Клин-баба ч. 3

Лиза, в свою очередь, забыв строгий наказ матери, рассказала Ксении всё, что знала о родителях.
А как-то раз призналась, что боится Евсея Карповича. Потом вдруг спросила:
– Тётя Ксеня, а правда, что есть такая рыба, которая любит человеческое мясо? Забыла, как её, щука, что ли?
– Нет, про щуку я такое не слышала, а вот налим, говорят, питается утопленниками – утягивает мертвечину под корягу, чтобы не всплывала, сосёт, питается и вырастает с полено.
– Вот-вот, налим, точно. Я теперь Евсея Карповича буду про себя называть Налим Карпович.
– Это почто так? – засмеялась Ксения.
– А мало он людей сожрал, вот тебя, например, отца твоего! И ни разу не подавился, его все боятся, кроме Аркашечки-простоквашечки.
– Сообразительная ты, Лиза, учиться тебе надо. И мама у тебя была женщина городская, образованная. Вот кончится война, иди учиться. А пока хоть к Аркашке в учебники заглядывай, пригодится. Арифметику учи. Я и то немного грамоту разумею.
– Вот-вот, грамотная, а толку-то что, как и моя мама, какою жизнью живёшь?
– Это, детка, время такое выпало на нашу долю. Вот закончится война, всё будет хорошо, и твоя жизнь иначе повернётся. Господь – он милостив!
– Ты что, тётя Ксеня, в Бога веруешь?
– А как же! В кого же ещё и веровать как не в Господа Бога нашего? У меня ведь батюшка верующий был. Я и по-старославянски разумею.
Евсей догадывался о тёплых чувствах опальной жены и приёмной «дочки». Иногда шипел сквозь зубы:
– Ты, чучело огородное, только попробуй сказать девке лишнего, изведу, так и знай! – для пущей убедительности сплёвывал через редкие зубы и добавлял. – А тогда и ей несдобровать, ты меня знаешь!
Вот эта последняя угроза более всего и пугала Ксению. Она не рассказывала об этом девочке, боялась испугать, и без того напуган, и обездолен ребёнок. Как могла, оберегала её, жалела. Поделиться ещё с кем-то Ксении и в голову не приходило. Да и то сказать, жили они, в общем-то, несмотря на трудное для всех время, сносно. Кто-то распухал от голода, ел отруби пополам с мякиной, у Скоробогатовых на столе завсегда был хлеб, хоть и не лучшего качества, но был, овощи, молоко, а иногда и мясо. Во всяком случае, за годы войны щёки у Аркаши не опали.
Между тем девушка росла и хорошела, расцветала. Гибкий девичий стан округлялся, щёчки наливались здоровым румянцем, и лукавинкой загорались глаза. Русые косы отросли, каждая в руку толщиной. В сорок третьем году Лизе исполнилось шестнадцать, она попала в списки на лесозаготовки, по разнарядке района. Ксения никогда ни о чём не смела просить мужа, но, узнав об этом, упала ему в ноги:
– Смилуйся, батюшка, спаси девку, пропадёт она там, ой, пропадёт, дитё ведь ещё неокрепшее!
Евсей и сам был озадачен: не для того он приютил Лизу, чтобы она надрывалась на лесозаготовках. Рисковал он тогда, но изловчился, правдами-неправдами вымарал её имя из списков. Эту беду на время удалось отвести.
Всё пошло прежним порядком. Если не считать, что девушка начала бегать на вечёрки. Научилась плясать и петь озорные частушки. Завела себе подружек, самой близкой из которых стала соседка Раиска Плотникова. Евсею не очень-то нравились эти вольности, но он молчал до поры.
***
Лиза любила бывать в тесном домишке подружки Райки. Всё здесь кричало о нищете, но Лизавета сердцем чувствовала – тут живёт особое тепло, которое согревает не тело, а душу. Обволакивали речи бабки Дарины, её сибирский говорок и святая любовь к ближним и людям в целом, которой так не хватало в доме Скоробогатова.
Бабушка – Дарина Марковна – была сибирской крепкой породы. Невысокая, коренастая, характером покладистая. Её тёмные карие глаза только чуть помутнели от старости, но по-прежнему излучали ум и добро-ту, житейскую мудрость.
У Плотниковых была добрая коровка-ведёрница по кличке Маруха. Бабушка Дарина как зеницу ока берегла её. И то сказать: кабы не эта ко-рова, вряд ли выжили бы младшие ребятишки в этой семье.
Начиная с весны, старуха, как могла, заготавливала корове корм, выращивала овощи.
