Пятая сотня страниц

КОЛЛЕКЦИЯ КРОЛИКА, КОТОРЫЙ КУРИТ.
Рассказы.
Те, что попались мне в ленте, и были утащены мною себе в норку.
Пятая сотня страниц.




МЕТИС


Тётя Валя слыла беспутницей. Взрослые говорили, что она нагуляла от узбека — вот и получился метис. Смуглый русский мальчик с монголоидным разрезом глаз. Казалось, только мать называла его Санчиком, уменьшительным от Сашки, а все остальные — Метисом. Он не обижался.

Соседи-узбеки жалели Метиса и относились к нему особенным образом: всё-таки он был наполовину и их племени, хоть и от женщины сомнительного поведения. Впрочем, никто не называл тётю Валю джаляб даже за глаза. Её тоже жалели и старались относиться с пониманием — ну просто не везёт бедолаге. Сама она объясняла насчёт Метиса, что это была несчастная любовь: рано умер, а то бы поженились, потому что и он, и его родители в Валентине души не чаяли. В достоверности её истории соседи сомневались, но поскольку Метис появился на свет в столичном городе Ташкенте, где свои нравы, то поди проверь — да и какая разница. А у нас провинция, где друг дружку лучше понимают и легче прощают, тем более «почти вдову», как говорили соседи — и узбеки, и русские, и все остальные.

Жила эта неполная семья рядом с нами, в частном доме, который достался тёте Вале от её родителей. Тётя Валя была красивая, ловкая, я видел, как она лазила по деревьям в своём дворе, срывая яблоки, вишню и виноград для себя и Метиса.

Соседи-узбеки говорили: «Валья, ты зачем сыну русский имя дала? Отдай назад узбекский имя, он же, посмотри, какой русский? С нашим имя ему легче в жизнь будет, институт, работа, туда-сюда! А фамилия? Может, отец-мать, которого у тебя почти мужем был, не против будут? Пусть свой фамилий дадут! Сыну здесь, в Узбекистан, легче жизнь будет! Институт, карьер-марьер, туда-сюда!..»

— Ага, сейчас прям! — смеялась тётя Валя. — Какой есть, такой пусть и справляется: с карьер-марьер… берёт барьер!

Тётя Валя любила сына и говорила, что Санчик растёт очень сообразительным, и вообще сложная судьба делает из него особенного человека.

В школе Метиса иногда дразнили узбеком, но он и на это не обижался, только прищуривался и как-то особенно улыбался, словно чему-то далёкому. Метис был молчуном, и мне казалось, что разговаривать «по душам» он может только со мной, своим соседом и приятелем. Однажды он выдал, что мамке пора замуж, а она, дура, не хочет, хотя какой-то инженерик с завода, где тётя Валя работает, её «клеит и готов взять с дитём».

— Ну и что — женатый? — размышлял Метис. — А кому она ещё нужна? Любовь ищет, и чтоб холостой. Дура.

В пятом классе в доме Метиса появился мужчина, «из Свердловска и холостой». Это был недолгий период, когда в наш город потянулся народ с Урала. Первые уральцы приехали из своих промышленных районов на строительство нового завода. Переселенцам здесь понравилось, и они стали зазывать сюда своих родственников и земляков. У нас в классе появилось несколько новичков. «Сибиряки», как мы их называли, отличались от нас тем, что рассуждали как взрослые. Говорили, что у нас тут тепло, ни валенок не нужно, ни полушубков, кругом фрукты и овощи, и всё дёшево, а значит, прожить легче.

Свердловчанина, высокого, светловолосого и немного кудрявого, который стал для тёти Вали «как бы муж», а для Метиса «как бы отец», звали Петром. К тёте Вале он обращался «моя ты узбечечка» — то ли с намёком, то ли просто так. Она дула губы, но не более того: «Он ведь любя шутит». Так, передразнивая мать, рассказывал Метис и ещё говорил, что мамка совсем сдурела и полюбила дядю Петю больше, чем его, своего сына.

Пётр действительно был особенным человеком — таких в нашей махалле ещё не бывало. Как будто с другой планеты. Он водил всю уличную пацанву на рыбалку, играл с нами в футбол. Если забивал гол, то кричал: «Уралмаш – Пахтакор, один – ноль!» Мы учили его играть в лянгу — после этих уроков он уходил от нас враскорячку, прихрамывая, кричал, что будет жаловаться тёте Вале.

Соседи приглашали его в свои дворы, усаживали за стол, поили чаем, кормили пловом. Мужчины-узбеки любили слушать его рассказы «про Россию», в которой, оказывается, многие из них даже жили какое-то время: большинство служили в Советской Армии. Там, на широких просторах, Пётр работал водителем-дальнобойщиком, поэтому посетил много интересных мест и о многом мог рассказать. Вообще нового соседа любили за открытость, добродушие, простоту и всегдашнюю готовность бескорыстно помочь даже незнакомому человеку.

Пётр, — а для нас, молодняка, дядя Петя, — и здесь стал работать шофёром. Машину ставил возле дома. Дружба с Метисом повысилась в цене. Мы, детвора, залазили в кабину «газона», который дядя Петя, постукивая ладонью по деревянному борту, грубовато-ласково называл «мой конь». Крутили руль, нажимали на педали. Нам дозволялось даже сигналить! На бортах «коня» было написано большими буквами: «ТШБ» — и четырёхзначный номер. Мы спрашивали у дяди Пети, что такое ТШБ, он расшифровывал: «Ташкентские Шофера Бандиты». Мы читали на других машинах: ТША, ТШВ, ТШГ, ТШД, — спрашивали у дяди Пети: «А “ТША”?» — «Ахламоны». И остальное — «воры», «герои», «дураки». Мы смеялись, и иные буквы уже расшифровывали сами, упражняясь в фантазиях.

Всем был хорош дядя Петя, если бы не один изъян. В последний рабочий день недели он обязательно напивался и вёл себя, как говорили взрослые, «слишком по-русски». « Это как?» — спрашивал я у своих родителей. Оказывается, не так, как здесь полагается. У нас, на Востоке, так не принято, а в России так себя ведут, потому что души простые, а вокруг просторы. Нет, дядя Петя не плохой человек, просто нравы там другие.

Пьяный дядя Петя неверной походкой шёл по вечерней, иногда уже тёмной улице, горланил песни «Выхожу один я на дорогу», «Ой ты, рожь» и много чего ещё мелодичного и красивого. Голос у него был мощный, и песне он отдавался всей душой, простой и просторной. Иногда певец останавливался, раскидывал руки, задирал голову к звёздам и выдавал припев, который был всегда громче, чем остальная песня. Из глубокого кармана просторных штанов торчала бутылочная головка, из другого — кулёк конфет «для Санчика». Дядя Петя заходил во двор, и если сразу ругался с тётей Валей, то кулёк запускал в неё, она выбегала на улицу и там пережидала, пока Пётр успокоится. Успокаивался он быстро: в центре двора, стоя, откупоривал бутылку портвейна и, шатаясь, пил из горла, сколько осиливал — и тогда уже, совершенно невменяемый, шёл спать. Иногда бутылка вываливалась из неверных рук и разбивалась о бетонный пол.

Тётя Варя убирала двор: заметала склянки, мыла бетон, — а Метис собирал конфеты. С вечера все конфеты найти не удавалось, Метис добирал их в следующий день.

Соседи-узбеки говорили Петру: Петька, у нас такой не можна, песня кричать, жена гонять. Всё можна, но тихо, в своём двора, за дувалом, чтоб соседи не видел. Культура у нас такой, а у тебя другой, ты здесь живешь, не там.

Петька лез обниматься — ничего ты, Хамза или Абдулла, в жизни не понимаешь. Если жену любишь, немножко гонять надо, чтобы не расслаблялась и порядок не забывала. А знаешь, Абдулла, что Валька-то не Валька вовсе, а Варька! Варя, Варвара! По паспорту. Не нравится ей имя, старомодное, говорит, деревенское. Заставляет Валей себя называть, Валентиной, а меня иногда зло берёт, особенно когда выпью. Варька — это по-нашему, по-простому, надёжно! А Валька — это… профура с ташкентского сквера, джаляб по-вашему. Вот и гоняю иногда для порядку, не обращай внимания!

— За дувалом гоняй! — настаивал Абдулла. — Хоть Валька, хоть Малька. А песни на туй-праздник надо кричать, на первый май, а у тебя же не туй, не седьмой ноябрь, чтоб на улица как ишак кричать. Марал такой у нас!

Дядя Петя обнимал Абдуллу, смеялся:

— Знаешь, сосед, что такое марал? Олень! Балшой-балшой такой, кричит вот так, му-у-у! — Он делал пальцами рожки, бодал живот Абдуллы.

Русские соседки тёте Вале говорили то же самое — как-то у вас с Петей всё нараспашку. Тётя Валя на замечания реагировала всегда одинаково — просила не вмешиваться и уверяла, что у неё счастливая жизнь, которая «вам и не снилась», и вообще скоро они, наверно, уедут в Россию: Пете здесь хорошо, но душновато, а она за ним хоть на край света. Соседки кивали, «понимали» и, мне казалось, осуждая, тайно завидовали: а вдруг у Валентины и Петра действительно что-то такое, что им и не снилось? Мама говорила, что тётя Валя любит дядю Петю нечеловеческой любовью, люди так не любят.

— А кто ещё любит так? — однажды спросил я.

— Ну, некоторые животные, — задумалась мама. — Собаки, например, лебеди…

Сравнивать красивую тётю Валю с собакой не хотелось. Я силился представить её в виде лебедя, но этих птиц никогда вживую не видел: наверное, поэтому образ лебедя у меня упрямо получался мужского пола, как и само это слово. Получалось, что оба варианта меня не устраивали. Я мучился несколько дней, а потом спросил у мамы: кто из животных ещё так любит, как тётя Валя, то есть как собаки и лебеди? Мама долго смеялась, а потом сказала: кошки. Кошки, хоть и свободные, иногда привязываются к хозяевам до невозможности. Как твоя тётя Валя к своему… хозяину. Это было гораздо понятнее — и со временем тётя Валя в моём представлении становилась похожа на кошку. Кошки красивые, гибкие и ласковые.

Я не знал, что такое Урал, и мне было интересно, как Метис относится к перспективе переезда в это незнакомое место. Метис щурил свои узбекские глаза, смотрел то вдаль, то сквозь меня, наверное, силясь представить этот самый Урал, и после небольшого раздумья говорил, как мне казалось, без всяких эмоций:

— Петя говорит, что здесь я Метис, а там буду «Саша с Уралмаша».

Тётя Валя всё больше волновалась за своего любимого «как бы мужа». По её словам, наивного и доверчивого Петю местные мужики научили курить «дрянь», то есть анашу: садятся в кружок, затягиваются по очереди от одной папиросы, курнул — глотнул вина, курнул — глотнул. И это сущий ужас: человек становится сам не свой. Вина теперь расход меньше, а дури больше. Скорее бы в Россию — осенью собрались. Скорее бы осень.

В тот вечер я гостил у Метиса. Мы сидели во дворе, на топчане, играли в нарды. Тускло маячила лампочка, дрожали тени на серой стене, блестели виноградные листья, стрекотали насекомые.

Тётя Валя стирала белье, полоскала, вывешивала на верёвку, то и дело выглядывая за калитку. Дядя Петя появился неожиданно, потому что шёл по улице без песни: отворил калитку, вошёл во двор. Глаза у него были какие-то ненастоящие. Из кармана брюк, как всегда, торчало горлышко бутылки. Мы с Метисом притихли.

— Варька, сука, — только и сказал дядя Петя.

Тётя Валя осторожно заворковала, подошла к дяде Пете, попыталась обнять, говорила, насколько же он устал, что даже не пел, и тому подобное. Дядя Петя размахнулся и ударил её кулаком в лицо. Метис вскрикнул. Дядя Петя ударил тётю Валю ногой в живот, она упала. Задралось платье, я увидел тёти Валины трусы, в горошек. Я дрожал всем телом, не понимая, что происходит, и не зная, что нужно делать. Дядя Петя вынул из кармана бутылку и со всего размаха метнул её в лежащую на бетонном полу тётю Валю. Бутылка, как бомба, взорвалась рядом с головой тёти Вали, окрасив лицо и волосы в вишнёвый цвет. Метис закричал.

Как, оказывается, может трястись моё тело, как страшно видеть красные капли на своих ногах! От страха закричал и я, всё больше смелея и веря, что крик остановит безумца.

Тётя Валя стала подниматься. Лицо разбитое, она вся была в багровом окрасе — смеси вина и крови. Дядя Петя вынул из кармана складной ножик, пошёл на тётю Валю. Метис встал у того на пути: в руках он держал горлышко от той самой разбитой бутылки-бомбы и тыкал этим осколком перед грудью дяди Пети.

Тётя Валя, наконец, тоже заголосила. Громко и непрерывно, как сигнал тревоги из железного репродуктора перед бомбёжкой — то, что было знакомо из фильмов про войну. Во двор стали забегать соседи, в том числе моя мама, некоторые мужчины были совсем по-домашнему, в трусах… Дядя Петя опередил всех. Вплотную подпустив кинувшихся к нему людей, размахнулся — и воткнул ножик себе в живот!.. Все замерли, а тётя Валя перестала изображать воздушную тревогу. Дядя Петя склонил голову набок, будто размышляя, что со всем этим делать дальше. Наконец вынул из себя уже красный нож и под общий «ах!» отбросил его в сторону, в огород.

Пока не приехала «Скорая помощь», он, уже успокоенный, лежал на земле, в луже красного вина, в одних брюках, с красной дыркой в животе. Запомнилось, что вокруг него сидят соседи на корточках и мирно переговариваются, вытирая ему пену с губ и с подбородка, он просит у кого-то закурить.

Мать увела меня домой. Пока шли, она прижимала к своему боку мою голову и гладила-гладила. Потом, много позже, видимо, беспокоясь о моей психике, которая могла быть травмирована тем ужасным случаем, осторожно спрашивала, что я больше всего запомнил в той нехорошей истории. Мне было стыдно признаться, что самая яркая картинка — лежащая тётя Валя с задранным подолом платья и её трусики в горошек. Я что-то вяло рассказывал, а мама гладила меня по голове.

Мы с Метисом пришли к дяде Пете в больницу. В палате находилась тётя Валя, она была возле него бессменной санитаркой. Она не высыпалась, сидела с красными глазами и виновато улыбалась. Он был бледный, но уверенный в себе. Шутил, балагурил и, кривя рот в слабой ухмылке, вполголоса жаловался: «Ни курить, ни пить не дают, суки!» Тётя Валя вышла на минутку, и дядя Петя попросил Метиса дать воды с тумбочки. Метис послушался, но забежала тётя Валя и отняла бутылку. Дядя Петя беззлобно ругнулся на неё.

В коридоре тётя Валя объяснила, что мы чуть не убили дядю Петю: ему пить-есть нельзя, умрёт. Его даже привязывают ремнём к кровати, чтобы он не встал и не съел или не выпил чего-нибудь —вот и сейчас привязан, только под одеялом не видно. Слов он не понимает.

Я каждый день бывал у Метиса дома и даже оставался с ним ночевать, приносил от мамы завтраки, обеды и ужины, мы вместе ели. Пожить у нас, пока не выздоровеет дядя Петя и не вернётся домой мама, приятель категорически отказался.

Метис рассказывал, что дядя Петя смеялся и говорил: «Варька, моя ты узбечечека, ты никого любить не будешь, как меня, я тебя с того света достану». Она тоже смеялась и отвечала, мол, брось, скоро осень, уедем, всё будет хорошо, да и что осени ждать, как шов заживёт — так и соберёмся, у меня уже всё и собрано, узлы по углам.

Дядю Петю привезли днём и положили в комнате на длинный стол. Когда его переодевали в белую рубашку, я увидел длинный, через весь живот, шов, грубые стежки белыми нитками. На кладбище тётя Валя кричала. Я всю жизнь помню этот нечеловеческий, звериный крик: такого не бывает ни у собак, ни у кошек — ни тем более у лебедей.

Оказывается, как потом говорила тётя Валя, когда в палате никого не было, привязанный дядя Петя зацепил крюком невесть откуда взявшейся у него палки соседскую кровать, подтянулся вместе с койкой к чужой тумбочке и напился чая из термоса.

Позже Метис признался мне, что, когда был один у дяди Пети, тот, в отсутствие матери, попросил подать ему клюку, прислонённую к соседской тумбочке: хозяина выписали, а палка осталась, забыл, наверно, а та ему всегда нужна — постучать, вызвать персонал в случае чего. Метис подал ему клюку, а дядя Петя спрятал её под кровать.

Я не знал, как реагировать на эту новость. Метис меня успокоил:

— Несчастный случай. Когда вырасту, мамке расскажу, а сейчас не надо.

Через год произошло другое, на этот раз, по мнению Метиса, счастливое событие — за тётей Валей опять стал ухаживать тот самый инженер с завода. Мужчина, крупный и солидный, собирался оставить жену и переехать к тёте Вале если та его действительно любит. Тётя Валя говорила, что любит. Метис уверял, что не любит, а уважает, и ей нужно поднимать ребенка, то есть Метиса.

Инженер приезжал к тёте Вале на «Победе», но порулить и посигналить, как это можно было у дяди Пети, не давал даже Метису. На его номерной табличке красовались буквы ТШЖ, и мы с Метисом и остальными мальчишками, наученные щедрым дядей Петей, от души упражнялись в трактовке буквы «Ж».

Метис говорил, впрочем, без особенного энтузиазма, что у инженера с мамкой «почти семья». Он же рассказал и о последнем случае с инженером.

Хоронили как-то человека с завода, всем трудовым коллективом. И тётя Валя с инженером, разумеется, тоже провожали коллегу в последний путь. Всё время под ручку, уже не скрываясь, даже на кладбище. Метис рядом. Случайно, как потом уверяла тётя Валя, они оказались рядом с могилой дяди Пети, который тоже похоронен на нашем единственном городском погосте. И вот тётя Валя высвободилась от инженера, подбежала к могиле, упала на земляной холмик. Обнимала, царапала, целовала землю и рыдала, кричала и выла. Затихнув, просто лежала, обнимая и гладя холм. Инженер стоял сам не свой и не знал, как ему поступить. Метис говорил, что тот тоже пустил слезу: наверно, он плакал от обиды, от того, что понял, — тётя Варя его не любит так, как мёртвого человека. И инженер ушёл с кладбища, сел в свою «Победу» с буквой «Ж» — и уехал.

Метис потом говорил: вот мамка дура, не могла потерпеть, а то был бы я теперь сыном начальника, а не сиротой, как сейчас.

Вскоре тётя Валя продала дом, и они с сыном навсегда исчезли с нашей улицы. Через несколько лет дошёл слух, что в Ташкенте Метису, когда он получал паспорт, сменили имя, а кто-то сказал, что вроде даже и фамилию. Соседей эта новость сильно не удивила, и если бы она не была связана с воспоминанием о Петре, то и разговоров не было бы. А так — немножко поговорили.

Леонид Нетребо


ЗАМЕЩЕНИЕ


Как-то утром, проснувшись после беспокойного юношеского сна, Малыш обнаружил, что за ночь он сильно изменился. Тело его раздулось, пальцы распухли, а лежит он на чём-то ужасно неудобном. Стоило ему просунуть между телом и простынёй ставшую вдруг короткой руку, как он ощутил жёсткие лопасти пропеллера.
«Что случилось?» – подумал он. Комната была всё та же, что и вечером. Всё так же косо висел групповой портрет рок-группы, и автографом одного из кумиров казался частью татуировки. Носок на стуле, шорты на полу. Изменился только он.
Мать, зашедшая в комнату, дико закричала.
Это было очень неприятно. Последний раз она кричала так, когда они прогнали из дома Карлсона. Карлсон и в самом деле всем надоел. Он надоел даже ему, Малышу. Карлсон распугивал его подружек, воровал вещи и ломал то, что не мог стащить. Однажды он даже укусил Малыша. Семья Свантессонов собралась, наконец, с духом и заколотила все окна и форточки.
Последнее, что видел Малыш, была круглая ладошка Карлсона, съезжающая по мокрому запотевшему стеклу, – и он исчез.
Теперь, проснувшись, Малыш понимал, что произошло что-то странное, и пытался объяснить это матери, но она всё кричала и звала отца.
Отец долго смотрел на Малыша, сидящего на кровати, а потом угрюмо сказал, что в школу Малышу сегодня идти не надо. И ещё долго Малыш слышал, как отец шушукается с матерью на кухне.
Малыш долго привыкал к своему нынешнему положению. Он скоро научился ходить по-новому, быстро переставляя толстые ножки, а вот летать у него получалось с трудом, он набивал себе шишки и ставил синяки.
Хуже было с внезапно проснувшимся аппетитом – Малыш за утро уничтожил все запасы еды в доме. Брат и сестра с ненавистью смотрели на то, как он, чавкая, ест варенье, пытаясь просунуть голову в банку.
День катился под горку, и Малыш, наконец, заснул. Спать теперь приходилось на животе, и Малыш лежал в одежде, снять которую мешал пропеллер.
На следующее утро он долго не открывал глаз, надеясь, что наваждение сгинет само собой, но всё было по-прежнему. Прибавились только пятна грязи на постельном белье от неснятых ботинок.
Малыш встал и, шатнувшись, попробовал взлететь. Получилось лучше – он подлетел к люстре и сделал круг, разглядывая круглые головы лампочек и пыль на рожках.
На завтрак он прибежал первым и съел всё, не оставив семье ни крошки.
Отец швырнул в него блюдом, но Малыш увернулся. Толстый фарфор лежал на ковре крупными кусками, и никто не думал его подбирать. Сестра плакала, а мать вышла из комнаты, хлопнув дверью.
К вечеру она вернулась с целым мешком еды – и Малыш снова, чавкая и пачкаясь, давился всем без разбора.
Так прошло несколько дней. Его комнату начали запирать, чтобы Малыш пакостил только у себя. Действительно, вся его комната была покрыта слоем разломанной мебели, грязью и объедками.
Как-то, когда мать в очередной раз принесла ему еду, он, как обычно, бросился к мешку, на ходу запуская туда руки, но случайно он оторвался от содержимого, поднял на мать глаза – и ужаснулся.
Мать смотрела на него с ненавистью. Но её ненависть была совсем другой, непохожей на угрюмую ненависть отца и нетерпеливую ненависть брата и сестры.
В глазах матери Малыш увидел ненависть, смешанную с отчаянием.
Он с тоской посмотрел ей в лицо, но тут привычка взяла своё, и он, хрюкая, нырнул в мешок со снедью.
Через месяц он подслушал разговор родителей. В доме кончились деньги, а соседи снизу жаловались на шум и грохот от проделок Малыша.
С плюшкой в зубах он выступил из темноты, и разговор прервался.
Они молча смотрели друг на друга, пока отец не взорвался – он кинул единственной уцелевшей тефтелькой в уже уходящего сына. Тефтелька попала в ось моторчика, и при попытке улететь двигатель заело. Спина болела несколько дней, боль не утихала, несмотря на то, что Малыш, изловчившись, выковырял тефтельку и тут же съел.
Но, много раз запуская и глуша моторчик, Малыш всё же разработал болезненную втулку. Одно было понятно: жизнь его была под угрозой.
Когда он снова проник на кухню, разбив стекло, то увидел всю семью в сборе. Они молча смотрели на него так, что Малыш сразу же принял решение.
Малыш быстро взобрался на подоконник, настолько быстро, насколько ему позволяли толстенькие ножки и ручки, встал и, свалив цветок в горшке, распахнул раму. У него хватило сил обернуться, он даже помахал своей семье рукой, а потом занёс ногу над бездной.
Шагая в пропасть с подоконника, он чувствовал, как счастливо улыбается вся семья. Они улыбались, разумеется, беззвучно, но Малыш слышал эти улыбки. Они были похожи на распускающиеся бутоны цветов.
Но Малыш отогнал тоскливые мысли – жизнь продолжалась, и в последний момент он всё же решил включить моторчик. Это произошло в нескольких метрах от земли – теперь он летел вниз и в сторону.
Малыш кувыркался в воздухе – лететь было некуда, но время нужно было заморить, как червяка в животе.
Он бездумно глядел на окна, мелькавшие перед ним, но вдруг что-то остановило его внимание. Малыш развернулся и постарался понять, что его заинтересовало.
Да, это был самый верхний этаж старого дома.
Там, за окном, стоял заплаканный белобрысый мальчик. Рядом с ним на подоконнике сидел плюшевый мишка.
Малыш заложил вираж и подлетел к окну.

Berezin





АНЕЧКА

1

Кирюшка был с пушистыми волосиками, с толстыми щечками и походил на одуванчик. Муж Игнатий был сухой, с вытянутым лицом, а по его волосам и прическе было ясно, что, возможно, уже скоро он начнет лысеть «по кругу», от висов к затылку. Игнатий стеснялся. Аня всегда смеялась над этим, и Игнатий приободрялся. А в зеркале видел свое уверенное лицо и приободрялся еще больше. А еще у Игнатия были до удивления яркие, голубые глаза, как у инопланетянина. Словом, внешность у мужа была оригинальная и Аня так и не смогла к ней привыкнуть настолько, чтобы она перестала изумлять.
Аня знала мужа наизусть. Это было не скучно. Скучно было, что был еще и Гусев. То есть, с Гусевым было весело. А вот от этого было грустно. Потому что дома был Игнатий. Он давно перестал шутить и больше всего на свете теперь любил, чтобы ему не мешали.
Аня встретила Гусева через неделю после свадьбы. Тоже смешно. Она выходила из автобуса, а он подал ей руку. Аня пожала плечами, но свою протянула, дала себе помочь. Жалко, что ли? А Гусев посмотрел на нее своими смеющимися глазами и сказал:
- Вам надо ездить в лимузине, а не в автобусе.
Аня внимательно на него посмотрела, и поняла: шутит. Но не обидно. Потому что в шутке была доля правды. Аня, конечно, не королева красоты, но вполне ничего. Но уж точно не для лимузина. Для такой машины не нужна особая красота, нужна ухоженность. А где это взять, когда дома сын-одуванчик и лысеющий муж?
Аня тогда ответила Гусеву, как отвечала всем мужчинам, которые пытались с ней флиртовать:
- Я замужем.
- И я женат, - не растерялся Гусев. (Врал).
- Да вы, в таком случае, отвратительный тип, - в тон ему ответила Аня, но невольно улыбнулась.
- Да, вы правы. Вы просто меня не знаете. Я ужасный, страшный человек.
Аня засмеялась. Так дошли до его работы. Оказалось, Гусев работал в юридической конторе.
- Вам что-нибудь нужно? – спросил Гусев. – Развод, например?
Они засмеялись.
- Спасибо, конечно, но я уж как-нибудь потерплю. – Почему-то ее это не оскорбляло. Игнатий бы оскорбился, услышав этот обмен шутками. И подал бы на развод.
- Ну, как надоест, приходите, - кивнул головой Гусев.
- А вдруг мне не надоест? – усмехнулась Аня.
- Вы просто молоды.
- Замужем я недавно, а с мужем знакома давно.
- Так уж и давно, - не поверил Гусев. - Заходите в гости.
- До свидания, – сказала Аня.
Она вовсе не собиралась приходить к Гусеву. Зачем?

