Только девичья любовь

ГЛАВА I.

Теплый вечер в начале лета; солнце садится за длинный ряд поросших елями и тисами холмов, у подножия которых извивается, следуя их изгибам, спокойная, мирная река. Напротив этих холмов, на берегу реки, раскинулись длинные луга, ярко-зеленые от свежей травы и пышно-желтые от только что распустившихся лютиков. Вверху закатное небо мерцает и светится огненно-красным и насыщенным глубоким хромом. А Лондон уже почти в пределах видимости.

Это прекрасная сцена, какую можно увидеть только в нашей Англии,—сцена, которая бросает вызов поэту и художнику. В эту самую минуту он бросает вызов одному из последних, ибо в комнате низколобого домика с соломенной крышей, стоявшего на краю луга, Джеймс Этеридж сидел у мольберта, не сводя глаз с картины, висевшей в раме открытого окна, а кисть и палка из махла поникли в его ленивой руке.

Бессознательно он, художник, создал картину, достойную изучения. Высокий, худощавый, изящно сложенный, с бледным лицом, увенчанным мягко ниспадающими седыми волосами, с нежными, мечтательными глазами, вечно ищущими бесконечного и неведомого, он был похож на одну из тех фигур, которые любили изображать на своих полотнах старые флорентийские художники и которые даже сейчас, когда смотришь на них, вызывают странную печаль и задумчивость.

Комната была подходящей рамой для человеческого сюжета; это была настоящая мастерская художника—неопрятная, беспорядочная и живописная. Законченные и незаконченные картины висели или были прислонены к стенам, доспехи, старинное оружие, странные костюмы валялись на полу или безвольно висели на средневековых стульях; книги, некоторые в переплетах, от которых у знатока потекли бы слюнки, лежали открытыми на столе или были сложены в дальнем углу. И над всем царила тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума воды, несущейся по плотине, или птиц, порхающих у открытого окна.

Старик сидел некоторое время, слушая музыку Природы и погруженный в мечтательное восхищение ее красотой, пока из деревни за домом не донесся бой церковных часов; затем, вздрогнув, он встал, взял кисти и снова повернулся к мольберту. Прошел час, а он все работал, и картина росла под тонкой, искусной рукой; птицы замолчали, красное медленно исчезло с неба, и ночь развернула свою темную мантию, готовая обрушиться на будничный мир.

Тишина, столь глубокая, принимала в себе подобие одиночества; возможно, старик чувствовал это, потому что, взглянув на угасающий свет и отложив кисть, он приложил руку ко лбу и вздохнул. Затем он повернул картину на мольберте, с некоторым трудом пробрался через комнату, нашел и закурил старую трубку из шиповника, снова опустился в кресло, устремил взгляд на сцену и впал в привычное для него мечтательное состояние.

Он был так погружен в бесцельные воспоминания, что открывшаяся дверь не смогла его разбудить.

Дверь отворилась очень осторожно и медленно, и так же медленно и бесшумно молодая девушка, задержавшись на мгновение на пороге, вошла в комнату и остановилась, оглядываясь вокруг и на неподвижную фигуру в кресле у окна.

Она простояла целую минуту, все еще держась за ручку двери, как будто не была уверена, что ей здесь рады, как будто комната была ей незнакома, затем, слегка прижав руку к груди, она двинулась к окну.

-Стелла—моя племянница ... дитя Гарольда!"
-Да,- тихо сказала она,- я Стелла."

-Но, Боже милостивый! - воскликнул он взволнованно. - Как вы сюда попали? Почему ... я думала, вы учитесь в школе во Флоренции ... почему ... вы приехали сюда одна?"

Ее глаза блуждали от его лица к изысканной сцене за ним, и в этот момент ее взгляд был странно похож на его собственный.

-Да, я пришла одна, дядя, - сказала она.

- Милосердные Небеса!" - снова пробормотал он, опускаясь в кресло. - Но почему ... почему?"

Вопрос поставлен не беззлобно, скорее, полный тревожного недоумения и недоумения.

Взгляд Стеллы вернулся к его лицу.