Единоличные покосы были запрещены, вся земля принадлежала колхозу. Потому крестьяне выкашивали лесные колки, болотистые низинки, обкашивали кусты и кочки. Круглое лето блуждала по окрестным лесам и бабка Дарина. Где серпом, где косой добывала траву, набивала ею старую тряпку, увязывала и тащила домой, просушивала во дворе и укладывала на сеновале.
А вот заготовить дрова на зиму старухе было уже не под силу. Сноха Варвара, измотанная на колхозной работе, кое-как напиливала несколько кубов, которых хватало при экономном расходовании лишь на ползимы.
Дальше начинались мытарства. Варвара брала в помощники Райку, запрягала Маруху, бросала в сани топор, пилуножовку и отправлялась в лес, рубила и пилила сушняк, валежник – всё, что можно было добыть в эту пору. Райкиной обязанностью было помогать матери стаскивать и укладывать всё в сани. Заготовленных таким образом дров хватало недели на две.
Как-то в воскресный день Раиска договорилась с Лизой вдвоем съез-дить в лес по дрова. Варвара пропадала на ферме. Бабка Дарина сама помогала девчонкам запрягать корову. Кинула в сани клок сена. Причитывала как по покойнику вслух:
– Ох, что же за времечко такое выпало на нашу долю? Мало человек мается, ещё и скотину надоть мучить! А штобы тебе, супостату проклятому, пусто было! Сгореть тебе в Геенне Огненной! Покарай ты его, Господь наш заступник! За дитячьи слёзы, за слёзы матерей, за сынов наших, невинно кровь проливающих, – ругала она войну и Гитлера заодно, между прочим, наказывая девчонкам. – Вы, девки, глыбоко-то в снега не лезьте. Маруха на ногах больно низка, застудит вымечко, на сносях ведь она, родимая, – припав к тёплому коровьему боку бабка пустила слезу. – Прости ты нас, матушка-кормилица! Кабы не война эта треклятая, не дети холодные, голодные, разве стали бы мы измываться над тобою?!
Прихрамывая на обе ноги, вышла проводить подружек за ворота, наказала:
– Долго не задёрживайтесь, пилитя одни сухарины да в сани не садитесь, не барыни, пешком прогуляетесь, ей, матушке, и без того достанется. Пока пилитя, дайте ей сенца, всё ей, веселея будет. Идите с Богом!
Перекрестила, долго глядела вслед подводе, утёрла глаза концом платка, зашаркала в дом.
***
За деревней девчонки завернули Маруху по санному следу в лес. Не одни Плотниковы нуждались в дровах, почти все были в такой же нужде, потому и дорога наезжена. Корова послушно тащила сани. Но всё, что можно было добыть рядом с деревней, уже давно было спилено, срублено.
Волей-неволей пришлось гнать корову дальше. Всё чаще Маруха проваливалась в снег, приходилось помогать ей выбираться, выталкивать сани. Наконец, подружки присмотрели высокие сухие пни, торчащие из-под снега, да зависшую на стволе березу – видно, сшибленную минувшим летом грозой. На березе ещё сохранилась пожухлая листва. Значит, жаркие будут дровишки – не иструхла ещё.
– Давай Маруху привяжем тут, – предложила Лиза, – бабушка наказала не гонять её по снегу.
Девчонки привязали верёвочные вожжи к ближайшему дереву и, подхватив топоры и ножовку, устремились к поверженной берёзе. Ноги сразу провалились выше колена. Более старшая и сообразительная Лизавета опять распорядилась:
– Раиска, давай за мной след в след. И дрова по этой тропе вытаскивать будем.
Берёза действительно оказалась крепкая, но что могли сделать две пары слабых девчоночьих рук? Подружки поочерёдно шаркали ножовкой, тюкали топорами, распилили-таки дерево поперек. Освободившись от материнского ствола, вершинка рухнула в снег. Вытащить её целиком, как ни кажилились, девчонки не смогли. Принялись пилить ещё, благо, дерево держалось теперь над землёй на толстых сучьях. Уже испаринами покрылись спины. Мороз невелик, да стоять не велит – вмиг проберёт через ветхие одежонки. Кое-как отпилили два хороших полена, отсекли несколько толстых сучьев, сгрузили на сани всё это добро. Зимний день короток, за-метно начало смеркаться. Дров в санях – кот наплакал, а девчонкам так хотелось угодить бабушке. Раиска уже отвязала Маруху, рассуждая осевшим голосом:
– Не зря бабушка наказывала пилить сухарины. Может, попробуем ещё эти пни добыть?
Опять начали пробивать тропу в снегу. Маруха, по забывчивости Райки, так и осталась отвязанной на лесной дороге. Пни оказались податливыми. Девчонки раскачали и прямо-таки вывернули их с «корнями». Довольные подхватили они сухие лёгкие брёвна, волоком потянули по пробитой тропе. И только тут хватились: Марухи-то нет на прежнем месте!
