Благочестивый хибербол

1 глава "Зеркало  Короля" Хоупа
   До моей коронации не было ни одного события в детстве, которое запечатлелось бы в моей памяти с заметным или единственным отличием. Смерть моего отца, вызванная простудой во время охоты, значила для меня не больше, чем неделя мрачных комнат и запрещенных игр; кончина короля Августина, моего дяди, показалась мне в первую минуту еще менее важной. Я вспоминаю, как приходили новости. Король, будучи всегда немощен здоровьем, никогда не был женат; видя ясно, но не далеко, он был печальным человеком: судьба, постигшая его брата его природная меланхолия усилилась; он сделался почти затворником, удалился из столицы в уединенную резиденцию и с тех пор был не более чем именем, под которым принц фон Хаммерфельдт вел дела страны. Время от времени мать навещала его; однажды она принесла мне от него письмо, из которого я тогда мало что понял, хотя с тех пор часто читал трогательные слова его послания. Когда он умер, все было так же мрачно, как и тогда, когда отец оставил нас; но мне показалось , что со мной обошлись несколько иначе; слуги же были совсем другие. мама долго смотрела на меня с выражением наполовину восхищения, наполовину удивления, и Виктория отдала мне все свои игрушки. В одной только баронессе фон Кракенштейн (или Крак, как мы ее называли) не было никакой разницы; и все же объяснение пришло от нее, ибо когда в тот вечер Я протянула свою маленькую ручку и схватила кусочек пирога с блюда, Крэк поймал меня за запястье и серьезно сказал:,

- Короли не должны хватать, Августин.”

- Виктория, что ты получаешь, когда становишься королем?” - спросила я сестру в тот вечер. Мне едва исполнилось восемь, ей-почти десять, и ее житейская мудрость казалась великой.

- О, ты получаешь то, что хочешь, и делаешь то, что тебе нравится, и убиваешь людей, которые тебе не нравятся, - сказала она. - Разве ты не помнишь "Тысячу и Одну ночь"?”

- Могу ли я убить Крэка?” - спросил я, выбирая конкретную и соблазнительную иллюстрацию деспотической власти.

Виктория была озадачена.

- Думаю, сначала ей придется что-то предпринять, - рассеянно ответила она. - Я была бы королевой, если бы ты не родился, Августин.” Теперь ее тон стал довольно жалобным.

- Но никто не имеет королевы, если может заполучить короля, - спокойно сказал я.

В памяти всплыл день коронации ; месяцы, прошедшие между моим восшествием на престол и этим событием, слились в смутном тумане. Я думаю, что в нашем доме мало что изменилось , пока мы оплакивали умершего короля. Крэк по-прежнему был резок, властен и требователен. Она была гувернанткой моей матери и приехала с ней из Лондона. Штирия. Я полагаю, она усвоила необходимость строгости из своего предыдущего опыта общения с принцессой. Гертруда, для этой дамы, моей матери, белокурой, маленькой, стройной женщины, сохранившей свою девичью внешность. до наступления среднего возраста отличался сильным и властным нравом. Только Крэк и Хаммерфельдт имели какую-то власть над ней; Крэк казался результатом древнего господства, принц же был завоеван учтивым и вкрадчивым почтением, которое раз в год или около того сменялось суровым и бескомпромиссным сопротивлением. Но с моим ранним воспитанием и воспитанием Виктории Хаммерфельдт не имел ничего общего; председательствовала моя мать, а Крэк казнил. В детской царил дух Штирии, а не мягкий кодекс нашей более западной страны; я сомневаюсь, что дисциплина была более строгой в любом доме Форштадта чем в королевском дворце.

Они разбудили меня в восемь часов в день коронации . Мать сама подошла к моей кровати и несколько минут стояла у нее на коленях. Крэк стояла на заднем плане, мрачная и мрачная. Я немного испугался и спросил, что происходит.

“Сегодня ты будешь коронован , Огюстен,” сказала мать. - Ты , должно быть, хороший мальчик.”

- Меня коронуют, матушка?”

- Да, дорогая, в соборе. Будешь ли ты хорошим королем?”

- Я буду великим королем, мама, - сказал я. Арабские ночи все еще были в моей голове.