***

А через год Аня снова пришла к нему. Потому что Аня сходилась со свекровью, надо было расширять квартиру, а Гусев как раз был юристом. И знакомым. Хоть вот так вот глупо и поверхностно. Уже кое-что.
Ане было интересно, работает ли он еще в этой конторе? Она открыла дверь и увидела Гусева. Он сидел за столом и пил чай. У Ани в сердце что-то екнуло.
- Развод? – улыбнулся Гусев, и кивком головы показал Ане на стул. Она села напротив него. Лицо Гусева было близко к ее лицу. Он нравился ей еще больше. Интересно, а она ему нравится? Так, как он ей? Но, что уже не мало, он ее помнил. И это было очень хорошо. И очень плохо. Для брака с Игнатием.
- Так что? Надоело? – спросил снова Гусев и протянул Ане пакет с печеньем. – Ешьте.
- Спасибо, но я не хочу, - смутилась Аня.
- А мне кажется, что вы врете, - сказал он, и Аня смутилась еще больше. Она любила печенье. Но сразу есть перед мужчиной, который так ей нравился… А вдруг у нее крошки изо рта полетят? Нет уж. – Спасибо. Я по поводу обмена.
- Обмен без развода?
- А я не развожусь. Я схожусь. Со свекровью. В смысле, мы решили с мужем обменять две квартиры на одну.
- И жить одной дружной семьей. Ясно, - хмыкнул Гусев. – Хорошо. Тогда почему вы одна? Без мужа и свекрови?
- Я не знала, работаете ли вы тут еще?
- И никуда отсюда не уйду. Это моя контора. Моя и моего друга.
- А… Хорошо.
- Не жалуюсь. Слушайте, а я вас ждал. Почему вы не приходили?
- Зачем?
Аня покраснела, а Гусев рассмеялся.
- А можно бестактный вопрос?
- Попробуйте, - кивнула Аня, очаровываясь Гусевым все больше и больше.
- Сколько вам лет?
- Двадцать четыре.
- Выглядите вы как-то уж слишком молодо, - улыбнулся Гусев.
- А вам сколько? – осмелела Аня и даже взяла печенье.
- Двадцать семь. Хотите чаю?
- Хочу.
Гусев достал из тумбочки кружку, и вдруг спохватился:
- Кстати, я так и не знаю, как вас зовут!
- Аня. А вы – Самойлов О.Н. или Гусев П.С? У вас на двери табличка…
Гусев снова рассмеялся, и протянул ей кружку с чаем.
- Я – Гусев П.С.
- Петр Семенович? – нагло предположила Аня, самой себе удивляясь.
- Павел Сергеевич, - усмехнулся Гусев. – Документы у вас с собой?
- Нет никаких документов. Просто пришла.
- Странная вы девушка, Анна, - хмыкнул Гусев. – А зачем со свекровью съезжаетесь?
- Сын в первый класс идет, бабушка нужна постоянно.
Гусев выпучил глаза, захлебнулся чаем, и стал судорожно кашлять. Аня вскочила и принялась стучать ему по спине.
- Господи, - всхлипнул Гусев, перестав кашлять, - вы мне позвоночник отбили.
- Простите, - пролепетала Аня, села обратно и залпом выпила чай.
- С ума сойти, - пробормотал Гусев, снова принимаясь за чай. – Значит, вашему сыну уже семь лет?
- Шесть с половиной.
- Не рановато в школу?
- На следующий год ему будет семь с половиной и покажется, что в школу он идет поздновато.
- Значит, у вас с мужем была любовная история Ромео и Джульетты?
- Не сказала бы. Мне было шестнадцать, а мужу – тридцать.
Гусев снова захлебнулся, начал кашлять, а когда Аня вскочила со стула, замахал руками, чтобы она не подходила. Аня села на стул и стала сгорать от стыда. Наконец, Гусев успокоился и допил чай.
- Это все ваши истории? Мне хочется еще чаю, но, если я снова поперхнусь…
- Никаких историй, - заверила Аня. – Свекровь, узнав о нашем романе, меня возненавидела, но ничего поделать не могла. А когда сын пошел в подготовительную группу, сама предложила нам оформить отношения, чтобы в школе не судачили. Аргумент произвел впечатление и мы поженились. Это все.
- Что ж вы раньше не женились?
- Некогда было.
Гусев снова закашлялся, а потом покачал головой.
- На сегодня достаточно.
- Ну, спасибо. Тогда я приду завтра? С мужем. И свекровью.
- Я буду ждать.

2

Первое время в его конторе Аня просто отдыхала. Ей ужасно не хотелось сходиться со свекровью, она ее не любила. Свекровь тоже не любила Аню. Но обе сохраняли вежливость и играли дружбу. Игнатий знал, как обстоит дело, но ему было все равно, как жить и с кем жить. Ему везде было хорошо. Потому что ему нигде и никто никогда не мешал. Уж такой он был человек. Как вообще можно мешать человеку с вытянутым лицом? Ему же все равно. Вот за это Аня его и любила. Вначале. Потом привыкла. Это было хорошо. Хорошая привычка. А вот к свекрови Аня не привыкла. Это была плохая привычка. Но свекровь страдала давлением, а Игнатий напирал на то, что, слившись в одну семью, они не потеряют жилплощадь, которую мама могла бы завещать первому встречному, лишь бы не делать Ане такой «подарок». Ане, занимавшейся обменом, было плевать на все. Обмен забирал много сил и не хотелось ничего.
Менялись целый месяц. Гусев шутил, улыбался ей, помогал по-дружески. Он всегда был у Ани в голове. Непонятный, сам себе на уме мужчина. Высокий, широкоплечий, с крупными чертами лица. У него все было большое: глаза, нос, губы. А руки были большие, но по - мужски изящные. Красивые, мужские руки. Аня любила эти руки. Любила его глаза. Лучистые, с доброй усмешкой внутри зрачка. Любила смотреть на его губы и представлять, как он целует ее.
Между ними ничего не было. Поэтому Аня и любила представлять, как бы он целовал ее. Как бы они сблизились. В какой момент? Что была бы за обстановка? А что было потом, после близости? Этот момент настораживал больше всего. Что бы было? Наверно, Гусев тоже об этом думал, поэтому не делал попыток. Попыток Аня не ждала. Но дружба стала какой-то раскаленной и носила интимный характер, не смотря на деловые отношения. Это и тянуло, как в омут. Тянуло с бешеной силой, манило, играло. Может, они оба просто оттягивали момент близости, чтобы еще больше завестись? Чтобы понять, кто не выдержит первым? Чтобы взорваться? А потом… А потом, когда плоть утолит голод, разве будет интересно? Даже если страсть останется. Страсть пройдет. А так, когда ничего нет, страсть не проходит. Аня иногда думала: «Поскорее бы все случилось. И все закончилось».
Был Кирюшка. Был муж Игнатий. Был дом. Ее работа. Сложившаяся жизнь. Свадьба была только полтора года назад. Она была уверена, что кроме Игнатия ни на кого не посмотрит. Ни в кого не влюбится. Ни кем не увлечется. А тут такое… Как это: изменить мужу? А вдруг, все же, затянет? Врать? Жить на две половины? А как она будет себя вести с мужем? А если она его разлюбит? Он станет ее раздражать? Честное слово, лучше бы изменить несколько раз и разойтись, как в море корабли. Сошлись. Завершили юридические дела. Разошлись. Как встретились, так и разошлись. Будут иногда встречаться, кивать друг другу головами, просто бывшие любовники… К тому же есть Кирюшка. Особая планета. У ней должны быть постоянные спутники: Папа и Мама. Постоянные. Одинаковые. Свои, родные, привычные. А Гусев? Он и Кирюшка? Бред. Гусев и семья? Смех один. Бабник. Все вот такие вот видные мужчины - все бабники. Как с такими жить? При таком мужчине не станешь женой. Всегда будешь только любовницей. Десятой по счету. Даже если и второй. Даже если и первой. А хочется быть единственной.

***

На новоселье свекровь пригласила Гусева. Аня удивилась. Спасибо, Гусев отказался. Но поздно вечером она получила на свой телефон его смс. Он предлагал ей отметить событие в ресторане вечером. Она слишком быстро ему ответила. Написала: « Да». Сколько можно мучиться?
В ресторане они выпили шампанского и Гусев вдруг сказал:
- Поехали ко мне?
- Я не готова, - выпалила Аня и покраснела. Гусев рассмеялся.
- Тогда просто покатаемся.
И они действительно катались. Заехали далеко за город, в какую-то деревню, постояли немного, посмотрели на луну, и поехали обратно. Гусев предложил встречаться каждую среду в шесть вечера напротив его конторы. Зачем? Непонятно. Но Аня согласилась. Тоже непонятно: зачем?
Так они встречались целый месяц. Он катал ее на машине. Отпускал шуточки. И привозил домой. Бред.
Однажды в среду Гусев слишком долго стоял на проселочной дороге.
- Поехали. Поздно уже, - сказала Аня.
- Просто поедем? И все?
Аня промолчала. И Гусев поехал. Уже подъезжая к ее дому, Гусев сказал:
- А я бы хотел, чтобы ты родила мне сына.
- Врешь, - опешила она.
- Не вру. Зачем?
- И как бы мы жили, интересно? Я замужем. – Что за разговор? Гусев вообще странный. Два месяца катает ее на машине, они даже ни разу не целовались, и тут на тебе!
- Я сниму тебе квартиру, буду обеспечивать. Тебя и ребенка.
- А мой Кирюшка? – рассердилась она. – Я без сына – ничто.
- Мне нравится твой Кирюшка. Он будет, конечно, с тобой. Если бы не Кирюшка, я бы сейчас не предлагал родить мне сына. Я хочу, чтобы у меня был такой же Кирюшка. Только мой. А не твоего мужа. Понимаешь?
- Нет.
- Не важно.
- Я подумаю.
- Думай.
Она вышла из машины. Гусев даже не попытался ее поцеловать. Странный. Непонятный. Но как к нему тянет! Не любовь, нет. Наверное, страсть. Тогда почему она его стесняется? До сих пор? Когда страсть, какое стеснение?

***

Свекровь подозрительно посмотрела на нее в коридоре. Старая калоша. Специально вышла посмотреть на нее. Но и Аня не так проста, как она всегда о себе думала. Она не включила свет. А от ночника какое освещение?
Муж Игнатий даже не вышел в коридор. Он никогда ее не встречал. Никогда не звонил ей на телефон, когда она задерживалась. Аня как-то спросила, почему? И муж Игнатий ответил, что на это нет никаких причин. Если с Аней что-то случилось, он ей уже ничем не поможет. А если она изменяет ему, так семь футов ей под килем. Они просто разведутся. Не в его принципах держать контроль. Он дает Ане свободу. Лишь бы она ему не мешала. Вот такой вот муж Игнатий. Не самый плохой вариант. Даже хороший. И очень удобный. Но тоже странный.
- Ты каждую среду так поздно возвращаешься, Нюша, - протянула свекровь. Аня ненавидела это непонятное прозвище Нюша. И говорила об этом свекрови. В мягкой форме. А той – трынь – трава. Или она специально так ее звала? Зачем она ее изводит? А сейчас? Неужели подозревает?
- В среду у нас на работе летучка. Вечерняя. Поэтому затягивается допоздна. Поэтому и вечерняя.
- Ничего не поняла, - протянула свекровь.
- Я тоже это плохо понимаю. Но с начальством не поспоришь, - пожала плечами Аня и пошла к сыну – одуванчику. Муж Игнатий уже спал. Сон у него был спокойный и безмятежный. Как у человека с абсолютно чистой совестью. Аня некоторое время постояла над спящим Игнатием. Она смотрела на его сон и думала: то ли Игнатий чист, то ли ему все равно, и он, грубо говоря, пофигист? Они тоже крепко спят. Аня тоже стала спать крепко. Невнятная связь с Гусевым выкачивала из нее силы.
Только этой ночью ей не спалось. И когда весь дом уже спал, Аня вышла на балкон и отправила сообщение своей подруге Светке:
« Спишь»? Это был условный сигнал. Если Светка не спала, она делала гудок и Аня перезванивала. С тех пор, как в жизни Ани появился Гусев, она поставила телефон на беззвучный режим. Никаких мелодий. Только вибрация.
- Ну что? Гусев тебя, наконец, поцеловал? – спросила Светка сразу, без всяких « приветов». До того, как Аня не стала встречаться с Гусевым по средам, ночные разговоры со Светкой ей были ни к чему. Просто Светка ложилась спать поздно, потому что поздно возвращалась с работы.
- Нет, Свет, Гусев сразу перешел к делу.
- К какому?
- Он хочет, чтобы я родила ему сына, такого же, как Кирюшка, но только чтобы это был его Кирюшка. Понимаешь?
- Нет.
- Вот и я не поняла.
- Да бросай ты этого Гусева!
- Да? – неуверенно протянула Аня.
- Да. А то Гусев тебя бросит. С ребенком. Что ты тогда будешь делать с двумя детьми? Одна?
- Я всего лишь хотела любви, Свет. Такой… Не такой… Понимаешь?
- А вот это я понимаю, - хмыкнула Светка. – Но любви, выходит, не сложилось.
- А предложение родить сына?
- Странный твой Гусев. Ну, предложил бы тебе замуж, я бы еще его поняла. А так… Не целует, только на машине катает, и вдруг на тебе! Бросай ты его, Анька. Точно тебе говорю.
- У нас мысли с тобой одинаковые, Свет.
- Ясное дело. Свекровь тебя еще не подозревает?
- Она всегда меня подозревает.
- А Игнатий?
- Он никогда меня не подозревает.
- Тоже все ясно. У тебя прозрачная жизнь, подруга. Не мути. Кстати, ты что, Игнатия разлюбила?
- Я к нему слишком привыкла. Даже не знаю. Если я и перестала его любить, то не помню, в какой момент это произошло.
- Чудачка, - хмыкнула Светка и отключилась.

В следующую среду Аня не пришла. Гусев не позвонил. В другую среду Аня пришла, а Гусев – нет. Аня ему не позвонила. И Гусев молчал. Так связь оборвалась. Через неделю Аня стала спать спокойно.

3

Встретились они снова через три месяца. Вернее, это Аня снова пришла к Гусеву. В контору. Умерла свекровь. Быстро. Сразу. Нужно было завещать ее часть квартиры на Кирюшку.
Гусев не изменился. Когда Аня зашла, он улыбнулся и спросил, как ни в чем не бывало:
- Теперь развод?
- Снова нет, - ответила Аня и протянула документы Гусеву.
Тот долго их изучал, потом сказал:
- Значит, так: у вас с мужем трехкомнатная квартира. Квартира была поделена между мужем, свекровью и твоим сыном. Теперь свекрови нет. Почему ты не хочешь выделить в этой квартире часть себе?
- Зачем?
- Сын вырастет. А муж… не вечная категория.
- Значит, не будешь делать? – резко спросила Аня.
- Сделаю.

Орешниковая  Соня




ГРЯЗНО. СТРАШНО. БОЛЬНО.


Вчера в Барнауле произошло очередное чудовищное событие, связанное с детьми. Именно очередное и именно чудовищное. Я не сгущаю красок.

Немного подкорректировав и убрав обсценную лексику (хотя без неё тут вообще никак не обойтись, но, увы, не могу себе позволить) привожу текст одного из наших местных телеграмм-каналов, который ведёт аноним из правоохранительных органов (ссылку кину в комментарии).

«Утром 25.05.21 к шерифу Октябрьского района обратилась 50-летняя жительница Барнаула с заявлением о том, что 23.05.21 в заброшенном доме на Водопроводной, 14-летняя зумерка совершила развратные действия сексуального характера и причинила телесные повреждения её 11-летней дочери.

Когда оцепенение от осознавания только что полученной информации у товарища майора прошло, начали разбираться. Было установлено, что девочки были знакомы между собой достаточно долгое время, и даже неплохо дружили, но крепкая дружба сломалась о бытовые проблемы родни обеих и последующие трудности общения.

Так младшая девочка стала своего рода "омежкой". Изгоем. А как Вы, Дамы и Господа знаете, в ребячьих стаях омежкам приходится ой как непросто.

Вот и в данном случае 14-летняя зумерка, объединившись с подругами по разуму, решили дружить против 11-летней экс-подруги, и даже организовали уютный чатик в Ватсапе, где ежедневно поливали её помоями по самые уши.

А 22 мая, в очередной раз подкинув на вентилятор в виде непредвиденного "залёта" "омежки", в группе "крутых девчуль" у 13-летней школолошки появились мысли дать "залётчице" понять, что та неправа. Все (8 участников чатика) радостно заулюлюкали и решили пригласить "омежку" поговорить о жизни в заброшенный дом на Водопроводной.

Вечером 23.05.2021 14-летняя зумерка, в компании двух 13-летних подружек, находясь возле 57 дома по Белова встретили их любимую "омежку" которая, в свою очередь, была с двумя своими 11-летними подружками. Именно 13-летняя (как она себя называет в ВК) "оффница" в тот день утвердительно предложила 11-летней девочке "поговорить" в заброшке на Водопроводной 74.

Там, на втором этаже, 13-летняя "оффница", нанесла два удара "омежке" по затылку, а затем в экзекуцию включилась 14-летняя зумерка, которая ударила девочку кулаком в живот. Дальше, 14-летняя мерзавка нанесла 7 ударов ногой в голову бедняжке, затем пригнула её голову к полу, и нанесла ещё 3 удара ногой в живот, а после встала ей на спину обеими ногами и прижала её к полу.

Дальше же, Дамы и Господа, просто ужас. Вместо того, чтобы заступиться за подругу, две 11-летних подружки, которые пришли вместе с бедняжкой, начали подначивать агрессивных быдланок, сказав, что ей этого будет мало, и надо бы добавить ещё страданий - снять с неё шорты и оставить голой за то, что в школе она пыталась снять с них юбки.
Естественно, находясь "в углу" 11-летняя девочка «добровольно подчинилась", а в этот момент вторая её «подружка» предложила что-нибудь засунуть ей в промежность (видимо рассчитывала на всеобщее одобрение и почет).

14-летняя негодяйка взяла валявшуюся рядом пивную бутылку и заработала себе поездку в Шипуново за совершение насильственных действий сексуального характера (132 УК РФ). Снимала весь экшн вторая 13-летняя зумерка.

Ещё сутки пострадавшая 11-летняя девочка не рассказывала о произошедшем родителям, так как юные гестаповки конкретно её запугали. Когда же всё вскрылось и фашисток доставили к местному шерифу в офис, с помощью оперативной магии хакнули их ВэКашечки, где у них был организован очередь уютный чатик, в котором НИКТО из них не сожалел о случившемся, а наоборот, они ПРОДУМЫВАЛИ (!) показания на случай визита копов. На допросе они заявили, что такое отношение пострадавшая "заслужила" за некий прошлогодний долг в 3к рублей.

Никто из "героинь" ранее приводов не имел и воспитывались, в основном, в полных, и относительно благополучных семьях типичных пролетариев».

Новостной портал Банкфакс пишет :

«Следственные органы СКР по Алтайскому краю возбудили уголовное дело по факту халатности после инцидента с 11-летней школьницей, над которой надругалась группа девочек-подростков. Как полагают в следкоме, должностные лица органов власти Алтайского края и города Барнаула могли ненадлежащим образом исполнять обязанности, что и привело к трагедии. Как сообщалось ранее, девочку избили и подвергли сексуальному насилию подростки. Главную виновницу уже взяли под стражу.

Как полагают в следкоме, вопиющее по своей жестокости преступление стало результатом ненадлежащей работы со стороны ответственных лиц системы органов профилактики и образования города, а также регионального правительства. Ранее глава СКР Александр Бастрыкин поставил ход расследования данного уголовного дела на контроль в центральном аппарате СК. Теперь в рамках расследования уголовного дела следователям СК предстоит дать принципиальную юридическую оценку должностным лицам администрации Алтайского края, министерства образования региона, администрации Барнаула и городского комитета по образованию на предмет халатности.»
Да неужели! О халатности? Следственный комитет Алтайского что-то там возбудил? После взбучки Бастрыкина, который нашему руководителю СК Хвостову сделал выговор за то, что за год не разобрались с мошенничеством чиновников на сиротском жилье? И тут новое резонансное происшествие?

Да не новое оно. И ничего никакой Следственный комитет наш не сделает. Уже начинают мусорок под газетки заметать – и девочки, мол, из полных и благополучных семей и возраст ответственности на наступил, кроме одной, четырнадцатилетней, которую, слава тебе, Господи, заключили под стражу. Ту, которая насиловала пивной бутылкой 11-летнюю девчонку.

Девочку эту не один день травили в школе и издевались над ней. Педагоги, как всегда, не видели и ничего не предприняли. Мать тоже. К ней отдельные вопросы, хотя она могла и не знать, дети всё скрывают до последнего. Кстати, эти юные зверушки прислали ей видео с издевательствами над её дочерью.

Господи, как вовремя, как вовремя я пресекла издевательства над своим сыном. Как не дошло до вот такого вопиющего безумия. Меня до сих пор бросает в холодный пот, когда я вспоминаю, как у нас дома сидели инспектор ПНД вместе с нашим омбудсменом Ольгой Казанцевой и мой сын рассказывал о том, что с ним творили уверовавшие в свою безнаказанность мерзавцы.

Из материалов дела о буллинге моего сына в школе 101 города Барнаула. (которые благополучно из дела пропали, но не пропали у меня. Все пригодится еще, все еще пригодится).

«Я поднимался из столовой с первого на третий этаж. Между вторым и третьим этажом кто-то сверху меня окликнул: «Илья! Посмотри наверх!». Я посмотрел и в это время N и N* харкнули мне в лицо соплями с криком: «Илюха-шлюха-пидарас!», попав в глаза. Я хотел погнаться за ними, но тут прозвенел звонок и нужно было идти на урок биологии, я зашел в туалет, умылся и пошёл на урок, на который меня не пустили, потому, что я опоздал».

Маленькие подонки делали это по наущению своего главаря – редкой мелкой сволочи, который каждый день им давал задания по унижению моего сына и заставлял отчитываться в этом.

Когда его чуть не лишили глаза, ввосьмером побивая кусками льда в школьном дворе, директор Михальчук, спасающий свою задницу и ошметки репутации представил это всё, как безобидную «игру в снежки», а меня ненормальной матерью. Но отчего-то упал в глубокий обморок прямо в своем кабинете, когда ему объявили, что возбуждено уголовное дело о халатности. Правда, приехавшая скорая помощь не смогла определить отчего был обморок, так как по всем показаниям Михальчук был здоров, как бык. Видимо «от чувств-с», как Бальзаминов. Больно нежен оказался.
Помню, как меня травила местная газетенка «МК на Алтае» во главе с ее главредом Панченко, посвящая моей «невменяемости» первые полосы.
Помню, как от нормального следователя, который серьезно взялся за дело – Никитина Дениса Сергеевича, наше дело ушло в «Отдел по особо важным делам», с лучащимся чичиковскими улыбками начальником Воронковым, обещавшим «во всем разобраться» , но так и не разобравшимся.

Помню, как поменялось пять или шесть следователей, которым уже было наплевать на всё. Они то уходили в отпуска, то приходили из них. Помню хорошо одного из них, который меня настойчиво спрашивал : «Вы хотите крови?! Зачем?! Всё же уже хорошо, вашего сына не обижают!».

А моего сына не обижали. Над ним издевались. Попирали его человеческое достоинство. Бандой. Кучей. Навалившись. Стая маленьких подонков.

Помню про то, что из всех вопиющих случаев издевательств над Ильёй осталась только «игра в снежки». Хотя снега тогда никакого и не было. Был асфальт и лед.

Помню, что бравые следователи видео со школьных камер мне отдали только через год. Вы кого защищали? Вы, в погонах своих? Мерзавцев? Ну защитили, ок. Показали всему Алтайскому краю, что «так можно». Ничего вам не будет, милые детки и их родители, пусть вы даже и убьёте кого, потому, что вам еще жить, и директору школы нужна персональная пенсия и чтоб медальки не отобрали. Ну и? Нравится результат?

Помню мерзавца-учителя английского языка. Мужчину, который повстречал меня у Риткиного подъезда (а он её сосед) и рассказал мне, что все, все в школе знали, что Илью травят и прилюдно издеваются над ним. И он сам не раз был свидетелем, но при встрече со следователем заявил, что он ничего такого не говорил и я вру. Мужчина. Педагог.

Дело было мега-резонансное. И тогда еще, вместо того, чтобы травить уже всю мою семью только за то, что я не позволила этой истории иметь продолжения, за то, что я остановила всё это и раз и навсегда напугала до кровавого поноса всех, кто был к ней причастен, можно было сделать выводы и начать работать с этой проблемой не в рамках единичных случаев, а системно, предпочли моё имя втоптать в грязь, а сына моего осмеять, за то, что он один не справился с восемью выродками.

Вот что бывает, когда всем наплевать. Сначала насмешки, потом плевки, потом тычки, оскорбления, а потом физическая расправа и насилие. В самой извращённой форме. Как в случае с этой несчастной девочкой.

Пожинайте. Получайте выговоры от начальства. Это ведь в вашей жизни самое страшное, а не судьба покалеченных морально и физически детей, правда же?

Уже все отчитались. Что, мол, пострадавшей девочке оказана такая и сякая помощь. Не верю я. Про нас тоже писали про то, что оказали и тд. Никто. Ни одна живая душа из министерства образования за год, что тянулась эта история у нас не появлялся, заняты были выбеливанием риз директора школы и иже с ним.

Уж что и делали на пять с плюсом, так это скрывали и выгораживали негодяев, сбившихся в банду и издевавшихся не только над Ильей, как выяснилось. Там тоже все были «из приличных семей» и «не не надо портить мальчикам биографию, они осознают».

Вот и сейчас усиленно распространяют видео издевательств и сексуального насилия над 11 летней деткой, замазав личины её мучителей. И опять в комментария : «А их тоже надо пожалеть!». Не надо их жалеть. Надо читать учебники по судебной психиатрии, а не коучей и недопсихологов. Садизм неизлечим ничем. Это патология. Которую раньше уже в зачатке умели определить. И отправить в спецшколу, где работают специально обученные люди, умеющие корректировать это вот всё. Надо штрафовать непомерными штрафами родителей этих зверят. Надо, чтобы фото их было на всех интернет-ресурсах, чтобы никуда в приличные места не пускали, чтобы поступить было нельзя в хорошее учебное заведение, потому, что за преступлением должно следовать адекватное наказание, а не «они же дети, не ломайте им жизнь». А ничего, что они уже сломали чью-то жизнь и их тщательно покрывают?

Ярчайшая иллюстрация тому рассказ моего гениального земляка Василия Макаровича Шукшина
«Охота жить». Прочтите, не пожалейте времени. Про зверье в человеческом обличии, которое напоишь, накормишь, а оно же потом тебя и пристрелит. Со словами: «Так лучше, отец. Надежней».

Простите за сумбур, но это теперь мой вечный триггер. И я не верю никому. Ниомбудсменам, ни следователям, ни чиновникам от образования.

Я реабилитировала своего сына сама. Слава Богу для этого есть ресурс. Он год у меня ездил в лучшие молодежные места и общался с абсолютно нормальными детьми, где в приоритете не шатание по стройкам, а знания, спорт и человеческое, а не скотское общение.

Никому не было до него дела. Отчеты были, да. А никакой реабилитации и помощи – нет. Всё враньё и замазывание глаз.

Я найду эту девочку и сделаю всё, чтобы она поскорее отложила на самую дальнюю полку своей памяти всю эту историю. Найду возможности и связи, чтобы отправить её в мир нормальных детей.

Потому, что не пройдёт и месяца, как об этой истории все забудут и останутся только отчеты чиновников, что всё улажено и закрытое уголовное дело, из которого пропадёт две трети материалов. Плавали - знаем.

Я очень прошу распространить эту публикацию. Единственное, чего барнаульская гильдия чиновников боится - это широкой огласки и только её. Всё остальное - как с гуся вода. Отбрешутся от стаи собак.

P/S Сказки в пользу бедных насильниц в комментариях попытаюсь предотвратить. В 90-х я работала преподавателем в одной из девичьих колоний. Так вот самой авторитетной девочкой в отряде была как раз 15-летняя убийца своей одноклассницы, которая перед тем, как лишить свою жертву жизни, изнасиловала её бутылкой. Нисколько в этом не раскаивалась и с упоением выкладывала мне подробности. Из семьи педагогов, кстати. Университетских. Редкая дрянь.

Ульяна Меньшикова




ВОВИНА МАРИНА


Марина шла домой. Где "шла" - это определение типа движения, но никак не его скорости. Она не умела просто ходить, она всегда куда-то летела, даже если ей некуда было спешить. Других способов передвижения она не знала.

Хотите спросить про бег? Валяйте. Уговорили. Спрашивайте.

Отвечаю. Бегать она тоже не умела. Можете поинтересоваться об этом у её преподавателя по бегу. Нет такого? А, да. Конечно, нет. Нет преподавателя ботаники, есть преподаватель биологии. А значит, нет и преподавателя по бегу. Есть или учитель физкультуры или тренер.

Тренера по бегу у неё быть не могло, так как она не умела бегать, и учитель физры вам со вздохом даст этому подтверждение. Феномен, скажет он. По укоренившейся в нём традиции, скажет это с ударением на последний слог. И вздохнёт тоже по привычке. Ему кажется, что вздыхать в разговоре, это не в открытую показывать глубину своей личности. Странная кажетсность, но у каждого свои тараканы.

Итак, Марине было тридцать один, у неё были дети - сын и дочка - от разных мужчин, что не удивительно, но в одном браке, и не от мужа - что уже больше интересно, не правда ли? И как так вышло было неизвестно даже мне. Я мог бы додумать, на правах, так сказать, автора, эту часть истории, но не буду. А потому что. Свечку я ей не держал, а пересказывать домыслы и слухи не хочется. Грязно это как-то, не находите?

Ещё у не была приличная работа, вполне обеспечивающая её материальные к жизни запросы, но не сделавшая её счастливой. Деньги были, счастья нет. Оказалось, что счастье не в них, как это не банально звучит. Они не делали её счастливой ни с мужиком, которого не было, ни с детьми, на которых у неё банально не хватало времени, и которые платили ей тем же - пакостили, как могли. А ведь это был ещё даже не переходный возраст - то-то ещё будет впереди!..

Чёрт! Как я не люблю эту вступительно-объяснительно-разъяснительную часть, в которой пытаюсь что-то объяснить, разъяснить обычно в паре лёгких штрихов, но зарываюсь по самое не хочу. Нет во мне лёгкости, нет. Тяжёлый я, толстый. надо бы заняться спортом, но лень...

И ведь себе же пишу. Ну, может быть, ещё паре-другой случайных читателей, случайно забежавших на мою страницу. Но сам я знаю всё и так, а другие, особенно случайные, могут и сами присочинить, если приспичит, те или другие факты её биографии. Начну-ка я сначала...

Ухоженная, стильно одетая женщина лет тридцати, с ключами от машины в одной руке, ключами от дома в другой и задумчивым выражением на лице, подошла к подъезду, открыла дверь, прижав пипку к нужному месту на входной двери, и вошла внутрь.

Между этажами, на подоконнике, лежал, закинув вверх разутые ноги, мужчина в жёлтой футболке, зелёных штанах и голубой кепочке. Белые тапочки стояли под батареей. Мужчина сосредоточенно ковырялся в носу, вытаскивая на время из него палец, убеждаясь в отсутствии улова и снова погружая его в ноздрю.

- Что вы тут делаете? - удивлённо спросила женщина.

