Провожающий

  Апрельская земля пахла сыростью и проснувшимся семенем, и Шуня любил этот запах. Его даже завораживал тот момент, когда он  втыкал остро отточенное блестящее жало лопаты в ее темное тугое тело, взрезывая травяной покров и углубляясь в  загадочное нутро. Было что-то сакральное в этих темно-коричневых, остро пахнущих пластах, что откидывала лопата, глянцевых с одной стороны и изломанных с  другой стороны.
  Сегодня Шуня копал могилу для деда Василия, тот преставился ночью. После бани выпил пол-литра самогонки, закусил ядреным квашеным огурцом, спать ложился с благостной улыбкой на седобородом лице- детям объявил, что женится в третий раз на Нинке -соседке, а уж проснуться не привелось. «Ну в восемьдесят шесть- то и хорошо так помереть»,- думал Шуня, выкидывая очередной пласт.
С утра, чуть свет, прибежал Захарка, внук Василя, бухнул в дверь кулаком, стрижом влетел в хату:
-Здрасть, тетка Марыся,- задыхаясь выдавил из себя Шулепихе, бабе лет сорока, возившейся у печи.- Тятьки послали за Николаем Петровичем, дед ночью преставился. Мы с утра его торк, а он уж холодный. Так и не привелось на бабке Нине жениться.- Вся серьезность мигом слетела с круглого мальчишечьего лица.
Шулепиха разогнулась, отставила  в сторону ухват, котором шуровала в раскаленном жерле печи, устанавливая горшок с кашей. На ее широком, раскрасневшемся от жара лице смешно округлился рот. Она поправила на голове белую застиранную косынку, сморгнула пару раз светло –голубыми глазками и крикнула, куда-то в заднюю горницу.
-От же беда, Шуня, слышь,- она повысила голос,- иди, до тебя прибег Захарка, дед Василь преставился.
Из задней горницы быстро вышел парень лет двадцати: высокий, косая сажень в плечах, с льняными кудрявыми волосами, и лишь светло-голубые глаза, в которых хранилось все вселенское добро, выбивались из богатырского образа. Он привычно метнулся глазами к красному углу, перекрестился на темный лик иконы, убранный венком из бумажных цветов, потом ласково погладил паренька огромной рукой  по голове и сказал:
-Сейчас приду, ты беги назад Захарка.
Мальчишка в два скока вылетел из избы, только светлая макушка мелькнула под окнами.
-У всех парни как парни, а ты какой-то неправильной. Нет, чтобы работать, жениться, детей рожать , а ты все с покойниками хороводишься. –Шулепиха уже угнездила горшок в печи и, аккуратно пристроив заслонку, обернулась к сыну.
Шуня, внимательно выслушал мать, снова посмотрел в красный угол на темный лик иконы:
- Дак кому-то и надо провожать – то покойников. Не оставлять же их сверху. Вот я и помогаю. А людям хорошо. Видимо Господь меня на это дело благословил.
Он направился в сени к умывальнику.
Глянула мать на единственного сыночка. Вспомнила, как рожала, как увидела его крошечное сморщенное личико, как мечтала, что станет продолжателем рода, вырастет большим и сильным. Ну лет до семи Колька и рос нормальным. А как в школу пошел, так и началось. Учитель объявил, что у мальчонки нет памяти совершенно- никак не запоминал он буквы. Шулепиха тогда побежала к дьячку Валериану, худому  и невысокому мужичку с мелкими чертами лица, попросила заняться Колькой. И чудо случилось: если школьную азбуку Шуня не понимал, то витиеватые старославянские письмена освоил враз. И так и повелось: как выходные, так Шуня в церкви крутится: то помогает дьячку Валериану, то в церкви натирает подсвечники, то во дворе старательно траву прошлогоднюю сгребает . А уж как служба начинается, так и не оторвешь мальчишку от нее. Стоит, сам махонький, а глаза так и прикипели будто к  иконе Спасителя, да так и светятся счастьем. Как величайшее чудо слушал Шуня пение: навроде как сплетался густой бас деда Василия с тонким голоском Антонихи и мнилось ему, что с хоров, откуда-то с расписного потолка, подпевает людям чудным голосом кто-то невидимый.
