Хорошая девочка Лида Унесенные ветром по-советски

Все герои книги выдуманы, совпадения случайны
Часть I
Глава I
Ирка Чернушкина влетела в класс с выпученными от возбуждения глазами и закричала: «Там, там… На Лиду-Холодильник… Азимин кисель сбросил! Прямо на воротник!». Девчонки – четвероклашки оживились: «Где? Как?». Ирка, отдышавшись, пояснила, что их одноклассник, двоечник и хулиган, Азимин сделал бумажную бомбочку. Вместо воды он наполнил ее киселем, который давали сегодня на обед, а потом сбросил  из окна четвертого этажа, и угодил аккурат на роскошный воротник из черно - бурой лисы их учительницы по домоводству Лидии Васильевны, по прозвищу Лида-Холодильник. «Он, наверное, на меня хотел бросить, но тут Лида из школы вышла, вот он и промазал. Ой, теперь она злая, наверное, будет», - возбужденно верещала Ирка. Девчонки тоже не ждали ничего хорошего, за те полгода, что они учились у Лидии Васильевны, она редко кого одаривала похвалой, требовала безукоризненно ровных швов, называла всех исключительно по фамилиям. Самые наблюдательные и сообразительные школьницы видели, как Лида держит жесткую дистанцию и с их классной руководительницей, и с некоторыми родителями, приходившими просить за девочек – отличниц, которым угрожала четверка, а то и тройка в четверти по труду. Видимо, это касалось не только их класса, ведь прозвище Холодильник было в ходу уже много лет.
За пять минут до начала урока в класс, а вернее в мастерскую, вошла высокая статная блондинка, лет сорока пяти. Сухо поздоровавшись, она прошла в лаборантскую, повесила там пострадавшее пальто и роскошную норковую шляпу, оставшись в безукоризненном бежевом костюме с бирюзовой блузкой, схваченной под горлом малахитовой брошью. Наряды Лидии Васильевны приводили в трепет и восхищение не только ее учениц, но и коллег. Она неоднократно говорила, что все свои вещи шьет и вяжет сама, но не в порядке хвастовства, а как пример того, что четкое и аккуратное исполнение измерений, выкроек и швов, в конечном итоге, приводит к прекрасным результатам. Вот и сейчас, никак не комментируя досадное происшествие с киселем, она начала чертить на доске выкройку фартука, поясняя свои действия, жестким, чуть скрипучим голосом. Урок прошел как всегда, после звонка девчонки с облегчением пошагали домой, до очередной встречи с Лидой – Холодильником оставалась неделя, и это не могло не радовать. Своими бесхитростными мозгами они понимали, что учительница их не любит, и платили ей той же монетой, воспринимая уроки домоводства как нечто неприятное, но неизбежное.
Лидия Васильевна смотрела в окно. «Какие, же нелепые, - думала она про девочек, выбегавших из мастерской, - у этой гамаши гармошкой, у той сапоги не чищены… Ну, что ты придираешься? У них матери на заводах по восемь часов впахивают, когда им за детьми-то смотреть, дай бог накормить. Да, но что-то я не помню, чтобы мне кто-то штаны подтягивал, разве что в совсем, раннем детстве». На Лидию Васильевну неожиданно накатило прошлое, всей своей мощью с осознанием потерь и таких редких радостей. Она нечасто позволяла себе плыть в этом потоке, но, видно, уж такой день был сегодня.
Запах мебельного лака, проникавший, сквозь тонкую перегородку из мастерской, где вечно пьяненький Владимир Андреевич учил мальчишек столярному делу, напомнил ей запах паркета, нагретого летним солнцем, в их большой московской квартире. Она, совсем кроха, бежит по нему босыми ножками к высокой рыжеволосой красавице. Мама подхватывает ее на руки, и они кружатся в Венском вальсе, звучащем из репродуктора. Когда музыка замолкает, они с хохотом валятся на черный кожаный диван, рассыпая расставленных на его полке слоников. На шум в комнату входит подтянутая седая леди, Лидина бабушка, молча улыбаясь, она подбирает мраморных зверюшек, говоря что-то о том, что по-хорошему, от них надо бы избавиться. Но мама возражает, ведь это подарок Васи. Первое Лидино отчетливое воспоминание было вот таким, радостным.
    Папа и мама жили дружно, хотя, как Лида поняла уже много позже, были людьми из совершенно разных миров. Мама и бабушка происходили, как тогда говорили, «из бывших», они не очень скрывали это, но и не утрировали, просто жили. Мама работала концертмейстером в Большом театре, была знакома и даже дружила со многими знаменитостями. А отец – простой конторщик, быстро сделавший карьеру по партийной линии, но при этом он много читал, умел образно мыслить и красиво говорить, поэтому даже строгая Елизавета Петровна не усматривала мезальянса в браке своей дочери. Несмотря на аристократическое происхождение и творческие натуры, женщины сами вели домашнее хозяйство и делали это замечательно. Накрахмаленное постельное белье, отбеленные до синевы кружевные скатерти и салфетки, вымытые до скрипа окна – для Лиды все это было обязательными чертами быта. Ее тоже с самых ранних лет приучали к порядку, сначала ей доверяли натирать до блеска столовые приборы, потом мыть посуду, потом задания становились сложнее и сложнее, и к окончанию школы она уже стала хорошей хозяйкой. В сороковом году над семьей стали сгущаться тучи. Лиде, конечно, ничего не рассказывали, но все реже в их квартире появлялись гости, отец как-то посерел и осунулся, и почти каждый вечер выпивал по нескольку рюмок водки, чего раньше с ним не случалось. Летом сорокового умерла бабушка, и состояние горя и тревоги буквально пропитало их дом. Лидия чувствовала его всем своим существом, но впадать в уныние ей было просто некогда. Училась она «на отлично», а кроме того, ходила в кружок художественной ритмики, много читала, каталась на коньках и лыжах.
    Как ни страшно это звучало, но начавшаяся война, стала спасением для нее и мамы. Отец добровольно ушел на фронт, где вскоре и погиб в боях за столицу, и Лида с матерью стали не родственниками врага народа, а семьей погибшего за Родину солдата. Узнали они об этом уже в эвакуации, в Свердловске. Свой почти тридцатидневный путь из Москвы на Урал Лидия Васильевна до сих пор вспоминала с омерзением и брезгливостью. Ехали они в плацкартном вагоне, и это еще им повезло, что не в товарняке. Запах немытых тел и человеческих испражнений преследовали ее потом всю жизнь, как неотступный кошмар. В Свердловске их поселили в бараке, принадлежавшем одному из заводов, помимо них там жило еще тридцать семей, удобства, как водится, были во дворе. Но им с мамой снова несказанно повезло, им выделили крохотную, но все-таки отдельную комнатку. В первые же дни они где-то раздобыли негашеную известь и побелили тонкие фанерные стены. Ксения Львовна сходила на местную барахолку и выменяла на свой золотой браслет четыре ситцевые простыни и две булки хлеба. Сначала быт казался невыносимым, но постепенно мать и дочь привыкли к спартанским условиям, тем более, что все вокруг жили в такой же нищете. Что поделать? Война. В Москве Лида, как и многие ее сверстники, рвалась на фронт, но по малолетству их гоняли из военкоматов. После путешествия на Урал девочка утратила свою наивность. Теперь она хотела любыми путями выбраться из барака, вернуться в столицу и не испытывать постоянного чувства голода. Так получилось, что Ксения Львовна со своей элитарной профессией оказалась в Свердловске не у дел. Театр эвакуировали в Куйбышев, туда было не добраться, а кормить дочь и себя было нужно, поэтому она пошла, устраиваться на завод уборщицей. Но в отделе кадров выяснилось, что в один из цехов срочно требуется чертежница, Ксения решила попробовать и у нее получилось. Их с Лидой пайков с трудом хватало на то, чтобы не умереть, поэтому они хватались за любую подработку, мыли полы, вязали носки, шили солдатское исподнее, если на местной фабрике были большие заказы, но жили все равно впроголодь. Лида хотела пойти на завод учеником токаря, чтобы получать рабочую карточку, но мать не разрешила, считая, что она должна окончить школу и поступить в институт. «Война когда-нибудь закончится, и тебе нужна будет настоящая профессия»,- говорила она Лиде, а сама тайком сдавала кровь, чтобы подкормить ее.
    Несмотря на эту военную бедность, Лидия превращалась в красавицу. Все, кто ее видел, говорили, что она очень похожа на всенародно любимую актрису Валентину Серову. Высокая, белокурая, с зелеными глазами и полными, чуть вывернутыми губами она привлекала внимание и еще каким-то столичным шиком. Те немногие вещи, которые не были обменены на хлеб, и из которых Лида уже порядком выросла, были тщательно отутюжены, надставлены какими-то манжетами и оборками, и в целом выглядели дорого на фоне всеобщей нищеты. Мальчишки, да и немногие взрослые мужчины, оставшиеся в тылу, заглядывались на нее. Но девушке было не до романов, между занятиями в школе и бесконечными подработками она готовилась к вступительным экзаменам в институт. В Москве Лида не задумывалась, кем хочет быть, а сейчас ее желания не имели значения. Она решила поступать в Уральский политех, профессия химика-технолога обещала быть очень востребованной, да и предполагала работу в мужских коллективах, а это помогло бы ей в будущем выбрать достойного спутника жизни. Лида не была романтиком.
 Выпускные и вступительные экзамены она сдала легко, и сразу после них оказалась на «отработке» в колхозе. В их группе, вопреки Лидиным ожиданиям, оказались одни девчонки, вот они-то и помогали суровым деревенским женщинам косить и ворошить траву и сметывать ее в стога. Труд был адский, но все они были спортсменки, хоть и изрядно изголодавшиеся, и все они понимали, что идет война, и если не они, то кто? Местные крестьянки поначалу встретили их настороженно, но видя, что девчонки стараются, стали их понемногу подкармливать, хотя сами бедствовали отчаянно. И все-таки молодость брала свое. Отработав от темна до темна в поле, студентки и местные подростки собирались на пригорке у школы. Каждый вечер здесь были танцы под гармонь одноногого деда Савелия. Городские учили деревенских плясать краковяк, а местные показывали замысловатые фигуры большой и малой кадрили. И было весело. Несмотря на голод, на тяжелый труд, и на приходившие почти каждый день похоронки. В колхозе они пробыли три месяца, занятия в институте начались только в октябре.
      Вернувшись в Свердловск, Лидия не узнала свою маму, та сильно похудела и ослабла, но дочери говорила, что все нормально, посмеивалась, что просто они давно не виделись, а ведь мама уже старенькая. Однажды утром она не проснулась, не выдержало сердце. Лида осталась одна. Не совсем одна. Девчонки в группе оказались дружными, и помогали ей, чем могли. Могли, конечно, мало, но Лида была благодарна. Будучи человеком гордым она не оставалась в долгу, и делала для них, то, что хорошо умела делать. Кому-то связала воротничок из распущенной салфетки, кому-то носки из купленной на последние копейки шерсти. А когда у кого-нибудь чудом появлялся отрез хоть самой затрапезной ткани, Лида умудрялась сделать из него замечательное платье, которое потом носили всем курсом по торжественным случаям. Так прошло два года.
