«Впереди ещё пятьдесят лет необъявленных войн,
и я подписал контракт на все эти годы»
Эрнест Хеменгуэй
Пролог
Да, так оно и было…
Видимо, есть, что вспомнить…
Я подписал этот не совсем обычный контракт, так точно обозначенный великим и глубокоуважаемым Эрнестом Хемингуэем. В рамках этого контракта прошла вся моя сознательная жизнь, посвящённая и отданная медицине, а ещё точнее – педиатрии. Сейчас, когда для меня годы контракта закончились, осталось только одно – воспоминания и ретроспективный анализ того, чему я посвятил эти годы. И пришёл к выводу, что пройдя этот путь, я оказался самым счастливым человеком на свете.
Будучи по натуре романтиком и большим оптимистом, получил за эти годы всё, о чем может только мечтать человек. Любимая работа, признание коллег по профессии, осуществление всего того, о чем думалось и мечталось в начале пути. Встреча с единственной любовью, с которой мы стали единым целым, с глубоким уважением и взаимопониманием, доверием и отношениями, исключающими любую возможность разрушить наш союз. А это дорогого стоит.
Самое же удивительное и поистине уникальное явление, сопровождающее меня в течение всей жизни – это то, что часто судьба знакомила меня с хорошими людьми, близкими по духу, жизненным принципам и отношению к медицине, своим пациентам и коллегам. И мне хочется в своей маленькой повести рассказать своим читателям об этих бескорыстных людях, благодаря которым врач, решивший посвятить себя борьбе за жизнь маленьких пациентов, становится настоящим волшебником в своей благородной профессии. И как в предыдущих «Записках», буду знакомить вас с эпизодами из своей лечебной практики, навсегда осевшими в моей памяти.
Хабаровск. Факультет усовершенствования врачей.
Кафедра анестезиологии и реаниматологии
(1977-1978 годы)
В сентябре 1977 года я был направлен в Хабаровский Факультет Усовершенствования Врачей для прохождения первичной специализации в течение пяти месяцев по анестезиологии и реанимации. Обучалась наша группа, состоявшая из девяти человек, на базе Краевой больницы, где располагалась кафедра по нашей специальности. Там я познакомился с нашим руководителем – Михаилом Фёдоровичем Чередниченко, заведующим кафедрой и потрясающим преподавателем и человеком. Он заложил в меня поистине фундаментальные знания и практические навыки моей медицинской специальности, которые помогали мне в работе все эти годы. По уровню и методам ведения учебного процесса я больше нигде и никогда не встречался с подобной практикой преподавания на курсах повышения квалификации – настолько грамотно, продуманно и обеспеченно было проведение его. Михаил Федорович – бывший хирург и анестезиолог-реаниматолог с большим опытом практической работы и талантом педагога – пользовался огромным авторитетом в ведущих медицинских центрах не только на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири, но и по всей стране. Ну, а мы, курсанты, просто его боготворили. На кафедре и в отделении анестезиологии и реанимации были идеальный порядок и железная дисциплина, ведь приходилось ежедневно принимать участие в работе девяти плановых операционных. Проводились операции на сердце в объёмах и методикам, не уступающим ведущим клиникам страны с применением аппарата искусственного кровообращения.
Большое реанимационное отделение, где наблюдались послеоперационные больные, в том числе и дети, работало пять дней в неделю. Каждую пятницу – общая конференция отделения, где проходил разбор проведенных обезболиваний и составлялся план работы на следующую неделю. Каждые вторые пятницы – обзор медицинской периодики, информации о поступлении новинок в продажу в книжные магазины с краткими сообщениями о новых методах и методиках, которые можно было внедрить в практику работы отделения.
Обсуждались новые наркотические медикаменты, их положительные и отрицательные свойства. Например, поступили в широкую практику препараты короткого наркоза Сомбревин и Виадрил. Мнения после первого месяца работы были разноречивы. Чередниченко предлагает неделю работать во всех операционных только на этих препаратах, а в конце недели вновь обсудить их. Резюме: годны только для малых операций, но применять с осторожностью – имеется немало побочных эффектов, особенно отрицательное влияние на сосудистую стенку. И так каждую неделю.
Для нас, курсантов, была оборудована учебная комната в цокольном этаже. Занятия практические и теоретические проводились ежедневно после окончания операций. Вдоль трех стен комнаты располагались деревянные стеллажи, на которых лежали части разобранной наркозно-дыхательной аппаратуры. Михаил Фёдорович предлагает вытянуть билет, на котором была указана марка аппарата. Курсант должен был выбрать нужные детали и собрать аппарат до рабочего состояния. И так все пять месяцев. Мне повезло больше всех – на четвертый день учебы Михаил Федорович поставил меня на самостоятельный наркоз ребенку десяти месяцев с незаращением боталлова протока (врождённый порок сердца новорожденных). В нашей республиканской больнице таких детей отправляли оперироваться в кардиоцентры страны, куда выпадет квота. А мне провести обезболивание этой операции доверили на втором году работы анестезиологом. Обезболивание прошло без каких-либо осложнений, гладко, и я на пятый день учёбы перешел на особый статус работы в операционных – наравне с ординаторами отделения, но всё равно, под присмотром.
Коллектив отделения отличали молодость, задор, высокий профессионализм, тёплые дружеские отношения между собой, стремление всегда быть готовыми в трудной ситуации помочь друг другу, преданность работе, глубокое уважение и преданность своему руководителю. После работы врачи и сестры отделения не сразу расходились по домам, а совместно посещали спортивные секции и мероприятия, театры и концерты, совершали походы на природу, отмечали праздники, дни рождения – в общем, жили, как одна дружная семья. Всё это, чувствовалось, было плодом работы влюблённого в свою специальность и коллектив талантливого руководителя М. Ф. Чередниченко. Надо думать, что такое же влияние распространялось и на нас, курсантов, и мы автоматически вливались в состав отделения. Дисциплина, как и в отделении, для нас тоже была жёсткой. В первый же день занятий Михаил Фёдорович объявил нам, что на протяжении пяти месяцев нам разрешалось без уважительной причины пропустить два дня. Если больше двух дней, то надо было предоставить справку, которой он поверил бы. В месяц полагалось два обязательных дежурства по больнице. Но то, что дал нам взамен жёсткого и ответственного отношения к процессу учёбы Михаил Фёдорович, высказать словами трудно, потому что- то, что он лично сам вложил в нас, осталось до конца трудовой деятельности, стало костяком нашего профессионализма и протоколом ведения больного в любой стандартной и нестандартной ситуации. Что самое интересное, показательное и назидательное в этих протоколах – они не потеряли своей актуальности и по сей день!
Могу утверждать, что учёба и жизнь в этом чудесном коллективе для меня в течение пяти месяцев были невероятным везением и наполнили таким багажом знаний и практических навыков, что дальнейшая работа в анестезиологии и реаниматологии была поставлена так рационально, что позволяла мне на протяжении срока моего контракта не попадать в тупиковые ситуации.
Не менее жесткой оказалась система сдачи экзаменов в конце цикла. Тридцать билетов по четыре вопроса: три – по специальности, четвертый – по программе военной кафедры. Экзаменационная комиссия состояла из трех кандидатов медицинских наук и представителя кафедры военной подготовки. Мы, девять курсантов, сдавали экзамены в течение пяти часов. Пятерок было только две, одна из них – моя. Финалом цикла стал банкет, на котором нам вручили удостоверения о прохождении первичной специализации. Но самое неожиданное и приятное произошло в конце банкета: Михаил Фёдорович пригласил меня сесть на соседний стул, наполнил два бокала шампанским, поздравил с окончанием цикла, а после осушения бокалов, пожав мне повторно руку, предложил поступить к ним в ординатуру, оформление документов взяв на себя. Я потерял дар речи. Потом, придя в себя, спросил его: «А ординатура по детству? На другое я не согласен». Он ответил мне, что, к сожалению, только взрослая.
Так в конце февраля 1978 года закончился Хабаровский этап моей жизни. Но память о нём осталась навсегда.
Педиатрия
Якутск. Детская республиканская больница
Отделение анестезиологии и реанимации
(1978-1994 годы)
Педиатрия. Что же это такое и чем она привлекает к себе внимание определенной, можно сказать, креативной части наших врачей? Если здесь применить крылатые выражения «Дети – цветы жизни» и «Дети – это наше будущее», то лично мое мнение, что эти определения в реальной жизни имеют абсолютно обратный смысл. Посудите сами и вспомните, естественно те, у кого дети есть, и особенно, не один ребенок, а два-три, какие неимоверные усилия приходится прилагать, чтобы семья существовала хотя бы на минимально комфортном уровне проживания. В наше время даже этот минимальный уровень находится в прямой зависимости от курса рубля, цены на мировую нефть, инфляции и просто непредсказуемой политики ценообразования на всё, имеющее отношение к детству. В наше время, я имею в виду, время моего детства, большинство социальных услуг предоставлялись бесплатно (образование, спорт и медицина и т. д. и т. п.), цены на одежду и обувь были относительно сбалансированы. А сейчас? Всё поставлено на коммерческую основу, начиная от невообразимых цен на одежду, обувь, платное образование и лечение. Как это понимать и как надеяться на положительный рост демографии, когда зарплата большинства родителей находится на уровне далеко не комфортного состояния или взрослая часть семьи является вообще безработными?
Но дети есть дети. Это те самые существа, которые завоёвывают наши сердца и разум, ещё не успев появиться на свет. А их присутствие в семье делает жизнь родителей более целеустремлённой, морально возвышенной, наполненной гордостью, что они обладают одним из чудес света, особенно если это чудо явилось плодом настоящей, человеческой любви! Если же эта любовь между родителями с годами не угасает, то потребность быть настоящими волшебниками может повторяться и во второй раз, и в третий… Так появляются многодетные семьи. Есть отличительная черта этих самых счастливых семей на свете – для них главная цель в жизни – взаимная любовь и уважение, внутрисемейное счастье, крепкая дружба, надёжная поддержка и взаимопомощь в любых жизненных ситуациях. Это и есть самая настоящая ячейка общества, внутри которой царит всегда тёплая, дружеская атмосфера. Аура такой семьи носит ярко позитивный характер, который распространяется далеко за пределы семьи, и все окружающие их люди невольно попадают под это влияние. Ещё одна отличительная черта этих семейств – их не пугают и не выводят из равновесия житейские бури окружающего мира.
С точки зрения врача, дети – это самые идеальные и благодарные пациенты, по сравнению со взрослым контингентом, без всяких скидок на возраст. Даже новорожденный ребенок при первой встрече с медиком становится надёжным партнёром в борьбе с любым недугом. Между двумя сторонами этого партнерства устанавливается почти фантастическая связь. Основана она на полном понимании ситуации и того, что можно полностью довериться этому человеку в белом халате.
Дети никогда не врут, что очень важно на протяжении всего процесса лечения. Из своей практики знаю, что даже в родильном доме, проводя малышу, только что появившемуся на свет, манипуляции, связанные с болевыми ощущениями, помимо местного обезболивания, уровень которого иногда опасно углублять, начинаешь вполголоса уговаривать: «Ну, пожалуйста, ну потерпи немного, и всё закончится быстро и без неприятностей! Ну, пожалуйста, я тебя очень прошу!». И тут действительно происходит чудо! Как бы понимая меня, ребёнок перестает плакать, расслабляется и, внутренне собравшись, замолкает до конца процедуры. А как же приятно работать с детьми! Подкупает доверчивость, открытость и доброжелательность малыша. Особенную радость у нас, партнёров, при встрече на обходе вызывает то, что мы оба понимаем – дела идут хорошо, нигде ничего не беспокоит, и дядя врач больше не будет возить в перевязочную, где часто бывает и боль, и плач, и горе…
В моей практике был потрясающий случай. Я в очередной раз убедился, что дети, особенно больные хроническими заболеваниями, взрослеют быстро и высказывают мысли, которые бы больше подходили взрослому человеку лет двадцати пяти-тридцати. Его лицо, выражение глаз, а главное, то, что он мне тогда сказал, остались в моей памяти до сих пор, нисколько не изменившись за эти годы.
Произошло это в конце 1970-х годов, в ноябре месяце, в отделении детской хирургии. Недели за две до происшедшего во время обхода в гнойной половине отделения детской хирургии, я обратил внимание на жизнерадостного, крепко сложенного, ростом с меня, паренька и подумал: «Интересно, а с чем он тут находится?». Спросил лечащего врача, с каким диагнозом он госпитализирован? В ответ узнал, что мальчику тринадцать лет. Поступил с обострением хронического перикардита (воспалением сердечной сумки) и подозрением на прогрессию этого заболевания. В возрасте шести лет перенёс тяжёлую гнойную ангину. Как осложнение – гнойное воспаление сердечной сумки. Как исход осложнения – медленно прогрессирующий процесс разрастания спаек внутри сумки, которые, разрастаясь, заполняют её так, что сердце, сдавленное ими может остановиться. Задержать, но не остановить этот процесс можно, но без гарантии, хирургическим путём. Вот паренька и положили на предоперационное обследование и подготовку.
Прошло около двух недель. Я пришел на ночное дежурство. Принял палату. Экстренной работы в хирургии не предполагалось. Я пошёл в ординаторскую и занялся историями болезней. В этот момент зазвонил телефон. Звонили из хирургии. Просили принять больного с прогрессирующей сердечно-сосудистой недостаточностью и угрозой остановки сердца. Я дал согласие. Побежал в палату готовить все на реанимацию и койку для больного. Пациентом оказался этот паренёк с перикардитом. Его поместили на взрослую кровать, подключили следящую аппаратуру, обеспечили бесперебойную подачу кислорода через маску. Сознание спутанное, на вопросы не отвечал, артериальное давление значительно снижено. Тоны сердца почти не прослушивались. Пульс частил, но очень слабый. В полости перикарда стоял катетер, через который капалась смесь, растворяющая спайки. Поставил катетер в центральную вену и начал капать одногруппную донорскую кровь, так как гемоглобин был на нижней границе нормы. Прошло около часа. Хирурги в своей ординаторской решали вопрос о дальнейшей тактике лечения. В этот момент у больного появились признаки возбуждения. Я подошёл к кровати. По показаниям следящей аппаратуры никакой динамики не наблюдалось. В этот момент больной открыл глаза, несколько секунд адаптировался, а потом из них потекли крупные слезы. Он направил взгляд на меня и четко сказал: «Дядя, помогите мне! Я очень хочу жить! Ведь я ещё не жил!». Последние слова он почти выкрикнул, слёзы потекли ещё чаще, взгляд затуманился, голова упала на грудь. Аппаратура запела на разные голоса, констатируя остановку сердца. Я крикнул сёстрам: «Срочно хирурга!», а сам кинулся срывать с него датчики. Схватил на руки и быстро перенёс его на реанимационный стол, приступил к искусственной вентиляции лёгких, сестра- анестезистка начала непрямой массаж сердца. Я провел интубацию трахеи и подключил аппаратное дыхание. Сделал протокольные введения реанимационных медикаментов. Прошло четыре минуты, но сердце продолжало молчать. Прибежал дежурный хирург с операционной сестрой, принесли и разложили набор для открытого массажа сердца. С хирургом мне повезло. Это был только что вернувшийся из Москвы после защиты кандидатской диссертации легенда якутской хирургии (в дальнейшем доктор медицинских наук, академик Сибирского отделения академии наук, в прошлом – пятикратный чемпион РСФСР по вольной борьбе) Алквиад Исидорович Иванов. Быстро оценив обстановку, он надел перчатки, обработал грудь больного и скомандовал операционной сестре: «Скальпель!». Мгновенно сделал разрез и попытался ввести в сердечную сумку пальцы левой руки, но пальцы не входили. Осушив рану от крови и расширив межреберье, он увидел сплошную преграду в виде наполненных жидкостью и спаянных между собой в виде сот пузырей диаметром около трёх- четырёх сантиметров. Что-либо сделать в этот момент и заставить работать сердце было не реально. Алквиад ещё в течение двадцати минут пытался вскрыть часть пузырей, ему это удалось, и он лишь убедился, что сердце было блокировано полностью. Послойно ушил послеопрерационную рану. Констатировали биологическую смерть.
Но эти глаза, эти слёзы, крупные, прозрачные и слова… И они всегда со мной.
Второй случай произошёл уже после обучения в Хабаровске. Учёба проходила на базе краевой больницы, и пациенты были там, в основном, взрослые. Там я и приобрёл навыки и знания взрослого анестезиолога-реаниматолога, а на самом деле универсала, имеющего право работать со взрослыми и детьми. Это сразу же взяли на заметку коллеги из санитарной авиации и стали периодически нагружать меня обслуживанием взрослых больных.
Произошло это в сентябре, в разгар короткой якутской осени в начале 1980-х годов. У меня был вызов к ребенку в мою, ставшую почти родной, Амгу, где я начинал свою трудовую деятельность. Из-за осенних проливных дождей развезло почти все взлётно-посадочные полосы сельских аэродромов, как правило, грунтовых и находящихся в зоне обслуживания планового выполнения сезонной порции осадков очередного сентябрьского циклона. С самого утра в порту вылета ждал «окошка» в сериях осадков, чтобы наш постоянный транспорт Ан-2, мог без приключений приземлиться на чуть-чуть подсохшую грязь взлётно-посадочной полосы. Произошло это в послеобеденную пору, а в Амге я оказался часа в четыре дня. Сразу же сел в поджидавшую меня «скорую помощь» и минут через двадцать был в детском отделении. Осмотрел ребёнка, организовал надёжный доступ в сосудистое русло, расписал лечение. В этот момент по телефону сообщили из порта, что очередная порция осадков вновь привела взлётно- посадочную полосу в негодное для эксплуатации озеро и наш вылет откладывается до завтрашнего утра. Я, не торопясь, закончил оформление документов, потом позвонил бывшим сослуживцам и напросился на ужин. В этот момент вновь зазвонил телефон, но уже санавиация Якутска. Попросили, чтобы я взял трубку. Дежурный диспетчер поздоровался со мной и сообщил, что в Амгинском роддоме лежит женщина в родах, но что-то пошло не так, и ребёнок, похоже, уже не живой, вклинился в родовые пути. Чтобы спасти мать, необходима плодоразрушающая операция, но у них нет анестезиолога, и ко мне большая просьба – провести экстренное обезболивание. Я согласился и спросил, а кто же будет оперировать? В ответ услышал, что оперирующего гинеколога и хирурга в данный момент в ЦРБ нет – тоже из-за размытых дорог застряли где-то на вызовах на территории района. Далее мне поведали почти фантастическую историю. В эти дни мой знаменитый друг – хирург Иван Афанасьевич Полятинский (о котором я подробно рассказал в первой части «Записок») находился в отпуске и занимался охотой и рыбалкой в Амгинском районе. Поселился у лесника, так как тот имел телефон – связь с Большой землей и семьей в Якутске. На настоящий момент его отпуск заканчивался, и Иван Афанасьевич должен был возвращаться домой. Не знаю, как санавиация узнала эти подробности, но, позвонив леснику, они сразу же вышли на хирурга. Обрисовав ситуацию, попросили помощи. Иван Афанасьевич согласился пройти пешком по тайге. Расстояние примерно в пятнадцати км до Амги, по его подсчётам, он преодолеет к восьми часам вечера. Меня попросили к этому времени быть в больнице. Я был в большом удивлении от услышанного, на сколько скрупулёзно точно Иван Афанасьевич распределил по времени план оказания помощи роженице, что на том конце провода подумали, что я положил трубку, и какое-то время надрывались: «Алло! Алло!». Я пришёл в себя и ответил, что сделаю всё, зависящее от меня. Закончив писать в детском отделении, побежал в роддом. Дежурная акушерка провела меня в ординаторскую, где я ознакомился с историей болезни и пошёл осмотреть роженицу. К своему удивлению, услышал сердцебиение плода, несколько приглушенное, но оно было! Я попросил вызвать анестезистку, и вместе с ней привели наркозную аппаратуру в боевую готовность. До прихода хирурга оставалось полтора часа, поэтому я решил сбегать хотя бы попить чаю и маленько перекусить, благо, мои друзья жили минутах в десяти ходьбы от больницы.
Фантастический вечер сюрпризов продолжался. Пришёл к друзьям, стол уже был накрыт. Обрисовал ситуацию и попросил стакан чая с бутербродом. За окном продолжал лить дождь. Покончив с бутербродом, решил продолжить ужин. В этот момент стук в дверь и сразу же на пороге появился Полятинский – в брезентовом плаще, весь мокрый: «Привет! Собирайся быстрее! Сразу берем на стол, и оба будут живы!». Я автоматически глянул на часы – пятнадцать минут восьмого вечера. Вот так вот! Ай да дядя Ваня! Добежав до больницы, в коридоре сбросили мокрую одежду и в ординаторской оделись на операцию – наша одежда, свежевыглаженная, лежала на диване. Ещё немного времени, и хирург уже мылся на операцию, мы с анестезисткой укладывали женщину на стол. С Иваном Афанасьевичем договорились, что он, как только будет готов, сразу же обрабатывает операционное поле, я в это время введу больную в хирургическую стадию, заинтубируюсь без релаксантов, чтобы лишний раз не загружать ребёнка и не усугубить тенденцию к вклиниванию в родовые пути. Вводить их будем, исходя из ситуации. Но благодаря действиям Ивана Афанасьевича, мы первый крик ребёнка услышали через восемь- десять минут, а ещё через пятнадцать минут был наложен последний шов на кожу. Педиатр, осмотрев ребёнка, не нашла никакой патологии. Так как релаксанты не вводились, просыпание и экстубация больной не заняли много времени, её перевели в послеоперационную палату под кислород. Анестезистка занялась своими делами, а мы с хирургом пошли в ординаторскую для оформления документации.
Выйдя в коридор, мы остолбенели – весь коридор был занят людьми, человек тридцать- сорок из числа родственников, близких знакомых и друзей. Увидев нас, они все разом заговорили – это были слова благодарности, а несколько человек закричали: «Ура!!!». В одно мгновение мы оказались в центре людской массы. Объятия, поцелуи, похлопывания по плечам, спине. Неизвестно, откуда и как появились огромные букеты цветов. Три или четыре вручили нам, в придачу к корзине с бутылками шампанского, остальные – в палату. Каждый из людей говорил что-то своё, наверное, хорошее и тёплое, улыбки, смех, слёзы на лицах женщин – ведь предварительно их предупредили о создавшейся негативной ситуации. И вместо этого сплошная радость, неимоверно сплотившая народ. Когда вышли на крыльцо, несмотря на продолжающийся дождь, количество народа возросло в разы. Нас сразу же повели в дом, где жила счастливая мать. Там стояли в ряд столы, ломившиеся от угощений. И началось всенародное веселье, продолжавшееся всю ночь, со сменой домов – родни-то в деревне было ой-ой-ой сколько!
Рано утром ускользнув из очередного дома, мы с Иваном Афанасьевичем сходили в больницу. Каких-либо претензий к проделанной нами работе, мы не нашли. Написав новые назначения, в ординаторской немного соснули. Но улететь по условиям авиапорта Амга, мы могли бы, только если бы за нами санавиация отправила гидросамолет. Но, увы. Пришлось ждать, когда полоса для взлета и посадки подсохнет, придёт в себя после ночного ливня. Это опять произошло только в послеобеденное время. Так и получилось: прилетели в сумерках и улетели тогда, когда в некоторых окнах появился искусственный свет. Но меня до сих пор при воспоминании об этой поездке поражают в очередной раз действия хирурга Ивана Афанасьевича Полятинского, его золотая голова, руки и то уважение к пациентам, их родственникам, друзьям, знакомым и та любовь и уважение к нему с их стороны. И ещё я лично видел и ощущал, как общая радость может сплотить такую массу людей и дать им столько счастья! И ощутить, что причиной этого больше никогда мною не виданным, спонтанного всплеска радостного и массового возбуждения благодарности, в какой – то мере оказались мы, медики санитарной авиации.
Работа продолжалась в прежнем, напряжённом ритме около трёх лет с момента поступления в это отделение. Объясняется это просто – период становления, обучения, накопления опыта, его внедрения в практику. Когда же количественно- качественный процесс произошёл, то оказалось, что не только мы одни трудимся в таком ритме, но уже появилось время, чтобы оглянуться вокруг, увидеть то, что из-за перегрузки и моральной и физической просто проходило мимо. Что наша больница многопрофильная, что в ней трудится большое количество медиков разных специальностей. Что рядом с нашей больницей ещё две большие взрослые – городская и республиканская, в обеих больницах имеются отделения анестезиологии и реанимации. Что при медицинском факультете есть кафедра по нашей специальности, и что все её сотрудники нам активно помогали и помогают в работе с тяжелыми больными, но на фоне сосредоточения внимания только на своих проблемах эта помощь и сами врачи прошли мимо моего сознания, как-то вторым планом. Хорошо, что когда этот период прошёл, я очень самокритично проанализировал этот провал, и по мере сил и возможностей стал ликвидировать его.
И теперь с благодарностью вспоминаю Анатолия Спиридоновича Григорьева – от медицинского факультета университета и искусного практика, как в анестезиологии, так и в реанимации, виртуоза сосудистых доступов, ведь до этого он был хирургом-травматологом, а затем сосудистым хирургом с большой практикой и кандидатской степенью по сосудистой хирургии. Хочется заметить, что и как человек он был и есть личность неординарная – высокоинтеллигентный, с выраженным талантом преподавателя, человека и руководителя, всегда готового внимательно выслушать коллегу, войти в суть возникшей проблемы и обязательно попытаться, не откладывая на потом, помочь решить её, иногда с предложением самому принять в этом участие, за что заслуженно был глубоко уважаем коллегами по цеху и любимым преподавателем у студентов.
Михаил Дмитриевич Черепанов – человек необыкновеннейше талантливый во всех отношениях, обладатель такого внутреннего эмоционально-энергетического потенциала, что иногда казалось, будто у него внутри работает ядерный реактор. Высокий профессионализм его основывался на не менее высоком теоретическом фундаменте. Очень надёжный партнёр в любой самой сложной ситуации.
Евгений Григорьевич Павлов – об этом человеке можно сказать очень много удивительного и хорошего. Романтик, поэтическая личность и фанат своей профессии, обладатель широчайших теоретических знаний и практических навыков эфферентной (комплекс лечебных методов, которые нормализуют качественный состав крови пациента) терапии крови. Врач искусственной почки с 1974 года в реанимационном отделении городской больницы, а с 1992 года – первый заведующий отделением хронической почечной недостаточности в Национальном Центре Медицины. Мой личный друг и учитель. Безвременно ушедший из жизни в возрасте 52 лет. Теперь это отделение носит его имя. Вечная память!
Татьяна Семёновна Аржакова до сих пор работает в отделении Республиканской больницы № 2 города Якутска. Блестящий специалист своего дела.
Практически все отделения реанимаций оказывали нам посильную помощь, но самым близким, надёжным партнёром в те времена оказалось отделение анестезиологии и реанимации городской больницы.
Это отделение было самым первым в республике, базой для всей службы экстренной помощи населению. Её оказывали практически по всем неотложным состояниям, начиная от ведения анестезиологических пособий во всех хирургических отделениях и кончая реанимационной помощью не только больным хирургического профиля, но и терапевтическим, токсикологическим, больным с острой почечной недостаточностью и многим, многим другим. Самые опытные врачи составляли костяк отделения. Заведовали отделением также очень опытные врачи, мудрые и умные, хотя и не всегда седые, готовые прийти на помощь коллеге, попавшему в сложную ситуацию в любом лечебном учреждении огромной республики.
Самыми близкими и родственными по профессии были, конечно, врачи всех отделений Детской республиканской больницы – хирургическое отделение, заведующий Евгений Николаевич Пономарев с шефами от медико-лечебного факультета ЯГУ – сначала доцент Юрий Николаевич Городов, затем доцент Ахмет Романович Варфоломеев. В составе отделения – В. Ф. Соболевский, Э. И. Петухов, А. А. Николаева – ортопед – травматолог, к.м.н. и просто врач от Бога, спасшая жизни многих детей, практически, уже обреченных. Первая заведующая отделением, участница ВОВ –Нина Фёдоровна Некрасова, В. Х. Стручков, В. Н. Николаев, В. А. Савина, А. Л. Зуев, П. Н. Солодовников, А. А. Капитонов, Е. Н. Васильев. Врачи первой или городской терапии: Лидия Сергеевна Аганина, Татьяна Сергевна Рыбникова, Валентина Ивановна Борисова и другие.
Но самое тесное сотрудничество и почти что дружеские отношения сложились у нас со второй или республиканской терапией – частые совместные вылеты по санавиации по всей республике на детские вызовы по разным причинам: неясность диагноза, тяжесть состояния, коррекции лечения и много-много других причин. Заведовал отделением педиатр, выпускник Воронежского медицинского института Василий Евдокимович Жиренко. Выпускник Саратовского медицинского института Геннадий Александрович Рогулёв, выпускник Томского медицинского института Валерий Иннокентьевич Кузьмин, а также Таисия Максимовна Смолина, Светлана Сергеевна Мухамметова, Мария Васильевна Самаркина.
Надо сказать, что мотором педиатрической службы ДРБ были врачи как раз этого отделения. Василий Евдокимович, обладал даром педагога и практического врача одновременно, а его теоретическая база была невероятно обширна и всеобъемлюща и обладала каким-то не укладывающимся лично в моей голове способностью к постоянному обновлению, дополнению и совершенствованию. И осуществлялось это за счет поглощения немыслимого объема информации, извлекаемой из самых невероятных по тем временам источников – иностранной медицинской литературы. Но не просто так – он умел соединять теорию с практикой в такой надёжный, часто неординарный комплекс лечебных мероприятий, что только оставалось разводить руками. Изучая в большинстве своем иностранную специальную литературу, он ввёл в практику лечения не только терапевтических больных растворы глицерина различных концентраций, от чего действие этого препарата приводило иногда просто к фантастическим результатам. Обладая поливалентным воздействием на организм как в качестве раствора для парентерального (через сосудистое русло) питания, противоотёчного немедикаментозного стимулятора мочеотделения и препарата прямого воздействия на миокард - он почти мгновенно восстанавливал его энергетический баланс, тем самым превращая глицерин в препарат реанимационного ряда первоочередного применения! А стоимость – копейки.