Корова стояла по брюхо в снегу, в самой чаще леса. Гружёные сани застряли между двух деревьев намертво. Пурхаясь в сугробах, и без того промокшие, уставшие девчонки тщетно пытались вытолкнуть воз. Пришлось распрягать Маруху, выводить на торную дорогу, а сани – разгружать, перетаскивая с таким трудом добытое топливо.
Маруха несколько раз зычно протрубила:
– Му-у-у! Му-у-у! Му-у-у!
– Вот тебе и «му», баранки гну! – ругалась Райка. – Что же ты наделала, дурында такая? Попадёт мне теперь от бабушки. Так и знай, всё вы-мечко застудила!
Райка плакала от досады и злости. Лиза успокаивала подружку:
– Сами виноваты, оставили её отвязкой.
Пока запрягли корову, собрали опять воз, вконец стемнело. Девчонки приуныли не на шутку: кабы на волков не наскочить. Они переговари-вались шёпотом, будто это могло спасти от серых хищников.
Шерсть Марухи покрылась куржаком, а на вымени смёрзлась в сосульки.
– Как ты думаешь, Лизка, рассказать бабушке всё как было или не надо?
– Твою бабулю не обманешь, если спросит, расскажем всё как на духу. Может, она чего придумает, чтобы Маруха не простудилась.
– Ох, и попадёт мне от неё! – сокрушалась Райка. – Она Маруху пуще всех нас любит, разве что тятька не в счёт. За его она каждый день на коленях Богу молится. Я в Бога не шибко-то верую, а когда бабушка молится, мы тихо сидим, вдруг, и правда, поможет – защитит нашего тятьку.
***
Бабушка, вопреки Райкиным опасениям, не ругала девчонок. Уку-тавшись в большой полушалок, она поджидала их за околицей села.
– Бабушка! – вскрикнула Райка, едва признала в тёмной фигуре бабку Дарину. – Как ты добралась сюда, совсем ведь ноги не ходят?
– Слава тебе, Господи! Я уж покоя себе не нахожу! Матеря до сих пор на ферме, а я уже все глаза проглядела. Случилось чего?
– Случилось, – проговорила Райка упавшим голосом.
– Намёрзлись, христовые. Ну, ладно, будя, потомат-ко разговоры разговаривать будем. Бежите-ка, девки, передом, я там печку истопила, полезайте на лежанку, грейтесь. А мы ужо тут с Марухою управимся. Намаялась, кормилица? – обратилась она к корове.
– Ба Даря, она в снег забралась, по самую грудь. Не углядела я, – повинилась Райка.
– Бежите, девки, бежите! Теперь уж чему быть, не миновать.
Минут пять спустя, подружки сидели на горячей лежанке русской печи вместе с сестрёнками и братьями Райки.
Старшая сестра давалась диву:
– Где же бабушка дров взяла?
Бабушка долго не входила в дом, распрягла корову, хлопотала в хлеву. Напоила тёплой водой, растёрла вымя скипидарной мазью, накрыла спину пологом.
– Отдыхай, матушка. Помилуй бог, может, обойдётся всё.
Похвалила девчонок:
– Ох, и девки-маковки – лазоревы цветочки, каких дров-то добрых добыли!
– А ты где дров взяла? – живо отозвалась Раиска.
– И не говори, девонька. Вышла во двор, гляжу, лежит чтой-то у заборки. Пригляделась: куча корья да одёнок сена. То ж нам милость, как от Господа Бога. Чьих это рук дело? Как пить дать Аксинька перекинула. Дай ей бог здоровья! – и, спохватившись, добавила. – Слышь, Лизавета, видала я Ксению, сказала, что ты у нас на печи сидишь, чтоб не думалось ей.
***
Заготовленных дров Плотниковым хватило лишь на несколько дней. Снова Варвара запрягала Маруху и ездила в лес. Только уж теперь свекровь предусмотрительно завязывала вымя коровы старым полушалком.
Бабка ждала приплод от коровы, старательно считала что-то на ка-занках. Совершенно безграмотная, она знала какую-то свою науку и никогда не ошибалась с этими делами. Вынесла вердикт:
– В середине марта, даст бог, будем с молочком. Потерпитя, ре-бятёнки!
Однако в конце февраля бабка Дарина вдруг озаботилась, в недоумении сообщила снохе:
– Чтой-то с Марухою неладно, будто навымнела она, ты бы, девка, сама её поглядела.
Варвара подтвердила, что корова должна скоро отелиться. Старуха заохала:
– Надсадили мы яё, матушку! Виданое ли дело: в зиму корову выгуливать да таскать на ей экую тяжесть?
