до свободы, до настоящей свободы буквально рукой подать, стоит только остановиться, вдохнуть воздух полной грудью – и уже ничто не сможет помешать её обрести. Но я не жал на тормоз и продолжал вести свою машину в нужном, предписанном направлении.
     Я думал, что никогда не потеряю свою путеводную нить, однако дела затягивали, требовали своё. “Ещё шесть месяцев, ну максимум год, и брошу всё”, – думал я после очередного рабочего дня, пытаясь заснуть в своей комнате в доме моих родителей, у которых продолжал жить. Но прошло уже три года, прошло четыре, а бросить не получалось. Тётя была неутомима и неумолима. Деньги лились рекой. И мне думается, что рано или поздно компании удалось бы меня поработить – в конце концов, нет ничего сильнее привычки, а привычка у меня уже почти сформировалась, и недалёк был тот день, когда я получил бы свою первую зарплату, и он бы стал последним днём моей ещё сохранявшейся независимости, однако… Знаешь, в жизни тоже всегда бывает это “однако”, мы просто не каждый раз его распознаём.
     Это случилось в начале пятого моего года работы на тётину фирму, которая к тому моменту стала настоящим монополистом штата по мясным поставкам. Партия свинины, пришедшая к нам из отдалённого района, оказалась испорчена из-за неисправности холодильных устройств. Когда мне сообщили об этом, я намеревался без дальнейших раздумий выкинуть стухшее мясо, однако, к моему удивлению, тётя потребовала задержать партию и отправить её в заморозку. Она оставалась моим начальником, и я должен был следовать её указаниям, однако бессмысленность таких действий показалась мне слишком вызывающей. Я отправился в центральный офис. Тётя Мэган приняла меня в своём идеальном кабинете, который, как и она сама, нисколько не изменился за эти четыре года. Она, казалась, была чем-то обеспокоена и приказала секретарю никого не впускать до тех пор, пока мы не закончим разговор. Предложила мне сесть, сама же осталась стоять у окна, лицом к улице.
     “Я задержала эту партию, Джон, – начала она своим привычным выверенным голосом. С некоторых пор она называла меня только Джоном, но это не нравилось мне так же, как в своё время не нравилось обращение Джонни. – Я задержала её, потому что у нас есть возможность её сбыть”.
     Мне показалось, что я ослышался.
     “Сбыть? Вы сказали – сбыть, тётя Мэг?”
     “Совершенно верно, Джон. Мне удалось договориться с санитарным комиссаром с мексиканской стороны. Они пропустят партию, после чего мы придадим ей товарный вид и немедленно направим в Монтеррей. Конечно, придётся заплатить, что причитается, но это будут гораздо меньшие издержки, чем если бы мы просто выкинули всё мясо”.
     Знаешь, есть такое выражение: потерять дар речи. Обычно его употребляют для красного словца, но в тот момент я действительно ощутил, что мой язык стал ватным и тяжёлым и словно перестал меня слушаться. За годы работы в тётиной компании мне не раз приходилось закрывать глаза на разного рода мелкие нарушения, без которых не обходится ни один бизнес, я даже не обращал внимания на регулярное уклонение от уплаты определённых налогов, убеждая себя, что это не моё дело и что мне всё равно, да мне и было, по большому счёту, всё равно. Но то, что я услышал сейчас, выходило за все мыслимые рамки.
     “Тётя Мэг, – тихо произнёс я, с досадой отметив, как хрипло и неуверенно звучал мой голос, – вы же понимаете, что это невозможно”.
     “Вовсе нет, Джон, не только возможно, но уже почти реализовано. Если ты боишься за нашу репутацию, то зря, никто никогда не заподозрит в такой ситуации поставщика, все документы будут в полном порядке”.
     “Тётя Мэг! Там ведь люди! Люди будут есть это мясо”.
     “Само собой, Джон, не собаки же”.
     “Вы хотите отравить этих людей? Вы в своём уме? Я никогда не позволю вам этого сделать”.