Она рассмеялась и поднялась на ноги.

“Пусть он будет готов к десяти часам, баронесса, - сказала она. - Я должна пойти выпить кофе, а потом одеться. И я должен проследить , чтобы Виктория тоже была одета должным образом.”

- Ты собираешься короноваться, мама?” Я спросил.

“Нет,” сказала она. - Я все еще буду только принцессой Генрих.”

Я с любопытством посмотрел на нее. Король больше принцессы; должен ли я быть больше своей матери? И моя мать была больше, чем Крэк! Но Крэк прервал мои размышления, выдернув меня из постели.

Было очень весело ехать в карете рядом с мамой, а Виктория и старый Хаммерфельдт- напротив. Хаммерфельдт был председателем Регентского совета, но я, ничего не зная об этом, предположил , что моя мать пригласила его в нашу карету, потому что он развлекал нас и угощал шоколадом. Мама была очень красиво одета, и Виктория тоже. Я был очень рад, что Крэк оказалась в другой машине. На улице толпились люди, приветствовавшие нас громче, чем когда-либо прежде; я все время снимал шляпу. Раз или два я поднимал свой меч для них, чтобы они видели, но все смеялись, и Я больше не буду этого делать. Это был первый раз, когда я носил меч, но я не понимал, почему они должны смеяться. Больше всех смеялась Виктория; в конце концов мать отругала ее, сказав, что мечи подобают мужчинам и что я скоро стану мужчиной.

Мы дошли до собора, и, держа мать за руку, меня повели вверх по нефу, пока мы не подошли к Главному алтарю. Служба была очень долгой; я не обращал на нее особого внимания, пока архиепископ не спустился на нижнюю ступеньку, и моя мать снова взяла меня за руку, подвела к нему, и он возложил мне на голову корону. Мне это понравилось, и я обернулся, чтобы посмотреть, смотрят ли люди , и уже собирался посмеяться над Викторией, когда увидел, что Крэк хмурится на меня . Он был хорошим стариком, но я не очень понимал, что он собой представляет. сказал. Он говорил о моем дяде, о моем отце, о стране, о том, что должен делать король; наконец он наклонился ко мне и сказал мне тихим, но очень отчетливым голосом, что отныне Бог-единственный. Власть надо мной, и нет у меня господина, кроме Царя царей. Это был очень седой старик, и, сказав это, он, казалось, не мог продолжать ни минуты. Возможно, он устал или не знал, что сказать дальше. Потом он положил руку мне на голову- корону с меня сняли, потому что она была слишком тяжела , - и сказал шепотом: он возвысил голос так, что он зазвенел по всему собору, и благословил меня. Тогда мать заставила меня встать и повернуться лицом к народу; она снова надела корону на мою голову; затем она опустилась на колени и поцеловала мою руку. Я был очень удивлен, и я увидел Виктория изо всех сил старалась не рассмеяться потому что Крэк был совсем рядом. Но мне не хотелось смеяться, я был слишком удивлен.

Память уносит меня так далеко, все остальное размыто, пока я не очутился в нашем собственном доме , лишенный своего военного костюма, но позволенный, в качестве особого удовольствия, иметь мой меч рядом со мной, когда мы садились пить чай. К чаю у нас было много вкусного, и даже Крэк разморилась до дружелюбия; она сказала мне, что я вел себя очень хорошо в соборе и что скоро увижу фейерверк из окна. Была зима, и скоро стемнело. Фейерверк начался в семь, я его очень хорошо помню. Превыше всего, Я помню прекрасное волнение при виде моего собственного имени большими длинными золотыми буквами, а за ними-слово , которое, по словам Крэка, означало “король” и имело третье склонение. - Рекс, Регис, - сказал Крэк и велел бедной Виктории идти. Виктория была слишком взволнована, и Крэк сказал, что мы оба должны научиться этому завтра, но мы хлопали в ладоши и не обращали на это особого внимания. Потом вошел Хаммерфельдт и на несколько минут задержал меня у окна, сказав, чтобы я поцеловал людям руку. Я сделал , как он велел; затем толпа начала расходиться. Крэк сказал, что пора спать.