- Лежу, - ответил тот. Он прекратил ковыряться в носу и выжидательно стал смотреть на женщину, подозревая, что это не последний вопрос. Так и оказалось:

- Как вы здесь оказались?

- С красных ворот, как и весь народ, - он сел, упёрся руками в подоконник, вздохнул.

- Вы кто?

- Домовой.

- Кто?

- Домовой. У меня дом потерялся.

- И вы думаете найти его здесь.

- Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Зачастую это не связанные между собой места.

- А если я вызову милицию?

- Полицию.

- Что?

- Сейчас милиция называется полицией. Согласен, это не так важно. Хотя это, как и кому посмотреть. Те, кто менял, кто был допущен к этому священнодействию, думаю, обеспечили на этой перемене правнуков своих правнуков.

- Что вы несёте?!

- Я несу радость, - улыбнулся он, - а вы?

- А мне надо быстро забежать домой, забрать документы и бежать на встречу. Вместо этого я стою тут, с вами, как будто мне больше всех надо. Вы не знаете зачем?

- Может, вам нужен домовой?

- Какой домовой?

- Такой как я. Я не пью, не курю, люблю детей, готовить, знаю массу весёлых историй и никого не учу жить. Сам в ней не до конца разобрался.

- Ерунда какая-то, - сказала женщина. Но продолжала стоять. Мужчина встал, взял её под руку, и они пошли по лестнице.

- У вас есть дети?

- Да. Мальчик и девочка. Четвёртый и первый класс... - она вскинула свободную руку ко любу: - Я совсем забыла про няню!

- А что с ней?

- Уволилась. Никто долго не держится. Мои чертенята устраивают им всякие неприятности.

- Так это прямо то, что я люблю. С ними должно быть весело.

- Аха, обхохочешься.

- Где они?

- Должны были прийти.

И они пришли. В смысле, эти, домовой с женщиной. Поднялись на этаж, и подошли к двери квартиры.

- Вот и хорошо, - сказал он, - вы берите, что вам там нужно, езжайте, куда вам там нужно, а мы пока познакомимся, сделаем уроки, погуляем, приготовим ужин и будем вас ждать. А когда вы придёте, мы поедим, посмотрим телевизор, а там и видно будет.

- Что будет видно?

- Я думаю, звёзды. Небо видели, какое чистое? - она отрицательно покачала головой. - А вы, вообще, когда последний раз видели небо?

Она удивлённо посмотрела на него. У него были добрые карие глаза. А через час, в машине, по дороге с одного важного места в другое, не менее важное, она звонила подруге:

- И я оставила его дома, представляешь! Одного! С детьми! Как туман какой. А если он маньяк какой? Как под гипнозом была. Съезди, прошу. У меня сейчас "Техинвест", если меня там не будет, будет пипец. Полгода работы. Но если ты не сможешь, я поеду сама. Сердце не на месте. Я такая дура!

На том конце разговора женщина в халате, в дорогом интерьере, с тонкой сигаретой в другой руке, сидела с ногами на кресле у окна:

- Не волнуйся, милая. Молодец, что позвонила, а не рванула сама. Шеф бы тебе не простил этого. Просто как наяву вижу его красную физиономию, сжатые кулачки, топающие кривые ножки и разбрызганные слюни по всему кабинету. Я как раз у твоего дома, в "Снежане", шубку присматриваю, так что минута, и я у тебя, а через другую - перезвоню. О'кей?

- ...

- Ну всё, на созвоне, - она нажала отбой и набрала номер:

- Ну что, домовой, как твои дела? - ... - Я же говорила, что она тебе понравится. Маришка - чудо, и ты - именно тот, кто нужен ей. Вообще не понимаю, как я сразу этого не поняла, это же было так очевидно: вы просто идеально подходите друг другу. Ну да ладно, видимо, всему и правда, своё время. Сколько лет вас, дураков, обоих знаю, а такая простая мысль, как вас познакомить ни разу даже не пришла мне в голову. У тебя там всё хорошо? - ... - Как Сашка с Тимкой? - ... - Убрались? Вместе? Тимка с Сашкой убирались? Это точно те дети, которых я знаю? - ... - Нет, я - гений! И со знакомством я правильно всё рассчитала. Всякая абсурдность её сбивает с толку. Я, конечно, не надеялась, что всё так скоро сложится... Но какая я всё-таки молодец! - ... - Всё, Володя, отбой. Надо Маришку успокоить, а то ненароком сойдёт там с ума. - ... - Ну да, тогда вы точно будете два сапога - пара.

Она отключилась, затушила окурок в пепельнице и с улыбкой посмотрела в окно.

ДЯДЯ ВАСЯ КОТОВ




ЕЙ БАБУШКА НАГЛАДИЛА КОСЫНКУ


а дед тайком ей выстругал рогатку. Она несёт ежа домой в корзинке, чтоб лопать с ним клубнику прямо с грядки. Потом она пойдёт стрелять по шишкам, испытывая дедушкин подарок. За ней опять увяжется мальчишка на старой "каме" с настоящей фарой, и даже даст разочек прокатиться. А к озеру помчит её на раме.
С календаря осыпятся страницы, и к осени за ней приедет мама.
Вокзал оставит бабушку и деда стоять на опустевшей враз платформе. На туфельки она заменит кеды, а сарафанчик новой школьной формой. В портфеле будут книжки и тетрадки и пахнущий опилками пенальчик. Не будут сниться шишки, еж и грядки, но пару раз приснится ей тот мальчик на старой "каме" с настоящей фарой и озеро за строем тонких сосен.
Уроки поменяются на пары, когда придёт очередная осень, в шкафу повиснет выпускное платье, на стенках фото бабушки и деда. Мальчишка пригласит её на свадьбу, она решит, не нужно, не поеду.
На полку ляжет стопка аттестатов, будильник в семь разбудит на работу. В вк под фото философский статус, а в тиндере стоят такие фото, что дедушка ремень достал бы тут же. Но он уже сто лет, как канул в лету.
Она два года, как ушла от мужа, а тот никак не платит алименты, а у неё кредит и ипотека, и целый год до очереди в садик, плейлист на два часа из грустных треков, края бокала от вина в помаде, три слоя краски на оконной раме, а за окном поток из фар несётся. И кажется, что это едет "кама", чтоб к шишкам увезти, к ежам и солнцу.
Но "Кама", как всегда, не приезжает. Вся комната измерена шагами, а мозг кипит клубникой и ежами, звенит звонком все той же старой "камы",
вот стол, вот стул, а вот пиджак на спинке, вот шкаф открыт, а в нем лежат скелеты, один из них - в наглаженной косынке, которая всё так же пахнет летом.

Мальвина Матрасова




КТО ЗАРАБАТЫВАЕТ НА БЕСПЛАТНОЙ ВАКЦИНАЦИИ В РОССИИ


Итак, вакцинация в самом разгаре. Чего не удалось правительству сделать пряником, кажется, получится сделать кнутом. Россияне, теряя тапки, бегут прививаться, рискуя даже получить дистиллированную или чуть подсоленную воду вместо прививки из-за нехватки оной.

А если посмотреть на эту всю массовую истерию с другой стороны и подсчитать, какие бабки крутятся в бизнесе, то встает закономерный вопрос – кому ж это выгодно? Нет, ясен пень, болеть мы не хотим и в антипрививочники явно не записывались, но все же… Это у них там, у буржуинов забугорных разработчики вакцин становятся миллиардерами. А у нас то, все чисто прозрачно и законно. Весь гешефт идет государству… или нет?

Немного вводных или просто статистика
В РФ зарегистрированы 3 основные вакцины против COVID-19 - «Спутник V», «ЭпиВакКорона» и «КовиВак». Закупочная цена каждой для государства составляет примерно 870 руб. за дозу или до 1942 руб. за оба компонента.
Минпромторг РФ заявил, что на сегодня выпущено:
«Спутник V» – 30 млн комплектов по 2 дозы;
«ЭпиВакКороны» - 1,5 млн комплектов;
«КопиВака» - 352 тыс. комплектов.
Для того чтобы достичь порога коллективного иммунитета, необходимо вакцинировать 60 % населения. Именно такую цифру и озвучили наши власти.

Итак, считаем: население РФ – 145,9 млн человек, значит привить нужно 87,54 млн. Помножим искомое число на 1942 рубля и получим чуть более 170 млрд рублей или $2,3 долларов. Есть за что побороться, верно?
И это при том, что на разработку «Спутник V» было официально потрачено всего 1,5 млрд рублей.

А сколько стоит «Спутник V» по ту сторону занавеса?
Еще в прошлом году Российский фонд прямых инвестиций (РФПИ) совместно с Центром Гамалеи, который и разработал инновационный препарат, заявил, что нашим западным партнерам мы будем загонять «Спутник» по цене не менее $20 за комплект. На сегодняшний день этот препарат зарегистрирован и одобрен в 58 государствах (в том числе в Венгрии и Словакии) с общим населением 1,5 млн человек. Специалисты информационно-аналитического центра «Альпари» считают, что за 2 года мы легко срубим на экспорте $30 млрд.

Заманчиво, чоуж…
И куда потечет этот благословенный поток бабла?
Самая известная российская вакцина от коронавируса «Спутник V» производится АО «Генериум», одним из собственников которого до недавнего времени был некто Андрей Реус. Он достаточно долго работал под начальством Виктора Христенко – мужа вице-премьера Татьяны Голиковой. А она, кстати является главой оперативного штаба по борьбе с коронавирусом на территории Российской Федерации.
Еще одним совладельцем «Генериум», является близкий друг Голиковой Виктор Харитонин. Ему принадлежит и предприятие «Биокад», которое тоже выпускает «Спутник».

Форбс говорит, что этот уважаемый джентльмен за годы пандемии втрое увеличил свое состояние и теперь занимает #45 в российском списке самых богатых с нескромными $3,4 млрд.
Долю в «Биокарде» ранее имел и Абрамович, но продал ее Валерию Егорову.
Однако…
«КопиВак» сначала производил никому не интересный государственный ФНЦИРИП им. Чумакова, но в августе 2020 вакцину стал штамповать и «Нанолек». Владельцем этого нового для нас лица является… тадаааам! сын Виктора Христенко и пасынок Татьяны Голиковой!
О как! Все в семью.
«ЭпиВакКорона» производится на двух предприятиях - АО «Вектор-БиАльгам» и ООО «ГЕРОФАРМ». Одна из них полностью принадлежит семье Петра Родионова, который в свое время тоже возглавлял Минтопэнерго.
Совпадение? Не думаю…
Если вы внимательно следили за руками, то точно заметили, что бабки крутятся у одних и тех же людей. Забавно, да? А нам про проклятых буржуинов заливают. Это я о Pfizer и AstraZeneca от Johnson & Johnson. А вы что думаете по этому поводу?
*Заранее хочу отметить, что автор ни в коей мере не затрагивает тему необходимости вакцинации. Прививаться надо – это мое личное мнение. На обсуждение выносится лишь финансовый вопрос этой свистопляски. Спасибо за понимание:)

(с)ынэта


АРМИЯ ПОХИТИТЕЛЕЙ ВО ГЛАВЕ С ДРАКОНОМ


— Чудные дела творятся в нашем Царстве, бабушка! — заявил Баюн, открыв дверь избушки. — Слыхала уже?
— Смотря о чём, — отозвалась Баба-Яга. — Если о том, как Кикимору по болотам два дня гоняли, то слыхала. Больше скажу: лично знаю того, кто подмешал Богатырям то зелье, и кто подбросил Кикиморе ингредиенты для этого зелья.
— Я сразу понял, что я тоже лично знаю того, кто всё это сделал. Зрелище, к слову, было отменное! Но не так страшны были Богатыри, бабушка. Вот их жёны! От каждой из них Кикиморе досталось больше, чем от всех Богатырей вместе взятых. Чем не угодила-то, кстати?
— А нечего хвастаться новыми ухажёрами.
— Как глупо с её стороны, — усмехнулся Баюн. — Настолько хороши?
— Черти болотные, — поморщилась Яга. — Но всё равно нечего хвастаться.
Баюн подошёл к столу, подпрыгнул, ухватившись лапами за край и замер.
— Ты чего это? — удивилась Яга.
— Подтягиваюсь, — прохрипел Баюн. — Хочу знать, что там на столе.
— Тесто.
Баюн шлёпнулся на пол, тяжело дыша.
— Не показалось. Пирог?
— Пирог. Так ты об этих делах мне рассказать хотел?
— Нет, — ответил Баюн, высунув язык. — У нас Царя похитили.
— Чего? — ахнула Яга, — Кто?
— Армия каких-то похитителей во главе с Драконом.
— Воистину чудные дела!
— Это ещё что, — сказал Баюн. — Угадай, кто одолел всю армию и освободил Царя? С одной попытки.
— Иван? — удивилась Яга. — Один?
— С Кощеем вместе. Там в замке великий пир в их честь. А хочешь знать самое интересное?
— Спрашиваешь!
— Слушай, бабушка, как всё было на самом деле…

Как всё было на самом деле:

— Ваня! — Кощей похлопал спящего Ивана по щекам. — Подъём! Сегодня важный день.
— Кощей? — удивлённо пробормотал Иван, открыв глаза. — А ты как тут? Василиса впустила?
— Василисы нет и ближайшие пару дней не будет, судя по записке. Ты знаешь, какой сегодня день, Ваня?
— Четверг.
— Хуже! — усмехнулся Кощей. — Сегодня тот самый день.
— А точнее? — зевнул Иван.
— Ты мне однажды сказал, что в благодарность за мою помощь в твоих добрых делах, ты мне когда-нибудь поможешь в моих злых делах.
— Зря я это сказал.
— Не переживай, Ваня, злодейство нехитрое, — заулыбался Кощей. — Там делов-то — Царевну похитить.
— Для чего? — уточнил Иван.
— Это я тебе скажу после того, как похитим. Но ты не переживай, Царевна не пострадает, её жизни и здоровью ничего не будет угрожать.
— Раз так, то помогу, — Иван встал с кровати и потянулся. — Сейчас только умоюсь, позавтракаю, и можно идти.
— Сейчас утро, Ваня, — усмехнулся Кощей. — Мы, злодеи, свои дела делаем ночью.
— А чего ты тогда так рано пришёл?
Кощей вынул из-за пазухи бутылку и многозначительно покрутил её в руках.
— А как же дела? — вздохнул Иван.
— До ночи ещё далеко, Ваня, — пожал плечами Кощей. — Нужно же нам чем-то время убить. Да ты не переживай! Одна бутылка всего — что нам с неё будет-то?

***

Иван открыл глаза и охнул от накатившей головной боли.
— Ах ты сволочь лысая! — простонал он. — И как я тебе только поверил про одну бутылку?
Иван медленно встал с пола и огляделся: изба была ему незнакома. Увидев бочку с водой, Иван подошёл к ней и обнаружил в воде спящую голову Кощея.
— Доброе утро! — Иван толкнул голову Кощея под воду.
Голова всплыла на поверхность, кашляя и ругаясь.
— За что, Ваня? — пробормотал Кощей. — Ты чего?
— Не выспался, — проворчал Иван, вновь толкая голову под воду.
Тело Кощея зашевелилось, выбираясь из-под стола.
— Прекрати это безобразие! — потребовал Кощей. — Ты чего на меня взъелся-то?
— Одна бутылка всего, — передразнил Иван. — Сколько мы их выпили?
— Ни одной. Э-э-э! Ну-ка, руки! Помоги лучше.
Иван вздохнул, вынул голову из бочки и вручил её в руки кощеева тела.
— Так-то лучше, — сказал Кощей, вернув голову на место. — А насчёт одной бутылки я тебя не обманул. Гляди!
Он взял со стола бутылку, наполнил два стакана и показал её Ивану:
— Видишь?
— Предупреждать надо, — проворчал Иван, глядя на полную бутылку. — Она вообще не кончается?
— Если бы! В неё пока всего две бочки вмещается, но я работаю над этой несправедливостью.
Кощей взял один из стаканов, выдохнул и выпил.
— Хорошо, — протянул он. — Будешь, Ваня?
— Обойдусь, — отмахнулся Иван. — Мы где?
— В моём тайном доме для злых дел.
— А замок?
— В замок я Царевну привожу, чтобы всех Богатырей туда стянуть, — пояснил Кощей. — А в это время занимаюсь настоящим злодейством.
— Хитро, — усмехнулся Иван. — А сейчас Царевна где?
— В погребе, вероятно. Момент.
Кощей нашёл на полу кольцо и потянул за него. Открыв погреб, Кощей опустился на пол и заглянул внутрь.
— Интересненько, — протянул Кощей. — Очень интересненько.
— Никого нет? — спросил Иван.
— Если бы. Не знаю, как сказать, Ваня. Посмотри сам.
Иван заглянул в погреб и обомлел, увидев спящего на бочках Царя.
— Ты чего наделал? — зашипел Иван.
— А чего я-то сразу? — возмутился Кощей. — Это и ты мог быть.
— Я? А зачем мне Царь-то?
— А мне зачем?
Иван пожал плечами и закрыл крышку погреба.
— Что делать будем?
— Предлагаю оставить его тут, — сказал Кощей.
— Ты с ума сошёл? — удивился Иван.
— А что? Там селёдка в бочках, с голоду не помрёт. Тем более она вкусная.
— Точно с ума сошёл. Это же Царь! Да нас Богатыри со свету сживут, когда узнают!
— Может они только рады будут его похищению.
— Конечно будут, — кивнул Иван. — Но всё равно будут его искать. Должен быть порядок и должен быть царь. Как ни крути, а он Царь. Его будут искать.
— Как думаешь, Ваня, — заговорил Кощей. — А если мы его сами и вернём, нам меньше достанется?
— Это от Царя зависит. Надеюсь, мы его хотя бы не били?
Кощей пожал плечами.
— Будем надеяться, что нет, — вздохнул Иван. — Ладно, не будем тянуть. Открывай, я его разбужу.
Кощей поднял крышку погреба. Иван спустился по лестнице вниз и осторожно похлопал Царя по плечу.
— Ваше Величество, — позвал Иван. — Извольте проснуться.
— Ваня! — обрадовался Царь. — Ванечка! А я ведь знал, что меня будут искать! Вот ни капли не сомневался! Ваня, а похитители где?
— Чего?
— Ох и страшно мне было, Ваня! Представляешь, сплю, никого не трогаю. И тут вдруг хватают меня, сдёргивают с кровати и завязывают мне глаза! И ещё хихикают, аки дети малые. А потом привели меня куда-то, заставили выпить три стакана водки и сунули в этот погреб. И всё хихикали! Кто меня похитил-то, Ваня?
— Дракон, — выпалил Иван.
— Дракон? — удивился Царь. — Как Дракон? Меня точно человеческие руки сдёргивали с кровати.
— А у него армия.
— Армия во главе с Драконом? Неужто Царство наше захватывать пришли?
Царь охнул и выпучил глаза:
— Ну точно! Потому-то меня и похитили! Понятное дело, что Царство с сильным лидером захватить не так-то просто. Но ты ведь их уже одолел, да, Ваня?
— Как раз над этим работаю, — ответил Иван. — Я шёл по вашему следу и смог незаметно пробраться через толпы врагов. Сейчас очень важно, чтобы вы не пострадали. Сидите пока здесь, а я за подмогой. Врагов слишком много.
— Ваня, озолочу! — Царь схватил Ивана за руку. — Только выручи, не оставь.
Иван, сделав серьёзное лицо, кивнул и пошёл наверх, где сразу же знаком велел Кощею молчать и поманил его за собой на улицу.
— Ну? — спросил Кощей.
— Он не знает, что это мы его похитили, — ответил Иван. — Мы ничего не говорили, только хихикали. И глаза завязали.
— Удача на нашей стороне, — обрадовался Кощей. — Тогда мы сейчас вернёмся и скажем, что пришли его спасать.
— А вот с этим небольшая проблема. Я сказал, что его похитил Дракон.
— Ты дурак, Ваня?
— Точнее сказать, армия во главе с Драконом, — вздохнул Иван.
— Точно дурак, — покачал головой Кощей. — Ладно, скажем, что мы их спугнули, делов-то.
— Царь будет искать своего обидчика. Мало ли, что ему в голову придёт? Эдак и до войны с каким-нибудь Королевством недалеко.
— А нам до этого какое дело? С этим пусть Богатыри уже разбираются.
— Нельзя так, Кощей. Мы заварили, нам и расхлёбывать.
— А не надо было про Дракона придумывать.
— Да растерялся я, — развёл руками Иван. — Меньше всего я ожидал услышать, что он не знает, кто его похитил. Я-то думал он ругаться начнёт.
— Можем признаться, что это были мы, — предложил Кощей.
— Не можем. Нужно придумать что-то такое, чтобы и мы виноваты не остались, и чтобы последствий для других людей не было.
— Ваня, у меня не то состояние, чтобы что-то придумывать.
— Царь за спасение озолотить обещал, — сказал Иван.
— Что ж ты сразу не сказал-то? — заулыбался Кощей. — Моё состояние заметно улучшилось. Идей — тьма, но одна особенно хороша. Будь здесь, а я побежал за Горынычем.

***

Царь сидел в бочке с селёдкой и дрожал от страха. Наверху шло сражение, и судя по доносившимся звукам — Великое, не меньше. Особенно пугал Царя шум крыльев и звук извергаемого Драконом огня. Лязг мечей и крики раненых придавали Царю уверенности в силах Ивана и его таинственной подмоги.
— Озолочу! — шёпотом повторял Царь, отхлёбывая рассол. — Ей-Богу, озолочу! Мешок… Нет, полмешка! Давай, Ваня! Бей их, родненький!

***

— Хуже похмелья сложно представить, — сказал Иван, изо всех ударяя мечом по доспеху. — Невольно задумываешься о здоровом образе жизни.
— Это ещё мягко сказано, — хмыкнул Кощей, с размаху ударяя одним мечом о второй. — Голова вот-вот лопнет.
— Уже пора заканчивать, — сказал Горыныч, опалив поляну вокруг избушки огнём. — Вряд ли Царь там за временем следит. Я все доспехи раскидал, вполне себе похоже на поле сражения.
— Пожалуй, — Иван издал истошный крик. — Всё, как будто это был последний. Слушай, откуда у тебя столько разных доспехов и оружия?
— Из прошлого.
— Это всё то, что осталось от тех, кого он съел, — усмехнулся Кощей, бросая мечи на землю. — Да не смотри так на него, Ваня. Это всё Рыцари были, подвига искали. Не там искали.
— И вообще я злодей, — Горыныч широко улыбнулся всеми тремя пастями. — Мне можно.
— Вот именно. Всё, Горыныч, улетай отсюда. Я к тебе на неделе загляну, расскажу, как всё прошло.
— И бутылку свою не забудь. Очень мне интересно на такое чудо посмотреть.
— Обязательно, — Кощей махнул Горынычу рукой и повернулся к Ивану. — Иди за Царём, Ваня.

***

— Кощей? — удивился Царь, выходя из избушки. — Вот уж не ожидал!
— Когда дело касается защиты отечества, даже злодеи в стороне не останутся, — сказал Иван. — Верно, Кощей?
— Именно так, — кивнул Кощей.
— Я этого не забуду, — сказал Царь, оглядываясь. — А чего доспехи-то пустые все? А где…
— Колдовство, Ваше Величество, — ответил Иван. — Как только мы сразили Дракона, все остальные сразу исчезли, будто их никогда и не было. Одни доспехи да оружие остались.
— Молодец, Иван! И Царя освободил, и Царство наше спас. Только это, Ваня, негоже людям знать, что я…
— Что вы сражались рядом с нами плечом к плечу? — уточнил Кощей. — Нет уж, Ваше Величество, пусть все об этом знают!
Царь довольно заулыбался и кивнул:
— Ну, раз вы настаиваете. Пусть знают! А теперь идём-ка в замок, братцы, нам есть, что отметить!

***

— Ну и дела! — протянула Яга, смеясь. — Выкрутились, ничего не скажешь. А ты откуда знаешь, как всё было-то?
— А мне Горыныч рассказал, — ответил Баюн. — Его забыли предупредить, чтобы он никому ничего не рассказывал.
— Как глупо с их стороны! А ведь всё могло так хорошо закончиться!
— Могло?
Баюн посмотрел на Ягу и усмехнулся:
— Ты, я так понимаю, просто так этого не оставишь?
— Это было бы слишком скучно, — улыбнулась Яга. — Не хочешь сбегать в замок?
— Дай угадаю, — Баюн потянулся. — Дело связано с Царём, запиской и правдой?
— Какой ты умный, котёночек! А как вернёшься, уже и пирог готов будет.
— Ради такого веселья, бабушка, я на самом деле побегу. Ох, что же теперь с ними будет!

Роман Седов




КРЯК


Говорящий попугай. Звучит банально и отвратительно.
Правда, если не предполагать, что я действительно разговариваю человеческой, блин, речью. Научился – не научился, не знаю, просто так было всегда.

Но я молчал. Люди, знаете ли, пугались. Все, кроме алкаша Толика, который вел со мной долгие разговоры о нонконформизме.
А потом я попал к нему. К своему Хозяину. Еще более ненормальному, чем я сам.

Он болен одиночеством и агорафобией. Равно как и я. И я мог бы вам подробно излагать принципы нашего общения, но не буду. По крайней мере не сейчас.
Сейчас просто события вчерашнего дня.

***

Он нервно бегал по квартире, перетаскивая какие-то баулы из одного конца захламленного коридора в другой. Я, нахохлившись, наблюдал за ним одним глазом.
— Кряк! Слышишь меня?

Я закрыл глаза и развернулся к нему жопой. Ненавижу это имя, только дебил мог так назвать попугая.
— Эй ты, придурок! Отвечай!

Ха, да щас, дождешься ты теперь от меня ответов. Почти каждый день накрывает меня ненавистным покрывалом, полностью отрезая связь с внешним миром. А у меня панические атаки! Начинаю бесконтрольно носиться по клетке, пока Хозяин не заглядывает мне под платок с примирительной миской воды.

— Ну, Кряк, ну ты чего замолчал?
Он подошел и начал меня озабоченно разлядывать. Весь всклокоченный, грязный, со странным перекошенным лицом. Тоже мне хозяин.

Он засунул палец с обгрызенным под корень ногтем в клетку и потыкал меня в бок. Я окончательно разозлился от такой наглости и изо всех сил тяпнул его острым клювом. Хозяин заорал и отпрыгнул.

— Что ж ты, падла, творишь! — он прыгал по комнате, зажимая руку, и чертыхался. Я, довольный собой, приосанился и изрек:
— Мне палец в рот не клади!

В ответ Хозяин схватил мою клетку и одним рывок выставил ее на балкон. Паника охватила меня с первым же глотком свежего воздуха.
— Посиди, подумай, — он мерзко хихикнул, — о смысле жизни!
И ушел, закрыв балконную дверь.

Я щурился, я старался дышать и не смотреть на огромную синюю гладь неба, раскинувшуюся надо мной. А еще нельзя было смотреть вниз, на пространство, которое разделяло надежную крепкую землю и мой шестой этаж. Я вертел башкой и судорожно искал, куда смотреть так, чтобы протянуть на открытом пространстве до того момента, пока Хозяин не одумается. А меня окружала незащищенная огромная долбаная жизнь. Открытое пространство, полное воздуха и опасности, людей, животных и каких-то мне неизвестных сраных птиц. Я посмотрел в балконную дверь, увидел в ней отражение бездонного неба, и меня стало накрывать.

Голова уже начала кружиться, не оставляя мне возможности думать трезво, еще пару секунд — и паническая атака охватит меня всерьез и надолго.

«Кричать по-человечески нельзя», — успел подумать я. Вы видали попугая, которые матерится, как сапожник, в клетке на балконе, изрыгая проклятия на человеческий род до седьмого колена? Я не видел. Мало того, что они в принципе не разговаривают, так уж тем более не в момент бесконтрольной паники. Я слышал от своих собратьев только идиотские «Попка-дурак» и прочую звукоподражательную лабуду, ни с кем из них поговорить мне так и не удалось.

Внизу проехал грузовик, его взвизгнувшие тормоза окончательно меня добили, и я, вспорхнув, нацелился на ближайший прут клетки и с размаха протаранил его головой.

***

Хозяин и я сидели на кухне. Редкий случай, когда он выпустил меня из клетки и усадил на стол, насыпав немножко семечек. А я осторожно разглядывал бегающего по полу таракана, испытывая непреодолимое желание поймать эту дрянь и перекусить пополам.

Хозяин что-то ворковал и гладил забинтованным пальцем меня по крыльям. Повязка из того же бинта на моей голове частично закрывала обзор, но я видел, что он больше не сердится.

— Нашли же друг друга, два агорафоба, да?
— Даааа…
— Ладно, я псих, ты-то, Кряк, зачем головой о клетку бился?
— Давай в следующий раз тебя на балкон в клетке выставим, посмотрим, как ты там время проведешь.

Попугай и его Хозяин замолчали, осторожно поглядывая в окно, за которым располагался огромный страшный мир.