Вторым человеком отделения был блистательнейший диагност, каких в жизни я больше не встречал – пульмонолог Геннадий Александрович Рогулёв. Арсенал его теоретических познаний был поистине энциклопедическим, причём практически по всем направлениям, не только педиатрии! И, как Василий Евдокимович, он тоже непревзойдённый практик. Мы с ним близко работали по диагностике легочных заболеваний – делали поднаркозные бронхографии с введением в дыхательные пути жидкого водорастворимого контраста. Работать с ним было величайшим удовольствием! Сейчас он на пенсии и проживает в Саратовской области.
Остальные врачи этого уникального отделения занимались кардиологией, гематологией.
В таком же тесном сотрудничестве работали мы с ЛОР отделением. Заведовала им Нина Серафимовна Водоморина, врач высочайшей профессиональной подготовки, с многолетним стажем. Сотрудничество заключалось в участии специалистов нашего профиля в оперативной деятельности отделения и осуществлении всех бронхоскопических манипуляций экстренных состояний. Причём и наркоз, и бронхоскопия проводились одним врачом – анестезиологом-реаниматологом. Львиная доля таких манипуляций проводилась по поводу инородных тел дыхательных путей, как в самом Якутске, так и по линии санавиации, когда транспортировка больного грозила фатальным исходом. Затем период стенозирующих ларинготрахеитов (или ложный круп) –протяжённостью шесть- восемь лет, когда тяжелые больные выхаживались в нашем отделении под нашим надзором и контролем. Вот в этой ситуации, когда без бронхоскопии, даже санационного характера, не обойтись, количество их даже за ночь доходило до восьми- десяти.
Лечились у нас и пациенты неврологического отделения – заведующая отделением Кушкаш Ивановна Пахомова, выпускница Томского медицинского института. Обаятельная, умная и высокопрофессионально подготовленная, она запомнилась мне ещё по работе в Амге. Отзывчивая, готовая по первому зову провести очную консультацию или взять больного на себя! Как же я благодарен Вам, дорогая Кушкаш Ивановна! Было в нашей больнице ещё одно отделение, воспоминание о котором рождает в душе чувство глубокой признательности и благоговения за то отношение к самым маленьким пациентам, вкладываемого его врачами в свою работу – отделение патологии новорожденных. Создавала его и заведовала им долгие годы Рита Семёновна Гаврильева. Врач от Бога и специалист, о которых говорят, что они родились на работе и живут ею. Ассистировали ей в те годы Роза Григорьевна Павлова и Нина Павловна Афанасьева. Роза Григорьевна через несколько лет стала заместителем главного врача по лечебной работе. Что удивительно, детей из этого отделения мы видели редко и мало – оно работало так, что большинство даже очень тяжёлых детей они выхаживали сами, прибегая к нашей помощи, когда были проблемы с сосудистым доступом. Особенно в ночное время, когда приходил момент внутривенных назначений, а не все сестры могли попадать в вены самых маленьких пациентов больницы. Тогда они вспоминали, что сегодня на дежурстве кто-то из братьев Журавлёвых, которые в этот момент нужны, как воздух. И мы часто выручали их. И там же я узнал кто, какими способами, каким отношением, какой тратой собственных сил и нервов возвращает к жизни детей, обходя реанимацию. Я преклоняюсь перед микропедиатрами- теми врачами, которые выхаживают недоношенных детей, иногда с весом 800 грамм. И дети выживают только благодаря уходу за ними вот этих самых микропедиатров. Но в зону их обслуживания попадали не только недоношенные дети, а дети с различными врождёнными пороками развития. И в большинстве случаев наши врачи выходили победителями!
А руководили нами всеми главный врач ДРБ Ольга Викторовна Ерина, а после её ухода на пенсию её сменила Александра Дмитриевна Кычкина. В конце же 1980-х годов главным врачом стал выходец из нашего отделения Сергей Николаевич Жербаков. У всех троих заместителем была Роза Григорьевна Павлова. И надо отдать должное, руководили они Детской республиканской больницей как этого и требовали наши маленькие пациенты – высокопрофессионально.
Сергей Николаевич, надо отдать ему должное, талантливый организатор, умный и не по годам мудрый. Внимательный, отзывчивый, справедливый, он умело руководил коллективом. В первые же годы после его назначения на пост заочно закончил финансово-кредитный техникум, чтобы не в слепую, а грамотно и расчётливо распоряжаться бюджетом больницы.
Опытнейший врач и организатор здравоохранения, Роза Григорьевна Павлова была тонким психологом и знатоком души каждого сотрудника больницы. Высокий профессионализм, умение управлять лечебным процессом в больнице делали её незаменимым помощником главного врача. И этот тандем блестяще справлялся со своими обязанностями.
Но грянула перестройка. Наших руководителей в один день убрали с постов, предоставив право решать, куда им теперь идти работать и кем? Аргументация – «в связи с реорганизацией структуры медицинских учреждений». И нисколько никого не смущавшая формулировка – «самостоятельное трудоустройство».
Сергей Николаевич пошёл простым анестезиологом- реаниматологом в родильный дом города Якутска, где проработал до пенсии, затем тяжело заболел и ушёл из жизни, когда ему не было еще и шестидесяти лет.
Роза Григорьевна работала врачом детского сада и в преклонном возрасте тоже покинула нас навсегда.
И я ещё раз низко, до самой земли, поклонюсь им.
Вот так начинались «лихие девяностые» для Детской республиканской больницы, а всё здравоохранение начало втягиваться в губительную зону турбулентности, когда всё, создаваемое таким поистине тяжким трудом, но сделавшим нашу медицину лучшей в мире, стало планомерно разваливаться и превращаться в торговую лавку.
По своему опыту знаю, что многие наши соотечественники, по тем или иным причинам покинувшие Родину и сменившие место жительства, приезжая по разным причинам сюда, сразу же обращались в наши поликлиники для прохождения бесплатных медосмотров и обследований, чтобы узнать из нормальных источников правду о состоянии своего организма. Ведь там, на постоянном месте жтельства, всё это стоило значительных финансовых затрат и порой с непонятными для пациента- немедика заключениями. Неужели и нас ждёт такая же участь?
Всё это было уже потом. А пока, в 1970-е и 1980-е годы жизнь нашего отделения продолжалась. И теперь, встав на ноги, я имею в виду, набравшись опыта и впитывая в себя всё то новое, что появлялось и внедрялось в лечебную практику. Как раз в эти годы среди детей раннего возраста свирепствовала стафилококковая пневмония, характеризующаяся тем, что в том месте, вернее, том бронхе левого или правого лёгкого, образовывался очаг воспаления с расплавлением ткани лёгкого и образованием так называемого бронхо-плеврального свища (или по простому – дырки), из-за которого поражённое лёгкое спадалось и функционально уже выпадало из активной фазы насыщения организма кислородом. Кроме кислородной недостаточности, скопление гнойного отделяемого в плевральной полости давало мощную интоксикацию организма. Всё это вместе взятое могло привести к фатальному исходу. Выход был один – оперативное лечение с ушиванием свища. Но на таком фоне, обусловленном общим интоксикационным ослаблением организма, операция, послеоперационный период с его осложнениями, возраст пациентов, делали результат такого вида лечения плохо предсказуемым. Да и больных этой пневмонией было столько, что оказание хирургической помощи всем нуждающимся было просто нереально. И выход был найден. Очень смелый, в какой-то степени нестандартный, в то же время остроумный и настолько простой, что даже специального обучения на базах центральных детских больниц не требовал. Нашёл его известный детский хирург-пульмонолог Филатовской больницы из Москвы профессор В. В. Гаврюшов. Заключался он в том, что брался кусочек простого мелкоячеистого поролона в виде кубика (размеры которого зависели от диаметра бронха, где локализовался свищ, и в среднем составляли 0,5х0,5х0,5 см), который стерилизовался простым кипячением, пропитывался водорастворимым контрастом, чтобы был рентгенконтрастным, видимым для контроля стояния его в дыхательных путях на снимках, при помощи бронхоскопа под наркозом манипуляционными щипцами вводился в просвет бронха, несущего свищ, немного утрамбовывался и превращался в своего рода пломбу. Как правило, свищи поражали одну долю лёгкого, но иногда, правда, крайне редко, свищи могли быть и в двух, трёх долях. Тогда тотальному отключению подвергалось целое лёгкое. Это, конечно, усложняло ведение лечения больного, но летальных исходов нам всё равно удалось избежать. Эта пломба закрывала доступ воздуха в изолированную долю из плевральной полости, что способствовало расправлению спавшейся доли за счёт упругой силы легочной ткани и поступавшего через кровь кислорода в альвеолярную систему. Через четыре-шесть дней, в зависимости от клиники и состояния больного, лёгкое полностью расправлялось, а дефект его рубцевался и заживал. Отток воздуха из плевральной полости прекращался за счёт вытеснения его расправленным лёгким, как и отток гнойного отделяемого – плевральная полость санировалась быстро. Искусственный отток воздуха и продуктов патологического распада легочной ткани из плевральной полости осуществлялся через клапанный дренаж, носивший название по автору – Бюлау. Происходило чудо! Пломба расправляла лёгкое, после чего дренаж удалялся, и больной получал возможность активизироваться. Средняя продолжительность стояния пломбы была в пределах двух недель. Затем её так же под наркозом с помощью всё тех же инструментов удаляли. И больной, проснувшись после наркоза, шёл на контрольный рентген-снимок. Как правило, всё было в порядке, и пациент удалялся по своим неотложным делам в соседние палаты, даже не сказав «спасибо»! Всю эту манипуляцию проводили два врача: пломбу ставил анестезиолог-реаниматолог, плевральный дренаж по Бюлау – хирург. Через две недели один анестезиолог удалял пломбу. И всё. Рецидивов почти не было. А лечение можно было проводить прямо по месту жительства больного – в ЦРБ. Прилёт, постановка пломбы, две недели, снова прилёт и удаление пломбы. И вот таким способом были спасены многие сотни наших пациентов. Слава профессору В. В. Гаврюшову !!! Операции делались только единичным больным, когда пломба по тем или иным причинам не помогала. Но в моей практике это был только один случай.
И снова о бронхоскопии. И вот почему. Острые патологические состояния дыхательных путей у детей, являются самыми грозными и прогностически опасными для жизни, так как перекрытие дыхательных путей, даже кратковременного характера, ведут к кислородной недостаточности организма в целом и необратимым поражениям головного мозга в частности. Основной причиной таких состояний являются инородные тела дыхательных путей. Обусловлено это возрастной поведенческой реакцией детского возраста, когда ребёнок, не сознавая опасности тянет в рот всё, что ему подвернётся под руку. Как следствие, на стадии вдоха инородное тело попадает в верхние дыхательные пути, затем в нижние. Исход может быть немедленным, когда инородное тело вклинивается в голосовую щель и перекрывает доступ кислорода в легкие. Если не будет оказана срочная помощь по восстановлению проходимости дыхательных путей, то фатальный исход неизбежен. Но при других обстоятельствах, когда нарушение дыхательной функции может быть частичным или инородное тело пройдёт через трахею в лёгкие, появляется шанс на спасение пациента. И этот шанс- врачебная манипуляция, удаление инородного тела с помощью специального прибора- бронхоскопа. Эти приборы подразделяются на детские и взрослые. Состоят они из металлической трубки, соединённой с наркозно- дыхательным аппаратом для подачи кислородо- наркотической смеси, процедура проводиться только под общим обезболиванием. При помощи встроенной оптики осматриваются дыхательные пути изнутри, обнаруживается инородное тело и после захвата его специальными щипцами, удаляется. Если же удаление щипцами не удаётся- это зависит от формы и размера инородного тела, ребёнок передаётся хирургам и дальнейшее лечение происходит оперативным путём. Процедура поднаркозной прямой бронхоскопии относится к одной из сложнейших манипуляций детского возраста. Одним из самых отягощающих и характерных факторов для проведения бронхоскопии является фактор экстренности. Иногда минутная задержка манипуляции может оказаться решающей. Вот поэтому я хочу рассказать вам об этом уникальном в своём роде виде оказания экстренной врачебной помощи. И не следует сбрасывать со счетов, какой теоретической, практической подготовкой, технически ювелирной техникой и стабильной нервной системой, должен обладать врач, проводящий экстренную бронхоскопию. А если к этому добавить размеры органов дыхания у ребёнка, которые во много раз меньше, чем у взрослого. Вот и судите сами.
Не могу не рассказать о двух случаях удаления инородных тел дыхательных путей у детей, когда жизнь их буквально висела на волоске.
Первый из них произошёл в начале 1980-х годов, в январе, в г. Мирном. Годовалый ребёнок во время его кормления супом поперхнулся, закашлялся, посинел и упал на пол. Родители, не растерявшись, стали стучать ладонями по спинке ребёнка, поворачивая его со спины на живот, как реанимируют при утоплении. Через двадцать- тридцать секунд ребёнок пришёл в себя, порозовел и закричал. Родители вызвали «скорую помощь», которая отвезла его в ЦРБ. Там врачи ЛОР-отделения совместно с хирургами обследовали ребёнка, сделали рентген-снимок грудной клетки и в трахее, в подсвязочном пространстве, обнаружили инородное тело конусообразной формы размером 0,5х0,8 см, свободно баллотирующее в просвете трахеи от голосовой щели сверху и до раздвоения трахеи на два главных бронха. При изменении положения тела ребенка инородное тело также меняло своё местоположение в трахее, вызывая приступы кашля. Сомнений не было – инородное баллотирующее тело трахеи с риском блокады голосовой щели. Транспортировка такого больного была противопоказана. Выход один – надо вызвать анестезиолога-бронхолога в Мирный и удалять инородное тело на месте. Но ситуация осложнилась до крайности – некому было лететь в Мирный – два врача были на вызовах в районах республики, а в Якутске я был в единственном числе. Надо было дождаться возвращения хотя бы одного врача и только тогда вылетать кому-то в Мирный. При лучшем раскладе это сутки-полтора. А бросать отделение и всю больницу, вернее, всю республику без врача в базовой больнице никто не имел права. Переговорили с Мирным, объяснили ситуацию. Посоветовали с помощью снотворных препаратов успокоить ребёнка и ждать нашего врача. В случае возникновения опасности асфиксии – наложить трахеостому (горлосечение с последующим вводом туда специальной трубочки, через которую больной может дышать). Решение принималось коллегиально в присутствии обоих главных врачей, то есть формальности были соблюдены, оставалось ждать. Это было около восьми часов вечера.
Я был на дежурстве в отделении, телефонная связь работала исправно, давая возможность консультировать мирнинцев в любой момент, если что-то пройдёт не так. И действительно, мирнинцы, по-видимому, потеряли контроль над поведением родителей и те, возможно, угрожая всеми карами врачам, заставили их принять решение о транспортировке больного в Якутск. Нам об этом ничего не было сказано, как и дежурной смене Якутской санавиации. Пассажирский рейс из Мирного вылетал в шесть часов тридцать минут утра, время в полете полтора часа. От авиапорта до больницы машина санавиации долетала за пятнадцать- двадцать минут. Сопровождал пациента опытный анестезиолог с анестезисткой, сумкой реаниматолога, где лежало всё необходимое для реанимации и стерильный трахеостомический набор для экстренного наложения трахеостомы. Полёт прошёл спокойно, при подлёте к Якутску через экипаж вызвали машину санавиации к борту самолёта. Сообщение о прилёте такого пассажира привело нас в большое недоумение. Но что сделано, то сделано. У меня в восемь часов десять минут утра отчёт у главного врача. Я пошёл в приёмный покой (тоже на первом этаже в пяти- семи метрах от отделения реанимации). Подходя к дверям приёмного покоя, я услышал дикий мужской крик: «Реаниматолога сюда!». Через секунду в меня врезался мужчина с ребёнком на руках. Я узнал его – это был мирнинский анестезиолог. Вторую фразу он почти прошептал: «Асфиксия! Бери, Реонолий, его на стол!» и буквально всунул ребенка мне в руки. Хорошо, что головной убор уже был снят с его головы, и я сразу увидел чернеющее лицо с выпученными глазными яблоками. Рванулся в реанимационную, тоже с криком: «Бронхоскоп быстро!». Влетел в зал. Анестезисты, дежурившие со мной и пришедшие на смену, уже держали наготове маску наркозного аппарата с включенным кислородом и ларингоскоп. Положил ребёнка на стол, оттянул назад голову, чтобы выпрямить дыхательные пути и сразу увидеть голосовую щель – если инородное тело стоит в голосовой щели, можно будет протолкнуть его в трахею, затем, ликвидировав гипоксию с помощью бронхоскопа, выйти на него. А команды автоматически срывались с губ, что надо ввести и куда, чтобы начать наркоз. Не обращая внимания на лицо ребёнка, да и смотреть-то было страшно – близился финал. Вставил ларингоскоп и сразу увидел голосовую щель, из которой виднелся белого цвета фрагмент инородного тела. Услышал голос анестезистки, отсчитывающей пульс – он с каждой секундой становился всё реже и реже. Сейчас перед остановкой сердца наступит релаксация мышц, чем я и воспользуюсь. Только не торопиться! Попросил длинный зажим, ввёл его до инородного тела, произвёл его надёжный захват. И тут наступил тот момент! Сердце ещё работало, но голосовая щель раскрылась. Я спокойно вынул инородное тело из голосовой щели и сделал два резких вдоха «рот в рот», потом начал искусственную вентиляцию лёгких маской наркозного аппарата. Пульс пошёл вверх, лицо стало розоветь, сначала губы. А ещё минуты через две самостоятельный вдох, затем выдох. Всё!
Мы сделали всё, как надо! Он жив! Я, распрямив спину, с улыбкой спросил своих помощников: «Что? Испугались?». И тут все разом заговорили, перебивая друг друга. А мальчонка, между тем, открыл глаза. Но не тут-то было. Требовался контрольный осмотр дыхательных путей: вдруг есть ещё что-нибудь или при удалении инородного тела оно могло бы поцарапать подсвязочное пространство. Быстро углубил наркоз. Релаксанты. Интубация бронхоскопом. Осмотр дыхательных путей. Всё в порядке. Можно заканчивать.
И тут сбоку от себя увидел мирнинского анестезиолога. По-моему, в себя он пришёл ещё не до конца. Я спросил: «Что случилось?». Он ответил, что когда поднимались на последнюю ступеньку крыльца, он поскользнулся и упал на колено, чем вызвал сильное, резкое сотрясение ребёнка, что стало причиной смещения инородного тела и его вклинивания в голосовую щель. Потом он рассказал о многом, в том числе и о поведении родителей. Оно мною описано немного выше. Хорошо, что хорошо кончается, а если бы этот сдвиг произошёл чуть раньше? Но, как говорится в известном сериале, это была бы уже совсем другая история.
Стояло жаркое и пыльное якутское лето, июнь начала 1980-х годов. Жара, как бы соревнуясь с показателями градусников в декабре (-50°С), поднимала те же ртутные столбики до 30-35°С и выше, но уже в плюсе. Рабочий день в больнице перевалил за свой экватор, и персонал больницы, не торопясь, готовил всё необходимое, плановое, на день будущий. Здесь-то и застал нас звонок санавиации. Дежурная сообщила, что в поселке за рекой, км в сорока от Якутска, двенадцатилетняя девочка, дочь председателя сельсовета, пришла к отцу на работу. Во рту на хлипком шнурочке держала значок, эмблему международного фестиваля молодежи и студентов мира, в виде пятилепесткового цветка. В то время эта эмблемка продавалась везде, где только можно. И большинство мальчишек и девчонок, явно симпатизирующих международному единению молодежи, с радостью носили этот символ дружбы, а иногда и не один. Всё зависело от степени интернационалистического настроя. А вот эта самая девочка не просто носила значок, а любила подержать его еще и во рту. На этот раз она пришла к отцу на работу, чтобы вместе потом пойти домой. Настроение у обоих было хорошее, много смеялись, шутили. А вытащить значок изо рта забыли. По-видимому, шнурок от длительного пребывания во влажной среде размок и лопнул, в один миг превратив безобидный значок в инородное тело дыхательных путей. Она резко поперхнулась, закашлялась и рухнула на пол. Отец не растерялся – перевернул девочку на бок, постучал несильно по спине, боку. Ребенок потихоньку осторожно начал дышать. Вернулось сознание. Отец осторожно перевернул ее на спину и, подняв на руки, положил на диван. Сразу же позвонил в сельский медпункт – остаток шнурка навел его на правильную мысль. Он сказал врачу о возможном инородном теле дыхательных путей. На счастье всех врач медпункта была опытным специалистом. Прибежав в сельсовет, она осмотрела и прослушала девочку. Запретила ей пытаться разговаривать, дышать медленно, ровно, спокойно, как можно меньше шевелиться, чтобы значок находился в одном положении, и ни в коем случае ничего не подкладывать ей под голову, не давать пить и есть. Сразу же связалась с санавиацией, они – с нами. Быстро решили отправить на место происшествия ЛОР-врача и анестезиолога с необходимой аппаратурой. Лететь выпало мне. Быстро собрав необходимый инструментарий, наркозный аппарат с портативным баллоном кислорода, я взял с собой опытную анестезистку: в таких случаях лишние, подготовленные руки никогда не помешают. Нам выделили вертолет Ми-2. Время полета заняло минут сорок – летчики выбирали площадку, чтобы сесть как можно ближе к сельсовету, и сели метрах в двухстах от него. Мы забрали свой багаж и через непродолжительное время уже осматривали девочку. Сошлись во мнении, что инородное тело, во-первых, не баллотировало, а вклинилось в области гортани, во-вторых, транспортировка противопоказана в любом случае, и удалять значок придется прямо на диване.
Анестезистка начала собирать и готовить аппаратуру. Девочка оказалась просто умницей, хорошо держащей себя в руках, с относительно спокойным взглядом. Отвечала на наши вопросы при помощи пальцев рук. Ее волнение и страх выдавали только изредка скатывающиеся из уголков глаз редкие крупные слезинки. Честное слово – на такое мужественное поведение способен не каждый взрослый!
Пока мы осматривали девочку и принимали решение, анестезистка уже все подготовила к работе, поэтому приступили сразу, сделав премедикацию (обязательный набор медикаментов, предупреждающий возможность реакции организма пациента на наркоз). Я осторожно начал вводить девочку в наркоз. Когда наступила хирургическая стадия, я предварительно решил осмотреть ротоглотку и голосовую щель с помощью ларингоскопа. Осторожно ввел его в ротоглотку и сразу почти уперся в инородное тело. Осмотрел. Оказалось, что значок был таких размеров, что пройти через голосовую щель не мог, но его лепестки (я напоминаю, их было пять) все были округлой формы, то есть стать причиной травматизации слизистой не могли. Поэтому, затягиваясь потоком воздуха в трахею, значок развернулся ребром и двумя лепестками достаточно надежно вклинился в голосовую щель, почему не мог самоудалиться при постукивании по грудной клетке и кашле. В то же время с боков образовались два канала для поступления воздуха в легкие, а само инородное тело стало как бы перегородкой. Я взял надежный длинный зажим, зацепил и закрепил его на значке, потом медленно и осторожно потянул его из голосовой щели. Наркоз тоже сделал свое дело – мышцы гортани и голосовой щели расслабились и я, практически не прилагая усилий, вынул значок из голосовой щели. Произвел её повторный осмотр, видимых повреждений и отёка подсвязочного пространства не обнаружил. На этом моя работа закончилась.
Видимо, получилось…
Когда я вышел в коридор, ко мне на шею бросились мать с отцом и громко зарыдали. Еле-еле успокоив их и вручив символ солидарности молодёжи всей планеты, передал их ЛОР-врачу, которая назначила превентивное лечение возможных осложнений.
Мы, быстро собрав свои железки, пошли к вертолёту в сопровождении почти всех жителей этого посёлка. Как и родители, они ещё не пришли в себя: вся операция, вместе с подготовкой и выводом из наркоза, заняла не больше получаса. Мы уже рассаживались по местам, когда в кабину протиснулся отец. Снова обнял меня и просил остаться у них, чтобы разделить с ними эту радость. Даже обещал на катере отвезти домой. Но у меня как всегда ничего не получилось – лётчики торопились с вылетом, а с утра меня уже ждали в отделении не только коллеги и подшефные больные, но и какой-нибудь очередной сюрприз на нашей так богатой на них работе. Ещё раз обняв отца и помахав гостеприимным жителям посёлка рукой, разрешил обрадованным лётчикам взять курс на родной порт приписки.
Мне не хочется вас, дорогие мои читатели, разочаровывать в том, что всё у меня получалось легко и просто. Единственный грех, действительно, был, да был, но никем документально не зафиксирован – у меня, за всю карьеру при проведении обезболиваний и манипуляций плановых, экстренных, по санавиации по моей вине не потерян ни один пациент, хотя случаи были такие, что после их разрешения меня самого можно было переводить в реабилитацию.
Один из них, кстати, тоже связан с бронхоскопией и тоже в городе Мирном. Произошло это в те же 1980-е годы, ближе к концу их, осенью, когда первые робкие ночные заморозки начинают, как бы предупреждая, что лето прошло, посещать центральную Якутию по ночам. Ничем экстраординарным этот вызов не отличался от других. Ребёнок – один год и два месяца. Диагноз: Инородное тело дыхательных путей. Просим помощи. Очередь лететь была моя.
Мирнинский рейс уходил в конце дня. Я позвонил в Мирный и спросил у заместителя главного врача: «Есть ли у Вас жёсткий бронхоскоп?». Тот ответил, что есть. А это означало, что не надо тащить на себе трансформатор, коробки с бронхоскопом и тубусами, световоды и ещё по мелочам то, без чего иногда трудно обойтись, работая на чужой территории. А было достаточно положить в сумку манипуляционные щипцы, три детских тубуса, свой личный детский ларингоскоп. И уж совсем для полной страховки – стерильные отсасывающие трубки. Вот с таким набором джентельмена-бронхолога я вылетел к месту назначения.
В Мирном впервые я побывал в 1963 году, когда этот посёлок получил статус города. Посёлок как посёлок… Но нет, не совсем. Самолёт, заходя на посадку, всегда делает круг над огромной котловиной алмазной трубки. Добыча велась открытым способом, и в первые годы её существования руду вывозили на обычных машинах – самосвалах – ЗИЛ-ах, потом самосвалы стали трансформироваться в более мощные по кубатуре и размерам. В последние же годы там горделиво, с чувством собственного достоинства, со дна трубки выплывали 40-тонные БЕЛАЗы. Зрелище, скажу я вам, захватывающее! И цвет горной породы – голубой – не везде увидишь.
В порту ждала «скорая помощь». Знакомая больница, да и лиц знакомых тоже немало. Хотя коллектив больницы набирался, в основном, на западе страны. Все специалисты хорошие профессионалы, но без нас в этом случае обойтись не могли. По моему мнению, в таких местах, как Удачный, Айхал и т.д. персонал должен быть универсальным, уметь делать всё, да и принцип взаимозаменяемости как раз здесь должен главенствовать. Ведь погодные условия Заполярья не всегда позволяют доставить в нужную больницу нужного специалиста из Мирного. А вот в Удачный на детей только я летал дважды. Персонал – с материка, высококвалифицированный с соответствующей оплатой труда. Условия – некоторые лечебные учреждения столицы республики по сравнению с ними выглядели как подсобные хозяйственные постройки. Ну, да ладно, алмазы они и в Африке творят чудеса.
Прошли в хирургическое отделение, я переоделся, просмотрел историю болезни. Прошли в палату. Сразу же обратил внимание на поведение ребёнка – плач, да видно не связан с капризами, а, скорее всего, следствие болевого синдрома. При осмотре – локальная болезненность в области верхушки левого лёгкого, даже при лёгкой пальпации. Интересно! На рентген-снимке в проекции верхушки левого лёгкого просматривается продолговатая тень размерами 0,5х3 см, совпадающая с проекцией верхнедолевого бронха. Общее состояние ребёнка ближе к удовлетворительному. Решено идти на бронхоскопию.
До осмотра ребёнка из разговора с родителями, с отцом в частности, было понятно, что за инородное тело стоит в лёгком. Отец перед этим ходил на охоту и настрелял уток. За день до случившегося жена ощипала чирка и приготовила утиный суп. Вечером отец вернулся с работы и сел ужинать. Как все охотники, стал смаковать каждую косточку, неторопливо управляясь с вкусным трофеем, а обработанные до блеска косточки складывал в блюдечко. В это время сын, только-только начавший ходить, неторопливо подошёл к столу и внимательно наблюдал за родителем. Вдруг ловко сунув руку в блюдечко с костями, захватил, сколько уместилось в ручонке, и сразу же сунул в рот. Отец успел перехватить руку, когда сын уже половину горсти отправил в рот. Попытки помешать ему проглотить эти косточки привели только к тому, что ребёнок поперхнулся, сильно закашлялся и стал трудно дышать. Хлопки по спине и другие приёмы из арсенала родителей привели к тому, что ребёнок более-менее ровно задышал, но стал громко плакать. Вызванная «скорая помощь» доставила малыша с родителями в больницу, где был выставлен предварительный диагноз и по санавиации вызван из Якутска детский бронхолог-реаниматолог. Быстро выпив стакан чая (не люблю работать с полным желудком), я обратился к заведующему отделением, что пора начинать, и мне нужен бронхоскоп, чтобы подготовить его к работе. Тот сразу же вышел в операционную, а я, достав свои принадлежности, последовал за ним.