На этом я мог бы закончить рассказ о дне моей коронации, но один эпизод остается достаточно тривиальным и нелепым, но прочно запечатлевается в моей памяти. Действительно, это всегда имеет для меня значение совершенно независимо от его очевидного значения; он, кажется , символизирует истину, которой научил меня опыт всей моей жизни. Может быть, я бросаю достоинство на ветер, записывая его; я намерен делать то же самое во всем, что пишу, ибо, по моему мнению, когда достоинство входит в дверь, искренность вылетает из окна. Я не устал после дня, или Я был слишком возбужден, чтобы чувствовать усталость. Мой маленький мозг было волнение; моя маленькая голова была повернута. Среди всего того, чего я не понимал, я понял достаточно, чтобы понять , что стал великим человеком. Я видел, как Викторию уводили в постель и она покорно уходила. Но я был не такой, как Виктория; она не была королем, как я; мать не преклоняла перед ней колени; архиепископ не говорил ей об этом. Виктория знала, что у нее нет другого повелителя, кроме Царя царей. Возможно, я не был виноват, когда считал, что его слова исключают доминирование женщин, крэка, даже матери, которая преклонила колени и поцеловала мою руку. Во всяком случае, настроение у меня было скверное. Старая Анна, сиделка, уложив Викторию в постель, вошла в дверь, разделявшую наши комнаты, и предложила помочь мне раздеться. Я был своенравным и дерзким; Я наотрез отказался ложиться спать. Анна была озадачена; несомненно, в Анне чувствовался новый и благоговейный воздух ; обнаружение его было топливом для моего бунта. Анна послала за Крэком; в промежутке перед приходом гувернантки Мне стало не по себе. Я почти жалела, что не легла спать спокойно, но теперь мне предстояла битва. Был ли какой-то смысл в том, что сказал архиепископ?, или не было? Правда ли это, или он ввел меня в заблуждение? Я поверил ему и решил попробовать ; я сидел в кресле, пытаясь свистеть , как учил меня мой конюх. Крэк подошел, я свистнул , Анна и Крэк о чем-то шепотом посовещались , потом Крэк сказал мне, что я должен идти спать, и велел мне начать процесс с того, что я разулся. Я посмотрел ей прямо в лицо:

“Не буду, пока не решу, - сказал я. - Теперь я король, - и я процитировал Крэку слова архиепископа. Она подняла руки в изумлении и гневе.

- Мне придется позвать твою мать, - сказала она.

- Я выше своей матери, она преклонила передо мной колени.,” - торжествующе возразил я.

Крэк двинулся ко мне.

“Огюстен, сними туфли, - сказала она.

Я не любил Крэка. Самым дорогим из всех даров владычества была бы способность бросить вызов Крэку.

- Ты действительно хочешь, чтобы я их снял?” Я спросил.

“Немедленно, - скомандовал Крэк.

Я не оправдываю своего поступка, но, может быть, архиепископу следовало быть осторожнее в своих словах. Мой ответ Крэк был: “ Тогда возьми их.” И я сорвал один из них и бросил в Крэк. Она едва не задела кончик ее длинного носа и, не причинив никакого вреда, легла на широкую грудь Анны. Я сидел там ликующий, испуганный и дерзкий.

Крэк обратился к Анне тихим шепотом; потом они оба вышли, оставив меня одного в большой комнате. Мне стало страшно, отчасти потому, что я был один, отчасти из-за того, что я сделал. Я мог раздеться сам, хотя, как правило, мне этого не позволяли. Я быстро скинул с себя одежду и только успел надеть ночную рубашку, как дверь отворилась и вошла мама в сопровождении Крэка. Моя мать выглядела очень молодой и хорошенькой, но в то же время суровой.

- Это правда, Огюстен? - спросила она, присаживаясь к огню.

“Да, мама, - ответил я, задержавшись на полете к кровати.

- Вы отказались повиноваться баронессе?”

"да. Теперь я король.”

- И швырнул в нее туфлей?”

“Архиепископ сказал” - начал я.

- Успокойся, - сказала мама и, повернув голову, прислушалась к Крэку, который начал что-то шептать ей на ухо. Мгновение спустя она повернулась ко мне.

