Диспут и ритуал. Конспект

ДИСПУТ И РИТУАЛ
(Конспект)


Видный еврейский мыслитель и мемуарист Аарон Захарович Штейнберг (1891 - 1975) кроме научного наследия оставил после себя важные воспоминания личного и общественного характера «Друзья моих ранних лет. 1911 - 1928», посмертная публикация Париж, 1991. Не вошедшие в книгу фрагменты печатались позже в литературно-публицистическом журнале «Лехаим». В одном из выпусков рассказывалось о впечатлениях юного автора от встречи с маститым Василием Васильевичем Розановым и его гостями у него на квартире. Встреча происходила осенью 1913 года, в самый разгар русского возмущения завершающимся судебным разбирательством о ритуальном убийстве христианского младенца Андрея Ющинского, в котором обвиняли Менделя Бейлиса. Розанов вместе с православными людьми остро переживал это изуверное злодеяние. Процесс Бейлиса, помимо юридических оснований, содержал ещё политический смысл. На кон ставился вопрос: кто кого? За стороной обвинения стеной стояла патриотическая правая сила с её уверенными вожаками. В поддержку обвинителей выступили историки-религиоведы, философы и публицисты. Среди них на видном месте Василий Розанов, Павел Флоренский и Михаил Меньшиков. Из учёных конкретно поддержал «правую» Иван Алексеевич Сикорский, психолог, отец изобретателя вертолёта Игоря Сикорского. И сторона обвинения полнилась приливом новых сил, но изворотливости «прелюбодеев мысли» - адвокатов, законников и агрессивной революционной и разнузданной печати - противостоять не смогла. Судебный процесс закрылся ни с чем. Проигрывалась коренная Россия, и кон в этой азартной игре сдёрнула левая, русофобская сила спорщиков. Много напраслины тогда высказывалось с обеих сторон, и справа и слева.
Домашний диспут Розанова с воспитанником Гейдельбергского университета Штейнбергом приведен в обширной выдержке из поздней записи молодого философа с его слов, сделанной в феврале 1971 года, когда Аарон Захарович уже почитался «духовным лидером лондонской аристократии».
Выпроводив лишних гостей из своей квартиры, Василий Васильевич, ласково обращаясь к Штейнбергу, произнёс:
- Так вы хотите поговорить о ритуале? Пожалуйста, пожалуйста.
Штейнберг: «Я вкратце напомнил ему его слова о прирожденном вегетарианстве евреев, подчеркнул, что получил хорошее еврейское образование и точно знаю, что в еврейском религиозном обиходе нет и не может быть места для употребления человеческой крови».
«– Такой молоденький, – прервал меня Розанов, – и уже хотите знать все тайны иудейской веры! Да об употреблении крови на Пасху известно, может быть, всего-то лишь пяти или, самое большее, семи старцам в Израиле.
– Так как же вы знаете?!
– Я? Я верю. Да я уверен в ритуале. А как узнал? Носом!.. Помилуйте, как могло быть иначе? На чем держится еврейство целые тысячелетия – без земли, без государственной власти, даже без общего языка, и как еще держится, как сплоченно, как единодушно – этакое без крови невозможно. Я чую эту кровь носом… Помилуйте! Оглянитесь кругом! Как это происходит?! Чуть те, кому полагается за этим наблюдать, замечают, что народная сплоченность ослабевает, что единство Иудейского племени под угрозой, вот, как в наше время, так сразу пускается в ход наиболее верное средство: кровь! Чуете?.. кровь замученного, согласно с древним ритуалом, христианского младенца. Ничто не слепляет так людскую глину в твердый ком, как липкая человеческая кровь. Вы этого еще не знаете, а они знают… Посмотрите только, как все стали заступаться за какого-то безвестного Бейлиса. … Да и «шабес-гои» не отстают, и прислужники евреев бьют в те же литавры, не исключая вашей «Русской Мысли». В России все плохо, хороши одни евреи… Так надо же кому-нибудь и за правду заступиться и на евреев пальцем указать. Да, я положительно верю в ритуал!».
