Армейский

- Прямо! – эхом разносилось по плацу.
- Песню запевай!
В чуть подёрнутые тёмными облаками небеса уносилась наша песня. Пели, конечно же, о Катюше, о Марусе и что-то из того, что любил наш подполковник. Правда, ни разу не было замечено, чтобы он наши вокальные потуги оценивал. Может быть, сидел в своей комнате, открыв окошко, пуская внутрь прохладу и стройные голоса молодых бойцов, что чеканили шаг на плацу. Каждое утро, каждый день, каждый вечер. Слушал, быть может, о чём-то горевал, тосковал. Наливал доверху рюмку водки или коньяка, осушал до дна. Скидывал с ног ботинки, морщась от какой-то непонятной боли в плечевом суставе. Вытягивал ноги, раздумывая, следует ли окунуться в ледяную воду в душевой или обойтись лишь недолгими водными процедурами, чтобы в чистоте были ноги да лицо с шеей.
А мы чеканили шаг, стараясь не хлопать по асфальту пяткой, а то и так сбито до крови. Опуская плашмя ступни, до гулких щелчков, с хрустом грубой кожи берцев, затягивали свои песни, поднимая боевой дух и настроение и своё, и наших начальников. Каждый старался спеть громче, но не выбиваться из общего ряда. Пусть заметят чуть шире распахнутый тёмный провал рта, из глубин которого в поднебесье уходила на берег Катюша. Пусть каждая правильная нота на мгновение приблизит момент встречи с родными. Пусть не на дембеле, а хотя бы на выходных. Каждый шаг пусть сделает на миллиардную долю горячее объятия и поцелуи любимой, которая, конечно же, ждёт. А пока тихий полёт спешащих в уютное гнездо птиц нарушала всем такая родная и такая чужая Маруся. И каждый верил, что его «Маруся» ни с каким Ванюшей не встречается, и вздыхает, глядя на фото, пускает слезу да зачёркивает на календаре очередную дату.
Вечерняя прогулка, а за нею и поверка подходили к концу. Все песни были спеты, моральный дух роты был поднят до невероятных высот, но происходило это не по причине замечательных вокальных выступлений, а от осознания близкой встречи с одной из лучших подруг солдата – подушкой. Она распахивала свои объятия каждый вечер, суля покой и тепло. А о том, что утром всё начнётся заново – построения, строевая, марш-броски, полевые работы – никто не думал. Скорее бы привести кителя в надлежащий вид, забросить свои берцы в сушилку, запомнив место, куда их поставил, чтобы спросонья не путаться, умыться, почистить зубы да услышать заветное «Рота отбой».
Дежурный, будто издеваясь, оттягивал момент, когда солдат мог рухнуть на табурет, начав раздеваться. Ему-то ночь не спать с дневальным, а остальные… Забывает, сука, что завтра вечером он будет таким же как и остальные. Уставший, с чуть опухшими веками и пылающими огнём стопами в истоптанных берцах. Но сегодня он здесь за главного, а, значит, нужно лишь подчиняться. И так каждый день. Колесо жизни, ежесуточно меняя ведущих героев, продолжает своё головокружительное движение.
- Крайний умывальник не занимать! – кричит кто-то, а все смеются.
Наша часть находилась в черте города. И за забором в этом самом городе кипела жизнь. Самая интересная, интригующая, волнующая тело молодого человека часть жизни просыпалась именно ко времени отбоя. Быстро приведя себя в порядок, мы глазели в окна из бытовок и комнат для умывания на прогуливающиеся пары. Май стремительно подходил к концу, и девушки, все такие ароматные и нежные, оголяли коленки. Рукава становились короче, смех громче. А мы смотрели во все глаза, задыхаясь от опьяняющих мыслей в голове, сдерживая рвущийся вой изнутри. Плоть требовала плоти. Руки требовали прикосновений, губы – поцелуев. Мы ничего не кричали из окон, зачастую даже выключая свет. Не спугнуть! Не обидеть! Этот подиум, полоса тротуара по прямой метров в двести, наш единственный шанс видеть желанное, обновляя образы в своих фантазиях. Девушки, конечно же, догадывались, что за ними следят. Даже самые невосприимчивые чувствовали как тысячи уколов-взглядов без боли впиваются в голую кожу. Девушки замедляли шаг, поправляли волосы, бросали понимающие улыбки в сторону окошек казарм, в которых, задержав дыхание, блестели десятки глаз.