А как подрос Шуня, так и как-то само собой получалось: как похороны, так без него не обойтись. Могилу копать- Шуня участвует, гроб нести- опять Шуня, бабам помогать покойника обмывать- все Шуня. А тут и талант к пению выявился у Николая. Высоким тенорком стал он молитвы распевать. Сначала пока огород по весне копал петь начал, вроде так веселее. А потом отец Никанор, такой же как дьякон маленький и сухонький,  его благословил в церкви петь на службе с дедом  Василием  и с Антонихой.
Когда Николаю исполнилось 18 лет, он, как положено, отправился в район, в военкомат. Вернулся назад на следующий день. Мать всплеснула руками:
-Нешто не взяли,- она удивленно подняла круглые светлые, чуть намеченные бровки.
-Да не, мамань, в этом году не взяли, сказали недозрелый я, попозже призовут.
А  через два года грянула война. Покатилась громыхающим катком по земле , срывая железными траками ее кожу, калеча, перемалывая в кашу людские судьбы и тела. Через их деревню война прокатилась почти легко- ничего не разрушила. Ну немцы пришли, конечно. Шуня тогда стоял со своей лопатой на краю дороги, когда на деревенскую улицу вполз первый танк. В облаке пыли с грохотом ползло стальное чудовище, хищно выставив длинный хобот пушки. На танке, в серой дымке Шуня рассмотрел  несколько пехотинцев. Они смеялись и показывали на растерявшегося парня пальцем, а он как будто одеревенел, мечтая только об одном: зарыться в землю- спасительницу, исчезнуть, спрятаться. И что-то страшно неправильное ощутил тогда парень: как по его земле, которую дал его народу   Господь,  ходят чужие люди.
И, испросив тогда благословенья отца Никодима,  пошел  Шуня по полям сражений: сколько работы война оставила, бои были по всей округе. Лежали непогребенные красноармейцы, не упокоенными бродили не отпетые души, тревожа по ночам деревни и хутора. Копать всегда любил Шуня, а тут уж стал это делать не переставая. К вечеру нещадно ломило руки, перекидавшие кубометры земли, рябило в глазах от мелькания темных отваленных пластов, зато и удовлетворение наступало ни с чем не сравнимое, потому что понимал, какое правильное дело делает. Могилы парень копал братские. Рыл глубоко, основательно, ровнял стенки,  выкладывал донышко темно-зеленым лапником. Аккуратно укладывал рядами погибших защитников Родины, накрывал рогожкой, а уж закончив, клал черные натруженные руки на черенок воткнутой лопаты и, благостно воздев глаза к вечереющему, засиневшему по краю небу, запевал любимый Псалом 90. Легкий летний ветерок подхватывал слова и, играя , кидал их наверх, туда, где в неизвестной вышине сидел добрый Бог, готовый принять все души погибших солдат.
Уже в густых синих сумерках Шуня у колодца обстоятельно мыл руки, обливался по пояс холодной , пахнущей железом ведра водой, с удовольствием смывая с себя трудовой пот и грязь. Ощущая приятную усталость в тугих мышцах, шел в хату, где его ждала мать. В чисто отмытых сенях скидывал сапоги, с наслаждением ступая по  гладким, начисто отмытым половицам. В избе слабо светила масляная плошка, чуть разгоняя мрак над столом. Шулепиха, знавшая свою избу наизусть, накрывая ужин почти наощупь, для порядка ворчала:
-Ну, много сегодня проводил? Чай , закончились покойники-то? И долго ты будешь ходить по округе? Дома работы полно.
 Она говорила, а руки ее сами выставляли на дощатый отскобленный стол грубую глиняную корчагу с теплым красным борщом, несколько пупырчатых, с тугими зелеными  боками, огурцов. От толстого каравая мать отрезала изрядный кусок хлеба, сетуя, что продукты надо бы прибрать, а то староста намедни обещал прийти с полицаями за продналогом.
