Xxviii - часть

    Это была моя смерть. Я так был уверен в своей незаменимости и неповторимости, что порой, и даже часто, нагло себя вёл. Я чувствующий себя всесильным понял, каким бессильным может быть человек. Точнее я. Ничего подобного думал, не переживу. Да я даже не думал об этом. Издалека, но помахивает ладошкой, мудро улыбаясь, пословица:  «За что боролись, на то и напоролись». Я, кажется, очень сильно напоролся. Но не мне судить, так же ли я боролся. По-разному можно на это посмотреть.
    Ксенья с первой нашей встречи с отрядом Бабая в Первомайске, начала сближаться с одним парнем из Ямала. Он ушёл в армию ещё жителем соседнего города Кировска, и остался по месту службы, женившись и народив ребёнка.
    Они видимо понравились друг другу, а я и не заметил. Мне их близость виделась дружеской. Он сфотографироваться Ксенье, бухенький, вынес от своего пистолета, до снайперской винтовки и камуфлированных защитных костюмов. Под снег, под лес. Она с удовольствием тоже бухенькая во все, что он из своей комнаты в общий зал вынесет, фоталась и кокетливо, что тоже я не принял в серьёз, позировала принимая разные положения. Но конечно не вульгарные. А я и был тем фотографом. А он числился штатным снайпером, и говорил, что был подполковником ФСО и там тоже был штатным снайпером. До пенсии, мол, осталось два или три года, а на Родине началась война. Мол, взял отпуск, потом, уже воюя, дистанционно продлил за свой счёт. Теперь, мол, друзья – сослуживцы прикрывают. А числится он еще, мол, действующим подполковником ФСО, штатным снайпером. Гнилые и не леченные уже видать много лет зубы, мне казались подозрительными для кадрового офицера. Тем более такой серьёзной конторы как ФСО. Это родной брат ФСБ. Даже самого дрянного милиционера в жизни с такими зубами не видал. Но он и мне очень нравился, и он много рассказывал о своих чаще удачных вылазках. Вроде не хвастаясь, а между тем много. Он и лицом был очень приятным и телом не толстяк и не доходяга. Среднего роста, внимательные глаза, русый, имея красивую улыбку, и природную харизму. Что сказать, он был во всём молодец. Вёл себя правильно, если не брать во внимание, что как муха лип не страшась унижений к стакану Батиного застолья. Он и Слон. Хотя не они были с ним в самых кровавых событиях той войны. Они появились в отряде, когда всё самое страшное было уже позади. Но тогда мы не знали этого, многого не анализировали, и не делали лаконичные и прямые выводы. Мы были глушёнными и счастливыми от того, что мы находимся среди как нам казалось, легендарных Бабаёв. Для нас они все были героями! А настоящих героев там было не так много. Их все называли, и они сами себя – старичками. Хотя самому младшему было лет тридцать, а самый старший был Вова Бабай. Ему было сорок семь. Но эти десять-двенадцать человек, с самого начала сражались, порой попадая в очень отчаянные ситуации. Как, например, встали малым числом, защищая Первомайск, где командующим двадцатью семью казаками, был мой и ныне дорогой товарищ, Герой Новороссии Лёха Козак, от идущей полным практически наступлением Украинской армии. Только без авиации. Она очень недолго просуществовала. Приехали из России специалисты, и почистили небо полностью. Некоторые сбили ополченцы. Но лишь некоторые. Тоже из наплечной самонаводящейся артиллерии «земля-небо». Но суть, что я принял их сближение за дружбу. Его звали Серёга. Сумрак. За три её приезда они стали просто родными и меня это только умиляло. Я не пил, и мне, было, скучно долго находится в одной компании, я лазил везде и знакомился со всеми даже с не имеющими полномочий пить с командиром роты и его гостями. Те, кто назывался старичками, никогда не садились за такой гостевой стол. Как будто им это было даром не надо. Кроме Сани Фермера. Этот тоже был крайне падкий на стакан, хотя и до противности слабый на алкоголь, и сопровождал преданно Вову Бабая в любую помойку. Остальные старички, словно не могли перешагнуть какой-то черты морали что ли. Не то что ни когда не пёрлись за стол всеми правдами и неправдами когда гости и пьянка, а наоборот, будто им было это западло. Мне они были этим ещё интересней, и я часто уходил поговорить с ними. Оставляя рядом сидеть, пить, общаться Ксенью и Сумрака. Однажды в Калиново, я что-то заподозрил. Три раза засыпая с ней конкретной соней рядом, и чуйкой вскоре просыпаясь один. Каждый раз она уходила к нему. То застал, они выпивали вместе, то на крыльце разговаривали, в третий раз она успокаивала его оскорблённого отвратительными матерными словами разозлившего на что-то Бабая. И выгнавшего Сумрака из-за стола. Я, пройдя через комнату, где уже пили человека четыре – пять, услышал её голос на кухне. Я зашёл. Он обиженный лежал на голом полу вниз лицом и бубнил:   
    - Как минус один, минус два за один выход сделать так Сумрак, а как что пошёл на фуй зведорас….