В операционной анестезистка готовила аппаратуру и другие принадлежности для проведения поднаркозной манипуляции. Время нас уже поджимало, шёл девятый час вечера, а мы ещё и не собрались. В этот момент вошёл заведующий, широко развёл руки и сказал: «Бронхоскопа нет!». Меня вначале это заявление не очень-то и удивило, потому что в прошлый мой приезд на инородное тело этого аппарата так же не было. Искать стала вся дежурная смена, но нашёл его я в каком-то закутке, куда его сунула санитарка во время очередной генеральной уборки. Причина была проста: прибор был уложен не в положенную ему штатную упаковку в виде деревянного плоского чемоданчика, а в простую картонную коробку, и перевязан бинтом, чтобы из коробки ничего не высыпалось. После работы я настоял на том, чтобы бронхоскоп всегда лежал в операционной в стеклянном шкафу для инструментария, по крайней мере, выкинуть его уже просто так не удастся. Но было это года за два до сегодняшнего случая. Вариантов его утери была масса, вплоть до списания за ненадобностью. Тем не менее, вновь всё было поставлено вверх дном, но аппарата так и не нашли… Я не на шутку забеспокоился: «А почему же Вы по телефону сказали, что он есть?». «Да он был, я сам собственными глазами видел!». Я ответил, что мне нужен обещанный бронхоскоп, иначе последствия для ребёнка могут быть самыми непредсказуемыми. Про нас я даже не упомянул. Все снова кинулись на поиски аппарата, и я в том числе, потому что безысходность ситуации была очевидна. Через какое то время собрались в ординаторской. Я спросил про взрослый аппарат, но, конечно, он был непригоден, так как работал только на спонтанном дыхании – и даже для взрослых эта процедура делалась под местной анестезией.
Пошёл посмотреть на ребёнка. В динамике ничего не изменилось, разве что после введения обезболивающих он успокоился, и никаких признаков дыхательной недостаточности не было. Связался с Якутском, где меня отчитали как мальчишку: «Нашёл, кому верить!» – «Но я сам работал на их аппарате!» – «Ну и продолжай работать!». Когда все успокоились, я спросил, что мне делать. Ответ был один: ребёнка срочно транспортировать в Якутск. На том и порешили. Я довёл решение якутян до мирнинских коллег. Всё заверили документально. В лист назначений добавил плановое обезболивание и седативную терапию.
Ближайший рейс на Якутск в шесть часов тридцать минут утра.
Переговорил с родителями, сказал, что при удалении инородного тела сложной конфигурации может возникнуть ситуация, когда срочно может потребоваться помощь детских хирургов (и как я, оказалось, был близок к истине! На чужой территории могло случиться всё! В этом я убедился позднее), поэтому Якутск рекомендует вывезти ребёнка с родителями в Детскую республиканскую больницу ближайшим рейсом. Они со мной согласились, и таким вот образом ситуация была взята под контроль. Сам остался ночевать в соседней палате. Ночь почти не спал, хотя ребёнок меня не беспокоил, у меня в двух местах – там, где должен быть мозг, и там, где должно быть сердце, бился как живой только один вопрос: «Зачем я им поверил?!». Да, мои якутские коллеги были правы – верить можно только себе. И ездить всегда тоже только со своим. Не даром мудрая медицинская пословица гласит: «Помни, что наркоз даёшь ты, а не дядя! Когда дело дойдёт до прокурора, дядя пойдёт только свидетелем!».
Утром доставив больного в Якутск, я упросил заведующего, чтобы он разрешил мне самому закончить этот случай. Он был не против, только посоветовал мне перед работой покушать. И только тут я вспомнил, что в Мирном так ничего и не ел. Здесь я тоже решил, что уж стакан-то чая мне как раз не помешает, и не стал нарушать традиции. Всё!
Иду в бронхоскопическую. Ребёнок уже на столе. Начинаю наркоз, предварительно назначив хорошую премедикацию. Релаксанты. Интубация. Осматриваю правое лёгкое. Чисто. Подхожу к устью верхнедолевого бронха левого лёгкого. Из его устья нахально торчит плоская головка птичьего ребра (хорошо, что чирок не крупнее кулика!), отмытого секретом лёгких добела. Захватываю щипцами и осторожно, вместе с тубусом, чтобы не повредить ткани лёгкого, вывожу наружу. Несколько вдохов маской и иду бронхоскопом на контроль. Снова правое лёгкое. Чисто. Устье верхнедолевого бронха левого лёгкого. На меня по-прежнему нагло смотрит плоская головка ребра. Я невольно вслух вспомнил про того, рогатого, который время от времени строит нам козни. Вокруг меня уже несколько коллег, заглядывают в бронхоскоп, удивляются. Я захватил головку и тоже вывел её вместе с тубусом. Теперь их стало два. Вновь интубируюсь, и очки сами сползли с моего носа – из устья верхнедолевого бронха левого лёгкого по-прежнему нагло торчит белая головка. Молча поправил очки и хмуро подумал: «А может это не белая головка, а просто белочка?!» – чёрный юмор в трудную минуту всегда выручал меня. Провожу удаление третьей головки и тут же интубируюсь – а вдруг теперь появится лапка чирка или крыло? На этот раз устье верхнедолевого бронха встретило меня ехидной чернотой – головок больше не было!
Тщательно отмыв оба лёгких фурациллином, раздышал ребёнка и, передав его реаниматологам, стал внимательно разглядывать эти три головки. Плоские. Наложив друг на друга, получил одну пластину плотно прилегавших друг к другу рёбер и полное совпадение тени по длине и ширине на рентгеновском снимке. По-видимому, попав в рот, затем в ротоглотку, они оказались рядом и образовали как бы единое целое, расположившись в стопку. Затем, вклинившись в бронх, остановились, дальше из-за их размера пути не было, но давление на стенки бронха плоскими частями сформировало болевой синдром. В момент же их удаления пришло в действие правило десантников: «Первый пошёл!». Как только удалялся первый, его место занимал второй, потом третий!
Видимо, пронесло…
Кое-как записав протокол бронхоскопии, сходил за нотациями к заместителю главного врача. Рассказал всё, как было. Роза Григорьевна покатилась со смеха: «А что бы ты делал, если бы там оказалось четвёртое ребро?». Когда до меня дошёл смысл сказанного ею, я помрачнел и задумался – действительно, а что бы я делал?
Далее я хочу рассказать, как и чем закончилась карьера бронхолога с моей точки зрения и точки зрения главного экономиста Национального Центра Медицины города Якутска, где я в то время работал.
Уже в начале 2000-х годов однажды ко мне подходит мой учитель и друг Анатолий Николаевич Иванов, работающий в Педиатрическом центре бронхологом, и просит меня поработать за него в экстренном режиме полтора месяца, так как он срочно по семейным обстоятельствам уходит в отпуск. И было это опять зимой. Друга надо было выручать, и мы, оформив все документы, распрощались.
В природе, как и везде, существуют свои законы. Так вот точно так же получилось и с моим замещением «по экстренности» – сработал закон подлости. Все экстренности, а всего за полтора месяца их случилось девять, в ночное время. То есть тебя вызывают ещё в начале ночи, работаешь где-то час, от силы полтора, а возвращают домой в четыре-пять утра. Причин много, всех не перечислить. Все девять случаев инородные тела дыхательных путей, а это значит, что если у меня не получится удаление с помощью бронхоскопа, то пациента могут передать хирургам для более надёжного способа удаления этого тела – оперативным путём. Тогда, если всё будет благополучно, ребёнок попадёт домой через две- три недели, а если благополучно получится у меня, то через несколько часов после удаления. Чувствуете, какая разница в плане экономических затрат?
Для меня существовало два вида оплаты проделанной работы: я мог удалить, вернее, провести бронхоскопию бесплатно либо просто из интереса или по просьбе коллеги, либо платно, как было в описываемом случае с официально оформленными документами, но без указания тарифов. Меня устраивала любая минимально установленная сумма, если она хотя бы условно соответствовала затратам, понесённым в ходе выполнения работы.
Прошел срок замещения, потом ещё полсрока – оплаты нет. Затем получаю квиток по очередной месячной зарплате, внимательно изучаю и натыкаюсь на непонятную сумму в шестьдесят три рубля. Долго думал – за что: полы не мыл, снег не убирал? Пошёл в бухгалтерию и поинтересовался, что за цифры? Мне ответили, что это за замещение бронхолога. Удивлению моему не было предела. Даже если перевести этот рублёвый курс в конвертируемую валюту, то и на бутылку палёной водки не хватило бы! И это за девять ночей?! Да каких! Похоже, рожа моего лица изменилась так, что все бухгалтеры отодвинулись подальше, а передо мной оказалась только одна фигура – главный экономист НЦМ. Это была старший экономист, молодая но уже заслужившая славу специалиста, умевшего вовремя и не вовремя срезать с нас полагающиеся нам коэффициенты за вредности, сложности, переработку и т.д. и т. п., мотивируя это тем, что в стране идёт реорганизация медицины, в том числе это касалось и заработной платы, отпускных и всего остального, что, по её мнению, незаконно раздувает наши карманы. И что не очень-то удивляло, начальство её поддерживало. На её лице играла лёгкая улыбка: «Да это же оплата вашего замещения!». Я уточнил: «За девять бессонных ночей и девять терминальных больных?» – «А что вы хотите? У Вас категории нет. Неужели Вы, проработав столько лет, не смогли получить высшую категорию по бронхологии? Тогда сумма была бы значительно выше. Стажа работы по бронхологии у Вас тоже нет». Немного полюбовавшись её улыбкой, что меня почему-то успокоило, и не повышая голоса, спросил: «А вы понимаете, что мне говорите?» – «Да, понимаю, Реонолий Анатольевич, а вот вы, мне кажется, не совсем».
Почему-то в голову пришла знаменитая цитата К. Маркса: «Неоплаченный труд ведёт к рабству». Продолжая улыбаться, экономистка гордо повернулась и вышла из бухгалтерии. Моя же не менее гордая натура решила, что дальнейшее обсуждение этого вопроса с будущим кандидатом экономических наук может просто подорвать мой имидж. Сменив рожу на лицо, обратился к нашим «семерым ложкам»: «Не добавите малость мелочи на бутылку? А то совсем под плинтус загнали!». Не получив ответа, молча пошёл к себе, переваривать принципы реорганизации здравоохранения в отдельно взятом кармане. А в голове вертелась одна мысль – семь рублей за одно удалённое инородное тело дыхательных путей! Сколько же их надо будет удалить, чтобы хватило на билет в автобусе 19-го маршрута, другие ходили реже или до моего дома не добирались.
Мой младший брат
Город Якутск (1953-2020 годы)
Начиная эту главу о моём младшем брате, я хотел бы немного углубиться в историю.
Наши предки по отцу и по матери – Яныгины и Журавлёвы – прибыли в Якутию, на ямщицкую станцию в деревне Берёзово Олёкминского улуса почти 250 лет назад как осуждённые на вечное поселение участники Пугачёвского восстания.
Наши мама, Яныгина Тамара Леонидовна, и папа, Журавлёв Анатолий Иванович, познакомились перед войной в городе Якутске. Планируемая свадьба была прервана на пять лет Великой Отечественной войной, на которой папа пробыл с 1942 по 1946 г.г. До войны он окончил педагогическое училище и работал директором Жатайской школы, что в восемнадцати километрах от Якутска. Мама училась в педагогическом институте и жила в городе Якутске, что создавало дополнительные, с одной стороны, трудности – папа на свидания из Жатая бегал пешком, напрямую, переплывая протоки реки Лены, с другой стороны – это физически закалило его. Зато когда после призыва в армию он был направлен в Сретенское пехотное училище, то уже имел за плечами двухлетний опыт марш-бросков по пересечённой местности. Войну закончил гвардии капитаном, командиром роты в Берлине, имея два тяжёлых ранения и контузию.
Всю войну связь между ними не прерывалась – писали письма, поэтому встреча в Якутске весной 1946 года закончилась свадьбой, и моя мама стала Журавлёвой. Как следствие большой любви на свет появились три сына: в 1947 году Реонолий, в 1949 – Вадим и в 1953 – Иван.
Надо сказать, что по наследству нам от родителей и их предков досталось самое главное – трудолюбие, честность и любовь к прикладному искусству. Кстати, мамин отец, Леонид Яныгин, был знаменитым музыкальным мастером, ещё до революции снабжавшим Городское собрание, располагавшееся в те времена в здании, где сейчас находится Национальная библиотека Республики Саха (Якутия), бывшая Библиотека им. А.С. Пушкина в городе Якутске, на торжества музыкальными инструментами – баянами и аккордеонами. Иногда и сам принимал в них участие, прекрасно музицируя на многих инструментах. В деда удался Вадим, который на слух играл на баяне, аккордеоне и гитаре. А наш папа, хоть и Журавлёв, тоже на слух играл даже на скрипке и пианино, и это не считая барабана, гитары, контрабаса, баяна и аккордеона. Вдвоём с Вадимом они давали такие концерты! Больше всех с наследственностью повезло Вадиму – художник, столяр-краснодеревщик, музыкант, иногда под настроение он писал стихи. Самый безрукий был я: вязал на спицах, вышивал, немного рисовал, столярничал. Иван вязал, шил, вышивал (своих детей обвязывал и обшивал сам), рисовал, столярничал, имел склонность к технике, но у нас обоих было плохо с музыкой – Иван хоть пел, а я… Барабан, и тот в моих руках казался посторонним предметом. Зато у нас с Иваном почти не было соперников, когда дело касалось внутривенных манипуляций.
Венцом же наследственности оказалась мама. Шила, вышивала на руках и на швейной машинке, вязала, рисовала почти как профессионал. Более сорока лет руководила кружком прикладного искусства в якутском Дворце пионеров. Даже шила театральные костюмы для дворцовских утренников и спектаклей. Вот такая у нас была семья.
За что я благодарен своим родителям, так это за то, что в нас они, естественно, когда мы взрослели, видели людей, личности и наши проблемы, и помогали их решать не авторитарным способом, а постепенно, исподволь подводя к правильному, с их точки зрения, исходу, а потом, когда ответ звучал из наших уст, соглашались, хвалили нас за трезвый, аналитически верный, взрослый подход. И как-то получалось, что пройдя какой-то возрастной барьер, в нас переставали видеть детей, разговоры шли как бы на равных с их стороны. Так, например, когда я сказал родителям, что ухожу из школы и иду работать в тайгу, естественно, сперва это их как бы озадачило. Но потом, после детальных обсуждений ключевых проблем получилось, что это было своего рода экзаменом на зрелость и выяснение дальнейших моих перспективных планов. Умение мыслить объёмно, логически, с учётом реальных обстоятельств и твёрдостью и настойчивостью в выполнении поставленной задачи. Потом прозвучал с их стороны только один, но очень важный вопрос: «А ты точно всё это выполнишь?», и этот вопрос до сих пор не выходит у меня из головы, хотя я с ним справился, вернее с задачами, заключающиеся в нём, по всем пунктам. В этом вопросе было всё: и мудрость моих дорогих родителей, и их вера в меня, а самое главное, решимость с которой они меня поддержали и дали заряд сил на веру в себя.
Но шок был, когда я впервые уезжал в тайгу в длительную командировку на шесть с половиной месяцев. На работе у меня попросили, как у несовершеннолетнего, разрешение от родителей. Когда они мне его дали, на работе тоже был маленький шок. Потом отец лично собирал мне всё необходимое в тайгу. Сам с детских лет охотник и знаток тайги, он проверял ружьё и патроны, дал на сезон свой охотничий нож. И советы, советы, советы.
И вот так мои родители превращались в самых надёжных, самых верных, дорогих и любимых друзей, без которых ни я, ни мои братья не стали бы тем, что они без излишней опёки сделали из нас. Как я благодарен им за это!
Первым ушёл из жизни папа, на восемьдесят третьем году жизни – сказались боевые раны. Да и жизнь он прожил, какая не каждому уготована.
Потом ушёл Вадим в возрасте пятидесяти шести лет – производственная травма с осложнениями. Всю жизнь проработал на стройках. При всех своих талантах любил работу отделочника – мог весь рабочий день провести, штукатуря стены, только отходя попить воды и перекурить. А вообще штукатурные работы любой сложности только раззадоривали его.
Мамы не стало на восемьдесят девятом году жизни.
И вот, в прошлом году ушёл самый младший, Иван, на шестьдесят восьмом году. Считаю, что нелепо – обращался с жалобами на сердце, ему поставили covid-19 под вопросом, а на вскрытии – обширный инфаркт миокарда. Covid-19 не нашли.
Итак, мой младший брат пошёл по моим стопам. Тоже после девятого класса начал трудовую деятельность каменщиком, потом осветителем на телестудии. И только после этого с головой ушёл в медицину. Учась в медицинском училище города Якутска, сразу начал подрабатывать санитаром в хирургическом отделении Детской республиканской больницы. Затем медицинским братом-анестезистом и после окончания Якутского медучилища – первым старшим медбратом вновь открывшегося при ДРБ отделения анестезиологии и реаниматологии.
Впервые за операционным столом я увидел его в 1975 году в Амге. В 1976 году ему предстояло получить диплом фельдшера. А в конце 1974 года он приехал ко мне в Амгу на три месяца для прохождения преддипломной практики. С собой прихватил друга-однокурсника. Жили у меня. Так что трудности первого года моей работы были сглажены присутствием младшего родного брата.
После его приезда сделали ремонт моего жилища: оклеили стены обоями, соорудили целый мебельный комплекс «модных» в то время корпусных «деталей» из ящиков из-под тушёнки, оклеенных тоже обоями, плакатами и всеми подручными средствами. Из таких же модулей, приколоченных днищами к стене на разных уровнях, смонтировали посудные и книжные шкафы. Из более крупных модулей получился вместительный бельевой шкаф. В общем, комбинировали, составляли, скрепляли, клеили, приколачивали, и в итоге однокомнатная квартира издания позапрошлого века из лиственничных бревен диаметром семьдесят- восемьдесят см, превратилась в модное, суперсовременное жилище молодых специалистов второй половины двадцатого века – и всё это со смехом, шутками, составлением эскизов, спорами и окончательными вердиктами на жизнь.
И вот ты, полностью упакованный и довольный жизнью, ждёшь Нового, 1975 года.
Администрация приготовила две машины для поездки в Якутск за новогодними подарками по линии профсоюза. Напарник Ивана, Эдик, который был ещё моложе его, упросил главного врача отпустить его в город вместе с командированными. Одну ночь они должны были переночевать в Якутске, и он сильно хотел повидать перед праздниками мать. Главный врач разрешил.
Машины в ночь ушли в город. Путь в двести км преодолели к утру. Немного передохнув, поехали по магазинам закупать подарки. Обычно закупка завершалась часов в пять вечера. Снова отдых, уже со сном. В Амгу выезжали утром, чтобы к вечеру быть дома. Мороз стоял за -50°С. Лёгкий туман, абсолютное безветрие и отсутствие машин на трассе. Обычно держали скорость в пределах шестьдесят- восемьдесят км/час. Остановки были на еду и просто размяться от долгого сиденья в вынужденном положении.
Обычно первой шла машина с относительно молодым, но уже опытным водителем Артёмом Кимом. За ним следовал водитель с большим опытом езды по таёжным трассам Валерий Чириков. Самые ответственные рейсы по району обычно доверяли ему. Никаких преград для него не существовало – так мастерски водил он свой «УАЗ».
После двух часов дня уже заметно смеркалось, темнота быстро охватывала прилежащие к дороге таёжные массивы. Стволы огромных лиственниц на скорости смотрелись, как сплошной забор, собранный из причудливо одетых в зимний наряд заснеженного лапника мелколесья и перемежающихся между собой кустов. Верхушек же лиственниц видно не было – освещались только участки дороги и леса, попавшие в конусообразные пучки света автомобильных фар. Красотища неимоверная!
Дистанцию машины держали на расстояние света фар – так надёжнее, ведь заглохнуть и остаться один на один с неимоверной красотищей было смертельно опасно. Добраться с дороги до ближайших деревьев тоже задача не из лёгких – утрамбованная ветром двух- двух с половиной-метровой толщины снежная полоса в полной темноте превращалась в неприступную стену со снежными ловушками в виде разного рода ям и валёжника: чуть оступился, потерял равновесие – и тут же следовало беспощадное наказание в виде растяжения связок, возможно, переломов конечностей и даже грозило потерей обуви. Да! Зимняя тайга шутить не любит.
Всё произошло внезапно. Артём, слегка сбросив скорость, входил в левый, относительно пологий поворот. И внезапно свет фар его машины выхватил покрытую снежной коркой кем-то брошенный полуприцеп от КАМАЗа, причём передняя его часть была воткнута в дорожное полотно, а задний борт из-за этого высоко задрался вверх. Никаких обозначений, как положено в таких случаях, выставлено не было. До него оставалось всего метров десять- пятнадцать. Артём попытался уйти вправо, так как тормозить уже не было смысла, и даже теоретически, избежать столкновения не удавалось.
Машина Артёма врезалась в нижний обрез заднего борта полуприцепа. Возможно, смягчило ситуацию ещё то, что полуприцеп был задран высоко и его обрез борта ударил чуть ниже крыши УАЗа, и это спасло жизни, практически всех, кто находился в машине, а это пять человек. Сам Артём пострадал больше всех: уйдя вправо, под удар подставился только он, спасая тем самым остальных. Удар рулевой колонкой в грудь, вызвал её трещину и контузию органов грудной клетки. Эдик, находясь в салоне, ударился животом о спинку впереди расположенного сиденья. Остальные отделались синяками и мелкими ушибами.
Подъехавший сразу за ними Чириков сразу же оценил обстановку. Открыв заднюю дверку, приказал пассажирам выгружать подарки, а сам занялся Артёмом на пару с оказавшимся рядом хирургом. Тот был в сознании, сильно болела ушибленная грудь. Его положили на носилки, сделали обезболивающее и погрузили во вторую машину. Остальные, чтобы не потерялись подарки, выложенные на дорогу, сложили их в машину Артёма. Валера, не теряя ни секунды, выставил аварийные треугольники из обеих машин и на предельной скорости повёл свой УАЗ в Амгу, куда прибыли через час и сразу в приёмный покой – Артёму требовалась экстренная медицинская помощь. А остальных пострадавших разместили по палатам – надо было установить, кто и насколько серьёзно пострадал при ДТП.
А время близилось уже к девяти вечера. И здесь снова проявился твёрдый характер Валеры Чирикова: быстро разгрузив свою машину, он взял двух рабочих и поехал обратно к повреждённой машине забрать подарки и установить варианты её транспортировки в Амгу. И всё это во всё те же -50°С!
В три часа ночи они вернулись. За это время было установлено, что серьёзных травм, кроме водителя, никто не получил, всем была назначена противошоковая терапия, и все были оставлены под наблюдение дежурных врачей.
Хирурги во главе с И. А. Полятинским уже провели диагностику повреждений Артёма, перевязали, наложили гипсовый корсет на грудь и тоже направили его под активное наблюдение дежурной смены.
Вот так мы начали встречу Нового 1975 года – не праздничным застольем, а дорожно-транспортным происшествием.
Потом, 31 декабря, четверых выписали домой, а Артём остался в палате, ему до выписки надо было подождать недели три-четыре.
Два Ивана.
Амга. Центральная районная больница.
Хирургическое отделение. 01.01.1975 года
Первого января, уже после обеда Эдик пожаловался на тошноту, несильные боли в нижней части живота. Я осмотрел его. Артериальное давление было в норме. Настораживала бледность лица и глаза, выражающие какое-то скрытое страдание. При пальпации живота локальной болезненности не было, если только придираться, то справа, чуть ниже пупка. Учитывая полученную травму, я, чтобы исключить что-то ещё, возможно, сразу не проявившееся, вызвал «скорую» и направил его в хирургию.
Оставшись с Иваном дома, решили через час-другой сходить в отделение самим. Сказались новогодняя ночь, дневное посещение своего отделения – и мы не заметили, как задремали, сидя за столом. Нас разбудил грохот в уличную дверь и громкий крик: «Братьев Журавлёвых срочно в хирургию вызывает Полятинский!».
Так меня вызывали экстренно в больницу – телефона мне не ставили. Напротив моего крыльца, метрах в ста пятидесяти, было детское отделение туберкулёзного диспансера амгинского района, поэтому в случае необходимости звонили туда, ко мне прибегала санитарка и кричала сквозь дверь, что я куда-то понадобился.
Мы с Иваном кинулись в хирургию. Там в коридоре нас встретил Иван Афанасьевич, сказал, что дежурный хирург поставил Эдику острый аппендицит и взял на стол, но только вскрыл брюшную полость, как оттуда хлынула кровь! Всё встало на свои места – подкапсульный травматический разрыв селезёнки. Как правило, он проявляет себя не сразу. Как и в нашем случае. Полятинский тем же строгим голосом продолжил: «Иван, готовь эфирно-масочный наркоз, и побыстрее! А ты, Реонолий, бери «скорую» и по посёлку, по донорам искать кровь второй группы резус отрицательный, и тоже – одна нога здесь, другая там!».
Надо сказать, что оба Ивана были знакомы по Детской республиканской больнице, где мой Иван уже работал анестезистом, второй Иван, который Афанасьевич, был заведующим детской хирургией, и прекрасно знал, на что способен мой брат. Они сразу же ушли в операционную, где дежурный хирург продолжал с переменным успехом пытаться остановить кровотечение. Я же побежал на «скорую», ошалело думая, что вторая отрицательная – достаточно редкая группа крови. Как же я её найду – в списке доноров таких не было. Действовать надо наугад: заехать в ближайший дом и спросить хозяев, какая группа у них, и не знают ли они кого с такой группой?
Промотавшись около часа по Амге, я выяснил, что один человек такую группу имеет. Это была молодая заведующая аптекой, но она куда-то ушла в гости, и следы её потерялись. Сам же решил действовать, если понадобится кровь, по старой схеме – я универсальный донор с первой группой. Сдам четыреста пятьдесят мл, а там, даст Бог, может, заведующая появится. И я всем аптечным работникам наказал её разыскать и отправить в хирургию.
Переоделся, зашёл в операционную. Один Иван, спокойно наложив маску Эсмарха на лицо Эдика, капал эфир. Ему помогала штатная анестезистка Роза. Второй Иван, так же спокойно работал в проекции селезёнки со вторым хирургом, весело о чём-то болтая. Услышав, что я здесь, Иван Афанасьевич повернул голову: «Ну, что? Надо как можно быстрее!». Второй Иван молча кивнул головой, подтверждая сказанное Полятинским. Я сказал, что донора нет, но кровь могу дать я. Он немного подумал и согласился.
Я тут же вышел в предоперационную, вызвал с поста дежурную сестру, направил её к Ивану, вместо Розы. А Роза стала делать у меня забор крови. Закончив, она туго перетянула мне руку и сразу пошла в операционную.
Я дважды провёл пробы на совместимость, хоть здесь повезло – совместима! Пошёл делать пробу на совместимость непосредственно Эдику. Она тоже пошла! И только поставив капать кровь, я взглянул на его лицо – оно было белее бумаги! Спросил у Ивана давление, он покачал головой и сказал, что минимальное. Я был поражён выдержкой и самообладанием обоих Иванов. Вот это да! Открыл зажим на системе полностью и на глазах у нас губы Эдика стали розоветь. Давление поднялось до нижней границы нормы уже через пятнадцать минут.
Шёл десятый час вечера. Но я, честно говоря, потерял ориентацию по времени. Обед. Жалобы Эдика. Скорая помощь. Краткий сон. Грохот в дверь. Мотанье по Амге. Спокойное и серьёзное лицо брата. Смех Ивана Афанасьевича. Только тогда почувствовал усталость и присел рядом с братом. Тут тихо открылась дверь операционной и заведующая аптекой спросила: «Вы меня искали?».
У меня открылось второе дыхание. Одним прыжком я оказался возле дорогой донорши. Сам взял кровь, провёл пробы на совместимость, но продолжил капать уже в палате. Операция закончилась. Иван Афанасьевич, коротко сказал: «Всем спасибо!» и вышел из операционной.
Так я впервые полноценно участвовал в операции. И тут меня впервые стало распирать от удивления и гордости за моего младшего брата и его суперпрофессиональное поведение. Удаление селезёнки под капельным эфирным наркозом в исполнении моего брата! Вот это да!
В дальнейшем всё для Эдика обошлось благополучно. После стабилизации состояния его отправили на долечивание в Якутск, домой.
Он тоже закончил училище, продолжил учёбу в медицинском институте. В итоге стал анестезиологом-реаниматологом.
Иван, закончив практику, защитил диплом и два года отработал старшим медбратом-анестезистом отделения анестезиологии и реанимации в Детской республиканской больнице. О его профессиональной карьере я уже рассказывал. Но тот случай показал мне брата совсем с другой стороны: за операционным столом тогда стояли два Ивана, ни в чём не уступавшие друг другу, хотя Иван-младший был только медбратом, но в нём уже тогда просматривался настоящий профессионал, врач, незаурядный специалист во всех отношениях.
В моей дальнейшей жизни Иван сыграл очень важную, можно сказать, ключевую роль.
Дело в том, что воспитание моё – я имею в виду детство, юность и далее – протекало, в основном, на базе той литературы, которой прочитал огромное количество, особенно перед поступлением в институт. И, несмотря на то, что профессии, которые я получал – спортсмен, геодезист и детский врач – в душе-то я оказался под влиянием того романтического, не существующего реально в жизни, своём, в какой то мере изолированном мировоззрении. Невзирая на реалии окружающего мира, допустим, женскую половину человечества воспринимал глазами и душой героев романов Скотта, Дюма, Бальзака и классиков русской литературы. И жизнь моя пошла под откос, но под тот откос, если бы была возможность прожить ещё одну жизнь, я прожил бы её точно так же. Я твёрдо верил в любовь и найти свою половину по жизни мечтал на основе этих принципов. И больше с ней не расставаться никогда. Но годы шли, а её всё не было и не было.