       На третий год обучения некоторые предметы им стали читать вместе с физиками-первокурсниками, на одном из семинаров Лида познакомилась с Борисом Мезенцевым. Был он тихий, симпатичный юноша. Первые полгода он только буравил своими синими глазами Лидин затылок, но потом они попали в одну компанию, стали общаться. Иногда он просил у девушки конспекты, иногда, зная о ее бедственном положении, подкармливал  домашними пирожками. Между ними возникла прочная дружеская симпатия, но никаких поползновений к роману Лида не ощущала. Поэтому  для нее было громом среди ясного неба, когда Борис сделал ей предложение. Учиться ей оставалось два года, а ему все четыре, война подходила к концу, надо было что-то решать. Лида не знала, сможет ли она вернуться в Москву, закончить там учебу, да и тяготы обратного пути казались ей непреодолимыми. С Борей же можно было обустроить свою жизнь здесь. К тому времени Лида уже знала, что отец жениха – директор крупного военного завода, а значит, ей удастся вырваться из своего барака и забыть навсегда о чувстве голода. Она согласилась. Свадьбу сыграли просто и весело в студенческом общежитии, Борис не афишировал свое социальное положение, но после, Лида переехала в огромную четырехкомнатную квартиру в центре Свердловска. Свекра, Глеба Борисовича, почти никогда не было дома, а со свекровью аккуратная и хозяйственная Лида быстро нашла общий язык, хотя та была женщиной строгой и властной. Два маленьких брата Бориса, Толик и Колька, слушались ее беспрекословно, несмотря на то, что были, не в пример Лидиному мужу, отчаянными сорванцами.  Через год генерала Мезенцева отправили возглавить очень важный и секретный объект. Ольга Владимировна с детьми уехала с ним. В распоряжении молодых осталась прекрасная жилплощадь. Это было счастливое время. Только что закончилась война, все жили надеждами, и казалось, теперь все у всех будет хорошо. У молодых Мезенцевых часто собирались большие компании, пели под гитару, танцевали, но больше спорили о научных проблемах и мечтали о будущих открытиях.
   Лида забеременела, вскоре родилась Лариса. Девочка оказалась слабенькой, видимо сказывались голодные военные годы, и  молодая мама решила взять академический отпуск. Еще через год случилась беда, умерла Ольга Владимировна. Генерал, знавший как с нуля организовать производство ядерного оружия, как построить в глухой тайге современный город, со школами, больницами и даже театрами, растерялся. Он не догадывался, где у него в доме лежит чистое белье, что нужно делать с сыновьями в случае болезни, да и совсем не был приспособлен к быту. На семейном совете было решено, что Лида с дочкой отправится помогать Глебу Борисовичу, а Боря будет заканчивать институт. Лидия не очень расстроилась. Во-первых, в силу воспитания, она понимала, что за все в жизни нужно платить, в том числе и за то, что она сейчас не в вонючем бараке на задворках Уралмаша. Во-вторых, она хоть и недолго общалась с родителями мужа, но успела почувствовать к ним уважение, как к людям правильным и чего-то добившимся в жизни. Разлуки с мужем она не боялась, все-таки ее отношение к нему было в большей степени дружеским, чем страстным и романтичным. С такими мыслями она подъезжала на большой черной машине свекра к воротам, охраняемым автоматчиками.
Глава II
«Ну, все, хватит!», - Лидия Васильевна решительно встала, как будто захлопнув книгу мемуаров. Сейчас должен был начаться педсовет, потом партсобрание, она заторопилась. Войдя в учительскую, ровно за пять минут до назначенного времени, она села рядом со своей давней подругой Зинаидой Петровной Квасниковой, преподавателем истории. Зина была на несколько лет моложе, но именно, она,  привела Лидию в школу.  Вернее в школу ее привели младшие братья Бориса, когда с их матерью случилась беда, они учились Толя - в седьмом, а Николай - в шестом классе, и ввиду полного отсутствия времени у свекра, Лида стала ходить на родительские собрания. Учителя сначала с недоверием отнеслись к столь юной родственнице мальчишек, но поскольку все знали, чьи они дети, с ней стали вынужденно контактировать, а когда поняли, что и поведение, и успеваемость у них значительно улучшились, стали приветливей и уважительней. В те времена в школе происходило много интересных событий: костюмированные балы, капустники, театральные вечера и Лида с удовольствием в них участвовала в качестве реквизитора и костюмера. Так она познакомилась со старшей пионервожатой Зиночкой Оленевой. Вскоре та предложила ей вести кружок кройки и шитья, разумеется, на общественных началах. И хоть Лидии было совсем некогда, ведь на ней лежали заботы о большом доме, где постоянными гостями были люди государственного масштаба, она согласилась. Она была молода, энергична, и вовсе не собиралась всю жизнь провести в роли экономки. Через несколько лет, когда в штатное расписание ввели ставку преподавателя домоводства, она стала получать небольшую зарплату.
     После обсуждения всех насущных вопросов, касающихся учебного процесса, а потом длинного заунывного доклада Зинаиды Петровны о решениях очередного партийного съезда, подруги вышли из школы. Зина явно напрашивалась в гости, и хоть Лидия Васильевна не сильно была расположена с кем-то общаться сегодня, но подумала, что может быть, за Зининой болтовней удастся скоротать одинокий вечер без невыносимых приступов тоски и тревоги.
    Вот и двухэтажный коттедж, построенный в немецком стиле, немецкими же военнопленными. Обстановка довольно стандартная, полированный чешский гарнитур, сервант, кресла на тонких ножках, из необычного только камин, а над ним портрет Великого Физика.
   Лида сварила кофе, разлила его по чашечкам тонкого фарфора. Зинаида уже была во всеоружии.
-Смотри, что мне Азиминская мамаша достала,- сказала она, вытаскивая из учительского портфеля новомодный парик, седого цвета, и напяливая его себе на голову, -  мне идет?
Лидия с сомнением посмотрела на подругу.
-Ну, учитывая, что теперь это модно… И, прости, конечно, но волосы у тебя тонковаты, то вполне приемлемо, - ответила она.
-Приемлемо, тоже мне. Шикарно! – отозвалась Зина.
-Слушай, Зинаида, а тебя не коробит, что родители тебя, таким образом, ублажают?
-Знаешь что, я с их тупыми деточками и до уроков, и после уроков сижу за бесплатно, между прочим. Тащу их, можно сказать, на своем горбу, так что не коробит.
-Ага, вот именно Азимина ты и вытащила, - беззлобно заметила Лида, вспоминая сегодняшнюю историю с киселем.
-Ну, вытащила, не вытащила, а даты у него теперь от зубов отскакивают. Ладно. Смотри, что у меня еще есть, - и на свет появился отрез темно-синего кримплена.
-А это, кто тебе поднес и за какие заслуги, позволь спросить?
-Не скажу, - ответила Зина, и лицо ее стало умильно просящим.
-Ли-ид? Сошьешь? Такое, с гипюровой вставочкой и с жабо.
-Куда ж тебя денешь? Сошью.
Зинаида замурлыкала, как сытая кошка. Теперь можно было посплетничать о коллегах, о родителях, и она с удовольствие выкладывала последние новости.
-Ну, ты представляешь, Антипьева совсем сдурела. Вчера 7А рассказывала, как она провела вечер, что у нее муж в больнице, а она всю ночь читала энциклопедию, касательно его болезни. Ладно бы на английском болтала, а то ведь по-русски.
-У каждого свои приемы воспитания, - заметила Лидия Васильевна, хотя в душе и не одобряла такого панибратства, - а ты откуда знаешь?
-Так, дети рассказали.
-Так прямо все дети тебе и рассказали. Поди сексоты какие-то.
-Не сексоты, а доверенные лица.
-Фу, Зина, это аморально, - не понятно в шутку или всерьез возмутилась Лидия Васильевна.
-А у Светки Алешиной развод намечается. Вот что этому козлу надо? Света такая красавица и умница, а он какой-то обезьян колченогий…
-Зина, ну ты как информбюро.
-Я же это только тебе, по секрету.
-Знаю я твои секреты. Завтра вся общественность будет в курсе дела.
-Не будет. Я же должна блюсти нравственность коллектива.
-Ну, блюди, блюди.
Лидия давно привыкла к тому, что ее подруга – далеко не образец партийного деятеля и кристально честного человека. Но у них за плечами были годы дружбы, вместе выросли их дети, и она знала, что в трудную минуту Зина будет рядом, и если будет нужно, дойдет до Верховного Совета, но решит проблему. Поболтав еще немного о пустяках, уже собираясь уходить, Зинаида Петровна серьезно спросила: «Что Глеб? Так и не пишет?». Лидия Васильевна только, молча, покачала головой. Когда дверь за подругой закрылась, ее как будто переломило пополам, так сжалось сердце от тревоги за сына. Он был офицер – подводник, и уже скоро год, как от него не было вестей.
Вдруг у нее по спине пробежал знакомый холодок, она посмотрела на портрет над камином, в сумерках, различить черты лица было невозможно, он лишь выделялся на светлой стене темным пятном. Лидия обернулась. Так и есть, он здесь. Великий Физик сидел за столом и улыбался.
-Мое почтение, Лидия Васильевна, - произнес он своим мягким музыкальным голосом, - ну что вы так переживаете, голубушка. Он жив, ручаюсь, вам.
Лида опустилась на ковер, ее голова оказалась у него на коленях, и он тихонько гладил ее по волосам, пока она не уснула.
Глава III
Когда за черным ЗИМом начальника строительства захлопнулись ворота, охраняемые солдатами, Лиде стало не по себе. Она прижала к себе дочку и готовилась увидеть что-то страшное. Но машина остановилась у ворот хорошенького, как игрушка, коттеджа в окружении вековых сосен, правда, чтобы попасть за кирпичный забор, нужно было пройти через часового. Глеб Борисович и мальчики  встретили их на проходной, было видно, что они рады, но и несколько смущены появлением в их доме молодой женщины с ребенком.
     Лида быстро оценила ситуацию. У генерала жила помощница по хозяйству Елена Кузьминична, приглашенная еще его покойной женой. Она была старательна, дотошна, но не очень расторопна, поэтому дом производил впечатление легкой запущенности. Лидия, с детства приученная к идеальному порядку, и мыслящая системно, как будущий инженер, составила план на неделю, распределила обязанности между собой, Еленой Кузьминичной и мальчишками. Вскоре хозяйство заработало, как хорошо отлаженные часы. Довольно быстро ей удалось привести в порядок и разболтавшихся парней. Она говорила с ними как со взрослыми, особенно, напирая на важность задач, которые решает их отец, и что будет нечестно, если он еще должен будет вникать в вопросы  их хулиганства и неуспеваемости. Дети прониклись, возможно, потому что в полной мере осознавали, что все, о чем им толкует Лидия – чистая правда.
Жизнь постепенно вошла в колею, и она очень нравилась Лиде, не только своей обустроенностью и комфортом, но замечательными людьми, с которыми она ее свела. Почти каждый день на ужин к генералу приходили один-два человека, иногда семейные пары. За столом никогда не обсуждали рабочие дела, говорили о книгах, музыке, много мечтали о будущем. И хотя над страной довлел страх перед «черными воронками», в их доме он никогда не ощущался. Это было странно, ведь люди, собиравшиеся здесь, ежедневно принимали решения, от которых зависела судьба страны, и за малейшую ошибку они могли лишиться не только своего положения, но и жизни. Более того, они рисковали своими близкими. А задачи стояли по истине глобальные. Создать на голом месте атомную промышленность, в то время, как в Союзе не было производства элементарных пробирок и штативов. Но они создавали. Они строили прекрасный город с прямыми проспектами и домами, покрашенными в пастельные цвета. Вскоре должен был открыться театр. Настоящий театр посреди тайги, с колоннами, бархатными креслами и симфоническим оркестром!