Далее Аарон Захарович признаётся:
«Я слушал Розанова, как во сне, не спуская с него глаз, – неужели действительно он верит? Но почему же чем более горячо и быстро он говорит, тем упорнее избегает смотреть мне в глаза? Неужели боится, что я могу увидеть его насквозь? А он продолжал, ища еще более убедительных доказательств в пользу своей «веры», продолжал еще более торопливо и все громче и громче:
– Да посмотрите сами: всё наше для вас погано, мерзко. «Трефное»… И не смотрите на меня так пронзительно, – сами знаете, что с этим и спорить невозможно. Трефное, так трефное.
Громким возбужденным своим голосом хозяин, может быть, и намеренно, вовлек в наш «диалог» весь стол. Покуда он делился со мной своими разоблачениями, я миг-другой употребил на то, чтобы разобраться в обстановке. Кроме Тани [дочери Розанова], я успел приметить известного драматического артиста Юрьева и еще одно как бы полузнакомое лицо – человека средних лет в оживленной беседе с молодой особой, похожей на Василия Васильевича, старавшегося одновременно уловить кое-что из разгоравшегося словесного поединка между хозяином и его еврейским гостем. Моё давешное предположение, подумал я, не столь уже фантастично. Я попал, очевидно, на еженедельное розановское Воскресенье, как редкий «аттракцион», как участник с еврейской стороны в полу-публичном диспуте о кровавом навете с самим Розановым, и публика, в частности, спорящий с дочерью, надо полагать, старшей, Розанова, господин уже начинает терять терпение… Все это побудило и меня безотчетно повысить голос:
– Ради Б-га, Василий Васильевич! – прервал на этот раз я его, смотря в упор в его водянистые глаза. – Вам же доподлинно известно, что если я не прикасаюсь к ветчине на вашем столе, то это не потому, что стол ваш, а потому, что ветчина – это свинина, да, нечто «трефное», то есть пища недозволенная по еврейскому ритуалу, вот по тому же ритуалу, который строго-настрого запрещает евреям употреблять в пищу кровь! Вы, Василий Васильевич, ведь сами так хорошо об этом писали! Как же…
У меня чуть не сорвалось: «Как же вам не совестно!» Но я вовремя спохватился. Впрочем, Василью Васильевичу и без моего укора было совестно. Его седая голова как-то неестественно втянулась в плечи, и он растерянно обводил глазами стол. И ему, и мне пришел на помощь тот самый полуседой господин, которому давно, очевидно, хотелось вмешаться в диспут.
– Нет, Василий Васильевич! – пересек он хриплым голосом полстола. – В этом, как вы знаете, я с вами расхожусь. Я тоже не верю в ритуал…
Меня поразила весьма заметная еврейская интонация нового «диспутанта», а Василий Васильевич почему-то развеселился и тут же, совершенно примирившись со мной, шепнул мне ласково на ухо:
- Вы его знаете? Это Эфрон, автор знаменитых “Контрабандистов”…
 Именно это почему-то очень смешило Розанова. Автора юдофобской пьесы я видел в натуре впервые, но с детства помнил, какие скандалы были связаны с ее постановкой в Малом театре Суворина. Стало и мне смешно. По многим причинам. Мог ли я когда-либо предположить, что буду сидеть за одним столом с этим злостным юдофобом и что как раз он подаст голос за меня? Но всего комичнее было то, что завзятый юдофоб еврейского происхождения своим картаво-певучим говором как бы издевался над самим собой. Однако творец «Контрабандистов», ничуть не смущаясь продолжал:
– И в этом я тоже расхожусь, – особая пища не имеет ничего общего с ритуальным изуверством…
– Ладно, ладно, – смеялся Розанов – коли вы все против меня… бросим о ритуале. Но о евреях я все-таки доскажу...
Около нас остались лишь Эфрон и Таня. Интерес за столом иссякал. Мое появление не повело ни к какой сенсационной словесной дуэли…
– Нет, – продолжал катиться по наклонной плоскости Розанов, – скажите сами, как это объяснить без всяких ритуалов, что все евреи, как один, только и делают, что поносят Россию на чем свет стоит, не находят в ней ничего решительно хорошего и готовы продать за алтын?.. А у них-то самих разве все так благополучно? Неужели не за что хоть разок, для разнообразия что ли, себя самих поругать?!