    - Прости его Серёж. Он пьяный. Ты даже не представляешь, какой ты хороший. Очень хороший Серёж…
Это я услышал, войдя в кухню, ими в общем шуме не замеченным.
    - Ксень. – Сказал я, сдерживая подкатившееся зло, - ещё раз я проснусь, а тебя нет рядом, я тебя приуярю благо оружиея полный дом. Бегом сука в кровать!
А ты Серёга, добром прошу, иди к себе в дом.
    Уснул я в этот раз не скоро. Хотя не Ксенья вела машину, собирала и грузила одолженную Газель, ничего короче не делала, чтоб устать как собака, а спала всю дорогу. Были силы, теперь приехав не спать. А я весь воз тащил, от бумажной волокиты, до управления Газелью, загрузки и разгрузки. Но дождавшись когда она захрапела, отвесив пьяную губу, стал успокаиваться и, не произнеся ни слова, как пришли в комнату и легли, стал засыпать. Проснулся утром, её опять нет. Ломанулся в одних трусах по дому. Она поит чаем его и кого-то ещё, на кухне. Брезгливо глянув на меня, она продолжила их заботливо обслуживать. Подавая привезённые вчера сладости к чаю, и подливая кипяток.
    Не буду пересказывать скандал в поспешном в тот же день отъезде, мой переезд в училищное общежитие к беженцам, куда меня поселил Антон Курочкин, внимательно выслушав. Мою попытку чем угодно заткнуть дырку в борту, но это я мягко сказал, дырку в борту, я пытался даже завести роман. Но я любил её, и со временем поверил, что он ей просто друг, и я всё в меру своей испорченности домыслил. Так убедительно врала, что привыкший к правдивости из её сердца, души, рта, я поверил. Что это я дурак, и что надо перед Серёгой извинится. А уж как я извинялся перед ней, это отдельная история. И вот мы ещё живём врозь, я как положено, наверное, писателю изучаю другую категорию людей из Донбасса, которые не остались там, вопреки тем, среди которых я уже привык. Среди тех кто мало того что не убежал, а ещё и вооружённо сопротивлялся. Очень часто до героизма и смерти. Много есть что интересного за тот период рассказать, но сейчас не об этом. Я, занимаясь тем, чем обычно бывая в то время в Липецке, как то вечером, заехал на Гришиной пятёрке за ней, пригласив её на кануне совместной поездки на Донбасс, переночевать у меня. На Новолипецке в общежитии беженцев. Где я прожил всего, два или три месяца. И вот курнув, мы сели с ней играть в нарды. Ведя себя легко и радостно! Конфликт исчерпан. Моя первая такая реальная ревность и не доверие к любимому человеку, были сглажены и принесли новые ощущения и даже укрепили, как мне казалось нашу любовь. Вспомнив среди игры, что они переписывались в одноклассниках, и имея рядом на столе включенный компьютер подключённый к интернету, я вдруг сказал:
    - Ксень, покажи вашу переписку с Сумраком.