      В один из дней Глеб Борисович сказал невестке, что ожидается большой наплыв гостей, потому что в город приехал Великий Физик, они все так и звали его. Лида не встревожилась, она уже привыкла готовить на большие компании, но свекр сказал, что нужно обязательно приготовить пирог с осетриной, чтобы порадовать важного гостя, и тут она растерялась. Девушка не любила рыбу, в Москве ее готовили редко, а в Свердловске она только жарила тухлую селедку, от запаха которой ее воротило. Но делать было нечего, она поставила тесто и стала изучать тетрадку с рецептами, оставшуюся в наследство от Ольги Владимировны. И рецепт нашелся, и очень подробный, но как разделывать рыбу в нем не описывалось, процесс был очевидный. Ближе к вечеру шофер Глеба Борисовича доставил на кухню средних размеров осетра. Рыбина была свежая, Лидии даже показалось, что живая. Она попыталась соскрести с нее чешую, но рыба выскальзывала и несколько раз шлепнулась на пол. После нескольких неудачных попыток Лида заплакала от досады, что с ней случалось крайне редко. «По какому случаю плачет прекрасная дама?» - раздался приятный мужской голос. В дверях кухни стоял высокий подтянутый человек, с веселыми, живыми глазами. Лида растеряно показала на рыбу. «Понятно!» - он снял пиджак, засучил рукава рубашки, и быстро, за несколько минут разделал рыбину. «Познакомимся,- сказал он, вымыв руки, - вы, вероятно, Лидия Васильевна?». Лида кивнула, он назвал свое имя. Так она впервые увидела Великого. Впоследствии, он стал часто бывать у них в доме, и всегда это был праздник. Такие вечера неизменно заканчивались танцами, шарадами или импровизированными розыгрышами, иногда не совсем приличными. Но в те дни, когда Физик был в городе, Глеб Борисович гораздо чаще, чем всегда, уезжал на объекты ночью, и гораздо реже бывал дома, хотя и обычно его рабочий день длился больше двенадцати часов.

Глава IV
Борис приезжал очень редко, только на каникулы, и на выходные, если в Свердловск шла попутная машина. Иногда он проводил в доме у отца буквально пару часов, потому что дорог практически не было, машины вязли в снегу и грязи, и большой удачей было в этой ситуации найти трактор. Он рассказывал последние студенческие новости, и Лида все больше понимала, что не хочет возвращаться в институт. Жизнь в доме свекра делала ее пусть чуть-чуть, косвенно, но причастной к великому делу, сути которого она, может быть, даже до конца не осознавала. Масштаб людей, с которыми она общалась и мужчин, и женщин был, совсем несравним, с теми девочками и мальчиками, которых она знала в Свердловске. Но она убеждала себя, что нужно получить высшее образование и уже полноценно работать на вновь создаваемом производстве, и тут же понимала, что никогда, ей не приблизиться к уровню этих гигантов. Тогда, может быть, честнее поить их чаем и танцевать с ними вальсы в их редкие минуты отдыха. С другой стороны, своим трезвым умом она просчитывала, что, если с Глебом Борисовичем что-то случится, то быстро придет конец ее комфортному существованию. Она была умна, и видела не только веселые посиделки и напряженный труд блестящих интеллектуалов.
     Каждый раз, выходя в город, она сталкивалась с колоннами заключенных, которые работали на строительстве, и каждый раз у нее сжималось сердце от понимания того, что и она могла бы сейчас, не стоять на обочине в своем ладно скроенном платьице, пропуская угрюмую толпу, а идти вместе с нею. Она понимала, что уголовников здесь мало, а в основном такие же люди, как ее отец, да и как отец ее мужа. Она видела, что многие женщины, встречая на улице зэков, стараются сунуть им кто кусок хлеба, кто яблоко, у кого, что было в карманах и сумках. Сама она так не делала, боясь навредить свекру. Но через несколько лет, когда подросла дочка и стала играть с детьми на улице, Лида заметила, что совсем еще крошечная Лариса просит у Кузьминичны дать ей с собой, то кусок пирога, то хлеб с маслом и сахаром. Проследив за девочкой, она увидела, что та, еле поспевая за компанией, более взрослых детей семенит на соседнюю улицу, где строилось здание больницы. Там, огороженные колючей проволокой, заключенные заливали фундамент. Дети рассредоточились по периметру и ждали, когда кто-нибудь из конвойных отвлечется, тогда они бросали принесенные куски за ограждение и убегали, а зэк потом потихоньку прятал подношение в карман. Лариска была еще совсем маленькой и не докинула бы свой кусок, туда, где его можно было взять, за нее это сделал пацан, лет семи, очевидно предводитель банды. Лида не знала, что делать. Глотая слезы умиления и давя в себе приступ животного страха за семью, она развернулась и тихо пошла к дому. Позже она стала находить среди игрушек дочери деревянных медведей и зайцев, она понимала, откуда они, но ничего не говорила Ларисе, она не знала, как объяснить маленькому человеку, почему такие же, как они, люди живут за колючей проволокой и голодают. Однажды Глеб Борисович нашел забытого на подоконнике довольно уродливого зайчика, Лидия видела, как посуровело его лицо, и ждала, что сейчас он сделает ей заслуженный выговор. Но он повертел в руках игрушку и ничего не сказал. Наверное, генерал Мезенцев понимал, что в любую минуту он может оказаться среди тех, кто в короткие часы отдыха от каторжного труда, вырезал эти грубые фигурки, чтобы хоть как-то отблагодарить чужих детей за их, еще не осознанную доброту и сострадание к себе подобным.      
    Месяц проходил за месяцем, а Лида так и не восстановилась в институте. Летом приехал Борис, они замечательно проводили время. В нескольких метрах от коттеджа был прекрасный пляж на берегу чистого большого озера. Там всегда собиралось много молодежи, играли в волейбол, ныряли с понтонов, катались на прогулочном катере. По вечерам в городском парке устраивались танцы, на летней эстраде пели артисты театра и художественной самодеятельности, причем профессионалы, хоть и имели прекрасные голоса, иногда уступали талантливым самородкам из рабочих и научных коллективов.  Борис и Лида очень сдружились с Зиной, которая уже успела выйти замуж за Леню Квасникова, инженера конструкторского бюро. Вскоре в их жизни появились Саша и Влад Кожевниковы. Оба были врачами, Саша работала участковым терапевтом, а Влад занимался воздействием радиации на человеческий организм.
     Когда-то зимой Глебу Борисовичу стало плохо, и, несмотря на его протесты, Лида вызвала врача из городской поликлиники. На вызов пришла высокая стройная девушка со строгими глазами. Осмотрев больного, кроме проблем с желудком, она выявила еще и высокое давление, и не терпящим возражения голосом, приказала ему соблюдать постельный режим. На все доводы о том, что работа не позволяет валяться в кровати, Александра Александровна, возражала спокойно, но твердо. И Лида была удивлена, когда на следующее утро свекр остался дома. У нее было явное ощущение, что тот не столько испугался болезни, сколько заробел перед врачом. Когда через день Александра пришла навестить больного, хозяйка угостила ее чаем, они разговорились. Оказалось, Саша приехала из Ленинграда вслед за супругом. Она очень любила свой город и тосковала по нему, но Влад был распределен в этот таинственный почтовый ящик, и она приняла свою судьбу. Лиде очень нравилась эта молодая женщина, в ней чувствовалась какая-то внутренняя культура, которая делала ее несгибаемо сильной. Они подружились и пронесли эту дружбу через всю жизнь. А в то лето познакомились и подружились их мужья. Вся компания была очень спортивной, все, кроме Лиды, очень любили научную фантастику, и их разговоры о будущем, порой затягивались до ранних летних рассветов. И на все хватало сил. И на работу, и на маленьких детей, и на дружеские посиделки. Осенью Борис уехал доучиваться, а Лида поняла, что беременна. Вопрос об институте отпал сам собой.
Глава V
Роды были тяжелыми. Лидия мучилась уже вторые сутки, когда в палату зашла пожилая нянечка, тетя Мура. Она была из немцев, переселенных во время войны из Поволжья на Урал. Посмотрев на измученную женщину, она подошла к ней, разорвала подол ночной рубашки, и что-то пошептала. «Сейчас родишь!», - сказала она на ломанном русском.  И, через полчаса на свет появился мальчик, его тут же унесли, как тогда было принято, Лида даже не успела толком глянуть на него, только услышала задорный, здоровый крик. Через несколько часов она проснулась, все тело ломало, но на душе было радостно. Она поняла, что скоро наступит время кормления, и она, наконец, увидит сына. «Наверное, я сейчас ужасно выгляжу. Не мытая, не чесанная! Как же  я покажусь сыночку в таком виде?»,- подумала Лидия. Сделав над собой усилие, она встала, поплелась к раковине, находившейся в конце длинного коридора, за что немедленно получила выговор от проходившей мимо медсестры. Все-таки она привела себя в порядок, повязала платок, как было положено, но тут же сняла его, потому что очень не понравилась себе в зеркале. Наконец принесли малыша, Лида взяла его на руки, и с удивлением увидела, что на нее смотрят два совершенно, осмысленных, взрослых глаза. Она прижала ребенка к груди. «Володя, Володечка!»  - шептала она. Так они с Борисом решили назвать сына. Но мальчик скривился и недовольно закряхтел. «Ты не Володя?» - спросила Лида. «Тогда ,может быть Саша? Нет. Леня?» - она перебирала мужские имена, и ей, казалось, что  ребенок совершенно четко давал ей понять, что это не его имя.   «Глеб!» - сказала она, и тут сын успокоился, Лиде показалось, что он даже заулыбался. «Значит, Глеб!» - решила она. Из роддома их встречали большой компанией, Зина с Сашей, Кузьминична, мальчики с Ларисой. На минутку подъехал Глеб Борисович, глянул на внука, поцеловал невестку, вручил врачу, принимавшему роды, букет и уехал на какое-то срочное совещание. Он еще не знал, что получилось так, что внук назван в его честь. Вечером приехал Борис, с трудом добравшийся по раскисшим дорогам. Слегка удивился, что вместо Володи у них появился Глеб, но спорить не стал. Глеб Борисович внешне тоже никак не отреагировал  на то, что теперь в их семье будет маленький тезка. Но Лида подслушала, как разговаривая с кем-то по телефону, он сообщил, что у него родился внук, и с какой-то очень замаскированной гордостью назвал его имя.
Дни пошли своим чередом в заботах о малыше, о доме, о старших детях. Впрочем, Глеб был очень спокойным, и Лида почти с самого рождения, воспринимала его как взрослого человека. Иногда, гладя белье, или моя посуду, она разговаривала с ним, рассказывала свое отношение к последним новостям или к новым людям, появлявшимся в их доме, ей казалось, что он абсолютно все понимает. Никогда у нее не было такой связи с дочкой, да и вообще ни с кем, разве что с покойной мамой. Сказать, что она любила сына, значит, ничего не сказать. Она жила только им, но пыталась это скрывать даже от самой себя.
В это же время Лидия близко сошлась с женой Великого, она нечасто приезжала в город, но всегда была очень деятельной. С ее подачи был организован женсовет и Лида, несмотря на свою молодость и загруженность домашними делами, принимала в его работе активное участие. В то время у многих заключенных заканчивались сроки, они оставались в городе, обзаводились семьями. Женам надо было где-то работать, детям нужны были ясли и детские сады. И вот активные женщины ходили по руководителям и решали насущные проблемы быта. И надо сказать небезуспешно. В самом городе построили швейную фабрику, рядом с городом начали строить радиозавод, существенно расширилась медсанчасть, это решало проблему с женскими рабочими местами. Открывались и детские сады, и новые школы. И это сразу после войны, когда полстраны лежало в руинах. Спустя годы, Лидия Васильевна вспоминала это время как самое счастливое в жизни. Все, и она в том числе, верили в светлое будущее, и знали, что все, что они делают сейчас, сделает счастливыми их детей. Эта вера была присуща не только жителям благополучных коттеджей, но и только что отсидевшим зэкам, и переселенным немцам, и всем, кто прошел войну. Одна женщина – фронтовичка как-то сказала Лиде: «Знаешь, там, в окопах, мы думали, что все дети, рожденные после войны, будут обязательно счастливы. Я и сейчас в это верю. А иначе, зачем мы здесь?».  Лида тоже верила, что ее сын и дочь обязательно будут счастливы, по- другому и не могло быть. 