Вот мне уже двадцать восемь. Родители при каждом удобном случае намекали: «А вот хорошо бы нам внука или внучку!»… Но против природы не пойдёшь, такова, видно, у нас была наследственность: родители, история их жизни – сплошной любовный роман, однолюбы, пронёсшие свои чувства через войну! Средний брат также и романтик, и однолюб – у него была одна жена, на тринадцать лет старше его! До конца его жизни.
Не знаю, как это объяснить, но ведь это было на самом деле! Февраль 1977 года. Я спустился из операционной вниз, к себе в отделение после окончания плановых операций, но только глотнуть немного чая, потому что там, наверху готовился экстренный наркоз.
Пробегая мимо Ивана, я увидел, что он сидел за своим столом и беседовал с девушкой. Стройная фигура в пальто, подчёркивающем её идеальный силуэт, светлая песцовая шапка, негромкий, приятный, спокойный, но как-то проникающий прямо в душу голос. Лица её я не видел, но где-то в области обоих полушарий и проекции сердца что-то мгновенно сработало, ещё едва ощутимо, но сработало, и я на миг словно бы столкнулся с невидимой, как для меня, так и для всех, стеной. Но это длилось всего только миг.
Дальше я прошёл в ординаторскую и только успел сделать один глоток, как зазвонил телефон и из операционной попросили анестезиолога наверх. Забыв про всё, побежал обратно. Она по-прежнему что-то говорила Ивану. Снова то же ощущение, чисто на сенсорном уровне, но уже без стены. «Похоже, фторотана наглотался, что ли?» – подумал я, подводя под эти ощущения более подходящую и реальную основу.
Когда закончилась операция, неторопливо спустился вниз. Иван по-прежнему сидел за столом и что-то писал. Никого не было. И тут брат поднял голову и, слегка усмехнувшись, вдруг говорит: «А я сегодня разговаривал с твоей будущей женой». Я остановился и молча посмотрел на него – раньше он так никогда не шутил. А Иванушка продолжил. Спросил, видел ли я девушку, с которой он вёл разговор? Я ответил, что со спины мельком видел. Тогда он рассказал, что девушка, студентка медицинского факультета, пришла устраиваться к нам на работу анестезисткой. До поступления два года работала на «скорой помощи». Во время разговора с ней он почему-то непроизвольно стал присматриваться к ней – что-то его, также как и меня, заинтриговало в ней. Намеренно затягивая разговор, он пытался понять, в чём же дело? И ведь недаром я не только любил, но и уважал своего младшенького – похоже, в реальной жизни он был намного умнее, мудрее и опытнее. Хотя литературная база его была, конечно, не такой основательной, как у меня, но он-то на ней учился жить, анализировать, приспосабливать к реалиям жизни, то есть получать знания и применять их на практике. Впрочем, для этого люди и пишут прозу и сочиняют стихи, чтобы помочь соотечественникам не только витать в облаках, но и пытаться помочь применить их во время прохождения непредсказуемой по сложности трассы жизненного слалома: у кого гиганта, у кого по принципу скоростного спуска, а у кого и просто с провала на старте.
И вот, ведя беседу с девушкой, Иван Анатольевич вдруг поймал себя на мысли, что у него всё время подсознательно витала одна мысль, что как будто он разговаривает со мной – так чётко в диалоге просматривались многие принципы изложения своих мыслей, их ход, логические связи, иногда даже интонации. И тут он понял – разговор идёт с человеком как бы двойником его старшего брата, и если их познакомить… Всё может быть! И он как в воду глядел. Да, оказывается, какое счастье иметь такого младшего брата!
А дальше, правда, было как в сказке. Первое знакомство, на дежурстве. Впечатление было невероятное – с первого взгляда мне в ней понравилось абсолютно всё. Особенно глаза: добрые, внимательные, ничего не упускающие из вида, и какой-то глубокий, притягивающий всё внимание невидимый свет, исходящий из них, и невольно под действием его, захотелось, чтобы этот свет светил только мне и только для меня. А какой же красоты были эти глаза! Раньше я таких не видел, а, может, и не замечал просто, а может… Здесь я понял, что обратной дороги не будет, и такой шанс напоминает тот миг, что называется жизнь!
Присматриваясь уже потом, когда эти глаза разрешили мне приступить к своим прямым обязанностям, с нескрываемым интересом отметил, с какой охотой и желанием она выполняет свою работу. А отношение к нашим непростым пациентам! Свой выбор с каждой нашей встречей, конечно же, на рабочем месте, я одобрял всё больше и больше. Это была она! Моя Ассоль!
Но как себя вести, как с ней подружиться, показать, что она для меня не просто коллега, и много-много другого. А вдруг у неё уже кто-то есть? А вдруг?… А вдруг?… И все эти вопросы в первые часы, дни нашего знакомства. Да и про мой выбор она ещё ничего не знала. Как быть?
И однажды я поймал на себе её взгляд, как бы изучающий, но, с другой стороны, и с долей вопроса: «Кто же ты? Как относишься ко мне? И почему такое равнодушие?». С похолодевшим нутром, я подошёл к ней и спросил: «Скажите, пожалуйста, а сегодня после смены вы позволите проводить вас домой?». И замолчал, по-прежнему в вакууме, правда, язык из заплетающегося превратился в обычную мочалку. Она подняла на меня глаза и, обдав таким знакомым глубоким взглядом, ответила: «Конечно же, если Вас не затруднит, но я живу очень далеко!». Здесь вдруг ожила моя мочалка, даже не спросив разрешения у меня, и робко сказала: «Но не дальше конечной остановки тройки? А вообще расстояния нас не пугают!». В ответ она улыбнулась, и от этой белозубой улыбки мне вдруг стало так легко, что, наверное, мог бы пробежать за автобусом номер три весь его маршрут.
Вот таким образом был построен первый, но очень надёжный мостик наших отношений. И жизнь моя превратилась на два года в простые весы – туда-сюда, и только одно стало понятным – без неё мне не жить. Иван был прав: мы были двумя половинками одного целого.
Как человек, как профессионал она до сих пор остаётся для меня идеалом. Тоже детский врач. Её умение находить общий язык с родителями детей за короткое время приёма, после которого многие родители удивляются прямо в глаза: «А где вы работали раньше? А почему таких врачей, как вы так мало? А можно мы будем ходить к вам постоянно?». Это факт. Это штучный продукт своего времени. А ещё это любовь к людям, желание помочь в сложившейся ситуации, поддержать в сложной круговерти наших дней. И простое человеческое сострадание, которое в двадцать первом веке вдруг стало дефицитом.
В итоге, я считаю, что совершил подвиг, перевернувший мою жизнь и на который, по-моему, даже и Геракла не хватило бы. Да ещё она, чисто по-женски понимая моё состояние, часто просто выручала меня.
А предложение руки и сердца: язык не ворочается, голова по-прежнему в тумане, в животе холодный вакуум.
За нашими отношениями наблюдала вся больница, поэтому на нашей свадьбе было три четверти ДРБ, остальные, кто работал в смене, пришли назавтра.
Но, по-моему, больше нас были рады наши заждавшиеся родители – в мою жену они влюбились ещё до свадьбы, а я сразу же оказался любимцем моей дорогой тёщи Анны Никитичны.
А потом – жизнь, жизнь, о которой я раньше только мечтал. Появились две дочери-погодки. Самая лучшая в мире тёща, которую я любил и уважал не меньше своих родителей. Моя половина в своё время подрабатывала в нашем отделении, поэтому понимала и принимала мой рабочий ритм жизни, когда иногда на неделе мог ночевать дома две-три ночи – дежурства, санавиация и т.д. и т.п. Забота о дочерях лежала на её плечах и плечах наших родителей. Спасибо им за это огромное!
Вот какой подарок преподнёс мне мой младший брат, и насколько благодарен я ему.
Сам же Иван после окончания Винницкого медицинского института был распределён в Якутию и ушёл во взрослую медицину, но по прежней специальности анестезиолога-реаниматолога. Работал и в кардиореанимации, анестезиологом-реаниматологом родильного дома, гинекологии.
В конечном итоге остановился на отделении травматологии и термических травм. А когда создавали Республиканский центр термической травмы, ушёл работать туда, организовав впервые в истории медицины Якутии отделение анестезиологии и реанимации, и руководил им в течение пятнадцати лет.
Вот таким человеком и врачом был мой младший брат.
Якутск. Детская республиканская больница
Отделение анестезиологии и реаниматологии
(1978-1994 годы)
А жизнь в отделении шла своим чередом – одни больные сменяли других. Персонал отделения продолжал набираться опыта, учился в институтах усовершенствования врачей на базах центральных клиник страны. Наконец-то повезло и мне – в 1985 году прошёл трёхмесячное усовершенствование в городе Ленинграде.
Город поразил меня своей, можно сказать, неповторимой красотой, оригинальной схемой застройки, дворцами, музеями, парками – один только Петергоф чего стоит – и всем тем, чем богат Ленинград: Нева, каналы. И особенно Кронштадт с его компактностью и сухой, по-военному собранной красотой, своим просторным, и в то же время, компактным рейдом, скульптурой Петру Первому, и, конечно же, небольшой ротондой, внутри которой находится знаменитый ноль Кронштадского футштока.
Десять лет спустя у меня появилась возможность убедиться в том, что Ленинград находится вне конкуренции по своей красоте, великолепию дворцов по Невским берегам, протяжённости каналов, и вообще – это жемчужина, которую можно и ни с чем не сравнивать, она сама по себе жемчужина.
Итак, в 1995 году я побывал в служебной командировке в Венеции. Ленинград иногда называют Северной Венецией, но, на мой взгляд, только потому, что и тут и там – каналы. И мой вывод намного проще: Венеция – город-музей, и в какой-то мере неживой. А Ленинград живёт полнокровной жизнью, по своему уникальной – быть столицей огромной империи и сохранить свой статус даже после переезда руководства молодой республики в Москву. А народ! В Венеции жителей почти не видно, одни туристы. А Ленинград – он и есть Ленинград! Настоящий центр и культуры и экономики, промышленности и многолетней, присущей только ему историей и этими ценностями, бережно охраняемыми жителями этого восьмого чуда света.
В Ленинграде я познакомился с ведущими детскими специалистами СССР – детским хирургом Г. А. Баировым и только начинающим карьеру ведущего педиатра страны К. Э. Цыбулькиным, который готовился на базе Десятой детской городской больницы открывать свою кафедру терапии неотложных состояний у детей и прочитал нам двухнедельный курс лекций по этой теме. Это были одни из лучших лекций, слышанных мною за всю мою практику.
Там же, в Ленинграде, я впервые увидел применение ультрафиолетового облучения собственной крови у детей, влюбился в этот метод и в течение восемнадцати лет занимался сам и внедрил в практику лечения многих заболеваний. Результат потрясающий! Там же обучился методике гемосорбции у детей –очищению крови методом пропускания её через специально приготовленный для этой цели стерильный медицинский уголь, их совместное применение при лечении бронхиальной астмы.
Особенно же меня впервые в жизни поразил двухнедельный цикл гражданской обороны. Обычно на циклах усовершенствования, ГО посещается только для проформы. А здесь! Столько интересного! Впервые услышанные современные интерпретации старого материала и их использование в современной медицинской практике. Один из этих методов, применяющийся в лечении ожогов, спас мне кисть правой руки, а заодно и жизнь, но об этом чуть позже.
Ходили мы на эти лекции, как школьники – приходили раньше и уходили последними. Преподавал этот предмет средних лет мужчина, очень интеллигентный, обаятельный, подтянутый, с располагающей внешностью. Приятный, ровный голос, умение заинтересовать слушателей, вовремя дающий передышку в виде остроумных шуток, историй из собственной практики, нередко прерываемых смехом (аудитории). Изложение материала шло безбумажным методом, с большим количеством примеров. Профессионал высочайшего класса! Записи его лекций хранятся у меня до сих пор. Мне стыдно и крайне жаль, но, видимо, это результат его захватывающих лекций – я не записал его имени, отчества, фамилии и специальности! А как жаль!
Учебные дни заканчивались экскурсиями по городу. А ещё нам повезло, и, как говорили ленинградцы, такое везение бывает раз в пятьдесят- восемьдесят лет: наш цикл шёл с августа по октябрь, а дождливых дней за всё это время было не больше десяти- пятнадцати– тёплая, тихая, солнечная осень! Правда, в ночь перед отъездом прошёл жесточайший ливень, и я успел увидеть, как Нева вышла из берегов и затопила ближайшие улицы. Кстати, и десять лет спустя в Венеции в конце сентября в день отъезда, тоже после ливня, уровень воды поднялся на один метр, затопив все низко расположенные улицы и подвальные помещения итальянского чуда! Нас увозили на катерах, так как магистраль, соединяющая Венецию с материком, была подтоплена, и автотранспорт, даже спецназначения, передвигаться по ней не рисковал.
Два эпизода из жизни анестезиолога.
Что такое техника безопасности в медицине?
К кислороду надо относиться серьёзно и
с уважением.
Амга. 1975 год. ЦРБ.
К кислороду, который поставлялся в больничную сеть в баллонах, окрашенных в синий цвет, я всегда относился с уважением и опаской одновременно, хотя до определённого времени, строго соблюдая правила техники безопасности, претензий к нему не имел.
Однажды, в феврале 1975 года в детском отделении Амгинской ЦРБ на лечении находился ребёнок с тяжёлым воспалением лёгких, настолько тяжёлым, что в лечение пришлось подключать ингаляции кислорода: больше ночью и периодически днём. Своего кислорода, я имею в виду, баллона с ним в отделении, по предписанию инспектора по ТБ, не имелось. Зато имелись шесть кислородных подушек, которые и использовались, когда подходило время ингаляций. Заправка их кислородом осуществлялась в предоперационной хирургического корпуса, где и стояло несколько баллонов для обеспечения наркозной аппаратуры в операционной. Но ввиду отсутствия лишнего редуктора на баллон заправка осуществлялась следующим образом: резиновый шланг резервуара плотно прижимался пальцами левой руки к редукторному штуцеру на баллоне, а правой рукой осторожно открывалась подача кислорода прямо из баллона (а давление в баллоне было около ста пятидесяти атм.). Подушка заполнялась до расправления боковых складок на её швах, и это говорило о том, что она максимально заправлена.
Это сейчас можно говорить, что подушки – это ничто в плане постоянных ингаляций, но в то время альтернативы не было, и эти медицинские изделия были в свободной продаже в каждой аптеке. Да и клинический положительный эффект подачи кислорода проявлялся всегда и виден был невооружённым глазом. Зато сколько беготни и возни с этими подушками, особенно в ночное время, представить трудно – иногда до 5-6 рейсов за ночь силами одной дежурной санитарки. Забор прямо из баллона являлся нарушением техники безопасности, но где ночью найдёшь опытного добровольца, который бы наполнял подушки, да и санитаркам строго запрещалось работать с баллонами. Забор кислорода из баллонов должен производиться специально обученным человеком и через специальный редуктор, регулирующий давление на выходе. Нарушение этих правил строго регламентируемо и грозит не только административными наказаниями.
При появлении этого больного я несколько раз и письменно, и устно просил главного врача разрешить установку баллона в детское отделение, но ничего так и не добился. Хирургический корпус находился на расстоянии около двести пятьдесят метров от детского отделения, и, представьте себе, каково это ночью, в пятидесятиградусный мороз, несколько раз бегать в хирургию. Да и в ночное время народ менее сговорчив на оказание помощи коллеге, попавшему в такую ситуацию. Иногда дело заканчивалось конфликтом, а утром я получал замечания за неправильную организацию работы в отделении.
Пришлось брать работу по заправке подушек на себя. При необходимости меня вызывали ночью. Я шёл в хирургию, где меня ждала санитарка с ворохом пустых подушек. Я наполнял их и шёл домой до следующего вызова. В данном же случае, когда при поступлении состояние ребёнка было тяжёлым, я из отделения почти не уходил, проводя критические ночи рядом с больным, и изматывался так, что потом весь день приходил в себя, отсыпаясь на ногах, ведь замены-то у меня не было – один он и есть один. Когда через неделю состояние ребёнка улучшилось, я перебрался снова домой.
Но теперь о проблемах с подушками. Надо было выстоять ещё хотя бы неделю, и всё будет нормально.
В одну из ночей меня вызвали в хирургию. Было где-то около четырёх утра. Встав с закрытыми глазами, в темноте оделся и так же с закрытыми глазами пошёл в хирургию. Получалось, что это сон на ходу, но как ни странно, он помогал – главное, глаза не открывать, но тоже чревато: однажды лёжа в полусне на кровати, я так же с закрытыми глазами просмотрел сон, как будто я сходил заправить подушки. Разбудил меня очередной грохот в дверь – я ведь никуда не ходил!
На этот раз открыв глаза, принялся за дело, и где-то подушке на четвёртой глаза закрылись сами… Проснулся от сильного хлопка около левого уха, но глаза не открывались. Открылись… от шума голосов вокруг меня. Я лежал на спине на полу и в левой руке крепко сжимал остатки кислородной подушки – всё, что осталось от неё после взрыва. Я был оглушённый и полуоглохший. Потихоньку встал, опёрся спиной о стену и медленно начал складывать кислородный пазл. Оказывается, я, не в силах бороться со сном, обнял правой рукой баллон, прижал покрепче шланг к штуцеру и уснул стоя. Как результат, переполненная подушка лопнула, лишив меня слуха в левом ухе дня на три.
Утром была разборка, но уже по делу. Через час после неё у кровати больного, в углу, стоял баллон кислорода, новенький редуктор и все навески, положенные для непрерывной подачи кислорода через носовой катетер. Критически осмотрев «прибор», я понял, что нет более надежного помощника у педиатра, загнанного в угол, чем ЧП, происшедшее в нужное время и в нужном месте. Да здравствует Пиррова победа!
Якутск. 1987 год. ДРБ
Второй случай произошёл со мной уже через двенадцать лет в стенах оперблока Детской республиканской больницы в день проведения плановых операций.
В зоне нашего обслуживания были два зала, где в дни плановых операций, ведущихся одновременно, параллельно работали две операционные бригады и две бригады обслуживания, работающие автономно друг от друга. Наркозы проводили кислородо- фторотановой смесью. Баллоны с кислородом – обычно по две штуки на операционную и пара баллонов за пределами предоперационной – стояли на специально оборудованных площадках. Подключали или переключали редукторы на баллонах мы сами. Вот здесь-то я в очередной раз заглянул в глаза смерти, а потом с благодарностью вспоминал ленинградский цикл по гражданской обороне.
Это был обычный операционный день. Вмешательства были с небольшим объёмом работы в обоих залах и к обеду должны были быть закончены.
Проведя три наркоза, я понял, что запасы кислорода в баллоне подходят к концу и лучше заменить его на свежий в перерыве между наркозами, чем осложнять течение его искусственно – при замене редуктора может произойти всё, что угодно.
Быстро снял редуктор, автоматически протёр чистым бинтом штуцер баллона и гайку редуктора. Навернул его на штуцер баллона и для проверки его зарядки правой рукой приоткрыл кран подачи кислорода на аппаратуру. Дальше произошло такое, что даже через столько лет при одном лишь воспоминании об этом событии волосы на всём теле становятся дыбом, а сам я превращаюсь в ледяную скульптуру весом в семьдесят килограммов.
В голове, вот точно помню, никаких фильмов о прошлом не было, но был животный, парализующий страх от того, что сейчас может произойти. Огромное желание бежать куда-нибудь… На моих глазах весь баллон снизу вверх стал окутываться белой дымкой, я положил на него руку и увидел, как на глазах он начинает разогреваться. Вместо страха мысль: «Отчего?». Причиной могло быть только попадание масла! Но откуда? Я же протирал чистым бинтом, взятым из шкафа перевязок! И сразу же как бы в продолжение: «Сейчас рванёт!». Ноги сами напряглись для прыжка к дверям. Тут же: «А две бригады хирургов? А взрыв не одного, а четырёх баллонов? Полбольницы не будет!». Уже работая на уровне мозжечка: «Если что, взлетим вместе!», я положил правую кисть на кран баллона и чуть не заорал от дикой боли – он был буквально раскалён, а кисть руки уже не разжималась. Сжав зубы ещё сильнее, стиснул кран и закрыл его. Теперь надо было скинуть редуктор, но рука не слушалась меня. Тогда тихо воя и закусив ворот халата, я стал разжимать пальцы правой руки левой. Боль была адская, но почему-то кожа не прикипела к крану, а превратилась в плохо сгибаемую корку и боль! Кисть руки напоминала куриную лапу. И тут меня снова осенило: «Гражданская оборона, Ленинград!».
Лектор тогда говорил, что при сильных ожогах без повреждения кожных покровов надо наложить повязку, обильно смоченную 70-процентным спиртом. На подоконнике стоял открытый стерилизатор со спиртом, там лежали стерильные скальпели. Вот где выход! Но надо было что-то делать с баллоном, который продолжал дымиться.
Я открыл кран холодной воды, сунул туда правую руку. Боль несколько спала, а левой рукой поднял лежавшую на полу простыню – и тоже её в воду. Когда она намокла, обмотал баллон. А правую руку сунул в стерилизатор в спирт. Минуты через две- три боль стала уходить! Я обмакнул в спирт кусок марли и обмотал кисть правой руки, сверху натянул резиновую перчатку. Боль настолько отпустила меня, что я смог снять редуктор и поставить его на запасной баллон. Проверил. Всё в порядке.
Осмелев, зашёл в операционную, сказал анестезистке, чтобы готовила больного. Сам встал к столу, хотя в голове заклинило – рванёт или нет? Снова вышел, передав маску сестре. Потрогал баллон – горячий, но появилась уверенность, что теперь уже не рванёт.
Тут вспомнил про руку. Боли почти не было! Я снял повязку. Цвет обожженной кожи из белого стал заметно темнеть, приобретать более жизненный цвет, и пальцы с трудом, но пытались сгибаться. Повторно наложил спиртовую повязку, сверху снова натянул резиновую перчатку и пошёл работать.
Голова от пережитого была тяжёлой, перед глазами стоял дымящийся баллон и скрюченная куриная лапа. Но, к моему удивлению, спустившись после наркозов в свою ординаторскую, убрал повязку – боли не было, а корка перестала стягивать ладонь. Через три недели она сошла совсем, и я забыл об ожоге.
Рассказал заведующему о случившемся. Потом все вместе сходили в операционную, осмотрели всё, что можно было осмотреть, но ничего не обнаружили.
Я до сих пор не могу понять, что же случилось с баллоном?
Видимо и здесь, как говорил отец, кто-то из двоих сработал… Но кто?
Валерий Михайлович Балагин.
Русаковская больница. Кафедра анестезиологии и реаниматологии
город Москва. Центральный Ордена Ленина Институт Усовершенствования Врачей.
1990 год.
1990 год ознаменовался для меня знакомством, перешедшим затем в дружбу с самым знаменитым детским анестезиологом-реаниматологом СССР Валерием Михайловичем Балагиным, работавшим на кафедре детской хирургии Центрального Ордена Ленина института усовершенствования врачей в городе Москва на базе больницы № 2 им. М. В. Русакова в Сокольниках. Заведовал кафедрой профессор Станислав Яковлевич Долецкий. Валерий Михайлович был личным анестезиологом Станислава Яковлевича. В. М. Балагин был знаменит тем, что провёл в СССР первую катетеризацию центральной вены ребёнку по способу Сельдингера. Ему же принадлежит первенство в проведении ребёнку масочного, затем интубационного фторотанового наркоза в СССР.
Я учился у него с апреля по июнь. Честно говоря, до этой встречи о Валерии Михайловиче знал только как об авторе методички по даче фторотанового наркоза у детей. В первый день занятий я был буквально поражён той степенью популярности, какой он пользовался у молодых врачей Москвы и страны в целом.
Наша группа состояла из пятнадцати человек. Занятия начинались в девять утра. В первый день лекций мы явились к назначенной для нашей группы аудитории, но она полностью была уже заполнена, несколько человек стояло в коридоре. Мы присоединились к ним и стали ждать Балагина. Ровно в девять часов к аудитории подошёл невысокий седоволосый человек с располагающими к себе улыбкой, весёлыми глазами, невероятным обаянием коренного москвича, негромким, приятным голосом и спросил: «Группа курсантов цикла детской анестезиологии и реанимации здесь?». Мы дружно отозвались. Тогда он прошёл в аудиторию к преподавательскому столу и попросил всех покинуть её. Народ заволновался, стал уговаривать преподавателя начать лекцию, а они обещают сдвинуться так, что мы сможем тоже присутствовать на занятии. Как оказалось, это были те, кто не попал в списки курсантов – ординаторы, клинординаторы, интерны и просто молодые врачи, непременно хотевшие послушать Балагина. Но он был непреклонен и через какое-то время мы оказались единственными слушателями Валерия Михайловича. Он пожаловался нам, что с удовольствием бы читал лекции для всех желающих, но, к сожалению, возможности каждого человека небезграничны, а его возраст, здоровье и основная работа (он периодически сам давал наркозы, много консультировал) не позволяют ему удовлетворять потребности всех желающих, а его циклов в год всего два.
Когда же он начал читать лекцию, я понял, почему к нему такой поток желающих! Это был не просто талантливый преподаватель, влюблённый в свою профессию, это было нечто несравнимое ни с чем, переливание уникально излагаемых знаний этого человека и тут же вкладываемых в наши головы. Мы были в шоке. Человеческие же его качества были продемонстрированы сразу через пару часов. Наступил обеденный перерыв. Мы ещё не освоились с расположением точек питания в этой больнице и были в некоторой задумчивости – где же перекусить. В этот момент Валерий Михайлович спросил, может быть, есть желающие перекусить в домашней обстановке? Он сказал, что на их кафедре курсанты принимают пищу в соседней аудитории, где есть самовар и посуда. Надо только назначать старосте на каждый день дежурного или дежурных, которые бы закупали бутерброды, чай, сахар и чего-нибудь на десерт. А так как мы сегодня здесь в первый раз, то он решил, как хозяин, покормить нас за счёт кафедры (конечно, всё, что мы ели и пили, закупал он сам, а ассистировала в этом ему молодёжь кафедры, которая ради Валерия Михайловича могла бы без релаксантов заинтубировать по его желанию любую звезду, сверкающую на московском небе).
Мы перешли вслед за хозяином в соседнюю обеденную аудиторию, где были уже накрыты столы. Меню было, конечно, скромное, но сытное, и поражало то, как по-человечески заботился о нас этот непредсказуемый, но уже такой близкий Валерий Михайлович. На перекус были два электросамовара кипятка, чай в пакетах и на больших тарелках бутерброды с сыром и колбасой. А во главе стола – наш Балагин. Неторопливое чаепитие, во время которого наш сэнсэй открыл себя ещё с одной стороны – он за это время из группы курсантов создал маленький коллектив.
Сам он, обладающий тонким чувством юмора, прекрасный собеседник и слушатель, рассказчик и великолепный психолог, знал и умел, практически всё.
О своих курсантах заботился особо – все выходные были у нас экскурсионными: это и посещения Свято-Даниловского монастыря, в то время находившегося на реставрации, и даже Оружейной палаты в Кремле. С Алмазным фондом не повезло, был закрыт на какие-то мероприятия.
Во время учёбы из первых уст было получено столько нового и впервые слышанного, например, об инфузионной (введение в организм больного через сосудистую сеть лечебных растворов) терапии и классификации инфузионных растворов. Здесь хочется рассказать о трагическом эпизоде из жизни самого Балагина.
Кандидатскую он защитил по фторотановому наркозу у детей. Докторскую писал долго, тяжело, потому что тема и цель диссертации в то время содержала много спорных теорий и вопросов. Разрешить которые можно было в своей интерпретации, опираясь на данные зарубежных авторов, включая поиск необходимой информации, как правило, ограниченной доступности, и её перевод на русский язык. Тема была самая горячая, которой занимались целые институты – «Классификация инфузионных растворов» – в том числе и у нас в стране, что, в свою очередь, создавало высокую её конкурентность, и, как следствие, могучую подковёрную борьбу.
Когда диссертация была готова, её отдали на рецензирование одному из светил нашей медицины. Надо сказать, что во времена СССР высоко была поставлена авторитарность решения ключевых решений, то есть один человек решал судьбу иногда целых направлений в науке и практике медицины. А что говорить, допустим, об одном препарате, применение которого в общей практике решало бы многие вопросы. Но нет.
Я уже писал, что в Якутске, во второй терапии заведующим отделения В. Е. Жиренко была разработана и опробирована на сотрудниках отделения технология и лечебные схемы применения глицерина в клинических условиях. Идея была взята из американских источников. Практическое применение было одобрено их Фармакопеей. Наши, отечественные исследования и, надо сказать, практическое использование, тоже существовало на Украине, в городе Днепропетровске. Монография, которой руководствовались и мы, применяя этот препарат в клинике – «Ксилит, сорбит, глицерин и их клиническое применение» под авторством Крышеня П.Ф. и Рафеса Ю.И., была издана в Киеве в 1968 году.
Один из наших ординаторов, В. Н. Дубровин, проходя ординатуру по детской анестезиологии и реаниматологии у В. М. Балагина, с его согласия написал кандидатскую по применению глицерина в клинических условиях. Диссертация была квалифицирована в двух номинациях – практической и теоретической, поэтому требовалось рецензирование двух рецензентов. Рецензент-практик признал работу оригинальной и достойной присвоения автору научного звания, а также рекомендовал внедрить этот препарат в лечебную практику. А второй рецензент – академик-фармаколог М. Д. Машковский, автор «Лекарственных средств», к работе отнесся крайне негативно. Во-первых, было сказано, что глицерин как лечебное средство не принят нашей Фармакопеей, и, во-вторых, пока он [М. Д. Машковский– прим. автора] жив, глицерин не будет внесён в нашу Фармакопею (?!), и отказал в рецензии.
