Якоря

 У Эммы было только имя. Очень красивое и звучное имя : Эмма Шторм - и все, больше ничего не было.  Вся она была белая, рыхлая, невысокого роста. Черты лица были в общем-то приятными, но как-то все вместе смотрелись несуразно на круглом лице. Неплохими были глаза ярко- голубого цвета, но в обрамлении белесых ресниц и их красота блекла. А вот волосы были красивыми: тяжелые, русые - она собирала их в тугой узел на затылке. Только вот незаметна была их красота в скромной прическе.
 После школы пошла Эмма учиться в кулинарное училище, уехав из родного села, которое в конце девятнадцатого века основали немецкие колонисты в суровой оренбургской степи. Мама Эльза долго плакала, папа Франц ходил по двору и хмурился, но отговаривать дочь не стал.
 -Пусть поедет , может быть замуж выйдет в городе, а то здесь и жениха не сыщешь. А мне внучата нужны.
Был он крепким мужчиной лет 45 с густой кудрявой рыжей шевелюрой. А лицом Эмма полностью повторила своего фатера.
В училище Эмму приняли с удовольствием, несмотря на не самый лучший аттестат, – в тот год был страшный недобор- и выделили койку в общежитии.
Так прошло 3 года: Эмма прилежно, с немецкой педантичностью, училась выпекать пироги, блины, торты, жарить мясо, делать пюре, варить подливу. Ну и какое меню без  компотов и киселей. Педагоги умилялись , когда Эммочкина группа приходила на занятия. После всех кулинарных упражнений Эмма оставалась и мыла всю посуду. Одна. В ее руках , казалось, горела работа. В облаке белой пены мелькали полные локти девушки, и ярко- красные руки яростно терли сковородки и кастрюли. Тетки- учителки млели: когда Эмма уходила, на стене висела ярко блестевшая, идеально начищенная посуда. Учеба шла хорошо, готовить у нее получалось лучше всех.
 - Талант,- говорили, покачивая головой, маститые педагогини .
 А каждое лето Эмма уезжала к родителям в село. Мать вздыхала, завидев, что дочь опять идет одна с поезда, но надежду не теряла.

  После выпуска молодую повариху распределили на работу в заводскую столовую-Эмма заменила ушедшую на пенсию Василису Петровну. В первый же день, оставшись после работы на кухне, Эмма до блеска оттерла все столовские кастрюли и сковородки, развесила в идеальном порядке половники, черпаки, шумовки и лопатки, разложила противни и формы по шкафам. С двумя поварихами Анькой и Веркой отношения наладились быстро, в основном, потому что Эмма по большей части молчала и бралась за всякую, даже самую нудную и грязную работу. А через неделю, освоившись, Эммочка уже стала самостоятельно готовить  блюда. Заводские работяги мгновенно почуяли чудесное преобразование качества еды, но никак не могли это связать с блеклой, невыразительной, новенькой поварихой, и грешили на проверки начальства, ну или думали, что за общепит взялась ОБХСС.
 Так случилось, что как-то раз Эмма простудилась и слегла с температурой на неделю. Вот тогда все и  встало все на свои места: девушка готовила божественно! Из- под ее рук выходили необыкновенно вкусные блюда. Фантастика, вроде бы  брали все одинаковые продукты, все так же опускали в котел, а у Эммы получалось все в разы вкуснее. После этого рабочие в столовой строго спрашивали: кто готовил то или иное блюдо. И громко благодарили Эмму за вкусный обед, вызывая зависть у обеих столовских теток.
 Но вот с личной жизнью никак не складывалось у Эммы. Мужики с удовольствием ели и первое и второе, нахваливая стряпню, а вот личного интереса у них не возникало, соскальзывал взгляд мужской с ее неинтересного лица и рыхлой фигуры.
 Однажды июньским вечером, в пятницу, в заводском общежитии была очередная гулянка- дружно отмечали чей-то день рождения. Во дворе дома жильцы сообща накрывали  стол. Принесли неказистую посуду: белые щербатые тарелки, кривоватые  алюминиевые вилки, граненые, на ножке, стопки. Собрали угощение: в большой белой миске  исходила парком вареная картошка, отливала синевой порубленная крупными кусками селедка, обложенная зеленым луком и веточками укропа. В просторной тарелке громоздилось нарезанное огромными ломтями сало и чайная колбаса. В плетеной хлебнице лежала гора черного хлеба, от которого исходил чуть кисловатый житный дух. Откуда-то появились бутылки с облепленным сургучом горлышком. Нинка притащила оплетенную бутыль вина-ей его  привозили из Молдавии родственники мужа. Народ с гомоном рассаживался за стол, что-то визгливо кричали бабы, басовито отвечали мужики. Застучали вилки, послышался легкий звон рюмок и громкие здравицы. А градус крепчал, голоса становились все громче, веселье разливалось под кронами кленов в общаговском дворе. Когда огромное , цвета расплавленной меди, солнце тяжело скатилось за городскую окраину, Степа, любимец заводчан, высокий чернявый парень, побежал за баяном, а кто-то из мужиков бросил из окна провод с лампой, зацепив его за корявую ветку дерева. Теплый свет залил разгоряченные лица, весело блестевшие глаза, беспорядок на заваленном  снедью столе.
 Эмма все это наблюдала через окно на втором этаже, через тонкий , застиранный тюль, вдыхая вечерний пряный полынный  ветерок, прилетевший со степи: общежитие стояло на окраине города. Бросив еще один взгляд на людское веселье, она вздохнула, задернула занавески и включила настольную лампу. У нее было еще много работы, и некогда было тратить время на глупую пьянку, впрочем ее почему-то никогда и не звали на мероприятия. Девушка оглядела придирчивым взглядом небольшую комнату с тщательно побеленными стенами. Возле двери, слева, стоял небольшой шифоньер темного дерева, справа, напротив него уместился столовый желтый буфет, поблескивая маленькими мутными стеклышками в створках. Дальше, вплотную к окну, втиснулась строгая железная кровать, покрытая полосатым желто-коричневым пледом, напротив нее в углу красовался квадратный, покрытый тяжелой коричневой скатертью, стол, возле которого стояла пара стульев. На этом скромная обстановка и заканчивалась, единственным предметом, которым гордилась Эмма, был плюшевый ковер с оленями над кроватью. Она его купила с первой зарплаты. Достав из шкафа картонную коробку с чулками, она принялась их штопать. И выполняла она эту работу сосредоточенно и внимательно , впрочем, так же как и всякую любую другую. А веселье не стихало, волнами неслись в темное, усыпанное золотыми гвоздями южное небо разудалые народные песни. Эмме они не могли помешать : в 11 она строго ложилась спать. Если пришло время сна, то надо спать, чтобы с утра хорошо выполнять свою работу.
Проснулась она ночью от постороннего звука, сонно моргая уставилась на распахнутую в общаговский коридор дверь,  В проеме, подсвеченном тусклой лампочкой, валялась какая-то бесформенная куча. Видимо, кто-то из гуляк, неосторожно ударившись о дверь, вышиб хлипкий крючок,  отчего  она  и распахнулась.