     Дети росли, город строился, Лидия хорошела, обласканная всеобщей любовью и симпатией. Ни на минуту она не забывала о своей принадлежности к семье фактического хозяина города, но выражалось это в повышенной ответственности за себя, за своих детей, за здоровье домашних, и никогда ей в голову не приходило мысли о том, что она может потребовать чего-то для себя. Единственной ее привилегией, по-прежнему, было общение с товарищами и коллегами свекра. Она знала в лицо всех светочей тогдашней технической мысли, общалась с высокопоставленными военными, один раз даже видела Берию, и один раз говорила с ним по телефону. В голове у нее не укладывалось как такие люди, умеющие мыслить какими-то гигантскими категориями, остаются просты и дружелюбны в общении, рассказывают анекдоты, делятся рецептами пирогов и выкройками платьев, иногда незлобно сплетничают. Она восхищалась ими, особенно женщинами-учеными, их, тогда было много на комбинате, но центром компании всегда оставался Великий Физик. Когда он приезжал в город, казалось, время начинает бежать с другой скоростью, столько вопросов решалось мгновенно, и никогда Лидия не слышала, чтобы кто-то отозвался о нем плохо. Хотя генерал рассказал ей однажды историю о том, что и на него настрочили донос, который впрочем, не имел последствий, очень нужен был стране в те годы его гений. И Великий знал, кто написал, но даже не уволил этого человека, объясняя свое решение тем, что тот хороший работник.
     Однажды, когда у старшего Мезенцева снова случился жестокий приступ язвы желудка, Саша потребовала, чтобы он сел на специальную диету. Конечно, он мог приказать, чтобы в заводской столовой ему готовили особенную еду, но это было не в его правилах. Он попросил Лиду, и та стала приносить ему протертые супы и суфле ровно к двенадцати часам дня в заводоуправление. Невестка генерала была пунктуальна, как и он сам, но в один из дней, в темноватом коридоре, ведущем из лаборатории, Лида встретила Великого. Он стоял, глядя в окно, и лицо его было необычайно мрачным, даже злым. Лида хотела прошмыгнуть мимо, но не поздороваться не могла. На ее приветствие Великий как будто очнулся, заулыбался и сказал:
-Лидия Васильевна, рад видеть, рад видеть! А я стою и думаю: «Не дурак ли я?».
Лида опешила, не зная как реагировать, а Физик продолжал:
-Вот сделали мы бомбу. Что ж оправданно. Нужна она нам. А теперь  я хочу эту же самую энергию поставить на службу в мирных целях, так сказать. Ведь это ж безграничные возможности для различных производств, а потом и для быта. Представляете, Лидочка, вы уже не будете своими ручками пол драить или посуду мыть. Вон ее после наших посиделок сколько остается.
-Так что же в этом плохого? - отмерла Лида.
-Да плохо то, что свободного времени у человечества будет тьма. Вот что вы будете делать, когда не надо будет мыть, стирать, и  даже генералу нашему еду на вертолетике доставят, на маленьком таком?   
-Ну, книги читать буду. Платья шить. Да дел-то тьма. Занимайся, да занимайся.
-Это у вас тьма. А кто-то ведь и от рюмки не оторвется, а после Бог знает, чего творить будет. Да и просто лентяев у нас полно. Сейчас они дисциплинировано на работу ходят, а как же, попробуй не пойди. Да и поесть никто просто так не принесет. А если все обязанности отпадут, чем они себя развлекать станут?
-А вы что же не верите в гармоничного человека, которого мы воспитаем к тому времени?
Физик грустно посмотрел на Лиду.
-Не верю. Грешен, Лидия Васильевна. Знаете, чего бы мне хотелось? Чтобы вы лет этак через пятьдесят вспомнили наш разговор и сказали : «А ведь старик был чертовски неправ!». Ну, бегите, бегите, а то генерал-то суров по части использования рабочего времени.
Лида отправилась в кабинет Глеба Борисовича, а Великий остался стоять у окна, видимо, продолжая рассуждать о судьбах человечества.
Через несколько дней Мезенцевым прислали портрет Великого Физика, кисти довольно известного, обласканного властью художника. Генерал был удивлен и польщен, но Лидия догадывалась, хоть и боялась в это поверить, что портрет прислан ей, и должен напоминать об их разговоре. Больше она Великого при жизни не видела. Так случилось, что его новые задачи решались на других объектах, а через несколько лет он умер. Умер еще нестарым, протанцевав тур вальса с женой одного из своих коллег, и начав обсуждение с ним очередной научной проблемы. А портрет остался висеть у них в гостиной, над камином.
  Глава VI
Лидия Васильевна оторвала голову от кресла. В комнате никого не было. «Опять эти странные приступы», - подумала она. Это началось много лет назад, в день похорон Бориса. Вернувшись с поминок, она вдруг осталась совсем одна. Глеб Борисович заперся у себя в кабинете, детей забрала Саша, а Кузьминична понесла поминальные пироги солдатикам, стоявшим на проходной. Лидия тупо смотрела на мокрые от дождя сосны, и думала, как так получилось, что прожив больше десяти лет с мужем, она так и не узнала его по-настоящему, не полюбила. А ведь в их жизни было много радости, и главное, были дети, был Глеб.
    После института Борис приехал в город, и пошел работать в дозиметрическую лабораторию одного из крупнейших заводов. Он был прекрасно образован и пытался применить свои знания на практике, но коллеги, пережившие и первые неудачные запуски производства, и чуть не каждую неделю сталкивавшиеся с внештатными ситуациями, только подсмеивались над ним. Дни, когда ему удавалось доказать эффективность своих методик, были счастливыми днями. Тогда он хватал в охапку детей, Лиду и они шли в парк кататься на аттракционах, а зимой с ледяных горок. В такие часы он весь светился от гордости за себя, и за красавицу – жену, и за очаровательных ребятишек. Но чаще, ему приходилось выполнять будничную неинтересную работу. Никто из коллектива не сходился с ним близко, памятуя о том, чей он сын, а ему и в голову не приходило посвящать в свои дела всемогущего отца. В компании же генерала Мезенцева, где Лидия чувствовала себя как рыба в воде, Борис терялся, видимо, авторитет этих людей невыносимо давил на него. Но оставались друзья, Квасниковы и Кожевниковы, с ними он был интересным, даже искрометным собеседником и отличным партнером по спортивным играм. Много времени он занимался с детьми. Подросшая Лариса, была «дитя улицы», как в шутку, называли ее родители. Несмотря на то, что девочка училась и в общеобразовательной, и в музыкальной школе, все свободное время она проводила в соседнем дворе. Там собиралась компания подростков, самозабвенно предававшаяся играм в прятки, казаки-разбойники, штандер и еще множество известных и вновь изобретенных ими игр. Но каждый вечер перед сном Борис читал им с Глебом Майн Рида, Дюма или Фенимора Купера. Лида беспокоилась, не рано ли детям знакомиться с такой взрослой литературой, но Борис считал, что, именно, в десять – двенадцать лет формируются понятия о чести, достоинстве, благородстве. И эти вечерние чтения стали самыми счастливыми часами для их семьи. После смерти Сталина режим в городе смягчился, стало возможным писать письма и даже выезжать на «большую землю», то есть за огороженный периметр города. Молодые Мезенцевы и их друзья очень полюбили туристические походы по Уральским горам с ночевками в палатках и песнями под гитару. А летом они уезжали на месяц в Ялту, там генералу предоставляли небольшой домик на территории одного из военных санаториев, и вся семья с нетерпением ждала этого путешествия весь год. Организатором всех походов и поездок неизменно был Борис, он умел продумать все до мелочей, поэтому Лидия не помнила, чтобы они хоть раз заблудились или куда-нибудь опоздали. Видимо, управленческий талант Глеба Борисовича передался по наследству сыну, вот только по–настоящему применить его было негде. В первую же поездку на море они увидели настоящий шторм. Внезапно налетевшая буря застала их на пляже, они прибежали домой, промокшие до нитки. Маленький Глеб вышел на балкон, откуда было видно бушующее море, и, не отрываясь, смотрел на водяные валы, захлестывающие волнорезы и выкатывающиеся на набережную, доходя почти до фундамента их жилища. Его не пугали ни раскаты грома, ни молнии, наверное, именно тогда, их сын влюбился в морскую стихию. После возвращения Борис нашел в старых журналах чертежи макета каравеллы, и долгими зимними вечерами отец и сын что-то пилили, шлифовали, клеили. Весной по ручьям поплыл красивый парусник. Потом они сделали еще несколько макетов боевых кораблей, а один, не достроенный, остался лежать на письменном столе Бориса. Лет восемь Лидия прожила, может быть, и не в полном счастье, но уж точно в полном спокойствии. Она понимала, что, возможно, будь она более эмоциональной, ей бы не хватало напряженности и наступающего после нее расслабления, ощущаемого как чистая радость, но она принимала себя  и свою жизнь, и все ее вполне устраивало. Устраивало, пока она не стала замечать, что муж ее возвращается домой на десять – пятнадцать минут позже, и от него чуть-чуть пахнет алкоголем. Несколько раз она спросила о причине возлияний, но он, то отшучивался, то угрюмо отмалчивался. Потом она стала замечать, что запасы коньяка и различных наливок, предназначавшиеся для праздников и внезапных гостей, стали таять. Бориса все трудней стало будить по утрам, все труднее было скрывать его состояние от окружающих и от отца. Но тот, видимо, все замечал, потому что однажды Лида услышала за дверями его кабинета разговор с сыном на повышенных тонах, чего раньше никогда не случалось. Лидия переживала, но не знала, чем помочь. Скандалов она не устраивала, но и поговорить по душам у нее не получалось. Она понимала, что у мужа проблемы и, примеряя ситуацию на себя, она думала, что слова ничего не решают, а делом она помочь не может, поэтому нечего лезть со своим сочувствием и бабскими советами. Кроме того, на ней был дом, дети, школа, женсовет, так, что для мужа почти не оставалось времени. Да и положение было не таким уж плачевным, Лидия успокаивала себя тем, что черная полоса пройдет, и все наладится. Но не наладилось.
    Однажды, в начале лета, к ней неожиданно пришла Саша. Она была еще строже, чем всегда, глубоко вздохнув, и попросив Лиду сесть, она сухо и обстоятельно сообщила, что у Бориса лейкемия, что ему осталось два-три месяца, и что проведет он их в клинике. Лидия сначала даже не смогла осознать масштабы свалившегося на нее горя, и только через несколько часов, когда подруга уже ушла, она завыла, как раненая волчица. Здесь была и обида на судьбу, за то, что она рушит ее такую устоявшуюся и комфортную жизнь, и страх за детей, которые останутся без отца, но больше всего было стыда за себя перед мужем. За то, что она не смогла его полюбить, понять, не смогла распознать во время болезнь, поддержать не смогла. «Ничего не смогла!»,- выкрикивала она, колотясь головой о стену, и не чувствуя боли. Прибежала ничего не знавшая Елена Кузьминична, стала отпаивать ее валерьянкой и водкой. Потом они всю ночь проплакали вместе. Наутро Лидия сообщила горькую весть генералу. Тот сжал кулаки, почернел лицом, и ушел, ничего не сказав.
     Через день Лидия с Борисом улетели в Москву, в единственную клинику, занимавшуюся последствиями радиационного воздействия на человеческий организм. С ними полетел и Влад Кожевников, везя бесценные результаты  исследований своего института, проведенные после страшной катастрофы, случившейся несколько лет назад.  Лида, настроившаяся на то, что ей придется пережить тяжелейшие дни своей жизни, была несказанно удивлена легкостью, и даже весельем, которыми ее окружили в столице. К Борису постоянно приходили его братья, учившиеся в Бауманке, друзья по институту, обосновавшиеся в Москве, все они были молоды, полны жизни, и как будто хотели поделиться ею с уходящим другом. В приемные часы в палате Бориса не смолкал смех. В особо тяжелые моменты приходил Влад, и пускал в ход циничный медицинский юмор. Все они прекрасно понимали, чем и когда закончится  жизнь Лидиного мужа, все они были физики, но они были настоящие мужчины, и как могли, поддерживали и Бориса, и Лиду.