Она не дрогнув ни одной жилкой, удивлённо и как будто слегка осуждающе:
    - Ты опять? – Посмотрев мне пристально небесно честно в глаза: - Зачем?
    - Я твой муж. И, по-моему, имею право проверить, если мне что-то показалось. – Ливер словно почувствовав лажу, сразу начал трястись.
    - А как же любовь? Доверие? Личное пространство? – Ничуть не напрягаясь очень убедительно и честно, спросила она, как ответила на все мои подкатившие вновь вопросы.
    - Открой вашу с Сумраком переписку. – Показал я пальцем на компьютер.
    - В общем, Игорь, я поехала домой, там переночую. – Стала она вставать. – Тебя ещё не отпустило чувство ревности. Успокоишься, утром заезжай за мной, я буду ждать.
    - Мы никуда не поедем, если ты сейчас же не покажешь мне вашу с Сумраком переписку.
    - Тебе решать. – Спокойно, даже очень спокойно сказала она, надевая лёгкий плащ.
    - Если ты сейчас зайдёшь в одноклассники и сотрёшь всю переписку, я всю жизнь буду фантазировать всё что угодно. Сейчас время полпервого, мы уже вместе часа два, я увижу, когда ты заходила в одноклассники крайний раз. И окажется, что сразу как приехала домой. Какой у тебя пароль?
    - Думай что хочешь. Я не скажу тебе свой пароль и не собираюсь открывать тебе страницу. – Она, уже обувшись, открывала дверь.
    - Чем бы это не кончилось? – Спросил я, стоя уже в дверях и смотря ей в след.
    Она молча шла по коридору к лестничной площадке.
    - Я не буду с тобой жить, если ты выберешь свою тайну, значит, ты выбрала его.
    Я проследовал за ней до конца. Потом дослушал её шаги. Потом хлопнула тяжёлая подъездная входная дверь, прищемив мне сердце ржавой и толстой пружиной. Вот сейчас пишу об этом, а сердце больно задёргалось.
    Я никогда не лазил в её телефоне или в одноклассниках, мне казалось, она ни кому кроме меня не нужна. Сам то и дело заводил, с какими-то дамами шашни, и честно говоря, несколько раз изменял ей. Ничего хорошего ни разу не получилось, по пьянке я умудрялся лишь измазаться в дерьме, и обязательно спалится. А раз пьяный плакал и просил прощенья всех, перечислив и поимённо назвав. Их было около семи. Она принимала без истерик, я стоял на коленях, а она прямо лишь задавая про ту или иную бабу вопросы. Я честно как на исповеди рассказывал всё, обливаясь слезами. Она смогла это принять и простить меня гиблого грешника. И вскоре я обрёл опять командный голос и начальственный вид. И продолжил начатое. Попытки как можно больше женщин и девушек влюбить в себя и в итоге переспать. Как будто и не было того совестливого прозрения. Но обманываясь умышлено, чтобы глушить свою совесть, я думал и считал что мне мужику можно. А она коли не хочет мне рожать, а я должен кормить и растить её детей, двенадцать лет оплачивая съёмные квартиры, не имеет право на меня одна. Надюшку раз классе в пятом уже, спросили, где и кем работают твои родители. Она ответила, что они нигде не работают. Мол, а на что же вы живёте, и снимаете жильё? Она виновато пожала плечами.
Порой каялся на исповеди своему духовнику, но до первого хорошего соблазна. А она ни разу не дала мне повода в ней усомниться. И уж тем более заревновать. А уж мы только и находились всё время среди мужчин, парней, пацанов. Фестивали, сборы, уроки мужества, пьянки с компаниями, поездки, концерты, званые обеды, среди которых было много заслуженных и видных ребят и т.д.  Я порой очень её благодарил за это. Ибо с первой женой был просто распят этим. Она была красивая и фигуристая. И изменяла мне как озабоченная. А я считал себя крепким и смелым волком. В результате всё, узнав, сел на иглу с горя, чтобы хотя бы, какое-то время не застрелится. Из револьвера 1947 года выпуска. Нет базара, что я бы дальше жил у матери и бухал, периодически до времени, крутя барабан об руку и щелкая то в висок то в подбородок, направлением к макушке, имея в нём всего один роковой патрон. Но появился товарищ, и предложил попробовать это. Вот я и стал тогда наркоманом. Что и сгубило меня и спасло. Я три раза любил беспощадно. Ксенья была моей третьей, и наверное, последней любовью.