 Девушка встала, подошла к лежащему  на полу мужчине, с удивлением признала Степку. Как он завалился к ней, было загадкой. Эмма попыталась его растолкать, парень что-то замычал, обдав ее густым хмельным духом, но с помощью хозяйки все же встал, и, покачиваясь, потянулся к заветному островку стабильности в пределах видимости- спинке кровати. Он доковылял до нее с помощью девушки, хотя она пыталась тащить его в другую сторону. Неловко извернувшись, Степка завалился в кровать, утянув за собой Эмму. В итоге она оказалась притиснутой к стене, а парень, что-то бормоча обнял ее и стал жарко целовать. А сопротивляться она и не думала, кто знает будет ли еще шанс.
 С утра Степка был хмурым, с растерянностью оглядел белую спину Эммы, она спала лицом к стене, тихонько оделся и ,воровато скрадывая шаги, выскользнул за дверь. Девушка медленно перевернулась на спину и выдохнула. Час она лежала, прислушиваясь к тишине в обычно шумном коридоре,- народ отсыпался после знатной гулянки. Потом она встала, умылась и пошла на общую кухню. Пока все спали, Эмма навела большую кастрюлю теста на блины, и , когда проснулась детвора, на ее кухонном столе уже дымилась горка ноздрястых истекающих маслом румяных блинов. Впрочем, дети уже знали , что их ждет завтрак. Они подходили к Эмме со своими тарелками, куда она накладывала, сложенные вчетверо блины. Поглядев на увлеченно жующих детишек, вздохнула про себя: у нее нет таких славных Kinder.
  А потом она снова мыла свою посуду. Натерла до блеска кастрюлю из-под теста, намыла до скрипа сковородку. Когда опухшие и перекошенные соседи поползли на кухню в поисках холодненького рассола, Эмма с огромной кошелкой уже шагала на рынок.
 Через месяц, сидя над огромной миской с солеными огурцами, она поняла, что ее мечта сбылась- у нее будет Kinder . Беременность  протекала прекрасно- ее не тошнило. Работала она до последнего легко: так же яростно рубила капусту на борщ, терла свеклу с морковкой, резала мясо, отбивала фарш. С ее удивительно похорошевшего лица не сходила улыбка, она изредка поглядывала на свой округлившийся живот и выпячивала его еще больше вперед. Вокруг, конечно, все шушукались, пытаясь угадать отца, но разве у этой колоды добьешься ответа. Один Степка ходил хмурый, после того, как углядел живот Эммы. Он вначале боялся ходить в столовую, чтобы не встречаться в девушкой, но ,поняв, что никто его не преследует, осмелел. Однако, увидев выпирающий живот поварихи, приуныл. Встретив ее как-то украдкой, он , уводя глаза в сторону, промямлил:
- Ты, это, ну пойми...мне жениться  никак. Но если что , то может денег …
-Nein,-  почему-то по-немецки испуганно выкрикнула Эмма, и резко развернувшись побежала в другую сторону.
  В марте Эмма шагала от станции к родительскому дому со свертком в одной руке и чемоданчиком в другой. Мать, углядев со двора, через штакетник, дочь со свертком, который мог быть только ребенком, охнув, выкатилась из калитки, подхватила дите, и ,откинув уголок конверта, залюбовалась чудом. На нее серьезно смотрели серо-голубые младенческие  глаза, и все выражение лица было донельзя сосредоточенным. Осторожно глянув на всякий случай за спину дочери, может мужика не приметила, Эльза бережно понесла ребенка в дом. Там, в жарко натопленной комнате, положив его на кровать ,  стала разворачивать байковое сине-белое клетчатое одеяло.
 -Мама, это Сережа, - сказала Эмма,- Сергей Францевич Шторм.
 -Ну как красиво ты его назвала, Эммочка. Вот и у нас появился внук, хорошо- то как. Чем же мы будем его кормить? Молока-то хватает?
 -Не беспокойся. Он хорошо ест, а молока у меня много.
 За их разговором они не заметили забытого всеми деда Франца. Он шагнул в комнату и ,крякнув, с интересом уставился на внука, потом  взял младенца за крошечную ручку и вынес вердикт:
 - Мужик настоящий вырастет. Наконец-то, помощника мне родили. Настоящий Шторм!!! Мать, наливай мне шнапс, внука обмою. - А дальше все говорили по-немецки. В их доме был обычай : в кругу семьи говорить только на немецком языке.
Через полгода Эмма, туго перевязав грудь, вернулась в город. Сережа остался в деревне у бабушкой с дедушкой, Эльза наотрез отказалась отпускать внука в город.
Заводчане несказанно обрадовались возвращению Эммы. А она, оглядев  с прищуром посуду, недовольно хмыкнула и в тот же день взялась за знакомое дело: снова закипела пена, замелькали руки, засияла отдраенная посуда, радуясь возвращению хозяйки. И снова потянулись рабочие будни. Но это для кого как. Для Эммы , казалось, работа на кухне была бесконечной песней. Снова она сосредоточенно мешала в кастрюле первое, томила в сковороде мясо с красной подливой, даже как- то по -особому макароны умудрялась варить. Встанет посредине кухне и принюхивается к буйству ароматов, вроде как дирижер в оркестре, который слышит каждую нотку и знает, как и когда должен прозвучать тот или иной звук.
 Через год она забрала Сережу из села, устроила его в садик. Сын рос на радость матери крепким и смышлёным.  Ел хорошо, попусту не плакал, и ,казалось, понимал больше сверстников. Соседи отдали Эмме железную кроватку, которую она втиснула между столом и шифоньером. Вечером  она подолгу глядела на спящего сына, и сердце ее радовалось. Хотя и соседских ребят она не забывала: после каждой пьянки с утра детей ждала гора Эмминых блинов.
 В июне, взяв отпуск, она опять повезла Сережу на лето в село к родителям. Он уже уверенно бегал по общаговскому коридору, самостоятельно ел, и вполне бойко говорил, вставляя в предложения немецкие слова. В деревне вставала она по привычке рано. Выйдя во двор, глядела на розовое небо, встающее солнце, разглядывала легкую дымку застилающую землю, привычно брала ведро,  и , поеживаясь от утренней свежести, таскала воду в бочку для полива, в дом, на кухню, набирала корыто для стирки. Растопив летнюю печь, кипятила воду, запаривала корм для птиц и двух поросят. Пока корм набухал, ставила тесто на хлеб. Доставала прабабкино, по преданию вывезенное из самой Германии , сито, насыпала муку, ласково потряхивая его, наблюдала за летящими невесомыми белыми пылинками, приговаривая:
 - Летите, летите, вы превратитесь скоро в прекрасный сдобный белый хлеб.