    В долгие часы, когда врачи колдовали над телом мужа, Лида выходила в город. Она узнавала и не узнавала Москву своего детства. В доме, где она жила до войны теперь располагалось  какое-то учреждение, и это было хорошо. Учреждение и есть учреждение. Лиде трудно было бы осознать, что в их такой уютной квартире обитают теперь другие люди. Она  сходила к зданию своей школы, но не решилась зайти. Наверное, были живы еще ее учителя, и ей пришлось бы рассказывать о себе, а она этого не любила, да и распространяться о жизни в закрытом городе не рекомендовалось. В целом же столица производила на нее оглушающее впечатление, она отвыкла от ритма большого города, от его многоликости и вечной суеты. Кроме того, Москва начала шестидесятых жила в каком-то приподнятом настроении, в вечном ожидании очередного праздника, что совсем не совпадало с ее, Лидиными, ожиданиями и перспективами. Ровно в четыре часа Бориса возвращали в палату, Лида помогала ему помыться и привести себя в порядок, пыталась накормить его чем-то вкусным, купленным в богатых столичных гастрономах. Но муж все чаще отказывался от еды, и с каждым днем все заметнее слабел. В пять приходили ребята, и Лида снова могла расслабиться. В девять всех посетителей выгоняли строгие медсестры, и Борис пытался заснуть. Лида читала ему вслух любимые приключенческие книжки, а он держал ее за руку, и, казалось, был совершенно счастлив. Когда он засыпал, или делал вид, что заснул, Лида уходила в кабинет главврача, откуда ей было разрешено звонить домой. Она рассказывала генералу о состоянии сына, разговаривала с детьми, по которым безумно скучала, и мечтала только о том, чтобы поскорее вернуться домой. И снова она терзала себя упреками, что в этих мечтах Борис отсутствует, что она уже смирилась с его уходом, и снова она не могла с этим ничего поделать. На несколько часов она забывалась тревожным нездоровым сном, который иногда прерывался оттого, что Лида чувствовала, взгляд мужа. Тогда она подходила, целовала его лицо, клала руку на его голову, и он как будто засыпал. Иногда она просыпалась сама и прислушивалась к его дыханию, и снова бесконечно изматывала себя за то, что нет в ее сердце достаточно любви, для того чтобы выпросить, вымолить у судьбы жизнь этого человека. Через шесть недель утром в палату вошел старший Мезенцев, и сказал просто: «Давайте собираться, ребята». Все поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно, конец совсем близок. Они прилетели военным самолетом в Свердловск, где их ждала Саша и машина скорой помощи. В больницу Бориса не повезли, он остался дома, и казалось, это оживило его. В один из дней он даже смог подняться, но это было всего лишь временное улучшение.
И вот теперь Лида стояла, глядя на дождь за окном. «Ему же там холодно, в земле!» - пронеслась мысль у нее в голове. Она поежилась. И вдруг услышала знакомый голос: «Даже не думайте так, Лидочка! Ему хорошо, уверяю вас!». Лида обернулась. Рядом стоял Великий Физик. «Но как же?» - у Лиды подкосились ноги. «Ничего, ничего, Лидия Васильевна. Все имеет свое объяснения. Вот очень мало мы уделяли внимания квантовой физике. Очень мало». Лида перевела дух, и стояла, вцепившись в подоконник, во все глаза, глядя на Великого. А он улыбался ей и говорил какие-то успокоительные слова, смысл которых она даже не могла уловить, только чувствовала тепло и заботу, вдруг окутавшие ее. А Физик говорил: «Вы, Лидуша, перетерпите. Сожмите зубы и перетерпите. Скоро вам будет легче. А потом вам же надо заботиться о детях, о генерале. И, знаете что, вам обязательно надо сохранить этот дом. Ведь нам бывало так хорошо, так весело здесь. Помните, как я генеральские галоши гвоздями к полу приколотил?». Лида помнила. Она улыбнулась сквозь слезы. «Ну, вот видите, уже улыбнулась. Это хорошо. А скоро в этот дом будут приходить друзья ваших детей, да и ваши друзья. И всем здесь будет уютно и вкусно. Да-с очень вкусно, доложу я вам». Тут стукнула входная дверь, вернулась Елена Кузьминична. Физик махнул на прощание рукой и вышел через черный ход в сад. Лида не знала, что и думать. Она была материалистка до мозга костей, ни в какие потусторонние силы не верила. В конце концов, она пришла к выводу, что она просто заснула стоя, и ей приснился очень хороший сон. Но потом визиты Великого стали повторяться. Это случалось нечасто, обычно в какие-то тяжелые или, наоборот, очень радостные дни. Лидия сначала боялась за свою психику. Она стала брать в библиотеке медицинские справочники, но мало что из них вынесла. Осторожные расспросы Саши и Влада тоже ничего не дали, а рассказать, что происходит с ней, Лида не могла даже им. Постепенно она привыкла к этим своим состояниям, стала считать их неопасным психическим расстройством, и иногда даже скучала, если Великий не появлялся долго.
Глава VII
Поднявшись с пола, Лидия Васильевна посмотрела на часы, они показывали «8». «Интересно, утра или вечера?» - подумала она. Раздался резкий телефонный звонок, женщина метнулась к телефону, как будто от этого звонка зависела ее жизнь. Но оказалось, что звонит дочь. «Всего лишь Лариска», - разочарованно подумала Лидия Васильевна. Так было всегда. Лариса была «всего лишь», Глеб был все. С самого рождения сына Лидия понимала всю несправедливость распределения своей любви, ругала себя, но сделать ничего не могла. Сначала ей, казалось, что дочь ничего не замечает, и мать очень старалась, чтобы так и было. После смерти Бориса она очень много времени занималась с детьми. Она продолжала читать им на ночь, привечать их друзей, водить их в походы вместе с Квасниковыми и Кожевниковыми. Но когда она помогала Глебу строить модели кораблей, у нее пела душа, а когда пыталась научить Ларису печь пироги или шить платья, ничего у них не получалось. Наконец, они решили, что домоводство – не Ларисино предназначение, и обоим стало легче. Дочь любила музыку, легко подбирала на фортепьяно модные мелодии, вокруг нее всегда крутилась компания подростков. Особенно шумно в доме стало, когда после окончания восьмого класса дед подарил ей магнитофон. С трудом им с Глебом Борисовичем удалось убедить дочь продолжать обучение в школе, а не поступать в музыкальное училище, но все-таки авторитет семьи перевесил и девочка пошла в  педагогический, на факультет иностранных языков. И все было хорошо, Лида была уверена в способностях и моральных качествах дочери, и позволяла себе не переживать за нее. Но однажды, когда Лариса приехала на каникулы, мать, прибирая в ее комнате, наткнулась на дневник, возможно специально забытый на видном месте. Фраза, написанная еще почти детским почерком, убила ее. «Мама не любит меня!» - как будто кричала со страницы измученная девчоночья душа. Лидия Васильевна попыталась поговорить с дочерью, но сделала это как-то неуклюже, так, что у обоих потом остался неприятный осадок на много лет. Тем не менее, Лариса продолжала добиваться материнской любви, стремясь во всем быть лучшей. После окончания института она стала преподавать английский в спецшколе, была на хорошем счету в ГОРОНО, вышла замуж за дирижера местного симфонического оркестра, родила девочку, которую сначала хотели назвать Лидой. Но Лидия Васильевна, неизвестно почему, воспротивилась этому и внучка стала Людмилой. Заботы о ней как-то сразу взяли на себя родители Ларисиного мужа, а Лидия Васильевна и не расстроилась. Ей было пятьдесят с небольшим, а выглядела она намного моложе, и как-то ей не хотелось становиться бабушкой. Тем не менее, она одевала внучку с присущим ей вкусом и фантазией, и Людочка с детства привыкла ощущать себя красоткой. Лидия устраивала и семейные посиделки, приглашая Ларису с Сергеем, и его родителей, и еще каких-нибудь друзей. Всегда все было вкусно, и даже весело, но по-настоящему тепло ей было только с Глебом. А он бывал дома очень редко. Сразу после школы он поступил в военно-морское училище. Лидия даже не пыталась отговаривать его, хотя класса до девятого надеялась, что сын повзрослеет и станет мыслить более рационально. Ведь с фамилией Мезенцев, он мог бы легко сделать карьеру на комбинате, построенном его дедом, и он был бы здесь, рядом с ней. Но сын даже не рассматривал такую возможность, и мать смирилась. Ни словом, ни взглядом она не выдала звериной тоски, которая охватила ее с того момента, когда стало ясно, что Глеб зачислен в училище. Ее мальчик был счастлив, и она заставляла себя улыбаться. Потом настали относительно спокойные годы обучения, когда сын регулярно приезжал на каникулы. Но когда Глеб получил распределение на боевую подводную лодку, Лидия Васильевна уже не знала ни одного дня покоя. К тому времени сын обзавелся семьей, у него росли две дочки Даша и Маша, но с ними, как и с их матерью, Валерией, она виделась всего два раза. Они обосновались в Североморске, и Лида только слала им посылки с дефицитными продуктами, одеждой и игрушками. И вот теперь Глеб пропадал дольше, чем обычно, Лидия Васильевна сходила с ума, но нужно было держаться. Она это понимала и, принимая очередную дозу валерьянки, заставляла себя думать о завтрашнем открытом уроке.
     Лидия Васильевна часто размышляла, ну кому это надо, разнообразить такую прозу жизни, как отделка горловины ночной сорочки, например. Но видимо, было надо, чтобы получить дополнительные плюсы в социалистическом соревновании. Вот учителя разных предметов и изощрялись, выдумывая новые приемы, чтобы заинтересовать учащихся. В этот раз, Лидия Васильевна решила, что девчонки будут петь за работой, и прорепетировав несколько раз, они вполне сносно исполнили народную песню «Сронила колечко со правой руки…». Сметанные шаньги и чай с травками, заваренный в самоваре, окончательно привели в восторг комиссию. После урока ее прибежала поздравлять Зинаида. Она долго верещала насчет того в каком восторге пребывало начальство из ГОРОНО и их собственная директриса, но Лидии было все равно. «Лида, ну ты что такая смурная? Ну, ведь понравилось же всем! И девчатам тоже!» - причитала она, пытаясь растормошить подругу.  «Причем тут девчата? Это вам с Кирой надо, а девчатам это совсем не к чему», - фыркнула Лидия Васильевна. «Лид, ты их совсем, что ли не любишь? Ты ведь раньше не была такой, вспомни, как мы начинали!». «Когда мы начинали дети совсем другие были. Все не очень сытые и оборванные после войны. И все хотели чему-то научиться. А теперь зачем им готовить уметь? Вон на каждом углу кулинарки да домовые кухни, даже картошку и ту варить не надо. Да и шить зачем? Хорошо шить, не каждому дано, я это понимаю, а плохо зачем? И так все магазины плохой одеждой завалены». «Но урок- то ты замечательно провела! Пойдем ко мне, отметим, Сашку позовем, песни петь будем!». Лидия Васильевна задумалась. «Пойдем лучше ко мне», - сказала она. И Зина поняла, что подруга боится быть вдали от телефона, вдруг появятся какие-то вести от сына. 
Они устроились на кухне, как это всегда водилось между своими. Саша с Зиной болтали о всякой чепухе, пытаясь отвлечь подругу от тревожных мыслей. Выпив бокал красного вина Зинаида пошла в разнос и безапелляционно заявила : «Лидка, тебя надо выдать замуж». «Ага, выдавали уже», - угрюмо отозвалась Лида. «Все еще сердишься на нас?» - спросила Саша. «Да нет. Все правильно сделали тогда», - ответила Лидия Васильевна, припоминая теперь уже давние события.
