Бабочка

    гл. 1, В ресторане

- Алло. Лёша? Давай сегодня пообедаем в городе.
- А что за повод? - Он покосился на принесённый из дома свёрток. Содержимое свёртка как раз и предполагалось съесть за обедом, а теперь судьба его становилась неясной. И эта неясность вносила некоторый диссонанс.
- Просто, что-то мы давно не обедали вместе.
- Ну хорошо... - Попытался вспомнить, не пропустил ли он чего-нибудь. Годовщина свадьбы, Святой Валентин - всё не то.
- Тогда подходи в греческий к половине первого, - и после паузы: Да, у нас будет третий. Не возражаешь?
- Третий? Это кто же?
- А вот это сюрприз. Тебе понравится.
- Годится. Значит, до половины первого.

Вполне доверяя жене, Алексей не стал ломать голову над "третьим". Тем более, что работы хватало, и через минуту телефонный разговор был задвинут в дальний угол сознания. В четверть первого он мельком взглянул на часы, отметил, что желудок просигналил очень вовремя, с усилием выдернул себя из контекста очередной задачи и впервые с утра расслабился, позволив мыслям попастись на воле. И тут, конечно, всплыл этот разговор. Прикинув, что пятнадцати минут вполне достаточно, он сладко потянулся, бросил сочувствующий взгляд на осиротевший свёрток и, не торопясь, рассеяно вышёл на улицу.

Жаркий летний день упал на него всей своей сияющей громадой. Ощутил себя мокрицей, вытащенной из под сырого камня. Неловко было идти, щурясь, с гудевшей головой, всё ещё забитой рабочими назойливыми мыслями. Надо было как-то побыстрее подлаживаться под праздную, весёлую, легкомысленно одетую толпу. Получалось не очень, но, дойдя до ресторана, он хотя бы оттаял после офисного кондиционированного холодильника.

Войдя в ресторан, он увидел Марину. Она его уже ждала и издали помахала рукой. Алексей прошёл к столику, накрытому на троих. "Ах, да! У нас должен быть кто-то третий... Кто же?" Столик был у открытого окна, маркизой защищённого от солнечного водопада. Через окно внутрь вплывали волны насквозь прогретого, насыщенного солнечным светом воздуха.

- Ну, так что у нас за повод?

Она как-то порывисто встала ему навстречу, протянула руки. В глазах - блеск нетерпеливого возбуждения, кончики пальцев холодны и подрагивают от волнения.

- Ну я же вчера я завершила свою коллекцию, хочу отметить.

Он с удовольствием разглядывал жену, радуясь её горящему взгляду. Пока росли дети, вся энергия тратилась на них. Потом дети разлетелись и оставили её не у дел. Это был тревожный момент. Хорошо, что она не заскучала и быстро нашла себе хобби - стала шить какие-то причудливые, то ли театральные, то ли карнавальные костюмы. Идей и фантазии у неё оказалось - пропасть, кабинет превратился в мастерскую, вечно заваленную пёстрыми лоскутами, и он уже начинал подумывать - а что дальше? Что со всем этим делать, кто и по каким поводам будет всё это надевать? Не утонет ли дом, погребённый под шелестящими волнами материализованной фантазии? О коммерческих возможностях он не думал. Даже профессионалам непросто заработать на продаже искусства, что же говорить о дилетантах? И потом, их совместная зарплата была достаточно приличной для того, чтобы даже в перспективе не рассчитывать всерьёз на так хлопотно получаемый дополнительный доход. Короче, пока что хобби приносило сплошные расходы, как и всякое нормальное хобби. И вот вчера Марина заявила, что она завершила коллекцию. Это немало удивило его, поскольку он никак не ожидал наличия системы в растущей горе модного платья и временных рамок в процессе его создания. Но оказалось, что весь этот набор в целом подчинён одной идее, отдельные платья и прочие элементы одежды играют каждое свою роль, дополняют друг друга и вместе составляют ансамбль. Который теперь завершён, и прибавить к нему нечего.

- А, вот и она.
- Кто она?

К ним направлялась молодая особа в кремовом платье. Тонкими бретельками, словно ручейками, сбегало платье с ложбинок ключиц, упругой речкой плотно обтекало грудь и талию, и, будто бы разбившись о бёдра, пеной и брызгами обрушивалось вниз. Водопад, впрочем, рассеивался в воздухе, не достигая смуглых колен. Она остановилась у самого их стола, весело и пытливо разглядывая Марину и Алексея.

- Добрый день.

Волны солнечного света заполняли её, как ветер заполняет парус. Свет был непрямой. Где-то на улице солнце заставляло яростным блеском сиять стены и окна домов. Отражённый, мягкий и ровный, идущий со многих направлений, слегка окрашенный в разные оттенки и оттеночки, свет лился широкой волной в распахнутое окно. Горизонтальный, как на закате, но без тревожной закатной красноты. Алексей залюбовался тем, как мягко освещены её щёки и губы, прочерчена линия подбородка. Это идеальный портрет, и, как всегда, в руках нет фотоаппарата.

- Знакомьтесь. Это Лина. Мой муж, Алексей.

Лина нерешительно подала руку, и Алексей её осторожно поцеловал. Потом они дуэтом пробормотали: "Очень приятно", и задвигали стулья, усаживаясь. Марина продолжала представлять:

- Лина согласилась поучаствовать в моём проекте. Используя своё очарование, она сможет вдохнуть жизнь в мои тряпки.
- Ну что вы, Марина! У вас удивительная коллекция. Океан фантазии! Она поразила меня сразу. Я была у вас дома, Алексей, и провела чуть ли не полдня, перебирая произведения вашей супруги. Кое-что даже упросила примерить.
- Непрофессиональная портниха нашла непрофессиональную модель. Осталось пригласить фотографа-любителя. Как тебе эта роль?
- А, так вот ты к чему клонишь!
- Ну да, а как же? Или ты думаешь, мы сможем собрать полный зал зрителей и прессы? Увы, наши зрители и пресса - это всё ты, в одном лице. Короче, я хочу сделать портфолио и прошу тебя поучаствовать. Сможешь?
- Во-первых, что значит "увы"? А во-вторых, почему бы и нет, я готов попробовать, если дамы будут ко мне снисходительны.
- За отсутствием опыта нам всем придётся быть снисходительными друг к другу.
Подошёл пожилой официант-грек. По хозяйскому его виду Алексей решил, что это сам хозяин. Раздал меню и спросил о напитках. Сощурившись, он коротко и жадно взглядывал на Лину, воспринимая её, как некий приз, неожиданно полученный его рестораном. Алексей и сам с трудом сдерживался, чтобы не смотреть на неё в упор.

Понемногу вокруг столика запустился срежиссированный хозяином обычный ресторанный ритуал: вино, закуски, блюда. Беседа потекла неторопливо, согретая вином и летом. Алексей отчётливо ощущал, что кроме вина и лета есть ещё что-то, что придаёт беседе некий тайный пряный аромат, которого не замечают его собеседницы, занятые обсуждением своего проекта.

- Мне не терпится попробовать. Это для меня нечто совершенно новое. Только вот не знаю, получится ли? Всегда панически боялась сцены. Когда нужно говорить перед аудиторией, я чувствую себя ужасно неуклюже!
- Ничего, мы все любители. А это, кроме прочего, даёт нам одно преимущество - нас никто и ничто не торопит. На нас не давят сроки и обязательства. А если у нас не получится, или надоест, мы можем просто всё бросить и разбежаться.

Дамы беседовали, а Алексей всё больше помалкивал. Изредка и украдкой поглядывал на Лину, старательно борясь с желанием уставиться во все глаза. Тогда, когда он на неё не глядел, бережно перебирал в памяти добытые только что отрывочные образы, с тревогой ища в них изъяны. Нет, изъянов не находилось, и это наполняло его каким-то ребячьим восторгом. Она была безупречна, вся погружённая в бархатные лучи. Занавеска шевелилась, и лучи света трогали её осторожно и бережно. Вот ещё один ракурс, и ещё один. Немного по-другому, но тоже здорово. Слегка запаздывая с ответами, он, наверное, выглядел заторможенным. Но на самом деле, мозг лихорадочно трудился, с жадностью коллекционера подхватывая и укладывая в копилку всё новые и новые сокровища: плечо с бретелькой, скользящий рисунок губ, мягкий излом бровей.

Лина держала бокал, поставив локти на стол. Вроде бы, всё обсудили. Возникла и потянулась лёгкая, облачной невесомости, пауза. Так легки бывают паузы только между своими, когда не надо никого специально развлекать, и людям просто уютно друг с другом. Лина задумчиво потягивала вино, медлила, словно плыла, доверившись неторопливым волнам времени. Узкие её локти - две лодочки слоновой кости случайно принесённые потоком и забытые у берега.
Марина сладко потянулась, довольная результатами переговоров:

- Ну что же, тогда до субботы. А пока нас всех ждёт работа.

Они разбежались по-будничному быстро и торопливо, расставшись у самых дверей ресторана, и Алексей принялся ждать субботы. Он перепроверил всё своё нехитрое фотохозяйство, в который раз мысленно устанавливал свет, ища нужный баланс освещённости и глубины теней. Опыта было немного, и он заранее расстраивался, что получится неидеально, очень не хотел ударить лицом в грязь. В кошмарах ему являлась страшная тень от носа, с которой он безуспешно боролся, а она всё вылезала отовсюду, перечёркивала лицо и выдавала всем его, Алексея, безнадёжное дилетантство.

Марина с головой погрузилась в анилиновую пестроту своих творений, что-то подшивая и проглаживая, с каждым стежком неуклонно и верно приближаясь к недостижимому совершенству.