Потом шла в огород, который был образцовым немецким огородом: там не было ни травинки, и все росло стройными рядами в строго отведенных местах. Эмма собирала овощи, прикидывая, что она сегодня приготовит. Ну и попутно определяла себе фронт работ.
 В таких приятных хлопотах пролетел отпуск, Эмма собралась и поехала снова в город, на свою любимую работу. Там опять перемыла весь инструмент и принялась кормить заводчан. Новенького сварщика Гришку приметила сразу: уж больно красив был парень. Тонкие кисти разглядела, когда он брал тарелку с рассольником,  а в синих глазах можно было утонуть. И просто ему сказала:
 -Я пеку очень вкусные пироги, приходи. –Это получилось неожиданно для нее самой, но Гришка пришел тем же вечером, словно изголодавшийся напал на пироги, и остался с ночёвкой. С утра не сбежал, конечно, но как-то покхекав, смущенно сказал:
  -Экая ты , как квашня что ли. Ну прости, коли что не так.- Повернулся и ушел.
Эмма встала через час, с сухими глазами, пошла на кухню, и снова в белой пене мелькали руки, жарко сияли бока кастрюль. Отмыв свою посуду, покосилась на соседские закопченные кастрюли и пошла делать генеральную уборку в своей комнатке.
 Через месяц Эмма увидела  Гришку с Зойкой- счетоводшей в кафе, но это уже было не важно. Она опять ждала сына, и уже точно решила, что назовет его Виктором. А что? Красиво звучит: Виктор Францевич Шторм.
 Эльза приехала почти к самим родам. Сосед уже сажал Эмму в коляску мотоцикла, чтобы везти в роддом. Эльза с тревогой посмотрела в глаза дочери, коротко бросила:
 -Я скоро приеду,- вся семейка была крайне неразговорчива.
Через час, когда Эмма лежала в родильной палате и готовилась встретиться со своим новым сыном, Эльза, держа за руку трехлетнего Сережу, уже вошла в облупленный, когда-то выкрашенный голубой краской, больничный коридор. Все время, пока дочь рожала, она сидела  и рассказывала внуку сказки на немецком языке, иногда прерываясь на молитву. Через два  часа медсестра, бежавшая мимо, спросила:
 -Вы Шторм?
 Эльза только кивнула головой.
 -Все хорошо, ваша дочь родила, мальчика, но ребеночек слабый. Ничего окрепнет, у нас врачи хорошие.
 Эльзу выписали только через неделю, а Витю отдали еще через одну. Дома Эмма развернула сына и, пока Эльза готовила ванночку для купания, внимательно разглядывала его. Она думала, что так скорее всего выглядели в детстве великие музыканты или великие ученые. Только у настоящих аристократов могут быть такие прекрасные руки. Она смотрела на свои большие красные рабочие руки и думала: как у нее мог родиться такой красивый сын. Как ни странно о существовании отца ребенка она напрочь забыла- его вовсе не существовало для нее.
 Через неделю Эльза упаковала вещи в небольшой коричневый чемодан, то, что не поместилось утолкла в полотняный мешок и  повезла дочь с внуками в село, на природу. Уж там то слабенький Виктор обязательно поправится и окрепнет. Дед Франц встречал их на станции. Взглянул на сверток, кивнул одобрительно:
 -Парень? Как назвали?
 -Виктор, это Виктор Шторм, - улыбнулась Эмма.
Пока женщины устраивались в телеге, в которую была запряжена тихо фыркающая рыжая лошадка, Франц неторопливо набил короткую немецкую трубочку табаком, прикурил ее от спички, устроился на облучке и , гордо поглядывая по сторонам, повез семейство домой. Ему было все равно, что подумают односельчане- у него было уже два внука, а это сила.

 Это было очень счастливое время: Эмма кружилась целыми днями по дому и по двору, бесконечно находя себе занятия. С утра, покормив Виктора, выносила его в старой плетеной корзине в тенек, накрывала ее старым тюлем и сквозь переплетение ниток любовалась, как засыпает ее дите, посапывая таким правильным красивым носиком. Сергея с утра  кормила бабка: самолично варила ему каши, сдабривая их огромным куском масла. В большой кружке подавала сладкий крепкий чай, намазывала кусок белого хлеба джемом, который делала сама  из ягод.  Дедушка Франц таскал старшего внука везде за собой: и на покос, и на реку, и в поля, и на совхозный скотный двор. А вечером сажал его рядом с собой на выкрашенном синей краской крыльце и ,попыхивая трубкой, рассказывал ему о далекой стране Германии. Иногда дед что –то выстругивал, ловко орудуя острым  ножичком . Мальчик следил за его  заскорузлыми большими руками и удивлялся как  такие большие руки могут делать такие славные фигурки. Вечером все собирались под старой яблоней на ужин. Эльза выносила пузатый самовар, резала крупно, по- мужски, свежие помидоры с огурцами в белую эмалированную миску, посыпала все луком, солила, щедро отмеривая крупные серые кристаллы.  Потом торжественно выносила свинину с картошкой, иногда деду наливали стопочку шнапса. Эмма любовалась старшим сыном, который садился за стол только рядом с дедом, поглядывала в сторону корзинки- не пора ли кормить малыша,- втягивала в себя пряные запахи остывающей земли , подставляла лицо слабому , прилетевшему из степи ветерку, напоенному горьковатым запахом трав. Прислушивалась к мычанию коров, возвращающихся с пастбища, крикам хозяек, загоняющих их  в стойло. Она думала о том, что вот это , что сейчас вокруг нее , и есть счастье.
 К осени довольная Эмма оглядывала зимние припасы в сарае, хорошо летом потрудились- будет зима сытной. Осталось еще заколоть кабанчика, но это уже через месяц, когда ударят первые заморозки.  Ей было хорошо в селе среди родных, она с удовольствием выполняла всю работу. Вечерком приходили соседки: тетка Берта и тетка Ирма. Они с удовольствием нянчили Виктора, восхищались необыкновенно красивым ребенком, приносили Сереже домашний мармелад, долго пили чай, хвалились рецептами заготовок. Но иногда Эмма вспоминала свою работу в столовой, думала о том, что ее труд нужен кому-то, и целый завод ждет ее не дождется. Почему так получается в жизни: ей хорошо и дома, и на столовской кухне? Может быть человек должен найти такие места, которые становятся якорями, и не дают потеряться ему в штормовом море жизни??
 В феврале Эмма с Сережей уехала в город, Виктор остался с бабушкой и дедушкой. Через три дня после приезда Эмма, отмыв комнату в общежитии, вышла на работу. Анька с Веркой несказанно обрадовались: никто так  и не смог заменить Эмму, слишком много она успевала делать. Девчата принесли в первый же день сверток:
-Это подарок,- провозгласила Верка,- весь завод складывался на рождение малыша.
Эмма растерянно захлопала глазами, она никак не ожидала, что ее , простую повариху так уважают.
 -Спасибо,- пролепетала она.
 И на следующий день выпекла в знак благодарности огромный пирог с яблочным вареньем, которое привезла из села, пышный как перина.