    Ночь я конечно не спал. Не помню как она бесконечная и мучительная кончилась. Всё поняв я позвонил Бабаю и сказал что мы не приедем. Газель набрали в основном в селе Нижняя Колыбелька, и у моего духовника отца Стефана. Я всё просто извинившись разгружу обратно. Он спросил что мол, случилось. Я ответил, что Ксенья закрутила роман с Сумраком. Сказав прощай, я положил трубку. Утром вдруг позвонила она:
    - Игорь, я сейчас приеду, и дам тебе пароль. Я так и не заходила в одноклассники. Прочитай всё при мне. И делай что хочешь. – И положила трубку. Очень погибший голос.
    Вскоре она приехала. И пройдя и присев у окна на стул, продиктовала пароль. Она была отрешённая. Я переспросил от компьютера, и забил сказанное ключевое слово в нужном разделе. Сразу найдя искомое, прочёл: « - Здравствуй Серёжа! Я не знаю с чего начать, но больше это во мне не держится. Я всё время думаю о тебе. О чём-бы не говорила, чтобы не делала, и кто бы ни был рядом, но рядом только ты. Как колыбель во мне это слово, нежным потоком: – Сумрак. Моё сердце трепещет рядом с тобой, я безумно хочу всегда тебя обнять. Я так сильно хочу к тебе прижаться. Я хочу лишь получить всего один твой поцелуй, который нас свяжет на веки. Частичка тебя потом всегда буде во мне. Я за все 14 лет замужества, не испытывала ничего подобного ни разу. Даже близко. Я только тобой живу, и только тобой дышу Серёжа».
    Он ответил: « - Всё нормально Ксюха. У нас у всех всё будет хорошо».
    Я закрыл глаза, и у меня опустилось всё. Сердце, душа, внутренние органы. Всё что может, наверное, опуститься, опустилось. Веки, руки. Я не мог, какое то время дышать. Потом еле встав, дошел, едва переступая до койки, с трудом двигаясь, лёг. И опять закрыл глаза. Кончилась жизнь.
  В тишине и бездействии мы пробыли, наверное, полчаса. Потом она встала, и, открыв окно, закурила. Моё сердце от этого забилось сильней, и уже било по всему телу. Мне становилось плохо. И я сел. Сидел и думал о том, что мне она ни разу такого не говорила и не писала. Но почему не написала за всю жизнь, за первое замужество, в котором она родила двоих детей, за юность, за детство? А написала про те годы, что мы вместе. Почему именно меня кинула под колёса? Потому что это и было самое лучшее время в её жизни? Потому что никогда и ни кем так не была любимой? Потому что не любила, так как меня никого? Именно поэтому написала про эти 14 лет?
  Встал еле-ели, попил воды, стуча зубами об край стакана, и сел обратно. Оперившись лицом в ладони. Потекли слёзы. Я был раздавлен, хотя ночью об этом очень много думал, и кажется, был готов.
    - Что будем делать? – Затушив окурок, устало спросила она.
    Я не знал что говорить. И надо ли? Дотянувшись до полотенца, я вытер уже мокрое лицо и ладони. Боясь говорить, опасаясь, пожал плечами. Мол, не знаю.
    Она подошла, и сев передо мной на корточки заговорила:
    - Это была моя ошибка. Я ошиблась в своих чувствах.