Эти наши смотры могли продолжаться вечно, пока какой-нибудь юморист не шлёпал по изрядно похудевшим задам мокрым полотенцем. Иногда и по спине кому-то прилетало. И тогда, гогоча и улюлюкая, едва удерживая равновесие, происходил марафон в шлёпанцах на босу ногу. Ногам дышалось хорошо и свежо. Не чувствуя тяжести надоевшей за день обуви, они сами несли солдат в расположение. В руках полотенца, зубные щётки да помятые тюбики зубной пасты. Бежали, пока строгий голос дежурного не обещал отжиманий и игры в «три скрипа».
Стоим, чувствуя, как на посвежевших лицах сохнут те немногочисленные капельки воды, что оставлены были специально. Лишь бы ещё чуть-чуть прохлады коже, что весь день страдала под палящими лучами солнца. Во рту вовсю гулял вкус пасты, а желудок требовал еды. Но всё перебивали воспоминания о девушках в коротких платьицах, на высоких каблучках, чей стук терзал слух молодых ребят. И лица у нас всех были не посветлевшие после водных процедур, не радостные, а со сладкой истомой и прищуром. Ах если бы сейчас да пройтись с теми каблучками рядом…
Сегодня играть в «три скрипа» не посчастливилось. Дежурный озвучил новость, что на завтра запланирован переезд на полигон. Готовьтесь, мол, ребята, высыпайтесь, там будут совсем другие условия. И девушек за окном не будет. Почему-то от этого становилось очень и очень тоскливо, хотя выезд должен был радовать. Это и лес рядом, и от начальства подальше. Здесь, в наших казармах, в любой момент дня и ночи мог заглянуть в гости кто-то с крупными звёздами. А там об их приезде становилось известно заранее, готовились, репетировали одухотворённые лица и радость встречи командиров. Хотя и они умели приносить хорошие вести. Жаль, не расскажут о том, в каком платье прошла незнакомая нам блондинка или брюнетка. Не поведает о том, как звонко отбивали ритм её каблучки по тротуарной плитке. Освежить фантазии будет нечем. Да и хрен с ним! «Рота отбой» уже было - пора спать.
Спали солдаты совсем по-детски. Кто-то сразу же засовывал руки под подушку, чтобы она добавила в объёме и, быть может, в мягкости. Закрывались глаза, ещё не коснувшись наволочки. Кто-то даже лежал по стойке «смирно», разглядывая потолок. Несмотря на сложный и насыщенный работами день, сон почему-то не шёл. И пока в голове проносились все самые мягкие овцы, которые обещали хотя бы вызвать дрёму, на соседних кроватях потихоньку кто-то начинал сопеть, а кто-то заводил гулкую трель храпа. Эти звуки особенно бередили души заступивших в ночное дежурство. Им-то ночь продержаться, а ещё впереди и день простоять. Не дай Бог, кто из офицеров навестит ночью, увидит, как на тумбочке кособоко стоят, опираясь на стену. Вряд ли обойдётся всё простым назидательным покачиванием головы. Охранять сон солдат – самое важное и нужное занятие.  Не считая, конечно же, охраны комнаты для хранения оружия.
Из нежных объятий сна вырвал хриплый и уставший голос дневального. Тут же заскрипели кровати, зашаркали по полу шлёпанцы. Уже никто не стремился занять место у крайнего умывальника. Желание было одно: чтобы снова сказали «рота - отбой», и мы смогли вернуться в постели, ещё хранившие тепло наших тел. До этой желанной команды ещё четырнадцать часов и масса событий. Однообразных. Ежедневных.
Остывшие за ночь берцы взирали голодной чернотой, ожидая наших ног. Несколько десятков шагов они почти не слушались, злобно скрипели, но потом узнавали хозяина, и служили верой и правдой. Насколько могли. Блестели после встречи с кремом и щёткой, издавали хлопки при встрече с асфальтом. Всё как обычно. А мы бежали вокруг плаца, разминая суставы, ёжась от прохлады утра. Скоро на завтрак.
Смешно топорщатся уши из-под кепок. Чуть розовые от исчезающей прохлады, что царила вокруг казарм, гуляла по плацу, беззвучно выбивая свои собственные природные ритмы. Весенняя музыка ночи совсем другая. Она без хрустких звуков, без шуршаний и шепотков, которых в избытке швыряет на нотный стан ночи ветер. Весенняя музыка – она другая. И прохлада безобидная, не колкая. А ещё и радостное предчувствие завтрака. Каши с ошмётками мяса, горячим чаем, чёрным хлебом и варёным яйцом. За лишнее яйцо по утру и в помощники наряду по кухне не грех сходить. Да не положено, увы.