Глава VIII
   После смерти Бориса прошло несколько лет. Жизнь текла своим чередом без особых потрясений. Дети росли, город строился, генерал Мезенцев был все также деятелен. Только вот его коллег, которые раньше так оживляли Лидину жизнь, становилось все меньше и меньше. Научные работники постепенно заменялись производственниками, соратники Великого Физика занимались другими вопросами, словом, как говорил генерал : «Иных уж нет, а те далече…». Женсовет тоже свернул свою деятельность, не было уже тех зажигательных идей, которые стремились воплотить в жизнь его создательницы, да и многих из них не было в живых. К детям, на Волгу уехала верная Лидина помощница Елена Кузьминична, теперь она справлялась с домом сама, да, собственно, это и не требовало больших усилий. Иногда в отпуск приезжали Анатолий и Николай, но чаще все они встречались в Крыму или в Сочи. Жизнь ее теперь можно было бы назвать скучной, если бы не дети и не друзья.
     Однажды генерал поехал в Москву, чтобы решить какие-то рабочие вопросы. Это была вполне рядовая поездка, каких он совершал не один десяток за год. Но вернулся он оттуда совсем другим человеком. Лида впервые увидела и осознала, что он уже очень стар, глаза его потухли, плечи опустились, и он весь как-то съежился, стал меньше ростом, что ли. Лидия, по своему обыкновению, ничего не стала спрашивать, но когда Глеб Борисович достал из буфета графин водки и налил себе полный стакан, молча, поставила перед ним бутерброды с селедкой. Он выпил, не закусывая, и как будто несколько минут приходил в себя. Постепенно глаза его заблестели, а потом налились такой яростью, какой невестка еще никогда не видела в нем. Помолчав, он сказал: «Ты представляешь, Лидуша, я в приемной у Генерального восемь часов просидел. Восемь… А когда меня соизволили принять, он хихикая сказал, что нужно было масло сливочное по областям распределить! Масло, понимаешь!». Лидия возразила, что, может быть, так сложились обстоятельства, может быть, просто случайность. «Нет, - отозвался Глеб Борисович, -  у этих случайностей не бывает. Это генералу Мезенцеву его место указали, да еще, чтоб подумал, что это место отдать надо, кому-нибудь менее зубастому!». Они снова замолчали, потом генерал глухо сказал: «Знаешь, когда Хозяин жив был, я боялся. Я до дрожи в коленях боялся, за себя, за вас с детьми, за коллектив. Но так, как вчера, меня никогда не унижали… А ведь он не только меня унизил. Он тех парней и девчат унизил, что рядом с Борькой на кладбище лежат. У нас ведь там стариков нет, а их, молодых, я туда уложил, ради Дела, ради Родины! А теперь, когда задницы их прикрыли, нас можно в утиль?». Лида поднялась, налила генералу еще полстакана. Он выпил, захмелел окончательно, и вдруг запел: «Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется…». Пел он удивительно хорошо, Лида плакала, по лицу свекра, тоже текли слезы.  Он неожиданно оборвал песню, встал, и четким, почти строевым шагом, вышел из комнаты. Плечи его распрямились, а в глазах снова плескался стальной блеск, который заставлял подчиненных выполнять невыполнимые задачи, хватая при этом смертельные дозы радиации. 
     Несмотря на этот инцидент, генерал продолжил работать, и под его руководством город все хорошел. Люди стали перебираться из коммуналок в отдельные квартиры, для ста тысяч человек были построены три великолепных дворца культуры,  два театра, кинотеатры и дворец спорта. Открылся филиал Московского инженерно-физического института, с уровнем преподавания, ничем не отличавшимся от столичного. Снабжение продуктами и промтоварами было организовано великолепно. Словом, в конце шестидесятых, закрытый город физиков-ядерщиков представлял собой островок благополучия, вызывавший зависть и неприятие, оставшихся на «большой земле». Но за это благополучие его жители платили здоровьем, а нередко и жизнью. Поставленная перед генералом задача была выполнена.
     Летом он на месяц отправился в отпуск, в любимый Крым. Внуки не поехали с ним. Лариса записалась в стройотряд, чтобы подзаработать денег, а Глеб отправился в спортивный лагерь, Лида же пользуясь отсутствием домашних, затеяла ремонт, который уже давно назревал.
     Вернувшись, Глеб Борисович огорошил всех новостью, о том, что он женится, переезжает в Москву и будет там работать в одном из научно-исследовательских центров, связанных с городом. Избранницей генерала стала еще молодая женщина, чуть старше Лидии, по имени Инна, больше о ней ничего не было известно. Генерал не посчитал нужным их знакомить. Вещи были собраны быстро, он не взял с собой ничего кроме одежды, да нескольких сувениров, напоминавших ему о суровых, но наполненных величайшим смыслом годах, проведенных в городе и на комбинате. Перед самым отъездом Глеб Борисович позвал Лидию в кабинет и подарил ей бриллиантовые серьги, необыкновенной красоты. Никогда у нее не было таких дорогих, великолепных вещей, однако вместо восхищения, в Лидиной голове пронеслась крамольная мысль: «Как отработавшей прислуге…». Но генерал наклонившись, поцеловал ее руку, и не глядя ей в глаза, сказал: «Ты, Лидуша, замуж выходи. Нечего одной куковать». И тут Лида поняла, что эта несуразная женитьба, граничащая с маразмом, в глазах его друзей, была предпринята Глебом Борисовичем с одной целью, дать ей свободу, чтобы она могла как-то устроить свою жизнь, пока еще было время. И что этот поступок был продиктован одним - величайшей отцовской любовью. Усилием воли она сдержала слезы благодарности и восхищения, но когда затих шорох шин генеральской машины, разрыдалась в голос. «Как он будет там? Пожилой человек, среди чужих людей, вне города, который он создал, без нас с детьми?», - думала она. Ее опасения оправдались. Через полгода генерал Мезенцев умер от сердечного приступа, оставив молодой жене  квартиру на окраине Москвы и небольшую сумму денег, которой едва хватило на приличные похороны.
Лидия осталась в большом доме вдвоем с сыном, Лариса приезжала только на каникулы. Но каждый день в коттедже было шумно, к Глебу приходили друзья, они что-то придумывали, пилили, строгали, иногда взрывали. Сбывались слова, которые Лида услышала от Великого Физика в день похорон мужа. Она радовалась, что ее мальчик всегда в центре внимания, он действительно был настоящим лидером. Мать никогда его ни о чем не спрашивала в силу своего характера, и может быть, поэтому он делился с ней не только событиями, но и переживаниями, что, казалось бы, было совсем несвойственно пятнадцатилетнему парню, да еще с таким волевым норовом, видимо, передавшемся ему от деда. Для Лиды же это было вполне нормальным поведением, они могли подолгу молчать и не испытывать неловкости, могли внезапно рассмеяться от шутки, понятной только им двоим, и ей трудно было представить, как она вдруг лишится этого общения, необходимого, как воздух. Но она понимала, неизбежность их расставания, и в какие-то моменты пыталась готовить себя к этому. Глеба все чаще не бывало дома, он, то уезжал на соревнования, то уходил в походы, и Лидия старалась относиться к его отсутствию спокойно, только спокойствие это было чисто внешним, в душе же у нее всегда трепетала огромная серая птица, которая успокаивалась, только, когда она могла обнять сына.
      Вот и теперь Глеб уезжал на месяц в Лесную школу, где с талантливыми детьми занимались преподаватели из лучших вузов Союза. Уже с вокзала он позвонил матери, и попросил ее забрать куртку, забытую на эллинге. В прошлом году парень записался во вновь созданную секцию парусного спорта, которая усилиями энтузиастов-спортсменов постепенно превращалась в яхт-клуб. Погода стояла замечательная, и Лида с удовольствием отправилась в городской парк, на окраине которого стоял ангар, приспособленный под эллинг. Вечерело, яхтсмены уже разбрелись по домам, только руководитель секции Вячеслав Владимирович, возился на пирсе, собирая какие-то снасти. Лидия поздоровалась, он обернулся, глянул на нее голубыми, как летнее небо, глазами, улыбнулся белозубой улыбкой на загорелом лице, и ее сердце ухнуло куда-то вниз, а потом резко ударило в голову. «Вот оно!» - беззвучно крикнул ей кто-то. От смущения Лида как-то несвязно рассказала про куртку, а тренер, все также улыбаясь, повел ее в ангар. Пока искали пропажу, Вячеслав Владимирович шутил, рассказывал курьезные случаи из своей жизни, и за несколько минут стал для Лиды абсолютно своим человеком. Он предложил ей чаю, она не отказалась. Он показал ей большую яхту, которую они с ребятами строили всю зиму своими руками, она восхитилась. Наконец, куртка была найдена, чай выпит, и они засобирались домой. Идя по парковой дорожке мимо цветущей сирени и акаций, Лидия понимала, что с ней произошло что-то невероятно радостное, но она боялась осознать и поверить в это. А Вячеслав Владимирович, все говорил о своих планах, об организации регаты и большого похода по озеру и через протоки по другим озерам Урала. Лида вскользь заметила, что никогда не каталась на яхте. «Так в чем же дело? Приходите в воскресенье, я все организую», - предложил он. Подходя к Лидиному дому, они условились встретиться послезавтра в десять утра. Ей очень хотелось пригласить его в гости, но она неожиданно обнаружила, что, несмотря на то, что генерала Мезенцева уже нет в живых, и все свои тайны он унес с собой, она продолжает жить под охраной. Пост на проходной возле ее дома продолжал существовать, а она так привыкла к солдатикам, что даже не задумывалась об этом. Она неловко попрощалась, и быстрым шагом прошла через двор. Забежав в коттедж, она лихо крутанулась вокруг своей оси, несколько раз подпрыгнула и издала какой-то нечленораздельный крик. Потом, опомнившись, она рассмеялась, говоря себе: «Дура ты, Лидка. Видел бы тебя кто-нибудь. Но все же, как здорово!».  