     Я думал, что она вскипит, взорвётся и обрушится на меня со всей силой оскорблённого предпринимателя. Мне даже было немного страшно, и под ложечкой неприятно похолодело, потому что никогда прежде я не видел, чтобы тётя выходила из себя. Но сегодня ей впервые было оказано открытое противодействие с моей стороны, а зная, как трепетно относилась она ко всему, связанному с делами, можно было предположить самую бурную реакцию. И – ничего. Ничего не произошло. Тётя Мэг смотрела на меня всё с тем же неизменным выражением превосходства и лёгкой насмешки, она оставалась совершенно спокойной и на её бледном, точёном лице не проявилось ни пятнышка краски.
     “Ты разочаровываешь меня, Джон. Кажется, ты начал думать о людях, хотя я тебе запрещала это делать. Ты так ничему и не научился, и прежде всего ты не научился ценить прибыль”.
     Мы стояли друг против друга, как два борца, сцепившиеся в схватке и не способные уже разжать объятий. Никто из нас не хотел и не мог уступить, у нас не было возможности для компромисса, и схватка не имела смысла. Два часа продолжался наш спор – и два часа испытывал я на себе холодный, пронизывающий взгляд тёти Мэг и ощущал, как какой-то ледяной огонь просвечивает в этом взгляде, и каждый раз, когда языки его пламени придвигались чуть ближе, я невольно отступал, инстинктивно делал шаг назад, так что под конец оказался чуть ли не у самой двери. Два часа, проведённых за закрытыми дверями кабинета, два часа бесполезных доводов, которые не могли соединиться в решение, самые трудные два часа в моей жизни…
     Партия свинины была отправлена на утилизацию. Я добился своего, но не ощущал никакого удовлетворения, я не победил, это вообще нельзя было назвать победой. И дело было даже не в том, что тётя пошла на такую жертву отнюдь не из-за моих доводов, а просто из опасения, что я действительно сообщу об этой махинации в полицию. Просто после этого происшествия из моих действий окончательно выветрился всякий смысл. Теперь уже ничто не доставляло мне удовлетворения, даже поездки в отдалённые уголки штата превратились в нудную рутину. Я протянул ещё пару месяцев, а потом твёрдо решил покончить со всем. Мы даже не виделись с тётей после того страшного разговора, к счастью, конечно, не виделись. Я не мог поручиться, что она не прокручивала за моей спиной ещё какие-нибудь тёмные аферы, однако теперь меня не касалось даже это. В первых числах февраля, в воскресенье, я приехал в её великолепный пригородный особняк с твёрдым решением сложить с себя всякие полномочия и разорвать контракт с компанией.
     Тётя Мэг приняла меня в гостиной. Ещё не успев войти, я ощутил пробирающий до костей холод, который буквально наполнял комнату. Утро выдалось бодрящим, но даже это не объясняло такой низкой температуры в помещении. Потирая покрасневшие руки, я остановился на пороге. Тётя сидела в кресле, прямая и тонкая, как денежный знак, и мне показалось, что даже одежда на ней была всё та же, рабочая, впрочем, я особо не присматривался.
     Знаешь, у меня было очень странное чувство, ощущение, будто я попал в сказку, в очень знакомую сказку, и от этого становилось жутко. В детстве мне очень нравилась «Снежная королева», особенно тот момент, когда описывался Чертог, и вот сейчас я словно сам стал очарованным Каем, в сердце которого угодила смертельная льдинка. Спокоен и неподвижен был воздух, неподвижно смотрели на меня огромные напольные часы с остановившимися стрелками, и даже моё собственное дыхание, казалось, замерло. И в этой полной тишине раздался высокий, с кристаллическим перезвоном голос тёти Мэг:
     “Я знаю, зачем ты пришёл, Джон, поэтому не теряй времени. Говори, что хочешь сказать”.
     Это всё-таки было трудно – произнести слова, которые нужно произнести. Как когда стоишь на вышке и знаешь, что придётся прыгнуть, несмотря на страх и нежелание.
     “Я увольняюсь, тётя Мэг. Я больше не буду на вас работать и уеду из страны”.