Возвращаясь к диссертации В. М. Балагина– она после длительного изучения рецензентом, была возвращена соискателю с большим перечнем замечаний, для исправления которых требовалось затратить значительное количество времени. Но самый тяжелый удар ждал соискателя впереди: через полгода американцами была предложена «Классификация инфузионных растворов», которая, в том числе и нашими специалистами была принята на «ура». Содержание же её мало отличалось от докторской диссертации к.м.н. В. М. Балагина
Дорогой читатель, всё вышеописанное, нам, курсантам весеннего цикла 1990 года, рассказал сам Валерий Михайлович. В этой истории нет ни капли неправды.
Время на цикле пролетело незаметно. Сданы экзамены, а покидать любимого учителя и эту ставшую родной аудиторию совсем не хотелось. Попытался пошутить: «Оставьте меня на второй год!», и оказалось, что об этом думали и остальные четырнадцать курсантов. Посидели в обеденной аудитории. Прощание было очень трогательным. А Валерий Михайлович высказал интересную мысль: а вот если бы встретиться этим составом через десять лет! Как в воду смотрел! Но я каждый раз, бывая в командировках или проездом в Москве, всегда находил время забежать в Русаковскую больницу, в до боли знакомый кабинет Валерия Михайловича. Обязательные объятия, чаепитие в его кабинете, негромкое обсуждение интересующих тем, незабываемая его улыбка! Как он был нам дорог! Даже в эти короткие встречи от него в несколько слов обязательно получалась рекомендация, что почитать нового! И не один я был таким посетителем, не один, и для всех у него находилось время, и всех поражала его изумительная память!
Да, действительно, я оказался счастливым человеком. Ровно через десять лет, правда, не на весеннем, а на осеннем цикле, я вновь оказался в курсантской аудитории детской городской клинической больницы Святого Владимира (в прошлом – Русаковской) у Валерия Михайловича Балагина. Продолжительность цикла была всего один месяц. Но, как и десять лет назад, сидели курсанты и с открытыми ртами слушали преподавателя.
Должен сказать, что по внешнему виду он изменился мало, просто стал ещё суше и подтянутее по фигуре. Те же улыбка и глаза!
Шёл 2000-й год. Подаваемый нам материал по-прежнему сверкал свежестью и новизной информации, точностью статистических данных и абсолютной безупречностью. Своих курсантов он любил по-прежнему, но, по-видимому, годы брали своё – экскурсий по Москве уже не было. Группа, на этот раз состояла человек из двадцати, по-прежнему, со всех концов нашей страны.
Встретил среди одногруппников Мишу Михайлюка. Он отрабатывал диплом после Хабаровского медицинского института в Якутии, в ЦРБ Верхнеколымского района педиатром, затем переехал в Великий Новгород, где трудится и по сей день.
Не было уже в живых заведующего кафедрой хирургии профессора С. Я. Долецкого. Но программа занятий, как и при нём, начиналась с обхода в реанимации, осмотра больных и рекомендаций профессора, уже нового заведующего кафедрой. Изредка выслушивалось мнение Валерия Михайловича.
Новшеством для меня оказалось появление в составе отделения реанимации отделения (уже отделения!) гемодиализа и гравитационной хирургии крови. Заведовал им Владимир Дмитриевич Зверев. С ним я тоже познакомился в 1990 году. Тогда он только начинал работать по диализу, в наличии был всего один аппарат. А в 2000 году помимо гемодиализа был внедрён перитонеальный (диализная жидкость вводится в брюшную полость, а роль полупроницаемой мембраны играет брюшина) диализ, и очень успешно, плазмаферез (разделение цельной крови на компоненты с помощью центрифуги) с его модификациями. А наш цикл, как и десять лет назад, пролетел совсем незаметно, ведь один месяц – это не три!
Снова экзамены, раздача документов и прощальное чаепитие в нашей обеденной аудитории. И было оно очень впечатляющим. Мы говорили на одном языке, но все курсанты высказывались лично, и всё сказанное замыкалось на одном человеке – человеке, который учил нас помимо медицины и педиатрической медицины чисто обыденным, простым и мудрым отношениям не только в пределах «врач-больной», но и гораздо шире, о чём очень редко, да и то вскользь, упоминалось на других кафедрах. Благодарность, теплота, звучали в каждом выступлении.
Ответное слово Валерия Михайловича было как всегда чётким, пронизанным мягким и тонким юмором, полным оптимизма. Но всё равно в нём чувствовалась лёгкая тень печали – печали от расставания, от того, что, по-видимому, он и чувствовал, и знал, какое будущее ждёт нашу медицину. Об этом говорила не только печаль в голосе, но и глаза, столько повидавшие в этой жизни которые невозможно обмануть.
Прощальное чаепитие затянулось – никому не хотелось покидать гнездо, которое свил и много лет в нём учил своих учеников и последователей, как и каким образом сделать то главное, чтобы маленький человек с нашей помощью победил смерть и дальше жил, не зная горя и печали. Для каждого Валерий Михайлович находил нужные слова, а если требовалось, очень внимательно вникал в сложившуюся ситуацию и помогал советом, как правило, взвешенным, точным, логически безупречным.
Расходились, когда за окном аудитории по-осеннему рано стало смеркаться. До свидания, Валерий Михайлович, дорогой наш учитель! Он по-прежнему приглашал всех, кто будет в Москве, заглядывать к нему. И я не упускал по-прежнему случая забежать в ставший родным кабинет Балагина, будучи в Москве, если даже в распоряжении был всего один день.
Но в тот день, когда его не стало, и в день его похорон, а случилось это в июне 2015 года, я сам был болен и попрощаться с Валерием Михайловичем, ушедшим на восемьдесят третьем году жизни, не смог. Но там был Миша Михайлюк, от которого я об этих печальных событиях и узнал.
Лихие девяностые
Якутск. Детская республиканская больница
Отделение анестезиологии и реаниматологии
(1994-2006 годы).
Девяностые годы, которые все называют «лихими», коснулись и меня. Но если всматриваться попристальнее, для меня они стали одними из удачных и счастливых, конечно, не считая смерти отца.
В 1990 году – знакомство с В. М. Балагиным, которое заставило смотреть на жизнь и медицину в целом другими глазами.
В 1992 году меня пригласили бортврачом в экспедицию, посвящённую 500-летию открытия Америки по маршруту Устье Русское-Певек-Мыс Шмидта-Залив Креста-Бухта Проведения, далее через Берингов пролив самолётом на Аляску до Нома и Сан-Франциско. Пройти этот маршрут должны были на снегоходах двумя экипажами. Была и вторая цель – необходимо было проверить на практике гусеницы снегоходов, изготовленные из новых, пластмассовых сплавов.
Из Якутска мы на вертолёте добрались до Устья Русского, откуда тринадцатого марта стартовали на снегоходах через Певек, Мыс Шмидта, Залив Креста, Бухту Проведения, а там – всего девятнадцать км и Аляска!
А сколько всего было видано за этот отрезок маршрута по берегу океана, а потом в Заливе Креста по материку и в Бухту Проведения! Насколько велика наша страна, хотя пройдено было всего ничего по меркам всей страны, но по земле! До чего же она огромна! Дух так и захватывало: если тундра или берег океана – всё равно границей видимого пространства была только линия горизонта. А когда день за днём один горизонт, поневоле кажется, что она никогда не кончится!
Изначально планировалось преодолеть Берингов пролив (а это отрезок пути длиною в девятнадцать км) по льду на снегоходах, но в том году пролив никак не замерзал, более того, над ним сел густой туман, захвативший аэропорт Бухты Проведения. В связи с этим путь на Аляску мог быть осуществлён только с помощью перелета пролива самолетом.
Прождали в гостинице две недели, а потом с той стороны поступило сообщение, что по маршруту Ном-Сан-Франциско сошёл снег и на снегоходах не пройти. Мероприятие свернули, не спросив нас. А мы были готовы форсировать пролив на плотах, а по остальному пути хоть пешком! Нас развернули, и четырнадцатого апреля 1992 года мы приземлились в аэропорту города Якутска. У команды (а нас было четырнадцать человек) витала мысль захватить самолёт – и во Фриско, так велика была досада – близок локоть, да не укусишь! Шутка, конечно. Мне хватило и Чукотки – насмотрелись всего. Да и в Бухте Проведения мы в гостинице только ночевали, а весь день на снегоходах в тундре – исколесили вокруг всё вдоль и поперёк километров на сорок- пятьдесят. Видели и чукотские посёлки, и землянки одиноких охотников на побережье океана, и скелеты китов вдоль побережья, но только скелеты – мясо съедалось местным населением. А в тундре, всего в двадцати пяти км от Бухты, тёплые источники, окультуренные местными жителями под купальни с температурой до плюс 30°С. Бывали в гостях у работников метеостанций!
Этому походу, его же можно назвать романтическим приключением, я обязан знакомству с одним человеком, который с первой минуты стал моим близким другом на всю оставшуюся жизнь – Александром Сергеевичем Любомировым.
В нашей экспедиции он был консультантом – специалистом по северо- востоку нашей страны, так как двадцать пять лет отработал на Чукотке, севере Магаданской области и северо-востоке Якутии. Профессия у него была редкостная – геокриолог.
После окончания географического факультета Бакинского университета направлен на Крайний север страны работать на станциях наблюдения за экосферой тех регионов, в особенности за вечной мерзлотой. Став старшим научным сотрудником Института мерзлотоведения в городе Якутске, он постепенно стал ведущим специалистом в своей отрасли. Много занимался наукой, имел кандидатскую степень. А в жизни – прекраснейший человек, высокообразованный и интеллигентный до мозга костей. Кажется, не было того, чего бы он не знал и не разбирался бы в этом. Работа в полевых условиях сделала из него опытного, надёжного таёжника и полевика, знающего Север и любящего природу как настоящий абориген. А уж какой друг и товарищ, так описать это не хватит не только «Записок педиатра», но, и «Записок» всего Географического общества.
Знали бы вы, мои уважаемые читатели, что значит дружить с Александром Сергеевичем! Прекрасный собеседник, искромётный юмор, море различных историй, новостей и готовность прийти на помощь, если это понадобится, в любую минуту. А его жена, Наталья Тарасовна! Конструктор- модельер по меховым изделиям. А как она готовит! Особенно рыбные блюда – пальчики оближешь! По одиночке их представить трудно. К большому сожалению всех, кто его знал, после тяжёлой и продолжительной болезни в 2011 году Саши не стало. Вечная ему память! Видимо, права народная мудрость: «Первыми Бог забирает лучших!»…
Возвращаемся в лихие девяностые. В 1993 году коллектив ДРБ прямым голосованием выбрал меня главным врачом. Но работа главного врача требовала специального образования – учёбы по организации здравоохранения, да и в финансах я разбирался как… сами понимаете! В обойме же минздравовского штата чиновников и бюрократов я никак не планировался – там рулили и командовали только свои. Тем более во время забастовок по тем или иным причинам я всегда был на стороне бунтовщиков (с наследственностью не поспоришь).
Через какое то время понял, что гулять на свободе осталось недолго, ведь подставить меня под любую финансовую статью было плёвым делом. Одиночки в стае не выживают. Но ведь это были лихие девяностые! 30 мая 1994 года мне позвонил Министр здравоохранения республики П. Н. Яковлев и предложил мне на следующий день, 31 мая в половине восьмого утра быть в его кабинете. Я ответил, что буду. О чём будет разговор, я не представлял, но готов был ко всему.
31 мая, ровно в семь часов тридцать минут утра я постучал в двери его кабинета, зашёл, поздоровался. Лицо Прокопия Николаевича было непроницаемым. Пригласил присесть. Внимательно пригляделся, но моё лицо изображало зеркальное отражение его лица, и начал вступительную речь.
Мы планируем, сказал он, строительство нового Педиатрического центра, совместно с Перинатальным центром и роддомом с гинекологией в его составе. В Педиатрическом центре будет размещена ДРБ с расширением. Всё это будет в комплексе с Клинико-диагностическим центром (для взрослых) и именоваться Национальным Центром Медицины. В новом Центре планируется открыть отделение гемодиализа с направлениями: детская острая и хроническая почечная недостаточности, лечение рожениц, родильниц и гинекологических больных женщин методами эфферентной терапии, включая аппаратный гемодиализ и плазмаферез. Мы долго ломали голову, кого рекомендовать на заведование и остановились на вашей кандидатуре. Крутили и так, и эдак, но лучше вас вообще никого нет. Советовался со всеми ведущими специалистами республики. Похоже, вы и впрямь один в своём роде – чем только не занимаетесь! А если согласитесь, то за время строительства Центра подберёте и обучите коллектив отделения. Даю слово, выбирайте врачей, кого хотите, отдам любого. Сестёр – из ближайшего выпуска медучилища. Инженер тоже есть. Университет готовит спецвыпуск инженеров по обслуживанию современной медицинской техники, но разрешаю и вам самим поискать, ведь вы и здесь владеете нужной информацией.
Ваше обучение начнётся с завтрашнего дня на рабочем месте в отделении хронического диализа КДЦ у заведующего отделением Павлова Евгения Григорьевича. Также обещаю обучить лично вас и ваших врачей там, где вы пожелаете. До открытия Центра отобранные вами врачи будут работать на своих местах, но на любую учёбу можете отправлять их в любое время в любой центр страны. Или хотите остаться главным врачом? Но помните, что таких главных лохов, как вы, у меня хоть пруд пруди, а вот специалистов новейших медицинских технологий пока ни одного. Ведь вы – универсал, я-то знаю, и работа эта для вас и больше ни для кого! Скажете «да» – приказы подпишу прямо сейчас.
Я внутри весь кипел от радости, ведь об этом только и мечтал – абсолютно новые, но ни с чем не сравнимые технологии лечения. «А подумать?» – взглянул на часы – без пяти минут восемь часов утра. «Сейчас». «Квартира нужна? Ах, да, у нас очень плохо с жильём». По своим каналам я знал, что только вчера он отдал новую квартиру какому-то родственнику, даже не медику. Мог бы не спрашивать, но, видать, сильно припекло, раз передо мной мелким бесом. С другой стороны, ещё никто так откровенно о моих способностях не говорил, просто пользовались, а при случае вставляли палки в колёса.
В порыве двойной благодарности захотелось его обнять или на худой конец пустить слезу. Но тут вспомнил, что таких, как я, просто в природе нет – я штучный экземпляр! Да, начальник, попал ты в точку, хотя я знаю, что лично меня он в любимчики брать никак не рассчитывал. Да и я с ним сильно-то сближаться не планирую. Свобода и независимость прежде всего! «Да», - сказал я тихим голосом, а у него невольно от удачно проведённой акции даже появилась улыбка: «Ну, давайте, какие будут трудности – прямо ко мне!». О, вот так вот!
Пожал руку, пожелал удачи и, продолжая улыбаться, проводил меня до дверей. А я знал ещё одну вещь: моё место главного было нужно позарез одному его протеже. И он, как настоящий руководитель, одним выстрелом убил двух зайцев. Я до порога играл роль обиженного, а как только за дверь – моя улыбка была шире министерской. Не могу понять этих людей – всех по своей мерке, что ли? Знаю, как он дрался за это кресло. Но знал бы он, что мне даже должность главного врача даром не нужна. Нет, лучше пусть будет в приятном заблуждении.
И вот с 1 июня 1994 года я врач-диализаторщик, стажёр на рабочем месте в отделении хронического гемодиализа, где заведует мой друг и учитель от бога – Женя, ой, нет, Евгений Григорьевич Павлов, у которого голова работает раз в несколько лучше министерской. Но такие, как он, в начальники тоже не рвутся. Официально я зарплату буду получать в реанимации ДРБ и там же дежурить и летать по санавиации. В общем, нормально.
С осени до Нового, 1995 года проходил учёбу на рабочем месте в отделении гемодиализа Республиканской детской клинической больницы (ныне – РДКБ им. Н.В. Пирогова), что на Ленинском проспекте в Москве. Заведовал отделением Игорь Владиславович Дьяченко. Молодой, но обладающий большим бесценным грузом опыта, педагогического таланта, имеющий редкий дар специалиста – впитывать в себя как губка полезную информацию, а затем, отфильтровав всё лишнее, применить в своей работе. Его знания диализной техники, как самих аппаратов искусственной почки, так и многих моделей водоподготовки, разной следящей и контролирующей аппаратуры просто потрясающи. Все годы работы в диализе тесно связаны с этой больницей и Игорем Владиславовичем, связь с которым не прерывается и сейчас. Очень ценю его человеческие качества – настоящий москвич, доброжелательный, спокойный, обладающий философским складом мышления. Его хобби – профессионально отточенные снимки природы, сделанные и до того глубоко осмысленные, что иные фотографии не хочется выпускать из рук, и чем больше на них смотришь, тем больше и больше открывается в них что-то новое. Активист и фанат диализной службы страны. Почти все мои пациенты потом проходили лечение, подготовку к трансплантации почек у Игоря Дьяченко. Спасибо тебе большое, Игорь Владиславович!
Год 1995 лихих девяностых знаменателен для меня, во-первых, тем, что в течение года мне удалось спасти восемь детей до одного года из девяти от так называемого ГУСа (гемолитико-уремического синдрома – острой почечной недостаточности на фоне кишечной инфекции) методом перитонеального диализа. Один ребёнок погиб не по моей вине – на одну ночь доверил контроль за лечением специалистам-реаниматологам другой детской больницы города Якутска.
Наш новый дом, Педиатрический центр, строила фирма «Мабитекс», базирующаяся в двух городах Европы – Любляне и Милане. Для уточнения документации по аппаратуре, ознакомительных посещений лечебных учреждений, где всё, интересующее нас уже находилось в эксплуатации, встреч со специалистами фирм-производителей была создана делегация из одиннадцати человек, куда попал и я. Мы в течение двух недель должны были, работая в центральных офисах этой фирмы, обсудить и запротоколировать некоторые спорные вопросы этой темы.
Итак, сентябрь 1995 года. Прилёт из Москвы в Любляну, столицу Словении. Работа в течение двух дней. Переезд на автобусе в Италию, где мы провели двенадцать из четырнадцати дней командировки. Остановились в Милане, отель на привокзальной площади, откуда мы в первую неделю на выделенном нам автобусе для «коммерческого разогрева» посетили половину Италии, чуть-чуть не доехав до Рима. Дважды были в Венеции, на озере Гарда, Флоренции, Перудже, Бреше и множестве других городов, где располагались заводы-изготовители.
И в конце недели венец всему – посещение «Ла Скала».
Вторая неделя поскучнее – работа в офисах с представителями фирм.
Но это Италия! Это страна, которая в полной мере вызывает заслуженное уважение во всём. Приведу один пример. Посещение завода холодильников. Стоят, в общем-то, ничего не выражающие и ничего особо не представляющие почти глухие (без окон) корпуса в два- три этажа высотой, полностью смонтированные из листов гофрированного железа. Зашли внутрь, а там! Цех за цехом, и везде холодильники от компактных, автомобильных и бытовых до… в большом, напоминающем обыкновенный сарай цеху, посредине стояло нечто железное с двухэтажный дом высотой и диаметром метров пятьдесят – оказалось, холодильник для испытания космических объектов, в том числе и пилотируемых модулей для Китая! «На днях заберут!» – сказал наш сопровождающий.
Понравились сами итальянцы-улыбчивые, вежливые, доброжелательные, немного экспансивные, напоминающие жителей Кавказа до распада СССР. А гостеприимство! А пиццерии, рестораны! А природа! А сами города!
Уезжали в конце сентября, решив свои вопросы наполовину – всё упиралось в финансы. Да и само строительство и его качество, в конечном результате, уже после сдачи объекта стало предметом большого разбирательства в республиканской прокуратуре. И, как было принято в «лихие 90», ничем не закончилось, и Педиатрический центр мы получили на два года позднее, и ещё два года кислород на весь огромный Центр возили из Жатая в баллонах!
А после возвращения домой потекли суровые будни. Мой лучший друг и учитель Евгений Григорьевич, помогал мне во всём, что касалось «отделения гравитационной хирургии крови». Такое название по современной номенклатуре носило наше отделение, потому что арсенал услуг, оказываемых нами, заметно расширился и ушёл далеко за пределы, предполагаемых первоначально.
Дело в том, что мы с Павловым оба были реаниматологами. И когда я пришёл к нему в отделение на рабочее место, он наконец-то исполнил свою мечту – стал оказывать помощь больным реанимации взрослого центра, находящимся в критическом состоянии. В его отделении кроме него ни одного реаниматолога не было, а одному тянуть на себе отделение да ещё и реанимацию было просто нереально. Иногда, когда были какие-то просветы в работе отделения, он брал самых тяжёлых больных и проводил лечение методами высоких медицинских технологий. Надо сказать, что благодаря этой помощи и постоянной работе в диализном зале, я получил ту подготовку, благодаря которой, меня было трудно чем-то напугать или удивить. За пять лет работы стажёром я из «нулевого» новичка превратился в настоящего «диализного волка» – в дальнейшем, когда мы начали лечить детей, пациентов Перинатального центра, выводить их из гестозов (временное нарушение функции почек у беременных) взрослых и лечить гинекологический сепсис, пределов удивлению коллег других отделений не было: «Откуда вы всему этому научились?».
Да, лечение акушерско-гинекологических больных пришлось осваивать по литературе, потому что этих проблем, а тем более попыток решения их во времена становления на поток лечения мембранными технологиями практически всех заболеваний ещё не было, вернее, они ещё не заявили о себе во весь голос. А мы уже лечили, невзирая ни на что! В приёмном покое Перинатального центра во время поступления женщин с тяжёлыми формами гестозов дежурным врачам в числе первоочередных мероприятий и консультаций предписывалось вызвать врача ОГХК!
Когда я наконец-то нашёл нужных мне первых двух врачей, мы с Женей составили жёсткий график их подготовки, так же, как и медсестёр. Все они должны были владеть навыками анестезистов-универсалов, поэтому все они трудились на рабочих местах в реанимациях, чередуя взрослую реанимацию с детской. И так все пять лет до открытия своего отделения.
Врачи прошли теоретические курсы и сертифицировались по взрослому и детскому диализу. Практический курс на рабочем месте в КДЦ Якутска на базе, где проходил и я. Параллельно мной и Павловым было включено чтение лекций по новейшим медицинским технологиям на врачебных конференциях НЦМ. Этим мы хотели восполнить пробел и отсутствие информации по мембранным и эфферентным методам лечения у рядовых врачей, ведь на их профильных циклах, кроме нефрологии и токсикологии, о диализах не заикались. Вот так, потихоньку, по крупицам мы готовились к открытию своего отделения.
Первыми моими врачами стали мои же коллеги, которых я хорошо знал по прошлой работе анестезиолога-реаниматолога.
Михаил Михайлович Иванов, мой старый знакомый ещё с Амги, где он работал тогда фельдшером, потом в Якутске в нашем отделении анестезистом. Закончил МЛФ ЯГУ и распределился в детскую городскую больницу анестезиологом-реаниматологом. И вот оттуда я его и забрал, и не жалею до сих пор – он ещё работает в отделении.
Второй – Александр Николаевич Бугай, выпускник педиатрического факультета Новосибирского медицинского института, коренной якутянин, родившийся на полюсе холода в Оймяконском районе и распределившийся педиатром туда же – в ЦРБ посёлка Усть-Нера. Я обратил на него внимание, когда он приехал в наше отделение постигать азы интенсивной терапии, но передумал и переучился на детского анестезиолога-реаниматолога. Отличался отменной базовой теоретической и практической подготовкой, могучей интеллектуальной базой, золотой головой и руками, тягой к цифровым технологиям и безграничной, фанатичной любовью к педиатрии. Его я вытащил с Полюса холода с помощью нашего министра, крепко державшего своё слово. Работал он тогда в нашем отделении ДРБ. Трансформатор идей, он стал одним из столпов отделения, где и работает по сей день. До сих пор отличается неуёмным любопытством ко всему, что светится, печатает, мигает и имеет доступ в Интернет, и почти готовый программист.
Оба врача с энтузиазмом взялись за новое, почти неизведанное, но которое должно заработать под их натиском. Прошли циклы теоретических подготовок в Москве и Санкт-Петербурге.
Два инженера, выпускники специального набора инженеров по обслуживанию медицинской аппаратуры физмата ЯГУ. Первым был Виталий Дмитриев. Прекрасный специалист, надёжный друг и товарищ. С ним случилось непредвиденное: за полтора года до пуска отделения его забрали в армию, и Виталик два года командовал разведвзводом в Даурии. Но мы его дождались – своих не бросаем! Павел Корнилов – настоящий фанат диализной техники. Большого труда стоило выставить его домой, если он что-то придумывает или мастерит. Умелец, золотые голова и руки, обладает энцеклопедическими знаниями. Верный, надёжный друг и товарищ, мотор инженерной группы. Сейчас его с нами нет. Жестокие обстоятельства со здоровьем и Covid-19 прервали его блестящую жизнь, ведь и его стараниями наша инженерная группа в 2001 году была признана фирмой «Фрезениус Инжиниринг» одной из лучших в стране, так как работала в автономном режиме, качество работы также было признано лучшим!
Светлана Георгиевна Корнилова, бывший ведущий инженер Института космофизических исследований, был такой в Якутске, единственный в СССР, разваленный одним из первых в начале перестройки (на его месте теперь мужской монастырь!). Два высших образования по электронике. Настоящая богиня нашей аппаратуры. После разгрома Космофизики ушла в гемодиализ к Павлову, тот потом передал её мне. Сейчас её тоже нет с нами, вот уже лет десять.
Какие это были люди!
Миша Сафонов, тоже выпускник особой группы, тоже отслужил в армии два года и вернулся к нам. Надёжный, квалифицированный специалист, профессионал высшего класса. Работает и сейчас.
Витя Модяев, выпускник Новосибирского института инженеров водного транспорта по электронике, попал к нам после открытия отделения и трудится также по сей день. Очень грамотный, профессионал экстра класса. Нет ни одного прибора, поломка которого могла бы сбить с толку Витю! Он всегда готов к выполнению самых сложных задач.
Не могу не сказать о нашем товарище, старшим группы инженеров отделения Жени Павлова, Спартаке Матвеевиче Охлопкове. Он, как и Светлана Георгиевна, из плеяды инженеров Космофизики. А по ремонту диализной аппаратуры ещё и учитель всех вышеперечисленных инженеров. Он привил им, другими словами не назовёшь, фанатическую любовь к вверенной технике. Сейчас его тоже нет с нами. Вечная память, Спартак Матвеевич!
Если уж заговорил о группе специалистов из Космофизики, не могу не выразить благодарность Павлову, Ощепкову и Корниловой за то, что в наш коллектив из той же Космофизики попала Галина Тимофеевна Суханова. Прекрасный человек, профессионал, каких поискать, но вряд ли найдёшь! Говорят, при работе в институте у неё одной был как бы «Знак качества». И знающие люди, только взглянув на прибор или аппарат, которые возвратились к жизни, благодаря её рукам, до сих пор говорят: «Это работа Галины Тимофеевны!». Что за «Знак»? Не скажу – секрет.
Есть в группе ещё один человек, о котором не могу промолчать. Этот человек, если можно так выразиться, продукт деятельности инженерной группы вне сферы аппаратного обеспечения, обладатель настоящей мужской силы воли, тяги к достижению поставленной цели и вызывает у меня большое чувство уважения и восхищения. Это Костя Власевский. Пришёл он к нам на должность санитара, не доучившись в школе. Инженеры, особенно Светлана Георгиевна, сказала: «Он наш! Берём его под своё крыло!». И взяли. Закончена школа. Поступил в техникум связи. Окончил. В данное время примерный семьянин Власевский трудится на инженерной должности. Браво, Костя! Браво, ребята и девчата! Извините за каламбур своего бывшего…
Видимо, не всё сказал… Видимо, не всех помянул…
А сколько медбратьев и медсестёр прошло через наше отделение! У меня руки отвалятся всех перечислять, хотя частично я это сделаю! Был на двадцатилетии отделения и узнал, что восемнадцать наших сестёр и медбратьев, не покидая стен родного отделения, стали врачами различных специальностей! Где книжка рекордов ОГХК?
А первой старшей сестрой отделения стала Виктория Михайловна Семёнова. Мы с ней работали ещё со времён отделения анестезиологии- реанимации ДРБ. Я её уговаривал пойти к нам почти два года. И своего добился! Стиль её работы мне очень напоминал рабочий почерк моего младшего брата, только в женском варианте: я подумал, в ДРБ коллектив больше мужской, чем женский, а у меня – наоборот. И я не ошибся! И не жалею до сих пор. Потом Вика ушла по семейным обстоятельствам, успев воспитать себе замену из молодёжи – Елену Константиновну Егорову – и тоже в точку.
А самый первый состав сестёр и медбратьев, выпускников и выпускниц медицинского училища, как и обещал министр, пришли ко мне: А. Герасимов, Ф. Соловьёва, И. Тихонова, Е. Егорова, Ж. Николаева, затем Н. Требина, В. Скрябина, У. Сцепуро, М. Николаева, А. Зайцева, И. Ильин, А. Емельянов и другие (сестра-хозяйка О. Е. Светлолобова и её дружная команда: М. П. Сергеева, Т. Н. Константинова, М. Бердникова, С. Журавлёва, А. Вьючин,Т. Н. Станицкая)
И ещё один врач, по рекомендации Е. Г. Павлова, пришёл к нам в 1998 году. До этого он работал в хроническом диализе КДЦ, единственный из нас нефролог с опытом работы и учёбой по анестезиологии и реанимации – Максим Владимирович Унаров. Прекрасный человек и специалист с широчайшим кругозором, художественная натура, мягкий, спокойный, стратег и тактик лечебного процесса, умеющий отстоять свою точку зрения. Быстро освоился с педиатрической частью нашей работы и, не снижая темпов работы, вместе с Сашей Бугаем взялся за программное обеспечение лечебного процесса, поскольку оба прекрасно владели основами программирования.