Ни для кого не секрет, как сложно срываться с насиженного места. Одно дело, когда это командировка или туристическая поездка. Рюкзак или сумка доверху набитая только лишь самым необходимым, приятное волнение перед новыми приключениями и эмоциями. А у нас что? Сорвались с родной уже казармы, погрузили в мешки всё своё добро, и – в «Урал». По городу ехать – такое себе развлечение. Брезент закрыт, дорога ровная. В маленькие окошки видишь, как кипит жизнь. Но тут уже нет места ни подиумам, ни прогулках в коротких платьицах, чтобы ребятам было на что посмотреть. Все куда-то спешат, бегут и опаздывают. А мы, вот, едем себе спокойно. Спокойно до поворота на лесную дорогу. А дальше… Если ты минуту сидел, не подпрыгнув от тряски на ямах да ухабах – считай, снова на асфальт выехали. Водителю-то что, он пристёгнут, а вот остальным ребятам приходится несладко. Правда, сопровождается такая дорога лишь смехом да шутками. Кто выше подскочил, кто громче упал.
А вот кто-то решил закурить, что вызвало всплеск негодования у некурящих. Вентиляция плохая. По крайней мере, пыль замечательно влетает, оседая на начищенных до блеска берцах, на вещмешках да и на всём том, что находится под брезентом. А дым, сплетая загадочные узоры, перемешиваясь с мельчайшими крупинками дорожной пыли, будто пригласив их в свой собственный танец, висит в воздухе под потолком, вызывая чихания и кашель. Некурящие бранятся, а только покурившие смакуют во рту вкус сигарет. А кто-то, не замечая всеобщей канители, чуть прикрыв глаза, смотрит чёрно-белые, цветные или камуфляжного окраса сны. На ресницах дремлющих бойцов оседает пыль, да там и остаётся до момента их пробуждения.
С лесной дороги мы выехали на вполне себе сносную. Как позже оказалось, мы могли изначально ехать по ней, но кто-то из командиров решил дать понюхать очередных лишений для таких неоперившихся юнцов, которыми виделась наша рота начальству. Удивительно, что они совсем забыли о наших выездах на стрельбы, когда везли нас сквозь, казалось, бурелом и рвы, проходя там, куда и пешком не отправился ни за какие коврижки. Мы порхали под брезентовым куполом, представляя себя не людьми, а высохшими насекомыми, тараканами или жуками, что свалили в небольшую банку, а сейчас трясут. Трясут и смеются, глядя как мы кувыркаемся в закрытом пространстве, как бьёмся головами, плечами, руками, задницами, в конце концов. А потом, шатаясь и, тем не менее, гогоча во всё горло, мы высыпали на полигон, сжимая в руках блестящие стволы автоматов. Любопытные были командировки.
Сейчас же мы оказались в небольшой по площади части, что являла собой местом удивительным и прекрасным. Нет, здесь не было каких-то своих законов, каких-то иных свобод и обязательств. Но воздух был наполнен стрёкотом лесных птиц, наши носы щекотали запахи трав и деревьев. Два шага за забор – лес. Два шага за забор с другой стороны – оживлённая трасса. Вот по ней нас и могли сюда завезти. Оказалось, нескольким нашим бойцам места эти были знакомы. Стало как-то проще и спокойнее. А ещё и начальство далеко.
Казарма, что оказалась в нашем распоряжении, была скорее похожа на дом в деревне, что оставил след в памяти почти у каждого из сослуживцев. У каждого ведь где-то вдали от городской суматохи проживали бабушка с дедушкой, к которым так было здорово приехать летом, истоптать в кровь босые ноги, выпить парного молока и холодной воды из колодца. Только дом этот, армейский, был длинным. И кроватей там ютилось не две с половиной, аккуратно заправленных, с горкой подушек под вышитой собственными руками накидкой. Кроватей в два яруса было, на первый взгляд, порядка пяти-шести десятков. А нас – сорок человек всего-то. Царские хоромы на такое количество лбов. Выбирай – не хочу. Ан, нет! Оказалось, что казарма эта будто гостевая. Роту нашу определили поближе ко входу, а остальные места заполнялись по мере проведения учений. Если на полигоне грохочут орудия, значит, пустующих кроватей у нас остаётся впритык. Так и жили, принимая гостей чуть ли не каждую неделю.