– Вот тут, дорогой Василий Васильевич, – воскликнул восторженно создатель «Контрабасистов», – я с вами совершенно согласен. Евреи страшно самолюбивы, они могут из самолюбия…
– Погодите, доро-гой, хотя и вы не «гой», – прервал Розанов неуклюжим своим каламбуром Эфрона, – дайте досказать. Дело не в еврейском самолюбии, а в их беспримерной настойчивости. Только и думают, как бы поскорее упрочить свою власть над нами…».

Обруганному евреями «антисемитом и выкрестом», Савелию Эфрону, ставится ими всё же в заслугу его крепкое запирательство на замалчивание доказанных фактов изуверных убийств ради крови замученных христиан. Преступный догмат крови они называют кровавым наветом и наговором. Как бы там ни было, а Савелий Эфрон, будучи православным человеком до конца дней своих, мучился - раскрыть или утаить эту тайну Израиля. И только перед кончиной в сербском монастыре Петковице Эфрон всё же решился начисоту высказаться. В своих показаниях от 3 февраля 1937 года инок монастыря, Василий Михайлович Хорошун, сообщает, что Савелий Константинович с нетерпением ждал приезда в обитель Владыки Антония, которому и поведал бы о еврейском догмате, подрывающем христианскую веру.
Разумеется, табуированная тема не раз возникала у нашего литератора и ранее. Так, при постановке «Контрабандистов» на сцене Малого театра А.С. Суворина в Петербурге в 1900 году Савелий Константинович категорически потребовал от соавтора Виктора Крылова снять сцену расправы отца-иудея над перешедшей в Православие дочерью, или приглушить театральный шок, выводя действие расправы над жертвой за кулисы. Эфрон не стеснялся в выражениях, разоблачая в произведениях гнусные проделки своих единокровных соплеменников по отношению к гоям, - тут проявлялось его гражданское мужество. Но он не затрагивал главных сторон иудаизма - ритуала, религиозных верований. Ведь о догмате крови даже в Библии сказано прикровенно. Василий Васильевич Розанов впоследствии отыскал в Писании искомую цитату. Звучит она так: «Почему вы не ели жертвы за грех на святом месте? Ибо она святыня великая, и она дана вам, чтобы снимать грехи с общества и очищать их перед Господом» (Бибилия. Левит, гл. X, стих 16 - 18). Основательно образованный в раввинском училище Эфрон знал эти библейские строки, но опираться на них не мог. Догмат крови и клятва его до конца безмолвно удерживались под запретом. Но, позже, он всё же  несколько ослаб. Савелий Константинович ждал приезда в монастырь Петковице Владыки Антония (Храповицкого) в сопровождении генерала Нечволодова, чтобы поведать тайну. Не дождался…
В годы судебного разбирательства дела Бейлиса догмат крови в сознании православного иудея Эфрона всё ещё держался крепко, что и было продемонстрировано им на диспуте в квартире Василия Розанова. Менее крепкий секрет о еврействе, блюсти, не разглашая перед христианами «Протоколы сионских мудрецов», позволял Савелию Константиновичу прилюдно делиться своими впечатлениями о первом Сионистском конгрессе (1897), состоявшемся в швейцарском Базеле. Это всё-таки проявление его смелости и честности. Не все «выкресты», отступники от еврейства, держались так твёрдо, как Эфрон. Он воспринял веру Православную душой, внутренне, всем существом.