(с)ынэта




СОЛЯНКА РЫБНАЯ
(наш любимый одесский дворик)


Дядя Петя и участковый Гениталенко с рыбалки на Турунчуке умотали часов в девять утра, едва проснувшись. Это потому, что, опять-таки, проснувшись, они обнаружили снасти неразобранными, макуху погрызенной – видать пользовались, когда закуска вышла. И то сказать на три бутылки водки три помидорки, бутерброд с колбасой и огурец мичуринский – кривой и толстый.
- Не успеем! – торопил Гениталенко товарища. – Расхватают!
Это он насчет Привоза информировал. Не одни же они с Петей на рыбалку от жен намыливаются. Дядя Петя проникся и купил тут же на берегу у какого-то чудака, всерьез настропалившего крючки, здоровенного сазана. А Гениталенко не повезло. Пока они из Беляевки на Привоз добрались, пока в винарку «забежали» похмелиться, рыбу-то порасхватали. Нет, можно было осетра, конечно, купить или, там, камбалу, но где такие деньжищи взять? Ограничился, сдуру, старшина тремя копчеными селедками. Лучше бы он это не делал! Лучше бы заявил жене Дусе, что сазана они вдвоем с дядей Петей поймали. Сразу на два крючка. А тут сполна нарвался.
- Это ты на самолов или на удочку готовых селедок поймал? – Дуся скандалит. Она, вообще, как Гениталенке дочку родила, так в куски оборзела.
А тетя Рива при ситуации такой уже и на дядю Петю нехорошо смотрит.
На счастье Герцен мимо шел. Услышал начало скандала и вмешался. Посмотрел на селедку, потыкал сазана и молвил:
- О, молодцы ребята, это то о чем мы говорили!
- О чем это вы говорили? – тетя Рива возникает, но не шибко. Герцен – компания благополучная. Плохого за ним не наблюдалось.
- Как о чем? – Герцен вскидывается. А потом, вроде, как вспомнил. – Ах, да, это ж секрет!
А дядя Петя и Гениталенко сообразили, головами кивают. Причем, укоризненно. Мол, хотели сюрприз сотворить, а вы, брат Герцен, проболтались.
- Какой еще секрет? – жены и полдвора заинтересовались.
Пришлось Герцену «сознаваться»:
- Хотели рыбную солянку сотворить!
- А бывает? – надеется мадам Берсон. Когда речь о жратве, она всегда неподалеку.
- А как же! – не то врет, не то правду говорит Герцен. А потом и сообразил: раз мясная солянка имеется, почему рыбной не быть!
- Тогда другое дело, - люди постановили. – Раз солянка, значит вкусно. А раз вкусно, тогда хорошо!
Но тут Дуся Гениталенко возмутилась:
- Ничего себе! Нам рыбу ловить, ночь не спать, нам еще и готовить!
- Знаем, как ты приготовишь! – урезонивает тетя Маруся. – Как-нибудь без тебя справимся! Правда, Герцен?
- Трудно сказать… - Герцен мнется. – Расходы, время…
- Ну, это решим! – командует тетя Маруся. – Диктуй!
А Герцен видит, не отвертеться. И давай барабанить:
- Картошку, лук, огурцы соленые, помидоры, морковку, перец, соль, маслины без косточек, крабовые палочки… - короче, много надиктовал. Рублей на пять, а то и шесть. И народ засомневался. Иди, мол, знай, как эта солянка получится, а расходы нешуточные.
- Я себе в новых носках отказываю, - страдает Межбижер, - а тут…
- Про носки мог бы не говорить! – морщится тетя Аня.
Скинулись, короче. Что-то на хозяйстве было, что-то докупать пришлось. И на Герцена смотрят. Давай, мол, трудись.
Понял Герцен, никуда не деться. Но помощников требует. Дали ему помощников – тетю Аню и тетю Симу. Во радости! Но пришлось приступать.
Герцен взялся огурцы крошить на маленькие кубики. Тетя Аня копченую селедку, нет, две, почистила и тоже мелко порезала. А тетя Сима за сазана взялась. Почистила, помыла. Хвост, голову, плавники срезала, потом за тушку взялась. Мясо отдельно, хребет отдельно. Ну и мясо на кусочки покромсала. С нее станется.
И все тихо так, без скандала. Сразу видно – трудящие люди.
А народ, пока, у ворот заседает. Семечки предварительно кушают и видами на солянку меняются.
- Ой, имеет чуять мое сердце, что сидеть нам голодными без обеда! – Межбижер жалуется. Он свои сорок пять копеек – цену носков! – отжилил и теперь, вроде, в праве.
- Молчи, кардиолог недоделанный! – сочувствует тетя Рива. И откуда она все слова знает?
С мадам Берсон взяли рубль тридцать. Как с трех Межбижеров по объему. Поэтому у нее претензий втрое больше. Так что, и она разоряется насчет голода и убытка. В общем, как всегда.
А и.о. поваров, пока, огурцы водой залили, довели до кипения и на медленном огне тихонько варят. Зато в кастрюлю большую рыбью голову, хвост, плавники и хребет положили и отваривают. Рыбий бульон им, видите ли, нужен. Лавровый лист туда кидают, перец горошком, травки… Луковицу, конечно. Бульон быстро варится. Огурцы тоже.
Бульон процедили, жидкость оставили, остальное выкинули. И в бульон картошку кубиками и морковку кружками загрузили. Варят.
А огурцы и часть жидкости от них в казан, туда же помидоры, раздев от шкурки и почекрыжив, кинули. Снабдили чуточкой перца и тушиться разрешили.
Спорится дело.
Это у них в кухне спорится. А у ворот спорят. Люто уже. Мадам Берсон себя «нищасной» называет и деньги «взад» требует. Дуся Гениталенко забыла уже, что муж не за копченой селедкой, а на рыбалку ездил. Сидит да людям жалится, что если селедку порезать да с лучком, да маслом постным… А если еще и картошку отварить…
Тут и тетя Рива о покойном сазане, как о родном убиваться стала.
Тем временем в бульон ломти сазана загрузили, а минут десять погодя и ломти селедки. И как главное зажарку. Перемешали все, добавили маслинки, немножко лимонной кислоты и много зелени мелко порезанной. Думаете все? Аня да Сима тоже так думали. А Герцен взял и еще порезанные мелко крабовые палочки добавил. И сообщил:
- Таки все!
И вовремя. Ибо народ дошел до предела. И ворвался в квартиру. И… Стол накрыт, посреди кастрюля полная паром исходит. А запах… Нет, вам не понять. А чтоб понять, надо присутствовать. А толку присутствовать, если все уже съели? Еще сварить? Ну, это надо тете Риве и Дусе в ноги падать, чтоб мужей рыбачить отпустили. Есть желающие?

Александр Биршнейн




ЕСЛИ У ВАС НЕТ СОБАКИ


Если у вас нет собаки, заведите себе кота, и не парьте никому мозги.
Вот у нас собаки пока нет. Я очень хочу, но нет пока. Потому что собаку надо заводить вдумчиво, это ведь друг, товарищ и брат.
Другое дело кот. Кот может быть каким угодно. Кот - это низшее существо, изнанка человеческого социума.
Известно, что кошек я не люблю. Поэтому специально их никогда не заводил. Они всё время как тараканы, заводились сами. То через форточку залезет, то подкинут.

Вот нам когда этого подкинули, я был категорически против. А шкет был наоборот, категорически за. У нас отношения в семье, они основаны на принципах демократии, все решения принимаются коллегиально. Даже если кое кому кое за что надо надавать по жопе, то даже и в этом случае вопрос сначала ставится на обсуждение, потом на голосование, и только потом уже - по жопе. Так что решение по коту принимали на референдуме. В результате большинством голосов, с минимальным перевесом в один голос, победила коалиция шкета. Шкет и Кот были За, я Против. При ни одном воздержавшемся. Два голоса против одного. То есть в принципе всё честно. Явка на участки была стопроцентной. Были ли во время голосования подтасовки? Я уверенно сказать по этому факту ничего не могу. Конечно, присутствовали международные наблюдатели, это само собой! В качестве наблюдателя на избирательном участке присутствовал Петька. Но если честно, к Петьке у меня особого доверия нету. Нету доверия. Вот вчера к примеру. Шкет только из школы пришел, звонит Петькина мамашка. У них дома никого нет, она волнуется, что он там один, можно Петька к нам в гости придёт? Ну конечно можно. Приходит Петька такой, я - Петька, где твои ключи от дома? Ты квартиру хотя бы закрыл? Он - Ой! И убежал обратно. Так что у такого наблюдателя не то что бюллетень, соплю из-под носу унесут, он и не чухнется. Но это всё на самом деле лирика. Если за руку никто никого на подтасовках не поймал, так будь добр, умей проигрывать. Мужественно принимай удары судьбы, и веди себя как подобает законопослушному гражданину. Бухтеть конечно можно, свободу слова ведь никто не отменял. На то она и оппозиция, собственно, что бы бухтеть. Вот я хожу и бухчу. И живу надеждой, что когда я всё таки заведу себе собаку, они у меня все ещё наплачутся.

Ну а пока у нас вот кот.
Побухчу вам про кота.
Кот странный. Мяучить не умеет, только шипит. Ещё не умеет лакать. Молока пробовали ему давать, и чувствуется, как ему молока охота. А лакать не умеет. Фыркает, захлёбывается, а никак. Шкет пытался ему показывать, как надо. Высовывал язык, и шлёпал им себе по носу. В результате шкет лакать научился, а кот нет.
Что ещё? Жрёт много. Много, жадно, с закрытыми глазами. Я специально даже смотрел, думал кажется. Нет. Зажмурится и жрёт. Может ему еда в глаза попадает? Не знаю. Когда ест, забирается лапами в миску. Месяц назад забирался четырьмя, теперь вырос, две уже не помещаются. После того как поел, лапы с удовольствием облизывает. Зато в лоток лапами никогда не забирается. Гадит сидя на узком бортике, покачиваясь и задумчиво глядя в потолок. По завершению процесса заглядывает в лоток и делает удивлённое лицо. Возмущается наличием там нечистот. И будет так ходить возмущаться, пока не уберут. "Что ты хочешь от меня, мерзкое жывотное?!" - спрашиваю я. Он идёт к лотку, заглядывает внутрь, и делает удивлённое лицо. "Тут кто-то насрал!"

Ещё взял откуда-то дурную привычку ходить в туалет с хозяевами. Сядет и смотрит. Имитирует процесс, а сам косится. Потом встанет, заглянет в лоток, а там нет ничего. Сразу делает удивлённое лицо. "Как, ничего нет?!" Мне кажется он просто ходит подсматривать за чужим процессом. Надо его к детскому кошачьему психологу что ли сводить? Что это за вуайеризм ещё такой у нас тут.

Спит на жестком. Не знаю, я не специалист, но мне это кажется нетипичным для кошек. Вот диван, он мягкий. А подлокотники и уголок - жесткие. Вот он спит на деревяшке. Или просто на полу. Когда сижу за компьютером, спит возле клавиатуры. Причем голову старается положить на руку. Вообще-то это собачья привычка. Знаете, для чего собака кладёт голову хозяину на ногу? Так этот кладёт на руку с той же целью. Я руку отодвигаю тихонько, а он во сне так же тихонько подползает. Во сне смешно дёргает лапами. Я один раз взял, и лапы ему тихонечко к столу узким скотчем приклеил. А потом над ухом пшикнул. Люблю над кошками издеваться, это у меня с детства.

А позавчера он пропал. Шкет из школы пришел, а кота нету. Обычно он дрыхнет где нибудь, мне до него и дела нету, но когда шкет приходит, он выбегает встречать. А тут - нет кота. Стали звать. Кыс-кыс-кыс! С именем тоже проблема. Шкет назвал его Некс. Я был против. Что это за имя? Я говорю - ты сам-то это слово три раза подряд выговорить сможешь? Что оно вобще означает? Я так кота звать не буду. Стал придумывать ему своё имя. Сперва хотел назвать Шмурдяк. Потом Ништяк. А что? Ништяк, красивое, позитивное погоняло. Но он не откликается ни на одно, ни на другое, ни на третье. Он откликается только на когда пакетом с едой шуршат.
Пошуршали пакетом. Нет кота. Проверили все места, где он может дрыхнуть. Нету! Посмотрели под ванной. Отодвинули холодильник. Других щелей, куда он мог бы забиться, в квартире просто нету, я их все законопатил. Ну всё проверили, буквально всё. Каждый квадратный метр жилой площади. Нет кота. Я даже на всякий случай пооткрывал все кухонные ящики и стиральную машину. Нету.

Я обнаружил его через час, случайно, в помойном ведре. Он там спал. Не в мусорном, а именно в помойном. Из которого мы пол моем. Оно конечно чистое. В грязное кошка не полезет. Но блин! Объясните мне кто нибудь, почему котёнок, в совершенно пустой квартире, где места спи не хочу, находит за унитазом помойное ведро, забирается туда, и устраивает там себе спальню?

Ладно, к этому вопросу мы ещё вернёмся. Показываю шкету тихонечно убежище спящего кота. Говорю - давай поступим так. Мы его сейчас каждый по очереди позовём, на какое имя он из ведра вылезет, так и будем звать. Шкет говорит - давай. Стали звать. Он - Некс! Я - Ништяк! И так по очереди, раз шесть. Тишина. И тут я говорю. Слышь, говорю, свинья! Вылазь давай! И сразу так - тык! Морда такая из ведра. На свинью откликается охотно. Но имя свинья у нас уже занято. Свиньёй мы зовём того, кто посуду за собой помыть забывает.

Так что вот с именем пока непонятно. А с ведром наоборот. Понятно, что коту нужен дом. И мы уже всё в принципе решили. Завтра будем делать. Материалы есть. Сегодня шкет с Петькой разрабатывали дизайн. Наворовали тупо картинок в интернете, скомпилировали, и нарисовали. И гордо выдали за своё. Студия блин дизайна. Но это ладно. На самом деле с домом одна проблема. И тут вот я хотел бы задать вопрос опытным кошатникам.
Дом-то мы сделаем, не вопрос.
Где гарантия, что он в этом доме жить захочет? Как ему объяснить, что его дом тут, а не в помойном ведре за унитазом?
Вот тут меня терзают самые большие сомнения. Подскажите, как быть?
В любом случае завтра мы приступаем к строительным работам. Планы, сроки, и финансирование уже утверждены.

Будем держать вас в курсе...

Может быть!

Автор: Ракетчик




ГОРЬКО... ОЧЕНЬ

Сначала-то Наташа решила напиться. Или даже уйти в запой. То есть, вот – по-настоящему. Хотя точно как это делается, она не знала. Но, на всякий случай, позвонила на работу, взяла отпуск за свой счёт на две недели. Потом надела дублёнку и пошла в магазин… Вернулась, потому что забыла накраситься…

Красилась, не снимая дублёнки, перед зеркалом в ванной. Вульгарно так, ярко, словно дело было вечером, а не в восемь часов утра, и собиралась она в какой-нибудь дешёвый ресторан. Накрасилась, стало быть, и – пошла. В магазин, который прямо в их доме, непосредственно под её квартирой, только тремя этажами ниже.

Ходила бессмысленно по магазину с корзиной, хотя ведь знала, чего хотела. Ходила, значит, в расстёгнутой дублёнке, и очень хотела поругаться с кем-нибудь. Но персонал, словно чувствуя её боевой настрой, вёл себя очень корректно и сдержанно и на её провокации не поддавался.

Наталья выбрала самое дорогое виски из того, что в магазине было. Взяла. Повертела в руках бутылку, вздохнула глубоко, будто отвечала на гамлетовский вопрос, и поставила обратно на полку. А сама подумала: «И чего выламываюсь-то? Русская же баба! А русские, как известно, с горя (да и с радости) пьют самогон. Но самогона у них тут не водится…»

Потому взяла бутылку самой дешёвой водки, чтоб наутро голова болела (сильно, до рвоты!), колбасы, «Докторской», конечно, и чёрного хлеба. Пакет брать не стала. Тоже – специально! Пусть все видят, какая она падшая и отвратительная… И домой пошла.

Прямо в сапогах и опять не снимая дублёнки, прошла на кухню, взяла чашку чайную с отбитой ручкой (зачем, спрашивается, её берегла? Видно, для этого именно случая…). Прямо на столе нарезала колбасу и хлеб и пить начала.

Когда в бутылке осталось меньше половины, голова окончательно прояснилась, и Наталья – успокоилась. А успокоившись, думать начала:

- Сижу вот я на кухне, простая русская баба, и водку пью одна, без свидетелей и собутыльников. Господи! Что это сама-то себе вру? Никакая я не «простая русская», а вполне себе современная и даже не старая ещё. И не баба, а женщина, девушка… почти…

И? Из-за кого же такое себе позволила? Из-за мужика? То есть, нет, конечно: раз – не баба, значит, - из-за мужчины. Мужчина, правда, того стОил, чтобы из-за него убиваться: умён, собою хорош именно по-мужски, а не слюняво-прилизанно, в современном стиле. И зарабатывал ровно столько, чтобы денег можно было не замечать. И меня любил… ка-жет-ся…

Сейчас и в этом уверена она не была. Уж слишком легко он сделал выбор… к сожалению, не в её пользу.

Лену эту она помнила: встречались с нею как-то в театре. Наталья тогда что-то почувствовала. Хоть та и с кавалером была, с мужем, в смысле. А всё равно – почувствовала. Запах соперницы, что ли…

Ладно, чего себе врать-то! Лена хороша. И моложе Натальи лет на десять, наверное, и стройнее. Глаза, брови, волосы, грудь, честно, - побогаче будут…

А Кирилл, конечно, скотина ещё та! И не вспомнил, кто с ним в больнице чуть не полгода сидел и держал его за руку после той самой автокатастрофы. Хотя, разве этим укорять можно?

А когда он диссертацию писать вздумал? Кто работал и кормил их обоих? Наталья.

А когда он на стажировке в Германии был, а мать его умерла, и он не мог приехать на похороны? Кто хоронил свекровь? Опять – Наталья.

Надо быть перед собою честной. Мужем Кирилл был отменным. Наталья всегда чувствовала, что он для неё – каменная стена. Настоящая, а не декоративная. Потом, когда трудности первых лет оказались позади, Наталья ведь на самом деле понятия не имела, что такое житейские проблемы. Она пришла в новую, отремонтированную и обставленную по её вкусу квартиру и просто стала жить в ней. Только спустя полгода узнала, что чисто у них потому, что два раза в неделю приходит домработница и убирает. А еда на кухне не из ресторана, а от повара, который приходил из того ресторана и готовил.

Трижды в год летала к тёплому шёлковому морю, понятия не имея, сколько это стоит.

Не знала, что такое бижутерия, слово даже такое забыла.

А одежда по каталогам? Думала, честно, что все так живут сейчас. К хорошему ведь, как известно, привыкаешь не быстро, а – молниеносно.
Перед тем как уйти, Кирилл сказал, что материально его отсутствия она даже не почувствует. И – что теперь? Его-то нет рядом.

Когда Наталья представляла его с другой, даже горько во рту становилось…

Она опять налила себе водки в чашку. Но зелье так противно пахло, что Наталью передёрнуло даже. Подошла и вылила всё содержимое в раковину. Потом чуть подумала и остатки из бутылки туда же отправила.

Села у окна, смотрела в уже чёрную пустоту стекла и всё думала, думала…
Ленке-то этой чего не хватало? У неё же свой муж есть. И, кажется, тоже не из последних.

Наталья решила, что так, наверное, начинают сходить с ума, а потому…

… Прямо сейчас поедет она к Ленке этой самой, у которой сейчас её законный муж, и в честном бою отобьёт для себя то, что принадлежит ей по праву.

Встала. Вышла из квартиры. Потом из подъезда. И поймала такси.
Куда ехать, она знала, потому что после того вечера в театре, Ленин муж пригласил их чего-нибудь выпить. Сначала пошли в ресторан, а оттуда, уже ночью, поехали «допивать» к ним, потому что из Испании тот привёз «бутылочку наваррского ликёра, которую хотел бы распить с близкими людьми».

Только в такси, забившись на заднее сидение так, чтобы шофёр в зеркало её не видел, Наталья стала обдумывать, как будет «биться» с Ленкой за мужа. Придумать ничего не могла, потому что даже не дралась ни разу в своей жизни, да и вообще презирала рвущих друг другу волосы женщин. Решила, что сориентируется на месте.

Когда вошла в подъезд, поднялась на нужный этаж на лифте и нажала кнопку звонка, тут по-настоящему испугалась. Дальше-то что?..

Открыла Лена. Даже в домашнем халате и без косметики она была действительно хороша. Наталья аж губу закусила. Женщина, кажется, даже не удивилась, увидев её. Просто чуть отошла в сторону от двери, приглашая гостью в дом.

Наталья вошла. И не знала, что делать дальше. Лена, всё так же молча, прошла в комнату, приглашая за собою Наталью. И та вошла. Села в кресло за журнальным столом с каменной столешницей, на котором стояла початая бутылка того самого наваррского ликёра.

Лена, опять молча, разлила его по рюмкам. Выпили почти одновременно.

Только потом Лена заговорила:

- Мы с тобою обе – брошенки, Наташ. Не ко мне он ушёл, а к моему мужу. Сейчас они оба в Испании, в Сиджесе…

Олег Букач




ДЕВОЧКИ


Мама боялась опозданий и заражала нас паникой. Щёлкнул чумазый тостер; она подцепила ногтем кусок зажаренной булки и кинула его на мою тарелку. Отрезала сливочного масла и наспех размазала его ножом, сверху положила толстый ломоть сыра. Настя выжала три апельсина, а я спалила омлет.

— Девочки, к столу! — приказала мама.

Время поджимало. Я понадкусывала хлеб, залила в себя какао и убежала собирать ранец.

Лестничная площадка была погружена в темноту. Новая управляющая ставила дешёвые лампы, раз в два месяца они перегорали. В свете карманного фонарика я разглядела возле батареи тела, закутанные в одеяло. Рядом с лысой головёшкой торчала волосатая.

Я приложила палец к губам сестры. Мы молча уставились на лежащих. Из вещей у них были сумка из мешковины да рюкзак.

— Лен, ну опять бомжи ночуют, чего ты от меня хочешь? К вечеру не сдриснут — позвоним мусорам, — с раздражением прошептала Настя и продолжила собираться в университет.

— «Опять бомжи, опять бомжи», — передразнила я сестру, закрывая дверь и на цыпочках спускаясь по лестнице.

Жили мы недалеко от вокзала: вход был с улицы, домофон барахлил. Дом топили исправно, а толстые стены «сталинки» это тепло сохраняли.

Бездомные давно облюбовали наш подъезд.

Гости попадались разные. Устраивались на чердаке или под лестницей. Спать ложились поздно, а уходили чуть свет. Зачастую я их даже и не видела — только острый запах немытого тела подсказывал, что минувшей ночью в подъезде спал бездомный.

Встречались и буйные скитальцы. Прошлым летом с виду смирный мужичок взял меня за ранец и потянул на себя, но я схватилась за перила, разревелась и давай на помощь звать во всю глотку. Хорошо, сестра подскочила. Вечером того же дня он умолял соседку приготовить рагу из нашей кошки, а на прощание оставил кучу дерьма под батареей.

После третьего урока нас отпустили домой.

Пока я копошилась с ключами у двери, в спину прилетел вопрос:

— Девочка, еды лишней не найдётся?

— Не знаю, — промямлила я. — Наверное, найдётся.

— Если не сложно…

— Хорошо-хорошо, я спрошу у мамы.

Ни мамы, ни сестры дома не оказалось. В холодильнике на полке доживали остатки салата, цветной капусты и лука, в углу покоился натёртый сыр. Моё внимание привлекли тарелки с недоеденным омлетом. Не раздумывая, я переложила завтрак в одноразовые блюдца и вынесла их в подъезд.

Волосатая голова поблагодарила меня, а лысая буркнула:

— Думала, ты нас ментам сдашь.

— Никогда не стучала. Это соседка наша, тётя Таня, любит вызывать милицию.

— Не боись, мы не барагозим, — заверила волосатая и сунула в рот омлет.

Тишину нарушало чавканье. Глядя на её нечёсаные волосы, я вспомнила о своей укладке и смутилась.

— Меня Лена зовут, — выпалила я.

— Ангелина, — представилась волосатая.

— Даша.

Захлопнув дверь, я тотчас почувствовала себя в безопасности. Умылась, выпила чаю и села за уроки. К обеду появилась сестра, на ужин подоспела мама.

Они увлеклись телесериалом, а меня одолело любопытство. Когда я просунула голову в щёлку, девочки лежали в обнимку. Вдруг Даша распахнула глаза. От неожиданности я струсила.

— Садись к нам, — сестра звала меня на диван. — Чего пришибленная ходишь?

— Сама не знаю. Устала! — в ушах всё ещё пульсировала кровь.

— Посиди, чайку выпей. Скоро уж спать ложиться, — сказала мама.

— Мам, а можно мне полчасика за компьютером посидеть?

— Можно-то можно. Но не засиживайся. Полчаса и дуй в кровать.

В моей семье не замечали бездомных, а с хулиганистыми вели короткий диалог. Позвонят соседке, та мигом вызовет милицию. В этом смысле обращаться к ним за помощью — заведомо бесполезный труд.

Мои же извилины работали иначе. Интернет выдавал однотипные страницы, где трубили об одном и том же: в милицию, в ночлежку, коммунальщикам или управленцам.

Пейзаж с зелёным полем сменился чернотой. Мама погнала меня спать. Телефон и адрес ночлежки отныне хранились у меня в кармане.

Вопреки маминому указу я прокралась на лестничную площадку. Из окна пробивался тусклый свет от жёлтой луны.

— Ты чего не спишь? — пробасила Даша.

— Поздно ложусь, — соврала я.

— И школу не просыпаешь?

— Никогда.

— Ты молодец, — она усмехнулась, и я заметила ссадину под её губой, — я тоже никогда не просыпала.

— Вы в школе учились?

— А как же! В интернатской.

— И как, хорошо учились?

— Я-то хреново, а вот сестра, — она показала пальцем на Ангелину, — сестра в отличницах ходила.

— Так вы сёстры?

— Сёстры.

— У меня тоже есть.

— Видела уже. Высоченная, — и потянула руку вверх.

Настала пауза. Даша поскребла ногтем грязь на зелёных спортивных штанах.

— Лен, можно у тебя попросить кое-чего? — и после моего кивка продолжила: — Увас дома сигаретки водятся?

— Настя курит, но мама и не догадывается.

— Попросишь у неё? Уж больно хочется, третий день не курю.

— Если она узнает, мне будет худо.

— Тогда не нужно.

— Давай попробую.

— Не стоит…

Мне крупно повезло: из гостиной доносился Настин хохот. Я вытащила из её сумочки две тонкие сигареты.

— Как же я тебе благодарна, подруга! — Даша вытащила спички, подожгла сигарету и глубоко втянула дым.

Тут же проснулась Ангелина. Сестра протянула сигарету, та обхватила её потрескавшимися губами, выдохнула и продолжила дремать.

— Почему вы здесь? — решилась спросить я.

— Спим?

— Да.

— Потому что больше негде спать.

— Как же так случилось?

— Это долгая история, — задумчиво протянула Даша и, не дав мне возможности предложить помощь, продолжила: — Давай-ка я тебе всё расскажу, но будет это завтра. Спать охота. Если нас мусор; не выкинут, то потолкуем. А выкинут — что уж тут поделаешь. Договорились?

Утром я намеренно пережарила свои сосиски, чтобы сослаться маме на гастрит и скормить их в обед сёстрам.

— Да я знала, что вас не выгонят.

— Непременно выгонят, — сказала Даша, дожёвывая сосиску. — Давай я прогуляюсь по двору, а ты пока побудь с Ангелиной.

Она резко встала и побежала вниз, жвакая стоптанными армейскими ботами.

— Что ты хотела услышать? — грозно начала Ангелина.

— Мне бы хотелось вам помочь…

— Ограничимся одной хотелкой.

— Вот, — я протянула листок с координатами ночлежки, — взгляните.

— По-твоему, я — бомжиха? — она подняла на меня зелёные глаза. Кожа вокруг них иссохла и покраснела.

— Нет, что вы!

— Внимай, — скомандовала она. — Матушки не стало в девяносто третьем, и батенька запил. Хотя начал пить он ещё задолго до её смерти. Потом батеньку лишили прав, но он божился их вернуть и забрать нас из детдома. Разумеется, с****ел. Сначала, кстати, нас выгрузили в приюте. Там хоть кормили по-людски. Потом перевели в детский дом, — она дёрнула плечом.

— Вам холодно? — ледяной ветер прорвался через открытую форточку. Я не могла дотянуться до неё.

— Мы с сестрой из закалённых, — Ангелина захлопнула форточку. — Зимой в детдоме приходилось тяжко. Окна старые, стены тонкие. Мало того, что дуло, так батареи ни хрена не топили. Укутывались в свитера и куртки, в шапках спали, на ноги по три пары носков натягивали, чтобы не окоченеть.

Она достала из кармана выцветшего пуховика огрызок яблока и жадно укусила его. Я услышала, как на зубах захрустели семечки. Из-под одеяла торчала её нога. Чулок был усеян дырками, большой палец наполовину вылезал наружу.

Громыхнула входная дверь. Я подумала, что вернулась Даша. Но на лестнице показалась моя сестра и позвала меня домой.

— Ну вот что ты вечно лезешь не в своё дело? – взорвалась я, только мы ступили на порог.

— Ты обалдела с бомжихами в подъезде сидеть?

— Никакие они не бомжихи! Это две сестры детдомовские, Даша и Ангелина.

— Чего они тебе ещё наплели? Не колются, наверное? И не пьют ещё, так? Да и не воруют? Может, даже не курят?

— Сама-то дымишь как паровоз.

— Тебе-то откуда знать?

— Всё знаю про тебя!