-Я была несчастна, дядя, - просто сказала она.

-Несчастна!- мягко повторил он.-несчастна! Дитя мое, ты еще слишком мала, чтобы понимать значение этого слова. Скажи мне,—и он положил свою длинную белую руку ей на плечо.

Прикосновение было единственной вещью, необходимой, чтобы свести их вместе. Внезапным, но не резким движением она опустилась рядом с ним и положила голову ему на руку.

- Да, я была очень несчастна, дядя. Они были жесткими и недобрыми. Возможно, они хотели как лучше, но это было невыносимо. А потом ... потом, после смерти папы, мне стало так одиноко, так одиноко. Не было никого—никого, кто заботился бы обо мне, заботился бы о том, жив я или мертв. Дядя, я терпел, сколько мог, а потом ... пришел."

Глаза старика потускнели, и его рука мягко поднялась к ее голове и пригладила густые шелковистые волосы.

- Бедное дитя! бедное дитя!" - мечтательно пробормотал он, глядя не на нее, а на сумрак за окном.

- Сколько мог, дядя, пока не почувствовал, что должен бежать, или сойти с ума, или умереть. Тогда я вспомнила о тебе, я никогда тебя не видела, но я вспомнила, что ты папин брат и что, будучи одной крови, ты должен быть хорошим, добрым и верным, и поэтому я решила прийти к тебе."

Его рука дрожала на ее голове, но он помолчал, а потом тихо сказал::

- Почему же вы не написали?"

На лице девушки появилась улыбка.

- Потому что они не разрешали нам писать, разве что под их диктовку."

Он вздрогнул, и в его нежных, мечтательных глазах вспыхнул огненный огонек.

- Ни одному письму не разрешалось покидать школу, если его не читали директора. Мы никогда не оставались одни, иначе я отправил бы им письмо, о котором они не знали. Нет, я не мог писать, иначе я сделал бы это и ... и ... ждал."
-Стой, стой! - прервал он ее со страстным ужасом. - Почему я не знал об этом? Как получилось, что Гарольд послал тебя туда? Великие Небеса! молодая нежная девушка! Может ли Небо позволить это?"

-Небеса допускают странные вещи, дядя, - серьезно сказала девушка. - Папа не знал, так же как и ты. Это была английская школа, и снаружи все было прекрасно—снаружи! Так вот, в тот вечер, когда я получил деньги, которые вы присылали мне каждый квартал, я подкупил одного из слуг, чтобы он оставил дверь открытой, и убежал. Я знал дорогу к побережью и знал, в какой день и час отплывает пароход. Я поймал его и добрался до Лондона. Денег хватило только на то, чтобы оплатить проезд, и я ... Я ... вот и все, дядя."

- Все?" - пробормотал он. - Юное, нежное дитя!"

- И ты не сердишься?" - спросила она, глядя ему в лицо. - Вы не отошлете меня обратно?"

- Злой! Отошлю тебя обратно! Дитя мое, неужели ты думаешь, что если бы я знал, если бы я мог вообразить, что с тобой плохо обращаются, что ты несчастна, то позволил бы тебе остаться на день, на час дольше, чем я мог бы помочь? Твои письма всегда говорили о твоем довольстве и счастье."

- Она улыбнулась.

- Не забывай, они были написаны, когда кто-то заглядывал мне через плечо."

Что-то похожее на проклятие, наверняка первое, что он произнес за много долгих лет, сорвалось с его нежных губ.

—Я не мог этого знать ... я не мог этого знать, Стелла! Твой отец решил, что так будет лучше—у меня есть его последнее письмо. Дитя мое, не плачь.——"

Она подняла лицо.

- Я не плачу, я никогда не плачу, когда думаю о папе, дядя. Я слишком любила его, чтобы желать, чтобы он вернулся с Небес."

Старик посмотрел на нее сверху вниз с легким благоговением.