Видно, не так крепко держался русской почвы публицист Ковнер, Авраам-Урия (Аркадий Григорьевич; 1842 - 1909), корреспондент В.В. Розанова. Он был, как и Эфрон, выходцем из Вильны и готовился стать раввином, и даже на склоне лет пришёл к Православию, но не совсем искренно. Часто вступал в споры с В.В. Розановым по вопросам иудаизма, писал свои отзывы на его статьи, подписываясь «бывший еврей». Ругал С.К. Эфрона за его якобы недалёкость в еврейской культуре. Более сорока его писем к Василию Розанову сохранилось в архивах. Свою русскость подчёркнуто сводил к тому, что он, Ковнер, дважды женат на русских жёнах. Розанов внимательно прочитал отзыв Ковнера на его публикацию «Замечательная еврейская песнь» и на «Юдаизм». В письмах к автору Ковнер дальше учёных поправок и эстетских оценок не шёл, оставаясь неисправимым либералом, «Писаревым еврейства». И всё же к диспуту о ритуале какие-то оттенки раннего спора с Ковнером оказались полезными, особенно когда заходила речь о синагогальных таинствах. Открытый для диспута с соплеменником по рождению Эфрон не встретил прямого собеседника в лице Ковнера, лукавого выкреста, потому и дружеского общения с ним не получилось.
В этой связи всплывает один литературный эпизод из богатейшей жизни беллетриста Александра Ивановича Куприна. Покинув разъярённую, окровавленную врагами милую Родину в 1919 году, он с горечью примкнул к беженской русской среде. Пробует писать уже на другие темы. В парижской газете В.Л. Бурцева «Общее Дело» в последних числах сентября 1921 года Куприн публикует статью «Гуслицкая фабрика», где скороговоркой упоминает Сергея Нилуса, его «Великом в малом» 1905 года издания. Номер «Общего Дела» с этим «фельетоном» с помощью Василия Андреевича Смирнова попал в руки старца монастыря Петке Савелия Эфрона и был им тщательно прочитан. Монашествующий старец, бывший раввин, десятки лет подвизавшийся в Православии и ставший давно полноценной русской натурой, доживая последние годы в богомольной обители, неослабно интересуясь духовной жизнью христиан, свой отзыв послал во Францию открытым письмом к писателю А.И. Куприну.
А.И. Куприн в статье «Гуслицкая фабрика» говорит: «Насколько я помню, «Протоколы» были выкрадены непосредственно у одного из участников съезда, одного из 70-ти мудрецов, - парижского архимиллионера, финансового гения - его любовницей. Так и ближе к первоисточнику, и подлинность документов достовернее. «Помилуйте, масон какой-то 33-й степени…». Совсем неизвестно, откуда эта любовница знала о существовании секретного документа, о его содержании и его ценности».
Далее русский писатель Александр Куприн пишет: «Поражает в Протоколах та прямолинейная слепая и тупая штампованная ненависть к христианам, которую мог, по своим чувствам к евреям, приписать Сионским мудрецам только неизобретательный заурядный жидок. Каждое их слово дышит кровью, местью, порабощением, разложением, разрушением. Чувствуется не смертельно ядовитая сила слова, а оглушительная дубина. Теперь даже дипломаты двух стран, собирающиеся откромсать ломоть у третьей, даже два директора банка, готовящиеся остричь совместно доверчивых баранов, не называют вещей своими именами, а облекают их жесткую сущность в приличные, благожелательные, сдобные формы. Сами перед собою эти 70 мудрецов, высший разум умного племени, несомненно люди большой культуры, постыдились бы такой примитивной погромной грубости, какую им приписывают протоколы».

В отзыве Эфрона читаем: «В этом фельетоне г. Куприн разбирает «Сионские Протоколы» Нилуса и делится с читателями своими впечатлениями, которые вынес от чтения этой книги. К каким выводам он приходит от подлинности протоколов, - в данном случае для меня мало, или даже вовсе, не интересует. Ибо в данном вопросе г. Куприн не авторитетен. Но одно место в данном фельетоне меня невольно заинтересовало. Г. Куприн пишет: «Поражает в протоколах та прямолинейная слепая и тупая штампованная ненависть к христианству, которую мог, по своим чувствам к евреям, приписать Сионским мудрецам, только неизобретательный заурядный жидок. Каждое их слово дышит кровью, местью, порабощением, разложением, разрушением. Чувствуется не смертельно ядовитая сила слова, а оглушительная дубина».