     Она молчала. Она могла бы что-нибудь сказать, ещё одну из своих сентенций, словно заготовленных про запас. Я был заранее к этому готов, но тётя молчала. Неподвижная, окаменевшая, так что мне на секунду показалось даже, что она впала в транс. Я ждал, но так и не получил никакого ответа. Мертвенно-бледны были её руки, лежавшие на подлокотниках кресла, и взгляд, впившийся в моё лицо, ничего не выражал. Мне совсем не было её жаль, и всё-таки мысль о невиданном одиночестве, на которое обрекла себя эта женщина, кольнула сердце.
     “Зачем же вы живёте?” – спросил я и пожалел, что не сдержался. Этот вопрос можно было задать кому угодно, но только не тёте Мэг.
     “Зачем мы все живём? – произнесла она своим неизменным ледяным тоном, и никогда раньше мне не доводилось слышать такого горького презрения в человеческом голосе. – Чтобы спокойно умереть”.
     Я развернулся и вышел из комнаты. Я покинул этот дом, где на окнах причудливо резвилась изморозь, а пол напоминал гигантский каток, этот Чертог Снежной королевы, и в тот же день сел на самолёт, улетавший в Сан-Паулу. Мне никогда больше не довелось вернуться в Техас, но, по отрывочным сведениям, доходившим до меня, я знаю, что тётя до сих пор, спустя пятнадцать лет, возглавляет компанию и по-прежнему держит её в своём железном кулаке. Вряд ли она хоть в чём-нибудь изменила своим взглядам. И мне порою становится жутко при мысли о том, во что успели превратиться за эти пятнадцать лет её особняк и её сердце…
     Никто не мог бы сказать, зачем я отправился в Бразилию. Мне и самому это не было ясно. Со мной были лишь самые необходимые вещи и небольшая сумма денег, с нескрываемым разочарованием выданная мне родителями. Вряд ли они подозревали, что никогда больше не увидят своего сына. Наверное, меня можно осудить, и это будет правильно, но я не намерен оправдываться. За свой выбор вообще не нужно оправдываться.
     Мне исполнилось двадцать шесть лет, я был ещё молод, здоров и наконец-таки стал странником. Никто не ждал меня в Сан-Паулу, у меня не имелось никакого конкретного плана действий. Я лишь уверял себя, что какая-никакая работа, пусть и самая чёрная, найдётся, с этого можно будет начать, а дальше пойдёт само собой. В общем и целом, примерно так и получилось. Однако это уже другая и не самая увлекательная история. Мне вспоминается иное: самые первые часы после прилёта. Наш багаж по непонятной причине задержали в терминале, и всем пассажирам пришлось довольно много времени провести в зале ожидания. Было жарко, кондиционеры работали плохо, в общем, Бразилия встречала нас не слишком гостеприимно. Рядом со мной сидел высокий худой мужчина лет сорока в тропическом шлеме, по внешнему виду – заядлый путешественник. Он переносил вынужденную задержку и жару с редкостным хладнокровием, что мне импонировало. Поймав мой заинтересованный взгляд, он жёстко улыбнулся из-под тёмных усов и заметил, слегка наклонив голову в мою сторону:
     “Знатная погодка, не так ли?”
     Я проговорил нечто неопределённое, а он продолжал, словно подхватывая прерванную мысль:
     “Поэтому и не люблю я большие города. Даже плохая погода тут не такая. Вот в джунглях – там вам будет всё как по маслу”.
     “Наверное, вам довелось немало поездить по свету?” – робко спросил я.
     “Да, что было, то было… А знаете, – вдруг встрепенулся он, – судя по всему, нас тут промаринуют знатно. Скучно сидеть без дела. Если хотите, я могу вам рассказать одну историю. Давненько это было, но помню, как сейчас. Если хотите”.
     Само собой разумеется, что я не мог быть против. Поджарый мой сосед, сняв шлем и откинув со лба густые спутанные волосы, устроился на стуле поудобнее и начал свою историю:
     “Как я уже сказал, давно это случилось. С тех пор где только не побывал, а то наше приключение…”