«Толкучку» я проиграла: Настя заперла меня в кладовке. Как насолить сестре, я сообразила не сразу. В её тумбочке хранились десятки, а может, и сотни пар носков. От следков до гетр. Вспомнив о дырявом чулке Ангелины, я решила сделать гостье нашего дома подарок.

Зная о сестринской зависти не понаслышке, я прихватила две пары шерстяных носков.

Длинных, хоть до колен натягивай.

Вечером мама костерила меня за разговоры с бездомными — я думала, и вовсе отлупит, но обошлось. Как я ни пыталась её переубедить — всё тщетно. От беспомощности зарыдала и свернулась на кровати в позе эмбриона.

Уже в ночи моя дверь приоткрылась, в комнате посветлело. Зашла мама. Она долго извинялась передо мной за крики. Тогда я решила, что самое время поведать ей историю Даши и Ангелины. Не знаю, прониклась ли тогда она историей или притворилась, но помочь согласилась.

Сёстры по-детски радовались тёплым носкам. На обед их ждала яичница со свежим хлебом и чай.

— Мы не местные, с области приехали. Можно сказать, из городка, — продолжила вчерашний рассказ Ангелина.

— А чего приехали — и сами не знаем, — вставила Даша.

— Из общаги-то нас попёрли, а на квартиру ещё очередь не пришла.

— Не больно-то и надо, — снова влезла её сестра.

— Как зима календарная кончилась, так и попёрли. Перекантоваться нам не у кого, вот и ночуем где попало.

— У вас совсем никого нет? — спросила я.

— Мы с детдомовскими не слишком-то якшались, Ленка, — как бы подтрунивая, сказала Даша.

— Был один, дядя Витя. Он как бы курировал наш детский дом.

— Задушила бы суку! — крикнула Даша, уже не подтрунивая.

— Тише давай, мы в гостях, — Ангелина одёрнула сестру. — Вот, значит… дядя Витя — подонок, но щедрости ему не занимать. Вкусное приносил, одежду новую дарил, игрушки, потом сиги, резинки. Но за подарки полагалась оплата: он отводил нас в бытовку и в губы целовал.

— Надеюсь, он уже подох. Это он тебя только в губы целовал!

От их рассказа у меня похолодела спина.

За ужином мама настаивала:

— Они тебе чего угодно наплетут, это же детдомовские! Враньё у них в крови.

— Мам, ну это правда, — заскулила я.

— Тебе-то покуда знать, дорогая моя?

— Ну зачем им мне врать?

— Чтобы втереться в доверие. Думаешь, я не знаю, что ты им еду таскаешь? Знаю. Завтра одежду начнёшь, а послезавтра и в квартиру пустишь.

Отношение девочек к ночлежке осложняло мою миссию. Завтрашний план-минимум включал курсы швейного мастерства за школьным двором, опрос завхоза и одноклассников. Где работа, там и дом будет.

Крупная женщина из швейки дала добро и обещала помочь, если у сестёр руки на месте. И мой друг Пашка ручался уговорить старшего брата, главного на овощебазе. Завхоз назвал себя человеком подневольным, и то было правдой. Нужно стучать выше.

Пусть их слова и не давали никаких гарантий, с моего лица не сходила улыбка. Благие вести неслись домой впереди меня.

Только вот в подъезде ни Даши, ни Ангелины не было. Рюкзак, сумка, одеяльце — всё пропало. На батарее лежали подаренные пары носков и записка со словом «спасибо».

Автор: Георгий Хрящев




ЦИКЛ "ХОЗЯЕВА". ТАЙМЕНЬ

Та ночь выдалась почти беззвездной, небо было затянуто серебристыми облаками. Там, в вышине, ветер гнал облака куда-то к горизонту, а у нас здесь царило полное безветрие. Стоянку мы устроили в распадке на берегу не знаю какой по счету небольшой горной реки, бурливой и шумной. Ночная тайга чернела на фоне словно бы светящихся изнутри облаков. Она волновалась и ворочалась как разбуженный медведь, но шум реки заглушал все прочие звуки, и было немного жутко.

- Вот в такие ночи таймень любит на ямах охотиться.

В повисшей над костром тишине голос Иваныча, нашего проводника, прозвучал неожиданно, и я вздрогнул.

- Выйдет к самой поверхности в затишке и стоит, едва шевелит плавниками, мыша ждет или белку. Надумает белка реку переплыть, а он тут как тут. Подходит к ней незаметно и потом вдруг р-р-раз ее хвостом! Глушит, значится. И уже потом глушенную подбирает, только ее и видели.

- А разве белки плавают? – я удивленно уставился на Иваныча. Тот глянул на меня над огнем, усмехнулся в усы:

- Не брассом, конечно, но плавают.

- Это ж какой должен быть таймень, чтобы белку слопать?

- Добрый должен быть таймень – согласно кивнул Иваныч. – Никак не меньше полпуда.

- А разве такие бывают?

- Ну, брат, таймень это ведь царь, не просто так себе рыба. Бывают и по пять пудов таймени.

Я недоверчиво покачал головой и искоса глянул на отца – верит ли он? Но отец как ни в чем не бывало пил чай из закопченной эмалированной кружки, щурился на огонь и слушал Иваныча.

- Не веришь? – улыбнулся Иваныч.

- Рыба в пять пудов это же…это..

- Это таймень – он назидательно воздел палец. – Это одна такая рыба в мире, он – главный хищник в любой реке.

- А щука как же? – я хорошо помнил огромную щуку, которую отец привез как-то с Оби. Зубы у нее были чуть ли не больше, чем у соседской овчарки, и сама она была больше похожа на крокодила, чем на рыбу.

- Ха, щука! – Иваныч презрительно хмыкнул. – Хороший таймень щуками питается, а вот чтобы наоборот так я и не слышал никогда. У одного охотника таймень собаку утащил, вона как.

Я попробовал себе представить, что же это за рыба такая, которая собаками питается, и не смог.

- А здесь таймени водятся?

- А как же – Иваныч с шумом отпил чаю. – Вот в этой яме как раз и живет наверняка – он кивнул на реку.

- Бать, давай поймаем тайменя, а? – во мне вмиг вспыхнул азарт.

- Давай поймаем… - проворчал отец. – Как будто в магазин сходим. Тайменя поймать не так и просто.

- А чего не попробовать? – Иваныч подмигнул. – Или мыша нету?

- Есть, как не быть – отец допил чай, вытряхнул заварку в костер и поднялся. Через минуту он вернулся к костру со спиннингом и своей рыбацкой сумкой, в которой у него хранились снасти. Покопался недолго в неверном свете костра и явил миру…мышь! Я впервые видел эту приманку и тут же протянул руку – очень уж хотелось рассмотреть. Оказалось, что это кусок плотного пенопласта (в бассейне такие по бортикам лежат, с ними малышня плавать учится), обтянутый беличьей шкуркой. На брюшке и у хвоста закреплены два мощных даже на вид тройника из каленой стали. Я протянул мыша отцу, и он быстро приладил его к леске.

- Пойдем – он поднялся и зашагал к воде. Я вскочил и бросился следом, Иваныч с кряхтением поднялся и захрустел галькой, шагая за нами. Только отошли от костра на пару шагов, как на нас обрушилась темнота. Как же мы рыбачить будем? Но на берегу было не так темно, или просто глаза привыкли, не знаю. А тут еще и облака разбежались в стороны, и все вокруг засеребрилось в лунном свете, меняя очертания. Красиво!

Тем временем отец резко взмахнул спиннингом, и мышь улетел в воду прямо под противоположный берег.

- От, теперь выбирай, выбирай – азартно забормотал Иваныч. – Веди поперек, как будто белка плывет. Она ведь хочет побыстрее перебраться, поэтому прямо плывет, а течение ее сносит.

Отец ничего не ответил, все его внимание было приковано к приманке. Первая проводка, вторая, третья… Я жадно вглядывался в реку, силясь угадать, есть тут таймень или нет?

- Нет, здесь рыбы нет, это я вам как директор стадиона говорю – отец направился было к огню, но тут я взмолился:

- Ну еще разок, а? Ну последний! Он клюнет, я знаю точно. Ну бать…

Отец вздохнул и вернулся к воде.

- Гляди, если не клюнет, завтра ты рыбу чистишь.

- Ладно! – я просиял.

- И картошку – сурово добавил отец и сделал решающий заброс. Приманка плыла по поверхности, оставляя за собой расходящиеся в стороны усы, и я даже дышать перестал, с замиранием сердца следя за тем, как она все ближе и ближе подбирается к берегу. И когда надежда была уже почти потеряна, раздался оглушительный плеск! На том месте, где только что была видна мышь, возник мощный бурун, и «Невская» катушка затрещала фрикционом.

- Есть! – хлопнул себя ладонями по ногам Иваныч. – Есть! Это ж надо, взаправдишный таймень… Не давай слабины-то, не давай! Он ить, шельмец, вмиг твою лесу порвет, силища у него чуешь какая?!

Отец уперся сапогами в гальку и боролся с могучими рывками рыбины, от которых его спиннинг жалобно поскрипывал. Только бы не сломался! Только бы леска выдержала!

- От же зараза, на дно залег – Иваныч комментировал происходящее не хуже Озерова. – Поднимай его, дай погулять, притомиться…

Сколько продолжалась эта борьба, не знаю. Мне показалось, что целую вечность. В конце концов, таймень всплыл на поверхность и почти без сопротивления пошел к берегу. Через минуту он уже стоял, уткнувшись мордой в берег и устало шевеля плавниками. Какой огромный! Большущая лобастая голова, толстая блестящая спина и плавники размером в отцовскую ладонь.

- Никак не меньше полутора пудов будет – со знанием дела цокнул языком Иваныч. – Как его только из воды-то достать?

- Да так и доставай – отец повернул к нам светящееся от счастья лицо. – В воду заходи и выталкивай его сюда.

Иваныч шагнул в воду, и тут таймень показал свой знаменитый бойцовский характер. В мгновение ока он развернулся и молнией метнулся к середине реки, поднимая перед собой бурун.

- Моща – уважительно крякнул Иваныч. – Но это у него дембельский аккорд, тягай его сюда…

И вот рыбина берегу, тяжело ворочается, выгибая огромный ярко-малиновый хвост и разевая пасть. Да, такой и собаку съест, точно говорю. Отец присел перед ним на корточки, высвободил тройник, погладил по спине.

- Отпустим? – спросил он у меня.

Я пожал плечами, жалко было отпускать такую рыбину.

- Отпущай, чего там думать – Иваныч пыхнул папироской. – Поглядели и будет.

Отец улыбнулся мне:

- Вот ты тогда и отпускай.

Я опустился на корточки перед тайменем, погладил его и принялся сталкивать в реку. Ничего себе какой он тяжеленный! Но справился все же, осилил. Таймень стоял в воде у самого берега, не спеша уходить.

- В себя приходит – Иваныч счастливо улыбался.

Мы стояли и смотрели на истинного хозяина здешних мест, могучего и красивого, и из груди рвался ликующий крик. И вдруг таймень рванулся вперед, обдав нас веером брызг, и скрылся в ночной реке…

Таково было мое первое знакомство с настоящим властителем сибирских и северных рек, красавцем тайменем.

СПРАВКА:

Таймень - самый крупный представитель семейства лососёвых, достигающий 1,5—2 м длины и 60—80 кг веса, настоящий речной монстр, желанный трофей и предмет горячих обсуждений. Обитает таймень в бурных горных реках с ледяной кристальной водой, и проточных холодных озёрах. В северных районах России тайменя называют красулей за его гордую мощную красоту. Ареал распространения тайменя обширен – от Предуралья до восточных окраин Якутии, где он нагуливает вес на могучих перекатах.

Мясо тайменя обладает нежным, присущим только ему вкусом и очень ценится гурманами. Интересный факт: чем крупнее таймень, тем вкуснее мясо. Это связано с тем, что крупный хищник более успешен и успевает нагулять жир за короткое лето.

Сегодня таймень почти повсеместно занесен в Красную книгу, но есть регионы, в которых его любительский и промысловый лов разрешен. Есть люди, которые устраивают рыболовные туры в Якутию и на север Красноярского края, где таймени вырастают до поистине исполинских размеров. Поимка тайменя – это большое приключение из тех, о которых рассказывают внукам. Как правило, каждый пойманный таймень возвращается в реку, но не все рыбаки настолько сознательны. Тем не менее, любительский лов не влияет на популяцию, а промысловый лов жестко контролируется и лимитируется квотами. Поэтому есть надежда, что и наши внуки смогут увидеть тайменя не только на фотографиях.

Берегите природу, друзья!

@sobolev.ru




СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА


Ага. Конечно, поцеловал он ее... Нет, в древних версиях этого сверхпопулярного сюжета, первые записи которого относятся к XII–XIII векам, все происходило иначе. И подробнее всех за полстолетия до Перро, в 30-х годах XVII века, сюжет записал итальянский граф Джамбаттиста Базиле, еще один собиратель народных сказок.
Во-первых, король был женат. Во-вторых, обнаружив девушку, спавшую в заброшенном замке в лесу, он поцелуем не ограничился. После чего насильник поспешно уехал, а девушка, так и не выйдя из комы, в положенный срок разрешилась двойней — мальчиком и девочкой. Дети ползали по спящей матери, сосали молоко и как-то выживали. А потом мальчик, потерявший материнскую грудь, начал от голода сосать подвернувшийся мамин палец и высосал застрявшую там проклятую занозу. Красавица проснулась, обнаружила детей, поразмышляла и приготовилась к голодной смерти в пустом замке. Но проезжавший мимо король как раз вспомнил, что в прошлом году весьма недурственно провел в этих зарослях время, и решил повторить мероприятие. Обнаружив детей, он повел себя как порядочный человек: стал наведываться и подвозить продукты. Но тут в дело вмешалась его жена. Детей она зарезала, накормила папашу их мясом, а Спящую красавицу хотела было сжечь на костре. Но потом все кончилось хорошо. Королева пожадничала и приказала стащить с девушки шитое золотом платье. Король, полюбовавшись на юную голую красавицу, привязанную к столбу, решил, что прикольнее будет отправить на костер старую жену. А детей, оказывается, спас повар.
(с)ынэта




И СЛЕПЯЩЕЕ СОЛНЦЕ В ОКНЕ


... и слепящее солнце в окне. Точка, - Ирина Петровна зябко повела плечами и повернулась к классу.

- Сдавайте работы. Диктант окончен. Оценки узнаете в понедельник. И не забудьте напомнить родителям про собрание. Сегодня в восемь.

Задвигались стулья, столы и усталые мысли.
- Ирина Петровна!
Савушкин стоял напротив, в глазах - раненые голуби.
Савушкин был ее наказанием за нечто ужасное, совершенное в прошлой жизни.

- Я слушаю тебя, – иногда, правда очень редко, Ирина умела делать голос ледяным. Чаще всего он у нее был почти детский, как и внешность, несмотря на тридцать шесть навьюченных на худенькие плечи лет.

Савушкину шестнадцать, и он второгодник.
Савушкин мнется с ноги на ногу, мотает головой, как лошадь, рассыпает по плечам нечесаные кудри.

«Если бы это был мой сын, он бы был подстрижен так, как это положено, - раздраженно думает учительница, но девочка внутри нее вздыхает - Но у тебя нет детей. И потом – кто его знает, как оно положено?»
- Что ты хочешь, Савушкин?

«Я абсолютно спокойна и не устала ничуть» - есть такая мантра, ее надо повторить тридцать три раза и плевать, что впереди еще три урока, куча тетрадок, жидкий кофе из термоса и родительское собрание, после которого нужно будет возвращаться домой по темной кособокой улице - пятьсот метров, два фонаря, четыре мусорных бака.

Дома ее дожидается кот, но у него, как у всех нормальных людей, своя жизнь, и поговорить опять будет не с кем.
А через неделю - Новый Год.
И встречать она его будет, как и в прошлый раз, одна.

Ирина Петровна мотает головой, почти как Савушкин, и успевает услышать только конец произнесенной им фразы.
-... поэтому он никак не сможет прийти.

Глубокий низкий голос, неуклюжие движения больших крепких рук и...
Она понимает, что речь про отца, про Савушкина-старшего, который с начала года ни разу не был на родительском собрании, и обреченно вздыхает:

- Ну что ж, можешь передать дома, что если твой отец опять не придет на собрание, тогда я навещу его на выходных. Ты же сам понимаешь, что это необходимо, правда? Школа не может тебя оставлять еще раз на второй год, и если ты…

Савушкин может и понимает, но в ответ только широко улыбается:
- Приходите, мы будем рады...
Ирина вздыхает и пытается выйти из класса.
Для этого ей надо обойти широкоплечего Савушкина и его раненых голубей.
Дверь сначала толкает ее в спину, потом хлопает в ладоши, голуби улетают.
Ну почему? Почему этот Савушкин? И директор уже косо смотрит, и трудовик гнусно подмигивает, и ученики перешептываются.
Или все это ей только кажется?
Отец Савушкина так и не пришел на собрание, и в субботу Ирина пошла к ним домой сама.

Дело не в том, что она собиралась обсудить поведение Савушкина, его учебу или внешний вид. Это, может быть, и было важно, но не настолько.
Проблема заключалась в другом.
Дело в том, что Савушкин не давал ей проходу.

С первого сентября сего года, Савушкин был влюблен в Ирину Петровну, взрослую женщину тридцати шести лет с непростой судьбой, хроническим одиночеством и персидским котом в придачу, именно об этом он писал ей в пространных и душещипательных письмах, которые она находила повсюду, и, что самое ужасное, не только она.
Если бы Савушкин их не подписывал, и если бы не раненые голуби в его глазах, Ирочка бы подумала, что ее разыгрывают.

Над ними потешалась вся школа, особенно после того, как в актовом зале кто-то изобразил на стене надпись состоящую сплошь из розовых сердечек: «Савушкин + И.П. = любовь».
Надпись закрасили, но смешки не прекращались.

Все осложнялось тревожными слухами о том, что отец Савушкина несколько лет назад остался вдовцом с двумя детьми на руках, что он зол и неприветлив, в школу никогда не приходит, на телефонные звонки не отвечает, и вообще асоциальный тип.
«То есть, - размышляла Ирочка, - разговаривать будет особо не с кем, так зачем и куда я направляюсь?»

Как оказалось, жили Савушкины в частном секторе, в полуподвальном этаже кирпичного дома, с низкими окнами от самой земли, куда редко заглядывало солнце.

Зато палисадник был огромен, посередине - неровная тропинка, протоптанная в снегу, кусты замерзшей малины были похожи на проволочную мочалку, которой натирают кастрюли, по жестким веткам прыгали воробьи и поглядывали на Ирину хитро и со значением - Чужая. Чего пришла?

Она и сама не знала, чего пришла. То есть знала, но боялась, что будет мямлить.
Да и кот некормлен. Нет, зря она это затеяла.
Звонка не было, дверь приоткрыта. Ирина постучала, не дождалась ответа и вошла.

В коридоре темнота схватила ее за плечи, запахла вишневым вареньем и вениками. Не теми, которыми подметают. А спелыми, березовыми.
- Здравствуйте! Есть кто-нибудь? – детский ее голос ударился о стенку, отскочил, покатился из прихожей на свет, наткнулся на другой - низкий, мужской:
- Кто там? Андрюха! Опять дверь не закрыл? Гляди у меня.

Послышалась непонятная возня и смешки, широкие шаркающие шаги, а потом Ирине показалось, что к ней приближается огромный человек, с головой до самого потолка.
Но глаза ее уже привыкли к темноте, и она поняла, что это всего-навсего две головы - одна над другой.
- Здравствуйте! - и к ней протянулись сразу две руки - мужская и детская ладошки. - Вы кто?

На плечах у Савушкина старшего сидел маленький мальчик, такой же кудрявый, как его старший брат, в глазах у него прыгали чертенята. Ирина про себя назвала его Подсавушкиным и перевела глаза ниже.
На нее смотрел немолодой уже мужчина, улыбался он в отличие от сына только глазами, зато они были похожи на два солнца.
«Потому что морщины лучами» - подумала девочка внутри.

- Меня зовут Ирина Петровна, - сказала учительница вслух и пожала детскую ладошку.
- Правильный выбор, - усмехнулся Савушкин старший.
Он бережно снял сына с плеч, поставил его на пол, повернул к себе спиной и дал легкий шлепок, чтобы придать не столько ускорение, сколько направление.
- Беги, поиграй, сынок. Нам с Ириной Петровной надо поговорить.

Вместо того, чтобы уйти, мальчишка развернулся, подошел к Ирочке, взял ее за руку и потянул за собой.

- Пойдем играть. Хочешь, ты будешь мамой?
Потом они сидели втроем на кухне, пили чай с вишневым вареньем и бубликами, ждали Савушкина-младшего.
Говорили, а как же не говорить? Но совсем не о том, о чем собиралась Ирина.
Потом купали Подсавушкина.
Потом Ирине пришлось рассказать сказку.
- Долгую! - потребовал ребенок.

Потом Савушкин-старший повел ее смотреть небо из палисадника.
Потом, наконец-то, вернулся Савушкин-младший, но на него никто не обратил внимания.
- Меня зовут Миша - сказал Савушкин-старший, а тебя?
- Ира, - ответила она.
- Кстати, пока я не начал тебя целовать. Скажи, а что, мой Савушкин так плохо учится?
- Да нет, - засмущалась она. - Не хуже других. Я не поэтому приходила.
- А почему? - удивился он.
- Да ну, глупость. Даже неудобно про это.
- Ну, расскажи. Хотя, мне кажется, я знаю.
- Ты не можешь знать.
- Знаю. Он небось делал вид, что влюблен в тебя?

Ирочка задохнулась от удивления.
- Но как? Откуда?
Савушкин старший нежно коснулся ее щеки.
- Он мне все уши прожужжал про тебя. Сказал, что ты нам подходишь. Обещал заманить.
- Заманить?
- Ну, да. - и он улыбнулся уже не только глазами. - Ты же рада? Скажи?

Глаза его были похожи на два солнца.

«Это потому что морщины - лучами» - подумала маленькая девочка внутри и ответила:

- Да, наверное. Очень...

Автор: Лада Миллер




БЕЛЫЙ

«Я же закопал тебя! Закопал, закопал…..Ты не должен был приходить….Это глюк, точно глюк от водки. У кого-то слоны розовые, у меня кот белый…Ну не виноват я, я случайно. Я не хотел. Нет…всего лишь кот, вот сейчас встану и посмотрю в глазок а его там….Сидит тварь, сидит. Упрекает. Белый, в крови испачканный и тянется какая-то муть за ним красная – кишки, кровь. Я все аккуратно замотал. Прекрати в дверь шкрябать, ублюдок!»
Шкрябанья действительно прекратились. Но через несколько секунд дверь заходила ходуном, словно ее пытается выбить огромный медведь. Мужчина сел, подперев дверь спиной, и закрыл голову руками.

***
Впервые Петр попробовал водку еще лет в десять. Отец угостил. Петя глотнул непонятную жидкость, закашлялся, ему показалось, что все небо обожгло и дыхание перехватило.
-Пей, пей, сына. Это хорошая вещь, - рассмеялся бухой батя, под одобрительные перешептывания «коллег» по пьянке.
-Ну ты…Василь…не надо ему, - еле ворочала языком мать, тоже принимавшая участие в застолье. Но потом махнула рукой.
Бати скоро не стало. Что уж там случилось, но нашли его в сугробе с перерезанным горлом. Никого так и не обвинили. Мать, после смерти бати стала пить еще больше, почти каждый день. Впрочем, она тоже скончалась скоро – просто легла и не проснулась – сердце. После этого Петю взяла к себе бабушка и это были самые прекрасные годы в его жизни. Никакого алкоголя, чистота, сытость, бабушкины пирожки. Петя немного встряхнулся, и уже скоро не напоминал скелет в лохмотьях. Сам для себя он решил - никакого алкоголя, кончить как родители, Петр не хотел. Богатством особым бабушка не обладала, так что после школы Петр сходил в армию, а потом нашел работу в охранном агентстве. Бабушка умерла уже, квартира осталась от родителей, зарплаты на хлеб хватало – живи и не тужи.
Но беда пришла откуда не ждал. Хотя – сам виноват. Он же всего лишь попробовал на день рождения у коллеги. Ту самую, от которой раньше в горле першило и слезы наворачивались. И ничего, пошла милая. А потом еще и еще. И остановиться уже не мог. И на следующий день не мог. Так и пошло по накатанной. Сначала изредка, потом запойно. Уволили, так стал вещи из квартиры таскать. Сам себя проклинал, за то, а таскал, продавал.

Однажды шел с бутылкой, был вечер, и Петра уже чуть чуть качало – бутылка была не первой. В слабом свете фонаря Петр споткнулся и полетел прямо в лужу. Тормозил рукой с бутылкой, и уже через минуту стоял на коленях, тупо смотря на неаккуратную «розочку», с которой стекали на землю остатки благословенной жидкости и тут поймал себя на том, что готов как собака слизывать грязные потеки с земли.
-Пьянь!
Петр обернулся на резкий звонкий голос. Никого не было во дворе
-Пьянь, пьянь, сдохнешь, как батя! – голос на этот раз был грубым, басистым. И опять никого
-Сдохну, - подтвердил Петр и с трудом поднялся с колен, отбросив ненужную «розочку». А потом застонал и посмотрел на небо. Полная луна светила ярко, жирно, словно круг сыра перед фонарем.
-Тебе хорошо, - Петр погрозил кулаком светилу. – А мне какого. Даже шанса не дали, сссуки.
Петр ударил куда-то вперед, прорезав ночной воздух и упал опять.
-Ссуки, - вновь пробормотал он. –Хоть шанс бы дали. Я не упустил бы. Да что уж там. Но хоть один шанс.
С трудом Петр встал. После ругани с луной и еще неизвестно с кем, в голове как-то прояснилось даже. И настроение исправилось. Домой надо. Там же вроде еще пивко оставалось.
-Мяу, - услышал он.
-Что? – мужчина резко обернулся
-Мяу, - уже более настойчивое. Из кустов вышел котенок. Белый белый, аж светился, кажется.
-И чего тебе? – спросил Петр, на удивление трезвым голосом
-Мяу. – котенок подошел поближе и потерся о штанину.
Мужчина некоторое время стоял, соображая, а потом сгреб котенка и пошел домой.
Дома Белок – так назвал кота, весьма благосклонно принял подношения в виде половины баночки консервы «килька в томате». Потом полакал водички и уснул прямо на животе у Петра. А тому впервые за долгое время стало так тепло, словно вернулся в то время, когда бабка жива была. Так и уснули оба.
На следующий день Петр хотел купить горючего, но ноги понесли в другой отдел и на кассе он с удивлением обнаружил, что протягивает кассирше какой-то пакетик с кормом для кошек и сметану. Но возвращаться Петр не стал – денег бы не хватило. На следующий день тоже не хватило, так как оказалось, что котенку нужен лоток и наполнитель. А еще через пару дней, Катя – бойкая продавщица вдруг нежданно негаданно предложила Петру попробовать поработать в магазине. Грузчик требовался, да и так на подхвате. Так что Петр ухватился за возможность.
Так прошел год. Белок вырос из котенка в крупного белого кота, прожорливого и ленивого. Правда, ел он практически все – кошачий корм, мясо, рыбу в любом виде. Так и жили Петр и кот, в общем, не тужили. Даже подумывали о том, чтобы привести в дом еще кого. Ну хоть ту же Катю. Пока…

-Ну ты выпей. Ты что не понимаешь – сын у меня родился! Сын! После трех девок. Я-то думал, что Алька моя порченная какая-то, а тут – сын.
-Да не могу я, Вадик. Я же объяснял, в рот эту гадость больше не беру.
-Ты не хами, Петя. За сына моего – надо.
Петр поморщился, но с Вадиком препираться не хотел. Да и что за вред в одной рюмке, чтобы отстал только. Проглотил и все.
-Вот молодец. Еще давай!

Петр пришел домой, впервые за много месяцев петляя, как заяц. Открыл дверь, еле попав ключом в замочную скважину, прошел на кухню и поставил на стол бутылку водки – завтра на опохмел. А что – законный выходной же! Кот сидел рядом с плитой, бил хвостом и шипел.
-Что не так, рожа белая? – выплюнул слова Петр. – Право имею, а ты как думал? Вот завтра и…все.
Кот фыркнул
-То-то же,- сказал Петр и пошел в ванную, умываться. Когда выключил воду услышал шум на кухне и прибежал сразу же.
-Ах ты, тварь!
Бутылка валялась на полу, разбитая, а Белок сидел на столе, махал хвостом и как показалось Петру, нагло щурился.
-Да я тебя! – Петр в один миг был у стола, но кот уже перепрыгнул на столешницу рядом с плитой, а Петр, поскользнувшись, упал. Стекло вонзилось прямо в ногу. Мужчина взвыл.
-Ах ты,…сученыш, - чисто инстинктивно Петр поднял то, что попалось под руку и бросил в кота. Метко бросил. А попалось стекло. Как так получилось, Петр и не понял даже. Но раздался оглушительный кошачий визг и по белой шубе расплылось красное, а после рана раскрылась и оттуда стало…нет, не может быть.
-Белок, Белок, - Петр подскочил к коту и попытался в безумии закрыть рану, вправить выпавшее. Кот посмотрел на хозяина странным обидчивым взглядом и все… Животное не дышало.
Петр замотал кота в кулек и закопал за гаражами, в небольшом сквере под деревом. Сил хватило, чтобы прийти домой и убрать все, вымыть руки. На душе было мерзко и мужчина просто сел в коридоре.
Тогда началось шкрябанье в дверь. А там, за дверью стоял Белок. Но уже не совсем белый, С красным. И след кровавый за ним.
А потом шкрабанье перешло в звонки. Кот достал до звонка? Да какой там кот уже? Глюк?
А после рухнула дверь под напором неведомой силы.