Мы раскладывали вещи, заглядывали во все углы, ища какие-нибудь послания от уже отслуживших ребят, побывавших здесь до нас. Но находки наши оказались весьма и весьма удручающими. Вырванная с корнем антенна, что не позволяло включить телевизор, раскрашивая свободные часы. Хлипкие табуреты, горкой сваленные в одной из дальних бытовок. И просто ледяная вода в комнате для умывания. А ко всему прочему, изрядно прохудившиеся окна в той же комнате, что делало её посещение зимой актом закаливания. Что уж говорить о скрипучих половицах. Любители прогуляться ночью в туалет озадаченно тёрли затылки. Теперь их походы будут мешать спокойному сну солдат. А значит, в них будут летать проклятия и шлёпанцы.
- Через пять минут построение у казармы. Привести себя в порядок. Дневальные, обойти все помещения, провести опись имущества.
Наш лейтенант – молодой совсем парень, недавно из академии, прогрохотал свои нарочито басовитым голосом. Мы его совсем не знали, ещё не успели ни изучить, ни, тем более, раскусить. Ходит весь такой, прямой и строгий. Одёргивает, если кто выглядит не по форме. Делает замечания, если кто-то из подчинённых пытается отмочить какую-то остроту не по теме. Так и жили. Без старших по званию дурака валяли, а с ними вместе играли в сдерживание. Хотя, оно и правильно.
Тёплый весенний ветер щекотал лысые затылки, что выглядывали из-под кепок. Носы щекотала безумная гамма ароматов, что гуляла по территории части. Меж запахов трав проскальзывали нотки машинных масел. Неподалёку от нашей казармы располагался парк с боевой техникой. Танки скоблили и натирали. Чтоб ездили, стреляли и блестели.
А мы стояли, глядели на строгого, вытянувшегося в струнку лейтенанта. Напрягали слух, ведь слышали шаги за спиной, но не решались обернуться. Команды-то не было. А из соседней казармы на нас уже вовсю глядели старослужащие. Вернее, те, кому повезло из части в городской черте, переехать сюда. Правда, не видели они девушек, гуляющих вдоль казармы. Из окон здесь виднелся лишь серый забор да ряд сосен над ним, танцующий на пару с ветром. Так что везение быть дальше от высоких чинов уравновешивалось отсутствием тех вечерних смотров девушек, что были у нас.
- Здравия желаю, бойцы!
- Здравия желаем, товарищ гвардии полковник! – эхом разнеслось по территории части. Она была достаточно скромной, можно сказать, даже миниатюрной. Две казармы для солдат, казарма для офицеров, среди простого населения части именуемая гостиницей, штаб, столовая и несколько построек под гаражи для техники. Чуть поодаль находилась такая любимая всеми солдатами баня. За забором же находилось несколько объектов, куда отправляли солдат на работы. Поэтому наше приветствие киселём разлилось от края до края, достигла ушей каждого, кто был на территории в то время, и улетело куда-то под кроны сосен.
Дергаться в строю не положено, и зевать по сторонам тоже. Но краем глаза отметил каждый, что вместе с нашими уже почти родными офицерами стоял новый. Чуть в стороне, чуть поодаль. Смотрел на нас, щурясь, зажав в уголке рта огрызок спички. Оценивал, что ли, вверенное ему воинство? Да что там нас оценивать! Сплошь и рядом – люди с высшим образованием, уважаемые и перспективные спецы на гражданке. А здесь – рядовые. Первые дни знакомства были наполнены умными беседами, почти не было мата, только вздохи и миниатюрные экскурсы в гражданскую жизнь каждого из нас. Кто и чем промышляет, кто и как сюда попал, кто и где ждёт. А уж потом мы окунулись в жизнь армейскую, послушали местный говор, набрались диалектов и правильных понятий. Чем мы отличались от остальных, чтобы нас оценивать? Ах да, чуть более упитанные лица, всего-то.
- Разрешите представить вам капитана, - улыбнулся подполковник. Обернулся в сторону майора, хохотнул, что просил разрешения у строя рядовых. Но лицо его обрело прежнюю суровость и уверенность, когда он снова повернулся к нам. – Будет за вами следить, на работы организовывать и помогать нести службу. Скажу сразу, здесь, на полигоне, жизнь совсем другая. Чуть меньше морального, больше физического. Так что щёки ваши скоро примут приемлемый для солдата вид.