Приведенный абзац из статьи милейшего художника дышит страстным возмущением против Протоколов, и христианская совесть писателя не может примириться с тою злобою и ненавистью против христианства, которыми проникнуты протоколы, а потому он их подлинности не признаёт и, по благородству своей души, признавать не может. Так оно и должно быть: тяжело мириться с жизнью, если такая злоба и ненависть существуют Выросшему и воспитанному на христианской этике писателю это кажется невозможным абсурдом. Но, всё-таки… Эта злоба и ненависть к христианству у избранного народа существовали и существуют по днесь».
Далее Савелий Эфрон предлагает «уважаемому и любимому художнику» обратиться к г. Пасманику [переводчику с древнееврейского] и попросить его перевести ему следующие слова молитвы, которую ежедневно трижды произносит каждый еврей. И богомерзкие слова молитвы иудей оканчивает оплеванием креста.
Не дожидаясь перевода, сделанного Пасмаником, Эфрон сам перелагает текст еврейской молитвы и даже решился напечатать его дословно в «Новом Времени» Михаила Суворина, причём по-еврейски и по-русски. Вот эта богохульная еврейская молитва:
«Саев тиссавену» (уничтожить, дабы уничтожил);
«Шакец тишакцену» (унизить, дабы ты унизил);
«Ки харим гу»… (Ибо мерзость, нечистота он (крест))
«тьфу»…
До 60-х годов прошлого столетия слова эти в еврейских молитвенниках печатались, но в начале 60-х годов русская цензура их выкинула, что, конечно, не помешало и не мешает еврею и поныне произносить их трижды в день!».

В середине 1930-х годов в Берне (Швейцария) собрался всемирный съезд по обсуждению подлинности «Протоколов сионских мудрецов». Все участники, как со стороны защиты, так и со стороны обвинения разыскивали улики для судебного разбирательства. Не обошли вниманием и архивные материалы православного монастыря Петковице в Сербии. Но их в обители мало оказалось, исследовали то, что осталось. Приверженцев подлинности интересовала, прежде всего, личность Савелия Константиновича Эфрона, участника первого Сионистского форума 1897 года, его свидетельства. Сторона защиты подлинности «Протоколов» хотела бы помочь русским людям, стала расспрашивать иноков и современников Эфрона, чтобы они поделились живыми воспоминаниями о жизни обители двадцатых годов. Таких свидетелей почти не нашлось. В архиве обители отложились лишь записки монашествующих старого поставления, но и они сообщали немало ценных сведений. Приведём каждую из этих записок в обширных выдержках.
Вот что письменно рассказал Василий Михайлович Хорошун о своих впечатлениях из тех прошедших лет. В монастыре Параскевы пребывал с июня 1924 года по ноябрь 1929-го.
«В числе обязанностей, которые на меня возложены были настоятелем, иеромонахом Аристархом, было ведение канцелярии монастыря. Поэтому я и знаком был с архивом монастыря и всего того, что касалось лиц, в монастыре проживавших.
Савелия Константиновича Эфрона, - пишет он, - я знал с момента его поступления в монастырь и до его смерти. Судя по препроводительной бумаге из канцелярии Шабачского епископа Михаила, которая у нас была заведена под входящим номером 191, С.К. Эфрон прибыл в монастырь 7 июня 1921 г., умер в ночь на 23 июня 1925 г., один, без свидетелей. Все его вещи: записки и книги - генералом Толстовым, также проживающим в монастыре, были отправлены в Белград, Палеологу, в канцелярию Уполномоченного по делам русских беженцев.
С Эфроном я был в хороших отношениях, часто с ним беседовал, и он мне рассказывал о своем прошлом и делился со мною мыслями по многим вопросам, в том числе и по еврейскому вопросу. Помню, что он рассказывал, что он окончил раввинскую школу и потом был раввином. Но после того, как узнал, что у евреев существует некое тайное учение (он не указывал какое именно), в котором особенно его поразило проповедываемое в нем человеконенавистничество, - он решил порвать с еврейством, поступил в Горный институт в Петербурге, который и окончил. По окончании его, он занялся литературной деятельностью: был - сотрудником газеты «Новое Время», редактором газеты «Свет» Комарова, редактором «Исторического Вестника» и секретарем Славянского Комитета. В этом Комитете он познакомился с Настоятелем Сербского Подворья в Москве, архимандритом Михаилом. Впоследствии епископом Шабачским, который и устроил его [Савелия Эфрона] на полное иждивение в монастыре Св. Параскевы (Петке).