-Оставь меня! Я не виноват! Я не хотел! АААААААА

***
Скорая уже увезла тело, во дворе остались только соседи, переговаривались, спорили.
Все обошлось без полиции. Труп мужчины, в закрытой квартире. Жил один. Бывший алкоголик, но вот год в завязке, правда вчера говорят его видели с бутылкой и «на рогах». Сердце.
-Я всю семейку его знаю, -старушка Нина Петровна, этакая важная дама, говорила медленно, словно обдумывая каждое слово, - алкаши, от водки и померли. Батьку по пьяни зарезали, мать тоже по пьяни – сердце не выдержало. Петр, пока бабка жива была, еще нормальным был, приличный такой мальчик. А потом понеслось. Гены, никуда не денешь. Разве что год назад завязал вдруг.
-И все равно, странным был, - вмешался дед Василь, крепенький еще старичок лет семидесяти.
-И в чем странность? – спросила Аглая, тридцатилетняя женщина, живущая тут недавно
-Да пару раз видел, как он еду для кошек несет домой. Даже спрашиваю, что на вискас перешел? А он мне такой – так для кота же.
-Ну и что тут странного?
-Так не было у него кошек. Я к нему заходил несколько раз по помощи там починить чего, или за инструментом.
-У него аллергия с детства страшная на шерсть. – поддакнула Нина Петровна. – Он даже не мог в лифте ездить, если перед ним с животным ехали. Задыхался сразу.
Аглая хмыкнула и пожала плечами. В любом случае, ее это не особо интересовало, просто жарко было спать, вот и вышла к соседям поддержать разговор.
Скоро люди заговорили о другом. Сначала о ценах на мясо, а потом о том, что соседка с пятого этажа опять себе новое платье купила – куда ей столько!

***
Сейчас он вновь светился. Он ведь и был светом, который ненадолго обрел материальность, да и то, только для одного конкретного человека. Именно из-за этого сейчас было больно. Очень. Воплощенный в пушистом теле свет, с трудом передвигая ставшими непослушными лапами, выполз на пятачок, освещенный луной. Свет тут же сфокусировался на нем, как софит.
-Мяу-Мяу… - существо плакало от боли и обиды, а свет ласкал его, обнимал, унося страдания.
Постепенно тело Белка стало светиться еще интенсивнее, и в это же время терять свои очертания, пока не превратилось в сияющий шарик. Шарик на несколько минут застыл у самой земли, а потом поднялся и полетел вверх, наконец, сливаясь с остальным светом. Ведь по сути, он и был всегда – маленьким кусочком света, который когда-то, из жалости, светило подарило глупому человеку, молящему об одном единственном шансе. Правда, никто не рассказал глупцу об ответственности за неисполнение своего обещания. Ну тут уж что поделать – никто и не обязан был.

Автор : Агурина Аделаида

НЕ НАШИ МЕРЫ ВЕСА И ДЛИНЫ.


Проживая в Америке у меня ежедневно пригорает от того, как имперская система наплевала на логику, математику и здравый смысл.

Вес

Вес в америке измеряется в фунтах. Что тут такого, да? Ну ок. А из чего состоит фунт? Из унций. Так сколько же унций в фунте? 100? Или поменьше — 10? Нет. Их 16!
Это даже не ровное число! То есть идет 15.8 унций, 15.9 унций, 1 фунт. Где логика?

Объем жидкости

Кроме веса в унциях также измеряется и объем жидкости. Маленькая банка колы (0.33) это 12 унций. И вес и объем обозначается одним и тем же словом.

Что идет после унций? Галлон. И наверное в галлоне тоже 16 унций, как в фунте? Нет. Объем жидкости измеряется по–другому, их там 128. Как это вообще запомнить?

Расстояние.

Тут американцы используют дюймы, футы (не путать с фунтами), ярды и мили.

Поскольку ровных чисел имперская система не признает, то расстояние не станет исключением.

1 фут = 12 дюймов
1 ярд = 3 фута
1 миля = 1760 ярдов
Как они переводили одно в другое без компьютеров в те древние времена, когда все это придумали?

Вообще что такое фут? Это ступня.

“Просьба всех покупателей в очереди соблюдать дистанцию в шесть ступней друг от друга!”
“Дамы и господа, наш самолет занял крейсерский эшелон в сорок три тысячи ступней над уровнем моря и двигается со скоростью..”
Бред какой–то.

Приедет американец в Москву, спросит как пройти на красную площадь, а я ему:
“Это тебе дюжину верст надо пройти прямо, затем поверни направо, ну а там уже от ГУМа буквально две сажени, три локтя и ты на месте”
Как–то так это выглядит в Америке.

Среди всего этого мракобесия, есть еще более отягчающие обстоятельства — дроби.

Американский гугл навигатор вам скажет “Через 1 и ; мили поверните направо”
И ты сразу думаешь — “А справа у нас институт высшей математики, да? Потому что я хз как представить в голове расстояние в 1 и ; мили!!!”

Время.

Ну это, пожалуй, самое легкое из извращений имперской системы — вместо 24 часов используется 12.

Что меня бесит, так это AM и PM! На первый взгляд все выглядит просто AM — до полудня, PM — после полудня. Тогда скажите 12 00 PM это день или ночь?
— “День” — подумал водитель автобуса, который уехал без меня!
— “Ну PM — это же после полудня, значит наверно ночью” — думал я сидя на пустой остановке.

Слава богу, не все американцы используют 12 часовой формат времени. Там где нужна точность, такое не прокатит. Поэтому, армия, полиция, авиация и т.д. используют нормальный 24 часовой формат. Обычные же люди называют 24 часовой формат — военным (military time) и совершенно в нем не разбираются.

Однажды меня спросили время на улице и я по привычке выдал — 16:00.
В голове американца это прозвучало как “квадратный косинус молекулярного котангенса” — то есть полным бредом, и он ответил:

— Wat da fuck is that?

Но вернемся к создателям имперской системы мер. Всех вышеперечисленных издевательств над временем им показалось мало, поэтому они решили надругаться еще и над календарем.
Во всех календарях неделя начинается с воскресенья, несмотря на то, что это выходной, а даты пишутся в формате “месяц / день / год”. Попробуй пойми какое это число — 05 / 06 / 2021? Шестое мая или пятое июня?

Гаечные ключи

Пошла тяжелая артиллерия. Теперь я понимаю почему простым работягам вроде плотников и слесарей так хорошо платят в США. Кроме них ни один человек не поймет какого размера ключ на 13/16 (на 21 по–нашему)

Во–первых, там нет ни одного целого числа. Все ключи это 12/18, 48/73 и прочий взрыв мозга.

Во–вторых, даже логически вы не сможете догадаться какой ключ меньше, а какой больше. У нас понятно. Если на 13 маловат, то надо попробовать на 14.
Тут — если на ; маловат, то надо попробовать… ээээ.. Правильно, на 9/16! Он идет следующим. Логика идет на фиг.

Ко всему вышеперечисленному можно также отнести температуру в фаренгейтах, площадь в квадратных футах, другой размер обуви и т.д.

Но и это лишь повседневные бытовые величины. Если копнуть глубже в имперскую систему, то всплывет такое, с чем вы точно не захотите иметь дело. Например давление кислородного баллона измеряемое в фунтах на квадратный дюйм..

автор @HopHeyUsa




ДОМ, ЭТО КОГДА...
;

Ты говоришь в домофон «Я» и тебе открывают.
;
Ты просыпаешься в 7, а ванна уже занята.
;
Все были в магазине, но никто не купил молока.
;
Ты ещё не открыл глаза, но безошибочно чувствуешь - дома ли тот, кто тебе дорог или уже ушел на работу.
;
Только что приготовленный блинчик моментально исчезает.
;
По скрипу ламината ты точно знаешь, кто и куда пошел.
;
Если хочешь попить чаю, надо обойти все компьютеры, потому что кружки периодически туда переезжают.
;
На холодильнике среди магнитиков – объявление «Котлеты есть только с гарниром».
;
По повороту ключа в замке они знают, в каком ты настроении.
;
Ночью на тебя кто-то складывает коленки.
;
8 зарядок на 3 телефона и все не подходят.
;
Ты полгода смотришь на кухонную перегородку и думаешь: 'Вот в субботу точно покрою вторым слоем'. А через полгода начинаешь пить чай спиной к перегородке и этот вопрос тебя больше не мучает.
;
Носки уходят в стирку парами, а возвращаются по одному.
;
Тебя сначала кормят, и только потом спрашивают: " как дела?"
;
В холодильнике почти ничего нет, но из этого всегда можно что-то приготовить.
;
Когда все дома, они страшно мешают. Когда никого нет, страшно скучно.
;
Люди с высшим образованием спорят из-за того, кто должен ходить красной фишкой.
;
Купили в комнату два больших кресла, но все равно все сидят, как раньше, на кухне.
;
Ложишься спать, а по потолку – бегут тени от проезжающих машин.
;
Засыпая, ты свешиваешь ногу и не боишься, что под кроватью ее кто-то схватит, потому что ты ДОМА.

©Галина Соколенко





НЕ СОФИ ЛОРЕН


Есть женщины, которым повезло. Родились красивыми, живут красивыми, к тому же умудряются и стареть красиво.
Морщинки, лёгкая припухлость под глазами, даже обозначившиеся носогубные складки придают им шарма и зрелой привлекательности, а небольшой лишний вес абсолютно не портит фигуру.

Сейчас в тренде женщины после сорока. У них начинается период бурления зрелости. Жизненных ресурсов ещё -
ого-го! Хоть отбавляй. Недаром говорят "ягодка опять".
Такие дамочки, чувствуя свою, вошедшую в пик совершенства прелесть, и ведут себя соответственно - щедро дарят мужчинам, попавшим в круг общения, свою обворожительность.
Может всему "виной" красивой старости являются гены?
А может жизнелюбие? Или доброта душевная, например?
Кто его знает.

Лина Сергеевна входила в круг избранных. В свои сорок восемь выглядела сногсшибательно.
Платиновая блондинка с гладко зачёсанными волосами, собранными на затылке в аккуратный пучок. Такая причёска удачно открывала взору ладно укомплектованное личико: бездонно-голубые глаза, греческий носик со слегка закруглённым кончиком и чувственными ноздрями, и губы... великоватые для столь миниатюрного лица, но беспорно достойные гран-при.

-Зиночка! - мягко произнесла Лина Сергеевна, обратившись к домашней помощнице. - Я через часик буду. Приготовьте, пожалуйста, на ужин рыбку и салатик из авокадо. И ваши фирменные оладушки кабачковые. Они - просто объедение. Чует моё сердце - именно оладушки станут причиной моего лишнего веса.

Женщина мило улыбнулась кивающей в знак согласия Зиночке, взглянула на своё отражение, кокетливым жестом поправила и без того идеальную причёску. Потом легко согнулась, чтобы застегнуть замочек роскошных туфелек, взяла со шкафчика модную сумочку и, словно горная козочка, изящно выскочила из квартиры, шутливо произнеся напоследок:

-Зиночка, улыбайтесь! Жизнь прекрасна!

-Жизнь прекрасна! - противным голосом передразнила Зинаида, как только захлопнулась за хозяйкой дверь. - Конечно, она прекрасна, когда в кошельке куча денег, шкаф не закрывается от шмотья, а муж почти каждый день цветы приподносит.

Зина подошла к зеркалу, в которое только что смотрелась Лина Сергеевна, взглянула на своё отражение и недовольно сжала и без того узкие губы.
-Дааа, - вздохнула протяжно, коснувшись курносого носа, который с годами солидарно с бёдрами заметно увеличился в размерах. - Не Софи Лорен, - заключила женщина.

Зинаиде нравилась Софи Лорен.

В старших классах у неё случился ухажёр. Не так чтобы ухажёр, но клинки подбивал. Оно и понятно - гормоны у пацана в бошку били нешуточно, а такому - лицом блёклому и белобрысому, словно в хлорке его долго отмачивали, ничего путного, в смысле барышни достойной, не светило. Вот он и направил потуги свои на Зину в надежде - а вдруг перепадёт что.
Стихи читал, на гитаре под окнами бренькал и в кино пару раз водил.
Стихи и песни для девушки интереса не представляли. А вот кино понравилось. Особенно в душу запал фильм с трудно запоминаемым названием - "Филумена Мортурано".
Зина после сеанса название фильма на листочек крупными буквами написала и несколько дней заучивала на память.
А всё потому, что там такая красотка в главной роли блистала - глаз не отвесть. Именно тогда впервые Зина узнала имя итальянской актрисы - Софи Лорен.
Девушка после киносеанса дотошно обследовала свои лицо и тело, стараясь отыскать в себе хотя бы малейшую чёрточку, которая напоминала бы роскошную Софи Лорен.
Напрасно.
Зина унаследовала от бабушки по папиной линии широкую кость, котрую к семнадцати годам успешно нарастила мясом.
Вот тогда-то она первый раз и произнесла сакраментальную фразу: "Не Софи Лорен!"

Хмыкнув отражению, Зина повернулась и направилась на кухню.
-Рыбку ей подавай. Салатик с авокадо. Оладушки, - бурчала женщина, открывая холодильник. - Я, вон, раньше таких деликатесов и не видела в глаза, и ничего, жила. Тут нормальный кусок мяса не можешь купить, а она - авокадо. Совсем зажирели эти богатенькие.

Зина со злостью швырнула в мойку стейк из сёмги.
Эта, странного цвета рыба не внушала ей доверия. Другое дело - карасики. Поджаришь их до хрустящей корочки, а потом смакуешь.
А сёмгу эту паришь, паришь на дурацком приспособлении, а она всё одно бледная, как поганка лесная.
Правильное питание! Тьфу!
Живём-то один раз! Надо успеть вкуснотищи всякой вдоволь накушаться. Картошечка жареная, борщик на свиных рёбрышках, холодчик из голяшечки...

Домработницу раздражало всё. И богатая обстановка в доме, и огромный, на полстены телевизор в гостинной, и посуда из тончайшего мейсенского фарфора, а самое главное - ей нестерпимо действовала на нервы сама хозяйка, Лина Сергеевна.
Муж её ещё ничего - терпеть можно. Вечно на работе, так что Зина с ним редко пересекалась. В основном по вечерам, когда собиралась уходить. Он чуть ли не каждый день с букетами домой приходил. Зайдёт и весь сияет, протягивая цветы жене.
А она, Лина Сергеевна, кокетничает, глазки закатит, за шею ухватится...
Тьфу! Смотреть противно!
Зину всё в хозяйке нервировало.
Вечно улыбается, постоянно при полном параде. Она даже дома в стильных брючках и ярком блузоне расхаживает.
Спрашивается - чего?
Ведь так приятно дома надеть халатик мягонький, чтобы нигде не жал и не давил. Тапочки, пусть старенькие, но очень удобные.
Нееет! Эта вон, дама из высшего общества, даже по дому расхаживает в тапочках на каблучках маленьких.
Цок, цок, цок! На нервы действует! Вечно прислушиваться приходится - близко ли она.
Зина иногда сядет на кухне на стульчик и глядит в окошко. Да ещё и думы свои бабские думает. Оно ведь как - делов этих в хозяйском доме никогда не переделаешь. Вот и приходится выкраивать хоть полчасика для отдыха. А дела подождут. Успеются. Надо и о себе подумать.
Иногда Зине даже немного вздремнуть получается. Но неспокойно. Спишь и всё прислушиваешься - не стучат ли каблучки хозяйкиных тапочек.
Как только их цоканье у самых дверей раздаётся, Зина мгновенно вскакивает и хватается за тряпку. Трёт, моет, в общем, создаёт видимость.
Ну и что? Работа-то почасовая. Солдат спит, служба идёт. С этих богатеев не убудет. У них, вон какая обстановка в доме, словно в театре.
Правда, это Зина так себе думала. Она ведь в театре отродясь не была. Не до спектаклей было. Батя дома по вечерам такие представления устраивал - мама, не горюй!
Главное - успеть удрать из дому вовремя, пока он не упился до умату. А то потом - пиши пропало. Мало никому не покажется. Сколько раз Зина с мамой в сарае ночь проводили.
Ой, да ну их эти воспоминания.

На этом моменте Зина протяжно вздыхала, чувствуя, как огромная глудь растягивается, словно меха кузнечные.
Она однажды, когда хозяйка из дому ушла, решила примерить её тапочки с пушком. Ногу попыталась всунуть, да всё бестолку. У неё же кость широкая. Ступня ого-го! За будь здоров.
А даже если бы и впихнула свои ноги, то всё равно в таких передвигаться не смогла бы.
А эта, Лина Сергеевна, дотупотит до кухни, заскочит и голосом таким мягким, аж до тошноты пробирает, склонив голову на бок, поинтересуется:
-Зиночка! Скоро ужин будет готов?
-Скоро, скоро, - буркнет домработница, сжав зубы.

Постоянная хозяйкина улыбка её в раздражение вгоняет.
Ну, ей Богу, как ума лишённая постоянно рот свой накрашенный в улыбке растягивает.
Чего лыбится? Уже полгода Зина у Лины Сергеевны работает, а до сих пор привыкнуть к этому не может.

Зина присолила рыбу, включила пароварку и достала из холодильника кабачки.
Начала тереть на тёрку, и такое её в этот момент раздражение взяло, такая злость в сердце влилась - чего это одной бабе всё, а ей ничего? - что женщина со всей силы зашвырнула недотёртый кабачок в дальний угол кухни.

И чем она хуже этой выдры худой? А?
Что она, Зина, из другого теста замешана что ли?
Эта, вон, вся в роскоши купается, а ей, Зинаиде, приходится на кухне потеть, чтобы оладушки, видите ли, приготовить!

Зина со злостью сплюнула прямо в миску в тёртыми кабачками, а потом сыпанула горсть муки и дёрганными движениями начала размешивать массу для оладьев.

-Зина, а что это вы делаете? - раздался тихий женский голос за спиной домработницы.

От неожиданности Зинаида дёрнулась всем своим грузным телом и, сглотнув, повернулась на голос.

Лина Сергеевна, округлив глаза, изумлённо глядела на домработницу. Даже малейшего намёка на улыбку на красивом лице хозяйки не наблюдалось. Строго сжав губы, она, теребя замочек на сумочке, всем своим видом показывала, что ждёт разъяснения происходящему.

Зина молча опустила взгляд с лица хозяйки на её ноги и снова вздохнула.
"Вот зараза, тапки-то не одела, вот я и не услыхала, как она подошла" - промелькнула мыслишка в голове домработницы.

-Зина! Я повторяю свой вопрос - ЧТО вы только что сделали? А главное - почему? Зачем?
Видно было, что Лина Сергеевна обескуражена увиденным. В её голове не укладывалась столь омерзительная ситуация.

Домработница, застуканная на горячем, продолжала безмолствовать. Только теперь, когда первый шок прошёл, она вдруг ощутила себя победительницей - так вам и надо, богатеи проклятые!
На её некрасивом лице нарисовалась гримаса наглой надменности.

-Что заслужили, то и получили! - выплюнула женщина.
-Заслужила? - Лина Сергеевна сглотнула. - За что? За то, что относилась к вам со всей душой? За то, что согласилась вас взять на работу в свой дом, хотя о вас ходили весьма нелицеприятные слухи? За то, что поверила в вас и дала вам возможность опровергнуть слухи?
-Вас никто не принуждал брать меня на работу, - разведя руками, противным голосом ответила Зина. - Сами виноваты.
-Да, вы правы. Я сама виновата. Жизнь меня так и не научила разбираться в людях. Увы, не всем нужна обычная человеческая доброта, - печально усмехнулась Лина Сергеевна.
-Легко говорить о доброте, когда живёшь в таком богатстве! - Зина перешла на повышенный тон. - А вы, вон, с моё помыкались бы, тогда я бы и поглядела на вашу доброту. Легко есть авокады, носить наряды самые дорогие и улыбаться! А мне иногда, может быть, не хватает денег, чтобы тапки домашние купить! Вы, вон, своими распрекрасными цокаете, как копытцами, а я своими ёрзаю по полу, боясь, что они вот-вот рассыпятся.

Зина вошла в раж, решив, что её плевок в еду - это своего рода проявление революционного настроя.
Мол - долой богачей! Вся власть народу!
Домработница сейчас себя ощущала чуть ли Жанной Дарк, хотя о таком историческом персонаже и слыхом не слыхивала.
Женщина, подперев руками крутые бока, продолжала обличительную речь.
-Попривыкали - подайте, принесите! Сами без нас и пожрать сготовить не можете! Что бы вы без нас делали?! С голоду подохи бы!

Лина Сергеевна молча наблюдала, как обильным потоком её домработница извергает из недр своей гнилой души накопившийся яд зависти. Слушала, давая выплестнуться злобному фонтану.

-Молчите?! Крыть-то нечем! Правда матушка глаза колет! То-то и оно! - ликовала Зина.

Накричавшись, домработница утёрла рукавом выступивший пот с красного, пропитанного гневом лица и громко с присвистом выдохнула.
Лина Сергеевна продолжала в полном молчании вглядываться в лицо женщины, стоявшей напротив.
Ответная тишина повергла Зину в лёгкое замешательство. Она к такому не привыкла. Ругаться, так ругаться.
Дома с мужем она, если выясняла отношения, так иногда и до рукопашной доходило. А тут - ни ответа, ни привета.

-Уходите! - Тихо, но уверенно произнесла Лина Сергеевна, глядя в окно.

-Я с удовольствием, только вот хочу получить расчёт, деньги, за сегодня. За свою работу.

-Расчёт?!! - округлила глаза Лина Сергеевна.

-А как же! - с вызовом ответила Зина.

-Вы правы, - пожала плечами хозяка дома, придя в себя после минутного замешательства.

Женщина ушла на кухню и через несколько секунд вернулась обратно, держа в руках миску со смесью для оладьев.

-Вот ваш расчёт! - спокойно произнесла она, буквально вложив посудину в руки обалдевшей от неожиданности Зинаиде. - Тепер вы свободны! Прощайте!

Зина, сжимая миску с кабачковой смесью, медленно вышла из квартиры. В её голове в связи с последним эпизодом произошло полное отключение "электричества". А мысли её в кромешной темноте не были способны на какие-либо процессы.
В состоянии полнейшей прострации женщина оказалась на улице. Перекачиваясь, она неторопливо двигалась по тротуару, держа перед собой заслуженный расчёт.
Поравнявшись с магазином, она взглянула на своё отражение в витрине и тут же, словно очнулась. Смачно выругавшись, Зина мгновенно оказалась около урны, в которую злобно швырнула миску.
Раздался звон бьющегося стекла.
-Вот зараза! Злыдня жадная! - злилась Зина.

Она направилась к магазину. Остановилась около витрины и дёргаными движениями попыталась поправить волосы, которые, буд-то в насмешку, бессовестным образом растрепал ветер.
Женщина на мгновение оставила попытки привести причёску в порядок , приблизила лицо к стеклу, вгляделась в отражение и покачав головой, произнесла:
-Даа, не Софи Лорен...

Анжела Бантовская




МЁТВЫМ И БЕЗНОГИМ


– Ты – рыба, которой Иисус накормил толпу, – говорит Андрей, закуривая трубку.

– Чего? Он же хлебом её кормил, разве нет?

Я разливаю по второй. Андрей откатывается к подоконнику за пепельницей, поскрипывая колесами. Аккуратно кладёт её на колени и подъезжает обратно.

Гранёная стекляшка на серо-зелёном пледе, скрывающем безжизненные ноги. Блестит так же, как стакан в моей руке, как обод Андрюхиного колеса. Так мы и сидим друг напротив друга. Калека и мертвец. Лучшие друзья.

– Вот именно, Боря. Ты вот не знаешь про рыбу – и большинство обывателей тоже. Пять хлебов и две рыбы – вот как всё было. Рыбой те пять тысяч человек в пустыне тоже наедались. Но кто ж о ней помнит? Девяносто процентов людей говорят: сотворение хлебов, и всё тут.

Я поднимаю рюмку, он дотягивается до своей. Понятно, что имеет в виду Безногий, у которого пунктик на эти нелепые сравнения. Это он о вчерашней моей пьяной исповеди. Я рассказал, что заметил за собой привычку – потакать людям в их желании быть добродетельными в ущерб себе самому. Я небрежно одеваюсь, много пью и сквернословлю – и люди тянутся ко мне, потому что на моём фоне чувствуют себя лучше. Всем нужна некрасивая подружка.

Нет, надеюсь, мы не скатимся в меланхолию к концу пузыря – сегодня всё-таки праздник. Ровно год со дня моей смерти. Или рождения — это как посмотреть. Большая перезагрузка жизни — всё-таки событие.

– Ладно, — говорю. — За знакомство.

Мы выпиваем.

– Не обольщайся, друг, — шмыгает носом Андрей. — Ты не сам Спаситель – не так велика жертва. Но что-то общее есть…

Он видит в моих глазах, чего я хочу от него, но упорно игнорирует. Знает, что я ждал правды в этот день, но треплет свою чушь про библейскую рыбу, пыхтит табаком и отпускает нелепые шутки. Он не расскажет мне ничего.

Даже спустя год я не узнал, как давно мы с ним знакомы, почему живём вместе и что со мной произошло. До недавнего времени я обходился без объяснений. Но не теперь. Слишком много странного происходит в последнее время.

книжка: написана хорошо. Легко читается, затягивает, можно проглотить за ночь. Завязка банальна: девочку Аню в старшей школе переводят в лицей, и в новом классе за ней начинает ухаживать мальчик Женя. Едва скулы не свело. Но как лихо вывернута наизнанку душа молодой девушки! Как достоверно и искренне, без излишнего пафоса описываются чувства и мысли школьницы! У неё есть вкус. Нечасто удаётся встретить книгу, написанную настолько по-женски.
И даже второстепенные герои: закостеневшие мозгами училки, школьные хулиганы, популярные стервы и добрые мама с папой. Все яркие и выпуклые, хочется верить, что настоящие.
Впрочем, удивляться её таланту не приходится: уже тогда Анечка жила в родительской библиотеке и по вечерам, засыпая, придумывала сказки. А днём…
Утро начинается терпимо. Стакан воды и прохладный душ снимают лёгкий сушняк и тяжесть в голове; яичница и сладкий чай на завтрак окончательно приводят в чувство. Половину глазуньи оставляю Безногому и сажусь натягивать носки.

С лёгкой завистью гляжу на развалившегося на кровати товарища и с невольным содроганием накрываю выбившуюся из-под одеяла тощую неподвижную ступню бледно-желтоватого цвета. Андрей любит говорить, что один из плюсов его положения – в том, что ему не нужно по утрам ходить на работу.

Надеюсь, не у всех инвалидов такое чувство юмора.

Наскоро одеваюсь и иду на почтамт. Какой славный майский день – тепло, сухо. И снова, проходя мимо кофейни через дорогу от работы, чувствую какой-то укол в мозжечок – или лёгкую рябь в голове, словно помехи в телевизоре. Такое случается на протяжении последнего месяца довольно часто. Не нужно быть доктором, чтобы понять: это место как-то связано с моей амнезией.

Уже месяц я избегаю заходить в эту кофейню. Особенно когда в голове эти помехи. Но сегодня знаменательный день, и я, подавив тошноту, заворачиваю в стеклянную дверцу, чуть ли не бегом прорываюсь к стойке, чтобы увидеть там...

Её.

Не знаю, кто она такая. Тёмные волосы до плеч, округлый подбородок и карие глаза, а в них – ударивший молнией всполох недоумения. Если бы я не ожидал его увидеть, то решил бы, что показалось.

– Ирина… – хрипло бормочу я.

Она вздрагивает, затем опускает взгляд на бейджик и нервно смеётся. Приветливо улыбается, как их учат, глядя сквозь меня. И бросает в меня заезженным:

– Доброе утро! Вам что-нибудь подсказа…

– Да. Чем Иисус накормил толпу в пустыне?

Она открывает рот. Уж точно не этого она от меня ожидала. Но, подумав немного, неуверенно говорит:

– Хлебом?..

– Не совсем. А вы как думаете? – я поворачиваюсь к девчонке лет шестнадцати, что подслушивает, стоя за мной в очереди.

– Не знаю, – хихикает она. – Винишком?

– А, чёрт, до свидания.

Я разворачиваюсь, не глядя на Ирину и на эту школьницу. Меня сегодня ждут ящики, коробки, мешки и прочие тяжёлые посылки. Пока буду их таскать, получая на хлеб свой насущный, сумею забыть об этой девушке и её беспокойной улыбке.

Спустя пару часов я задаю Олегу, моему напарнику, клином засевший в голове вопрос: чем Иисус накормил толпу в пустыне?

Он задумывается, отдуваясь. Затаскивает в грузовик ещё пару коробок, прежде чем ответить. Наконец, наморщив лоб, произносит:

– Помню, было что-то про хлеб. Но, кажись, без вина. Вино – это на Тайной Вечере. Значит, в пустыне – хлебом. Так?

– Так. А про рыбу ты не помнишь?

– Рыбу?

– Да. Там же, в пустыне.

– Свихнулся? Откуда в пустыне рыба?