А Шуня первым делом шел к пузатому, темного дерева, шкафчику с посудой, доставал с верхней полки, застеленной пожелтевшей газетой,  жестяную банку из-под чая и аккуратно ссыпал туда эбонитовые черные цилиндрики, которые доставал из кармана. Они падали в банку со звоном, неизвестные души людские, заключенные в эти оболочки, обреченные на вечное заточение. Потом парень делал заметку в старой тетрадке с обычной зеленой обложкой. Цилиндры он никогда не вскрывал: упокоились рабы Божьи, а Господь сам разберет кто из них кто.  Все он делал молча и , доедая уже ужин , согласно кивал, и, уже почти  засыпая, обещал:
-Завтра, маманя, унесу мешок с картохой, схороню где-нибудь. Авось как-нибудь проживем.
А с утра опять уходил Шуня по полям сражений, все дальше и дальше. Иногда пропадал по несколько суток. Мать, глядя на такое дело, стала ему завязывать с собой узелок с несколькими вареными картошками и краюшкой хлеба.
На перекрестке, посередине вызывающе зеленого поля, видимо, держала оборону наша батарея, пытаясь купить по самой дорогой цене несколько часов жизни для отступающих на восток войск. Но со смертью торговаться бессмысленно, у нее своя, неподвластная людскому разуму логика. Три пушки, притаившиеся в капонирах, были замысловато скручены , как будто вылепленные из пластилина. Вокруг в хаотичном порядке валялись зеленые ящики, щепки, подвявшие ветки, когда-то служившие маскировкой.  Артиллеристы тоже были здесь. Никто из расчета не ушел. Все они остались верны своей царице, которую тащили от самой границы, иногда на руках. На черной взбитой, взрыхленной  в пыль взрывами земле лежали они там, где повстречали свою смерть.
Шуня, как обычно начал копать обстоятельно, а как была уже почти готова могила, услышал выворачивающий нутро, неотвратимо приближающийся, гул. Взглянув на запад, парень увидел вдалеке движущиеся по небу точки. Он шустро скатился на дно ямы и лег на спину: высокое ярко-синее небо расчертили  чужеродные хищные кресты фашистских самолетов, с притаившейся под крыльями смертью.
Самолеты пролетели, а на краю ямы вдруг появились два, как будто картонных, человека.                Так подумал Николай, увидев их черные фигуры на фоне синего неба. С края потекли с чуть слышным шорохом разрозненные ручейки из земляных комочков. Немцы что-то прогоготали на своем, и один их них недвусмысленно дернул автоматом, висящим на животе, в сторону. Немцы сноровисто сложили в подготовленную могилу своих покойников, не забыв снять медальоны, и пролаяв на прощанье «Гут», покидали в грузовик лопаты,  покатили восвояси. Николай тогда встал на колени истово молился Богородице, за то что уберегла, не попустила.
На дальний проселок Шуня и идти -то не хотел. Так себе дорога была, неприметная да мало кто о ней знал. Уж точно по ней войска не пойдут, а если не шли, так и работы для него там быть не может. Это уж на больших известных трактах смерть падала с неба и атаковала с земли, а проселки и не особо-то ей были интересны. Пыльная дорога, густо поросшая по краю темно-зелеными широкими лопухами, привела Шуню к смешанному лесу и уверенно нырнула в тугую клубящуюся зелень. Парень с облегчением вошел в пятнистую тень, солнце уже палило яростно- дело шло к полудню. Через метров пятьсот, дорога вывела его на маленькую прогалинку. Но видимо этого хватило неведомым убийцам, чтобы с высоты заметить небольшую группу беженцев. Это были в основном женщины и дети, разбитый и перевернутый грузовик валялся прямо посередине полянки: казалось, что какой-то ребенок отбросил сломанную и ненужную игрушку. Вокруг машины куклами лежали тела, может кто и пытался убежать, но летчики свою работу сделали на совесть, никого не оставив в живых. Шуня смотрел на крошечные ножки в белых носочках, на наивные белые панамки, лежащие рядом с детьми , и сердце его сжималось от горя, в ушах зарождалась странная гудящая тишина, от которой темнело в глазах, и начинали ныть зубы. Чуть дальше за разбитой машиной рос странный куст, то ли жимолости, то ли ракиты, опаленный наполовину, он еще сохранил на себе часть листьев. И уж совершенно случайно Шуня сквозь частое переплетение веток увидел ярко-голубой клочок ткани.