По его словам, он имел двух сыновей, которые остались в Советской России, которые ему иногда присылали деньги. Один жил в Иркутстке, а другой в Москве. Не помню кто из них был женат на Серебряковой. Я помню, что как-то в день его смерти один из них прислал 50 долларов. Однажды Эфрон подарил мне книгу «Сионские Протоколы» Нилуса и сказал: Они (протоколы) есть действительность. И все, что в них написано - верно. В разговорах о еврействе он [Савелий Константинович] определенно утверждал, что у евреев имеются тайные книги, которые не показываются никому, кроме посвященных.
За три-четыре месяца до его смерти писатель Радионов писал ему из Мостара и просил его поделиться с ним известными ему (Эфрону) тайнами еврейства. Но С.К. Эфрон ему сообщить не хотел, а ждал приезда митрополита Антония, которому и хотел все о них сказать. Митрополит Антоний в своих письмах к Эфрону обещал ему, что приедет в монастырь вместе с генералом Нечволодовым, который должен был приехать для этого из Парижа.
В последнее время, как бы предчувствуя свою смерть, он часто мне высказывал свое огорчение, что митрополит не приезжает, по-видимому он имел сильное желание поделиться и передать Митрополиту мучившую его тайну о еврействе. Митрополит не приехал и, таким образом, тайну эту он никому не сообщил.
После смерти Эфрона генерал Толстов (теперь покойный) мне говорил, что Савелий Константинович ему рассказывал о том, что, когда умер Крестовский, автор романов Тома Бендовид, Жертва Ваала и Жид идёт, то он (Эфрон) обратился к вдове Крестовского с просьбой просмотреть записки-материалы ее покойного мужа, собранные и составленные последним для нового романа, который должен был быть продолжением упомянутых романов, то оказалось, что все эти материалы таинственно исчезли, а в них, по словам Эфрона, были очень важные данные о еврействе.
Сам Эфрон, живя в монастыре, также писал романы бытового характера, им были написаны одна или две главы (6 - 7 листов); это также было отправлено вместе с остальным его архивом к Палеологу (ныне тоже покойному). -
Настоящее показал Василий Михайлович Хорошун. Подпись.
3 февраля 1937 года.
Село Петковицы Шабачского округа. Югославия».

Воспоминаниями о Савелии Константиновиче Эфроне делился и Василий Андреевич Смирнов, бывший начальник Ак-Мечетского Пункта Отдела Пропаганды при Особом Совещании Штаба Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. С его записками знакомились видные участники Бернского общественного антиеврейского процесса со стороны защиты подлинности Протоколов Сионских мудрецов - граф Илларион Сергеевич Ланской и князь Дмитрий Владимирович Голицын, 15 декабря 1936 года. Всем, конечно, хотелось кое-что побольше узнать о тайне еврейства от человека, которому доверяли при его жизни. Но в оставшихся бумагах на этот счёт в монастыре, по существу, ничего не было, кроме некоторых биографических сведений, тоже ценных для биографов.

Проблемы ритуала догмата крови у евреев по-своему раскрыл сам диспутант, Василий Васильевич Розанов в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» (СПб., 1914). Там же опубликовано открытое письмо к С.К. Эфрону, напечатанное годом ранее в газете «Новое Время» (1913, 3 октября). Критические отзывы на выход в свет этой книги Василия Васильевича со стороны «Русской Мысли» были в духе единоверцев Аарона Штейнберга.
С мая по июль 1913 года В.В. Розанов живёт и пишет в Сахарне, Бессарабском имении Евгении Ивановны Апостолопуло. Здесь он создаст цикл статей и заметок всё на ту же еврейскую тему.
