Портрет главы с 1 по 4

           1.
      
           Московская усадьба.

         Эта усадьба — прекрасный образец позднего ампира, хотя за полтора столетия существования маленького дворца, в нём смешалось всё разнообразие вкусов и безвкусия его постоянно менявшихся владельцев. Чопорные слуги расхаживали не спеша, выполняя свои ежедневные обязанности: зажигали свечи, смахивали пыль, докладывали о гостях. И так продолжалось до тех пор, пока старинный дворянский род не пришёл в упадок; старики умерли, дети промотали баснословное наследство и дом перешёл в руки цепкого купца, не способного отличить барокко от русской печи, но скупавшего дорогую мебель, восточные ковры, ширмы, этажерки и плюшевые скатерти. И в этом нагромождении заморской экзотики распивали чаи и крепкие наливки, и бородатый глава семейства предавался воспоминаниям о своём босоногом детстве. Затем, по этому, чудом уцелевшему, наборному паркету громыхали сапожища народного комиссара и каблучки его красавицы жены, свободно лепетавшей по-французски по телефону со своими подругами, чтоб благоверный ничего не понял. Здесь устраивались музыкальные вечера и литературные чтения. На этих разностильных диванах, креслах, стульях и пуфиках из карельской берёзы, чёрного дерева и ореха, обтянутых кожей, бархатом и шёлком, сиживали известные поэты, талантливые музыканты, руководящие работники и артисты, многие из которых сменили изысканную меблировку на скромную обстановку холодных бараков. И все эти хрупкие хрустальные люстры, зеркала, вазы на тумбах, картины в золочёных рамах, керосиновые лампы, в анфиладе парадных комнат, пережили своих могущественных хозяев и превратились в музейные экспонаты.

           2.

           Пятно для интерьера.

       Следователь появился как раз перед закрытием музея и это никак не входило планы Александра. Делать было нечего. Сыщик уселся в предложенное кресло, разглядывая директора музея и его кабинет, совершенно бесцеремонно. Возникла неловкая пауза...
— Следователь Горюнов. Итак, рассказывайте, я вас слушаю.
— Собственно, рассказывать то нечего, — ответил директор, — пропала картина...
— Ну, вот, а говорите нечего, — оживился сыщик, доставая блокнот и ручку, — кража, стало быть.
— Да как вам сказать...
— Вот так прямо и скажите — украли картину, автор, название. Шедевр поди?
— Нет, ну что вы! — запротестовал Александр, — какой шедевр! Портрет неизвестного, автор неизвестный, предположительно начало восемнадцатого века.
— Старинная вещь! — воскликнул Горюнов. — Когда пропала картина?
— Месяц назад.
— Так, так, так, — следователь забарабанил пальцами по столу и снял очки, — а почему только сейчас заявили? Не порядок.
— Так только сегодня заметили.
— Не понял, — откинулся на спинку кресла Горюнов.
— Понимаете, месяц назад, два дня подряд, у нас проводили фотосъёмку интерьера для журнала «Городская усадьба». А вчера нам прислали наш экземпляр, посмотрите, этот снимок сделан семнадцатого августа, во второй половине дня, в так называемой «Розовой гостиной», и портрет висит между окон, выходящих во двор, где ему и положено быть.
— Та-ак, — заинтересовался следователь, вновь водружая очки на нос.
— А это фото с другого ракурса, здесь межоконное пространство и то всего на четверть, оказывается в самом углу композиции. Но старший научный сотрудник Курносова сразу заметила — портрета нет! А съёмка производилась на следующее утро, восемнадцатого августа.
— Прекрасно! — воодушевлённо воскликнул бесцеремонный Горюнов, — значит время кражи можно установить с точностью... — и вопросительно вперился в музейщика хищным взглядом. Тот с готовностью засучил запястье и задумчиво взглянул на наручные часы.
— Съёмка закончилась в шесть вечера, музей закрыли в семь, а продолжили снимать, на следующий день, в десять утра.  Итак, время кражи можно установить с точностью до... пятнадцати часов, — констатировал  директор и аккуратно постучал по стеклу циферблата.
— А часы то у вас не дешёвые! — заметил сыщик.
— Швейцарские, —  гордо подтвердил Александр и осёкся.
— Давно приобрели?
— На что вы намекаете?
— Просто спрашиваю, — ответил следователь, выдержал паузу и продолжил, — и что ж всё это время никто не замечал, что полотно восемнадцатого века исчезло со стены?
— Представьте себе — никто.
— Прекрасно, так и запишем. Можете мне показать фотографию портрета?
— Да, конечно. Я уже приготовил. Перед вами портрет молодого человека в полный рост, в двубортном кафтане, сверху плащ, отделанный серебряным галуном. Поколенные узкие кюлоты, чулки и башмаки с пряжками. Парик, треуголка и прочее — можно смело отнести к восемнадцатому веку. Но грубая техника живописи выдаёт в художнике любителя, не более того.
— Зачем же вы повесили в музее портрет, если он не имеет никакой художественной ценности.
— Он всегда там висел, так, пятно для интерьера, чтоб заполнить пустое пространство. Сыщик задумался и почесал подбородок.
— Хорошо. Тогда такой вопрос — у вас ведь есть картины, которые действительно имеют художественную ценность?
— И не только картины — старинная посуда, антикварные книги, украшения. Каждый вечер ставим на сигнализацию.
— А взяли никому ненужную картину — пятно для интерьера, как вы утверждаете...