“Вы должны сделать то, что вам говорят, - сказала она, - и извиниться перед баронессой.”

- Я бы снял их , если бы она попросила, - сказал я, - но она приказала.”

- Она имеет право приказывать тебе.”

- Она Что, Бог?” - спросил я, презрительно указывая на Крэка. На самом деле архиепископ должен нести часть ответственности.

- снова прошептал Крэк, и мать снова повернулась ко мне.

“Ты извинишься, Огюстен? - спросила она.

“Нет,” упрямо сказал я.

- снова прошептал Крэк. Я услышала , как мать сказала с легким смешком: “Но сегодня, баронесса!” Потом она вздохнула и посмотрела на меня.

“Извинись, Огюстен,” сказала она.

- Я извинюсь перед тобой, а не перед ней.,” Я сказал.

Она посмотрела на баронессу, потом на меня, потом снова на баронессу, потом улыбнулась и вздохнула.

- Полагаю, что да. Он должен учись этому. Но сегодня не так уж много, баронесса. Ровно настолько, чтобы показать ему.”

Крэк подошел ко мне; мгновение спустя Я занял позицию, которая, к моему живейшему неудовольствию,, За свою недолгую жизнь я уже несколько раз наполнял его, но после того, что сказал архиепископ, я не предполагал, что наполню его снова . Я стиснул зубы, чтобы вытерпеть; меня переполняли недоумение, удивление и гнев. Архиепископ ужасно обманул меня ; "Тысяча и одна ночь" была не менее обманчива. Крэк, как обычно, был невозмутим и деловит. Я твердо решила не плакать этой ночью. Я не очень старался; почти прямо моя мать сказала: “Этого будет достаточно". пауза; без сомнения, лицо Крэк выразило удивленный протест. “Да, на сегодня хватит,- сказала мать и добавила: - Ложись спать, Огюстен. Ты должен научиться быть послушным мальчиком , прежде чем станешь хорошим королем.”

Как только меня отпустили, я побежала и прыгнула в постель, спрятав лицо под одеждой. Я слышал, как мать подошла и сказала: “Не поцелуешь ли ты меня?” - но я был очень зол; я не понимал, почему меня сделали королем, а потом избили , потому что я вел себя так, как все короли, о которых мне рассказывали или читали. Более того, я уже начал плакать и скорее был бы убит, чем позволил Крэку увидеть это. Вскоре моя мать ушла, и Крэк тоже. Потом пришла Анна и попыталась отказаться от одежды, но я ей не позволил. Я крепко вцепилась в них, потому что все еще плакала. Я услышала, как Анна вздохнула: “Бедняжка!” - и ушла, но тут же послышался голос Виктории: “Анна говорит, что я могу войти с вами. Можно мне, пожалуйста, Огюстен?” Я позволил ей отодвинуть одеяло и забраться ко мне, а сам обнял ее за шею. Виктория утешала меня, как могла.

- Ты станешь настоящим королем, когда вырастешь, - сказала она.

Одна мысль поразила меня восторженной мыслью, рожденной из Тысячи и Одной Ночи. (В архиепископе не было никакого утешения.)

“Да,” воскликнул я, “и тогда я бастинадо Крак!” С этой утешительной мыслью я заснул.

Странный день, этот день моей коронации, странный, чтобы пройти через него, в высшей степени озаряющий в ретроспективе. Я не дожил до бастинадо Крэк; и не сделал бы этого сейчас, будь у меня такая сила. То, что они сделали , было, пожалуй, немного жестоко, немного по-штирийски, как Мы с Викторией тайком говорили о таких суровых мерах.; но какой ценный урок о государстве и богатстве королей! Король-это одно, человек-другое. Царя коронуют, человека бьют плетьми; они дают нам величие в словах; на самом деле мы- слуги наших слуг. Как бы мало мне ни нравилась эта штука в то время, Я не могу теперь сожалеть о том, что был наказан в день моей коронации. Таким образом, я был поставлен в положение, в высшей степени благоприятствующее восприятию истины и осознанию фактов моего положения. Я прощаю тебе удары, Крак Ло, я прощаю тебя!