– Может, Вы просчитались, мамаша? В самый раз ей пора?
– Гли-ко, девка, просчиталась! Век не ошибалась, а теперя што?
В одну из ночей бабка Дарина не сомкнула глаз, то и дело уходила в хлев. В очередной раз, когда скрипнула обледенелая наружная дверь, Варвара подняла голову с подушки:
– Ну что там, мамаша? Ложились бы Вы, соснули хоть в полглаза. Скоро уж заря, я сама теперь присмотрю.
– Поздно. Вставай, оболокайси, помоги мне телка в дом занести, не под силу мне одной, где-нибудь завалюсь, костей не соберётя. Пойду я, должно быть, обиходила она своё дитя.
К утру, когда на печи проснулись ребятишки, бабка уже испекла в русской печи молозиво – первый, самый полезный для здоровья удой. А за печью взмыкивал телок, неуверенно перебирал копытцами, тыкался мокрым носом в бабкины руки.
Ребятишки с визгом толпились у печного закутка – каждому хотелось поглядеть на новорождённого бычка.
– Ну, будя, будя ужо! – по-доброму ворчала бабка. – Садитесь за стол, пировать будем. – Райке строго наказала. – Лизке пока не говори о приплоде и в дом её не води.
Раиска надула губы:
– То ли она нам чужая, бабонька?
– Не чужая, бог с ей, а так положено. Слухай бабку, пока она живая.
За столом Дарина Марковна старательно, большой деревянной ложкой, поделила блюдо на порции, каждому из внуков положила на кусочек хлебца.
– С почином, кушайте, внучки. Дождались, стало быть. Теперь ужо не пропадём!
Ребятишки сытые и довольные высыпали на улицу. Не видели они, как бабка Дарина, роняя слёзы в сковородку, подобрала последние крошки, вымакала кусочком жирные капли. Пошвыркала пустого чаю. Пере-крестила рот, задумалась надолго.
Ворохнулся за печкой телёнок, подал голос.
– Аюшки, – будто человеку ответила бабка, – што, моё золотко, про-голодался? Ну, давай, будем проходить науку.
Бабка взяла с лавки котелок, сунула телку в рот два пальца правой руки, левой пригнула его голову к донышку с молозивом. Телёнок запричмокивал, хозяйка ободряла его:
– Хлебанул немного? Давай, давай, старайся, милок! Без труда не вынешь рыбку из пруда. Соси пальцы-те, соси, оно и молочко в роте будет.
Мало-помалу телёнок высосал содержимое котелка, поддал носом в донышко.
– Ого, малый, ишшо?! Хватит, родимой, на первый раз!
Управившись на колхозной ферме, прибежала Варвара. Старуха положила и снохе кусочек лакомства, прибережённого специально. Варвара занесла было ложку ко рту, но спохватилась:
– Мамаша, а сами-то Вы кушали?
– Откушала, повар завсегда сыт бывает, – улыбнулась свекровь.
У молодой женщины затряслись губы:
– Ешьте, мамаша, – отломила половину, знала, не притронется бабка, пока в доме кто-то голодный.
***
Бычок был приземистый на ногах, в мать, но крепенький и необычно лохматый. Словно природа в утробе защитила его от холода, который пришлось перенести Марухе.
Рыжая шёрстка потешно топорщилась на спине и животе телка, белым одуванчиком торчала на лбу. Длинные реснички, обрамляющие огромные влажные глаза, трогательно слипались, а розовый язычок ино-гда выглядывал из-под носа, причмокивал, свернувшись в трубочку. Но самым желанным событием для ребят было, когда он начинал помукивать – звать маму.
Лизе, наконец, позволено было навестить подружку. Сидя на печи, девчонки выдумывали кличку бычку. Тут же возились младшие ребятишки.
– Бабуля, он же в зиму родился, пускай будет Зимородком! – смеялась Раиска.
– Вот ишшо удумала! Зимородок, ровно птица такая есть, которая в зиму птенцов высиживает.
– Родилась бы тёлочка, была бы Зима, а он тогда пусть будет Зимогором, – не унималась Райка.
– Ишшо краше! – возмущалась бабка. – Зимогорами бродяг кличут, бездомных подзаборников! Ужели наш телок шатун из таковских?
- Мурзик, - вставил Петька – старший из братьев.
- Отродясь бычков кошачьими именами не кликали, – вновь возразила бабушка.
– Мишка! – озарила Лизу догадка. – Пускай Мишка будет.
– Дело другое, – согласилась бабушка, – он и лохматый, как мишка-ведмедь.
– Медведь, бабушка, а не ведмедь! – веселилась Раиска. Взвизгивали, вторили ей ребятишки.
Так с лёгкой руки Лизаветы бычок стал Мишкой.