 Жизнь вошла в свою колею: на следующий год Эмма забрала Виктора из деревни, отдала и его в садик. Счастливая летела после работы забирать своих  сыновей , гордо вела их домой. В комнатке стало очень тесно: Виктор спал в детской кроватке, Сережа- на большой, а Эмма стелила себе на полу матрасик. Но разве теснота может помешать счастью? Мешало только одно: Виктор так и остался слабеньким и болезненным, и , казалось, все несчастья преследуют его. Эмма очень переживала за него, но думала, что все поменяется. Зато Сергей рос очень ответственным и был не по годам рассудительным. Серьезно опекал мать и младшего брата. Для него было самым счастливым временем лето: в просторном дедовом доме было четыре комнаты, а двор был просто огромный- и был простор для мальчишеских игр. Друзья у него были и в городе, и в селе, но больше всего он любил проводить время с дедом.
  В то лето Эмма отвезла детей, как обычно, в деревню и через неделю вернулась в город. Ее мальчики росли всем на загляденье: Сергею уже исполнилось 6 лет, а Виктору-3. В комнате было необычно тихо и пусто. В открытое окно вползали далекие гудки поезда, крики играющих во дворе ребят. Первое время она металась, не зная, чем заполнить время и пустоту вокруг себя. Решила , что будет вязать носки и свитера ребятам и ринулась на поиски шерсти. На работу ходила как обычно, она чувствовала себя на кухне, как дирижер в симфоническом оркестре. В тот июльский день директор прислал в столовую секретаршу с распоряжением отнести готовый обед в цех для представителя военного заказчика. Тетки поленились топать в жару в цех и незаметно спихнули поручение  на Эмму.
 -Ну сходи, ты еще молодая, может и  жениха какого встретишь, никак тебя замуж не выдадим.
 -Да у меня такой багаж, кто же меня замуж возьмет?- отшучивалась Эмма.
 -Для кого багаж, а для кого и счастье,- вдруг серьезно заявила Верка.- Не ценят люди то благословенье, которое им посылает Господь в виде детей. 
Проскочив через залитый неимоверно горячим июльским солнцем заводской двор, Эмма шагнула в полумрак цеха , в котором на разные лады визжали и пели станки. Вдохнула запахи горячего металла, разогретого масла и почему-то свежеструганной  древесины. Рабочие , завидев повариху, радостно кивали ей. Она иногда приносила поздние ужины  в цех, если случались авралы. Проскользнула в притулившуюся в углу тесную конторку мастера, поставила на стол судки, развернулась к двери и попала в объятья мужчины в военной форме, который как раз входил- разминуться с ним не было никакой возможности.
 -А вот и кормилица, -радостно улыбнулся майор.
Он был гусаром и любил всех женщин сразу, поэтому провел атаку по всем правилам, в результате чего был приглашен вечером в гости на пироги, чем и не преминул воспользоваться. Задержался он , как ни странно , на неделю в Эмминой комнатушке. Эта неделя стала ее триумфом. Она творила: для любимого майора выпекались штрудели, жарились пирожки и блины с разными начинками. С вечера Эмма стирала его нехитрые походные пожитки и демонстративно развешивала во дворе.  На ухмылки соседок она не обращала внимания. Уезжая, он сказал:
 - Хорошая ты баба, Эмка, но , к сожалению, женат. Глубоко и надежно.
 А Эмма ни на что не претендовала, улыбнулась  и просто сказала:
 -Мне было хорошо с тобой, на неделю ты мне подарил семью.
 Майор уехал в свою Сибирь к жене и детям, а Эмма в конце августа поехала за сыновьями в село, уже зная, что у нее будет еще один ребенок.
 Когда родился Вилли, уже по традиции весной, Эмма не поверила своим глазам. Это был вылитый дедушка Шторм. Ну тоже неплохо: в мир пришел Вильям Францевич Шторм. Эльза , когда забирала дочь с внуком из роддома- старшие мальчики были в деревне с дедом,- тоже долго разглядывала мальчика, удивленно хмыкала и , наконец , вынесла вердикт:
 -Осталось дождаться , когда волосы вырастут.
 Впрочем, ожидания полностью оправдались: Вилли вырос рыжим и кудрявым.
Это лето стало , наверное, самым веселым в семействе Шторм. Дом и двор наполнились детскими визгами, криками и ревом. Ревел в основном Вилли, требуя, чтобы его покормили, а Сережа с Виктором играли в какие-то свои детские игры. Но чаще всего мальчики бегали в составе уличной банды сорванцов по округе в поисках приключений. Эмма бесконечно лечила порезы, ушибы, ссадины. На подоконнике кухни все время стояла наготове аптечка. И, как правило, больше всех доставалось Виктору. Дед с веселым прищуром следил за подвигами малолетних разбойников, а бабка вечерами штопала и зашивала короткие штанишки, рубашки и маечки, охая и причитая: на внуках все горело как на огне.
 Эмма металась целыми днями , как заведенная. Эльза готовила на всю семью, а она управлялась по хозяйству, да и Вилли был очень неспокойным, все время требовал внимания. Когда Вилли исполнилось полгода, ему стало не хватать материнского молока, пришлось подкармливать коровьим. Дед умилялся:
 -Настоящий богатырь растет. Весь в меня.
 В феврале Эмма забрала старших  сыновей и уехала в город, пора было выходить на работу. Теперь Вилли остался на попечении бабушки и деда.
 И все завертелось как прежде: Эмма бегала на работу, успевала забрать ребят из детсада. Со столовскими тетками договорилась, что будет чуть-чуть опаздывать с утра - надо было успевать привести ребят в сад к открытию. Сережа и Виктор , сонно моргая, тащились за матерью по заснеженным улицам в темноте. Зимой поздно светало. Вваливались втроем в теплое нутро садика, занося с собой холодное белое облако, обметались и отряхивались специальным веничком в прихожей. Эмма раздевала их и сажала на лавочке возле кухни, из которой тянуло пригоревшим молоком- в саду была только повариха, воспитатели не всегда успевали прийти в такую рань. Мать даже не подозревала, что ее дети на всю жизнь возненавидели этот запах.
Вскоре в их жизни случилось чудо: местком обратил внимание на бедственное положение матери- одиночки и поднял вопрос о выделении жилплощади.  Все же трое детей , и все ютятся в крошечной комнатке. Администрация тоже против не была: Эмма работала добросовестно, ни разу никто на ее стряпню не пожаловался. Да и сам директор с главным инженером частенько захаживали в столовую на обед, для чего там даже была выгорожена специальная комнатка. Через два месяца сдали новый дом для заводских рабочих на окраине Оренбурга, Эммочке дали двухкомнатную квартиру  на четвертом этаже.