Он что-то ещё говорил о долге, о необходимых лишениях и трудностях службы. В десятый, наверное, раз мы это всё слышали, но слушали, внимали, чеканили «так точно», когда давали слово. А над нами шумел ветер, скрипели сосны, не жалобно, а как-то нежно да пели птицы, радуясь весеннему солнцу. Один раз кто-то чихнул, получив «будь здоров – не кашляй» от подполковника. Это его снова позабавило. То разрешение, то пожелание бойцам. Смеялся от души. Мы тоже попытались поддержать его смех, но получили резкое «отставить». А как же ты перестанешь смеяться, если начал? Где-то за спиной кто-то тихонько, очень быстро задышал, стараясь справиться с приступом хохота. Скрывая смешок, другой, вот, закашлялся. И уже неудержимый, неуправляемый гогот накрыл наш строй. Офицеры смотрели на нас, крутили у виска. А подполковник махнул рукой, попрощался и ушёл в административное здание, оставив нас с майорами и капитаном да этим дурацким смешливым приступом.
- Ничего, ничего, один раз побывают на лесопилке, вмиг перестанут так смеяться, - кивнул головой куда-то в сторону капитан. Однако как оказалось впоследствии, он ошибался.
Работы начались со следующего утра. Подъём в новой казарме, когда вокруг тишь и тени леса – иной уровень службы. Крик дневального эхом разнёсся по помещению, проникая в каждый уголок, где ещё хранились остатки сна. Тишина, пеленой висевшая в казарме, взорвалась скрипами, шлепками, шуршаниями и голосами. Через какой десяток секунд к ним добавились и звуки льющейся из кранов воды, а также бодрые вскрики тех, кто смывает свою сонливость и вялость под ледяным потоком. Особых юморин по утру не было. Угрюмые, помятые лица солдат мелькали в уборной, бытовке, возле кроватей. Одеться, обуться, привести кровать в надлежащий вид. И на всё это действо из полумрака подсобного помещения взирал капитан. Когда он там оказался? Когда он сюда пришел? Те, кто замечал его, кивали, желая доброго утра, но, поправившись, бормотали «здравия желаю».
- Товарищ капитан, а вы тоже с нами в казарме ночевали? Мы вас не заприметили! – это один из уже одевшихся солдат подошёл к офицеру.
- Да нет, пришёл посмотреть, как у вас подъём организован. Всё нормально! Через семь минут построение на завтрак!
Когда капитан вышел, у нас тут же возникли сотни вопросов и претензий к дневальным и дежурному, почему не предупредил о том, что в казарме уже находится офицер. Каждый старался вспомнить, не сказал ли чего лишнего, не позволил ли себе какую-то неуместную остроту в сторону наших начальников. Но дежурный, щуря свои красные от недосыпа глаза, отмахивался, мол, у нас всё нормально.
Утро на полигоне совсем уж унылое. Шум деревьев, заменивший шум проезжающих мимо части автомобилей, робкие голоса ранних птиц вместо сигналов клаксонов. Это всё действовало умиротворяюще, навевало сон. А его-то как раз необходимо было гнать изо всех сил. Нет, зевать никто не запрещал, но попробуй где-то на несколько минут присесть, прислонившись к стенке, сам того не заметив, уснёшь. Хлопали двери казарм, стучали подошвы берцев по асфальту – солдаты строились на завтрак. Армейская столовая на полигоне была совсем иной, не той, что видели в части, которая находилась в городе. Среди приземистых зданий казарм, пункт приёма пищи выглядел монолитно. Щедро сыпали кирпичом, видимо, при постройке да и само по себе здание находилось на некотором возвышении среди остальных. Особенное, величественное и такое гостеприимное. По крайней мере, таковым казалось оно изголодавшимся и уставшим после работ солдатам. Туда-то мы и держали путь.
Как часто бывает в нашем мире, за красивым фасадом скрыто весьма неприметное и не самое качественное. Хлеб был чёрствым, повара из рук вон неряшливы и неопытны. Чай в мутном стекле стаканов лишь по цвету напоминал сам себя. А уж булочки да варёные яйца, ради которых солдаты и торопились в части на завтрак, здесь напрочь отсутствовали. Вернее, что-то подобное на сладкую выпечку было, но отдавало содой и плесенью. Очевидно, было максимально несвежим, из стратегических запасов. Либо сюда свозили остатки из главной части. Так романтика столовой напрочь уничтожалась, превращая приём пищи не в праздник, а в рутину. Поскорее проглотить то, что горячее и прожевать то, что несвежее.