Она не могла ответить себе, что здорово, она только чувствовала такую радость, какой не испытывала никогда. Раньше ее счастье было связано с кем-то другим, с детьми, с мужем, с Глебом Борисовичем. А здесь была ее личная, персональная, ни от кого не зависящая радость. Она изобразила еще несколько замысловатых па, и отправилась шить себе новое платье из белого, в зеленый цветочек, шелка, очень кстати оказавшегося в ее запасах. Обычно, шитье успокаивало Лидию, но сегодня она представляла, как в воскресенье она появится в этом новом, прелестном платьице перед Славой (мысленно она его уже так называла), как поразит его воображение. Дальше этого ее мечтания не заходили. Она не думала о том, что Слава женат, не думала о возможных последствиях их отношений. Да и какие отношения, просто он прокатит ее на яхте, и все. Но в глубине души она знала, что все будет, все будет, вот сейчас, когда большинство ее ровесниц становится бабушками, причем не только формально, но и внешне. Стоит только посмотреть, как располнела Зинаида, да и Саша, несмотря на всю ту же гордую стать, постарела, как-то выцвела что ли. Лида смотрела на себя в зеркало, специально приспособленное для примерок, безжалостный голубой свет делал невозможным какое бы то ни было вранье, относительно собственной внешности. Ну что ж, фигура ее вполне удовлетворяла, длинные ноги были все также стройны, грудь, плечи, даже, чуть обмягший живот выглядели вполне пристойно. Она распустила волосы, которые обычно собирала в замысловатую высокую прическу, и сразу помолодела лет на десять, а может, это взгляд влюбленной женщины сделал свое дело. Единственным, что вызывало ее сомнения, были руки. Руки, хоть и с маникюром, но вполне рабочие, со следами ожогов и порезов, полученных у плиты, с царапинами от веток и травы, ведь территорию возле коттеджа она много лет облагораживала сама. Она попыталась замазать огрехи тональным кремом, но получилось еще хуже. «Ну что ж, ничего не поделаешь. Да и он тоже не белоручка»,- подумала Лидия, вспомнив, как ловко он вязал узлы из толстых пеньковых канатов. Всю субботу она активно занималась собой, делала различные маски и притирания, утюжила платье, выбирала белье, и все время в ее голове не умолкал воображаемый диалог со Славой. Ей так хотелось рассказать ему о детстве, о войне, об умершем муже, о своем одиночестве. И она получала ответы, которые хотела услышать. В ночь на воскресенье она почти не спала, и за полчаса до назначенного времени уже была возле эллинга. В ее понимании это было не совсем прилично, и она ушла вглубь парка, то и дело, поглядывая на часы. Время тянулось бесконечно медленно, а сердце ее билось очень быстро. Наконец, эти тягучие бестолковые полчаса закончились, и с опозданием на пять минут Лидия появилась на пирсе. Слава был уже там. Загорелый, в коротких шортах и синей футболке он выглядел потрясающе. Увидев ее, он улыбнулся, но потом посмотрел озадаченно. Подойдя к краю пирса, Лида увидела суденышко, на котором предстояло плыть. Это было маленькое корытце с довольно грязной скамейкой, на дне которого застоялась вода, но влюбленная женщина бесстрашно шагнула на борт. В довершение всего, Слава напялил на нее неудобный спасательный жилет, пропахший рыбой или протухшими водорослями. Наконец, они поплыли, но ни о каких беседах, или даже просто созерцании прекрасных скалистых берегов, не могло быть и речи. Как только менялось направление ветра, а менялось оно очень часто, Лидии приходилось чуть не плашмя пригибаться к дну яхты, чтобы не получить по голове вращающейся деревянной балкой на которой крепился парус. К счастью, этот кошмар закончился минут через тридцать, причалив к пирсу, улыбающийся Вячеслав Владимирович помог, Лидии выбраться, снял с нее жилет и поинтересовался, понравилось ли даме кататься на яхте. Лида выдавила из себя улыбку и произнесла: «Здорово!». Тут же она увидела у эллинга собравшихся яхтсменов, и с ужасом поняла, что больше никакого общения не предвидится. Она сухо попрощалась, еще раз поблагодарив за «доставленное удовольствие», и растрепанная, в помятом и испачканном платье поплелась домой. На глаза наворачивались злые слезы, но она сдерживала их ровно до двери коттеджа. Оказавшись в темном коридоре, она разрыдалась в голос. «Старая дура, с чего ты взяла, что можешь быть ему интересна? Вообще кому-нибудь интересна! Вырядилась! Покаталась на яхте!», - так она причитала, одна в пустом доме, ощущая себя совсем разбитой и никому не нужной. Даже мысли о детях не могли сбить ее с этого минорного настроения. Два дня она валялась на диване, пытаясь читать или смотреть телевизор, но чем дольше она прокручивала в мозгах сложившуюся ситуацию, тем более глупой и порочной казалась сама себе. На третий день окончательно опустел, и так небогатый в отсутствие детей холодильник, и Лида вынуждена была подняться и идти в магазин за продуктами, это заставило ее привести себя в порядок, поскольку даже в страшном сне она не могла представить себе, что появится на людях «не в форме».  Выйдя из гастронома с полными сумками, она вдруг почувствовала, что их вырывают из рук. Будучи жительницей закрытого режимного города, где полностью отсутствовала уличная преступность, Лидия, не сопротивляясь, выпустила баулы, и увидела рядом с собой Славу. «Ну вот, а я уже третий день гуляю в вашем районе, и наконец-то вас встретил!», - произнес он, как всегда, улыбаясь. Лида от неожиданности не могла сказать и слова. Они медленно пошли к коттеджу. Как-то само собой получилось, что без всякой неловкости они миновали охрану, и все случилось, как мечтала Лидия. И она была счастлива. Нет, они были счастливы. Они не говорили о насущных делах, не выясняли, как будут жить дальше, не строили планов. Наверное, они оба понимали, что у их страсти нет будущего, поэтому не тратили ни времени, ни энергии на бесполезные и изматывающие разговоры. Целую неделю он каждую ночь проводил с ней, и она не задавала вопросов, о том, что думают по этому поводу его домашние. Ей не хотелось знать, что из-за нее ему приходится лгать и изворачиваться, она и не знала. В один из вечеров Слава сказал, что ему удалось достать путевки на маленькую турбазу, где среди недели нет никого, кроме сторожа. Лида обрадовалось, приготовила спортивный костюм, новомодные удобные туфли, под названием кроссовки, закупила продукты.
     Вечером, накануне отъезда, неожиданно нагрянули гости. Саша и Зина, вернувшиеся из санатория на Черном море, наполнили дом громкими, веселыми голосами. Они принесли с собой корзину южных фруктов и бутылку домашнего сочинского вина. Всем было, что рассказать о прошедшем месяце. Сначала подруги делились восторгами по поводу своего отдыха. Современный санаторий позволял делать самые эффективные процедуры, и Саша, как врач, не могла не оценить их важности. А Зинаида без умолку трещала о полупустых чистейших пляжах, танцах на открытых верандах и баре с иностранными напитками. Отчитавшись о поездке, Зина взглянула на помолодевшее, сияющее лицо Лидии и спросила: «Ну, а ты, подруга, я вижу, времени тоже не теряла?».  Что-то в ее тоне насторожило Лиду, и она придержала слова, уже готовые политься восторженным потоком. «Ну, я надеюсь, ты хоть знаешь, что у него семья? Два мальчишки, между прочим, десяти и двенадцати лет», - продолжала Зинаида. Лида изумленно вскинула брови: «Откуда ты знаешь? Ты же только вчера приехала?». Зина не ответив, продолжала: «Лидка, чем ты думаешь? Ты же Мезенцева. И такой пердимонокль…». Лидия отмерла и раздраженно сказала: «Ну и что, что Мезенцева. Тоже мне фамильная честь. И вообще, тебе какое дело?». «А такое, именем генерала улицу хотят называть. А ты… Ты как в глаза детям смотреть будешь? И своим, и его? Ты… Ты знаешь, я с тобой всю жизнь, и в горе, и в радости, что называется, но если не прекратишь, я… Я в горком пойду!» -  выкрикнула Зинаида, срывающимся на фальцет голосом. «Да иди куда хочешь, но чтоб в моем доме тебя больше не было!» - заорала Лидия. Никогда она еще так бешено не ругалась, тем более с близким человеком. Зинаида, схватив сумку, выбежала из коттеджа, со всей силы хлопнув дверью. Саша, потрясенная столь бурным проявлением эмоций с обеих сторон, схватила початую бутылку с вином, налила Лиде и себе по полному бокалу, и заставила подругу выпить до дна. Потом пересев к ней поближе, она  обняла ревущую в три ручья Лиду, и, гладя по волосам, успокаивала ее, как ребенка какими-то бессвязными словами. Когда та немного пришла в себя, Саша сказала: «Не плачь, Лидуша. Зина, конечно, дурочка, и ни в какой горком она, конечно, не пойдет. Но, Лида…», - Саша запнулась, не зная как мягче донести до подруги свою мысль. «Да, знаю, - обреченно произнесла Лида, - дети…». Она первый раз за две недели отчетливо представила себе, как отреагирует Глеб, узнав о ее романе.
     В прошлом году он стал встречаться с одноклассницей, красавицей Зосей. С виду это была обычная школьная дружба, но Лидия знала, да сын и не скрывал от нее, что влюблен в эту гордую, капризную девчонку. Он решал ей все контрольные по физике и математике, ходил на все концерты, где она выступала, солисткой ансамбля народных танцев, и даже несколько раз выгуливал ее собаку, когда она слегла с ангиной. Но однажды, он увидел ее, идущую под руку с другим парнем, и все закончилось. Нет, он не перестал помогать ей в учебе, она по-прежнему бывала у них дома, но в глазах Глеба, когда он обращался к ней, загорался легкий, едва уловимый огонек презрения. Ни за что на свете Лидия не могла допустить, чтобы это презрительное снисхождение поселилось в их отношениях с сыном. И она поняла, что надо выбрать, и от этого, казалось, что ее режут по кусочкам раскаленным ножом. Саша продолжала гладить ее по волосам, а Лида сбивчиво говорила, пытаясь оправдать себя: «Ты понимаешь, я ведь столько лет одна. И всю жизнь, всю жизнь, я живу для кого-то. Но разве я не имею право, хоть на маленький кусочек счастья, ну пусть такого, ворованного… Конечно, не имею, я понимаю. Но больно, Саша, так больно!». «Знаешь, Лидуша, я когда-то так хотела петь, больше всего на свете… И, говорят, у меня были способности. Я ведь закончила курсы при Ленинградской консерватории, и все профессора говорили, что мне нужно идти на большую сцену, да, и были варианты. Но Влада распределили сюда, и я поехала за ним, а все, что было для меня важно, осталось там, в Ленинграде. Но я не жалею. У каждого из нас свои уроки, где мы должны выбирать правильные решения. Пусть они трудные, почти невозможные, но если ты смог выбрать правильно, ты себя уважаешь, а это – главное. Для меня, во всяком случае, да и для тебя. Я знаю». Так они сидели еще долго, потом Саша ушла, а Лида легла в кровать, пытаясь заснуть. Она долго ворочалась, сон не приходил. Скрипнула дверь спальни, в лунном свете возник силуэт Великого Физика. Он сел в кресло, стоящее в изголовье кровати, и произнес своим мягким обволакивающим голосом: «Что, Лидочка, тяжко? Ну, ничего, ничего, все проходит, и это пройдет!». Лида села в кровати, она не испытывала ни страха, ни обычной при его появлениях дрожи. «Откуда ж Вам знать? Вы ведь в адюльтерах замечены не были», - произнесла она тихо. “Это правда, - усмехнулся он,- меня в этом вопросе всегда мой перфекционизм подводил. Всегда считал, что любой процесс, и ухаживание за женщиной в том числе, должен быть хорошо продуман и организован, как красивый физический или химический опыт, а у меня на это никогда не оставалось времени. Да и Мусика я любил, свинством было бы делать ей больно. Но красивые женщины, поверьте, Лидочка, никогда не оставляли меня равнодушным, вот и вы мне очень нравились. Хотя… Может быть, я лишился из-за своей позиции нескольких счастливых часов, и это прискорбно». «Нескольких часов,- эхом повторила Лида,- не так важно». «Не скажите, каждую счастливую минуту нужно хранить, это очень, очень важно. В конечном итоге, у человека остаются только эти счастливые минуты. Больше ничего. Вот пройдет время, и вы из всей этой истории будете вспоминать только хорошее, все, что вас мучает теперь, забудется. А останутся только мгновения радости, которую вы испытали, и удовлетворение от правильного решения, которое вы приняли. Вы ведь его приняли, не так ли?». Лидия, молча, кивнула. «Вот и молодец, вот и умница. Случись это с вами лет через сорок, вы бы так не переживали. Рискну предположить, что общество будет, намного проще относится к таким ситуациям. Я думаю, к тому времени оно уже сильно утратит многие нравственные принципы». «Вот хотелось бы хоть чуть-чуть пожить без принципов», - сказала Лида. «Лидия Васильевна, вы же умная женщина, а такую ерунду сказали. Ну, это от усталости, от усталости. Вы что же хотели бы, чтобы вашей дочери или сыну какой-нибудь подонок нанес душевную рану? Я вам больше скажу, решив сейчас покончить с этим вашим приключением, вы, может быть, отвели беду от какой-нибудь вашей внучки или правнучки. Так бывает, Лида, бывает. Не жалейте ни о чем, а сейчас, засыпайте». Он положил руку ей на лоб, и она тут же заснула, и проспала спокойным, здоровым сном до утра.