    гл. 2, Модная коллекция

Работа началась на удивление буднично. В назначенное время Лина появилась в полутёмной прихожей, деловитая и сосредоточенная. Волосы её были собраны в хвост и прикрыты от ветра прозрачной косынкой персикового оттенка. Она стянула косынку, машинально сунула её вместе с тёмными очками Алексею в руки. Пристроив всё это на полку, он помог Лине снять плащ и повёл в гостиную. В гостиной пили чай, сервированный Мариной на журнальном столике, собирались с духом и обсуждали, с чего начать. Лина волновалась. Длинные её пальцы то пробегали по прическе, словно ставили под сомнение её несомненную идеальность, то тянули подол короткой юбки, как будто надеялись, что юбка вдруг станет достаточно длинной и прикроет бёдра и колени. Юбка не удлинялась, и колени победно возвышались над столиком, независимо и безнаказанно. Марина выуживала из потёртой папки листы с эскизами и отпечатанными списками своих работ, передавала Лине и Алексею, что-то поясняла, пытаясь сориентировать их в лабиринте своих идей. Очки у неё были сдвинуты на лоб, между указательным и средним пальцами был зажат неизменный карандаш, ненужный и забытый. Листы гуляли по рукам и постепенно укладывались в сугробы на диване, между чашек на столе, торосом пучились на коленях Лины. Наконец, Марина сжалилась:

- Надеюсь, общее представление вы получили. Подробности - в рабочем порядке.


Они оставили заснеженный пейзаж гостиной и потянулись к лестнице, ведущей в мастерскую. Дом был невелик, под мастерскую выделили самую большую и светлую комнату, ту, что должна была служить хозяйской спальней. Комната была в верхнем этаже и имела высокий наклонный потолок. Большие окна обильно заливали её дневным светом, что было очень кстати. Для фотостудии выбрали её же за неимением ничего более подходящего.

Мастерской пришлось потесниться, уступить угол. Уступила она неохотно, непривычная жаться. Но студия вела себя нахально и стойко держала завоёванный плацдарм. Вещи вступили в затяжную позиционную войну, совершая набеги, отбивая атаки, подсылая лазутчиков. С этим приходилось мириться. Дневной свет был полезен и студии тоже, хотя иногда хотелось его устранить. Для этого Алексею пришлось соорудить плотные раздвижные шторы. При ярком солнце они помогали слабо, но городить что-то более сложное уже не хотелось.

- Ну что же, пожалуй, начнём вот с этого. - Марина вынула из шкафа что-то из плотной шерстяной ткани холодного стального цвета, - для этого не потребуется специальной причёски и макияжа, сойдёт то, что уже есть. Очень хочется побыстрее начать - пояснила она.

Лина приняла костюм и оглянулась вокруг.
- Сюда. - Марина потянула её за ширму.

Дамы скрылись и зашуршали одеждой, а Алексей принялся за установку света. У него всё уже было давно готово, а они задерживались. Наконец, вышла Марина, а за ней дама, в которой Лина узнавалась с большим трудом - неприступная бизнес-леди, закованная в шерстяные латы делового костюма. Что-то в ней изменилось. Вряд ли один только костюм, она изменилась вся. “Да она - талантливая актриса!” - подумал Алексей. Твёрдый взгляд, решительно сжатые губы, нацеленность и неприступность. Красавица в деловом наряде - это борьба противоположностей. С одной стороны всё личное за скобками, только попробуйте сделать вольное замечание! Я только коллега, партнёр, а женщина в каких-то там в-десятых. С другой стороны гладкая точёная лодыжка, всё-таки открытая для заинтересованных наблюдателей, рельефно обтянутая юбкой попка, матовая гладкая щека, пружинка локона на виске - достаточно наживок для мужского воображения.

- Что-то не так? - Лина потрогала гладко зачёсанные волосы, стянутые в тугую улитку на затылке.
- Нет. Всё хорошо. Можно начинать.

Он попросил Лину сесть на маленькую банкетку и бросился щёлкать выключателями, обрушивая световой душ на покорную модель. Двигая фонари и наблюдая за перемещением световых пятен и полутеней по её лицу, он почувствовал, как им овладевает азарт: ракурсы, один другого выразительнее, сменялись, перетекали, дразнили. Хотелось снимать всё подряд. Многогранность красоты сбивала с толку. Она с любопытством наблюдала за его вознёй, и он понял, что нельзя медлить, надо ловить этот свежий блеск глаз, скорей, пока она не заскучала, пока блеск не начал гаснуть.

В гладко зачёсанных волосах своя прелесть, они похожи на перо птицы, они задают направление скольжения взгляда, открывают щёку и шею. Да, и раковину! Каллиграфический завиток уха.

Как это часто бывает, на первый костюм ушло какое-то неимоверное количество времени, так что весь проект начал казаться бесконечным и нереализуемым. Но дальше дело пошло живее и к вечеру удалось пробиться сквозь деловую коллекцию. За ужином разговор еле полз, и подувядшая Лина смотрела мимо собеседников. Растрёпанная и взъерошенная, она напоминала воробья, вспорхнувшего из лужи на забор. Договорились не назначать даты новой сессии, дать Лине возможность прийти в себя и самой определить, когда она будет готова продолжить. Но на удивление, уже назавтра она позвонила и сказала, что прекрасно отдохнула и рвётся в бой.

Она и в самом деле пришла свежая, отдохнувшая и даже более заряженная энергией, чем вчера. У него для неё тоже были домашние заготовки - результат придирчивого изучения отснятых фотографий, безжалостной отбраковки неудачных, попыток извлечения максимального опыта из ошибок.

И опять зашуршали, зарябили тряпки, теперь уже из размашистой, просторной, свободной в покрое и цвете летней коллекции. С почти детским восторгом он наблюдал, как очередной пёстрый складчатый ворох, ложась на плечи Лине, вдруг расправлялся, обретал форму, принимал от неё, вбирал в себя её грацию, наполнялся смыслом. Вдруг становилась внятной идея художника. Это была череда как бы разных идей, мыслей, но в отличие от, скажем, живописи, все эти мысли оказывались о Лине. Она всегда была центром, ключевой темой любой композиции, которая раскрывалась по-разному, с разных сторон и ракурсов, но никогда не теряла своего центрального положения. Такое, по крайней мере, было у него общее ощущение.
Нехватка режиссёрских навыков была поистине катастрофической. Он просил её повернуть голову, посмотреть туда, сюда, протянуть руку, положить её на колено. Всё это она выполняла старательно и с готовностью. Но, чем больше старалась, тем натянутей и неуклюжей становились позы, всё дальше они уходили от естественной грации, от непринуждённости и простоты. С этим надо было что-то делать. Он устраивал перерывы, откладывал фотоаппарат, просил расслабиться и отдохнуть. Потом снимал украдкой, неожиданно, пытаясь застать врасплох. При этом обычно получался совершенно дикий, ни в какие ворота не лезущий свет. Чувствуя себя слоном в посудной лавке, он злился, обзывал неповоротливым идиотом. Молча, конечно. Хмурил брови, стараясь не выдавать ничем своей неуверенности, и пробовал снова и снова, каждую мельчайшую удачу воспринимая как крупицу золота, намытую тяжким трудом. Бережно складывал добытые крупинки в копилку опыта и постепенно начал ощущать, что вроде что-то начинает получаться.

На каждое переодевание он аккуратно выходил из студии, пока, наконец, она не сказала:
- Давайте не будем понапрасну терять время. Ведь мы работаем. Вместе. Это же всё рабочие моменты. Что из того, что вы увидите меня в белье? Поверьте, я совсем не стесняюсь.

Он пожал плечами и, вторя ей, сделал свой шаг навстречу:
- Тогда, видимо, настал момент, когда можно перейти на “ты”.

Она изучающе посмотрела ему прямо в глаза, потом, сощурившись, остро кольнула взглядом и молча протянула руку. Рукопожатие скрепило новый договор, после чего он перестал выходить, стараясь, впрочем, всё же деликатно отворачиваться или склоняться к аппаратуре. Но и это вскоре было отброшено, потому что его стали привлекать к застёгиванию, расстёгиванию, закалыванию булавок и прочему.

Когда она впервые появилась в маечке на тонких бретельках, он, вдруг понял, чего он так ждал, и чего ему до сих пор не хватало - открытых плеч. Линия шеи протянулась, не спотыкаясь и не обрываясь, обогнула плечо и перетекла в линию руки. Другую геометрическую тему задали изгибы ключиц. Обе темы, как разные лепестки одного цветка, не сливаясь, несли каждая своё, и в то же время рождали единый неразрывный образ. Он подумал, что всё-таки, для него одежда и аксессуары на фотографии всегда будут занимать третьестепенное место. Центр и фокус внимания - на модели. Потому-то так раздражают иллюстрации в модных каталогах, где акцент грубо смещён в сторону платьев, юбок и кофт, а моделям оставлена роль вешалок. Он же в первую очередь фотографирует Лину, а всё остальное нужно только, чтобы разными способами подчеркнуть её красоту.

Собираясь на две-три сессии в неделю, они постепенно набрали хороший темп и к концу месяца переворошили и осенили вспышками неисчислимые груды одежды. Сколько там ещё оставалось, Алексею было неведомо, в систему их хранения и доставания он не вникал, просто радовался ощущению праздника, всегда сопровождавшего сессии, творческому азарту, который подзуживал его на новые поиски и эксперименты, радовался удачам и тому, что они случаются всё чаще, и просто радовался живому общению в их маленькой творческой бригаде. После сессии они непременно заваривали чай и медленно пили его, понемногу остывая от креативной горячки, наслаждаясь усталостью и покоем. Это тоже ему очень нравилось...

- Ну вот и всё! - Марина стояла, прижимая к животу охапку пёстрых тряпок. - У меня всё. Мы молодцы! Спасибо вам, ребята.

