Национальная идея? Она утонула

Опыт интуитивной публицистики.


Пихтовый настой, дух калины-смородины и целебная терпкость влажно дыбящегося моральего корня. Молчание птичек. Ночная палатка в предутреннем горном лесу.
За её стенками шевеления и слегка осипшее...
- Соня, вставать будем?
- Не-а.
- Да открывай же глаза.
- Я щас на левом боку такооой сон видел! Можно ещё на правом боку попробовать. Мы же сюда дрыхать взобрались.
После повторных побудок, после возни и смеха полы палатки распахиваются и...
- Ни фижище!
Всё укутано туманом - пихтовые частоколы, кущи кустарников, весь горный склон. Скрыты все стороны, диагональ вверх и вниз - в молоко. Лишь неширокий круг пространства, через которое, цепляясь за кусты, перемещаются холодные клочья седого, щипучими пузырьками, прохладного тумана.
Который постепенно подсвечивается и окрашивается невидимо восходящим солнышком.
- А вечером были яркие звёзды.
- Это ведь облако, мы в нём.
Заметался мальчишка, завзбирался на высокие камни вкруговую оглядываясь - ошарашенно старается осознать, вдохнуть и запомнить чудеснейший факт - себя в облаках.

За утренним котелком снисходительные приколы...
- Дед, ты в Контр-страйк не играешь, наверное в компьютерах слабоват.
- Мой первый компьютер дочка домучивала, когда тебя ещё и в замыслах не виднелось. Сколько их уже списано. Да просто стрелялки мне не интересны.
- Дед, ты молодых не понимаешь. Обо многом неправильно рассуждаешь.
- Тебе ещё четыре раза нужно прожить, сколько уже прожил, чтобы со мной сравняться возрастом. Прикинь - во сколько раз я тебя и твоих друзей поумней.
- Ну и что же. Бывают молодые умнее старых. Ты в телевизоре, а мы-то в интернете.
- А в личном опыте мне тоже откажешь? Вот ты сегодня старше, чем был год назад, а через год станешь выше чем сегодня, да сколько ещё попутных двоек наполучаешь?
- А... А зато, если начать считать от ста, то это я старше, а ты малявчик.

Счастье дедово, пока внук умещается подмышкой. Найдёшь его иной раз, укатившегося в угол палатки, подтащишь к себе продрогшего, он даже сам сквозь сон поможет. Прижмёшь покрепче, закутаешь поплотнее, и отмечаешь даряще, как дрожь его послушно отступает и дыхание успокаивается. Как помаленьку оттаивает, согревается... Раскидывается, отпускает погулять их-под одеяла руки-ноги и... и вновь вырывается в холодный угол палатки.
Не лови, пусть опять подзамёрзнет.
Помаленьку вырастает, начинает высказывать собственные суждения. Спорит, ну совсем на "ровном месте". Упрямствует в диалогах - иной раз отхлопал бы. Дискуссии всё чаще переходят в споры и принципиальную набыченность.
- Внуча, давай помиримся, а то... как-то плохо.
- Я тоже всё придумываю, что бы сказать такое, чтоб тебе повеселело. Мир!

Самостоятельность крепнет. Мечтания замещаются делами по их воплощению. Самоопределение составляется из заявок-попыток, побед или поражений.
Энергия одоления.
Туманное облако парнишкиного взросления, с постепенным вкруговую прояснением и сочувственным пониманием окружающих.
---

После подрастания детей остались учебники, пройденные, помеченные их деятельным познанием.
Неспешно, день за днём уходят на растопку домашнего сердца, печки. Страницы дедом предварительно перечитываются.
Родная литература за четвёртый класс - Тургенев "Муму". За пятый класс - "Муму" опять.
Да что же это такое? Чем так важна эта горестная история для ещё бездумных младшеклассников, по замыслу составителей?