Мне запомнилась оценка их творения – программного обеспечения всех процедур, выполняемых в нашем отделении – советником Президента Российской Федерации по внедрению новейших технологий в отраслях производства, ректором МГУ Виктором Антоновичем Садовничим – всего одно слово, но кем сказанное: «Невероятно!». Затем, в 2006 году уже четыре слова сказал профессор Константин Яковлевич Гуревич, заведующий кафедрой нефрологии и диализа МАПО (г. Санкт-Петербург): «Это готовая кандидатская диссертация!».
Уезжая из Якутска, заведовать отделением я оставил Максима Владимировича Унарова. И не ошибся!
А ещё хочется выразить благодарность всем тем рядовым и не рядовым коллегам, медикам и не медикам, вообще всем хорошим людям, кто помогал нам с самого нуля встать на ноги и начать работать с теми, кто в этом нуждался.
Но особая благодарность и глубокая признательность администрации НЦМ, и особенно поддерживающим нас в трудных ситуациях директору Педиатрического центра Людмиле Алексеевне Николаевой и директору Перинатального центра Розе Дмитриевне Филипповой. Низкий поклон, вам, дорогие мои начальницы!
Дорогой читатель! Вы можете упрекнуть меня в том, что много фамилий, много подробностей, которые, возможно, вам не интересны и выглядят второстепенно. Но с другой стороны каждая фамилия, краткая характеристика, имеет свой, очень важный факт. За каждой фамилией стоит своя, очень личная и в то же время важная для отделения подоплека- ведь все они были первыми! За одно то, что никто не уволился, не ушёл от своей будущей специальности и в течение пяти лет упорно, вдумчиво, последовательно обучались в чужих отделениях, с часто незнакомыми коллегами, что, согласитесь не так просто. Но ведь создавать новую, нигде ещё официально не работающую специальность было необходимо, как воздух. И они всё это выдержали и победили! В тексте я привожу какая реакция была у высоких специалистов, посещающих это неприметное с виду отделение, после того, как они знакомились с результатами его деятельности.
Так что поймите меня правильно и простите- эта книга писалась и для них. Есть ещё одно нововведение- это «ретроспективы»- когда в канву повествования вклиниваются описания не соответствующие общей хронологии. Как правило, это описание тех случаев и их исходов, которые навсегда врезались в мою память своей неординарностью, необычностью, а иногда просто с юмористическим уклоном. Но они были, они запомнились и я хочу поделиться происшедшим с вами.
И опять «лихие» девяностые! 1 марта 1999 года отделение гравитационной хирургии крови распахнуло двери для тех, кому была нужна наша помощь.
Девочка Маша
Город Якутск. ДРБ. Отделение анестезиологии и реанимации
7 марта 1990 года.
(Ретроспектива № 1)
7 марта 1990 года я находился на ночном дежурстве в своём отделении.
Дежурства, проходящие в праздничные и предпраздничные дни, всегда были значительно легче, чем в будние дни или дни по прошествии праздников. Объясняется это просто: взрослые заняты приготовлением к праздникам и зачастую им не до детской составляющей семьи. Другое дело, когда праздники закончились, надо и потомством заняться. И вот тут начинается…
«Скорая помощь» тянет на пределе, мы вылезаем, иногда выползаем из приёмного покоя, чтобы глотнуть чая и чуть-чуть прийти в себя. Обращений, которые можно назвать обоснованными, бывает всего процентов двадцать, не более, остальные – дань потомству за безоблачно проведённые праздники. Но чтобы показать нам, как они обеспокоены состоянием детей – повышенная нервозность, не совсем обоснованная склонность к конфликтам, угрозы пожаловаться, куда следует, и т.д. и т.п. Поэтому я всегда любил дежурить в праздники или в преддверии их. Если тебя вызвали в приёмный покой, значит, это действительно серьёзно.
Это дежурство уже перешло в поздневечернюю стадию, серьёзной работы в отделении, в основном, не было. Лениво потягивая чай, заполнял истории болезней. В этот момент зазвонил телефон. Звонок из санавиации. Сообщили, что в райцентре, находящемся километрах в шестистах от Якутска, пьяный дебошир пытался убить семилетнюю соседскую девочку, нанеся ей по своду черепа пять- шесть ударов.
Семья девочки жила на втором этаже восьмиквартирного дома. В девятом часу вечера родители попросили дочку вынести мусорное ведро на улицу. Она оделась тепло, температура в это время года ещё по ночам могла опускаться до -40°С, и побежала на улицу. Но на площадке между этажами её встретил пьяный сосед, схватил за воротник шубейки и сразу же стал бить по голове амбарным замком приличного веса и размера. Нанеся удары, он бросил её на пол и, поняв, что натворил, побежал прятаться. Потом милиция нашла его в сарае для дров. Он спал крепким сном, накрывшись попавшим под руку тряпьём. Рядом валялся окровавленный вещдок.
Родители же, занятые подготовкой к праздничному столу, хватились дочку минут через сорок. Отец пошёл на улицу: мало ли что? На улице жаждущих встретить Международный женский день, уже начавших поздравлять друг друга, было предостаточно. Но ходить далеко не пришлось. Сразу вызвали «скорую помощь». Девочка была жива, но без сознания. Похоже, её спасла старая солдатская шапка, второпях надетая и завязанная под подбородком на шнурки. Она не дала возможности развиться большой кровопотере, сразу образовав сгустки, блокировавшие кровоточащие сосуды.
Девочку перевезли в хирургическое отделение ЦРБ. Провели минимальное обследование, R-графию черепа: картина была жуткая – верхняя половина головы была вколочена в нижнюю. Но девочка самостоятельно дышала, артериальное давление снизилось, но не до критических цифр. Шапку снимать не стали, побоявшись, что убрав спасший её головной убор, вызовут повторное кровотечение, с которым мог справиться только опытный нейрохирург. Назначили посиндромную (ситуационную) терапию и позвонили в Якутск, в санавиацию, потом в нейрохирургию. Переговорили с Прокопием Николаевичем Семёновым, имевшим большой опыт в работе с детьми. Лететь должен был он. Потом стали искать детского анестезиолога. Все по тем или иным причинам ушли в отказ, а мне позвонил заведующий и, пообещав сменить меня пораньше, зарядил меня в командировку. Рейсовый самолёт улетал в девяти утра. Ну, что ж, знать судьба у нас такая. Позвонил домой, сказал, что я с утра приглашён на праздник в Сунтар. На всякий случай поздравил с наступающим праздником, Женским днём, в семье мужчина был в единственном числе, а их аж трое: жена и две дочки. Потом связался с Сунтаром, куда был приглашён санавиацией, выяснил интересующие меня детали, дал консультацию по назначенному лечению и попросил с утра организовать забор донорской крови – операция обещала быть непростой и готовиться к ней надо было серьёзно. А переливание крови придётся делать с первых минут начала операции.
Должен признаться, что в моей практике анестезиолога были только две тяжеленные операции, я имею в виду анестезиологическое пособие (ведение общего обезболивания во время операции) Первая – двенадцатилетний пациент с злокачественной опухолью мозжечка. Оператор – вызванная из Москвы женщина-профессор. Длительность операции – восемь часов с небольшим, естественно, наркоз на час-полтора длиннее. Было это осенью 1981 года. И вот эта – тоже нейрохирургическая.
С нейрохирургом мне повезло. Прокопий Николаевич, улыбчивый, любящий хорошую шутку, создавал впечатление человека, довольного жизнью во всех её вариантах. На самом же деле внимательный, иногда до скрупулёзности въедливый, обладающий настоящим талантом высокопрофессионального нейрохирурга. Один из первых в республике освоил операции шунтирования при гидроцефалиях (нарушение оттока спинномозговой жидкости из внутричерепного пространства). Я несколько раз работал с ним на плановых операциях, и каждый раз поражался многогранности арсенала технических приёмов, методов, отточенности действий его поистине волшебных рук.
И вот 8 марта, ровно в двенадцать часов дня мы приземлились в порту посёлка Сунтар. «Скорая» стояла у трапа самолёта. Пятнадцать минут – и мы в больнице. Сразу же переодевшись во всё больничное, пошли смотреть Машу – так звали девочку.
Сердца наши с Прокопием одновременно на какое-то время вошли в стадию пролонгированной систолы: сжались до предела от представшей перед нашими глазами картины. Девочка лежала на правом боку, сжавшись в комочек, еле различимая под ворохом одеял. Голова поверх шапки была дополнительно обёрнута в несколькими слоями бинтов. Через носовой катетер подавался кислород. Закрытые глаза, бледность лица, губ, в то же время удовлетворительное периферическое кровоснабжение, количество мочи по катетеру, говорило о том, что местные коллеги времени даром не теряли, артериальное давление было только чуть ниже нормы, да это и хорошо. Пульс частил, но не превышал верхних границ.
Семёнов осмотрел её первым, потом я. В принципе, состояние крайне тяжёлое, но по рентген-снимку вставал вопрос: а за счёт чего она выжила и живёт – как минимум половины мозгового вещества не было, а то, что осталось, было травмировано, контужено, размозжено и нафаршировано осколками раздробленного черепа. Это означало одно: зона центров жизнеобеспечения функционировала стабильно и кровоснабжение этих центров, по крайней мере, на момент осмотра со своей задачей справлялась. Но что нас ждёт впереди?
Вышли из палаты, расположились в ординаторской. Все молчали. Потом пошёл диалог между Семёновым и мной. Спрашивал он, я отвечал. Он начал с того, что состояние относительно стабильное, но в любой момент всё может рухнуть. Чего-то ждать ещё смысла не было – перспективы, размышляя трезво, никакой. И пока нет прямых противопоказаний, надо брать её на стол. Я кивнул головой, а сам обдумывал варианты ведения анестезии. Понятно, что интубировать – стопроцентно, работать на минимальной подаче фторотана, что поможет избежать релаксантов (после них можно дыхание не восстановить), препараты для ведения внутривенного наркоза– по показаниям артериального давления, пульса. Всё обезболивание провести на спонтанном дыхании – это когда больной дышит сам, а врач иногда помогает дыхательным мешком, ориентируясь на внешний вид больного (а у меня совсем труба – голова будет объектом операции), значит, мне остаётся гемодинамика и показатели периферического кровоснабжения – ногтевые ложа: если розовые, то порядок, если наоборот, то исход непредсказуем . Маленький, но опыт был.
Я так провёл наркоз мальчику с опухолью мозжечка, чем немало удивил столичную гостью. У нас, в педиатрии, такой вид наркоза распространён у новорожденных. Интубационную трубку предельной длины, иначе буду мешать хирургу. Вроде бы по наркозу основные моменты решены, остальное – по мере поступления. Рассказал всё Семёнову. Он согласился. Спросил, когда начнём. Я попросил врача, прикреплённого к нам определить на совместимость два флакона крови по четыреста пятьдесят мл. Как только получим результаты – сразу начинаем. Сам пошёл в операционную. С анестезисткой проверили аппаратуру, принадлежности. Потом попросил привезти больную. Поставил катетер в бедренную вену. Сделали премедикацию. Вошёл врач с двумя флаконами крови, определённой на совместимость.
Я начал вводный наркоз. Так как полголовы не было, пришлось обкладываться валиками. Когда достиг хирургической стадии, провёл интубацию трахеи, закрепил трубку. Удивительно, но спонтанное дыхание даже через трубку почти не изменилось. Добавил обезболивания и позвал Прокопия Николаевича. Он уже был во всём стерильном на случай, если срочно придётся купировать кровотечение. А наш помощник начал потихоньку убирать бинты, затем шапку. Мы, тем временем подключили кровь, провели биологическую пробу – всё пока шло без сюрпризов. Шапку удаляли долго: где выстригали, где отмачивали стерильными растворами. Снять её также удалось без приключений. И здесь Семенов похвалил местных коллег, что шапку не убирали сразу: даже убрав её, гемостатика была просто идеальной, зато открылось страшная картина размозжённого черепа с клочьями кожи, с волосами, куски костных отломков. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами.
Теперь очередь Семёнова. Обработав операционное поле, обложился стерильным, и пошла филигранная работа по удалению осколков, сгустков крови, вещества мозга, перевязка сосудов, спиливание острых краёв уцелевшего черепа. Работали в два этапа: сперва голову положили на одну сторону и провели её полную хирургическую обработку, затем положили на другую сторону и повторили те же манипуляции с другой половиной. По три часа на каждую половину – всего шесть часов.
Шапка совершила невероятную службу – операция прошла почти бескровно. Когда Прокопий Николаевич наложил на рану послеоперационную повязку, стало видно, что этот нелюдь лишил Машу трети черепа, в основном, её теменной части. Удалять дыхательную, стоящую в трахее трубку я не стал, потому что ночью могло произойти всё, что угодно.
Выползли мы из операционной в девять часов вечера. Нам предложили ужин, но у меня это были вторые сутки на ногах: сон мне нужен был, во всяком случае, я так решил, больше, чем еда. Кое-как выпил стакан чая, пока писали историю болезни. У обоих была одна мысль: доживёт ли до утра? Сходили в палату, осмотрели ещё раз: не кровит ли, как дышит?
Потом нас отправили в гостиницу. На завтра самолёт в тринадцать часов. Терпения хватило до девяти утра. Ночью нас не беспокоили. Может, не хотели расстраивать? Семёнов позвонил в больницу, вызвал машину. На его вопрос ответили: «Жива! Приезжайте!». Кушать хотел как волк, но только появились в больнице, сняли верхнюю одежду, накинули халаты – и в палату, почти бегом. Маша лежала лицом к нам. Насыщение организма кислородом была удовлетворительная, губки розовые, но что меня поразило больше всего – она жевала интубационную трубку! Вот это тяга к жизни! Взял электроотсос и на отсасывающей трубочке удалил интубационную и стал тупфером чистить полость рта, на этот раз тщательнее, и она спокойно задышала. Мы воспрянули духом, но забрать её с собой в Якутск не могли – она считалась нетранспортабельной. Расписали лечение, рекомендации и настоятельно просили держать нас в курсе её состояния. В тринадцать часов, помахав Маше крыльями, покинули столь жестокий и жизнелюбивый Сунтар.
Прошло недели две. Сижу вечером дома. Звонок. Снимаю трубку. Знакомый голос Прокопия Николаевича: «Привет! А ты ещё дома? Помнишь Сунтар и Машу? Она ко мне в отделение только что поступила с диагнозом: Посттравматический менингит. Я хочу вызвать тебя, всё-таки ты тоже причастен к её судьбе. Вместе посмотрим, назначим лечение. Глядишь, и на этот раз у нас получится. Я завтра попрошу твоего заведующего, чтобы ты был её лечащим врачом-консультантом! Идёт?». Как можно было отказать такому хитрецу?
Через пятнадцать минут «Скорая» везла меня в нейрохирургию. Поздоровался с Семёновым. Пришли к выводу, что занос инфекции со стороны раны головы, назначили лечение, и она недели через три- четыре уехала домой.
В перспективе Семёнов планировал прикрыть мозговую часть донорской твёрдой оболочкой мозга. Сверху подкожно вшить пластиковую пластинку для более надёжной защиты головного мозга – аналог удалённой части костного черепа – не всю же оставшуюся жизнь ей страдать от того, что мозг то голый? «Ну, скажи, Реонолий! Правильно или нет?» – «Конечно, правильно! Только сделай это побыстрее – ребёнок ведь, риск повторной травматизации очень велик!» – «Ладно, постараюсь!». Так с шутками и смехом продолжали её лечить. Меня поражало, насколько адекватно, быстро, а, главное, результативно Маша реагировала на наши назначения. После выписки она на какое-то время выпала из моего поля зрения.
Года через три- четыре, будучи в командировке в Сунтаре, я вдруг вспомнил о ней и спросил райпедиатра, какова её судьба? Она сказала, что Маша обслуживает себя сама, ходит самостоятельно, но есть проблемы с интеллектом, и в связи с этим в школе учиться она не может. Прокопий Николаевич своё слово сдержал – защиту мозга выполнил, как и планировал. А девочка вернулась оттуда, откуда, как правило, возврата нет.
Возвращаясь к работе в ДРБ, замечаю, что, вспоминая прожитое, замечаю, что на память приходят случаи, в основном, с большой примесью или трагического, или грусти, а когда вспоминаю Амгинскую двухлетку (всего два года, а иногда перекрывают 39 остальных лет, отданных этой же работе, но в других условиях!), всегда находится что-то весёлое, оптимистичное. Скорее всего, обусловлено это тем, что в реанимации лечится совсем другая категория больных, больных, дошедших до края по тем или иным, часто не зависящих от нас, причинам. Проще говоря, или запущенные кем-то до нас, или форма течения их заболевания, отягощённая ещё чем-нибудь, такова, что мешает просто поболеть и выздороветь. Или выхаживаешь такого ребёнка, и как только ему становиться лучше, его сразу же возвращают в своё отделение. И получается, что конечного-то результата проделанной тобой работы ты не видишь, как и родители, потому что общение с ними до предела ограничено, да и ребёнка они не видят, как и не видят, чего нам стоит без потерь вернуть их дитё хотя бы для долечивания в своё отделение. Да и разговоры с родителями, ой, какие нелёгкие, о состоянии здоровья их ребёнка, когда мать или бабушка через предложение повторяет одно: «Ну, доктор, ну скажите пожалуйста, ведь он (или она) выживет, обязательно выживет! Ну, скажите ради Бога!». И не дай уже тебе бог чем-то непроизвольно, даже жестом, согласиться с ними – итог беседы может подводить уже следователь прокуратуры, бесстрастно зачитывая строки заявления: «Доктор такой-то сказал, что всё будет хорошо!». В свидетели призывают друг друга. А что остаётся нам? Говорим, что они для себя желаемое выдают за действительное, а мы-то при чём? Но в Уголовном кодексе такой статьи нет и никогда не будет. Всё равно виноватый должен быть, и его найдут, будьте уверены. Оснований в данном утверждении два. И оба я своими ушами слышал из уст следователей. В одном случае меня уверяли, что наказывать всё равно придётся, так как на самом высшем уровне кто-то сказал, что пора показать медикам кузькину мать, а то совсем пораспустились. И было это в 1979 году. Второй следователь по этому же делу сказала: «У вас слишком смелые высказывания, могут далеко завести – скамья подсудимых длинная, и кто-то может подвинуться, освобождая место вам». Коротко и до предела ясно.
Иногда, когда дело касается новорожденного, родители предъявляют такие претензии, что во всех бедах виноват именно ты, лечащий врач. И им никак ничего не объяснишь, потому что законы логики здесь не действуют, а только инстинкты. А вот попытка объективно объяснить матери, почему её ребёнок такой слабый с момента рождения, даже зачатия, воспринимаются как личное оскорбление. Читая историю болезни, из анамнеза жизни матери выясняю, что сама она из неблагополучной семьи, со школьной скамьи страдает хроническим хламидиозом, букет ЗППП, курит, употребляет алкоголь. Муж, по словам жены, вредных привычек не имеет, но жизненный опыт и общение с такими родителями подсказывал, что, скорее всего, это значило, он как минимум алкоголик. Ну и кого же Вы должны произвести на свет? Потом не знал, куда бежать.
А вот в родной Амге… или как я принимал роды.
Занимательное акушерство
Амгинский район, село Покровка
Фельдшерско-акушерский пункт
Февраль 1975 года
(Ретроспектива № 2)
Главный врач отправил меня на участок проверить детскую службу участковой больницы. А расстояние до него девяносто км. Выехали поздно: то машины не было, то у меня неотложные дела. В общем, уже темнело, а ехать-то всё равно надо.
Выехали, доехали до села, что в тридцати километрах от Амги, и тут забарахлил мотор УАЗа. Добрались до ФАПа. Я звоню главному и докладываю ситуацию: что делать? Он попросил к телефону водителя, долго с ним говорил и принял решение: я остаюсь ночевать на ФАПе. Водитель возвращается в гараж в Амгу и за три- четыре часа ремонтирует машину, а утром часов в восемь забирает меня, и мы едем плановым маршрутом. Так и порешили.
Дежурная санитарка выделила мне палату с только что застеленной, сверкающей белизной постелью. Потом позвала на ужин. После ужина я лёг в постель, немного почитал книжку и решил уже поспать – шёл одиннадцатый час.
В этот момент робкий стук в дверь. Я разрешил войти. Дверь распахнула санитарка, а в палату вошла молоденькая девчушка, лет семнадцати, не больше. Одета в стерильный халат, на голове колпак, маска. Перед собой держит сложенные ладонь к ладони кисти рук в перчатках, сверху накинута стерильная салфетка. «Здравствуйте, доктор! Меня зовут так-то, я акушерка этого ФАПа. У меня сейчас в родовой женщина, а я ни разу роды сама не принимала. Помогите, пожалуйста!». Я согласился – не бросать же коллегу в такой ситуации. У меня в практике были одни роды ещё в институте на цикле «Акушерство» во время ночного дежурства, правда, самостоятельные, но за спиной подмога всегда на стороже.
Отправил обоих в родовую. Быстро встал, оделся и тоже туда, в эпицентр сегодняшней ночи! В предродовой переоделся. Посмотрел историю. Роженице тридцать шесть лет, шестые роды. По срокам всё нормально, со слов коллеги, воды отошли минут тридцать назад. Сразу взята в родовую. Схватки были, вернее, начались, но слабые. Я про себя подумал, что женщина опытная, предлежание головное, сердцебиение плода хорошее – значит, сюрпризов не должно быть.
Пошли в родовую. Поздоровался, представился, она назвала своё имя и дважды переспросила моё. Я особого внимания на это не обратил. А зря! Женщина крупная, но без лишнего жира, отёков, взгляд немного напряжённый и направлен в себя, хотя нас слушает внимательно. Вот что значит опыт! Измерил артериальное давление и пульс. Послушал лёгкие, сердце её и плода. Всё соответствовало описанию в истории. Мысленно похвалил коллегу – внимательная и грамотная. Она прошла в угол, встала напротив родового стола, глаза её округлились в ожидании дальнейших событий. Я спросил, есть ли открытие, она молча кивнула. Я понял, что сейчас всё зависит от меня – как буду вести себя дальше, таким специалистом и будет моя коллега. Стоя сбоку от стола, подумал, что всё пока идёт согласно законам природы, но нельзя пускать процесс на самотёк.
Я деловито спросил, не страшно рожать? Она ответила, что уже рожала, и каждый раз перед началом основных схваток был вот такой период, когда организм как бы собирался с силами. Я успокоился окончательно. Поинтересовался, желанный ли ребёнок, она ответила, что очень. Узнал возраст предыдущих детей. А потом задал вопрос: «А как назовёте?» – «Ещё не думали». И тут я ей говорю: «А давайте, договоримся, что если сейчас родите, то Вы назовёте его Реонолием. Ладно?» – «А кто это?» – «Так я и есть, в мою честь и назовёте». Короткая пауза, затем такой смех от души, что я подумал: «Неужели не заслужил?». Не успел додумать, как смех перешёл в дикий крик – процесс пошёл, да ещё как! Минут через сорок крик, но уже коллеги: «Головка!!!». Я тут же прыгнул на защиту промежности. Подозвал коллегу, показал, как располагаются защищающие руки и, шутя, сказал: «Раз не хотите называть Реонолием, я пошёл, а Вы продолжайте защиту!». Мать заорала снова, но уже довольно членораздельно: «Не уходите!», коллега тоже просительно подняла на меня глаза. Я снова: «Что, передумали?», снова рёв: «Нет!», и на свет появился долгожданный, любимый и сразу заорал. Теперь расхохотался я: «Этот-то тоже против! Тогда останусь!». Мать счастливо улыбалась.
Я помог обработать ребёнка. Затем показал, как накладывают щипцы на послед. Потом, когда всё закончилось, дежурная смена приняла под своё наблюдение маму и сына. А мы втроём уже около двух ночи сели пить чай. Коллега окончательно пришла в себя, похорошела, осмелела и говорит мне:
– Я вас теперь никогда не забуду!
– А почему?
– А я теперь знаю, как надо вызывать схватки! – сказала она.
– Как?
– Надо предложить назвать ребёнка вашим именем!
Тут уже закатился я. А ведь как она была права!
Видимо, что-то срослось, видимо, что-то получилось…
В условиях новейших медицинских технологий.
Город Якутск. Национальный Центр Медицины
Педиатричекий центр
Отделение гравитационной хирургии крови
(1999- 2006 годы)
Наконец-то! Свершилось! 1 марта 1999 года широко распахнулись двери нашего нового отделения, теперь уже отделения гравитационной хирургии крови.
Ленточку при входе в отделение разрезал Генеральный директор Национального центра медицины Вячеслав Лаврентьевич Александров. Понятное дело, в присутствии всей администрации, директоров Педиатрического и Перинатального центров, заведующих отделениями. Было сказано много хороших и тёплых слов напутствия. После этого пошли осматривать наши, с вашего позволения, если можно так выразиться, покои.
Всё продумано, профессионально расположено, расставлено, разложено, подключено, задокументировано и вот, оно уже наше. Подсобные помещения размещены согласно генеральному плану. Миниатюрная, но какая уютная операционная, даже без привычных глазу мягкого инвентаря (простыней и салфеток) и «второй жены хирурга» – операционной сестры. Технические помещения радовали глаз: во-первых, цветами стен, потолка, пола, во-вторых, уже готовыми к работе диализными наборами, у инженеров – различный специальный инструментарий и диагностические приборы. Водоподготовка – сердце отделения, приятно гудела работающими моторами насосов различного назначения. Ремонтная зона! А через коридор… Две палаты по два диализных аппарата: взрослая и детская! Оснащены по последнему слову новейших медицинских технологий. Далее палата плазмафереза и палата с двумя аппаратами диализа для больных, требующих строгой изоляции. Единственное, что смущало нас – полное отсутствие мест отдыха персонала: мы-то работать должны круглосуточно, а нам исполнили вариант односменного диализного комплекса, где, действительно, хватало и пары небольших диванчиков. Ну, да ладно, своих наставим.
После обхода состоялось торжественное чаепитие, правда, без генерального директора и администрации. Сколько было сказано тёплого, душевного, напутственного, мудрого. И как это воспринималось, ведь пять лет ожидания, учёбы и кропотливого труда. И вот теперь, спустя пять лет, нам предстоит показать, что годы эти не просто протекли записями в трудовых книжках, отзывах коллег, с кем мы работали плечом к плечу, но теперь уже самим продемонстрировать, на что мы годимся.
С Женей Павловым и врачами отделения предварительно обсудили возможные острые и конфликтные ситуации, их обоснование и пути давления на нас (с чем мы уже встречались, работая в отделении Евгения Григорьевича). Было единогласно решено, что во время ночных дежурств при поступлении тяжёлых больных, особенно в Перинатальный центр, где в реанимации работали очень опытные врачи, имеющие свой богатый опыт выхаживания такого контингента, будут сложности с внедрением наших технологий в общий комплекс лечебных мероприятий. Для устранения этих условно конфликтных ситуаций, дежурные врачи обязаны по «скорой» вызывать меня из дома, и только после этого, когда нас уже будет двое, разрешать все назревшие вопросы. И это почти сразу проявилось при поступлении тяжёлых больных по санавиации из всех районов огромной республики, где тяжесть состояния больного дополнительно усложнялось еще условиями, временем транспортировки и непредвиденными обстоятельствами, не зависящими от медиков. Вот один из примеров.
Недели через две после открытия нашего отделения поступает больная с тяжелейшей стадией гестоза – при росте в 160 см её вес уже подходил к ста кг. Сознание прекоматозное, артериальное давление 200/130, мочи нет вторые сутки. Беременность семь месяцев. Время транспортировки из-за погодных условий на восемь часов превышает расчётное. Надо отдать должное врачам сопровождения – вывозили её на самолёте – риск огромный, но доставили.