Лина и Алексей переглянулись. Это было неожиданно. Заявление застало их врасплох. Марина исчерпала свои закрома. Надо же! Невозможно было поверить, что сессии больше не нужны, что можно навсегда выключать свет, складывать штативы и сматывать кабели. У них не было ощущения, что всё сделано, что больше нечего добавить. Наоборот, им казалось, что самое интересное ещё впереди. Они только-только начали понимать друг друга. Только-только он почувствовал, что знает, как расшевелить модель, как заставить её открыто улыбнуться, как придать ей нужную позу так, как будто она сама совершенно естественно её приняла. И она начала получать удовольствие от того, что пропали скованность и напряжённость, а вместо них пришло ощущение весёлой игры и спокойная уверенность в том, что всё обязательно получится.

Радостная Марина не заметила их замешательства, отнесла охапку за ширму и, вернувшись, объявила:
- Угощаю шампанским!

Алексей подал Лине халат, помог надеть поверх купальника, который и был последним отснятым шедевром, и они побрели в столовую. Какое-то время втроём готовили ужин. Алексей и Лина в задумчивости, Марина в приподнятом возбуждении. Разлили по бокалам шампанское, Марина произнесла торжественный тост, застучали по тарелкам ножи и вилки. Наконец, Марина высказала все свои восторги, из бутылки вытекли в бокал последние капли, атмосфера смягчилась и располагала к откровенности. Лина, сузив глаза, разглядывала пузырьки, бежавшие сквозь золотистое вино, и вдруг заговорила, ни на кого не глядя, безо всякой связи с предыдущей беседой:


    гл. 3, Перфоманс

Хочу рассказать вам один случай. Я тогда была студенткой-первокурсницей, только-только приехала из сонной провинции в большой город. И, конечно, сразу же бросилась его исследовать, осваивать, примерять к себе. Сначала ходила обалдевшая по всяким известным местам. Так странно было видеть их не на фотографиях и не по телевизору, а наяву, прямо перед собой. Что вот, известные по лощёным фотографиям архитектурные очертания, оказывается, могут быть настоящими, можно потрогать их шершавую каменную поверхность, вот ветер швыряет на эти камни жёлтые листья. Вот наступают сумерки, и здания нахмуриваются, перестают быть похожими на свои парадные портреты. Потом я начала для себя открывать театры, выставки. Меня абсолютно всё восхищало, поражало, я пила эту бурлящую вокруг жизнь большими жадными глотками.


Но, нет, я не имею ввиду ночные клубы и прочие злачные места. Ко всему этому я относилась с брезгливостью и сторонилась такого сорта развлечений. За мной быстро начал ухаживать один парень. Он был милый, относился ко мне с плохо скрываемым обожанием, но я сразу поняла, что замуж за него никогда не выйду, поэтому старалась по возможности не сближаться, только иногда принимала его приглашения в театр. От этого трудно было устоять, потому что он был из очень приличной семьи, с контактами в самых элитных богемных кругах, всегда был в курсе самого интересного, что происходило в городе, куда надо было сходить.

И вот однажды родители дали ему пару пригласительных билетов на закрытый творческий вечер одной знаменитой художницы. Туда были приглашены только все свои. Его родители были своими, но почему-то должны были пропустить, и вместо них пошли мы. Что будет на вечере, никто не знал, это держалось в секрете, художница обещала сюрприз. В пригласительном говорилось, что прийти следовало в вечернем платье строгого покроя и тёмной расцветки. Платье, которое можно было с некоторой натяжкой назвать вечерним, у меня тогда было всего одно, и я порадовалась, что оно тёмного, глубокого синего цвета.

На вечере, действительно, все были в тёмных тонах, одеты неброско, но стильно. Проблески бриллиантов были ненавязчивы, тонко напоминая о том, что внешняя скромность стоит больших денег. Гости степенно прохаживались по огромной зале, негромко разговаривая и попивая шампанское, которое им предлагала прислуга - сплошь солидного вида мужчины в чёрном, со стоячими белыми воротничками и в белых перчатках. Никто не знал, чего ждать, но никто и не проявлял нетерпения, уверенные в том, что всё начнётся в своё время. Брожение людей в тёмном уже было частью шоу, его прелюдией. Это стало понятно сразу, как только началось действие.

Откуда-то выбежало много, не меньше пятидесяти, девушек в ярких летних платьях с пёстрым рисунком в виде крупных цветов. Они разбежались по всему залу, смешались с толпой зрителей, стараясь распространиться как можно равномернее. Сразу возникло ощущение летнего полдня на лесной опушке. Кругом стелился весёлый цветочный ковёр, а зрители оттеняли его, словно стволы деревьев. Девушки усиливали это впечатление тем, что делали то, что они делали бы на опушке - плели венки, усевшись в кружок на полу, изображали весёлое общение, водили хороводы, затевали какие-то неторопливые игры, вроде “ручейка”. Иногда одна из них принималась расчёсывать другой волосы гребешком и плести косы, или какая-то брала инструмент - гитару, флейту или скрипку, начинала играть, и тогда вокруг неё собирался кружок из её подруг, начинался какой-то плавный танец. Кроме музыки и смеха они не издавали никаких звуков, просто улыбались друг другу и гостям, жестами приглашали подруг в игру или на танец. Это молчание, вместе с нарядами, создало иллюзию, что в зале существуют два параллельных, несмешивающихся мира. Не то, чтобы они не замечали зрителей, нет. Они их не вовлекали в свои действия, это правда, но и не избегали встречаться взглядом. Напротив, смотрели прямо, с открытой, радостной, немного лукавой улыбкой. Как бы делились своим весельем. И зрители всё больше оживлялись, им явно нравилось происходящее. Разговоры между ними затихли, гости переходили от одной группки девушек к другой, разглядывали их с любопытством и участием. Игра, кипящая вокруг, их увлекла. Задумка художницы удалась, никто не жалел, что пришёл.

Но это, понятно, было далеко не всё. Вечер ведь только начался. Неожиданно ровно половина девушек дружно побежали в какой-то дальний угол зала, словно их подхватило ветром. Когда они вернулись, у каждой была сумка из той же яркой ткани, что платье. Каждая выбрала себе в пару одну из оставшихся девушек и вручила ей сумку. И тут началось действительно неожиданное. В каждой паре сначала девушка с сумкой помогла своей подруге снять туфли. То есть просто сняла их, так что первой даже не пришлось наклоняться, а лишь опереться на партнёршу. Потом, положив туфли в сумку она начала просто раздевать свою подругу, складывая в сумку снятые вещи. Раздеваемая подруга в этом практически не участвовала, доверчиво предоставив себя чужим заботливым рукам. Это было похоже на то, как мама раздевает ребёнка перед купанием. Когда всё было снято, одетые девушки унесли сумки в тот же дальний угол, и продолжилась прерванная игра. Одетые и голые девушки перемешались между собой и вели себя так, словно ничего не произошло. Плели венки и водили хороводы. Зрители поначалу выглядели растерянно, их взгляды бегали, но голые девушки, встретившись глазами с кем-нибудь из зрителей, смотрели тем же прямым открытым взглядом, что и раньше, и мало-помалу все освоились.

И тогда произошло уже ожидаемое. Одетые девушки вспорхнули, принесли свои сумки и доверили голым подругам себя раздеть. Теперь уже не было пёстрых платьев. В рощице из тёмных гостей мелькали обнажённые грациозные тела, увлечённые играми и танцами. Танцы стали живей - ирландская джига, бразильская самба, да и игры поменялись. Кто-то бегал в салочки, лавируя между гостей и в запале довольно бесцеремонно используя их, как укрытия. Три девчонки встают в ряд, а четвёртая - перед ними, спиной. Одна из трёх легко хлопает четвёртую по попе, а та, обернувшись, должна отгадать, кто её хлопнул. Потом затеяли игру в жмурки. Одной девушке завязали шарфиком глаза, раскрутили, и она начала шарить руками, пытаясь кого-нибудь поймать. Если она касалась одежды, то сразу уходила в сторону, потому что это гость, и его ловить не надо, если хватала за руку, то ощупывала выше - нет ли рукава. И тут вдруг водящая схватила за руку меня. А моё платье всё-таки не полностью соответствовало требованию приглашения - оно было без рукавов. Девушка пробежала пальцами вверх по моей руке до самого плеча, потом со смехом сорвала с глаз повязку. Увидев, что я одета, она немного смешалась, но быстро оправилась и с вызовом, прямо посмотрела прямо мне в глаза.

И вот тут до меня до конца дошёл замысел автора: смешать голых и одетых, людей из разного контекста, чтобы задать вопрос. Именно задать вопрос, потому что искусство больше задаёт вопросов, чем даёт ответы. Когда человека лишают одежды он становится среди остальных парием, нищим, отверженным, беззащитным, развенчанным, или наоборот освобождённым, отринувшим вместе с мишурой тряпок страхи и комплексы? Очень важны тут разные контексты. Если это торжественный приём и все одеты, как подобает, это одно. На нудистском пляже все голые, это конечно же совсем другая ситуация, но все равны, все в одном контексте, и ничего нет странного. Если какой-то чудик приходит голышом на приём, он врывается в чужой контекст, ломает его, навязывает себя другим, создаёт скандал. Это тоже не то. А тут были соблюдены все приличия. Люди в строгих костюмах с бриллиантами оставались в своих рамках, никто их не эпатировал, никто не вторгался в их мир. И в то же время рядом, на том же пространстве было позволено существовать совсем другому миру, с непохожими законами и правилами. И эти два мира могли соприкоснуться, познакомиться, присмотреться друг к другу, сравнить.