    Рано утром, Лида с тоской посмотрев на костюм и кроссовки, убрала их в шкаф, а сама оделась и пошла в школу, чтобы не встречаться со Славой. Там она сделала перестановку в своей мастерской, помыла окна, и пришла домой только вечером, уставшая, но немного успокоившаяся. Весь вечер телефон разрывался от звонков, она знала, что нужно честно объяснить свое поведение, но она боялась не выдержать, поддаться искушению, и, в конце концов, вынула телефонный провод из розетки. Подумав, и собравшись с силами, она спустилась к проходной, и попросила дежурившего солдата никого не пропускать, тот оказался понятливым  и немногословным, отдал честь, слегка кивнув, и никак не выразив своего отношения к странной просьбе.  Так закончилось ее единственное романтическое приключение в жизни. Саша потом помирила их с Зинаидой, и подруги больше никогда не вспоминали  о досадном происшествии. Слава тоже не искал больше встреч, видимо, и без объяснений поняв, что дальнейшее развитие отношений не принесло бы никому ничего хорошего. А улицу, где жила Лидия Васильевна вскоре переименовали в улицу генерала Мезенцева.
Глава IX
  Подруги продолжали болтать о разных пустяках, когда раздался тревожный звонок телефона, почему-то все сразу поняли, что он тревожный. Лидия Васильевна схватила трубку. Звонил младший брат Бориса, Анатолий, теперь уже Анатолий Глебович. После Бауманского училища он был приглашен на работу во всемогущий в те годы КГБ. Лидия не знала, был ли он рад этому, но от таких предложений отказываться было не принято. Несколько лет он работал за границей, и можно было только догадываться, чем он там занимался. С годами связь Лидии Васильевны и братьев как-то истончалась, у всех была своя жизнь. Очень редко они созванивались и уже много лет не встречались,  но к Дню своего рождения и к Новому году она неизменно получала от них подарки. Когда молчание Глеба превысило все возможные сроки, Лида позвонила и Николаю, работавшему в одном из закрытых институтов, и Анатолию, чтобы хоть что-то узнать о сыне. И вот теперь голос, так похожий на голос ее свекра, прорываясь через помехи, говорил: «Лида, тебе нужно срочно приехать, - и помолчав, сухо добавил, - он жив». Лидия Васильевна поняла, что это все, что он мог сказать по телефону. Горячая волна надежды накатила на нее, но она понимала, что случилось что-то серьезное, раз требуется ее присутствие. «Ничего, ничего, главное – жив, а со всем остальным мы справимся», - убеждала она себя, бросая в дорожную сумку самые необходимые вещи. Зинаида уже звонила мужу, чтобы он был готов увезти подругу в аэропорт.          
Все два часа полета Лидия изводила себя самыми невероятными предположениями о судьбе сына, и когда шасси самолета коснулись земли, она первая сошла по траппу и кинулась бежать по летному полю. Навстречу ей двинулись двое солидных мужчин с непроницаемыми лицами, в которых Лида с трудом узнала Кольку и Толика. Они обнялись. На обочине их ждала черная «Волга», но, не доходя до машины, Анатолий остановился, взял Лиду за руку и сказал: «Лида, на лодке случилась авария, она по понятным причинам не афишируется, поэтому сама понимаешь… Глеб повел себя геройски, сильно облучился, теперь уже несколько месяцев в госпитале. Пришлось постараться, чтобы его найти, и чтобы тебе и Лере дали разрешение приехать». Лидия Васильевна оперлась на его плечо, чтобы не рухнуть на подкосившихся ногах. Немного придя в себя, она спросила: «Они что, звери? Не дать матери увидеть сына, жене мужа. Это уже за пределами человеческого понимания!». «Тише, тише! Ты же знаешь, что это обороноспособность страны. Ты всю жизнь в этом живешь. Теперь успокойся, поедем к Глебу. Может быть, удастся поговорить с доктором», - он тихонько гладил ее по плечу. С другой стороны подошел Николай, взял ее под руку, и посмотрев сверху вниз синими, как в детстве, глазами  сказал : «Соберись, Лидуша. Тебе теперь надо сына вытаскивать».
      Проехав через всю Москву, они оказались в госпитале, который был совсем не похож на больницу. Коридоры с мягкими ковровыми дорожками, из светильников лился мягкий золотистый свет, в холле стоял большой цветной телевизор. Анатолий позвонил по стоявшему на вахте телефону, и к ним вышел врач, молодой еще человек в роговых очках, через которые смотрели умные и холодные глаза. Офицер предъявил свое удостоверение и еще какой-то документ, очевидно, разрешение на посещение. Доктор, коротко, по-военному, обрисовал ситуацию. Из его речи Лида поняла, что никакой определенности нет, но в целом прогнозы не утешительные. Артур Петрович, так звали доктора, провел их в другое крыло здания, и оставил перед дверью палаты. Братья тоже остались в коридоре, Лида робко открыла дверь. Глеб лежал на узкой кровати, и Лидии Васильевне показалось, что и сам он как будто сузился в плечах. Может быть, так казалось из-за казенной пижамы, не по размеру, а может быть из-за потухших, каких-то отсутствующих глаз. Она бросилась к сыну, стараясь сдержать рыдания. Она обнимала, целовала его, ощупывала каждый сантиметр его тела. Все, все было на месте, руки, ноги, она слышала, как ровно бьется его сердце, вот только взгляд был не его, не Глеба. Когда первые эмоции улеглись, сын сказал: «Мама, ты заберешь меня домой?». «Конечно, сын, конечно!», - горячо зашептала Лидия Васильевна. «К нам домой», - уточнил Глеб. «Да», - твердо ответила она.   
     На следующий день, когда Лидия Васильевна, ранним утром приехала в госпиталь с книгами, термосами и разными вкусностями, которыми ее снабдила жена Николая, в коридоре она увидела рыдающую женщину. С трудом она узнала в ней свою невестку, та была в черном, как будто траурном платье. У Лидии похолодело внутри, на минуту, она подумала, что ей не сообщили о произошедшем несчастье. Она бросилась к Валерии, дернула ее за плечи, и почти беззвучно спросила: «Что?». Та, задыхаясь и хлюпая, сказала: «Он прогнал меня. Сказал, что мы разводимся, что только девочки могут приезжать на каникулы. За что? За что, Лидия Васильевна?». У Лидии немного отлегло от сердца, она обняла невестку и сказала: «Ничего, ничего, все образуется. Это он от болезни. А вот вылечится и все наладится». Она говорила еще какие-то успокоительные слова, а сама думала, что, наверное, сын из благородства, не хочет быть обузой для жены и детей, а может быть, его семейная жизнь не была такой уж счастливой. Да и какая семья, если он семь месяцев в году в море.   
         Почти неделю братья утрясали формальности с выпиской племянника из госпиталя. И Глеб, и Лидия Васильевна дали кучу подписок о неразглашении государственной тайны, и наконец, им удалось вылететь на Урал. Никакие просьбы Лидии Васильевны о предоставлении истории болезни сына для изучения специалистами Центра радиационной медицины услышаны не были, поэтому по приезде домой для Глеба больничная жизнь началась заново. Казалось, он был совершенно равнодушен к этому, как, впрочем, и ко всему остальному, и это больше всего, пугало Лидию Васильевну. Несмотря на усилия врачей, которые под руководством профессора Кожевникова, делали все, что в их силах, несмотря на новейшие лекарства и усиленную терапию, Лидия Васильевна видела, что сын угасает. Флот, декларировавший: «Своих не бросаем!», не помог ничем. Глебу выделили крохотную пенсию по инвалидности и оставили доживать, как придется. Правда, однажды зимой в дом Мезенцевых пришел военный комиссар города, и буднично, без торжественных речей вручил Глебу орден, еще раз напомнив, Лидии Васильевне, о недопустимости разглашения обстоятельств за которые вручена награда. А Лидии и нечего было разглашать, Глеб никогда не говорил о своей службе, а она и не спрашивала. Мать и сын, молча, выслушали комиссара, а когда он ушел, Лидия Васильевна не смогла сдержать слез. «Вот за эту цацку, которую даже никому нельзя показывать, мой сын отдал здоровье, семью, сломал судьбу себе, Лере, девчонкам», - с горечью думала она. Сын как будто услышал ее и, приобняв , сказал: «Не надо, мама. Там мои ребята были, и они живы остались. Это - главное». С того дня между ними снова восстановилась безмолвная связь, которая объединяла их еще до рождения Глеба. Иногда Лидия Васильевна подходила к стоявшему у окна сыну, обнимала его, и мысленно говорила: «Возьми мое здоровье, мои силы, мою жизнь, только выздоровей. Выздоровей!». В такие минуты она чувствовала себя почти счастливой, но какое же горькое это было счастье!  Всей семье тогда пришлось нелегко, чтобы поддерживать уходящие силы сына и обеспечивать его сильнейшими импортными препаратами, которых не было в аптеках, Лидия Васильевна, впервые стала шить за деньги. Все существо ее протестовало против этого, все-таки она была слишком советский человек, более того, она была Мезенцева, но когда на кону стояла жизнь ее ребенка, все сомнения отметались. В эти дни ей, как никогда, помогала дочь. Ларисе тоже пришлось в частном порядке давать уроки английского, и даже ставить незаслуженные оценки детям нужных людей, только бы обеспечить брата необходимыми лекарствами. И она тоже была советским человеком, но жизнь брата, а главное, любовь матери, ценила дороже своих принципов.
Однажды в коттедже раздался звонок Анатолия, который очень неуверенно, со многими оговорками предложил Лидии Васильевне встретиться с набиравшей популярность в Москве целительницей. «Она Генерального пользует, точно знаю. У меня есть возможность провести тебя к ней», - говорил он. Лидия засомневалась, она понимала, что для сына перелет будет, возможно, губителен, но Анатолий сказал, что Глеба везти пока не нужно, что если помощь будет возможна, они организуют его приезд, а пока он ждал Лидию. И она, ухватившись за последнюю надежду, поехала.
 Прямо с аэродрома Лидию Васильевну доставили в центр Москвы. Анатолий провел ее через толпу людей, ожидавших в подъезде, и она оказалась в темном коридоре,  пропахшим какими-то травами, кофе и хорошим табаком. Навстречу ей вышла красивая женщина восточного типа в каком-то немыслимом струящемся наряде, поверх которого почему-то был надет китель с генеральскими погонами. Она внимательно посмотрела на Лидию и покачала головой: «Все понимаю, но сделать ничего не смогу», - произнесла она, и в глазах ее на мгновение застыл ужас. Лидия навсегда запомнила этот взгляд, и через много лет она поняла, что колдунья увидела в ее, Лидином, горе свою судьбу. Целительница обняла ее, и Лида вышла на лестничную площадку как будто под воздействием сильного обезболивающего. Два дня она проспала в квартире у Анатолия, потом, стыдясь своей слабости, улетела домой. Через несколько дней Глеба не стало. Лидия Васильевна не билась в истерике, она сама устраивала похороны, но все происходило будто бы в параллельной реальности. Когда она на мгновение отвлекалась, то видела, что в каком-то уголке пространства обязательно присутствует Великий Физик. Краем сознания она понимала, что, видимо, сходит с ума, но ей некогда, да и незачем было углубляться в этот вопрос. В самые тяжелые моменты, когда ноги подкашивались, а из горла готов был вырваться животный крик боли, кто-то как будто обнимал ее и держал в вертикальном положении. Только благодаря этому, она пережила самые страшные дни своей жизни, но ее душу как будто заморозили и поместили в холодильник, и большая ее часть так и не оттаяла до самой смерти.