-Да, да, - пробормотал он, - он хотел, чтобы вы остались в школе. Он знал, кто я-бесцельный мечтатель, человек, живущий не от мира сего, и неподходящий опекун для молодой девушки. О да, Гарольд знал. Он действовал как нельзя лучше, и я был доволен. Моя жизнь была слишком одинока, тиха и безжизненна для молодой девушки, и я думала, что все в порядке, в то время как эти дьяволы ... ——"

Она положила руку ему на плечо.

-Не будем больше говорить о них и думать о них, дядя. Вы позволите мне остаться с вами, не так ли? Я не буду считать твою жизнь одинокой; это будет Рай после того, что я покинул,—Рай. И, видите ли, я постараюсь сделать его менее одиноким; но ... —и она вдруг обернулась с выражением беспокойного страха,—но, может быть, я буду вам мешать?

-Нет, нет, - сказал он и приложил руку ко лбу. "Это[5] странно! До сих пор я никогда не чувствовал своего одиночества! и я ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты уехала!"

Она обвила его руками и прижалась к нему еще теснее, и на некоторое время воцарилась тишина; потом он сказал:

- Сколько тебе лет, Стелла?"

Она на мгновение задумалась.-Девятнадцать, дядя."
- Да, она была прекрасна, - тихо продолжала девушка. - Я просто помню ее, дядя. Папа так и не оправился после ее смерти. Он всегда говорил, что считает дни до следующей встречи. Видите ли, он так ее любил."

Снова наступила тишина; затем заговорил художник::

-Ты говоришь по-английски почти без акцента, Стелла."

Девушка засмеялась; это был первый раз, когда она засмеялась, и это заставило дядю вздрогнуть. Это было не только потому, что это было неожиданно, но и из-за его изысканной музыки. Это было похоже на птичью трель. В одно мгновение он почувствовал, что ее детская печаль не испортила ей жизнь и не сломила ее дух. Он обнаружил, что почти бессознательно смеется в унисон.

- Какое странное наблюдение, дядя! - сказала она, когда смех стих. - Да ведь я англичанин! прямо в позвоночник, как говаривал папа. Часто-часто он смотрел на меня и говорил: "Италия не имеет в тебе ничего общего, кроме твоего рождения, Стелла; ты принадлежишь к тому маленькому острову, который плавает в Атлантике и правит миром". Мне было бы жаль быть кем-то другим, несмотря на то, что мама была итальянкой."

Он молча кивнул.

—Да, я помню, Гарольд—твой отец-всегда говорил, что ты англичанка. Я рад этому."

-Я тоже, - наивно ответила девушка.

Затем он снова погрузился в одно из своих мечтательных молчаний, и она ждала молча и неподвижно. Внезапно он почувствовал, как она задрожала под его рукой, и глубоко вздохнул.

Вздрогнув, он опустил глаза; ее лицо стало ужасно бледным до самых губ.

-Стелла! - воскликнул он.- что случилось? Вы больны? Великие Небеса!"

Она улыбнулась ему.

- Нет, нет, только немного устал и, - с наивной простотой сказал он, - кажется, немного проголодался. Видите ли, мне хватило только на проезд."

-Да простит меня Небо! - воскликнул он, вскочив так внезапно, что едва не опрокинул ее. - Здесь я мечтала и мечтала, пока ребенок умирал с голоду. Какой же я безмозглый идиот!"
В волнении он бегал взад и вперед по комнате, опрокидывая то картину, то лежащую фигуру и бесцельно озираясь по сторонам, словно ожидая увидеть что-то в виде пищи, плавающей в воздухе.

Наконец, приложив руку ко лбу, он вспомнил о звонке и звонил до тех пор, пока в маленьком домике не зазвенело, как на пожарной станции. За дверью послышались торопливые шаги, дверь внезапно отворилась, и в комнату вбежала женщина средних лет, в чепце, сильно сдвинутом набок, с испуганным и раскрасневшимся лицом.

- Боже милостивый, сэр, в чем дело?" - воскликнула она.

Мистер Этеридж уронил колокольчик и, не говоря ни слова, воскликнул:—Принесите сейчас же что-нибудь поесть, миссис Пенфолд, и вина, пожалуйста, немедленно. Бедный ребенок умирает с голоду."