Читает дед, в который уже раз проходит школьный курс, день за днём, постранично.
"... ведь он меня убьет, ей-богу убьет, как муху какую-нибудь прихлопнет; ведь у него рука, ведь вы изволите сами посмотреть, что у него за рука; ведь у него просто Минина и Пожарского рука. Ведь он глухой, бьет и не слышит, как бьет! Словно во сне кулачищами-то махает. И унять его нет никакой возможности; почему? потому, вы сами знаете, Гаврила Андреич, он глух и, вдобавку, глуп, как пятка. Ведь это какой-то зверь, идол, Гаврила Андреич, — хуже идола... осина какая-то".

Стоп-стоп, да ведь это же наш коллективный народный признак, наше разозлённое ополчение чужому назойливому вторжению. Это наша история. Вспомним Наполеона и Гитлера - это же ихнее конечное впечатление.

Вернусь-ка за подкреплением догадки к началу рассказа, где автор ещё только знакомит читателя с главным героем...
"Сложенный богатырем и глухонемой от рождения...
Одаренный необычайной силой, он работал за четверых — дело спорилось в его руках, и весело было смотреть на него, когда он либо пахал и, налегая огромными ладонями на соху, казалось, один, без помощи лошаденки, взрезывал упругую грудь земли, либо о Петров день так
сокрушительно действовал косой, что хоть бы молодой березовый лесок смахивать с
корней долой, либо проворно и безостановочно молотил трехаршинным цепом, и как
рычаг опускались и поднимались продолговатые и твердые мышцы его плечей.
Постоянное безмолвие придавало торжественную важность его неистомной работе".

Точно - и этого не отнять. Родное, наше исконное. Герасим-то, скорее всего по замыслу Тургенева, уместил в себе весь русский народ.

А что же тогда скрыто за другой главной участницей, приключившейся теперь уже с "народом России", литературной драмы?
"... барыня с своими приживалками расхаживала по гостиной. Она была в духе, смеялась и шутила; приживалки смеялись и шутили тоже, но особенной радости они не чувствовали: в доме не очень-то любили, когда на барыню находил веселый час, потому что, во-первых, она тогда требовала от всех немедленного и полного сочувствия и сердилась, если у кого-нибудь лицо не сияло удовольствием, а во-вторых, эти вспышки у ней продолжались недолго и обыкновенно заменялись мрачным и кислым расположением духа".

Разве это не капризный иной из старших, в отношении со взрослеющим ребёнком, содержа его, но взамен требуя бесприкословного подчинения? И не почти ли вся помещичья рать в крепостничестве. И разве не каждая столица в любой стране.
И разве не Европа в её отношениях с колонниями, с нашей державой?

И тогда, сама драма в чём, где?
Разве не узнаваема вот эта, нарастающая кульминацией книжная ситуация, в постоянных сегодняшних евро-санкциях, в конфронтациях, угрозах и твёрдых "сигналах" о неправильном Российском поведении?
"... целая толпа людей подвигалась через двор в
направлении каморки Герасима: впереди выступал Гаврила, придерживая рукою картуз,
хотя ветру не было; около него шли лакеи и повара (Европа); из окна глядел дядя Хвост и
распоряжался, то есть только так руками разводил (США); позади всех прыгали и кривлялись
мальчишки, из которых половина набежала чужих. На узкой лестнице, ведущей к каморке,
сидел один караульщик; у двери стояли два других, с палками. Стали взбираться по
лестнице, заняли ее во всю длину Гаврила подошел к двери, стукнул в нее кулаком,
крикнул:
— Отвори.
Послышался сдавленный лай; но ответа не было.
— Говорят, отвори! — повторил он.
— Да, Гаврила Андреич, — заметил снизу Степан, — ведь он глухой — не слышит.
Все рассмеялись.
— Как же быть? — возразил сверху Гаврила.
— А у него там дыра в двери, — отвечал Степан, — так вы палкой-то пошевелите.
Гаврила нагнулся.
— Он ее армяком каким-то заткнул, дыру-то.
— А вы армяк пропихните внутрь.
Тут опять раздался глухой лай.
— Вишь, вишь, сама сказывается, — заметили в толпе и опять рассмеялись.
Гаврила почесал у себя за ухом.
— Нет, брат, — продолжал он наконец, — армяк-то ты пропихивай сам, коли хочешь.
— А что ж, извольте! (Украина)
И Степан вскарабкался наверх, взял палку, просунул внутрь армяк и начал болтать в
отверстии палкой, приговаривая: «Выходи, выходи!» Он еще болтал палкой, как вдруг
дверь каморки быстро распахнулась — вся челядь тотчас кубарем скатилась с лестницы,
Гаврила прежде всех. Дядя Хвост запер окно.
— Ну, ну, ну, ну, — кричал Гаврила со двора, — смотри у меня, смотри!
Герасим неподвижно стоял на пороге. Толпа собралась у подножия лестницы. Герасим
глядел на всех этих людишек в немецких кафтанах сверху, слегка уперши руки в бока; в
своей красной крестьянской рубашке он казался каким-то великаном перед ними".