В своём открытом письме к С.К. Эфрону Василий Васильевич Розанов замечает: «Метод вытачивая крови у всего убиваемого, обескровливания заживо, существует только у евреев и применяется у них массово при убое скота. Это всем известно… Сострадание к человеку начинается с сострадания к животным… Между прочим, самое блуждание среди народа суеверия или подозрения об «особом употреблении крови» у евреев возникло от того, что на окраинах городов и сел, где происходит ритуальный убой скота, случайно проходящие русские люди видят это зрелище - еще живого быка или телку, который все слабеет от порезов и уколов, и из него струится кровь!.. Метод еврейский, «еврейский ритуал».
Обескровленное, кошерное мясо предназначено в пищу иудеям, а трефное, поганое - для гоев. Они прогнаны от лица еврейского бога».
Розанов горячо отстаивал запрет на ритуальный убой животных, как это серьёзно запрещено, скажем, властями Финляндии. Строки текста приводим по изданию: Собрание сочинений В.В. Розанова в двенадцати томах. (Под ред. д-ра А.Н. Николюкина). Том 9. Сахарна. (М., 1998. С. 306, 308).
На оправдательный приговор по делу ритуального убийства Андрюши Ющинского Розанов откликнулся по-своему, с сарказмом: «Ну, Бейлис не виновен, но ведь кто-то совершил-таки это беспримерное злодеяние? Суд оставил обывателя и Россию в бесконечном недоумении и в смущении, - в довольно основательном, наконец, раздражении и жалобе «про себя», в сердце: «Как подобное злодеяние осталось нераскрытым в виновнике своем?.. Что же это за «суд», который ничего не умеет найти и все пропускает «сквозь пальцы»?! Суд не защищает нашу жизнь, суд в Киеве посмешище для злодеев». (Там же, С. 335).

Мы  начали наш обзор с диспута разных людей  о преступном ритуале. Предлагаем читателям ряд источников по догмату крови. На процессе Бейлиса один из следователей сослался на трактат греческого монаха, бывшего раввина Неофита, изданный в 1834 году в Константинополе под названием «Тайна сокровенная, но ныне открытая». Неофит рассказывает, как его посвящали в тайну крови, когда ему исполнилось 13 лет. В это первое еврейское совершеннолетие отец по обычаю возложил на него «венок силы». Уединившись, долго внушал ему о ненависти к христианам, завещанной еврейским богом. И лишь после этого открыл тайну крови, священнейшую из священных в Иудейской вере. Тайна крови передается исключительно словесным преданием, и известна только избранным. Основа этой веры: ненависть к христианам, суеверия из области магии, колдовства и каббалы, а также убежденность в духовной действительности крови.
Судебные власти лишь в конце предварительного следствия по делу Бейлиса приступили к ритуальной экспертизе. Заключение по этим вопросам дал каноник И.Е. Пранайтис, бывший преподаватель еврейского языка в Петроградской Римско-католической школы. Оставшись без жертвенника и без священства, евреи подпали под власть раввинов, ученых толкователей книг Ветхого Завета. Толковали всяк по-своему. Из таких толкований составился Талмуд - священная для евреев книга. Хотя раввинство из тактических соображений отрицает обязательность и значение трактата Зогар - с тайным учением Каббалы, но отрицать это учение считается у них тяжким грехом. Талмуд, дополненный тайнами Каббалы - стал источником еврейского вероучения. «Слово «не убий» означает, что ты не должен лишать жизни никого из израильтян, ибо им разрешено убивать живых животных, как явствует из многих мест в законе».
Ритуальные убийства могли быть как результат крайне уродливых форм изуверства и крайне уродливых выводов из всего еврейского учения и его толкований.
Подробные выводы и заключения экспертов по делу Бейлиса можно прочесть в труде: «Убийство Андрюши Ющинского». Исследование в трех томах. Петроград, 1917. (Ценз. разр. 10 октября 1916 г. 520 с.).
В публикациях писателя Василия Васильевича Розанова много ярких публицистических страниц, созданных им в пору свежих событий относительно затронутых исторических проблем.