Теперь решался вопрос о том, что делать? Учитывая, что несмотря на такое состояние матери, сердцебиение плода прослушивалось и гинекологи хотели спасти хотя бы ребёнка путём кесарева сечения. Но у анестезиологов большие сомнения (и обоснованные – на «стоящих» почках вынесет ли пациентка наркоз?), удерживало их от согласия на операцию с гинекологами. Акушеры были категорически против операции, но конкретно, после интенсивной терапии почек в условиях реанимации и только после запуска их, брать на стол. Слушая эти споры, я понял одно, что врачи, собирающиеся сотворить с больной нечто терминальное (спасти хоть одного из двух), мыслили старыми категориями, совсем не принимая в расчёт того, что как раз только нам по плечу решение этой задачи, ведь работа с почками в короткие временные рамки и есть задача для наших технологий лечения. И ещё с горечью убедился я, они, как и все остальные медики, не удосуживались посещать в течение пяти лет чтения наших лекций на врачебных конференциях центров по эфферентным методам терапии неотложных состояний. Своих мнений я не высказывал, да и никто ими не интересовался – вопрос решался, как я уже говорил, в рамках устаревших протоколов лечения тяжелых гестозов. Решался как-то не по-медицински: не давать права на жизнь одному из обоих живых? И ещё меня удивило, каким образом больная оказалась в нашем отделении, когда ещё никто ничего конкретно не решил? Но я почувствовал себя, несмотря на ситуацию, на седьмом небе после разговора с дежурным врачом моего отделения Александром Николаевичем Бугаем, скромно стоящим за моей спиной! Он один мгновенно разобрался в ситуации ещё в приёмном покое и уже тогда решил брать больную на диализ! Тихо, почти что на ухо, он объяснил мне, что споры начались ещё в приёмном покое, но спорящих было в тот момент ещё мало, а он, убеждённый в своей правоте, вызвал наших санитаров и забрал пациентку к нам в отделение. И сделано это было так уверенно и безоговорочно, что спорящие, а их становилось всё больше и больше, автоматически двигались за каталкой, не прерывая обсуждения и не думая, куда приведёт их дорога в конечном результате. Я был потрясён уверенностью, смелостью и решительностью моего дорогого доктора, для которого пять лет не прошли мимо! Дело-то ещё было в том, что мне уже тогда был пятьдесят один год, я обладал определённым авторитетом не только у педиатров, но и взрослых врачей – давали знать мои похождения в санавиации и работа с Евгением Григорьевичем Павловым во взрослой реанимации во время прохождения стажировки. А мои врачи, за исключением Михаила Михайловича Иванова, были младше минимум лет на пятнадцать, что давало право врачам других отделений, относиться к ним иногда свысока, как к молодым и неопытным. Вот тут-то я и был нужен. Тем более, что диализы у беременных мы изучали только по литературе, поскольку практическую часть в центральных районах России поймать было трудно, как и сами гестозы, подлежащие лечению на диализе, потому что беременных женщин просто до этой черты не допускали.
Был ещё один нюанс, очень нужный, практически дающий нам право на жизнь: если всё пройдёт по нашим правилам, то у нас появляется безоговорочный шанс полного доверия не только к нашим новым подходам к лечению этого вида патологии, но и права на окончательное принятие решений в этой области экстренной медицины. Да и поведение моего молодого коллеги настраивало всех нас на боевой лад. Сейчас и здесь я убедился в том, что пять лет у каждого из них уже создали хорошую и теоретическую и практическую базу. Молодцы! И чем больше в дальнейшем мы работали, тем больше я убеждался в их подготовке и умении отстаивать свою точку зрения в любых ситуациях. И их авторитет рос прямо на моих глазах. Ведь через год ни одна из больных Перинатального центра, даже средней тяжести по заболеванию, не обходилась без консультации наших врачей.
Но вернёмся к нашему случаю. Решение по дальнейшему комплексному лечению у меня уже созрело и совпадало с решением моего врача, А. Н. Бугая. Я ближе подошёл к коллегам и спросил: «Так на чём всё-таки остановимся? Ситуация-то с каждой минутой только ухудшается, так и до стола не довезём!». Я подозвал своего врача, и мы по очереди быстро изложили свою точку зрения, опираясь на клинику, причину, анализы, приведшие её к такому состоянию, и сказали, что пока не ликвидируем отёки, интоксикацию, не восстановим микроциркуляцию крови в почках, что-либо активно предпринимать у данной больной в данное время крайне опасно. И в заключение сказал: «Дайте нам четыре часа, а потом соберемся снова». Был первый час ночи. Они молчали. Я повернулся и пошёл готовиться к постановке диализного катетера в центральную вену. И вдруг до меня дошёл тихий голос: «Пусть умрёт на диализе, чем на операционном столе!». И тут же громкий голос кого-то из акушеров: «Собираемся в пять утра!». Я повернулся, улыбнулся и сказал: «Спасибо! Жду!». И снова повторюсь. Ведь это моя болевая точка. Я понял ещё одну очень неприятную и до сих пор непонятную и неразгаданную мной, скажем так, тайну. Мы в течение пяти лет на всех конференциях врачей читали лекции о мембранной технологии лечения, но, по-видимому, им она казалась настолько проста, что многие отмахивались от нас: «А, мы это знаем!». Но результат-то один – нас всерьёз никто не принимал и не слушал, а когда дело доходило до практики, строили из себя таких знатоков и несли такую ахинею, что уши даже не вяли, а просто опадали.
Я занимался диализом двадцать один год, и эта картина присутствует и сейчас, даже у тех, кто без диализа работать не может – нефрологов и урологов – отказываются принимать и понимать самое элементарное, а нередко последнее слово о назначении этого вида лечения зависит от них. Я поднимал этот вопрос на уровне сертификационных циклов, в комиссиях, принимающих врачей на категорийность, у преподавателей ВУЗов: «Почему среди тестовых вопросов нет ничего, касающегося диализа?». А воз и ныне там. Разговоры со стеной, а технологии работают, и врачей, желающих работать в ней, почти нет.
И снова о первой больной. Быстро поставил катетер. Мой коллега рассчитал параметры процедуры. Вся диализная бригада работала молча, сосредоточенно, неоднократно проверяя сделанное. Через двадцать пять минут подключили к аппарату искусственной почки. Через час, когда все убедились, что всё идёт согласно плану и больная начинает делать попытки открыть глаза, все стали переглядываться и улыбаться, ведь это была наша первая больная, и она оживает на наших глазах!
В конце второго часа появилась моча, а с больной мы уже давно разговаривали. Она рассказала нам, что работала акушеркой, очень любила свою работу, что не заметила, как прошло время и ей уже под сорок. Очень захотела ребёнка, но работу не бросала, похоже, что и не заметила, как посадила почки. Пошли отёки, поднялось давление, на фоне беременности они и не выдержали нагрузки. Стала развиваться нефропатия, которая привела вот к такому результату. Но у нас была надежда, что поражение почек у нее функционального характера, раз пошла моча, можно надеяться на благоприятный исход.
Процедура продолжалась три часа. На нас с подушки смотрели повеселевшие глаза, улыбка не сходила с её лица. Да и ребёнок, по-видимому, тоже повеселел – тоны его сердца стали чётче и ритмичнее.
Через четыре часа у меня в ординаторской появились члены консилиума. Их хмурые и невыспавшиеся лица смотрели на меня: «Ну, что?» – спросила меня акушерка. Я ответил: «Посмотрите сами, пойдёмте в палату».
Как только подошли к дверям и увидели это счастливое лицо на подушке, все остолбенели. Им тоже такое видеть, возможно, не приходилось, и я их понимаю. Дальше всё было проще, победа объединяет нас: «Ну, Реонолий, ты даёшь!» – «Почему Реонолий? А его команда? А вы, в конце концов, зрители, что ли? Вам ещё за неё сражаться да сражаться! Удачи, вам, коллеги!». И удача пришла.
В дальнейшем совместная работа с заведующим гинекологической реанимацией Михаилом Дмитриевичем Черепановым, опытнейшим реаниматологом, одним из основателей этой специальности в экстренной медицине, в своё время поработавшим в диализе ещё на советских аппаратах «искусственная почка», дали нам возможность совместными усилиями научиться лечить самую страшную, на мой взгляд, болезнь – гинекологический сепсис со всеми его полиорганными (комбинированными) осложнениями. Правда, не на 100%, но близко к этим цифрам.
Дебют же с первым пациентом детской реанимации просто загнал меня в угол: откровенное непонимание и нежелание работать с нами в единой связке надолго запомнились мне особенно горько, ведь это бывшее моё отделение. Правда, к тому времени из врачей, работавших со мной, был только заведующий, который занял созерцательную позицию, хотя всё видел и понимал. Ну, да ладно, это его личное дело, а своё мы со временем наверстаем и выровняем отношения, как с коллективом, так и с пониманием сути лечения эфферентными методами лечения. Но первый он всегда остаётся первым, даже если это блин и даже если комом.
При обходе детской реанимации я обратил внимание на самого тяжёлого пациента, только что поступившего из района. Мальчик трёх лет с сепсисом на фоне тяжёлой пневмонии и остеомиелитом бедренной кости нижней конечности. Из-за тяжести состояния находился на искусственной вентиляции лёгких, выраженная интоксикация, периферические отёки и без заглядывания в историю болезни говорили о крайней степени тяжести состояния. Требовалось немедленное подключение наших методов лечения. Договорившись с заведующим отделения и лечащим врачом, мы забираем ребёнка в своё отделение – благо, это какой-то десяток метров. Наш врач рассчитал параметры лечения на диализном аппарате, включая и интрадиализное переливание донорской одногруппной эритроцитарной массы (компонент цельной крови). Продолжительность процедуры составляет три часа. Цель – детоксикация и удаление излишков жидкости, являющейся одним из основных продуктов патологического процесса, восстановления кислотно- щелочного равновесия организма, а также дать возможность поддержания работающих в режиме перегрузки почек.
Организм ребёнка быстро ответил на проводимое лечение. На процедуре второго дня лечения он пришёл в сознание, самостоятельно и адекватно задышал, в связи с чем был экстубирован, и подача кислорода продолжена через носовые катетеры. Удивлению лечащего врача не было предела. Вот в таком виде мы отдали ребёнка в отделение.
Третий день заставил уже удивляться не только меня и наших врачей. Больного мы получили в таком виде, как и в первый день лечения – на ИВЛ, без сознания и в отёках. После процедуры – экстубация, сознание, спонтанное дыхание, исчезновение отёков. Но утром… то же самое.
Процедура началась, а я пошёл в реанимацию, искать причины таких невероятных превращений, которые могли закончиться печально. Просмотрел историю болезни, пошёл на пост, попросил листы ночных назначений и с удивлением обнаружил, что после переезда через коридор, ребёнку назначалась до утра капельница в объёме удалённой нами жидкости! И обозначен был этот объём как «возмещение патологических потерь».
Я взял этот лист и пошёл бороться за правду к заведующему отделения. Его не оказалось на месте, но была его заместитель, старший ординатор, которая и оказалась автором этого «возмещения». Начали объясняться, и тут до меня дошло, что всё то, читаемое нами за пять лет на конференциях, прошло мимо этих ушей и мозга в придачу, как весенний ветерок. Оказалось, что жидкость, удалённая нами на процедуре, была, по её словам, «жизненно необходима» его организму, в связи с чем и были возмещены «патологические потери». «Но ведь Вы же видели, что после нас ребёнок был совсем другой, чем с набором «патологических потерь»? – «Бывает» – таков был краткий и убедительный ответ, но не для нас. Заведующий же ответил мне, что она знает, что делает.
«Знание и дело» покинуло нас навсегда меньше, чем через сутки. На заседании паталогоанатомической комиссии мне было поставлено на вид, что не всегда ваши методы приводят к положительному результату.
Возможно, наши взаимоотношения зашли бы неизвестно куда, если бы не неожиданная помощь со стороны врачей гнойной хирургии, которых замучили гнойные перитониты, привозимые из районов. Отделение и реанимация были переполнены больными этого профиля. Я подумал, что без нашей помощи справиться с этим потоком будет невозможно. Но все мои предложения о помощи разбивались о холодное: «Вы уже себя показали!».
Но ведь и чёрная полоса через какое-то время всё равно сменяется на белую. И вот в разгар этого раздрая с учёбы вернулся один из уважаемых всеми врача из отделения гнойной хирургии. Побывав где-то на цикле, как я понял, на очень неплохом цикле, в первый же обход он оглядел присутствующих, спросил у кровати первого больного: «А почему он не на диализе?». Молчание. Снова вопрос: «А почему молчит Реонолий Анатольевич?». Я кратко изложил ему историю про «патологические потери» и резюме руководителей реанимации. Он, прохохотавшись, сказал, что «потери» он берёт на себя, а больных должен ежедневно лечить и контролировать трансфузионную терапию – я. «Тогда будет толк» – тоже резюмировал он.
Так оно и было. Через две- три недели количество перитонитов перестало зашкаливать мыслимые пределы, а на паталогоанатомических конференциях скромно отметили, что благодаря внедрению в лечение гнойных заболеваний методов эфферентной терапии (к тому моменту в лечение гнойных заболеваний мы подключили все методики плазмафереза, ультрафиолетовое облучение аутокрови, гемосорбцию, пока были угли-сорбенты) удалось резко сократить смертность от перитонитов. Правда, слова эти были обращены в сторону хирурга, предложившего внедрить этот редкий, дорогостоящий, но эффективный метод лечения. Но я мысленно поаплодировал этим словам: если бы они были обращены ко мне, то, кажется, что «знает и делает» взяли бы реванш.
И ещё я выиграл в том, что ко мне потихоньку стали приходить в отделение молодые врачи реанимации, которые сразу поняли, что к чему, и, невзирая на запрет старшего ординатора, расспрашивали о наших методиках, брали литературу, задавали мучавшие их вопросы, консультировали своих непонятных больных, больше по ночным дежурствам, ведь всё-таки среди детских реаниматологов я был в единственном лице, кто по-настоящему разбирался в реаниматологии, да и Михаил Михайлович и Александр Николаевич были моими прямыми учениками, а кое-где и опережали меня. Всё-таки на мне лежала ответственность заведующего первым такого профиля отделением. Возникало много вопросов как организационного характера, так и учебно-методического.
Большая часть путёвок на учёбу отдавалась мною своим врачам, тем более, что в наш коллектив пришли Елена Евгеньевна Коконова (из реанимации) и Александр Юрьевич Грызлов (из Нерюнгринской районной больницы). Все они были проучены на базах Московских и Ленинградских больниц, а Александр Бугай ещё захватил и Военно-медицинскую академию им. С. М. Кирова в Ленинграде. Проучены были помимо основного профиля ещё и по токсикологии.
Прошло около года в этой яростной борьбе за выживание. С одной стороны, мы, всё ещё только начинающие завоёвывать, принадлежащие нам и так позиции в комплексной терапии пациентов, пока только двух наших центров. С другой- неприятие или непонимание основ лечения нашими технологиями. Выражалось это в том, что те больные, которые безоговорочно должны проходить лечение с нашей помощью, врачами профильных отделений воспринималось как недооценка их профессионализма: «Мы сами справимся! Не таких выхаживали!». И вот это чувство переоценки собственных возможностей порой приводило к неадекватности проводимой терапии. Но даже и настоящее положение дел уже можно было считать свершившейся революцией, ведь лечение и детей, и взрослых одновременно, почечные недостаточности у обоих групп, причем и острые, и хронические, делало наше отделение неповторимо универсальным. А инженерная группа отделения была признана «Фрезениусом» (германская фирма, мировой лидер по производству и эксплуатации аппаратуры для лечения почечной патологии) одной из лучших за высококвалифицированное обслуживание аппаратуры и работу в автономном режиме.
Где-то с 2000 года пошёл поток детей с хронической почечной недостаточностью. Здесь уже запускалась, надо заметить, очень продуманная, умная и не допускающая осечек схема лечения таких больных: мы на месте после установления окончательного диагноза проводили в течение полугода-года программный гемодиализ, готовили больного к пересадке почки и направляли в отделение гемодиализа и трансплантации почки Республиканской детской клинической больницы в городе Москве. Там нашим больным через полгода-год, а кому повезёт, и раньше, пересаживалась почка, и ребёнок после реабилитации выписывался домой под наблюдение нефролога-трансплантолога по месту жительства. Мы же, освобождаясь от плановых больных, работали с пациентами с острой почечной недостаточностью любого происхождения.
Разработали, например, лечение гестозов средней и лёгкой степени тяжести, не прибегая к помощи гемодиализа. Два- три сеанса плазмафереза в прерывистом варианте плюс ультрафиолетовое облучение аутокрови – и почки начинали работать в нормальном режиме.
В эти же годы в Якутском национальном центре медицины начали плановую работу кардиохирурги, а урологи совместно с нефрологами стали осваивать пересадку родственной почки больным с хронической почечной недостаточностью. Какая-то часть прооперированных больных (и это закономерно, особенно в периоде внедрения методик) проходила через этап острой почечной недостаточности, которая лечилась диализами. Но у взрослого отделения гемодиализа опыта работы с такими больными не было. После ухода из отделения Евгения Григорьевича Павлова и меня работа в реанимации прекратилась. И тут хирурги этих отделений вспомнили о нас и обратились с просьбой о помощи. Мы, просчитав возможные варианты с объёмами работ на искусственных почках, выяснили, что есть резервы для экстренной помощи этим больным.
Вот таким вот образом на наши плечи легла работа во всех, без исключения, отделениях НЦМ (а их оказалось шесть). Со временем это стало считаться нормой, администрация на этом успокоилась, но документально это нигде не зафиксировано, в то же время официальная отчётность шла в пользу отделения гемодиализа взрослых, хотя работе с острой почкой на территории взрослого центра занимались один- два врача и только в рабочее время. Успешность работы в реанимационных отделениях зависела от активности самих работников реанимаций и, прежде всего, заведующих.
Как наиболее яркий пример тесного сотрудничества с нами была реанимация новорожденных, где заведовал Евгений Бурцев на пару с молодым, но опытным реаниматологом Андреем Распоповым. Оба они выходцы из первой реанимации ДРБ. Закалка и отношение к работе – соответствующие. Честь им и хвала!
Весной 2000 года у нас появилась пациентка из детской нефрологии с гемолитико-уремическим синдромом (ГУС), грозным предшественником хронической почечной недостаточности. Если с ним сразу грамотно разобраться, то пациентов с таким синдромом можно вылечить окончательно. Я таких больных видел достаточно много ещё по реанимации, но смертельные исходы были единичные, чаще всего как раз из-за нарушений в восстановительном периоде. Возникает ГУС после перенесённой кишечной инфекции и в додиализный период заканчивался нередко смертью с предшествующей хронической почечной недостаточностью – истинной причиной летального исхода.
И вот в нефрологию Педиатрического центра поступает девочка Вера, двух лет шести месяцев от роду. Привезли её из далёкого Заполярного посёлка в стадии, когда почки уже работали недостаточно эффективно – упал объём мочи, появились периферические отёки, повысилось артериальное давление, стала вялой, апатичной, исчез аппетит. Об анализах я уже и не буду говорить ничего, потому что с такими показателями анализов часто уже и не живут, но не наши северные дети!
На второй или третий день моча совсем исчезла, и мы были вынуждены по жизненным показаниям взять Верочку на диализ. Как я уже говорил, дети к различным медицинским манипуляциям относятся намного лучше, чем взрослые. Наверное, чувство ответственности за родных и близких, за себя у них развито лучше, я так думаю. К нам на процедуры, когда ей стало лучше, Вера шла с удовольствием. Коллектив отделения в первый же день буквально влюбился в спокойную, по первости молчаливую маленькую красавицу. Когда она освоилась с нашими порядками, да и ей самой стало намного легче, отношения переросли в настоящую дружбу. Бывало, возвращаясь с процедур в других отделениях, она успевала заскочить и к нам, посидеть с сёстрами, поделиться своими нехитрыми впечатлениями. А болезнь-то не хотела отпускать её ни под каким видом. Мы уже с болью в сердце, стали потихоньку смиряться с мыслью, что уже никогда не заработают её почки и нашу маленькую пациентку, в таком-то возрасте, ожидает жизнь на хроническом диализе.
Лично я по убеждению закоренелый атеист, не верящий ни во что, только в себя и своего больного. Но когда на твоих глазах происходит настоящее чудо, поневоле внутри что-то заскребёт – а вдруг… И такие мысли посещали меня не один раз. Как-то после очередного чуда, а было это уже в далёком прошлом: поступил ребёнок прямо на реанимационный стол в состоянии клинической смерти в возрасте пять- шесть лет. Мы всей бригадой начали отчаянную борьбу за жизнь, смущало только одно, что никто из нас, в том числе бригада «скорой», точно не знали времени остановки сердца. Тем не менее, не по разу пройдя все циклы реанимации, сердце нам так на наши старания и не ответило. Прошли положенные двадцать минут. Ну, ладно, ещё пять минут и всё. Всё. Сказал дежурному врачу отметить время наступления биологической смерти, а сам, отвернувшись, стал снимать перчатки, с лица – маску, привычно ёкнуло сердце: «Опять всё!». И практически на последнем ёке, сзади, со стороны больного услышал глубокий вдох. Теперь у меня в груди вместо дохлых ёканий отчётливо бил непонятный, бешеный ритм последней атаки на боевой дорожке! Круто повернулся и наткнулся на испуганные глаза ребёнка, через секунду-другую он расплакался. А вся моя бригада, также как и я, повернулись. Что это было? Рассуждая логически – абсолютно реальный переход качества в качество? Я имею в виду, качество проделанной работы в качество возвращённой жизни? А иначе как?
И вот, придя домой, увидел сидящего за столом отца. Он, накрыв стол, ждал меня с работы. Я подошёл к нему, положил руку на плечо и, заглянув ему в глаза, спросил: «Папа, а ты веришь в Бога?». Он удивлённо посмотрел на меня, но ничего не сказал, ожидая моего очередного вопроса. Я рассказал ему о только что происшедшем случае. Он опять замолчал, задумался, потом тихо сказал: «Ты знаешь, на фронте, под Кенигсбергом, нас так бомбили фашисты, что я, чтобы остаться жить, поверил бы и в Бога, и в чёрта. Кто-то из них меня выручил. Похоже, твоя ситуация нисколько не легче».
К чему я это? Да к тому, что после двадцать три дней диализа у Верочки появилась моча. Через полтора месяца лечения в отделении все утерянные на время функции её организма восстановились, и она уехала с родителями домой.
Потом мы встречались несколько раз, когда она приезжала в нефрологию на проверки. Но всё-таки болезнь взяла своё – через семь лет почки перестали функционировать, и она попала в отделение гемодиализа Российской Детской Клинической Больницы города Москвы к Игорю Владиславовичу Дьяченко. Пересадка почки. Сейчас ей двадцать три года. Она на программном диализе. По-прежнему, как и двадцать один год назад, я испытываю к ней невероятное чувство уважения за её мужество и веру в жизнь. Счастья тебе и удачи, Верочка!
Вдумываясь в саму суть диализа как процесса перехода молекул большего количества через полупроницаемую мембрану в сторону меньшего – вот и вся суть новейшей технологии лечения в двух словах. Поражает результат этого перехода. Получается, что на сегодняшний день число спасённых жизней идёт уже на миллионы, а, может, и десятки, и сотни этих же миллионов! Ведь чистых поражений почек бывает так мало, что на фоне этих миллионов они уже не смотрятся вовсе. А основную массу лечащихся составляют больные, потерявшие почки в результате осложнения какого-то другого заболевания – сахарного диабета с поражением почек. Вот этот процесс перехода, усовершенствованный, модифицированный, пришпиленный к цифровым технологиям, превращается в волшебную палочку против многих болезней человека. Теперь купировать гнойный процесс любого органа в совокупности с комплексом лечебных мероприятий можно быстро, надёжно и чаще всего безвозвратно, потому что очаг процесса просто-напросто под действием мембранных технологий исчезает, и на этом всё заканчивается.
И мы всё чаще стали применять наши методики именно там, где гнойная инфекция до нас полыхала страшным пламенем, выкашивая жизни людей, как траву во время сенокоса. А теперь нет! И как пример: во взрослой реанимации лежал один из моих старых друзей ещё по геодезии, инженер-топограф Георгий Иванович Сергеев. Приступ аппендицита поймал его в полевых условиях. Пока эвакуировали до ближайшей больницы с оперирующим хирургом, отросток перезрел и лопнул. Начался разлитой гнойный перитонит, самое страшное осложнение простого аппендицита, когда на глазах полностью купируется работа кишечника, содержимое его свободно изливается в брюшную полость, добавляя к основному заболеванию ещё и груз многочисленных осложнений, когда возможность летального исхода становится неотвратимой.
И вот Георгий Иванович попадает в гнойную хирургию НЦМ, практически пребывая на грани этой последней черты. Опытные хирурги сразу же подключили нас, и началась самая настоящая битва на две недели, когда неотвратимость стала понемногу отступать, как бы нехотя по частям отдавая человеческое тело обратно, в жизнь. Мы подключили все известные на то время, самые современные методики лечения не только мембранных технологий, но и эфферентную терапию. И в итоге только через месяц первый вздох облегчения. Но тут ещё надо заметить, что большая часть победы принадлежит самому Георгию Ивановичу, организм которого был закалён и пропитан жизненной силой тайги, где он провёл большую часть предшествующей жизни. Казалось, сама природа взяла под защиту жизнь этого человека, что встречается крайне редко. И вот она Победа!
Исхудавший до неузнаваемости, весь в рубцах и шрамах, наш геодезист наконец-то выписался из больницы. Вся реанимация и наше отделение вышли проводить его домой, отдавая теперь бразды правления восстановительного периода в лоно родной семьи. За выпиской последовало большое благодарственное письмо Георгия Ивановича в республиканскую газету «Якутия», где наше отделение он назвал «спецназом реанимации». Спасибо за признание, инженер Сергеев!
Не всегда гладко складывались отношения с администрацией, в чём нашей вины не вижу. Период становления был характерен частой сменой директоров центров и их заместителей – шла проба кандидатов на более высокие посты, и их практические навыки оттачивались на базе НЦМ, причём и детского, и взрослого. Люди были разными: с опытом практической работы с коллективом и, конечно, без опыта. Их связывало одно – амбициозность, у кого-то здоровая, с желанием стать настоящим руководителем, у кого-то просто упиваться той высотой, на которую его подняла волна не совсем здоровой конкурентности. Вот вторые-то и давали нам прикурить. Не вдаваясь в подробности достижения успеха, просто старались поставить на одно, только им видимое место, и не всегда честными способами. Нас же спасала наша универсальность и провалы в работе реанимаций. Когда нас урезали в правах или кто-то из руководителей брался за расстановку работы нашего отделения, начинались сбои в работе, а пострадавшей стороной этих конфликтов были только люди, нуждающиеся в нашей помощи. И когда точки над «i» расставлялись как положено, такой руководитель всегда виновными назначал нас. И начинались всякого рода придирки – комиссии, которые ставили нам в вину недостаточный объём работы, ведь показатели экстренности не могут планироваться с определённой точностью. А как, например, рассчитать силу волны вирусной или кишечной инфекции? Показатели прыгают – достаётся нам.
Личностные же, часто невидимые конфликты принимали порой такую неожиданную форму, что только руки разводишь. Финансисты урезали должностные оклады, мотивируя это «привидением оплаты труда инженеров к единой тарифной сетке». Это при той гигантской нагрузке, которые несут диализные трудяги! Наши отделенческие достижения оставались на столах руководителей и на стенах, где вывешивались внедрения, в основном, инженеров искусственной почки.
Лично со мной поступили по их мнению, круто, но мимо. Дело в том, что по натуре (спорт во мне выковал и это качество) я человек хоть и злопамятный, но не обидчивый, наделён определённой долей отношения к жизни с юмором, умеющим анализировать и думать наперёд, а стратегию и тактику научил выстраивать по жизни всё тот же жизненный опыт. Поэтому, когда меня четыре года подряд представляли к «Заслуженному врачу Якутии», но по разным причинам в последний момент устраняли (неправильно составлены документы; залили документы чернилами в последний момент в канцелярии перед подписью Президента – в век гелевых ручек и цифровых технологий – откуда они взялись?; нет подписи мэра г. Якутска – а он при чём? Я же иду от республиканского учреждения?; заявление о том, что такие звания даются только раз в год и только в День медика; и на конец, предварительное собеседование с министром здравоохранения республики – каково?), я про себя только посмеивался, а что ещё можно придумать к очередному Дню медика?
Хуже было на душе у меня, когда Президент республики издал указ о том, что в Национальном центре медицины должно как можно больше быть врачей кандидатов наук. В связи с чем в НЦМ для сдачи кандидатского минимума открылись бесплатные курсы подготовки для всех (подчёркиваю, всех!) желающих по иностранному языку и философии. Я тут же отправил обоих своих самых сильных врачей Максима Владимировича Унарова и Александра Николаевича Бугая записаться на эти курсы, на всякий случай и потом, не торопясь, защититься, ведь материала было на сотни диссертаций, не только кандидатских, да какого материала! Каково же было моё удивление, когда оба вернулись ни с чем, ответ был таков: «Все места заняты!». Ну, а наши материалы мы отдавали всем желающим в другие отделения. К чему валяться без дела?
Но, как я уже один раз упоминал о законе чёрно-белых полос, жизнь внесла свои коррективы. В 2001 году директором Педиатрического центра стала Людмила Алексеевна Николаева. Вот только тогда у нас вырвался вздох облегчения. Молодая женщина, но уже имевшая опыт руководителя учреждения республиканского масштаба, интеллигентная, умная, умеющая найти дорожку к сердцу и разуму своего коллеги-подчинённого, никогда не рубившая с плеча. Окончательные выводы принимались ею взвешенно, только после скрупулёзного изучения той ситуации, которую предстояло разрешить. Одним словом, ещё одна выпускница педиатрического факультета Томского ордена Трудового Красного Знамени медицинского института! У нас с плеч снялось ещё одно бремя – теперь у нас был настоящий Директор, который душой, сердцем, а главное, делом болел и защищал свой Центр. Трудится на своём месте она и сейчас. Здоровья ей, счастья и успехов!
В ноябре 2002 года произошёл случай, который, наверное, и по сей день остаётся в памяти всех работников Национального центра медицины, так он был трагичен и, кажется, с предрешённым исходом.
Произошло всё это в городе Мирном, в одной строительной организации 8 ноября. С утра в контору этой организации заступила на суточную смену молодая женщина тридцати шести лет с красивым именем Анна.
Контора представляла собой одноэтажный барак с центральным отоплением, длинный коридор с дверями, ведущими в кабинеты различного назначения. Пол деревянный, поверх которого лежал линолеум на войлочной подкладке. К одной из стен был прислонён пласт ДВП, состоящий из сорока- сорока пяти листов, плотно прилегающих друг к другу. Подготовка к обшивке стен конторы, которую должны были начать после окончания праздников. Чтобы он не расползся, низ пласта был укреплён рейкой, прибитой к полу длинными гвоздями. А угол упора к стене свели к минимуму, чтобы не мешал свободному проходу персонала конторы. Под грузом собственной тяжести и воздействием тепла пласт медленно, но верно выгибался в сторону прохода и, в конечном итоге, должен был упасть туда – этому способствовал упор в виде рейки. Женщина же заступив на суточную смену, должна была по инструкции раз пять- шесть раз в смену обходить помещения на случай предупреждения возгораний, вскрытий дверей и т. д. и т. п. В общем, чистая формальность. Последний обход планировался на двенадцать часов ночи, потом отдых до утра. Смена в восемь часов утра.