Мы были с ней в разных статусах, и неясно было, чьё место лучше. Мне тогда точно не хотелось занять её место. Мне было интересно и волнующе на своём, было комфортно и хватало переживаний от столкновения двух миров. Потом уже, когда я перебирала в воспоминаниях этот вечер, мне нестерпимо захотелось самой испытать ощущения этих девушек, узнать каково это самой лишить себя своей уютной защитной оболочки, скорлупы, выйти под огонь любопытных взглядов, перебороть стремление спрятаться. Сделать что-нибудь, что раньше казалось немыслимым.

Я очень благодарна этой художнице. Это было красиво, волнующе. Столько всего всколыхнуло во мне, о чём я даже не подозревала.

Я посмотрела на своего спутника. У него блестели глаза, и я без труда прочла на его лице, что в его эротических мечтах я уже давно была на месте этой девушки.

Лина замолчала. Опустив глаза, она смотрела в чашку. Было видно, что поднять глаза от чашки для неё невыносимо трудно. Марина подошла к ней сзади, обняла за плечи, наклонилась, коснувшись щекой волос:

- Вы рассказали нам очень занимательную историю, мы слушали с большим интересом. Но, похоже, это был многословный способ сказать простую мысль: вы хотите позировать обнажённой? Можно сказать об этом прямо. Что тут такого?

- Да, вы правы. Я не знаю, я почему-то ужасно стесняюсь. Наверное, это выглядит глупо, несовременно. Но для меня раздеться при посторонних - вовсе не пустяки. Это как дать почитать свой самый интимный дневник.

- Но вы всё-таки хотите этого. Зачем?

- Для меня это сложно, трудно, но это манит. Это как прыжок с парашютом, страшно, но хочется себя преодолеть, пощекотать нервы, взволновать себя поглубже. Почему-то же люди прыгают с парашютом.

- Можно попробовать. Хоть сейчас, - в разговор вступил Алексей. Перспектива продолжить сессии, да ещё сосредоточившись именно на женском образе, убрав из кадра всё лишнее, ему показалась очень привлекательной.

- Тебе-то, понятно, хлебом не корми.., - начала иронизировать Марина, но Лина перебила:

- Нет, не сейчас. Дайте мне время собраться с духом. Не торопите. Я вам сама позвоню. Спасибо. Вы единственные люди, с которыми я решилась об этом заговорить. Простите, я пойду.

Она как-то быстро засобиралась, наскоро попрощалась и ушла, не поднимая глаз.


    гл. 4, Выйти из кокона

Целую неделю Лина никак себя не обнаруживала. Но потом всё-таки позвонила, говорила немного сбивчиво:
- Можно я приду завтра, ну, помните?.. Мы, вроде, договаривались, ну, чтобы…
- Да-да, я понял. Конечно, буду ждать, - Алексей старался звучать как можно спокойней и доброжелательней, чувствуя, как с трудом карабкается от фразы к фразе её голос, придавленный дискомфортом.

Весь вечер он думал о предстоящей сессии. Надо быть предельно деликатным. Как помочь Лине? Что для неё будет лучше? Напоить сначала чаем, чтобы в дружеской беседе снять напряжение? Или накапать коньяку?


И вот она пришла. У неё были холодные руки и озабоченный вид.
- Чаю для разгона? - предложил Алексей.
- Нет, я хотела бы поскорей начать. - Она избегала его глаз, но один раз, напротив, взглянула прямо и по-кошачьи цепко, словно хотела задать вопрос или что-то быстро про него понять, но потом поспешно опять отвела взгляд.
- Как скажешь,.. он пожал плечами, а сам подумал: “Наверное, боится, что улетучится кураж.” Жестом пригласил её в студию, где всё уже было расставлено по местам и погружено в полумрак ожидания. Они вошли и встали посреди комнаты, окружённые штативами, проводами, полотнищами фонов и разным сценическим реквизитом. С чего-то надо было начинать.

- Ну что ж, - просто сказал он, - тогда раздевайся. И сам удивился тому, как это прозвучало просто и обыденно. Фраза, которую до сих пор он мог сказать только жене, вдруг странным образом стала возможной для совсем другой, далеко не так близкой ему женщины.
- Ага, - быстрым эхом откликнулась она, но начинать всё-таки медлила. Для неё, видно, ситуация выглядела ещё более фантастической. Да, на словах вроде всё решено, всё обговорено, но шаг, прыжок ещё только предстоит сделать.

Пауза исчерпала себя, и Лина начала расстёгивать блузку. Похолодевшие от кондиционера и волнения пальцы плохо слушались.

- Тебе помочь? - Чёрт, какая дурацкая, неуместная фраза. Надо за собой следить, не ляпать что попало.
Она опустила и отвела в сторону глаза. Пуговицы поддавались с трудом, но она коротко сказала:
- Я сама.
- Мне отвернуться?

Она цепко схватила его взглядом. На скулах загустел румянец. Губы дрогнули:
- Н-нет, не надо... Пожалуйста. - В голосе неожиданно прозвучала просьба. Он почувствовал, что перестаёт понимать, что ею движет, какое борение желаний, опасений, чувств. Наверное и она понимала себя не чётко. Где-то там внутри она как бы шла наощупь по канату, неуверенная абсолютно ни в чём. Готовясь открыть тело, она непроизвольно стыдливо прикрывала душу, и в то же самое время спешила открыться, проскочить неловкий зазор, приблизить неизбежное.

“Непонятно, и ладно, - подумал он, - будем экспериментировать.” Включил фотофонарь, щедро залив её светом, готовый ко всему, к протесту, к маханию рук, бегству за ширму. Но она только еле уловимо улыбнулась, стягивая, наконец, блузку и бросая её в темноту.

Это не был стриптиз - ни музыки, ни нагловатой самоуверенности профессионалки, с шиком мечущей перед публикой свои козыри. Девочка явно смущалась и робела, не думала об осанке и выгодности поз. Её движения были похожи на сбивчивую речь человека, который давно собирался выговориться, но ему всё не давали, а теперь он торопится воспользоваться появившейся возможностью, сказать всё, ничего не забыть, да побыстрее, пока слушают.

Юбка слетела легко. Застёжки лифчика стойко сопротивлялись. Она стояла спиной, видно было, как алые лепестки ногтей пляшут над застёжками, пальцы вслепую нащупывают и сковыривают крючки. Наконец, оковы пали, она повернулась, прижимая чашки бюстгальтера к грудям, нашла глазами Алексея, словно прося одобрения, и отняла чаши от грудей так, как будто выпускала на волю птицу. Вздрогнули и качнулись соски, но мир не перевернулся и не разлетелся на части.

Потом она суетливо и неловко освобождалась от трусов, словно никогда не делала этого раньше. Сначала они как-то наперекосяк туго перетянули попу, потом никак не хотели съезжать вниз по ногам, и конечно же зацепились за острый каблучок, так что ей пришлось мелко и быстро переступить, ловя равновесие. Наконец, совладав, она поспешила куда-то с глаз долой затолкать маленький комочек из тряпочек и тесьмы, словно избавляясь от улик.

Всё. Дело сделано. Чёрные лаковые туфли - это всё, что на ней осталось. Лина прикрыла глаза и замерла в свободной позе, греясь в широком луче фонаря. Напряжение словно бы стекало с нервов на открытую поверхность кожи и испарялось, давая место свободе и покою. Подержала в руках груди, как бы проверяя их вес, провела руками по бокам, как бы убеждаясь, что трусов действительно нет, крепко, до вмятин схватила себя за ягодицы:
- Ну-у, я готова.

Дальше была съёмка. Почти без неловкостей - всё-таки у обоих уже был богатый опыт совместной работы. И, ха-ха, без траты времени на переодевания. Лина была пластична, податлива, с готовностью выполняла просьбы Алексея. Он осмелел и всё решительней использовал её гибкость, отзывчивость её подвижного тела, легко изобретая позы и ракурсы.

Искусство фотографии всё-таки сильно отличается от живописи. Перед глазами фотографа непрерывно течёт жизнь, сюжет развивается, композиция строится, дополняется и потом вдруг ломается, рассыпается на куски. Фотограф наблюдает за развитием композиции, как за схождением звёзд: “Сейчас не то, хаос линий и световых пятен. Вот что-то начинает выстраиваться, но рыхло, ломко.” И вдруг наступает момент, когда становится ясно - именно сейчас надо жать на кнопку, всё сошлось, но на короткое мгновение, через десятую долю секунды уйдёт, и будет поздно. Каждый раз, прикладывая глаз к видоискателю, Алексей вновь и вновь переживал этот процесс - сбора и распада композиции.

Когда Лина начала выдыхаться, спина заблестела от пота, а одна из выбившихся прядок слиплась в мышиный хвостик, в комнату заглянула Марина:
- Вы скоро закончите? У меня всё готово.
- Да, в общем-то уже и закончили. Только проверить на большом экране всё ли в порядке с резкостью.
- Линочка, ты ведь останешься с нами ужинать?
- Да, спасибо.

Алексей щёлкнул выключателем и безжалостно яркий свет как-то увял, растёкся по углам и растаял в полумраке студии. Привычное превращение сияющего островка света в тусклую обыденность вызвало привычную лёгкую грусть. Угловатые предметы изо всех углов полезли к сцене, где Лина продолжала стоять, растерянно озираясь по сторонам. Видно, ещё медленней, чем растаял свет ламп на её коже, в глазах её продолжали таять зайчики от осветителей, только что слепивших со всех сторон.
- Можно одеваться.

Он снял со штатива фотоаппарат, уложил его в футляр, подумал, что бы из вещей лучше убрать, а что можно пока оставить. Пожалуй, протянутый через всю комнату силовой кабель стоит от греха смотать. Отсоединил кабель с обоих концов и начал, не торопясь, сматывать его в бухту. Не сразу заметил, что Лина так и не двинулась с места и продолжала стоять в нерешительности где стояла, немного скосолапив ноги, высокая на своих шпильках. Нагота её мягко обволакивалась сумраком студии.
- Что-то не так?