- На лесопилку – десять человек. Выйти из строя!
- На гостиницу, - пауза, - вон то здание, где офицеры живут, пять человек – выйти из строя!
- На поля – оставшиеся. У прапорщика получите лопаты и рукавицы. Через десять минут построение у дальних ворот.
- Капитан, оставь двоих для работ на территории, - попросил старшина, он же тот самый прапорщик, у которого в подсобном помещении был инструмент на любой цвет и вкус.
Когда весь личный состав был распределён, устроили короткий перекур. Никто не знал, чего ожидать от работ, на которые нас сгоняли. Там, в части, у нас были лишь теоретические и практические занятия. В наши бритые головы вдалбливался устав, различные своды правил поведения и техники безопасности на территории части, об ответственности и мерах наказания. Мы рисовали различные схемы, конспектировали и учили то, с чем придётся столкнуться во время службы. Что нам из этого пригодилось? Схема автомата, гранаты, конспект о том, как рыть окоп и, собственно говоря, устав. Никто не догадывался, что среди прочих естественно нужных знаний о воинском деле, мы практическим путём освоим труд дворников, уборщиков и иже с ними. Но! Как говорили нам все, солдат обязан стойко и мужественно переносить все тяготы и лишения военной службы. Вот мы и переносили, радуя себя походами в «Чипок», столовую и баню. Кстати, о бане.
Одним из лучших мест для работы, как ни странно, стала лесопилка. Помимо заготовки досок и разного рода необходимостей, мы таскали в котельную дрова. Чем больше занесёшь, тем горячее будет вода в баньке в пятницу. А ещё, самые активные помощники, имели доступ к душевой с тёплой водой в любое свободное время. На лесопилке и котельной работали душевные мужики из гражданских, которые иногда угощали конфетами и семечками. Семечки шли особенно здорово. Каждый час на работах мы имели пять минут на перекур. Кто-то курил, а кто-то сорил шелухой, растирая натруженные мышцы. Ещё мужики эти были охочи до спорта, поэтому у нас всегда были свежие новости и слухи, а также жаркие дискуссии, какой вид спорта круче, чей клуб лучше и так далее. Несмотря на серьёзную физическую тяжесть, работать с деревом было весело. Время летело незаметно. А нам это и надо было.
Меньше всего везло тем, кто попадал на поля. Ехали минут пятнадцать лесными дорогами в Урале, тряслись, грохоча зубами и лежащими у ног лопатами. По команде выпрыгивали из машины, разминая затёкшие суставы. Глядишь, а вокруг поле… Где-то там виднеется кромка леса, подёрнутая утренней дымкой. А перед тобой изрытое лопатами, снарядами и танковыми гуслями поле.
- Слушаем команду. Копать отсюда – и до обеда. Нужно три окопа!
Именно здесь и учились этому «копать до обеда». Задача проста – нужно подготовить окоп. Если земля не мёрзлая, без травяного настила и кореньев внутри, для двадцати лбов с ломом и лопатами это задача на пару часов с перекурами. Однако есть в этом занятии и, в целом, выезде, небольшая хитрость. Шустрее справляешься с задачей – получаешь новую. По незнанию, в первый же день копнули объём, что выполняли более прожжённые военнослужащие за два, а то и три. К вечеру, конечно же, ни рук ни ног не чувствовали. Благо, подсказали, что да как. Сомневаюсь, что долго смогли бы такими темпами протянуть.
Наш капитан, оказалось, мужик весьма ладный и забавный. Долговязый, в бушлате и штанах не по размеру, он всячески оттягивал от себя внимание вышестоящих чинов, постоянно покрикивая на солдат, что у них есть изъяны во внешнем виде. Солдат, естественно, за это чистили, они исправлял свои косяки, а капитан в своём наряде оставался незамеченным. Поначалу безумно бесило и напрягало, а потом даже смеялись. Чуть завидит майора или подполковника, начинал суетиться, раздавать замечания. Но мужик был отличный.