С фонариком в руке она пошла по полутёмному коридору, осматривая каждую дверь – несколько комнат бухгалтерии были опечатаны и подлежали обязательному осмотру. Проходя мимо участка коридора с пластом ДВП, похоже, прогнула собственным весом половицы, те спружинили, и пласт, готовый упасть и без посторонней помощи на пол, почувствовав слабину, сразу же среагировал и, падая, накрыл проходившую мимо Анну. Та только успела среагировать на опасность поворотом тела и упала на спину. Сверху вся толща пласта. Придавленными оказались вся нижняя половина тела, начиная от грудной клетки. Вес пласта был изрядный, поскольку после накрытия её листами ДВП она потеряла сознание.
Пришла в себя, не помнит как. Сильно болели части тела, попавшие под пласт. Попыталась пошевелиться, но не получилось, да и руки плохо слушались её, отекли. Нижней половины тела не чувствовала. Какое-то время пыталась кричать, разработать руки, но закончились эти попытки потерей сознания, на этот раз до утра.
Пришедшие утром служащие быстро раскидали пласт, вызвали «скорую помощь», а женщину перенесли в комнату, укутали, чем могли, но в сознание она не приходила.
Приехавшая «скорая» отвезла её в больницу. Конечно, это был грозный «синдром длительного сдавления с травматизацией позвоночника и отёком головного мозга». Обусловлен он был грубым нарушением кровотока в нижней половине тела. Прогноз, как правило, неблагоприятный из-за сильнейшей аутоинтоксикации и отказа почек (утерянная функция детоксикации организма, как правило, не восстанавливается). О тонкостях уже и не упоминают. Единственная ниточка надежды – как можно быстрее подключить к аппаратному диализу, чтобы временно вывести почки из периода лавинообразного потока различного рода продуктов интоксикации и распада собственных тканей, предотвратить нарастание нарушенного кислотно-щелочного равновесия в организме.
В тот же день её перевезли в Якутск, в реанимационное отделение клинико-диагностического центра, а через два часа уже начался первый, вводный гемодиализ, потому что мочи не было вообще. И состояние больной было расценено как терминальное, с нестабильным артериальным давлением, не полностью восстановившемся кровообращением нижней половины тела. На искусственной вентиляции лёгких, чтобы поддержать кислородоснабжение тканей организма, пониженная до сих пор и ещё некоторое время температура тела, несмотря на искусственный обогрев. Теперь вся жидкость организма будет скапливаться в тканях, органах и полостях организма. Способ удаления, безо всяких альтернатив – диализ плюс коррекция кислотно-щелочного равновесия организма. В общем, проблем не перечесть. А наша задача – ежедневный в различных вариантах гемодиализ. В перспективе – подключение всех методов эфферентной детоксикации в различных вариантах ситуаций, в каких будет находиться организм больной, с основной ориентировкой на клинику, параклинику (данные анализов, дополнительных обследований и многое другое, имеющее отношение к заболеванию) и показатели аппаратного мониторинга. Ясно одно, цели и задачи поставлены, всё остальное – по мере поступления.
За первые сутки история болезни уже напоминала по размерам томик «Саги о Форсайтах» – кто из специалистов её только не смотрел! И везде диагнозы, серьёзные, грозные. Особенно тревожат невропатологи и нейрохирурги – не шутка – заинтересованы головной и спинной мозги. Про желудок, кишечник и всё остальное пока говорить рано. Короче, всё, начиная от общего анализа крови, сплошная патология. И вот все эти нарушения мы обязаны постепенно, пошагово привести в норму, если конечно она сама будет не против, восстановить с помощью методик эфферентной терапии в комплексе с лечебными мероприятиями других специалистов, то есть общий, не поддающийся описанию, цикл ходьбы по лезвию неизведанного и неизвестного.
Слова словами, а голова и руки делают своё дело уверенно, что предварительно было на семь раз продумано, проговорено и закреплено в очередной «Саге».
Тепло вспоминать то время – оба наши коллектива совместно с инженерами работали и жили как единое целое. Потихоньку, почасово, посменно, посуточно, но тело нашей пациентки стало принимать исходные сперва очертания, затем линии и, наконец, реальные размеры и объёмы. Теперь очередь за головным и спинным мозгом. Задача – снять отёчный синдром, тем более, что параклиника даёт нам сведения о том, что кровоток головного мозга пострадал в периоде острого застоя минимально.
К концу месяца первые победы: спонтанное дыхание; сознание, хотя и с элементами патологии; разговорная речь, замедленная, несколько растянутая, но вполнее понятная – только тогда мы узнали лично от неё, что её зовут Анна, присутствуют элементы целого комплекса амнезий, но это уже не так страшно; частичное восстановление функций руки; снятие множества крупных и мелких осложнений со стороны лёгких. В сухом остатке просматривались перевод в программный диализ, дававший возможность заняться вплотную проблемами позвоночника. В принципе, если бы не позвоночник, можно было говорить о том, что наше содружество победило. Но вот не можем и всё. Нужно набраться терпения и работать, работать. Уже давно подключено циклами УФО аутокрови для улучшения микроциркуляции и плазмаферез. Картина крови близка к норме.
К середине второго месяца перешли на программный диализ. Да и больная стала заметно эмоционально активизироваться. Все чаще на её лице появляется улыбка – она наконец поняла, из какого смертельного капкана ей удалось вырваться, хотя и не совсем, но ведь важен тот факт, что сообща с Анной нам удалось добиться улучшения почти по всем ключевым позициям. А это уже что-то! И, главное, надежда, надежда и ещё раз надежда. И ещё, как люди, постоянно мотивированные на позитив, где-то в глубине души что-то всё равно потихоньку ожидало появления чего-то необычного, неожиданного, которое кардинально должно изменить существующую ситуацию.
Но дни шли за днями и единственным утешением проделанной работы было хорошее самочувствие Анны, которая полностью осознав всё то, что произошло с ней, с радостью воспринимала каждый день, каждое утро нового дня. Надо сказать, что работать с ней вплотную продолжали не только мы. Невропатологи и нейрохирурги постоянно консультировались с ведущими центрами страны по лечению подобной патологии. Периодически из этих центров приезжали на очную консультацию ведущие специалисты. Были предложения перевести её в какой-нибудь из этих центров, но период заболевания, в котором на тот момент пребывала Анна, был ещё острым, готовым в любой момент преподнести ещё что-нибудь. То есть все ждали стабилизации состояния. Но всё равно складывалось удивительное ощущение того, что об Анне знает полстраны и эта половина так за неё болеет и переживает, что словами не передашь. Это чисто человеческое сопереживание и желание сделать ещё что-нибудь, что поможет ей выйти из кризиса без потерь. И вот эти моменты, сплачивающие людей в период горя и безысходности объединяют их, они становятся как бы одной большой семьей и это удивительно, это потрясающе – от Якутска до Москвы среднее расстояние восемь тысяч пятьсот км, но телефонные звонки, телемосты и т. д. и т. п. – так за неё болеют и переживают люди в разных концах огромной страны. И это здорово! Так здорово, что в голове не укладывается и, тем не менее, в реальности это есть! Это существует! Это мы с вами единый народ Великой страны.
По данным параклиники почки восстановились, включая и их кровоснабжение, но, по-видимому, тяжесть в прямом и переносном смыслах полученной травмы, действительно, до конца ещё не отпустила организм.
Пошёл третий месяц с момента начала лечения. И вот то, что тлело в наших душах малозаметной искоркой, вдруг дало пламя! Да ещё какое – ровно через два с половиной месяца наша пациентка дала мочу! Всего мл пятьдесят чистой воды, но это была продукция оживших почек! Почти весь оставшийся день мы ходили счастливые и поздравляли друг друга с Победой! Потом, ещё недели три, количество мочи постепенно увеличивалось и перешло в фазу полиурии, появился удельный вес, хотя и невысокий, но он был, и это говорило о том, что кроме фильтрационной восстанавливается и концентрационная способность почек. Теперь мы уже работали в режиме мягкой поддержки и контроля до полного восстановления концентрационной функции. И на этом мы выходили из лечебного комплекса полностью. Произошло это ещё через месяц и две недели после появления первой мочи.
Мы тепло распрощались с Анной. Её из реанимации перевели в нейрохирургию, а затем транспортировали в один из центров лечения посттравматических состояний в Москве.
Волшебная палочка нашей медицины сработала в очередной раз. Спасибо тебе, палочка!
Между тем, жизнь в новейших медицинских технологиях продолжалась своим чередом. Авторитет, который мы себе заработали за год-полтора, был признан уже всем Национальным центром медицины, и работы в связи с этим было всегда предостаточно. Но чем мне лично понравилась работа в этом сегменте медицины, так это тем, что темпы её развития как чисто технологические, так и клинические каждый день давали что-то новое, интересное, а главное, всё вместе взятое давало иногда просто глобальные результаты.
Посудите сами. В 1994 году, когда я пришёл впервые осваивать гемодиализ, были абсолютные противопоказания для лечения больных этим методом: возраст старше сорока пяти лет; сахарный диабет; склонность к кровотечениям и сами кровотечения; неизлечимые психические заболевания. Прошло пять лет. О возрасте уже никто не заикался, как и о сахарном диабете, наоборот, количество больных с хронической почечной недостаточностью как частого осложнения сахарного диабета стало составлять очень приличный процент от числа всех больных, находящихся на хроническом диализе; кровотечения перешли в разряд относительных, потому что стал практиковаться гемодиализ без применения антикоагулянтов. Зато лечение наркоманов и алкоголиков зашкаливает все мыслимые величины. А лечение токсикологических больных помимо диализа ещё и «искусственной печенью» – и всё это наше, и всё это моё!
В 2006 году случилось непредвиденное – по семейным обстоятельствам мы всей семьей были вынуждены сменить климатическую зону. Местом переезда выбрали город Белгород. Покидать малую Родину было невероятно тяжело. Собрал семейный совет в лице матери и младшего брата, рассказал о ситуации, вынуждавшей к переезду. Мать сказала, что раз уж так сложилось, то переезжайте. Против был младший брат. Но отпускать одних женщин в незнакомый город без мужского плеча тоже было бы неверно, да и обустройство жилья, где без мужчины ничего не получится – достаточно серьёзный аргумент, тут и младший брат со скрипом согласился с моими выводами. В течение года была продана вся движимость и недвижимость – жизнь в Белгороде должна была начаться с нуля, с покупки квартиры. И было мне, когда я покидал город Якутск, 58 лет, северный пенсионер.
С тоской вспоминается, как я в мае месяце 2006 года пришёл с заявлением на увольнение к своему директору. Её удивлению не было предела, но внимательно выслушав меня, Людмила Алексеевна ничего не говоря, подписала заявление и сказала: «Всякое в жизни бывает, я понимаю вас, но если что-то пойдёт не так, место для вас всегда найдётся. А вы подумали, кого оставите на заведование вместо себя? Я хотела бы услышать фамилию кандидата из ваших уст, потому что уж вы-то наверняка предложите надёжного человека из ваших коллег, а я поддержу. Отделение должно работать так, как работало при вас». Я ответил сразу, потому что думал как она – нужен надёжный человек – Максим Владимирович Унаров. Она согласно кивнула головой.
Этот надёжный человек руководит отделением и сейчас, оправдав все наши надежды. Сохранил коллектив как костяк врачебного, так и сестринского, инженерного и технического персоналов. Сохранил тот настрой и принципы работы, которые с таким трудом воссоздавались в начале нашего пути.
Спасибо тебе, Максим.
Спасибо, Михаил Михайлович и Александр Николаевич, вы были со мной с самого начала и теперь ветераны отделения, настоящие знатоки и фанаты диализа.
Отдельное спасибо Вам, Виктория Михайловна, старшая сестра отделения, а чисто по-человечески умный и мудрый коллега, талантливый воспитатель и друг, в трудную для меня минуту, вставшая рядом! Спасибо тебе за Елену Константиновну – её ты достойно воспитала по своим человеческим меркам.
Вам мой низкий поклон!
Город Белгород. Вместо эпилога.
(2006-2015 годы)
В Белгород приехал в середине июля 2006 года. Город мне очень понравился – такую белизну домов, зелень скверов, парков и просто посадок и удивительнейшую чистоту, куда ни кинь взгляд, сильно напоминающую Германию. Но несравнимо близкую, согретую теплом человеческих сердец, населяющих этот город атмосферу, создавшую неповторимый шарм, восставшего, словно легендарная птица, из послевоенного пепла. Я был просто очарован этим городом с первого взгляда. Героическое историческое прошлое, город Первого салюта. Под Прохоровкой воевал мой отец, там в первый же день сражения получил тяжёлое ранение. А как трепетно, с огромным чувством благодарности хранят и чтут святую память о тех и живых, и заплативших самым дорогим, что есть на свете – жизнью за их жизни и жизни их будущих детей, внуков, правнуков, будущее нашей Родины.
Диорама «Курская дуга», князь святой Владимир, с высоты смотрящий на панораму центра города, изумительной архитектуры здание Белгородского университета. А дороги! Я в жизни не видел таких асфальтовых чудес, что и Германия, и Италия просто отдыхают! Но это было пятнадцать лет назад! И в этом городе мне предстояло жить и трудиться.
Через несколько дней пошёл искать работу. Детская областная больница была недалеко от моего дома. В 2005 году мне сказали, что отделение детского гемодиализа планируется к открытию в 2006 году. Теперь же я услышал из уст представителя администрации, что департамент здравоохранения посчитал нерентабельным содержание такого отделения и срок его создания и открытия отодвинут на неопределённое время (?!). Отделение гравитационной хирургии функционировало во взрослой Областной Святителя Иоасафа клинической больнице, минутах в сорока езды на автобусе в другой конец города. Перед входом на территорию больницы увидел небольшую по размерам, наверное, правильнее её назвать церковью, а, может, и нет, но так любовно, профессионально отделанной и обладающей такой неимоверной аурой, что даже я, закоренелый атеист, был поражён этим, поистине чудом, предваряющим вход на территорию больницы, и также легко и любовно вписанной в общий комплекс больницы, что одно без другого просто существовать не могли. Позже я узнал, что это чудо носит название Церкви Матроны Московской. Немного постояв и понаблюдав за этим чудом, отметил, что проходящих мимо неё просто не было. Потоков было два – до больницы и после неё. Вот это да! Но это была только прелюдия. Когда я вошёл на территорию больницы, я был просто обездвижен и нем от увиденного. Территория больницы напоминала цветущий разноцветьем различных видов цветов и кустарников сад, который прикрывал от палящих лучей солнца, аккуратно рассаженный сонм огромных деревьев, среди земного чуда всего этого просматривались лечебные корпуса больницы, местами соединённые между собой переходами на уровне второго- третьего этажа. Невероятно! Аккуратные дорожки, выложенные тротуарной плиткой, газоны с не менее аккуратно постриженной травой. Всё это вместе напоминало больше не больницу, а ухоженный любовно санаторий. Чистота идеальная, даже на газонах не видно ни одного случайно опавшего листика. Тишина, прохлада и только по белым халатам персонала больницы, можно было догадаться, что ты находишься всё-таки на территории лечебного учреждения.
Я пошёл в административный корпус к заместителю главного врача по лечебной части Сергею Леонидовичу Константинову. Средних лет, подтянутый, стройный, с весёлыми глазами и располагающей к беседе улыбкой, спросил меня, по какому вопросу я прибыл в это чудесное заведение? Я сказал, что ищу хорошо оплачиваемую, не пыльную, но интересную работу в качестве анестезиолога. Немного поскучнев, он ответил, что вакансий нет. Я выдержал небольшую, но достаточно эффективную паузу, чтобы на своём лице выразить отчаяние и вселенскую скорбь одновременно. Потом задал второй вопрос, нужны ли им труженики с высшей категорией, стажем и сертификатами допуска по детству и взрослым категориям больных, требующих помощи мембранными технологиями лечения или, проще говоря, по гемодиализу? Лицо Сергея Леонидовича преобразилось – засветились глаза, ещё шире стала улыбка. Единственный вопрос, слетевший из-под его усов: «Это правда»? Я кивнул головой и выложил перед ним на стол свои документы в подлиннике и заверенных копиях. Бегло просмотрев бумаги, взял телефон, набрал номер и спросил: «Олег Эдуардович! Вам нужен врач?». По-видимому, ответ был положительным, и он предложил пройти с ним в отделение.
Олег Эдуардович Стуликов встретил нас в своём кабинете. Поздоровались, представились друг другу. Заведующий был выше среднего роста, моложе меня, как выяснилось потом, на шестнадцать лет, окончил лечебный факультет Томского медицинского института. Поговорили о работе. Он посмотрел мои бумаги и предложил, если я не против, написать заявление о приёме на работу и после прохождения медкомиссии приступать к выполнению своих обязанностей. Потом позвонил и.о. главного врача Николаю Ивановичу Белоусову, обрисовал обстановку и попросил его перепрофилировать из имеющихся у него ставок хирургов одну на анестезиолога-реаниматолога – для меня.
Белоусов пришёл к нам в отделение. Познакомились, и он сразу же позвонил в отдел кадров и попросил две анестезиологических ставки вместо одной. Стуликов спросил его: «А почему две?», на что Николай Иванович ответил: «А переработки чем оплачивать будете?». Договорились, чтобы я поскорее прошёл медкомиссию, потому что в отделении не хватает врачей – двое в отпуске, а двое выпускников интернатуры только-только приступили к работе. Олег Эдуардович сказал, что мне придётся помогать им встать на ноги. Ладно, чего уж там. Главное, работа есть.
Потом пошли знакомиться с ординаторами. Две юные особы, контактные, весёлые и рвущиеся в бой: Анна Сергеевна Старостенко и Элла Валерьевна Караманян. Потом знакомлюсь с инженером отделения Николаем Ивановичем Растворцевым, мастером на все руки, тихим, скромным и очень интеллигентным с широким кругозором (кстати, как и все наши диализные инженеры, из тех, кого я встречал). Потом познакомился со старшей сестрой отделения, которая была настоящей его опорой – Светланой Григорьевной Бредихиной. Через полторы недели вышел на работу.
Отделение состояло из трёх палат по шести аппаратов «искусственной почки», операционная, где проводились манипуляции с сосудистым доступом, аппаратный плазмаферез и один аппарат искусственной почки для экстренных больных. Кроме того, велась круглосуточная работа в реанимационном отделении.
Постепенно втянулся в работу. Количество больных постоянно росло, и необходимость во врачебном персонале тоже. Односменная работа постепенно переросла в двух- и трёхсменную. Вышли из отпуска два врача-ординатора: Роман Вадимович Скрипченко и Наталья Борисовна Говорова, умница и большая работяга, нефролог и диализатор от Бога. К тому же она была ответственной и исполнительной, поэтому в одиночку контролировала процесс подготовки больных к пересадке трупной почки, включающий в себя обследование и мониторинг. В дальнейшем Роман Вадимович перешёл в кардиохирургию, но наши ряды пополнили трое опытных врачей, грамотных, с хорошим опытом и школой, настроенных на качественную и чёткую работу: из Усть- Каменогорска Наталья Борисовна Швакова; из Забайкалья Мария Сергеевна Свиридова и из Волгограда – Александр Петрович Бгатов. Так образовался дружный, работоспособный коллектив, готовый решать практически все задачи, которых с каждым днём становилось всё больше и больше – это рост количества больных хронической почечной недостаточностью и просто адская, потому что бесполезная по результату работа – отравления суррогатами алкоголя. Что меня удивляло и удивляет до сих пор, создателей этой заведомо летальной продукции, потому что разбавляли- то метиловым спиртом по-чёрному, никто не искал и не наказывал. Изредка в прессе или по местному телевидению констатировали, что продолжают оставаться на высоких цифрах отравления «палёной», на основе технического спирта, водкой. Имеются летальные исходы. И всё.
Все семь лет, что я проработал в ОГХ, прошли в тяжёлой, монотонной, лишённой возможности индивидуального подобора программы лечения по причине большого количества больных. Это немаловажный факт практически приводил к недолечиванию больных, а работу врача превращал в бездумный труд робота, к чему лично я, как ни старался, привыкнуть не мог. Пытался разнообразить свою работу попытками научить больных правильно понимать процессы, на которых основано их лечение, и диетологии. С этой целью размножал популярную специфическую литературу: «Азбука гемодиализа» и «Питание больного, находящегося на программном диализе». Большую помощь в этом мне оказал один из больных, Валерий Николаевич Демченко, у которого была возможность делать спонсорские печатные заказы в типографии. Таким образом, он отпечатал по двести экземпляров этих брошюр. На всё это ушло две недели. Потом я каждому больному лично вручил по экземпляру. Надо сказать, что практической пользы от этих попыток просветить наших больных не вышло по разным причинам: кому это было просто до лампочки, а кто – хотел, но не мог.
И ещё один эпизод из жизни детского диализаторщика. В 2010 году «Единая Россия» подарила областной детской больнице два аппарата «искусственной почки» с компактной водоподготовкой. Выделили помещение, обучили инженера, установили аппараты. А персонала нет. Тогда главный врач вспомнил обо мне, пригласил к себе и попросил помочь организовать отделение детского гемодиализа. Я сразу согласился. Расписал все этапы организации отделения и обучения персонала, штатное расписание, и всё это отдал главному врачу. Потом периодически звонил, спрашивал о результатах, но получал одни отговорки: то денег нет, то никто не желает работать в диализе. Но вот в 2012 году, в начале июля мне позвонил заместитель главного врача областной детской, который отвечал за открытие отделения, по специальности хирург. К ним из другого города поступает ребёнок двенадцати лет с хронической почечной недостаточностью на программный гемодиализ, и мне предлагается 9 июля явиться для проведения вводной процедуры. Я спросил, а кто мне будет помогать, прозвучал ответ, что персонала, кроме инженера нет. Не теряя чувства юмора, я спросил его: «Так мне одному, что ли, работать?» – «А что тут такого?». Вот тут-то чувство юмора меня и подвело, не теряя темпа, спросил его: «А Вы бы на плановую операцию пошли бы без операционной сестры, без стерильных материалов и инструментария?». Он темпа то же не терял: «Нет, конечно!» – «Вот и я того же мнения, но пачкать меня грязью не позволю. Буду у Вас к десяти утра» – темп потерян не был, но я-то был в капкане.
Пошёл к заведующему и ознакомил с ситуацией. Тот сказал, что мне действительно завтра отработать придётся, но как? Пока не знает, но времени до утра ещё есть, что-нибудь придумаем! Вышел от заведующего, а навстречу мне наша сестра Люда Скорлупина. Она предложила мне помощь, так как искала место для подработки. Так мы пошли на половину ставки в детскую областную больницу (капкан не удался).
Назавтра мы были в детской больнице около восьми часов утра. Стерильное захватили с собой. Чуть позднее подошёл инженер, «золотые голова и руки», как все диализные инженеры, Саша Власов. Быстро привёл аппаратуру в рабочее состояние, и стали ждать пациента.
Ровно в десять утра привезли нашего нового больного. Мальчик двенадцати лет. После длительного лечения хронического гломерулонефрита (самая неблагоприятная форма поражения почек) процесс перешёл в терминальную (конечную) стадию почечной недостаточности, и теперь уже, чтобы остаться на плаву, необходим программный гемодиализ. Осмотрев Серёжу, так звали парнишку, противопоказаний не нашёл, были только одни абсолютные показания. Первый блин у нас с Людой, Сашей и Серёжей не получился комом. Так началось лечение Серёжи программным диализом.
Что же мы имеем в активе? Первый в истории медицины Белгородской области гемодиализ ребёнку был проведён 9 июля 2012 года. Сейчас Серёжа уже взрослый молодой человек, проходит лечение во взрослом диализном центре. Работа с ребёнком принесла мне такую радость, но отношения с администрацией больницы обострились до предела (так они были безразличны к нашим проблемам), что, подготовив себе замену, я покинул областную больницу, не услышав на прощание даже «спасибо». Менталитет, как и везде, есть менталитет, даже спорить не буду.
В 2013 году в начале его перенёс тяжёлый грипп, да и годы уже брали своё, как никак шестьдесят шесть лет – это уже возраст. Решил уйти на отдых и в марте 2013 года уволился из Белгородской Областной Клинической Больницы Святителя Иоасафа, проработав в отделении семь долгих лет.
Но вот прошло недели три. Вечером раздался телефонный звонок. На том конце провода раздался жизнерадостный голос Натальи Борисовны Говоровой. Она раньше меня ушла из БОКБ, устроившись на работу во вновь открывающийся совместный российско-германский диализный центр «Фрезениус» на должность главного врача. Центр был готов к открытию, но врачей, как она не билась, набрать не могла. Надо сказать, что Наталья Борисовна, по-видимому, уже при рождении была обречена быть прекрасным врачом, а ещё, что сейчас большая редкость, обладала организаторскими способностями и талантом главного врача, то есть руководителя лечебного учреждения. Не удивляйтесь, в век новейших медицинских технологий бывает и не такое! Ну, поговорили о том, о сём, и тут она вдруг говорит, что звонит не просто так, а с огромной надеждой на мою помощь – предлагает устроиться к ней на работу и помочь продержаться, пока она не найдёт и не укомплектует врачебный штат. Ну, что я мог поделать? Ведь мы своих не бросаем! Так я стал ординатором «Fresenius Care» в Белгороде.
Впервые за все мои предыдущие годы работы я хоть два с половиной года проработал в идеальных для медицинских учреждений условиях. Прекрасно организованное программное и техническое обеспечение, а не та компьютерная вакханалия, которая творится сейчас в наших государственных больницах и поликлиниках. Созданы условия для труда и отдыха, почти еженедельные, а иногда и ежедневные online лекции и обзорные программы всего нового и перспективного, появившегося в мире за определённый срок. Красота, только работай. Но, по-видимому, свой трудовой ресурс я уже выработал, и даже в таких сказочно-волшебных условиях работать стало тяжело, поэтому в сентябре 2015 года, выполнив все условия контракта, я закончил свою маленькую повесть пенсионным эпилогом.
С частью этого коллектива я уже встречался на прошлом месте работы. Врачей, как всегда, в диализе, был самый минимум: Ольга Васильевна Пршпективная, Инна Викторовна Шеметова и Виталий Пухов. Старшая сестра Наталья Скорнякова. Костяк, на котором «Фрезениус» держится и сейчас. Здоровья, счастья, удачи Вам, мои бывшие коллеги!
В заключение хочется поблагодарить от всей души тех, кто настраивал меня на «Записки педиатра» – это моя семья: Наталья Петровна, моя последняя, она же первая жена, дочери Екатерина и Светлана и внук Мирослав.
Но ещё большая благодарность моему вдохновителю, другу, соседу, учителю и культовому писателю Николаю Викторовичу Шаталову. Это он ввёл меня в этот доселе неизвестный мне мир воспоминаний, вдохновения и творчества. Вернул меня в те далёкие и прекрасные годы! Спасибо тебе, Коля!
Также хочу поблагодарить моего старого, верного и дорогого друга Валерия Фёдоровича Ядрихинского, педагога и хирурга от Бога, преподавателя Якутской государственной сельскохозяственной академии, так неожиданно и своевременно ставшего моим креативным редактором. Спасибо тебе за это, Валерий Фёдорович!
Спасибо вам огромное, мои дорогие читатели! Ваши необыкновенно тёплые отзывы на «Записки педиатра-1» и просьбы не останавливаться на этом помогли появиться на свет «Запискам педиатра-2».
Жду ваших отзывов. А сорок один год в медицине, возможно, позволит поделиться с вами прожитым, которое держит и не отпускает ни на секунду. Пишите!
Видимо, жизнь прожил…
Видимо, удалась…
И за все прожитое, за всё выстраданное, за минуты страданий и радости, забвения и открытий спасибо тебе, жизнь…
г. Белгород. Апрель. 2021 год.
Записки педиатра маленькая повесть Часть 2
© Copyright: Реонолий Журавлев, 2021
Свидетельство о публикации №221061701365
Свидетельство о публикации №221061701365
Рецензии
Реанолий Анатольевич Журавлев для меня лично просто Реонолий, мой сокурсник педиатрического факультета Томского медицинского института, который мы закончили в 1974 году. Реонолий был старше большинства из нас, поступивших сразу после школы. А за его плечами был большой жизненный опыт,работа в геологических экспедициях в экстремальных условиях,учеба в школе рабочей молодежи. Поразительно как он смог подготовиться и успешно сдать экзамены в институт при громадном конкурсе. Все это говорит о его таланте и упорстве в достижении цели. С большим интересом я прочитала книгу воспоминаний о его врачебной деятельности : Записки педиатра,,Скорее бы я ее назвала ,,Исповедь педиатра’’.В ней весь Реонолий: талантливый, волевой, ищущий человек, а главное честный, порядочный, интеллигентный, влюбленный в свою благородную профессию врача!На первый взгляд книга предназначена для мед работников, но ее интересно читать всем людям, которым не безразлична судьба нашей Российской медицины. Спасибо тебе огромное Реонолий за очень хорошую книгу. Жаль только, что она издана небольшим тиражом. Дала почитать своим коллегам, они в восторге, ведь мало пишут о нас, врачах!
С уважением Татьяна Ивановна Бриман
Татьяна Бриман 20.02.2025 19:25 • Заявить о нарушении
С уважением Татьяна Ивановна Бриман
Татьяна Бриман 20.02.2025 19:25 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.