книжка: А днём она была красивой и умной новенькой: сердца кавалеров сыпались градом к её бежевым балеткам. Она в совершенстве освоила грустную улыбку, с которой девушки говорят сакральное «ты мне просто друг». Но отчего-то не смогла применить это заклинание к Жене.
Он покорил её своей робостью и добротой. Угощал шоколадками на переменах и укутывал своим пальто её острые плечики, когда они гуляли промозглыми зимними вечерами, даже не держась за руки. Последний школьный год они почти прожили вместе. И не было счастливее в её жизни мига, чем тот, когда закручивался в выпускном вальсе вокруг её колен мягкий шлейф сиреневого платья и лежала на талии его тёплая рука.
Спустя два года…
После смены я покупаю пива и присаживаюсь на лавочке в одном из дворов неподалёку. Значит, я свихнулся. Откуда же в пустыне рыба?

Не знаю, я не читал Библию. Достаю телефон и начинаю насиловать поисковик. Спустя несколько минут ответ находится.

Оказывается, поход в пустыню не был запланированным. Иисус шёл и проповедовал, а люди его слушали и не заметили, как ушли за ним в глубокую пустыню. Город остался далеко, а люди проголодались. И ни у кого с собой не было еды. Ни у кого, кроме мальчишки, которому мама уложила в узелок обед: пять хлебов и две рыбины. А дальше: «копировать+вставить».

– А зачем вы это спрашивали сегодня утром? – раздаётся рядом женский голос. – Про пустыню…

Ирина подходит и садится рядом.

– Да так, свои причины… – бормочу в ответ. – Вы что — за мной следили?

– Нет-нет, почему же... Просто только что вышла со смены и увидела вас у почтамта. Утром вы были такой… потерянный. Просто мне редко задают такие вопросы, вот меня и… заинтриговало. Но если не хотите отвечать, я уйду.

– Да нет, почему же… Ах, да. Борис, – спохватываюсь я. Мне передаётся её смущение. Аккуратно, как принято женщине, жму ей ручку.

– Ира.

– Я помню.

У неё оказывается маленькая, но сильная ладошка. Отчего-то думается, что раньше эти пальцы не только подавали кофе и пирожные. А пронизанные усталостью и страхом глаза видели не только молочную пену и карамельный сироп.

Я рассказываю ей тезис Андрея о христовой рыбе и свои наблюдения, подтверждающие его. Не знаю, зачем. Я даже не думаю о прошлом. Мне просто становится легко и свободно рядом с этой женщиной, кем бы она мне раньше ни приходилась. Меня тянет к ней.

Она, несмотря на затаённый страх, спокойно слушает и смотрит прямо в глаза. Мало я встречал девушек, у которых запоминал цвет глаз. Не потому что сам смотрю куда-нибудь ещё – просто они со мной редко встречаются взглядами. Так уж выходит.

Глаза Иры – карие с густо-чёрными вкраплениями. Один раз я их уже забыл. Теперь – придётся вспомнить.

книжка: Спустя два года они жили вместе, и их начинал съедать быт. Женя учился на социолога, Аня ушла с журналистики, потому что учёбу на ней сочла пустой тратой времени, и начала зарабатывать деньги в кафе и писать рассказы и повести.
У Жени была глупая привычка — постоянно признавать свою вину. Даже когда её не было. Для чего-то он хотел казаться хуже, чем он есть. Аня с ужасающей откровенностью признавала, что её долго подкупала эта манера, заставляла втайне даже от самой себя гордиться своей безупречностью. Понадобилось больше двух лет, чтобы понять.
Женя не решал проблем. Он отстранял их. Вопросы копились, висели в воздухе и жалили обоих, подтачивая и без того истончившийся от времени союз.
Наконец, произошло то, что должно было произойти — Анна…
Андрей говорит, что я год назад спас его от смерти. Я ему верю. Безногий не остаётся в долгу – на протяжении года он спасает меня от жизни. Оба мы полулюди: он – неходящий колясник, я – оживший труп, человек без прошлого. Мы помогаем друг другу существовать.

Он был первым из внешнего мира, кто заговорил со мной в клинике. Врачи уже сказали мне, что я обновил свой мозг и начал жизнь с чистого листа. А потом медсестра принесла мне телефон, и я стал разговаривать с голосом. Этот голос, бодрый и счастливый, сказал мне, что я умер. Но теперь родился заново. И для окончательного рождения нужно оставить старую жизнь позади.

Он звонил мне каждый день, лёжа где-то в другом отделении. Об этом он поведал не сразу. Просто между делом сообщил, что у него сломан позвоночник и теперь он условно безногий. Так и закрепилось. От чего и как я его спас, рассказывать он не хотел, потому что врачи не велели. И в этом был резон.

Пока я был в клинике, мы с Безногим жадно глотали книги и пересказывали их друг другу. Я вспоминал, что некоторые уже читал когда-то. Мне по вкусу пришлась художественная литература. Андрей же нырял в философию.

Безногого выписали через три месяца, и он забрал меня. Это был праздник. Теперь у меня был свой друг, у нас была его квартира и целая новая Вселенная за пределами больничных палат и коридоров. Я был для Андрея гонцом во внешний мир, он для меня — во внутренний.

Странно перекладывать ответственность за свою жизнь на инвалида. Но здесь особенный случай. Безногий целый год оберегал меня от отчаяния. Учил меня быть человеком – хоть и хреновым. Укрывал от всех ужасов и несчастий, которые могли со мной случиться. Но ирония в том, что ни инвалид, ни водка, ни амнезия не спасли меня от другого ужаса. Никто не смог спасти меня от любви.

– …И почему не познакомишь? Меня стесняешься?!

– Нет, Андрей. Не тебя. Её.

Водка встаёт ему поперёк горла. Перхая и моргая, он давит из себя улыбку, показывая, что оценил шутку. Я вижу, что дело не в этом. Он просто догадался.

– А, чёрт с тобой, – бормочет он. – Не хочешь – не надо. Всё равно я где-то слышал, что сидеть в присутствии дамы – дурной тон. А я по-другому, хе-хе, и не умею.

– Хватит!

Я словно со стороны слышу свой крик. Меня выводит из себя это дрянное отшучивание. Он всё понял. Наклоняюсь к нему и давлю сквозь зубы:

– К чёрту это: красота, душа, волосы… Она из моего прошлого.

– Боря, забудь о ней, – цедит сквозь зубы Безногий, которому я привык верить больше, чем себе. – К чёрту, это ты верно сказал, не встречайся с ней больше!

– Нет уж, ты мне объясни! Это женщина из моей жизни, я хочу узнать, кто она!.. – после паузы всё же договариваю: – И кто я.

– Ты как тот подопытный кролик…

Андрей опять начинает свои игры в восточного мудреца. Выражается аллегориями и метафорами, курит трубку, а сам просит меня достать соль с верхней полки, пока варятся пельмени. Есть в этом что-то трогательно несуразное, и я в который раз себя кляну за то, что не оставляю солонку на столе.

Он выпускает пару колечек дыма, тупо глядя перед собой, и не спеша бормочет:

– Я, знаешь, пару раз видел, как это бывает. Кролика достают из клетки, и он начинает брыкаться – вертеть задними лапами, как вертолёт лопастями. И может довертеться. Хребет ломается – кролик сам себя лишает ног. Только из-за того, что много брыкался и нервничал, оказавшись в непреодолимых обстоятельствах — в чьих-то руках. По своей же вине делает себя калекой.

Лицо Безногого каменеет. Он говорит – и встряхивает солонку над кастрюлей, раз за разом. Надо его остановить, пока он не пересолил чёртовы пельмени, ведь я жрать хочу, и я хватаю его за руку.

– Остроумно. Хочешь сказать, я сам себя доведу до того, что сломаю себе ноги?

– Именно.

– Кто она?

Такой мёртвой тишины на этой кухне я ещё не слышал. Андрей играет желваками, глядя в столешницу, и обрубает:

– Я. Не. Знаю. И тебе узнавать не советую.

книжка: Анна влюбилась. Это был её коллега — бармен из ресторана, где она тогда работала официанткой. Его звали Сергей, он подрабатывал по ночам, совмещая работу с учёбой на инженера. Этот был дерзкий, острый на язык, с превосходным чувством юмора. Он жонглировал шейкерами, щипал Аню за зад и переходил дорогу на красный свет.
Наверное, этой грубой силы и вечной насмешки Анне не хватало в жизни. Но было в нём и что-то, кроме жилистых рук и кривой ухмылки. Её словно вела неосязаемая тайная тоска — такая женская и женственная. Жертвенная и живая.
Как и всякая отличница, Аня влюбилась в хулигана. Её честное сердце не смогло долго переносить подвешенность состояния. Она рассказала обо всём Жене…
Где-то по ту сторону её глаз, внутри красивой темноволосой головки прячется то, чего нет у меня. Память. Жизнь. Мир по ту сторону крышки гроба. Я хочу его выкрасть. И не могу.

Это не шпионаж, не гамбит и не диверсия. Меня она держит чем-то другим. Волосами, телом и голосом; глазами – а не тем, что прячется в них, по-прежнему смешанное со стыдом и страхом.

Мы говорим с ней — и меня не покидает чувство, точно мы с ней давно знакомы. И лишь изредка посещают мысли о том, что так оно и есть. Порой она смеётся без причины и машет пролетающим мимо пташкам, а иногда — прижимается ко мне, сплетая пальцы наших рук, и молчит. Зарывается носом мне в воротник, словно пытаясь от кого-то спрятаться. И я не хочу знать, кто и зачем её ищет. Меня к ней тянет другое.

То, что глаза её такие внимательные и добрые. То, что слова такие точные и гладкие. То, что впервые за год я не сам готовлю себе завтрак. То, что она такая же, как я – перекати-поле, фактотум, цыганка. Ей плевать, где жить, кем работать и на что есть. Но жить она любит. Как и хранить свои тайны.

Когда я засыпаю у неё в постели, измученный любовными играми, она ускользает из-под одеяла. Я просыпаюсь ночью и вижу её, сидящую за открытым ноутбуком с чашкой кофе. Пытаясь подойти, натыкаюсь на сердитый взгляд, и маленькие белые пальчики вспархивают, складываясь в предостерегающий жест: «Не надо».

Она не спрашивает меня о моём прошлом, семье и друзьях – она точно знает, что ничего этого у меня нет. Она прекрасно понимает, чего я от неё хочу, но никогда об этом не заговорит. Не заговорю об этом и я. По одной простой причине.

Да, меня интересует, кем она была для меня в прошлом. Но как только я это узнаю, я потеряю её в настоящем.

Безногий не может запереть меня дома, как не может и следить за мной на улице. Я слышу треск, с каким раздирает его изнутри бессильная ярость, когда он смотрит в окно и пыхтит этой своей трубкой.

А я ношусь между почтамтом, кофейней, своей и её квартирами, стараюсь смывать её духи, чтобы чуткий Безногий меньше за меня беспокоился. Но всё равно замечаю, как втягивает он ноздрями воздух, проезжая мимо меня. Все они, лишённые одной функции организма, взамен невероятно обостряют другую. Гиперкомпенсация, мать её за ногу.

У него были причины молчать – хорошо. Но теперь я сам в это влезу, а он будет ругать меня за то, что я такой непослушный. Зато самоутвердится за счёт меня. Бедной христовой рыбки…

книжка: Ей пришлось рассказать об этом Жене, и они разошлись быстро и безболезненно, как давно готовые к разрыву люди. Это расставание стало тем редким случаем, когда двое действительно остались друзьями.
Женя приходил к Ане и Сергею в гости на правах старого друга. Они втроём пили, пели и хохотали над прошлым и будущим. Удивительнее было другое. Женя и Сергей быстро нашли общий язык и стали часто засиживаться вдвоём за спиртным допоздна. Анна уходила спать, а на кухне сквозь табачный чад, тускло-жёлтый от света старой лампы, плыли в очередном беззлобном споре голоса друзей.
Их стянуло, как противоположные полюса разных магнитов. Каждый научился у другого тому, чего не знал раньше. Сергей — сдержанности, Женя — дерзости.
Но идиллии долго не живут…
– …А о чём ты мечтаешь? – спрашивает однажды Ира, гладя меня по щеке в постели. – То есть, я не про страну единорогов, а про какую-то, знаешь… цель. Про Большую Мечту всей жизни.

– Ха, – усмехаюсь я. – Большую Мечту выдумали хорошие писатели и их плохие подражатели. И ещё эти, мать их… бизнес-коучи. Нет никакой мечты. Есть только жизнь. Я жить хочу, Ирочка. Ничего больше.

– А что это для тебя – жить? – хлоп-хлоп ресничками, и пронзительный взгляд почти чёрных в сумерках глаз заставляет меня, наконец, думать.

Что такое жить? Перебирать ногами, грузить ящики на почте, покупать жратву и пить по вечерам с Безногим?

– Жить – это знать, кто я такой и чего я хочу. Большего и не нужно, хоть это и смахивает на глупый замкнутый круг. А у тебя как – есть мечта?

Она молчит, играется волосами у меня на груди.

– Да, и более прозаичная. Не знаю, как ты угадал это – насчет писателей, – но это и есть моя цель. Я плохой писатель и хочу опубликовать свою книгу.

– Книжка – это хорошо, – задумчиво протягиваю, заправляя прядь волос ей за ушко. – Нет, правда. Я только надеюсь, что ты не настолько плохой писатель, чтобы мечтать только об этом. А о чём книжка?

– Она… Я пока не могу рассказать. Она не готова. Когда закончу – обязательно дам прочитать. Но не сейчас.

Опять где-то глубоко внутри чувство, подобное тому, что испытал при нашей первой – ну, как будто бы первой – встрече. Она лукавит. Я снова вижу тонкий всполох молнии в её тёмных глазах. Это молния из прошлого.

– Хорошо, покажешь потом. И много осталось дописывать?

– Она готова, только нужно её отредактировать. Переписать некоторые моменты, что-то убрать, что-то добавить… Но это всё не так быстро.

Конечно, хорошо. Хочешь подождать, пока я созрею, чтобы узнать свою жизнь в твоём сюжете. Можешь ждать, маленькая нерешительная женщина. Но мне надоело быть трупом. Мне давно пора жить – знать, кто я такой и чего хочу.

книжка: Но идиллии долго не живут.
Всё началось, когда у Сергея умер отец. Последний из членов семьи. Это было летом, и сухие листья не падали на крышку гроба: пели соловьи и стрекотали кузнечики на старом, покосившемся крестами кладбище далёкого города. Жизнь текла своим ходом. После похорон Сергей вернулся другим.
Помимо тяжёлой моральной утраты он теперь испытал ещё и голод. Без переводов от отца, тех грошей, что давала ему работа, уже не хватало на еду. Сперва он пытался протянуть на том, что было, и испытал на себе самую настоящую, ничем не прикрытую бедность. Некогда белые кроссовки сливались с асфальтом и промокали с полшага, одежда поблёскивала от долгой носки, а рацион сократился вдвое.
Сергей продержался недолго. Стал работать больше, когда стало совсем невмоготу, — в ущерб учёбе. Вылетел с четвёртого курса.
Утро. Бреду на работу, размышляя об этом разговоре. Кто я такой и чего я хочу. Кто я такой. И чего я хочу. Почтовый грузчик, алкоголик, годовалый младенец. Любимец женщин и калек. Тут и говорить нечего: что я могу понимать в жизни? Откуда у меня мечта? Нет уж. Я глупец, а мечта пусть будет у неё – женщины с большим умом и чуткой душой. Она имеет на это право.

А я имею право лишь на жизнь, которой был лишён. И это справедливо. Только поэтому в моём кармане рядом с кошельком лежит маленький брусок пластика, полный ворованных единиц и нулей. Нет, не ворованных — возвращённых хозяину. Надо дожить до вечера, чтобы…

До смены ещё двадцать минут, заворачиваю в кофейню, где сегодня нет Иры — она осталась дома отлёживать свой выходной. На её обычном месте стоит парнишка с растрёпанным светлым хаером и кольцом в носу.

Заказываю маленький американо, опережая его «здравствуйте-что-нибудь-подсказать». Пока он готовит, барабаню пальцами по стойке. Думаю об Ире — она не знает, что я всё-таки решился. Но всё зашло далеко... и, может, я её не потеряю?..

– Маленький американо, — отвлекает меня голос кольценосого. — Удачного дня!

– А знаете что, – я вдруг вспомнил своё знакомство с Ирой. – Ответьте мне на один вопрос.

– Да-да?

– Чем Иисус накормил толпу в пустыне?

Он поднимает одну бровь, вздрагивает уголок рта.

– Ч-чего?..

– Чем. Иисус. Накормил. Толпу.

– М-м-м… – усмехается парнишка. – Егоркиной женой.

– Ясно, остряк. Удачного дня.

Смена пролетает незаметно — ящик за ящиком. Снимаю рабочий комбез и выбегаю с почтамта, даже не попрощавшись с Олегом. По дороге домой гадаю, какое новое художественное сравнение подарит мне сегодня мой эрудированный друг. Надо его с порога ошарашить. Придумал.

Едва закрыв за собой дверь, скидываю кроссовки и вместо приветствия спрашиваю:

– Андрюх, а как ты отреагируешь, если вдруг я возьму и узнаю своё прошлое?

– Тебе оно принесёт больше боли, чем мне, – вместе с облаком дыма выдыхает Безногий. – Это ведь ты его забыл. Не я.

Замираю с открытым рюкзаком, не доходя до кухни. Об этом он раньше не говорил – а я не думал. Это значит – он всерьёз. Но по его лицу никогда не скажешь, что он бывает серьёзным. Так и в этот раз.

– Послушай, Безногий, – вздыхаю устало, садясь напротив него. – Объясни мне, почему ты так не хочешь, чтобы я узнал, кем я был?

Пчш-шик. Тук.

Пчш-шик. Тук.

Две открытых жестянки с шапочками пены встают между нами. Безногий облизывается и прихлёбывает из своей.

– Бориска, послушай. Эта твоя история – она тебе как… Как соль и лайм для текилы.

– Ты совсем уже двинулся, Андрей?! Ну, текила-то здесь при чём?

– Ты не в курсе? Хорошую текилу пьют чистоганом. А вся эта киношная муть с солью и лаймом была придумана бедняками, чтобы отбить вонь дешёвого пойла. Только плохую текилу пьют с солью и лаймом, понял?

Безногий оживлённо жестикулирует руками и пальцами. Тоже, наверное, своеобразная компенсация за невозможность двигать ногами. И всё-таки я понимаю, к чему он клонит. Он продолжает:

– Мало кто об этом знает, большинство верит в легенду о правильном питии текилы. Так и твоё прошлое – это только приправа для дурного настоящего. Помогает сгладить неприятный привкус. Но, во-первых, это тебе только так кажется — на самом деле, прошлое у тебя очень дерьмовое. А во-вторых, даже если бы это так и работало — твоя текила всё равно поганая, и в будущем тебя ждёт только похмелье, сколько ни заедай его солью прошлого. Так-то, друг. Поэтому лучше не поскупись на хорошую бутылку и пей её в своё удовольствие с самыми близкими полулюдьми.

Играю в открытую.

– Плевать хочу на твою текилу. Мне не нравится настоящее, и я хочу сгладить его привкус. У меня есть её книга. В ней — то, что я ищу. Попытаешься мне помешать – не посмотрю, что друг, скину с коляски и привяжу к батарее.

– А не думаешь… – голубые глаза Безногого резко вспыхивают напротив моих. Железные пальцы впиваются железными ногтями в моё запястье. – Ты ведь не думаешь, что я боюсь за себя?!

Дьявол. А ведь это мой мозг вычеркнул воспоминания. Зачем я ищу их – чтобы снова сойти с ума? Он прав. Но я не могу оставаться в неведении. Всё равно это значит лишь отсрочить неизбежное — ведь когда-нибудь Ира всё равно созреет.

– Андрей, у меня нет выбора. Прошёл год. Жи… существовать так дальше я не могу. Попробую перезагрузиться.

Он молча сгребает со стола банку и укатывается к телевизору, прижав её подбородком к груди.

Я открываю свой ноутбук и вставляю флешку. На неё я сбросил файл с писаниной Иры, пока она была в душе. Будь что будет, но я узнаю свою историю, потому что выбор мой всего лишь между одним сумасшествием и другим.

Ира специально нашла меня, чтобы дописать мою историю. Пока что она знает её лучше меня. Но пора сравнять счёт.

книжка: Женя заканчивал университет и работал на износ, но всё же пытался помочь другу. Аня поддерживала и утешала возлюбленного. Но Сергей лишь курил свою трубку и язвительно плевался на все попытки его спасти. От жизнерадостного и дерзкого пройдохи ничего не осталось. Тяжёлая работа и бедность догрызли последнее. Вскоре Сергей перестал есть и начал пить.
Он потерял сон и аппетит, подолгу бродил ночью в неблагополучных районах, ночевал на вокзалах и приходил домой к утру. Он не видел в упор часовых стрелок, пропускал работу и приходил на неё в выходной. Для него не существовало ничего, кроме апатии и грёз о лучшем мире.
Всё реже Сергею удавалось к утру доползти до кровати. Анна, сдерживая дрожащие в глазах бессильные слёзы, немеющими руками волокла его через квартиру.
Теперь никто не узнает, стало ли бы лучше, если бы Женя не видел всего этого, или…
Рассвет занимается горьковато-розовый. Словно кто-то сверху выжал грейпфрут в вату облаков и подсветил фонариком. Я подхожу к пепельнице, сгребаю дрожащей рукой трубку Безногого и неумело набиваю её. Как странно.

Заворочалось что-то громадное внутри. Не могу понять, как. Такое чудовищное – оно не может поместиться в моей грудной клетке…

Оно поднимается. Чувствую, как оно ползёт по позвоночнику, как мелко дрожит истончённый болью череп. Неужели опять? Почему я не слушал Безногого?! Это ведь я стёр свою память! Это ведь моя голова не выдержала происходящего!

Я не хочу умирать второй раз.

Мир разлетается на части. Картинки в глазах не накладываются одна на другую, как в 3D-кино со снятыми очками. В голове бурлит и клокочет весь этот безоблачный год и спрятавшееся за крышкой гроба прошлое. Меня шатает.

Неуверенно, рывками, руку к телефону. Набираю сообщение Ире, задыхаясь: «Я прочиал твоц ромвн презжай срлчно».

У меня только час, чтобы не сойти с ума.

– АУ-Ы-Ы-Ы-Ы!! – жалобно вою, пытаясь стянуть одеяло с Безногого.

Восковые тощие ступни вновь выныривают из-под одеяла первыми. Хватаюсь за них. Холодные, чёрт, он же и не чувствует.

– А-а-а-рх-х-х…

Рывком скидываю Андрея на пол. Мы валимся один на другого. Он матерится и колотит меня, я что-то нечленораздельно мычу. Калека и мертвец. Лучшие друзья.

– Что ты творишь, идиот?! – хрипло ревёт Безногий.

Почему-то боль отпускает. Спазм скручивает живот, меня мутит, болит голова, но тот холод в мозгу рассасывается и разбежавшиеся на мгновение извилины снова упаковываются в черепную коробку. Безумие не завладело мной. Андрей снова спас меня от жизни.

– Я… всё вспомнил, – тяжело выдыхаю я.

– Твою ж мать.

Он падает спиной на пол и закрывает глаза руками. Тощие ноги неестественно вывернуты на холодном полу. Обычно желтоватые, в сегодняшнем рассветном мареве даже отливают румянцем. Твою ж мать.

– Это всё книжка Иры? – бросает он, карабкаясь по поручням в своё кресло.

Киваю.

– Она и раньше писала. С детства любила сочинять и всё такое… А потом подросла и увидела, что жизнь всё сочинила задолго до неё, – он чиркает спичкой и снова прячется в дым. – Ни одна фантазия не создаст сюжетов, которые существуют в реальности. Только я не думал, что у неё хватит смелости взяться за этот…

Я вытираю слёзы, которые неудержимо наползают на глаза. Привычный вид Безногого – в коляске и с этой трубкой – вызывает теперь страх.

– Значит, ты всё-таки сломал сам себе хребет, – качает головой Андрей. – Доволен, кролик?

Киваю.

– Борис, – впервые за год серьёзно произносит Безногий. – Если бы не ты, всё было бы гораздо хуже. Могли бы погибнуть все трое. А так… Так пострадал только я.

– Но чёрт, почему это?.. Зачем она это сделала? – указываю дрожащим пальцем на полураскрытый ноутбук на покромсанной клеёнке стола.

– Могу лишь предполагать. Она хотела таким образом освободиться. Во всём этом есть и часть её вины – не меньше, чем каждого из нас. Но все мы — просто жертвы рокового стечения обстоятельств, никто из нас не виноват… Наверное.

– Андрей. Скажи мне… – перестаю вытирать слёзы, пусть их льются, смывают моё сумасшествие. – Почему она ушла?

– А ты не понял?! Она не могла себе простить! – он стряхивает пепел и проезжает мимо меня к холодильнику. Дёргает дверцу и, пялясь в холодное железное нутро, говорит: – А напоследок передавала, что любит тебя и даже завидует. Потому что ты забыл, а она… Оно и видно — не смогла. И у нас жрать нечего на завтрак.

Откатывается обратно. Молча курит, глядя на уже светлое небо и ещё пустую улицу. Когда табак кончается, выколачивает трубку в пепельницу на подоконнике и набивает заново.

А я всё прокручиваю в голове этот роман, слушая в голове щелчки паззлов, с которыми встаёт на свои места прошлая жизнь. Прочитанная история возвращается ко мне реальными воспоминаниями. И от этого становится только больнее.

книжка: …или…
Но вышло именно так. Женя видел, как гаснет на глазах человек, так много значивший для обоих. Видел, как страдает Анна — девушка, которая, несмотря на их разрыв, оставила глубокий след в его сердце. Видел, как стремительно катится в пропасть их новая жизнь, и как глядят на него с мольбой и сожалением глаза Ани.
Он сделал вывод из своих ошибок. Он научился у друга смелости и ярости — раньше ему их так не хватало. Но в нём остался старый Женя — мальчишка, чей рыцарский долг: защитить ту, которая в этом нуждается.
Был горьковато-розовый рассвет — словно грейпфрут выжали в вату облаков и подсветили фонариком. Второе утро без Сергея. Два дня Аня не ела и не спала. Женя не выдержал. Он сказал всё, что считал нужным сказать.
Сергей безнадёжен, говорил он. Его уже бесполезно тянуть со дна — надо спасаться, пока он не утянул на дно и её. Жене нелегко далось это решение. Он долго и горячо говорил и, наконец, выпалил, что любит её и, не дожидаясь ответа, притянул к себе.
Анна обмякла в руках Жени, шокированная его правотой и невозможностью с ней согласиться. Пока она пыталась прийти в себя и не сопротивлялась горячим поцелуям Жени, на пороге появился злой и нетрезвый Сергей.
И…к чёрту её вымышленные имена. Я не ожидал, что у Иры хватит смелости описать, как я швырнул Андрея на пол лицом вниз. И как наступил с размаху тяжёлым ботинком ему на спину. И как раздался отчетливо слышимый омерзительный хруст. И как я окончательно сошёл с ума, осознав, что натворил.
Звонок в дверь. Наконец-то.

Безногий понимает меня без слов и катит открывать сам.

– Ну, привет, – говорит он.

– Здравствуй, – шепчет Ира. – Вы поговорили?

– Мы только начали, – бормочу я. – Ира, я всё вспомнил.

– Брешет. Несколько минут назад спрашивал меня, зачем ты ушла, – усмехается Андрей.

– Заткнись, — бросаю я. — Важнее не это. Зачем ты вернулась? Почему сейчас?

Она мягко ступает, глядит сквозь дрожащее марево слёз на обстановку квартиры, где жила со мной когда-то. Где её вероломно целовал Андрей, тогда ещё не Безногий. Где он стал таким по моей вине. Неудивительно, что её так долго не было.

Садится на колени рядом со мной.

– Я не могу отпустить тебя, – произносит она, гладя меня по щеке. – Я не могла остаться, потому что ты бы вспомнил и всё это началось бы заново. Попыталась исчезнуть, чтобы не висеть над вами обоими Дамокловым мечом. Почти год жила, как на иглах. Хотела очистить себя от всего этого, как очистился ты.

Две слезы, обгоняя одна другую, ползут по её щекам.

– Поэтому и роман. Сначала мне нужно было извлечь это изнутри, а потом я поняла, что ему нужно найти применение. Ты нашёл меня раньше, чем я рассчитывала, и всё началось как будто само собой… Я слишком поздно догадалась, что ты всё понял. Сначала я не знала этого… Правда.

Я закрываю глаза. Слышу, как поскрипывают колёса.

– Спасибо, подружка, – раздаётся рядом голос Безногого. – Только вы оба кое-что упустили из виду.

– Что?

– Мне не о чем сожалеть.

– Что?!

– Я много думал об этом ещё в клинике. Больше всех виноват я. Сперва потерял Иру. Потом не остановил тебя, Борис. Потом… сами знаете. Ира, прости. Забудь о том случае, это было глупостью. Решать за вас, как лучше, вместо того, чтобы просто помочь — это было глупо и самонадеянно. Я был болваном и поплатился за это.

Его голос пресекается. Слышу, как сглатывает он комок в горле. Не помогает. Впервые в жизни вижу Андрея плачущим. Он смотрит на меня, и его подбородок дрожит.