Он подошёл к ней поближе и попробовал разглядеть выражение лица.
- Нет-нет, всё в порядке.

Она явно хотела и не решалась что-то сказать, чего-то невероятно стесняясь. Конечно же не отсутствия на ней одежды. Широко расправленные плечи, заложенные за спину руки, какие-то другие неуловимые черты говорили, что в этом смысле она чувствует себя вполне комфортно. Даже, в волнении переступив ногами, раздвинула их на ширину плеч. Отчего поза стала ещё более открытой, откровенной. Чего же она ждёт? Ему пришла в голову неожиданная и странная догадка, но паузу уже некуда было дальше тянуть, и чтобы наконец прервать затянувшуюся паузу он решился сказать вслух:
- Ты не хочешь одеваться?

Она вспыхнула, залилась краской, глаза блеснули из полумрака, как ему показалось, гневно. Потом она потупилась и тихо сказала:
- Да.

"Надо же, угадал. Только что это она?.. Да кто их разберёт, этих одиноких барышень."
- Но ужин уже на столе...
- Да-да, ужин... да...
Надо было выручать её и дальше.
- Хочешь, останься так на время ужина, а я захвачу фотоаппарат, может, ещё какой-нибудь сюжетик для следующей сессии подсмотрю.
- Правда, можно? А как же Марина? Возражать не будет?
- А вот мы её сейчас и спросим. Марина!

Лина вздрогнула и сжалась. Вошла Марина, вытирая на ходу руки кухонным полотенцем.
- Слушай, хозяйка... Мы тут хотели ещё поработать над скованностью нашей модели... Ты разрешишь ей отужинать в костюме Евы?

Марина бросила несколько быстрых взглядов на Лину и Алексея, пытаясь уловить следы сказанного в её отсутствии.
- Пожалуйста, меня это не смутит. М-м,.. у нас за ужином обнажённая дама, значит, ужин автоматически становится романтическим. А, пожалуй, я вас поддержу. Пусть будут две обнажённые дамы.
- Ура. Я достану шампанское, а ужин перенесём из столовой в гостиную.

Пребывая в некотором замешательстве и гадая, как следует держать себя в такой ситуации, он вдруг поймал себя на том, что подсознательно уже выбрал стиль поведения - подчёркнуто почтительный. Он сопровождал её в гостиную, как сопровождают даму на великосветском балу, как если бы вокруг них было не его милое и скромное жилище, а ослепительная зала, полная шикарно одетых дам, и как будто на ней тоже было великолепное бальное платье из шёлка и атласа с водопадом шуршащих юбок, смело открывающее плечи и спину. Реальность была, конечно же, гораздо смелей, и с удовольствием он отметил, что отсутствие платья не уменьшало ощущения великолепия и какой-то даже роскоши, исходивших от её матовой кожи, от безупречности идеально сложенного тела.

Неожиданно он почувствовал, что, пожалуй, интуитивно найденный стиль вполне подходит. Замешательство прошло, появились лёгкость и комфорт. Похоже, она тоже вдруг ощутила себя как бы на балу. Блестящие глаза, вспыхнувший румянец, лёгкий трепет в холодных тонких пальцах, когда он подал ей руку. Будто она пребывала в нетерпеливом ожидании своего первого танца, открывающего бал. Демонстративная церемонность была явной игрой, но игрой приятной, все играли в неё с удовольствием.

Ужин накрыли в гостиной у камина. Дамы расположились на диванах, а он на низкой банкетке по другую сторону журнального столика. Лина села как-то робко, на уголок, выпрямив спину и потупив глаза. Он откупорил бутылку шампанского и разлил по бокалам:
- За милых дам. За бабочек, покинувших свои коконы.
Он хотел тонко намекнуть на ню-нюанс вечеринки, но, возможно, перемудрил, потому что реакция дам была очень неопределённой.

Лина сидела, по-ученически сложив руки на коленях. Она явно смущалась, причём скорее Марины, чем Алексея, чувствуя себя чужеродной, неуместной деталью в семейном интерьере. Это, впрочем, подтверждалось некоторой заметной неловкостью в поведении Марины. Зато Алексей старался вовсю - сшить, разгладить ткань общения. Шампанское растопило его красноречие, он сыпал анекдот за анекдотом, щедро подливал вина, вспоминал истории из жизни, невольно скатываясь на злободневную тему - отсутствия одежды на персонажах. Вино понемногу начинало действовать - обнажённые дамы понемногу всё-таки расставались с коконом напряжённости и как будто становились ещё более обнажёнными. Во всяком случае их руки и ноги перестали робко жаться, а свободно заполняли пространство. Из углов поползли сумерки, но вовремя подоспевшие свечи ловко подоткнули их расползающиеся щупальца. Даже в образе пламени Алексею почудилась какая-то обнажённость. Прямо наваждение.
Он рассказывал о том, как когда-то давно они отдыхали дикарями в Крыму, жили в палатках у нудистского пляжа. О том, что к голым телам привыкаешь. Привыкаешь видеть их в разных видах - бледные только что приехавших, красные, облезающие целыми лоскутьями, загорелые до черноты, пропотевшие, просоленные, обветренные. И ещё вдруг понимаешь, как много вокруг некрасивых людей! Обнажение открывает не только то запретное, что хочется видеть, но часто и то, что видеть совсем не обязательно, что так удачно было спрятано одеждой. Одна его подруга тогда даже воскликнула: “Некрасивые не должны ходить голыми!” Он возразил ей, что это - дело привычки. Лица тоже далеко не все идеальны, но мы привыкли их видеть открытыми, и нас наоборот раздражает, когда человек закрывает лицо. Как бы некрасиво оно ни было.

И ещё он вспомнил случай на прогулке далеко от пляжа в горах, куда пляжники выбирались редко. На каменистой тропке, петлявшей в зарослях низкорослого бука, ему попалась компания из пяти молодых жилистых парней в линялых футболках и шортах. Среди них была такая же поджарая, прокопчённая девушка. На ней были такие же, как и на парнях, стоптанные пропылённые кеды, но в отличие от парней в остальном она была совершенно голой. Казалось бы что такого? В двух километрах отсюда целый пляж такого добра, и наверняка эта девушка уже мелькала в его поле зрения там. Но почему-то здесь это воспринялось по-другому. Здесь это было неожиданно, и в том, что её мужская свита была одета, чувствовался какой-то вызов. Да, именно свита, потому что во взгляде, которым она смерила Алексея, было чисто королевское обозначение дистанции, декларация недоступности. И вызов.

Потом в Феодосии на вокзале он опять столкнулся с ней, и опять случился мгновенный диалог взглядов. На его растерянный ответом был тот же высокомерный королевский, сказавший примерно следующее: “Да, я узнала тебя. Ты видел меня голой. Тебе была оказана милость, которой ты не достоин. Тебе просто повезло. Благодари судьбу, не меня.”

Алексей достал гитару пошёл по песням, тем, что без промаха бьют по женским сердцам: “Под небом голубым”, “Ты меня на рассвете разбудишь”, “Je suis malade”. Уже на второй песне Лина присоединилась. У неё был насыщенный богатый голос, в бархат заворачивавший пение Алексея. После чувственного женского романса “Не покидай, побудь со мной”, она вдруг сказала:

- Можно, я прочитаю вам стихотворение? Оно мне очень близко.
- Конечно. Давай.
- Называется “Светлячок”.
Она начала читать, постепенно разворачивая, наполняя деталями сложную картину. Начавшись об одном, стихотворение забрело куда-то в совсем другую степь.

Марина сказала:
- Какое неожиданное, очень женское стихотворение. Кто его автор?
- Один малоизвестный блогер.
- В смысле? Мужчина?
- Да.
- Ещё более неожиданно.
- Когда я его читаю, я погружаюсь и как будто живу в нём.

Алексей настроил музыкальный центр на случайную выборку. Бархатное танго пошло нарезать чувственность на ладные ломти шагов. Лина встрепенулась и даже хлопнула в ладоши:
- Ой, танго!
- Ты танцуешь танго?
- Да, в университете мы с друзьями ходили в студию. Обожаю танго!

Было тепло и уютно сидеть с бокалом вина, но ради танго он всё-таки отставил бокал:
- Ну тогда, может, потанцуем?
- С удовольствием.

Он подошёл к ней, с поклоном подал руку. Она немного кокетливо протянула свою. Он решительно притянул её к себе, и на мгновение пара замерла, плотно слитая в единое целое, готовясь попасть в такт и начать движение. Она практически сидела верхом, плотно обхватив ногами его колено, как и положено хорошей партнёрше, напряжённо ожидая его следующего движения, которое будет сигналом для неё. И точно, когда он сделал шаг, она тут же отступила быстрым и точным броском ноги. Танцевать с ней было одно удовольствие. Можно было делать сколь угодно большие шаги, неожиданные повороты - она всегда и везде поспевала легко и изящно. Он скосил глаза на её решительно развёрнутый профиль. Она совсем не смотрела на него. Казалось, она вообще никуда не смотрит, еле заметно улыбаясь чему-то своему и прислушиваясь только к своим ощущениям, полностью доверясь и ожидая новых сигналов ведущего её партнёра. На щеке трепетал румянец, по лбу рассыпались микробриллианты влаги. Обычная для танго тесная близость партнёров из-за наготы партнёрши, казалось, удвоилась, и жар её разгорячённого тела охватывал его решительно и откровенно. В запахах и ароматах проявилась тонкая волнующая струйка женского пота. Конечно, она танцевала гораздо лучше него, но подчинённая женская роль позволяла это скрыть, уступив партнёру инициативу, и тем пощадить его самолюбие. А он с искренней радостью следил за её точными безошибочными движениями, за тем, как послушно ей всё в её теле. За исключением, разве что легкомысленно болтающегося хвостика волос и курносых грудей. Они одни двигались не столь упорядоченно и продолжали подрагивать, даже когда хозяйка застывала напряжённой струной. Ещё должны вздрагивать ему не видимые ягодицы и задние поверхности бёдер. Почему-то он ясно себе их представил, почти увидел. Чёрт, это должно быть суперэротично!