Женщина посмотрела на него с изумлением, которое усилилось, когда, оглядев комнату, она не увидела ни одного бедного ребенка-Стелла пряталась за старинным стулом с высокой спинкой.

- Бедное дитя, какое бедное дитя! Вам приснился сон, мистер Этеридж!"

-Нет, нет, - кротко сказал он, - все это правда, миссис Пенфолд. Она проделала весь этот путь из Флоренции, не съев ни кусочка."

Стелла поднялась из засады.

-Не так далеко от Флоренции, дядя, - сказала она.

Миссис Пенфолд вздрогнула и уставилась на посетителя.

-Боже мой!- воскликнула она. - Кто это?"

Мистер Этеридж потер лоб.

- Разве я тебе не говорил? Это моя племянница—моя племянница Стелла. Она приехала из Италии, и ... Мне бы хотелось, чтобы вы принесли что—нибудь поесть. Принеси бутылку старого вина. Сядь и отдохни, Стелла. Это миссис Пенфолд, она моя экономка и добрая женщина, но,—добавил он, ни на йоту не понизив голоса, хотя, очевидно, полагал, что его не слышно,—она слишком медленно соображает."

Миссис Пенфолд вышла вперед, все еще раскрасневшаяся и взволнованная, с улыбкой.

- Ваша племянница, сэр! Не дочь мистера Гарольда, о которой вы так часто говорили! А как вы сюда попали, мисс?"

- Я нашла дверь открытой,- сказала Стелла.

- Боже милостивый! И упал с облаков! И это было, должно быть, час назад! А вы, сударь, - укоризненно глядя на растерянного художника, - вы позволили милой молодой особе все это время сидеть здесь в шляпе и жакете, после того как проделали весь этот путь, не послав за мной."

-Ты нам не нужен,- спокойно сказал старик.

- Хочешь меня! Нет! Но милое дитя хотело чего-нибудь поесть, отдохнуть и снять свои вещи. О, пойдемте со мной, мисс! Аж из самой Флоренции, да еще с дочерью мистера Гарольда!"

-Ступай с ней, Стелла,—сказал старик, - и ... и, - добавил он мягко, - не позволяй ей долго задерживать тебя."

Бесконечная нежность последних слов заставила Стеллу остановиться на пути к двери; она вернулась и, обняв его за шею, поцеловала.
Затем она последовала за миссис Пенфолд наверх, в ее комнату, и добрая женщина все это время говорила восклицательными фразами, выражавшими удивление.

- А вы дочь мистера Гарольда. Вы видели его портрет над каминной полкой, мисс? Я должна была узнать вас по этому лицу, теперь я пришла посмотреть на вас, - и она с нежным интересом посмотрела на прекрасное лицо, помогая Стелле снять шляпку. - Да, я сразу узнал бы вас, мисс. И вы проделали такой долгий путь из Италии? Боже мой, это чудесно. И я очень рада, что вы это сделали, мистеру Этериджу не будет так одиноко. А вам еще что-нибудь нужно, мисс? Вы должны извинить меня за то, что я привел вас в свою комнату; сегодня вечером я приготовлю для вас комнату, вашу собственную комната и багаж, мисс——"
- Это правда?" - пробормотала она. "Неужели я действительно здесь, дома, с кем—то, кто любит меня-с кем-то, кого я могу любить? Или это только сон, и я проснусь в холодной пустой комнате и обнаружу, что мне еще предстоит пережить прежнюю жизнь? Нет! Это не сон, это правда!"

Она завила длинные волосы и, спустившись вниз, обнаружила, что миссис Пенфолд уже накрыла на стол, а дядя стоит рядом и с нежным нетерпением ждет ее появления.

Он вздрогнул, когда она вошла, с явным чувством нового удивления; облегчение от неуверенности в ее приеме, доброта приема уже освежили ее, и красота ее сияла, не омраченная сомнениями или нервозностью.

Глаза старика с артистическим одобрением блуждали по грациозной фигуре и прелестному лицу, и он снова был почти в стране грез, когда миссис Пенфолд разбудила его, поставив стул у стола и протянув ему затянутую паутиной бутылку и штопор.