 Когда ей торжественно вручили  ключи и ордер, у нее затряслись руки. Горячая и душная волна затопила всю ее до корней волос, она никак не могла поверить, что у нее теперь будет своя отдельная квартира. Ехала смотреть с Сережей и Витей в субботу. Недалеко от кольца трамвая раскинулось поле, полностью застроенное новыми панельными пятиэтажками. Дорожек еще не было, по тропинке, протоптанной строителями, они зашагали к нужному дому. Он был совсем недалеко от остановки, торцом упираясь в небольшую рощу. Эмма еще раз сверилась с бумажкой с адресом и решительно шагнула в подъезд, пахнущий свежей побелкой, и потянула за собой Виктора. Сергей, как взрослый шагал рядом. Мальчишки , увидев лестницу, с топотом побежали наверх, а она побежала за ними, всем натерпелось поскорее увидеть свой новый дом. Трясущимися руками она долго не могла попасть в замочную скважину, а распахнула дверь, так и замерла на пороге. Квартира показалась ей дворцом: просторная прихожая и две комнаты. Мальчишки с гиканьем принялись носиться по комнатам: эхо бегало от стен, покрашенных простенькой побелкой. А Эмме казалось, что стены ослепительно белые, такие же  должны быть в волшебных чертогах у валькирий  из немецких сказок. Она долго стояла у белоснежной четырехкомфорочной плиты, проводила пальцем по блестящему краю. В ванной открыла воду и долго удивлялась горячей воде, которая текла из крана. Теперь она поняла, что совсем не хочет уходить отсюда. И у ее мальчиков теперь будут свои настоящие кроватки. Теперь они уж точно все поместятся с комфортом.
 Через неделю, в воскресенье, не откладывая дела, выписала для переезда заводскую машину и двух грузчиком. Сунула им за работу трешку и бутылку самогона дедушки Франца. В квартире Эмма села на узлы и счастливо засмеялась. Какая же она счастливая: ей 27 лет, а у нее есть трое детей и своя квартира. Ночью она смотрела в подсвеченный фонарем проем окна: занавески, конечно же повесить не успела. Виктор и Сергей сладко спали , валетиком уложившись на единственной кровати. И разве это не якоря- ее дети, ее островок любви в этом море жизни. А вот появился еще один якорь- ее дом. Дел предстояло много, но она не боялась никогда работы. Она ее делала.
 Жизнь , конечно, была не такая уж и простая. Пришлось возить ребят в садик дольше, но рядом уже строился новый детский сад и школа. Сережа уже должен был пойти  в сентябре в первый класс, а Виктор и Вилли в садик. Но  впереди у них еще есть веселое лето в деревне с любимыми дедушкой и бабушкой.
Парни у Эммы росли на зависть всем: соседки удивлялись, какими дружными были братья. Всех глодало жгучее любопытство: кто же отец сыновей Эммы, но она сама хранила гордое молчание, хотя в остальном была полной душкой. С удовольствием делилась рецептами с соседками, по праздникам угощала их фирменным штруделем, привозила из деревни красные пахучие яблоки и щедро раздавала их всем ребятишкам из дома.
 Вслед за Сергеем в школу пошел Виктор, но его еще пришлось записать в музыкальную школу. Все же не ошиблась Эмма, когда думала, что такие руки могут быть у музыканта. Помимо рук у мальчика обнаружился прекрасный слух, и музыкальный работник из сада настояла на том, чтобы Витю отвели на прослушивание. Эмма, конечно же не успевала бы никак его водить, но Сергей ответственно заявил:
  -Мама, я буду водить Витю на пианино. – Благо музыкальная школа была в двух остановках от дома.
 В садик теперь ходил только Вилли, который каждый раз начинал хныкать, что тоже хочет с братьями идти в школу.
 Эмма с помощью родителей скромно обставила квартиру: купила еще две железные кровати и диван. На стену в зал повесила свой любимый ковер с оленями. С трудом нашла  и купила  два письменных стола: у каждого из сыновей был теперь свой. Сережа учился на отлично, все у него ладилось и получалось, Эмма на него  могла всегда положиться, он был ее первым помощником. А вот Виктору ставили  тройки, учительница жаловалась, что он все время мечтает: и правда, голубые глаза Виктора часто были устремлены куда –то за грань, он смотрел туда, куда взор обычного человека проникнуть не мог: в царство звуков. Он как будто воочию видел ,как из фортепиано вырываются цветные жгуты, и , сплетаясь, образуют чудные узоры, раскрашивая весь мир фантастическими цветами.
         В жизни Эммы было все налажено. Дети росли, она работала, родители помогали, каждую осень она везла овощи и фрукты, мясо и птицу в город. Не было по –прежнему одного: простого женского счастья- не было любимого мужчины рядом. Да и во внешности ее, честно говоря, ничего не изменилось. Приходил, правда, два года назад Степка- гармонист, отец Сергея. Развелся он тогда со своей то ли третьей, то ли с четвертой женой и искал пристанища для себя и для своего друга- баяна. Он к тому времени давно уволился с завода, и практически нигде не работал, сшибая то здесь, то там случайные заработки. Кто-то , добрая душа, дал , видимо, адресок Эммы. Степан, нагло улыбаясь открывшей дверь Эмме , кивнул головой  на коридор за ее спиной и хрипло каркнул:
 -Ну, мать, принимай, счастье твое пришло. Правда, многовато у тебя спиногрызов, но хочу я тебя облагодетельствовать, да и сыночка бы надо посмотреть.
Впервые в жизни Эмма узнала, что такое страшный гнев. Ее затрясло, черты лица заострились, вся она подобралась и стала как хищница, которая защищает своих детенышей. Прошипела:
 -Нет у тебя здесь сына, и жить ты здесь не будешь. Все. Забудь сюда дорогу, а то позвоню в милицию.
 Она  с грохотом захлопнула дверь и обессиленно прислонилась к косяку. На звук выскочили Сергей и Виктор, всполошено хлопая глазами.
 -Все хорошо, мои мальчики, у нас все хорошо. У вас есть я, а это так , недоразумение. Пойдемте, я вам расскажу сказку на немецком языке.
Под новый 1975 год у Веры случилась травма: она сломала ногу, вместо нее из Управления Общепита прислали на время нового повара. Его звали Виталик,  и был он какой-то весь приторный: с мягкими ладошками и сладкой улыбочкой. Весь такой светленький, с веселыми серыми глазами, которые украшали длиннющие ресницы. С первого дня со странной нежностью прислонялся он то к Ане, то к Эмме, ну чисто как котенок,  те вздрагивали, ругались, а потом и привыкли. Правда , чего греха таить, с ножом Виталик обращался ловко: быстро рубил все сложенные перед ним овощи, сноровисто мыл крупу, тщательно нарезал мясо. Но в приготовлении почти не участвовал. 31 декабря рабочие шли на обед веселые, все предвкушали праздник. То там , то здесь за столами появлялась бутылочка, которую осторожно доставали из внутреннего кармана спецовки. Эмма расстаралась для праздника: выпекла пирог с капустой.  После обеда, перемыв посуду, Виталик с заговорщическим видом шмыгнул в подсобку, вышел оттуда победно неся в обеих руках по бутылке шампанского:
-Девочки, давайте тоже праздник отметим. Заслужили!- протянул он в своей манере. Аня не стала чиниться, весело подмигнув Виталику, стала вытирать мокрые руки застиранным фартуком. Лет сорока, среднего роста и худощавая, из разряда, что нарисуешь, то и получишь. Такую, если приодеть и накрасить- леди, а в естественном виде- обычная русская женщина, замученная работой и семьей. Муж, по ее рассказам был запойным алкоголиком, от которого родила она двух девочек. Дочери, девицы 13 и 15 лет ,уже сейчас покуривали тайком, учились через пень – колоду и дерзили матери.