Как это и в гражданской жизни бывает, есть у нас ряд людей, с кем общаться легче и проще. Таким и помочь не прочь, если потребуется. Вот и наш капитан иногда брался за лопату. Правда, становился в траншею далеко не со всеми. На кого-то прикрикивал грозно, обещался выписать несколько внеочередных нарядов, а с кем-то рыл до бегущего ручьями пота. Садился потом на холмик из свежей земли, вытягивал свои длинные худые ноги, закуривал и закрывал глаза. В такие минуты хотелось просто помолчать. И мы молчали, наслаждаясь мгновениями отдыха и единения. Совместный труд сближает. Вот и мы с этим капитаном сблизились, даже можно сказать, сдружились. Хороший он мужик и душевный. Бывает, задремлешь, а он как гаркнет под самое ухо. И смеётся так по-доброму, как-то даже по-детски. И ты смеёшься. Никто тебе за это не выговорит. Но перед чужими у него всегда была строгая маска, сталь в голосе и, как же без неё, матерщина. Без неё в армии иногда и танк не заводится.
Хозяйственные работы на территории полигона были особенно сложными в моральном плане. Получил задачу, инвентарь, и топай себе на те участки, что тебе вверены. Одним из таких участков было КПП. Дежурный на КПП – самый грустный человек в воинской части. Вот он сидит в одиночестве в небольшом здании, где из полезного лишь стол, табурет, если повезёт, туалет и телефон. А за окном – дорога к вольной, гражданской жизни. И мчатся по этой дороге красные, зелёные, белые, жёлтые автомобили, сигналят, рычат моторами. Надоест глядеть на эту какофонию, глянешь в другое окно. А там лишь невысокие казармы с грустными окнами, ровные, геометрически правильные дорожки да памятник БМП. Пара стендов с актуальной информацией, историей части да редко снующие туда-сюда одинаковые люди. Взгляд замыливается, и дежурный снова смотрит на дорогу. От асфальта в воздух поднимается едва заметный пар – солнце уже раскочегаривается на всю.
Помню, подметаем мы асфальт в районе КПП, вышли за забор с внешней стороны – и давай хлебать вольного воздуха, захлёбываясь, большими пригоршнями, во всю мощь лёгких. Дышишь, дышишь, а надышаться не можешь. И пусть в этом воздухе куча выхлопных газов, дорожной пыли и Бог весь чего ещё, но это воздух другой. Воздух по ту сторону. Стоим, дышим, взглядами рыщем туда-сюда, и тут… Останавливается чёрная машина, из которой выпрыгивают две молодые девчушки. Смеются, что-то нам говорят. А мы смотрим на них ошалело, глотая слюну, сжимая крепче мётлы да лопаты. Пусть и стоят от нас метрах в пятнадцати, но мы чувствуем аромат их духов. А сами понимаем, что от нас пахнет совсем не ароматно. Потом, мазутом и чем-то там химическим, что вчера использовали при чистке уборной. У солдата ведь один наряд на все случаи жизни. Бывает, выдадут рабочую форму, облезлую, какого-то горчичного непонятного цвета. Всё лучше, чем свою зелёную марать.
А девушки смеются, шутят.
- Вы это так к стрельбам готовитесь? Или не умеете с автоматами, на лопаты посадили?
Пока соображали, что ответить, они сели в машину и уехали, посигналив на прощание. Мы подошли к тому месту, где они буквально несколько секунд назад были, жадно вдыхали запах их духов. На память, чтобы помнить, что есть жизнь вне забора и казармы.
- Эй, бойцы, в самоволку собрались что ли? – услышали голос майора, и тут же засеменили обратно.
Эту историю вечером рассказывали всем ребятам, пока подшивались на завтра. Кителя должны быть опрятными, со свежей белоснежной подшивой, чтобы шеи не испортить. Вздыхали солдаты, вспоминали любимых. С нетерпением ждали прихода майора: обещал сегодня дать телефоны, позвонить родным. И наша история о девушках лишь подогрела желания. Вот и дождались. Разбежались по казарме, скрываясь от посторонних глаз и ушей, чтобы сказать то, что очень хотели, чтобы услышать то, чего очень ждали. Беседы вели, улыбки теплели. Что ещё солдату для счастья надо?
Выходила песню заводила…. И снова в небеса летит наша песня. Уставшие, но маршируем чётко и громко. Качает ветер сосны в такт нашим голосам, в офицерской казарме зажжён свет в нескольких окнах. Дни бегут, одинаковые, будто под копирку. Но пусть себе бегут. Домой скоро….