          3.

          Игра теней или богатое воображение.

        Какой странный человек. На вид — дряхлый старик: чёрные очки, фетровая шляпа, тяжёлое серое пальто. Его жёлтые узловатые пальцы крепко вцепились в набалдашник сучковатой трости. Так держится хищная птица на суку старого дуба, в ожидании добычи. Куда он смотрит? И смотрит ли он вообще? Можно предположить, что он дремлет; или того хуже — умер! Вся его величественная поза говорит о том, что ничто не поколеблет его покой: ни упругий детский мяч, закатившийся ему под ноги, ни любопытный пёс, пробегающий мимо, который вдруг остановился, прижал уши и зарычал; даже если внезапно налетит штормовой ветер, повалят густые хлопья снега и вулканического пепла — старик не шелохнётся. И отсюда можно рассмотреть глубокие морщины, больше похожие на трещины в скале, кустарники седых бровей, заросли густой растительности на окаменевшем лице и выступ горбатого носа. Интересно, если он разомкнёт свои застывшие уста, наверное, ещё больше растрескается ороговевшая кожа и тогда из казематов голосовых связок заскрипят ржавые петли и визгливые засовы упрёков. Страшно предположить, что будет, если он попытается встать, опираясь на свою толстую палку: взлетит стая птиц, рухнет вековое дерево, заухает сова и на густую зелень парка опустится тьма египетская. И вдруг — задул ветер, набежали тучи и тень листвы, как живое существо зашевелилась и смешалась с пролитой гуашью пасмурных сумерек. Тогда старик встал проворно и двинулся по аллее, в летнем пиджаке, с гладковыбритым лицом и зорким взглядом, держа в руках обычный зонт и вновь проглянувшее солнце тут же набросало жирных теней, но в этом месте уже не было подходящей физиономии или фигуры, чтоб разыгралось живое воображение случайного зрителя. Словно змея, сбросившая старую кожу, молодой человек проворно удалялся, похрустывая гравием под ногами и переливаясь в солнечной ряби.
— Фиии, Люся! Что за отвратительного старика ты нарисовала.
Людмила вздрогнула.
— Саша, ты не поверишь, этот страшный дед у меня на глазах превратился в мальчишку и исчез. Мне и сейчас кажется, что на скамейке он оставил: пальто, шляпу и очки. Но ты опоздал почти на пол часа! Где ты был?
— Следователь приходил.
— Следователь? Что случилось?
— Пропала картина. Так, мазня, но пришлось отвечать на вопросы.

           4.
           Змеиная мудрость.

         Все ему говорили, что он не выглядит на свои сто лет. Конечно, это лесть — самое хитрое и беспощадное оружие, которое придумали древние. Старик и сам иногда опробовал коварные свойства лести и ужасался её страшным возможностям. Пользуясь этим изощрённым жалом, приходилось проявлять змеиную мудрость, иначе потеряешь лицо, и всё пойдёт насмарку.
Итак он не выглядел на свой возраст. Никто не мог предположить какие воспоминания роились в его, слегка подёрнутой сединой, голове. Какие картины представали перед ним, в то время, когда всем казалось, что это реликтовое существо закемарило над шахматной доской. Конь чёрных, весь в царапинах и с надколотым профилем оживал, разбрызгивая пену и источая горячий пот, мчал комиссара в атаку. Конь белых вздымался на дыбы и сабля юного, с перекошенным лицом, поручика, вспыхивала в лучах заходящего солнца. Стальные клинки лязгали и звенели...
— Сущий пустяк, молодой человек, сущий пустяк. При вашем образовании, — Серов выдержал паузу, наблюдая, как у юноши дрогнули уголки рта и нанёс второй укол, — эрудиции!
— Вы ко мне очень добры... э-э.…
— Пётр Алексеич, — подсказал Серов.
— Пётр Алексеевич. Но почему я?
— Ну, помилуйте, голубчик Александр Осипович, кого же нам попросить об этом одолжении? Корреспондента газеты «Красный серп» Никифора Кокошного? Он в поэзии разбирается, как свинья в апельсинах. А у вас, за плечами Оксфорд, блистательные статьи о поэтах серебряного века, на английском языке. Что вы на меня так смотрите? Да, я читал! Или вы думаете, мы здесь, в нашем суровом заведении, лаптем щи хлебаем. У нас много людей незаурядных и наше сотрудничество будет на пользу отечеству. И кроме того — засиделись вы там, у себя в провинции...
Серов встал из-за стола, сделал круг по кабинету, чтобы пауза казалась естественной и подошёл к Александру.
— Вы могли бы преподавать в московском университете, — молодой человек вздрогнул и чекист с удовольствием заметил, как тот покраснел до кончиков ушей. Сработало!
— Самый молодой профессор — Александр Осипович Цветков! Звучит, чёрт возьми.  Вам будут завидовать. Там есть много напыщенных персонажей старой закалки. Но, как говорится, — по Сеньке шапка! Потом — у вас есть мы.   
— Но ведь он же прекрасный литератор. — сказал Цветков.
— Поэтому мы и хотим сохранить его для русской литературы. Вокруг него вьётся много тёмных личностей, которые сбивают нашего поэта с пути...немного поповским языком я заговорил, не так ли? Но иначе не скажешь!