Её рука и спина стали влажными. И это тоже было приятным - доказывало реальность того, что как-то больше походило на сон.

Потом был вальс, и он пригласил Марину. Ещё одна полностью обнажённая партнёрша, ещё один танец в тесном контакте. Он входил во вкус и хмелел быстрее, чем можно было ожидать от вина.

Но как-то не хотелось ничего больше. Просто тянуть этот тёплый вечер долго, неторопливо, как бокал коньяка. Было уже так хорошо, что лучшего и не хотелось. Собственно, так оно и вышло. Коньячный бокал вечера вкусно и медленно выпился до дна, Лине было пора одеваться. Напоследок он обнял её, постаравшись охватить объятьем её всю целиком и запомнить побольше ощущений от её тела - прохладную гладкость кожи в сочетании с живым теплом, идущим из глубины.

Она уходила с несколько отрешённым выражением на зарумянившемся лице, будто душа плыла где-то поверху в паре метров над телом. Чем-то этот вечер и её пронял до глубины, наполнил доверху впечатлениями, в которых надо было основательно разбираться.

Оставшись вдвоём Алексей и Марина, не выходя из состояния задумчивости, принялись за уборку.
- Для тебя это, наверное, бессмысленный цирк, происшествие в бане…
- Да нет. У меня есть свой интерес. Я бы хотела её порисовать. Вся эта ваша фотография - хлоп - и готово, как водку залпом. А когда рисуешь - цедишь красоту по капле, смакуешь каждую линию, каждую полутень.
- Обижаешь. Да, фотография быстра, как спринтерский забег. Но победа в спринтерском забеге - это результат многолетних тренировок. Нужно хорошо знать, какой ракурс, какая композиция, какой свет к чему приведут. Что будет работать, что нет. На фотосессию надо идти в пике формы, чтобы в момент нажатия на кнопку всё уже было учтено, вся мозаика сложена. Чтобы после не пришлось говорить: “Эх, как же я это упустил, тут не довернул, и там провалил.”


    гл. 5, День рождения

Фотосессии возобновились и потекли, но уже по другому руслу. Если раньше, при съёмке коллекции, это было катящееся в авральном режиме колесо, то теперь - размеренная медитативная прогулка. Без спешки. Наслаждаясь каждым моментом. Творческие идеи тщательно и вдумчиво обсасывались как карамелька, до извлечения максимальной сладости. Встречались раз в неделю, принося с собой какие-то задумки.

Увлечённо режиссировали жанровые сценки. Привлекли Марину и пробовали парные портреты со всеми мыслимыми сочетаниями костюмов и их отсутствия. Неровно бьющий фонтан фантазии то редел, то искрился брызгами. Бывало, Алексей приносил какую-нибудь забавную идею, что-нибудь стильно-эстетское, графичное. А иногда Лина прибегала возбуждённая, распираемая какими-то своими специфическими фантазиями, обычно остро-эротичными и с трудом высиживала пока Марина закончит её подготовку - всякий визаж-макияж. Когда она окончательно освоилась, разыгралась, в её движениях появилась какая-то ранее не виданная пантерность, абсолютно совершенная бархатная вкрадчивая грация. Он подумал, что никогда раньше она не доходила до то такого уровня раскрепощения. Ему нравилось конструировать пространство кадра, обуздывать геометрию рук, ног, пальцев, превращать их в высказанную мысль. Расставив блики на коже, на губах, в волосах, заставить их играть его игру, подойдя вплотную, разглядеть и передать на снимке мельчайшие волоски и складки кожи. Природная грация помогала ей сохранять фотогеничность в самых неожиданных, сложных положениях тела. Иногда у них получалось даже, наверно, слишком откровенно, с задиранием ног, или при съёмке снизу, или совсем вплотную. Но, похоже, именно тогда она получала особенное удовольствие.

Порой, от какой-то мелочи, вроде вздрогнувшей мышцы на задней поверхности бедра, у него вдруг перехватывало дыхание, неожиданно остро ощущался сюрреализм происходящего, требовалось усилие, чтобы снова сфокусироваться на работе.

Алексей обрастал фотохозяйством: то и дело покупал какие-то новые осветители, рассеиватели. Не то чтобы матерел как профи, но как мог совершенствовался, делал свой вклад на пути к идеалу, которому требовалось три составляющие - модель, студия и его умение. Увлёкся этюдами: щёлкал затвором не только в студии, но и во время обсуждений, обедов и просто отдыха, надеясь случайно поймать новую тему, ракурс, позу. Пусть не те освещение и фон, главное - идея, за которую можно уцепиться. Лина совсем перестала замечать вечно сфокусированные на ней лупоглазые линзы, бдительно следившие за каждым шагом, момент за моментом подробно документировавшие её существование. Это пошло на пользу - в образы точно долили какого-то важного ингредиента - ртутно-подвижной искристой живости.

Марина частенько пристраивалась где-то сбоку в тени с блокнотом и карандашом. Невидимая и неслышная она высматривала что-то своё в контурах и полутонах, склонялась над белым листом и заполняла его линиями и штрихами.

Придя, Лина спешила поскорей выпрыгнуть из своей тряпичной обёртки, из фантика одежды. Сбросить сразу всё лишнее, душем смыть малейшие следы и намёки, выпорхнуть новорожденной Афродитой, чтобы потом скакать по дому исключительно и только голышом, с щенячьим восторгом наслаждаясь отсутствием прослоек между собой и вселенной. Впрочем, Афродита - сравнение не очень удачное. Лучше подойдёт Пеппи-Длинный-Чулок. То же озорство, хоть и без чулок. И веснушек. Алексей посмеивался над тем, с каким детским упрямством она отстаивала своё право не надевать вообще ничего. Даже когда им всем уже было совсем ни до чего, и когда, валясь с ног, объявляли перерыв, поднимались из подвала к дневному свету, наливали себе по стакану сока или белого вина и шли в гостиную упасть на диваны. Об одежде, словно очнувшись и тут же поскучнев, вспоминала только тогда, когда приходило время собираться домой.

Наснимав какую-нибудь сотню кадров, они бежали к компьютеру, придирчиво их изучали, горячо споря, отбраковывая неудачное, оставляя считанные единицы. Обычно он сидел перед экраном, водил мышкой и давил на кнопки, а она стояла за спиной, оттуда нагибалась вперёд и тыкала пальцем в экран. При этом её грудь мягко ложилась ему на плечо. Похоже, ей нравились щекотные ощущения от соприкосновения голой кожи, особенно соска, к инородным поверхностям из мира других людей. Иногда она в запале даже ставила одну ногу на стол. Совсем рядом перед ним блестели лакированные ногти, мягкие подушечки пальцев напряжённо цеплялись за край стола. "Неужели ей так действительно удобно?" - думал Алексей. Щекой он ощущал поток тепла от её бедра и совсем близко подрагивали полураскрытые лепестки под выпуклым мыском лобка. Возможно, это и не было ей особенно удобно, но побеждало наслаждение от заполнения пространства своим телом, стыковки своих выпуклостей и вогнутостей с соответствующими неровностями внешнего мира. Мысленно он улыбался трогательной доверчивости её эксгибиционизма.

Однажды в середине августа, когда лето решило окончательно оторваться и раскочегарилось до белого каления, Лина влетела из горячего цеха, каким была улица, вся покрытая испариной. На ней было облегчённое до предела фиолетовое платье с огромными разноцветными цветами. Платье было полупрозрачное, ясно проступали узкие трусики и тёмные кружки сосков. Марина сказала: "О!" и не нашлась как продолжить фразу. Хотелось сказать комплимент и, в то же время, как можно поощрять такое явное хулиганство?
Глаза Лины сияли радостным нетерпением, а в руках были два бумажных пакета. Она протянула их Марине:

- Я принесла немного угощений. Сегодня у меня день рождения, и я подумала, что, может быть, вы не откажетесь отметить его со мной?
- Разумеется. Поздравляем. Но как же мы без подарка?
- Никаких подарков! Положите, пожалуйста, это всё в холодильник, а я быстро приму душ и буду готова работать.

Она схватила халат и убежала в душ. Марина и Алексей переглянулись:
- Что-то надо придумать, чтобы сегодня было не как всегда, чтобы праздник - состоялся. Какие будут идеи?
- Отчего-то надо оттолкнуться. Может, Клеопатра?
- М-м-м. Тема богатая. Сделаем ей причёску и макияж в стиле Клеопатры. Ну и всю обстановочку организуем, чтобы соответствовала.

Распаренную после душа Лину встретил Алексей в несложном египетском прикиде и с наскоро состряпанным опахалом. Наряд Марины состоял из импровизированной египетской юбки. Церемонно поклонясь, они экскортировали её на задний дворик, где вокруг шезлонга, покрытого шёлком, уже курились ароматические палочки. В облаке благовоний был устроен спа-салон с фараонским великолепием. Когда они в четыре руки умащивали пахучими маслами каждый сантиметр её кожи, Лина перешла в состояние полусонного блаженства, размякла полностью, позволив своим придворным жрецам делать с ней всё, что им заблагорассудится. Результат получился фантастический. Лина казалась ненастоящей, какой-то отфотошопленной куклой из фарфора или слоновой кости. Настолько идеально была уложена причёска, гладко выбриты и как будто даже залакированы до масляного блеска лобок и подмышки. Золотая пыль и филигранные чёрные обводы настолько изменили глаза, словно их полностью перерисовали с нуля.