Осторожно он обошел куст и с удивлением уставился на девчушку, лет пяти. Та как ни в чем ни бывало сидела на темно-коричневом кожаном чемодане и вопросительно смотрела синими глазами на парня. Одетая в голубое, похожее на облачко ситцевое платье, она как будто сошла с картинки: на круглом лице ее синели широко распахнутые глазищи, нос смешной- пуговкой и бантиком рот. Черные косы были подвязаны корзинками тонкими белыми ленточками. Единственное, что выбивалось из сказочного, так это черный, как будто опаленный носочек и отсутствие сандалика на правой ноге.
Так и зажили они с того дня втроем. Шулепиха немного поворчала для порядка, а сама без памяти влюбилась в Маринку- так та  отрекомендовалась. Шуня так понял, что в той машине везли семьи комсостава- спасали офицеры своих родных,- вот в недобрый час и налетели на них фашистские стервятники. В чемодане, на котором сидела девочка, лежали только женские платья и детские, а в кулачке у Маринки нашли зажатый значок из перекрещенных пушечек - знак различия войск. И ни фамилии , ни отчества девочка не знала. Но в хате освоилась быстро: не по- детски серьезная взялась помогать Шулепихе руководить в избе. Вскоре наловчилась даже покрикивать на мужика за грязные сапоги.
А Шуня перестал уходить с того времени: вроде бы работа закончилась. А все же нет- нет бывало и срывался куда-то. Соберет в котомку несколько картошин, краюху хлеба и воды бутылку и скажет:
-Пошел я, маманя, до деревни соседней дойду, а то ведь бабы остались одни, вдруг где подсобить надобно. Может и проводить кого надо.
Шулепиха причитала:
-Ну а как же мы, ты ж на меня еще Маринку повесил. Мне одной-то дитя не вытащить, да и сама уже хворая я.
-Ненадолго я, не переживай, завтра назад приду. Здесь же все недалеко. За Маришкой смотри.
Так и прожили под немцем три года, а как наши  назад пошли- так опять работа появилась: немцев хоронить. И снова стал уходить Шуня со своей лопатой, черенок на которой стал будто полированный. Так же ответственно копал могилы, ровнял стенки, устилал донышко лапником. Потом стоял возле свежего холмика, пел свой любимый псалом 90, провожая на покой ушедшие души. Вечером  приносил в кармане штанов немецкие жетоны, ссыпал их уже в стеклянную банку . Долго разглядывал   продолговатые жестяные бляшки с прорезью посередине, как будто пытаясь  разглядеть человека за сухими цифрами и буквами.
Постепенно жизнь наладилась: пришли за войсками разные конторы, управления и отделы. Ранним  утром в начале августа Шуня обстоятельно собрался в район: увязал в два узелка  черные цилиндры и металлические жетоны, словно взвешивая подержал их в руках, решая каких душ больше собралось, уложил в котомку старую школьную тетрадку с пометками о захоронениях, перетянутые аккуратно бечёвкой солдатские книжки, поцеловал мать и Маринку.

  -Ты папа Коля быстрей возвращайся,- Маринка подпустила в голос строгость, по-хозяйски выложила из корзины каравай, обернула его в холстинку и подала Шуне. – А может петушок на палочке принесешь?- В ее глазах загорелось детское любопытство.- И баба Марыся сказала, что мне пора идти в школу уже, так купи мне тетрадок и азбуку, учиться буду.
-Да-да, Коль, может на рынке купишь чернил, перьев да карандашей. На вот,- Шулепиха полезла в шкаф и с верхней полки достала клочок материи,- здесь мое кольцо обручальное, да возьми еще картохи с полмешка, хоть на детские вещи обменяй.
Шуня обстоятельно упрятал хлеб и кольцо в сумку, подхватил картошку в мешке и толкнул дверь, за ним потянулись мать с Маринкой. Он спустился с крыльца в легкую утреннюю дымку , стелившуюся по земле разлитым молоком, зашагал к виднеющейся до половины калитке. Оглянулся, на крыльце так и застыли две фигуры: материна широкая и коренастая и маленькая тоненькая фигурка дочки, самых дорогих людей в этом мире.