 Желания пить да и задерживаться на работе у Эммы не было, но почему-то подумалось тут же, что может и надо иногда вот так побыть с людьми, пусть в маленькой, но компании. Когда закончилась первая бутылка, Виталик , вздохнув, признался, что готовить вообще не любит, а в детстве мечтал он стать капитаном дальнего плаванья, но помешали злые учителя, которые никак не хотели ставить ему пятерки в аттестат. Он смешно шмыгнул носом и , уныло окинув остывшие плиты и серые казенные стены скептическим взглядом, протянул:
 - Вот накоплю денег и уеду во Владик, устроюсь коком на корабль.
Тут и Аня и Виталик выпучили синхронно глаза: Эмма смеялась. Просто никто никогда не слышал смеха этой странной суровой немки. А он оказался просто чудесным: как будто зазвонили серебряные колокольчики. Отсмеявшись, она  спросила:
-Как же ты бедный работаешь на кухне? Так же нельзя! Человек должен любить свою работу. Это не только его хлеб, но и песня для души.
Чуть поколебавшись продолжила:
 - Да-да , это песня. В кастрюле бурлит вода, как буря в океане, а ты как творец руководишь этой бурей! То бросишь мясо- буря часто берет себе жертву, запустишь овощи, как будто ветер принес и бросил в кипящую стихию ветки и листья, сорванные с деревьев, которые растут далеко-далеко. Снимаешь пену- такая же у бушующего моря. Добавляешь специи- это пряный, напоенный силой ветер, зовущий в дальние страны. И ты, опускаешь половник туда, в бурю, и мешаешь, создавая свою песню.
Виталик смотрел на Эмму блестящими глазами, в которых затлело любопытство, а Аня восхищенно качала головой, как бы не веря, что это о ее работе. Да и сама Эмма преобразилась. Вечная молчунья, она разрумянилась, и стала вроде бы даже симпатичной.
 -Ну это суп понятно, он сложный, там много ингредиентов, а как ты представляешь макароны отварные?- хитро прищурился Виталик.
 - О, это тоже прекрасно. Макароны как орган. Кидаешь их в кастрюлю и представляешь как будто капеллан играет в кирхе на рождественской мессе. Вот одна из труб выдала чистый, летящий вверх звук, ее сестра поддержала, а вот третья добавила в хор свой серебристый голос. А дальше как будто целый хор ангелов подхватывает мелодию, и эта песня летит ввысь, сплетая воедино наши мечты и желания о счастье, подхватывает наши, не долетевшие, до небес молитвы и легко возносит их к облакам.- Эмма подняла руки, как дирижер, казалось, она сейчас взмахнет ими и в этих невзрачных стенах зазвучит торжественная музыка, музыка созидания.
 -А ты мешаешь макароны, не для того, чтобы они не слиплись, а для того, чтобы еще громче зазвучала песня ангелов.
Аня восхищенно качала головой, а Виталик не верящими глазами смотрел на столовскую алюминиевую посуду , принюхивался к отдающему сырыми овощами  и пригоревшим луком воздуху и тянул:
 -Ну, Эмка, ты даешь, ну даешь. Да ты же талантище.
Аня фыркнула:
 -А ты не заметил что ли, это все давно знают. И, подытожив,- ну Эммочка , молодец. А то я тоже столько лет как на каторгу. А тут как крылья выросли
Виталик обрадовался:
 -Ну давайте выпьем за нашу работу,- и с хлопком открыл вторую бутылку. А Эмма задумчиво оглядела кухню и непонятно чему улыбнулась.
После Нового года Виталик стал чаще задерживаться, чтобы помочь Эмме домыть посуду. Вот как-то раз и получилось, что в тесной подсобке оказались они оба.  Полыхнуло, нахлынуло и ударило в голову , как хмелем окатило обоих. Впрочем, они оба были свободны, и никому от этого плохо не было. Любви , впрочем, тоже не было.
 -Милая, шептал Виталик, сидя на мешке с рисом в полутьме и прижимая к себе сидящую рядом Эмму. - Я увезу тебя во Владивосток. Это край земли, мы будем приходить на берег и первыми на этой планете встречать солнце.
 - Nein,- отвечала Эмма, - у тебя своя песня, у меня - своя. Моя песня будет жить только здесь. Здесь мой дом, здесь живут мои дети, мои родители.
Потом они сидели и молчали, слушая, как в углу осторожненько скреблась мышь, вытаскивая просыпанные зерна гречки, чтобы отнести их мышатам. А может они слушали песни, звучащие в их душах. Не бывает же душ , в которых не живет музыка?
В феврале вышла на работу Верка, чуть прихрамывая обошла огромную плиту, похлопала ее рукой:
 -Ой, а я соскучилась по ней и по вам, подруги.
 И завертелось: завтраки- обеды.
 Через три дня пришел Виталик. Расцеловал всех поварих как родных и , глядя на них сияющими глазами, выдохнул:
 -Ну все , девки, уезжаю я. Билет у меня на завтра. Сбылась моя мечта- еду во Владик!
   Засуетившись, вытащил из кармана кулек с шоколадными конфетами.
 -Ну, давайте, запомним сладкий вкус мечты, - и засмеялся как ребенок, мелко и громко. С этого дня Эмма ,казалось,  влюбилась в сладкое. На свою крошечную зарплату она почти никогда не покупала сладости. Выживала благодаря родителям: те везли мешками гостинцы внукам в город. Ну иногда они и деньгами помогали: в совхозе тоже небольшие зарплаты.
 На работе тайком и дома вечерами ела ложками сахар. Старалась быстро прошмыгнуть в гастрономе мимо сказочных витрин, набитых конфетами, разгороженных стеклянными перегородками, как овцы в стойле, представляя себе запах распечатанной плитки шоколада: такой приторно –сладкий, немного отдающий бумажным запахом обертки. Но совесть не давала тайком от детей покупать сладости, а на всех покупать, эдак концы с концами не сведешь, да и недавно Новый год был- все ребята подарков наелись.
 Через месяц почувствовала неладное- стало плохо переносить запахи кухни. Сама себе удивлялась:
 -Как так можно возненавидеть то место, в котором провела половину жизни?
Тетки столовские только качали головой:
 -Ну попала опять , девка. От же Виталик , весь как шарик, укатал, смотри, уговорил и укатил.