    Я пересел к компьютеру, посмотрел, когда она это написала. Получилось в те дни, когда мы вернулись. Наверное, две-три недели назад. Отошёл теперь к окну я. Смотрел на куривших нигде не работающих беженцев, в основном там под окном у подъезда собирались одни бабы. Человек тридцать. Они уже месяцев девять курили. Я первый раз подумал о том, что зачем мне это надо? Если не надо сбежавшим от туда. Не собирают помощь родному Донбассу, не заставляют мужей возить, не делают сбор гуманитарки, не ведут сбор средств, даже не работают. Всего воюющих мужчин меньше одного процента именно мужчин Донбасса. Страдающих от этой войны гораздо больше. Гораздо. Вот и я пострадал от этой войны. Меня дважды ограбили, пока я был там, и за неуплату отрезали газ. Теперь одна единственная ценность, меня больше не любит. Она теперь любит другого. Её тоже забрала эта война. Умерла мама. Брат конченый пьяница, и эгоист, убивший своим поведением и конкретным поступком мою маму. Сестра сплошное позорище, от которой  перед смертью, отреклась даже мама. Тратя всё до копейки, что давали друзья и спонсоры на чужих детей, и те деньги, что удавалось заработать с гитарой и пером, я не помогал своей странной дочери. У меня нет жилья, у меня нет родителей, у меня нет родных и детей. У меня ничего нет. Я сейчас всё это увидел глядя на этих хохочущих и кучками балагурящих баб.
    - Что ты молчишь? – Услышал я за спиной.
    Вытерев лицо ладонями, я унимая в голосе дрожь, ответил повернувшись:
    - Я боюсь тебе хоть слово сказать. Я убью тебя, только начав говорить заведусь до талого. Я позвонил Бабабю ночью, и сказал, что не приеду. Газель сегодня разгрузим. Езжай за своим сказочным поцелуем своим ходом.
    - Я же тебе сказала, я ошиблась!
    - Съгебалась мразь от сюда бегом. Бегом я сказал!
    Она попыталась ещё что-то сказать, я схватил с подоконника кофту, и швырнул в неё, заорал:
    - Бегом тварь абучаяя!
    Она просеменила к выходу и зачем то сильно хлопнула дверью. Я рванул за ней, но хлопнув дверью, она сразу ломанулась зная, что надо очень поспешить после этого. В коридоре её уже не было и очень мелко, и быстро бежали шаги. Теперь уже я хлопнул дверью.
    Позвонив отцу Стефану я, не объясняя причин, сказал, что по сложившимся обстоятельствам, мы не можем никуда поехать. Сейчас вам позвонит газелист которому вчера загружали машину, денег заберёте сколько он посчитает нужным вернуть. Наверное, старик по дрожащему голосу понял, что сейчас меня не надо расспрашивать и допытываться. Он тоже, наверное, как и Бабай позвонил Ксенье и получил скользкий ответ. В котором, та опять выгораживала только себя. Она так и не научилась каяться и признаваться. Все могут быть не правыми, она лишь очень и очень редко – ошибается.
    Не буду сочинять, потому что не помню, как прожил минувшую неделю. Но как то прожил. Хватило сил не запить даже в столь страшный час. Потом она снова утром позвонила:
    - Как ты?
    - Живу.
    - Поехали в Нижний Парк, пройдёмся. Проговорим.
    - Конечно, лучше в людно месте. Есть хоть какой-то шанс, что я не убью тебя.
    - Игорёша, не заводись, если нам не судьба остаться вместе, мы не должны расставаться врагами.
    Мы помолчали. Слёзы опять бежали по моим щекам:
    - На Центральном рынке тогда через час.
    - Где там? – Спросила она, и я не слышал в голосе ни слёз, ни плача.
    - На остановке у «Котбуса».
    Я умылся, оделся, и гораздо поздней чем нужно, вызвал такси. Приехал с большим опозданием. Она терпеливо ждала. Я расплатился и вылез.
    - Здравствуй Игорёша.
    - Здравствуй Оксана.
    - Поехали с той остановки, где сто пятый останавливается?