В городе Шуня долго искал здание райвоенкомата. По каким-то голым улицам носились военные машины, маршировали солдаты. По тротуарам сновали во множестве гражданские. Жизнь восстанавливалась. Парень по прошлой памяти нашел на улице, засаженной липами, двухэтажное кирпичное здание. Он не ошибся- в сумрачном фойе, выложенным черно-белой плиткой, возле входной двери стоял рассохшийся облупленный стол , за которым сидел молодой солдатик. Перед ним лежала толстая разлинованная тетрадь. Шуня подумал, что хорошо бы где-нибудь найти таких тетрадей, и он даже как будто бы воочию увидел, как Маринка, высунув от усердия язычок, старательно выводит палочки в ней.  Солдатик аккуратно переписал данные посетителя, и Николай отправился на второй этаж. В гулком коридоре со скрипучим исшарканным паркетом нашел высокую , выкрашенную белой краской, дверь с черной табличкой «Военный комиссар», робко стукнул костяшками в выпиленный ромб.
В кабинете пахло пылью и старой бумагой. За столом, оббитым зеленым сукном, сидел уже другой военком, не тот, что принимал его перед войной: перекошенный направо мужчина лет сорока пяти в застиранной военной форме с погонами майора. Видимо от ранения одна сторона его теле стала засыхать, и как будто втягивала в себя левую, еще живую сторону. Шуня смотрел на его засохшую руку, торчавшую как птичья лапка, думал, что ранило человека сильно, а ведь не оставил он службу. Военком тем временем поднял черные живые глаза на парня, заглянул куда-то глубоко внутрь, чуть помедлив,  встал, привычно поправил левой рукой гимнастерку- правая осталась неподвижной.
-Здравствуйте. Вы по какому делу, товарищ?
-Здравствуйте. Тут вот... я принес,- Шуня несколько смешался от железных ноток, прозвякавших в голосе,- война была, ну я тут защитников проводил, прибрал. А потом  и немцев уже прибрал тоже, сколько смог. Смерть она всех равняет. Вот.- Он вытащил из котомки два узелка с жетонами и цилиндрами и бухнул их рядом с папками, лежащими на столе. Майор недоуменно проводил взглядом свертки, медленно протянул левую руку к свертку, неловко попытался развязать: ручейком брызнули из грубой ткани черные цилиндры, как будто торопясь увидеть в последний раз свет, рассказать о судьбах,  спрятанных в солдатских медальонах.
-Вон оно как,- медленно проговорил майор и накрыл их своей жесткой тяжелой рукой,- вот еще бойцы пришли с учета сниматься. Вокруг рта прочертила скорбь складки. – Да ты садись, как тебя зовут?
-Шулепин Николай Петрович я. – Парень вынул из сумки пачку аккуратно перевязанных красноармейских книжек, залитых кое-где побуревшей от времени кровью, и положил рядом с цилиндрами.
-Так-так, - майор прошел к кособокому шкафу со стеклянными, завешенными вылинявшими желтыми тряпками, створками, что стоял справа от стола, порылся в папках. Нашел что-то, заинтересовавшее его, похмыкал.
-А в  армию тебя, значит, не взяли?- военком полистал желтые сухо шуршащие листы в одной из папок.
-Нет, не взяли, - Шуня помотал головой.
-Спасибо тебе, Николай Петрович, важное дело сделал, майор положил папку назад, подошел к Шуне и подал ему левую руку.- Не стесняйся, жми. Может помочь чем?
Шуня заколебался:
-А можете, товарищ майор, дать мне несколько тетрадей для дочки. У вас на входе больно хорошие лежат, надолго, видать, хватает.
Майор улыбнулся странной кривоватой улыбкой.
-Ну этого добра у нас не очень много, но достаточно, распоряжусь.

   В следующий раз Шуня увидел военкома через полгода. Как только чуть просохли дороги, зазеленели обочины,  в деревню приехал грузовик с какими-то людьми. Машина, порыкивая и выкидывая черные клубы дыма, ловко подрулила к избе правления. Из кабины вылез ,неловко придерживая правую руку, военком, председатель сельсовета уже выскакивал навстречу, бухая по избитым ступенькам кирзовыми сапогами в засохших ошметьях грязи, угодливо улыбаясь городскому начальству. В сером пиджаке размера на два больше, круглоголовый и лысый, с темными бегающими глазками и встопорщившимися щеточкой усами, он изображал самое что ни на есть добродушие. А из кузова тем временем спрыгнули два красноармейца с длинными винтовками и какой-то человек в штатском.