Иван Сергеевич Тургенев - образно и через века, это не Киплинг с его Шерханом и Табаками.
---

Но остаётся вопрос главный для сочувствующей души - собачку-то Герасим зачем утопил?
Продолжим знакомство с героями, в открывающемся при сожжении страниц, свете...

- Татьяна...
"Женщина лет двадцати осьми, маленькая, худая, белокурая, с родинками на левой щеке. Родинки на левой щеке почитаются на Руси худой приметой — предвещанием несчастной жизни... Татьяна не могла похвалиться своей участью. С ранней молодости ее держали в черном теле;
работала она за двоих, а ласки никакой никогда не видала; одевали ее плохо, жалованье
она получала самое маленькое; родни у ней всё равно что не было: один какой-то старый
ключник, оставленный за негодностью в деревне, доводился ей дядей, да другие дядья у
ней в мужиках состояли, — вот и всё. Когда-то она слыла красавицей, но красота с нее
очень скоро соскочила. Нрава она была весьма смирного, или, лучше сказать,
запуганного, к самой себе она чувствовала полное равнодушие, других боялась
смертельно; думала только о том, как бы работу к сроку кончить, никогда ни с кем не
говорила и трепетала при одном имени барыни, хотя та ее почти в глаза не знала".
 
Разве это не Христианство, кроткая, вкоренённая в людей вера в доброжелательный мир рождения. Претворившаяся по выдумке прислуги, пьяной - борьба религии со староверами, костры под вольнодумцами, золотые потопы в храмах... моления церкви за массонское правительство временной шайки либералов, отвергнувшись от царя... благословление Ельцина на дальнейший разгром страны...
Татьяна - "царствие небесное", но не здесь, а где-то там. На небе, вдали.

- Пришедшая на смену Татьяне собачка Муму...
"Она страстно привязалась к Герасиму и не отставала от него ни на шаг, всё ходила за ним, повиливая хвостиком. Он и кличку ей дал — немые знают, что мычанье их обращает на себя внимание других, — он назвал ее Муму. Все люди в доме ее полюбили и тоже кликали Мумуней. Она была чрезвычайно умна, ко всем ласкалась, но любила одного Герасима. Герасим сам ее любил без памяти... и ему было неприятно, когда другие ее гладили: боялся он, что ли, за нее, ревновал ли он к ней — бог весть! Она его будила по утрам, дергая его за полу, приводила к нему за повод старую водовозку, с которой жила г, большой дружбе, с важностью на лице отправлялась вместе с ним на реку, караулила его метлы и лопаты, никого не подпускала к его каморке. Он нарочно для нее прорезал отверстие в своей двери, и она как будто чувствовала, что только в Герасимовой каморке она была полная хозяйка, и потому, войдя в нее, тотчас с довольным видом вскакивала на кровать. Ночью она не спала вовсе, но не лаяла без разбору, как иная глупая дворняжка, которая, сидя на задних лапах и подняв морду и зажмурив глаза, лает просто от скуки, так, на звезды, и обыкновенно три раза сряду, — нет! тонкий голосок Муму никогда не раздавался даром: либо чужой близко подходил к забору..."