 Анька шипела:
 -Иди , делай аборт, куда тебе четвертый, с тремя бы справиться.
 Вера поддакивала, шинкуя капусту на солянку:
 -Дам я тебе адресок- подпольно все сделают, за пятерку. И денег одолжу. В ажуре все будет. Я вот тоже сколько делала, и ничего. Куда мне с моим малахольным мужиком дети. Двоих хватает.- И как подытожив, громко стукнула ножом по разделочной доске.
 Эмма весь день ходила задумчивая, к вечеру  воспряла, как будто приняла решение:
 - Это мне Бог послал этого ребенка. Он будет особенным. Он должен жить.
 Все , как отрезало. С этого дня она опять замолчала, как будто испугавшись, что с пустыми словами из нее выльется что- то важное, что –то , что  берегла она  только для дорогих людей.
 До самых родов продолжался этот ад: Эмма узнала, что такое токсикоз в его самом тяжелом проявлении. Рожала в этот раз осенью, Эльза приехала заранее- мальчики ходили в школу. Эмма в первый раз страшно боялась родов, боялась, что родит девочку, и такую же некрасивую, как и она. Ночами мать горько вздыхала, переживая заранее за судьбу ребенка.
 В октябре она впервые увидела свою дочь- это все же оказалась девочка. И не смогла сдержать улыбки: на нее смотрел своими голубыми глазами ангел. Даже суровые, все повидавшие санитарки ходили любоваться на такую красоту. Дите родилось с голубыми глазами и льняными кудряшками.
 Ну кому же легко давались дети? Это и ночные бдения, и болезни, и материнская ежечасная тревога, и переживания за своих детей.  Все это не минуло Эмму, но дети у нее росли как на подбор, и самое главное- жили между собой дружно. Соседи, конечно, хмыкали, глядя на бедность семьи: дети донашивали друг за другом вещи, но Эмма не обращала на это внимание, она шла к своей великой цели. Хотя одна заветная мечта у нее была: она хотела оббить входную дверь дерматином. У всех соседей они лоснились пухлыми животиками, набитыми теплой ватой, и только Эммина дверь щеголяла своей неприкрытой ничем фанерой.
 Маленькой Лизхен было уже три годика. Красота ее обещала стать еще более необычной, но визиты в поликлинику никто не отменял. В этот раз с утра небо было обложено тяжелыми снеговыми облаками, серый день нехотя начинался и нехотя заканчивался. Эмма успевала прибежать только на вечерний прием, поэтому торопилась. Схватила одетую в тяжелое ватное пальто, обмотанную накрест пуховым платком, дочь, натянула на шерстяные носки крошечные валенки и , прихватив санки вывалилась на улицу. Она опасалась, что начнется метель, и они не успеют добежать до дома. Вышли из больницы  уже в сумерках, дорога до дома была в принципе и недлинной, но неприятной: надо было идти вначале через пустырь, а потом через гаражи. Только они спустились со ступенек, как, зло рванув платок, налетел  ледяной ветер со степи, притащив с собой мешанину из снега и мельчайших льдинок. Закутав поплотнее Лизхен, оставив только щелочку возле глаз, Эмма потянула саночки вперед. Она очень торопилась , и все же не успевала, метель только крепчала. В окружающих звуках даже появился какой-то животный посвист, казалось, что вокруг джигитует отряд лихих всадников. Почти с облегчением Эмма забежала в гаражи, здесь ветер был потише, мешали разгуляться кирпичные коробочки, хранившие в своем нутре мечты людские, разноцветные машины - знак престижа и благосостояния. Идти оставалось немного, метров семьсот до ближайших домов, и Эмма на минутку остановилась, перевести дух, чтобы быстрее перебежать небольшое поле. Тут ее взгляд зацепился за какую-то, почти занесенную снегом, кочку на обочине дороги. Было в ней что-то неправильное, необычное. Эмма подошла поближе, подтянув за собой саночки с Лизхен, и  убедилась в своих предположениях: на земле лежал скрючившийся человек. Женщина присела, рассматривая находку. Это оказался мужчина, молодой и на вид вполне здоровый, алкоголем от него не пахло, но раздумывать было некогда. Эмма оглянулась назад, до поликлиники было идти дальше. Торопливо она сняла с себя огромную павловскую шаль, подарок отца, метель радостно хлестнула по непокрытой голове. Женщина, перехлестнув мужчине платок  через грудь, вытянула его концы  из-под спины. Потом она схватила саночки и концы шали, зажав их намертво, и попятилась в сторону крайних домов, мигавших свозь белую пелену   желтыми  огнями. Иногда она оглядывалась, сквозь залепленные снегом тяжелые ресницы смотрела на них, и ей казалось, что они не приближаются, но она с таким же упорством шаг за шагом пятилась назад.  Очнулась только тогда, когда, споткнувшись, упала. Оглядевшись, поняла , что наткнулась на крыльцо пятиэтажки, Откуда-то выскочившие две пожилые тетки пытались разжать ее пальцы и что-то орали, но она очень боялась, что если их разожмет, то потеряет что-то очень важное. Отдышавшись, она отмахнулась от помощи теток и кинулась к санкам:
-Лизхен, доченька, как ты?
  Из замотанного кулька на нее весело глянули синие глаза, да и ответить дочь при всем желании бы не смогла-мать ее замотала на совесть. Эмма облегченно выдохнула и побрела к своему дому. Ее тут же догнала одна из теток, накинула платок на голову, отряхнув его от снега. Вторая пыталась привести мужчину в чувство, хлопая его по неестественно белым щекам.
 Эмма об этом случае и не вспоминала почти никогда, и не было никакого пафоса у нее от того, что спасла человека. Она просто жила как всегда. Наличие четверых детей не располагает к философии. Днем на работе, а вечером только поспевай: большая кастрюля всегда под парами. А на кухню чаще других бегает вечно голодный рыжий Вилли.
 Наступил уже апрель. Эмма с непередаваемым облегчением думала о том, что через полтора месяца она отвезет детишек на лето в село, к родителям. А на свежем воздухе  ее ребята окрепнут и подрастут: в двух комнатах им было все же очень тесно. Она вернулась как обычно с работы. Детей дома не было. На столе лежала записка от Сережи: «Виктор в музыкалке, Вилли гуляет, я пошел за Лизхен». Вот в этом весь ее старший сын- немногословный и ответственный. Эмма привычно достала свою старую, купленную еще давным- давно эмалированную кастрюлю, ее гордость, и принялась чистить картошку. Нужно было приготовить ужин ребятам. Звонок в дверь ее ничуть не удивил. Ах, дети обычно бывает то забывают ключи, то теряют. Она прошлепала в прихожую, шоркая старыми чинеными тапками, открыла дверь, привычно набрав в легкие воздух, чтобы отчитать отпрыска. И выпустила его, увидев на пороге незнакомца. Высокий русоволосый мужчина с резковатыми чертами лица улыбался какой-то застенчивой улыбкой. Слегка кашлянув , спросил:
 -Здравствуйте, вы Эмма?- и ,увидев утвердительный кивок, почему- то потерявшей голос Эммы, продолжил.