    Мы молча шли, оба наполненные каждый своим. Я каждую секунду был словно на краю жизни и смерти. Качало, и остаться и умереть. Уже не хотел её ударить, и много раз перечитав её письмо, скопированное на рабочий стол, думал, что она в этом не виновата. Она просто полюбила, а это сильней всего, что можно перечислять. Мне, наверное, очень повезло не полюбить за все эти годы ни кого. Но я вёл себя порой не как любящий человек. Считая, что раз она может, но не хочет от меня детей, значит, просто не любит. Хочет пожить для себя. Не рожать, не быть хлопотливой и заботливой матерью, для уже рождённых…. А именно, пожить для себя. И со мной ей просто было очень ярко, насыщенно и удобно. А я и правда, полюбил. А она ошиблась. Слёзы начали опять наполнять мои глаза и я, вытирая их, пройдя мимо остановки сел на траву на газон и горько заплакал. Она села рядом на корточки, и потихоньку зашмыгала носом, тоже роняя слёзы. Так мы просидели минут десять. Я сморкался в сторону, успокаивался, но, только глянув на неё ничего с собой поделать, не мог.
  - Игорян! – Услышал я чей-то знакомый голос и повернулся. По тротуару быстро приближался Володя Барышников.
    - А мы с Наташкой в автобусе мимо едем! Я смотрю, ты сидишь по среди города и плачешь! Чё случилось Игорян!? Привет Ксюх!
    Я встал, мы поздоровались, обнялись. Барышок сидел за убийство. Он зарубил топором Ясенева брата, Колюху, который был ярый безпредельщик и беспардонный хам, и однажды Вова не выдержал. Он схватил кухонный топорик и воткнул ему в голову. Три раза. Тот был очень сильный, но его это в этот раз не спасло. Потом нашёл где-то бензину и облив поджог тело прямо в квартире. Мы с Вовкой не виделись лет семь, потом встретились на вокзале, очень радостно обнялись. Я тоже в это время хотя в три раза меньше, сидел за кражу алюминиевой фляги, и употребление мака. Хотя теперь за это не сажают. Но это был давний и очень хороший друг. Тоже кстати поэт. И тоже кстати хулиган.
    - Вовка, мы с ней прощаемся навсегда. Не перебивай, пожалуйста. У тебя нет ничего курануть брат?
    - Есть дома! Поехали! Тут  четыре остановки!
    - Ты же в военном городке жил? – Сморкаясь и вытирая слезы, спросил я.
    - Мы с Натахой снимаем теперь. Вот и она! – К нам быстрым шагом приближалась длинноволосая белая Наташка, держась рукой, за видимо заколовший бок.
    - Привет! Что случилось Игорёк?
    - Лови тачку Натах, поехали к нам, надо Игоряна накурить.
    - Игорян, Вовка как испугался пипец! Увидел тебя сразу к выходу, только пятки засверкали как к тебе ломанул. Остановку целую, мчал, я чуть не сдохла, пытаясь поспевать. Ой, мама. Девушка – обратилась она к Ксенье. – Тормозите тачку. У меня бок теперь болит, сил нет.
    Курнули на балконе все четверо. Я, наконец, расслабился. Ко мне пришла нежность и любовь. И родственное тепло к Ксенье. Снова потекли слёзы. Я без сильно улыбался, чувствуя себя пустым, но счастливым. Она вот она, и она живая. Она стоит напротив, и ничего ещё не произошло. Они даже не целовались. И она первая второй раз звонит. Она и правда, наверное, ошиблась. Вовка увидев во мне перемену, технично зашёл в дом, поманив Наташу. Мы крепко обнялись и стали неистово целоваться. Слёзы так и лились у обоих, но я был счастлив, и она, было очень похоже, что тоже.
    Через три дня мы всё-таки выехали. Я хотел себе и ей доказать что я её очень сильно люблю и как раньше безгранично доверяю. И верю, что это была ошибка, удобренная моими изменами. Она ехала, чтобы ещё раз увидеть свою любовь. Только я этого тогда не знал. Я и не думал, что моя Ксенья, умеет так правдоподобно и искренне лгать. Но любовь видимо и правда творит чудеса.