Алексей включил какую-то загадочную музыку, за руку подвёл Лину к накрытому столу. Солнце и листья плели мозаику светотеней, она гуляла по посуде и блюдам, укалывая глаз неожиданным блеском какой-то грани.
- Где мне сесть? - спросила Лина.
- У тебя эксклюзивное место на столе. Располагайся.

Он подвёл её к маленькой лесенке, по которой она поднялась на стол. Часть стола была освобождена от посуды и покрыта цветастым ковриком с парой подушек на нём. Лина поняла, что всё это задумано для того, чтобы никакая часть её не не была скрыта столом. Поднимаясь, она соображала, какие же позы приличествуют египетской царице, и для начала села по-турецки. Получилось вполне царственно.

Алексей разлил по бокалам вино, попытался сказать витиеватый придворный тост, но запутался в высоком штиле и был дружно осмеян. В общем, тост удался.
Лина не сразу приспособилась есть и пить на уровне собственных ног и при этом не терять царственной осанки. Но к третьему бокалу вошла во вкус, расположилась с комфортом. Конечно же ей нравилась эта игра - менять позы, подставлять под обозрение разные части тела. “Вот я сяду по-турецки, а вы, зрители, полюбуйтесь аккуратными узкими ступнями, ребристыми от проступающих косточек. Или лягу по-римски на бок, опираясь на локоть, так что хорошо будет видна ширина бёдер, а груди смешно склонятся на бок.”

Марина задумчиво смотрела на Лину, покачивая бокал:
- Пожалуй, я тебя порисую.
- Конечно. Почту за честь. Я и в самом деле чувствую себя каким-то выставочным экспонатом. Так смешно. Я не могла понять, что за странное чувство возникает после того, как чьи-то руки трудятся надо мной, из моей заурядной внешности вылепляя что-то вроде принцессы. А дело в том, что я уже не совсем принадлежу себе. Я должна показывать себя людям. Вложенный в меня труд предоставляет права на меня другим. Наверное, у членов королевской семьи есть что-то подобное. Они принадлежат не только себе, но и стране. Мною любуются, я чувствую себя вознесённой на вершину, но в то же время возникает какое-то чувство, что я перед вами в долгу, что эти руки, ноги, грудь - не только мои, но и ваши. Какое-то странное растворение в пространстве. Что моё тело простирается далеко за пределы моей кожи... Ха. Сидеть без стула - это похоже на пикник.

Она сидела в небрежной позе, опираясь на отставленную назад левую руку. Левая нога, согнутая в колене лежала на столе, правое колено стояло вертикально и поддерживало правую руку с бокалом. Она чувствовала себя умиротворённо и любовалась цветом вина в бокале. А он залюбовался ею. В ней было столько мягкости... Он перевёл взгляд на её половые губы. Они тоже на вид были мягкие, невинно гладкие, немножко припухлые. В этой позе, как ни в какой другой, они были хорошо видны. Плотно сжатые, но со слегка высунутым язычком они так и притягивали его внимание. Она перехватила его взгляд, немного наклонила в смущении голову, но позу менять не стала.

Он подумал, что каждая часть её тела выглядит самостоятельной, будто обладает своим собственным характером. Складчатые половые губы показывают свой язычок, груди сидят парочкой курносых толстячков, утончённые грациозные руки, в ловкости и точности чьих движений угадывается опыт и даже мудрость, гладкие сильные ноги, полные энергии и красоты...

И вот такая разнохарактерная компания удивительным образом сливается в неделимое целое. Всё это - она, Лина. Каждая деталь, оставаясь свободной, с радостью объединяется с другими и вписывается в единый ансамбль.

Марина всё больше молчала, что-то чёркая в своём блокноте, потягивая между штрихами вино, и, прищурясь, ощупывала Лину глазами.

Слегка захмелевшая Лина продолжала философствовать:
- Знаете, какое у меня сейчас чувство? Я долго не могла его определить, но, кажется, теперь знаю. Я ощущаю себя здесь домашним животным, вроде кошки. В том смысле, что я прихожу, снимаю с себя всё и отдаю вам на хранение. И вместе со всем барахлом поручаю вам всю себя. Освобождаюсь от ответственности. Это удивительно приятное чувство. Как будто я младенец, а ваш дом - моя колыбель. У меня не остаётся ничего своего - ни денег, ни обязанностей, ни даже часов. Марина лакирует мне ногти и укладывает волосы, значит, мой внешний вид - тоже не моя забота. Мне не нужно поглядывать в зеркало, поправлять причёску, проверять что и как сидит. Во-первых, ха-ха, нечему и сидеть, во-вторых, заботливые хозяева за остальным проследят. В жизни так много приходится загонять себя в рамки, так редко удаётся расслабиться. Я почему-то уверена, что что бы я сейчас ни сделала и ни сказала, всё будет понято абсолютно правильно. Мне нечего и ничего не хочется скрывать. Мне приятно чувствовать себя у вас на ладони.

- Но именно это часто раздражает детей. Постоянная опека порождает чувство несвободы. Они мечтают вырваться в мир, где смогут отвечать за себя сами.
- Да. А потом иногда с грустью вспоминают свою детскую беззаботность. Конечно, я взрослый и независимый человек и ценю свою свободу. Но иногда так хочется побыть принцессой, чтобы тебя носили на руках и сдували пыль. Я напялю на себя свои шмотки и пойду быть взрослой, но это будет потом. А пока я маленькая чудачка. Не вредная, вполне послушная. Послушанием покупаю право ни о чём больше не задумываться.

Где-то в кустах падуба отгорел закат, чёрным парашютом спустилась ночь. Зной истончился, словно вспенился в ночное обволакивающее тепло. Мир сузился до стола и его ближайших окрестностей. Лина прихлёбывала чай из блюдца, блестя из темноты глазами:
- Интересно, а как вы воспринимаете меня? Я тут разоткровенничалась. Теперь ваша очередь.

- Твоё появление, это всегда маленький праздник. Всё вокруг просто, грубовато, обыденно. Но приходишь ты, раздеваешься догола и становится немножко светлее. Среди общей прямоугольности возникает изогнутость и плавность. Кажется даже, что предметы оживают, в их виде и расположении появляется некоторая осмысленность - теперь они элементы рамы, а ты - картина. Как, например, когда идёшь по лесу, деревья, кусты примелькались и как-то однообразно друг друга сменяют, и, вдруг, выходишь к ручью. А вокруг него - свой маленький мир, в нём всё немного по-другому, деревья наклонены к ручью, растут кусты, которых нигде больше нет. Всё наполнено немного другим смыслом, и в центре этого мирка - ручей. Он журчит, старается, заявляет о себе. Я заметил, что, общаясь с голой женщиной, хочется самому быть более искренним, открытым. Ведь она открылась, сделала шаг навстречу, надо как-то поддержать, хотя бы из соображения этикета.

И опять он поймал себя на том, что смотрит ей между ног. Очень захотелось потрогать половые губы - какие они мягкие и податливые. Он живо себе представил, как проводит пальцем сбоку, потом с другого. При этом она замрёт, не отстраняясь, а лишь прислушиваясь к своим ощущениям. Потом он проводит пальцем посередине, по самой складке снизу вверх, раздвигая губы и погружая палец во влажную, мягко обволакивающую теплоту. Она вздрогнет от прикосновения к самому чувствительному женскому органу. Но даже теперь не отстранится, а только вспыхнет, закроет глаза и повернёт лицо немного в сторону и вниз. И он почувствует бурю, растущую у неё внутри.

- О чём вы думаете, Алексей?
- О том, что, что бы там не говорили, красота женщины отлична от всех других видов красоты. На её восприятие сильно давят мужские гормоны. Женщины любуются цветами, мужчинам же цветы не особенно интересны. Зато даже не искушённые в эстетике мужчины оживляются при виде красотки. Часто, толкуя о художественных достоинствах какого-нибудь "ню", они тщетно пытаются скрыть свой к нему чисто сексуальный интерес. Даже если честно стараются.

Он впервые впустил это в себя так глубоко. Раньше в общении с Линой он всегда старался дозировать так, чтобы лёгкое возбуждение разогревало фантазию, но удерживал на той грани, когда кружение головы ещё не спутывает мысли. А тут ленивый и легкомысленный божок красного вина, вплывший в голову и там вальяжно расположившийся, начал нашёптывать, что можно гораздо больше, чем всегда, чем кажется, что если всегда себя сковывать строгими правилами, можно пройти мимо самого вкусного в этой жизни, того, ради чего только и стоит жить, что то, чего ему сейчас хочется, хочется не только ему, что девочка ждёт от него чего-то нового, шага за пределы дозволенного.
Поддавшись шёпоту, он протянул руку и потрогал впадинку между бедром и мягким валиком внешней губы. Она была мягкой и немного шершавой. “Масло уже впиталось,” - машинально подумал он. Не меняя положения тела, Лина откинула голову назад, скрывая свою реакцию.

Он обмакнул палец в вино, погрузил его между и медленно провёл снизу вверх.
Она смотрела на него в упор с насмешливым вызовом, не желая поддаваться той буре, которая уже вовсю бушевала во всех абсолютно нервах её тела. На скулах проступил румянец лихорадки. С упрямым азартом она сдерживала то, что клокотало внутри, не давала прорваться на поверхность, словно похваляясь своей властью над прибоем глубинных сил. Она получала особенный кайф от этой борьбы с самой собой, внутренне уже сдавшаяся, но остатками плывущего сознания сдерживающая подрагивающее тело.