 -Помните, в феврале вы спасли человека, это был я , вы тогда тащили меня через метель. Помните?- и ,заторопившись,- не подумайте, я не был пьян. Поскользнулся, ударился головой , потерял сознание. Если бы не вы, то я бы не выжил- замерз, метель в тот день была страшная. Я вас долго искал, обошел весь район , и вот нашел. Он как-то странно немного криво улыбнулся и протянул торт, который держал , оказывается, в руке. Эмма как во сне протянула руку и взяла торт. Она молчала, потому что не знала, что сказать.
 -Гена, меня зовут Гена,- представился он.- Можно попить с вами чай, вы все же являетесь моей спасительницей.
  Эмма так же молча кивнула головой и отступила от проема двери, как бы приглашая мужчину к себе в дом. На кухне Гена окинул взглядом покрашенные голубой краской панели, намытую до блеска белую плиту, кастрюлю, блестевшую натертым боком, скромные ситцевые занавесочки- из каждого угла проглядывала  бедность. Но бедность, намытая до блеска, с любовью оттертая. Эмма показала рукой на ближайший грубый табурет, сделанный папой Францем, повернулась к плите и поставила белый эмалированный чайник на конфорку, не зная чем себя занять, стала крутить в руках фартук. А мужчина, закончив рассматривать кухню, пристально поглядел на Эмму, от чего она смутилась еще больше. На ней был ситцевый застиранный халатик, когда-то веселого оранжевого цвета с меленькими цветочками. После того как она родила Лизхен, в ней многое поменялось. Ушла куда-то рыхлость, она сильно похудела, появилась вполне красивая фигура, потемнели когда-то белые ресницы, резче обозначились скулы.
 -Давайте я расскажу о себе, -прервал молчание Гена,- я работаю машинистом на поезде, часто уезжаю в командировки. И в тот день бежал на трамвай, рейс у меня был назначен на вечер. Я вообще- то паровозы очень люблю. Иногда мне кажется, что я управляю огромным драконом, мощь так и рвет из моего Чудика- так называется мой паровоз. –Мужчина улыбнулся как-то застенчиво. – А вы где работаете?
  -В столовой,- пролепетала Эмма и бросилась к плите- закипел чайник.
  -У меня все как обычно, ничего интересного. А вам я прямо позавидовала, вы столько ездили по стране, столько видели,- и , отвернувшись к плите, принялась заваривать чай. Горячий пар поплывший из дешевеньких в горошек кружек сломал лед отчужденности, они одновременно вдруг  рассмеялись и дальше Эмма начала вспоминать, как она увидела Гену в метель, как тащила его и Лизхен. Эмма раскраснелась и стала даже хороша.
 -Вы знаете, Эмма, мы теперь ведь стали как родными, спасибо вам большое. Очень бы хотел Вас отблагодарить, не знаю, правда, чем. Спасибо за чай.- Он встал, собираясь попрощаться с хозяйкой.
Эмма отмахнулась:
 -Так бы поступил каждый. – И тоже встала, чтобы проводить гостя  в прихожую.
В этот момент раздался звонок в дверь. Взглянув на ввалившуюся толпу детей, Гена растерянно оглянулся на Эмму, скользнул взглядом по остаткам торта и растерянно спросил:
 -Это все ваши?- Ох, какие славные дети.
Эмма расцвела:
 -Да, это мои дети: Сергей, Виктор, Вилли и Лизхен.
Геннадий рассматривал бедно одетых ребят, аккуратно выстиранную и заштопанную одежду, а на него в ответ смотрело с вопросом четыре пары любопытных глаз.  И тут Лизхен, хлопая своими ясными глазками на гостя, спросила:
 -А ты чей папа?- чем смутила взрослых.
 -Пока ничей, -вздохнув ответил гость и вышел за порог.
Через три дня Гена снова позвонил в дверь, открывшая Эмма удивленно уставилась на коробку с инструментами возле его ног и рулон отличного, блестящего, коричневого дерматина, который он держал под мышкой.
 -Хочу отблагодарить свою спасительницу,-Гена застенчиво улыбнулся своей кривоватой улыбкой.
 Молча принялся за дело: снял мерки, раскроил ткань, достал золоченые с выпуклыми рифлеными шляпками гвозди. В его руках споро застучал молоток, вгоняя одну за другой шляпки в податливую древесину. Вдвоем они повесили дверь на место, Эмма долго стояла и смотрела на это чудо: ее старая дверь стала выглядеть как дверь какого-то престижного дома. Ей казалось, что такие двери могут быть только в Кремле. Она долго гладила чуть шероховатую ткань, почему-то нажимала на шляпки гвоздей, похожие на золотые зефирки. Потом они долго пили чай с Эмминым вишневым пирогом.
 Вернувшиеся с прогулки дети со смехом рассказывали, что долго не решались позвонить в дверь, не веря, что это их дом.
 Гена ушел уже поздно вечером, оглядев на прощание скудно обставленные комнаты. Его не было неделю. Эмма почему-то стала остро чувствовать, что в ее жизни чего-то стало не хватать. Ночью выходила на крошечный балкон, дышала тревожным степным воздухом разбуженной земли, вглядывалась в звездную россыпь на иссиня-черном бархате. В ее спокойное течение жизни вошло что-то новое: чужой человек вдруг стал очень нужным. Она прекрасно понимала, что далеко не красавица и что на прицепе у нее четверо. От такого и родные отцы сбегают. Она хмурилась, вглядываясь в сонную темному рощи, вслушивалась в тревожный шелест листьев, оглядывалась на проем в комнату, где остался такой уютный и понятный мир ее детей, откуда тянуло сладким детским запахом и запахом теста. Пожав плечами, она решительно шла спать, забиралась в свою кровать, честно пытаясь выкинуть блажь из головы. Но на следующий вечер все повторялось снова- ее неудержимо манила эта весенняя ночь, будоражила кровь неизведанная любовь.
   И, уже измучившись ожиданием, через неделю услышала долгожданный звонок в дверь. Она вихрем сорвалась с дивана- чинила колготочки ребят- рывком распахнула дверь и замерла. На пороге стоял Гена, возле ног его стоял небольшой коричневый чемоданчик, а на плече сидел большущий рыжий кот, взглянувший на хозяйку долгим приценивающимся взглядом.
 - Эмма, разреши представиться: Генрих Карлович Шульц. Это я. А это,- он повел головой на красовавшегося на плече кота,- Гена. На этих словах кот спрыгнул с плеча хозяина, и ,ничуть не стесняясь, по- хозяйски задрав пушистый хвост, прошагал в квартиру.
   Вечером счастливая Лизхен приволокла за передние лапы на кухню кота и безапелляционно заявила Генриху:
  -Теперь ты не будешь ничейным папой, будешь нашим.
14.10.2020