« Ох, неспроста,- в голове старосты лихорадочно  заметались мысли, - нешто кого брать будут. Охти , Господи». Все это он подумал про себя, а сам уже тянул тяжелую с заскорузлыми пальцами руку для приветствия.
-Здорово, Игнат. Все руководишь.- Военком пожал руку и цепким взглядом оглядел округу: неровный строй домов, кривоватые, требующие мужской руки плетни, не прибранные слабыми женскими руками подворья.- Стол  неси, председатель, и людей зови. Пусть увидят советскую власть своими глазами, поймут, за что воевали и погибали наши герои. А были и такие, которые отсиживались в теплых хатах.- Военком глянул на светло-голубое весеннее небо.
-Нешто расстреливать будете, товарищ военком? Али какие архивы объявились?
-Ну что ты, Игнат, советская власть- самая справедливая власть, без суда и следствия никого расстреливать не будем, давай зови односельчан. А это,- он мотнул головой на молодого человека в очках, одетого в штатское,- товарищ Воронцов, наш парторг.
Председатель проводил бойцов в избу, показал на один из двух рассохшихся столов, прихватил из ветхого шкафчика для пущей торжественности момента кусок красной материи, чтобы накрыть стол. На площадке перед сельсоветом бойцы уже установили стол, поставили рядом несколько табуретов. Игнат накинул ярко полыхнувшую ткань на стол и похромал к столбу с висящим на нем рельсе, подтянул привязанную здесь же железную палку и часто застучал, нарушив сухим звоном хрупкую тишину весеннего утра.
  Когда вокруг площадки собрались все жители села, военком довольным взглядом окинул людей, выискивая кого-то в толпе. Чуть волнуясь, подвигал на столе какую-то коробочку и несколько листков, откашлялся.
-Здравствуйте, товарищи. Слово предоставляется второму секретарю райкома партии товарищу Воронцову.
  Тот встал из- за стола, оказавшись человеком высокого роста с темными волосами, благородно зачесанными назад, с правильными чертами волевого лица. Он чуть одернул темный строгий пиджак, из- под которого выглядывала белая сорочка.
- Здравствуйте, товарищи,- парторг внимательным и строгим взглядом оглядел нестройные ряды баб в серых платках и стариков,- еще не закончилась война, наши солдаты подошли уже к самому логову ненавистного врага, отдают свои жизни, чтобы победить страшного и ненавистного зверя. Мы должны окончательно задушить нечисть в ее логове, нельзя допустить, чтобы эта зараза снова расползлась по миру. Наша земля до сих пор стонет, после того, как фашисты  кованым сапогом прошлись по святой для нашего народа земле. А сколько невинно убиенных душ требуют отмщения…Не счесть. Мы все в той или иной степени старались приблизить победу. Были люди, которые, не жалея своей жизни, помогали нашей доблестной армии приблизить победу, а были люди, которые предали Родину, продались за пайку врагу. Наша кара обязательно настигнет отступников. Но наша Родина никогда не забывает своих героев. И сегодня мы приехали именно по такому, торжественному случаю. Нам было доверено вручить высокую заслуженную награду вашему односельчанину.- Среди людей появилось некоторое оживление, они загудели, пытаясь догадаться, кто же оказался героем. Ведь вся жизнь сельчан на виду, ничего не скроешь. А парторг, сделав глубокую интригующую паузу, продолжил.- Медалью «Партизану Отечественной войны» 2 степени награждается Шулепин Николай Петрович.
Площадка взорвалась уже несдерживаемыми восклицаниями. Взвизгнула Маринка, поглядев на отца. Все повернулись к стоявшему позади ничего не понимающему Шуне. Тетка Арина, кутаясь  в черную телогрейку, подтолкнула парня к столу.
  -Иди, Шуня, вишь, тебя выкликают. И когда ты медалю-то успел заслужить, вроде все покойников хоронил.