Муму - желание воплотить вкоренённую, чистую перед народом, мечту... приблизить царствие небесное реально, сердечно -  к себе, в дом... пока теоретически,  опосредовано.
Наша заботливая, родная, ревнивая - Русская идея.

Каждый нарождающийся проходит в материнской утробе все поочерёдные стадии становления биологической жизни на Земле, от икринки до человечка.
Каждый родившийся, в личном взрослении проходит возрастающие в самоорганизации стадии развития человеческого общества, от первобытного эгоистического и ритмичных бум-бум вокруг костра, до сегодняшнего полифоничного состояния, от детства человечества до  сего дня.
Общее, суммированное, народное развитие происходит очень медленно. Так же медленно и незаметно "текут горы", рассыпаются в песок камни и неспешно изменяется ландшафт... так, составляясь и подпитываясь личностями, народ взрослеет век за веком.
Это продолжается и сегодня?
Изжито ли западобесие Российской дворни, отступились ли от России капризные заморские барыни? Не заблудилась ли страна на своём пути к истине, возможно и к распинанию?
"Жизнь Духа, это врезание Духа в жизнь". Жизнь покажет.

Россия последовательно возрастает качеством, следим за Герасимом...
- Обретя веру (Татьяна в рассказе).
- Возжелав эту веру воплотить в жизнь - национальная идея, мечта (Муму в тексте).
- И наконец, сменив мечту на реальные действия.... отбросив ради дела бесплотную идею, отставив эрзац ради настоящего жизненного вина и хлеба... отказавшись от опёки, от чуждого водительства...
Отбросив, отказавшись, отставив... как же трудно это далось Герасиму - утопив Муму! Превратив её, найденную щеночком в реке же, в "живой источник" действия.
---


Публикация Ивана Тургенева одолевала сопротивление государственной цензуры. Случайно ли рассказ признан был "щекотливым"? Что насторожило блюстителей покоя нашей державы, государственные головы в их тогдашнем чужебесном угаре, изъяснявшиеся в своих дворцах французским прононсом?
Мужик ли, отправивший в речку собачку?
Скорее возможное реальное продолжение этого символического поступка.

Тогда уж рассудим и мы символически.
Река - ток информации, массовые споры-разговоры, народные мечты, партийные решения. Вот этому людскому течению и отдал Герасим "свою Муму" - немо выраженную, несказанную мечту.
Вбросил идею "царствия небесного на земле" в люди, в страну.


И народ России устремился к мечте деятельной жизнью. Произошла революция и началось построение СССР.
"Он шел... с какой-то несокрушимой отвагой, с отчаянной и вместе
радостной решимостью. Он шел; широко распахнулась его грудь; глаза жадно и прямо
устремились вперед. Он торопился, как будто мать-старушка ждала его на родине, как
будто она звала его к себе после долгого странствования на чужой стороне, в чужих
людях...
И живет до сих пор Герасим бобылем в своей одинокой избе; здоров и могуч по-прежнему,
и работает за четырех по-прежнему, и по-прежнему важен и степенен. Но соседи
заметили, что со времени своего возвращения из Москвы он совсем перестал водиться с
женщинами, даже не глядит на них, и ни одной собаки у себя не держит. «Впрочем, —
толкуют мужики, — его же счастье, что ему не надобеть бабья; а собака — на что ему
собака? к нему на двор вора оселом не затащить!»".


Так что, не ищите мудрецы "Русскую идею"? Она в нас, незримая наша душа. Она - наши  дела.  Вера - в Русском исполнении.
Человека, душу русскую берегите.
---

Встало солнце, туман освободил от своей опёки окружающее пространство, оторвался от горного подъёма, собрав из серых клочьев ослепительно белую башенку в синем небе.
Дед с внуком проводив взглядами, теперь уже лично знакомое облако, отдохнувшим шагом двинули вверх.
К общей вершине, каждый через своё взросление.