Марина порывисто встала и сказала дрогнувшим голосом:
- Кажется, в воздухе слишком много электричества. Давайте, вы вдвоём на время сходите в спальню. Я пока уберу посуду. Только, чур, долго не задерживаться. До Алексея с трудом дошёл смысл сказанного. Когда же осознал, он уже не в состоянии был оценить этические нюансы, он просто перестал думать, подхватил на руки Лину и понёс её в спальню.

Марина тихонько прикрыла за ними дверь, сняла свой египетский прикид и стала не спеша разбирать посуду. Лину оставили спать, где её накрыл сон. Алексей вышел к Марине, обнял за плечи:
- Прости. Наверное, тебе это всё жутко неприятно.
- Да ладно, брось. Я тебя знаю слишком давно и слишком хорошо, чтобы на что-то там обижаться. Я знаю, например, что секс сам по себе для тебя далеко не так важен, как то, что происходит помимо. Нет, он, конечно, нужен для разрядки, но романтическая прелюдия и вообще отношения, эстетика образов, действий, контакты душ, гораздо важнее. Ты же романтик чёртов. А в этом смысле всё началось уже давно и, можно сказать, теперь уже очень запущено. Но, хорошая новость для меня - мы с Линой совершенно разные и занимаем практически непересекающиеся ниши в твоём сердце, так что беспокоиться не о чем. У меня тоже есть какие-то новые, свежие ощущения. Мы так давно вместе, что нагота стала слишком обычным делом. А тут опять щекочущее чувство стеснения, которое надо преодолеть. Я чувствую его в Лине и невольно заражаюсь им сама. Причём я заметила по себе, самое острое ощущение рождается тогда, когда только один человек в компании голый. Тогда особенно очевидным становится ломка стереотипов, намеренное нарушение границ. Я чувствую, как это будоражит ей нервы, и передаётся мне.


    гл.6, Расставание

Как-то уже зимой Лина пришла, похожая на потрёпанного воробья:
- А я пришла попрощаться. Мне пришло приглашение в Торонто. Послезавтра улетаю.

У неё был лёгкий насморк: крылья носа покраснели, цвет лица не совсем здоровый
- Попьёте с нами чаю?
- Да, конечно. Согреюсь немного, потом разденусь.

Она села прямо в плаще на край стула и стала рассказывать.
- Кажется, я нашла то, что мне подходит. Необходимая доза адреналина в день. Компания называется “Нагие новости”. Это интернетная телекомпания - новости политики, культуры, интервью, развлечения, спорт. Кулинарная передача. Всё на свете. Все ведущие - только девушки. Приходишь на работу, пьёшь кофе, приводишь в порядок макияж, потом снимаешь с себя всю одежду и идёшь в студию под камеры.
- В смысле, они ведут передачи голыми?

- Да, в том-то и дело! Это их изюминка. Как подумаю, что я весь день буду проводить голая среди людей, причём большинство из них - одетые, да ещё с камерами, и внимание на мне, по спине начинают бежать мурашки. Когда я раздеваюсь и голой выхожу к людям, я отчётливо чувствую холодок пустоты вокруг своего тела. Чего-то недостаёт, снята защита, энергетическое поле. Меня беспокоит, как я выгляжу. Чужие взгляды, как щупальца. И тревожно от своей уязвимости. Но удивительно, что параллельно возникает ещё и другое ощущение, практически противоположное первому. Как ни странно, это ощущение вооружённости. Будто на смену защитному оружию появилось оружие нападения. Я вижу, как люди тушуются, приходят в замешательство, особенно если застать их врасплох. Если побороть собственное смущение, можно наслаждаться смущением других - они не знают как себя вести, куда девать глаза. Я начинаю чувствовать свою силу над ними. Это очень весело, возникает зуд как-нибудь пошалить. Раз уж всё равно я такая хулиганка.

- Через месяц обвыкнешь и перестанешь замечать.
- Да, я знаю. Теперь, когда я столько пробыла при вас голой, это начинает пропадать. Даже жалко, что со временем становится всё более комфортно, а холодка - всё меньше. Моя кожа становится платьем. Но я настолько привыкла, что настоящее платье стало ощущаться как тяжёлые латы, как непроницаемый скафандр, ненужная прослойка, мешающая контакту с пространством. Там я буду в своей стихии, как рыба в воде. В своём естественном состоянии.

Потом, видимо, решив, что достаточно согрелась, она рассеяно стянула плащ и отдала его Алексею. Потом начала снимать свитер. Марина запротестовала:
- Нет-нет, не надо! Ты же простужена! Тебе нужно побыть в тепле.

Лина улыбнулась:
- Не беспокойтесь, пожалуйста. Я привычная. У меня толстый слой подкожного жира, как у морского котика. Помогите лучше мне стащить свитер ... и остальное. Буду вам очень признательна.

Она устало и покорно ждала, пока Алексей и Марина снимали с неё свитер, блузку. Марина начала снимать обувь, и чтобы сохранить баланс Лине пришлось вцепиться в Алексея. Пальцы её были холодные и влажные. Наконец, упали джинсы, лифчик и трусы. Марина сгребла всё в охапку и унесла в спальню.
- Теперь хорошо, - Лина длинно потянулась. - Теперь я чувствую, что пришла домой. Извините, я без макияжа. С моими соплями - не до него. Давайте скорее чай, только погорячее и послаще. А ещё с лимоном. У вас есть лимон?

Алексей прибавил на термостате три градуса. Стало быстро теплеть.
Она обхватила чашку двумя руками, грея пальцы. Видимо, слой подкожного жира был всё-таки недостаточно толстый, но она никогда не призналась бы в этом. Проходя мимо, Марина как бы незаметно набросила на неё шаль, но Лина сбросила её, поведя плечами:
- Нет-нет, не надо меня кутать, мне очень хорошо. Я укутаюсь потом, на ночь, и всё пройдёт. Только вы меня не фотографируйте. Я сегодня некрасивая.
- Что-то ты грустишь. Ведь всё складывается удачно. У тебя новая работа, карьера только начинает взлёт.
- Да, это правда. Я только сейчас поняла, как сильно я привыкла к этому городу, к вам. Мне хочется поточнее сказать о том, что я чувствую. Мне безумно хочется, чтобы нас разделяло как можно меньше условностей и непонимания, и я очень рада, что их теперь осталось совсем мало. Но всё же они есть. И главное сейчас препятствие - слова. Они должны всё выразить и сломать барьеры, но их так трудно подобрать... Понимаете, мне нужны ваши глаза. Я смотрю на себя в зеркало и не вижу ничего. Пустота. Пустые формы безо всякого содержания. Но когда я смотрю в ваши глаза, то в них нахожу настоящую себя, как в истинном зеркале. Я двигаюсь, и отражение меняется, я вижу и узнаю свои выгодные ракурсы, вижу, когда я неуклюжа, а когда выгляжу глупой и некрасивой. Но иногда вы награждаете меня такими взглядами, что я взлетаю на вершину блаженства. Так, что кружится голова. Вы помогли мне узнать себя так, как я себя никогда не знала. Я знаю теперь свои сильные и слабые стороны, мне кажется, я смогу использовать это знание
- Что-то смеркается, не включить ли нам свет?
- Нет, постойте, - она вспорхнула с кресла и в два прыжка оказалась у большого, во всю стену окна. За окном густел синевой ранний зимний вечер.
- Смотрите, снег пошёл.

И точно. В чёрном оцепеневшем дворе появилось нечто новое - движение. Оно заполняло его снизу доверху - торжественные размашистые размеренные спирали, составленные из белых точек. Порой размеренность терялась, весь рой, как бы спохватившись, принимался метаться, бросался в стороны, но потом хоровод восстанавливал свой порядок и кружил, и кружил и кружил...

Снежинки мягко и настойчиво бились в стекло всего в нескольких сантиметрах от её плеч, им не терпелось присыпать её, припорошить, украсить серебристыми блёстками матовость кожи, но окно заслоняло от вьюги надёжно и невозмутимо.

Она стояла, косолапо поставив босые ноги, в полусумраке комнаты, смотрела в окно, прихлёбывая из чашки чай, шмыгая носом, подняв плечи, точно один только вид морозного вечера заставлял её ёжиться. Метель завораживала и предлагала подумать о чём-то долгом и грустном. Она поддалась и, видно, в мыслях была уже далеко. Печаль и отрешённость читались в каждой чёрточке. Даже попа её имела какой-то обиженно-насупленный вид. На что же она похожа? Светлый силуэт, погружённый в глубокую синеватую темноту сумерек. На свечу? Смешной пучок волос - вроде потушенного фитилька и восковыми наплывами - груди. И ещё, может, это прозвучит чересчур пафосно, на ангела. Уставшего от трудов ангела. Утончённого, совершенного в каждой своей черте, в каждом жесте. Даже теперь, ничего не делая, одной своей светлостью раздвигающего границы мрака. Он подошёл и обнял её за плечи.

Марина пристроилась на диване с блокнотом для эскизов и маленьким фонариком. Она надолго замирала, вглядываясь в полумрак, потом подсвечивала белый лист и задумчиво вела линию карандашом.

Вот, собственно, и всё. Бабочка упорхнула. Алексей и Марина погрузились в свои дела. Новое всё больше заслоняло прошедшее. Иногда лишь, ища что-то на полке, он натыкался на тот альбом и, если не очень спешил, открывал и погружался в его яркий, глянцевый мир. Со всех фотографий и марининых эскизов на него смотрела Лина. То кокетливо, то доверчиво и просто, смеющаяся и задумчивая, такая разная и такая до боли знакомая. Каждую родинку на её теле он знал наизусть, как знает астроном звёзды на небе. Что-то забывается со временем, события, их детали, но карта этих звёзд навсегда запечатлелась в его памяти.