-Мисс Стелла, должно быть, умирает с голоду, сэр!

- Да, да, - согласился он, и они оба принялись уговаривать и подбадривать ее, как будто боялись, что она упадет под стол от усталости, если ее не уговорить съесть все, что было на столе.

Мистер Этеридж, по-видимому, очень верил в старый портвейн как в тонизирующее средство и с трудом скрывал свое разочарование, когда Стелла, выпив первый стакан, отказалась от него, сославшись на то, что он крепкий.

Наконец, хотя и с видимой неохотой, он согласился с ее утверждением, что она спасена от любой возможности умереть с голоду, и миссис Пенфолд убрала со стола и оставила их одних.
На столе стояла лампа, но лунный свет лился в окно, и Стелла инстинктивно подвинулась поближе.

-Какое чудесное место, дядя!

Он не ответил, задумчиво наблюдая, как она прислонилась к стене.

- Вы, должно быть, очень счастливы здесь."

-Да, - мечтательно пробормотал он. - Да, и ты думаешь, что так оно и будет, Стелла."

-Ах да, - ответила она тихим голосом и с тихим вздохом. - Счастливее, чем могу сказать."

- Ты не будешь чувствовать себя одинокой, запершись со стариком, мечтателем, который расстался с миром и почти забыл его?"

- Нет, нет! тысячу раз нет! - последовал ответ.

Он подошел к камину и взял трубку, но, бросив на нее быстрый взгляд, положил ее обратно. Каким бы легким ни было это движение, она заметила его и грациозным, гибким движением, которое он заметил, скользнула через комнату и взяла трубку.

- Вы собирались курить, дядя."

-Нет, нет, - нетерпеливо сказал он. - Нет, просто привычка.——"

Она прервала его с улыбкой, набила трубку своими тонкими маленькими пальчиками и протянула ему.

- Ты же не хочешь, чтобы я пожалела, что пришла к тебе, дядя?"
-Это Уиндуорд-холл, Стелла, - мечтательно ответил он. - он был скрыт тенью и облаками."

-Какое великолепное место!- пробормотала она. - А кто там живет, дядя?"

-Уиндварды,- ответил он тем же задумчивым тоном, -Уиндварды. Они живут там сотни лет, Стелла. Да, это великолепное место."

- В Италии мы бы назвали его дворцом, дядя."

- Это дворец в Англии, но мы скромнее. Они довольствуются тем, что называют его Залом. Старое место и старая раса."

-Расскажи мне о них, - тихо попросила она. —Вы их знаете, они ваши друзья?"

- Я их знаю. Да, они друзья, насколько вообще может быть дружба между бедным художником и лордом Уиндуордом. Да, мы друзья; они называют их гордыми, но они не слишком гордые, чтобы иногда приглашать Джеймса Этериджа на обед; и они обвиняют его в гордыне, потому что он отказывается нарушить тишину своей жизни, принимая их гостеприимство. Посмотри налево, Стелла. Насколько хватает глаз, простираются земли Уиндварда—они тянутся там на мили между холмами."

-У них есть причина гордиться, - пробормотала она с улыбкой. - Но я люблю их, потому что они добры к тебе."

- Он кивнул.

- Да, граф был бы более чем добр, я думаю.——"

-Граф?"

- Да, лорд Уиндуорд, глава семьи; они называют его лордом Уиндуордом. Все они были названы лордами Уиндварда здешними людьми, которые смотрели на них так, словно они были чем-то большим, чем люди."

- И он живет там один?" - спросила она, глядя на серый каменный особняк, сверкающий в лунном свете.

—Нет, есть леди Уиндворд и дочь-бедная девочка."

- Почему ты говоришь "бедная девочка"? - спросила Стелла.

- Потому что все богатство расы не сделало бы ее иначе, как объектом нежной жалости. Она больна; видите вон то окно, в котором горит свет?"

-Да, - сказала Стелла.

- Это окно ее комнаты; она лежит там на диване и весь день смотрит на долину!"



ГЛАВА II.