-Товарищ Шулепин, прошу к столу. – Торжественно проговорил парторг.
Николай немного неловко протиснулся вперед, подошел к столу и встал сбоку, явно конфузясь от внимание соседей. А Воронцов продолжил.
  - Ваш односельчанин Шулепин Николай участвовал в партизанском движении. В самом начале войны Николай Петрович собрал по полям сражений очень много оружия , которое он потом передал в партизанский отряд, что оказало существенное влияние на его боеспособность. В дальнейшем ваш односельчанин не раз работал связным, передавая послания в соседние села, носил рацию, рискуя жизнью получал батареи для нее. Особенно было отмечено командованием участие Николая в подрыве моста, когда нужно было доставить большое количество взрывчатки за пятьдесят километров. Но человек измеряется не только боевыми качествами, есть и такое понятие, как гуманизм. Товарищ Шулепин выполнил с честью и свой человеческий долг: он хоронил  погибших защитников Родины, собирал медальоны, и теперь вся страна знает имена героев. Благодаря Николаю Петровичу сотни семей узнали, что их отцы, деды, сыновья до конца выполнили свой долг. И их родные теперь смогут отдать последний поклон героям.- Парторг обошел стол и, отложив открытую коробочку, прикрепил на Шунину домотканую серую  рубашку  тускло поблескивающий кругляш на светло- зеленой ленте с синей полосой.
На парня больно было смотреть: он морщился, моргал и, вконец смешавшись, проблеял:
  -Я…это …да ничего такого. Спасибо. А может вы ошиблись?
  -Носи с гордостью, Николай, заслуженную награду, молодец. Овации, товарищи,- и сам первый оглушительно захлопал в ладоши. Нестройно овации подхватили односельчане. Из толпы выскочила Маринка и повисла на шее у Николая.
  -Папка, я всегда знала, что ты герой.- Она гордо глянула на смущенного Шуню, а потом обвела взглядом толпу, Шулепиха вытирала кончиком платка глаза.
  -Ну в таком разе,- решил вмешаться председатель,- такое дело не мешало бы обмыть, так сказать, всем миром. Не каждый день в селе объявляются герои с медалями. Товарищи,- он обратился к приехавшим,- прошу вас остаться на наш праздник.
Улыбающийся своей кривой улыбкой военком повернулся к Игнату.
  -Прошу нас простить, товарищ председатель, у нас несколько наград. Нельзя заставлять людей ждать, страна должна знать своих героев. Поедем мы. Но за приглашение спасибо.
  -Ну тогда , минутку обождите. Сейчас сухим пайком организую, - подмигнул Игнат.
Пока он наставлял галдящих баб, военком подошел к Николаю,  протянул ему для пожатия левую твердую, как дуб, руку и как – то остро посмотрел парню в глаза.
  -Вот видишь, Николай, не пропали твои труды даром. Великое дело ты совершил. Ну, бывай.- И он, резко развернувшись, зашагал к машине, которая через минуту, пыхнув опять дымом, запылила по дороге назад.

  Эта же дорога уже в середине девяностых опять увидела чудо: по старому растрескавшемуся асфальту в деревню приехал черный лаково блестевший мерседес, от которого за версту разило заграницей. Машина опять остановилась на площади  у бывшего сельсовета, который теперь стал кирпичным и чуть побольше, так как во второй половине разместилось еще и сельпо. Передняя дверь раскрылась, из нее выскочил, угодливо изгибаясь, тоненький молодой человек, в строгом костюме и очках, поблескивающих золотистой оправой. Задняя дверь тоже распахнулась, из нее выбрался молодой человек в джинсах и белой футболке- поло. Он был высокого роста, светловолосый с близко посаженными серыми глазами, крупным носом и широким ртом. Гости с удивлением посмотрели на замок, что висел на сельсовете, зашли в магазин и первый мужчина долго выяснял, где найти ему Шулепиных. Ольга- продавщица, женщина средних лет, с выбеленными перекисью волосами, долго объясняла приезжим, где живет Марина Николаевна и что фамилия у нее теперь Дымова, а сам дьякон Николай недавно умер.
  Шулепинская изба тоже уже давно исчезла, вместо нее стоял крепкий кирпичный дом, обнесенный основательным деревянным забором. Позади дома разросся  сад из яблонь и вишен. Приезжие подъехали к дому, долго стучали в ворота, слушая захлебывающийся лай злого цепного кобеля, пока из дома, тяжело ступая, не вышла пожилая седовласая женщина. Она открыла калитку и оглядела гостей.
  -Здравствуйте. Вы Марина Николаевна? Нам очень надо с вами поговорить.- Тонкий приветливо улыбался, источая доброжелательство.
  -Здравствуйте,- Марина Николаевна прищурилась.- Что вам надо?
  -Меня зовут Михаил, я переводчик. Это господин Эрих Шульц, - тонкий показал на второго мужчину,- у него во время войны здесь где-то пропал без вести дед. Мы знаем, что ваш отец во время войны хоронил павших солдат. Из вашего военкомата недавно передали данные о захоронениях погибших германских солдат. В списках значится и рядовой Отто Шульц, мы хотели бы узнать, где находится его могила .
  -Ну проходите в дом.
  Посредине прохладной большой комнаты стоял обеденный стол, накрытый белоснежной накрахмаленной скатертью . Она усадила за него гостей, сама села напротив.
- Давно это было, я была очень маленькой. Этим занимался мой папа, но он умер, все данные он передал давно в военкомат. В принципе осталась еще одна тетрадь, я могу там посмотреть его записи.- Марина Николаевна крикнула куда-то в глубь дома: Маринка, принеси дедову коробку.
Через несколько минут в соседней комнате послышалось какое-то шебуршание, через минутку в комнату вошла синеглазая, как и  бабка,  девушка среднего роста, лет двадцати, с круглым лицом, ровным носом и пухлыми губами, с тугими черными косами, перекинутыми на грудь. На ней было простенькое голубенькое с мелкими ромашками ситцевое платье до колен. В руках она несла серую коробку из-под обуви, которую и поставила на стол.
  Господин Шульц даже не посмотрел на коробку, он не сводил глаз с Маринки, которая, ни грамма не стесняясь, прищурившись, разглядывала мужчин. Потом фыркнув, ну чисто как кошка, она опять скрылась в глубине дома.
  А Марина Николаевна тем временем осторожно открыла коробку, из которой бережно достала тетрадь в покоробившемся коричневом коленкоровом переплёте, на самом дне, тускло поблескивая, лежала медаль.
  -Внучка моя, - она мотнула головой в сторону, куда ушла девушка.- Вот,- она открыла тетрадь и с трудом прочитала сверху  название,- «2 июля, Волчья балка, немцы». Ну а дальше тут какие-то непонятные значки, буквы и цифры. Да и папка-то писал еще по-старому, по церковному.- Ее толстый палец пополз по корявым, выведенным выцветшим карандашом строчкам.
  -Можно посмотреть, госпожа Дымова, мы попробуем найти сами, нам известен личный номер жетона господина Шульца. - Переводчик что-то затараторил на немецком, переводя суть разговора немцу. А тот как прикипел взглядом к двери, куда ушла Маринка.
  Переводчик все тараторил, водил пальцем по пожелтевшим страницам, и минут через пятнадцать радостно воскликнул.
  -Вот этот номер, и место написано «Старая дорога, рядом с красным камнем». Мы хотим туда попасть, объясните нам, пожалуйста, где это.
Вдруг немец , явно смущаясь,  что-то заговорил не своем, удивленный Михаил, запинаясь, перевел:
  -Госпожа Дымова, господин Шульц просил, чтобы нас до этого места сопроводила ваша внучка.
Марина Николаевна пожала плечами, пытливо глянула на смутившегося окончательно немца и снова крикнула:
  -Маринка, иди, оторва, немцу, видать ты сильно понравилась. Съезди что ли с ними до старой дороги, проводи.

  Через месяц толстобрюхий, ослепительно белый, самолет уносил Маринку в город Мюнхен, на родину рядового Отто Шульца. Под его крыльями просторно и вольготно раскинулась щедрая, как мать , земля, давшая приют  ушедшим воинам отгремевшей войны.
08.05.2021