– Боря. Я не врал, когда говорил, что ты спас меня от смерти. Конечно, в первую очередь, ты спас себя — не будь всего этого, ты бы вскоре погиб. Но по моей вине. Понимаешь, что это значит?..

Его, вернее, моя трубка гаснет. Безногий снова раскуривает её и говорит:

– Я ведь не курил до прошлого года. Эта штука – моё вечное напоминание о тебе.

– Не думаю, что сотворённое мной можно забыть, – криво ухмыляюсь я.

– …А главное — твоя амнезия. Она меня спасла. Я был бывиноват в твоей смерти, но этой смерти не случилось — случилась другая! Ты переродился. Я понёс заслуженную кару. И самое главное, что ты, брат, забыл, что случилось, – не знал, что я сделал для тебя. Только так я мог тебя простить. А иначе эта дурацкая гонка великодуший съела бы нас обоих.

– Чтобы я забыл, говоришь… – вспыхивает воспоминание. Невольно смеюсь. – Знаешь, Безногий. Я теперь понял. Это ты – та самая христова рыба, самая настоящая. И даже, может быть, чуть больше, чем рыба.

– Больше не надо, – он дёргает головой и смеётся. – Не хочу быть больше. Хочу быть рыбой. Она молчит.


Другие рассказы автора можно читать здесь: Берлога Сордо




ОНА ЛЮБИЛА ЛЕТАТЬ


Глубоко за полночь он проснулся от стука фрамуги.

«Опять, опять, опять.» — Шаркая по полу тапками как обессилевший старик Сергей ждал пока закипит чайник. Докуривая третью сигарету, он подпрыгнул от щелчка чайника. Сплюнул в окно, туда же отправил пол сигареты. Бросил горсть заварки в чашку с наклейкой «Сергей плюс Лена равно жили долго и счастливо» Налил кипятка. Закурил. Видимо поздно вечером поднялся ветер. Трясущимися от злости руками Сергею с третьего раза удалось закрыть окно. «Ссука! Погремушку нашел? Дитятко малое!» — Обессиленно прошипел и сел на табурет. Соленый от слез чай он так и не допил. Под утро уснул, без сил, запрокинув голову.

Лена, чтоб не разбудить мужа, старалась тихо открыть входную дверь. И ей бы почти удалось. Но в момент, когда она переступила порог прокуренной квартиры, зазвонил будильник Сергея.

— Доброе утро! Он шел к ней, пока она снимала полупальто и надевала домашние тапочки.

— Привет Сережка. Я тебе чай вкусный нашла, как ты любишь. Крепкий. И мяты свежей. Чмокнула его в щеку, увернувшись от объятий закрылась в душе.

Смыв звездную пыль, она голышом прошла в спальню. Залезла под ненавистное одеяло, которое сковывало как кокон гусеницу и мгновенно уснула. Сергей присел на кровать. Смотрел на беззастенчиво довольное лицо своей любимой Ленки. Погладил по рыжим вьющимся волосам. Вздохнул, словно взвалив на выю мешок с проклятой любовью и пошел собираться на работу. На столике в коридоре по сложившемуся обычаю оставил записку:

"Сегодня в семь вечера идем в кино с Сафроновыми. Не опаздывай."

Она не опоздала. Черное обтягивающее платье с открытой спиной и закрытой грудью подчеркивало отсутствие нижнего белья. Словно огромный лист с дерева укутывал Еву в Эдеме. Высокий каблук и ни одного украшения. Впечатление она умела создать.

С меркантильной непосредственностью приняла подарок из рук Сергея, тут же раскрыла парфюм, нанесла на шею и запястья. Снисходительно поцеловала в губы своего воздыхателя, взяла под локоть Аньку и пошла в кинотеатр. Мужчины смотрели им вслед.

— Ух и красотку ты себе нашел. — Восхищался Денис. — Когда уже распишетесь? Или не торопитесь? Ты у нас однолюб, это всем известно. А вот Ленку держи крепче, она видишь какая, гулять ей еще и гулять.

— Согласен... Только и смог проговорить Сергей и они пошли следом за девушками.

Посредственную комедию решили разбавить алкоголем в ближайшем баре. Анна и Лена обсуждали кино, для них все это и затевалось. Ребята же просто хотели пропустить коньячка в честь пятницы.

— Я бы хотел выпить за дописанный роман. Вдруг сказал Сергей, поднимая очередной снифтер с коньяком.

— Как называется? Анна прервала свое щебетание на полуслове и с любопытством ждала ответа.

— Я вам подарю экземпляр, когда поедем по домам. — Пообещал Сергей.

Они чокнулись бокалами. Выпили. Анна забыла, что что-то рассказывала подруге и спросила:

— Сергей вот ты с моим Денчиком одного года рождения. Я на два года младше вас. А Лена? Не поймите меня неправильно, — Она с извиняющейся улыбкой посмотрела на Лену потом на Сергея. У вас разница пятнадцать лет! Расскажите, как вы находите общий язык? Вы смотритесь очень гармонично. Никогда не ссоритесь. Вам бы в ЗАГС. Нет, а чего? Дэн не шикай на меня. Мы готовы вам сделать красивую свадьбу, будем свидетелями! Да Милый? — Она посмотрела с умилением на пару, потом взяла руку Дениса и положила себе на плечо.

«Я дурак Ден, слышишь? Тебе не завидую, а своей участи не желаю. — Уже захмелевшим голосом говорил Сергей, когда они курили на крыльце бара. — Словно ребенок, маленькими ручками, пытается поймать ускользающую нить воздушного шарика, рвущегося в небо, так и я не могу удержать тонкую нить наших отношений.»

— Серж ты чего? Дэн стукнул друга по плечу. — Ты же любишь ее! Что еще нужно для счастья?

Сергей сдержал отчаянный стон. Вздохом подавил накатывающую горечь в горле. Сделал непонятный жест рукой словно переключал мысли на другую волну. Улыбнулся и пошел в бар увлекая за собой друга. Они еще посидели. Сергей играл на позаимствованной у бармена гитаре любимую песню, написанную Макаревичем.

Добравшись домой он проверил закрыты ли окна, погрозил кулаком в окно, видимо вспомнив прошлую ночь. Выключил свет и уснул легко и спокойно, как будто не было бессонных ночей, полных пепельниц и горьких слез. Алкоголь притупил все мысли и чувства. Он обнимал девушку и был счастлив.

Сколько прошло времени он не знал. Проснувшись от стука фрамуги он опять как старик шаркал по полу тапками. К бессоннице добавилось похмелье.

— Опять, опять, опять. — Он стоял на окне и всматривался в ночь. Звезды, луна и спящий город...

Зазвенел будильник. Сергей открыл глаза. В прихожей никого не было. Разминая затекшую шею дошел до спальни. Там его встретила пустая постель. Душ подозрительно молчал. Лены нигде не было. «Не верю» — прошептал и сполз по стенке коридора.

Тихий вой переходящий в поскуливания слышали все соседи, кто был в тот день дома. Но как это водится никто не придал значения. Собаку вдруг кто завел. Маленькая еще. Привыкнет, вырастет. После обеда слезы иссякли. Сергей ходил по квартире, сидел на кухне, пил горький чай, курил, курил, курил.

Вечером позвонил Денис.

— Ты как? Вроде немного выпили. Тебе прогул поставили.

— Плевать.

Повисла пауза, после которой Денис очень аккуратно спросил:

— Ушла?

— Ага, улетела.

— Серега, я серьезно. Не язви. Приехать?

— Я серьезно.

— В смысле? Куда? С кем?

— Не знаю. Все, пока.

Не стоит рассказывать человеку того, за что тебя упекут в дурку.

Стемнело. Сергей налил очередную кружку чая, взял сигарету и сел на карниз.

— Лена. — Шептал он, смотря в бездонное небо. — Ленка, вернись.

Пил чай. Курил. И звал. Шепотом, срываясь в голос произнося гласные. Кто-то не выдержал и с балкона крикнул — «Угомоните шавку». Допив чай он вернулся на кухню. «Докурю и пойду спать — Подумал Сергей — может вернется пока курю?!» Но чуда не случилось. Она не вернулась в эту ночь. В следующую тоже.

За эти два дня пропущенных звонков было двести двенадцать. СМС сообщений больше трехсот. Дважды приезжал Денис, звонил, стучал. Беспокоил соседей.

Стемнело. Чай, сигарета. Во всей квартире был выключен свет. Окно настежь. И только Макаревич на радио допевал:

И три дня и три ночи он не спал и не ел,

Он сидел у окна и на небо глядел,

Он твердил ее имя, выходил встречать на карниз.

А когда покатилась на убыль луна,

Он шагнул из окна, как шагала она,

Он взлетел как взлетала она,

Но не вверх, а вниз…

© He Mm




Прочитал, значит, и сам вдруг вдохновился этой темой. Завёлся прям чот. Что крестьяне, тошь и обезьяне. Я тоже решил переиграть на прозу эту нетленку Макаревича. Или она меня решила? А, неважно. Важен результат. Итак:


— Чем ты занимаешься? — спросила она.
— Я пишу книгу, — ответил он.
— И о чём она?
— О тебе.

Она рассмеялась. Это была смесь звенящих от лёгкого морского бриза колокольчиков и звонкой весенней капели, нежного утреннего солнца и радости, беззаботности и молодости. Так могут смеяться только счастливые люди. Счастливые молодые люди. Счастливые молодые девушки. Так могла смеяться только она. А он — бесконечно слушать.

— Мы же только встретились. Как ты мог обо мне писать, не зная меня.

— Нет, мы только поэтому и встретились.

Они и правда только что встретились тогда. В уютной маленькой кофейне на Неважнокакой улице. Он сразу узнал её. И никогда не решился бы присесть рядом. Чёртова стеснительность.

Но это и не потребовалось. Потому что она пришла позже, когда он уже пил свой эспрессо за столиком у окна. Там все столики были у окна. У большого панорамного окна в пол. Все три.

— Я знаю тебя бесконечно давно. С самой первой буквы. Тогда я писал про одиночество. Про одиночество без тебя. Но ещё только лишь обмакнув перо в чернильницу, я знал какой ты будешь.

— И какой я буду?

— Именно такой, какая ты есть.

И опять звонкой капелью звенят колокольчики. Колокольчики звонкой капели. На тройке весны. Весны любви. Под дугою над коренным.

— А какая я есть?

— Лучше всех!

И было только одно свободное место. Напротив него. Она спросила, не против ли он. А он был не против. Он был только «за». Он был очень рад. Он был радее всех радых. Он даже, кажется, был счастлив. Только ещё не знал об этом. Пока. Пока он был просто рад. Очень.

— Ты пишешь пером? Разве так ещё пишут?

— Я пишу душой. А она старомодна.

— Ты странный.

— Я старый.

Все мы пусть немного да счастливы, когда сказка начинает сбываться. Пусть только начинается и не факт, что сбудется.

А она не умела молчать и не умела стесняться. И сразу заговорила. Ни о чем. Обо всём. Так и разболтались. И он разучился молчать.

— Кто тебе это сказал? — радостно звенит капель. — Не верь им. Они тебя обманывают. Они просто хотят, что бы ты был старый. А ты не будь.

— Думаешь, можно просто захотеть?

— Конечно! И никак иначе.

Она была мила, обворожительна в своём желании быть убедительной. Прелестной и манкой. Манок сработал. Он захотел. Он поддался. Он поверил. Ловушку можно закрывать.

— Но так было бы совсем неинтересно, — говорил он другу, с грустной улыбкой глядя на огонь.

Они сидели в креслах. У камина. Он попыхивал трубкой, друг курил сигару. Языки пламени играли в бокалах с хересом. Казалось, вот-вот должна была войти миссис Хадсон.

— Мало ли что может показаться с первых глаз? Вдруг это только влюблённость? И какому чорту тогда ты продашь это сердце? Влюблённое сердце — красивая метафора. Но ценится только любящее. Вот за него ад готов платить. Вот на них и охотятся все пираты преисподней.

— Ты уже пьян, — сказал друг, — Ты несёшь чушь.
— Я знаю. Но так хочется с кем-то поделиться.
— А кто запрещает? Я лишь констатировал факт. Но факт и то, что пьян и я. А ещё то, что мне нравится этот чушь. Неси дальше.

Но помни, «когда несешь чушь, старайся её не расплескать, потому что хороша только полная чушь!»

Комната была освещена только камином. За окном была ночь. Длинная зимняя ночь. На окне узоры. Это был старый дом и старые окна. На них каждую зиму появлялись узоры. Появлялись и никогда не повторялись.

— Я так замечтался о будущем, что надолго обогнал настоящее. Как старый тарантас на МИГе. На МИГе это ж вмиг. Мы были вместе лишь две главы, а я уже заканчивал третий том вероятной реальности.

Друг, глядя задумчиво на огонь, покачивал головой. То ли в такт рассказу, то ли своим мыслям. И не в такт ногой. Ноге.

А он слышал колокольчики. Где-то на третьем плане будто. Смутно. Неясно. Расплывчато. Далеко и неправда. Он слышал капель.

— Обычно так бывает у женщин. Я не знаю, правда ли, но так говорят. Ты ещё только с ней первый раз поцеловался, а она уже мыссленно рассаживает гостей на свадьбе.

Так и я.

А было нельзя.

Нельзя загадывать счастье.

Счастье может узнать твой загад. Найти и прочитать. И ей станет скучно жить дальше по написанному. Кто смеет ветру ставить рамки? И сказку допишет быль.

— Я прочитала твою книгу, — сказала она.

— Я думал, что хорошо её спрятал.

— Хорошо. Но мне было очень интересно. И я нашла.

Она не улыбалась. Она была грустна. А у двери стоял чемодан.

— Прости, но эта книга не про меня.

— Давай напишем другую.

— Нет. Я не умею писать, ты же знаешь, я не умею придумывать, я просто живу. Как хочу, как могу, как получается. А у нас не получается.

К плохой мелодраме и то сценарий лучше пишут. А этот был совсем в урну. Ни логики, ни смысла. Потому что не сценарий. Потому что жизнь. И «всё будет так, как должно быть. Даже если будет наоборот».

— И как тебе без неё?

— Да никак.

Друг улыбнулся и, подавшись к нему через локоть, спросил:

— Ни вкуса, ни запаха жизни не чувствуешь? И ломота? И свет не мил? А у тебя не корона часом?

— Она самая. Я ж от неё и умер, — ответил он другу. Серьёзно. Без улыбки. Прямо глядя тому в глаза. Но не выдержал и хмыкнул.

Он укутался поглубже в плед и взглядом, вопросительно, показал на бутылку. Друг подумал, согласился, разлил.

Выпили. Помолчали. Стрелки часов отсчитали где-то пару вечностей, когда друг заговорил снова:

— Она хоть на похоронах-то была?
— На похоронах нет. Потом приходила.
— А я всегда хотел увидеть свои похороны. Кто, что, как. А их-то у меня и не было. Чувствуешь иронию? Утонул я. До сих пор не нашли. Надолго мы тут, не знаешь?

Как можно знать неведомое?
Как может быть невозможное возможным?
Как можно жить после смерти?
Да легко.
Значит, ведомое.
Значит, возможное.
А смерти так вообще нет.

«Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». И смерть — тоже лишь миг. Между прошлым и будущим. Точка в конце предложения. Но не книги. Целой книги, у которой нет конца.

— Говорят, пока не прикаемся.
— А этот как?
— А я знаю?
— Значит, до весны.
— Скорей всего так.

А до весны ещё было не скоро. Но она обязательно будет. Её просто не может не быть, пока существует этот мир. Не та, конечно. Прошлое не возвращается. Таков порядок. Но весна приходит всегда.

Весна всегда приходит в свой срок.




ГЛАЗА И КЛЫКИ


Артем подходил к машине, крутя на пальце кольцо с ключом и делая вид, что абсолютно спокоен. Как же! Спокоен он! Да он просто в восторге!
А как иначе, если только что он стал полноправным владельцем черного, как ночь, внедорожника Х5, всего-то двухлетней давности, к тому же по нереально низкой цене: хозяин уступил сразу, даже торговаться не стал. Чудеса!
Вообще-то внедорожник Артем покупать и не собирался.
Он бы и вовсе в объявления не залез, если бы старушка-джетта вела себя прилично. Так нет же, она чихала, как простуженная, и украшала асфальт пятнами каких-то разноцветных жидкостей. Услышав, во сколько ему обойдется очередной ремонт, Артем решил вложить деньги в транспорт, а свой рыдван сдать на запчасти, если, конечно, возьмут.
Вот почему он, вместо того, чтобы ехать по делам, засел в интернете – ехать-то было не на чем. Выше пассата он и не замахивался, так просто, исключительно из эстетических соображений заглянул полюбоваться на недосягаемую пока мечту, Х5. И вдруг на тебе, стоит объявление и украшает собой верхнюю строчку портала. И главное, ну все, как надо. А особенно цена. Да таких цен не бывает! Артем позвонил, а мужик говорит:
- Да, все правильно.
- А если я прямо сейчас к вам приеду? Дешевле будет?
Артем и сам понимал, что загнул, но голос в трубке подтвердил:
- Приезжайте, договоримся.
Как он гнал, чтобы успеть первым, просто удивительно, как старушка-джетта не рассыпалась по дороге. Но он успел вовремя.
И вот теперь его развалюха стоит, проданная на запчасти в углу двора, а у него в руках ключи от роскошного, черного, блестящего на солнце внедорожника.
Нет, все-таки он молодец! Артем наслаждался новым автомобилем, собой и жизнью.
День вообще задался.
«Есть все-таки в жизни счастье!» - с этой мыслью Артем выставлял код на двери офиса, чтобы отправиться домой.
Пока он ехал, августовская ночь уверенно занимала позиции. Не в первый же раз в жизни он возвращался домой затемно. Но почему-то сегодня на душе было тревожно. «Устал, наверное», - решил Артем.
Едва оказавшись в постели, он уснул.
Обычно сновидений своих он не помнил, и сегодня от сна осталось какое-то смутное впечатление. Кто-то ему снился. Кто-то, у кого были глаза и клыки.
Ночью прошел дождь.
По дороге на работу внедорожник с шелестом несся по лужам, приводя своего нового владельца в почти щенячий восторг.
И на сегодняшний день тоже жаловаться не приходилось, но ночь вновь принесла с собой кошмар: глаза и клыки. И смотрели эти глаза прямо на Артема.
Утром он вспомнил бабку, которая регулярно жаловалась то на магнитные бури, то на космические испытания, то на повышенную солнечную активность и внимательно изучил календарь, нет ли какого полнолуния или чего-то в этом роде. А по дороге включил не музыку, а какой-то канал, по которому передавали медицинскую передачу. Но там про солнечную активность или магнитную бурю ничего не сказали. А в прогнозе погоды сообщили, что «тип погоды второй, благоприятный».
Кошмары стали повторяться каждую ночь. Чем дальше, тем больше. Он просыпался среди ночи и обнаруживал, что сидит на кровати, обливаясь холодным потом и прижимая к груди одеяло в попытке заслониться, спрятаться от этих глаз и клыков. Желтые глаза и клыки хищника на узкой морде, невидимой в темноте.
Артему было страшно.
Он дошел до того, что записался на прием к невропатологу. Пройдя все анализы, ничего нового, кроме общей фразы «нервное истощение, вам надо побольше отдыхать» он не услышал. Он и сам изо всех сил желал бы побольше отдохнуть, а не просыпаться каждую ночь от ужаса, а потом лежать, не в силах сомкнуть глаз до тех пор, пока не рассветет. Таблетки, которые прописал врач, тоже оказались бесполезны. Нет, он конечно, спал как убитый. А кошмар, если и снился, то в памяти не оставался. Но оказалось, что лекарство берет его в плен: голова, как ватой набита, и состояние, словно кулаком получил по башке. Ни за руль сесть, ни вести бизнес в таком виде невозможно.
Два дня просидев дома, Артем задвинул таблетки в дальний угол. Через день глаза и клыки вернулись вновь. Только теперь они были еще и в машине. Возвращаясь затемно домой, он чувствовал, как тяжелый взгляд из темноты упирается в спину. Невидимый зверь выжидал.
Наконец-то он выспался! Друзья закрывали дачный сезон, были шашлыки, пиво, прекрасная компания и Артем остался на ночь за городом. Утром, небритый и взъерошенный, он мчался в город.
Вдруг в глаза бросился торчащий из кювета багажник пронзительно красного цвета. Не раздумывая, он остановился и помчался на помощь. Пристегнутый в детском кресле, громко плакал ребенок. На водительском месте стонала женщина. А, черт! И никого на дороге. Артем судорожно пытался набрать номер службы спасения, но незаряженный телефон только поморгал и отключился.
Женщине явно требовалась помощь, и Артем с трудом перетащил ее в свою машину. А что делать с ребенком? Он схватил детское кресло и поволок его, отчаянно надеясь, что все утрясется и малышка успокоится. Она плакала, кричала и отбивалась от него своими крохотными ручонками, а он старался как-нибудь приладить это детское кресло на заднем сиденье своей «бэхи». Наконец все ремни были пристегнуты, и он помчался, вдавив педаль в пол.
Почему-то ребенок успокоился. Время от времени он посматривал в зеркало, но сзади все было просто отлично, девочка увлеченно играла. «Хоть кому-то хорошо», - подумал Артем.
Вот и больница. Подхватив женщину на руки, он покосился на малышку. Та играла, не обращая внимания ни на него, ни на мать, и он решил оставить ее на месте. Только приоткрыл окошко, чтобы ей хватило воздуха. В больнице началась суматоха: каталка, анкеты, вопросы. «Хорошо, что догадался взять сумочку», - думал Артем. Женщину уже увезли, а Артем еще битых полчаса отвечал на вопросы и подписывал протоколы.
Выжатый как лимон, он вышел на улицу и, только увидев внедорожник, вспомнил: «Ребенок!» Первым побуждением было ринуться обратно в больницу, но представив себе еще одну процедуру протоколов и анкет, он передумал. Подошел к киоску, купил сок, печенье и шоколадку в надежде, что это поможет и открыл машину. Девочка сладко спала.
Артем воткнул зарядку в прикуриватель и его телефон ожил. Отменив на сегодня встречи, он заказал эвакуатор для торчащей из кювета машины. Теперь нужно было что-то решать с ребенком. В телефоне из сумочки он нашел номер «мама». Набрав побольше воздуха, словно собрался нырять с обрыва, он нажал кнопку. Женщина не вдруг поняла, что случилось и почему ей звонит незнакомый мужчина. Больше всего Артем боялся, что у нее случится истерика и она бросит трубку, но обошлось. После первого шока женщина назвала адрес и велела везти к ней внучку.
По дороге малышка проснулась, но плакать и не думала. Почему-то ей было хорошо на заднем сиденье. Благосклонно приняв сок с печенюшкой, она увлеченно играла и разговаривала с невидимым собеседником.
Бабушка уже ждала их на улице. Едва он подъехал, она кинулась к машине вызволять сокровище. Сокровище выглядело вполне счастливым. Артем помог вытащить из машины детское креслице.
- А ты еще приедешь?
Вопрос застал врасплох.
- Я хочу с тобой покататься.
Огромные голубые глаза смотрели с надеждой.
Он вопросительно посмотрел на женщину, ожидая, что она скажет что-то вроде «Папа тебя покатает», но реплики не последовало. Обе ждали его ответа.
- Конечно, приеду. Мы с тобой еще обязательно покатаемся.
К вечеру позвонил мастер из сервиса: машина доставлена, что делать? Список повреждений и цена вопроса заставляли крепко задуматься. Артем прекрасно понимал, что никакая страховая компания без протоколов и актов не оплатит расходы. Оставить все как есть? Хотелось, но почему-то казалось неправильным.
- Делайте, я оплачу.
Назавтра он позвонил в больницу.
- Все в порядке, вы можете ее навестить в приемное время.
Купив дежурный букет, он открыл дверь палаты. Глаза, такие же огромные и голубые как у малышки, смотрели на него.
- Спасибо вам. Врач сказал, вы вовремя меня доставили. Как Сонечка?
Узнав, что Сонечка у мамы, она вздохнула с облегчением.
- Это все косуля. Она выскочила, а я испугалась.
Теперь стало понятно, как машина оказалась в кювете. Да, с косулей протокол не подпишешь…
Он рассказал про машину.
- Ой, как неловко, - Алина явно расстроилась.
В попытке вызвать ее улыбку, Артем, не подумав, брякнул:
- Привезти вам Сонечку?
- А вы можете? – лицо на подушке осветилось улыбкой. – Конечно.
Так Сонечка вместе со своим детским креслицем снова оказалась в машине.
Странно, но она запротестовала, когда бабушка вознамерилась усесться рядом, недвусмысленно заявив о своем праве на все заднее сиденье, где и щебетала с невидимым собеседником всю дорогу.
В этот приезд Алина выглядела уже значительно лучше: лицо больше не сливалось по цвету с подушкой. Она обнимала соскучившуюся дочь и казалась такой красивой, что Артем спросил:
- Когда вас выписывают? Можно, я вас отвезу домой?
Он и сам не знал, зачем спрашивает. Глупость какая-то.
- Ой, вы же, наверное, заняты, у вас работа, семья.
- Работа, конечно, есть, - Артем невольно усмехнулся. – А семьи нет, я один. Вы позвоните мне, я приеду.
В эту ночь Артем не просыпался. Желтые глаза по-прежнему глядели из темноты, но возможно он привык. Или зверь выжидает, чтобы напасть исподтишка…
Оставалось только ждать.
Назавтра он с утра погнал в порт. Ни в ком случае нельзя опоздать: встреча готовилась несколько месяцев. Конкуренты будут локти кусать, когда он подпишет контракт.
Но, похоже, кто-то другой планировал, что локти кусать будет Артем. На кольцевой его грубо подрезал большой джип. Второй такой же вынырнул из ниоткуда и прижал Артема к обочине, вынуждая остановиться. Из машин выскочили двое мужчин весьма внушительных габаритов. Подскочив к нему, они одновременно рванули на себя водительскую и пассажирскую двери, блокируя любую попытку убежать. «Похоже, не доеду до порта», - подумал он. Драться-то он, конечно, будет, но силы были не равные. Бравые молодцы, в отличие от него, явно большую часть времени уделяли физической подготовке, каковую намеревались применить прямо сейчас.
Двери распахнулись и головы здоровенных амбалов влезли в салон. Один уже протянул руку, собираясь вытащить Артема за шиворот, как нашкодившего мальчишку, как вдруг замер: из-за спины Артема, с заднего сиденья, невидимого за затемненными стеклами, раздалось рычание. Низкий глухой рык грозно вибрировал, и Артем чувствовал, как волосы по всему телу встают дыбом. Обернуться он не смел.
Амбалы, не сговариваясь, захлопнули двери и понеслись к своим машинам. Подняв тучу пыли, они умчались прочь.
Рычание постепенно заглохло. Невидимый зверь, кажется успокаивался. Но теперь сомнений не было: он есть. И он непредсказуем.
В порт он все же успел и контракт был подписан. Теперь конкуренты могли беспрепятственно кусать локти.
Ночью снова явились глаза и клыки.
А назавтра он забирал из больницы Алину.
Едва машина подъехала к подъезду, навстречу, визжа от восторга, выскочила Сонечка, за которой семенила бабушка, безуспешно пытаясь надеть на нее какую-то шапочку и одновременно обнять дочь. Ни то, ни другое не удавалось и все трое замерли на месте, образовав некое подобие скульптурной группы, из которой доносился визг, всхлипы и причитания.
Артем вынес из машины небольшой пакет с вещами и покашлял, обращая на себя внимание:
- Куда нести?
Женщины спохватились и принялись благодарить.
- А ты еще меня покатаешь?
Попытки отвлечь ребенка ни к чему не привели, девочка настаивала:
- Я с ним хочу, на его машине. Покатаешь?
- Конечно, покатаю.
«И не раз», - подумал он и переглянулся с Алиной. Похоже, думали они одинаково.
- Я тебя провожу, - Сонечка послушно дала запихнуть себя в куртку, но вдруг ринулась в дом и вернулась, таща за собой большого мягкого медведя. – Это в машину. Так надо.
Алина с удивлением смотрела, как Артем послушно распахивает малышке дверь и как она, усердно пыхтя от напряжения, запихивает на заднее сиденье медведя.
- Все. – Сонечка удовлетворенно вздохнула. – Ты не забудь, ты обещал покатать.
И мама с дочкой направились к дому. На пороге Алина оглянулась и помахала рукой.
Хотелось петь и на время он даже почти забыл о невидимом звере. Как вдруг почувствовал, что в машине не один. Кто-то дышал там, в темноте заднего сиденья. Волосы на затылке зашевелились, но заставить себя обернуться Артем не мог.
Уже возле дома он долго сидел, не в силах решиться посмотреть. Наконец заставил себя медленно обернуться.
Медведь, оставленный Сонечкой, бесследно исчез. Вместо него лежал громадный, черного цвета пес, чьи желтые глаза смотрели прямо на Артема. Зверь жарко дышал, вывалив язык из пасти, украшенной устрашающими клыками.
Надо было что-то делать.
Артем решился:
- Ну, здравствуй.
Пес вежливо стукнул по сиденью хвостом.
Кажется, бояться больше не следовало, но все равно было жутковато. Стараясь не показывать страх, он то ли спросил, то ли предложил:
- Я буду звать тебя Джек.
Возражений не последовало.
- Пойдем домой?
Зверь с готовностью поднялся, ожидая, когда ему откроют дверь. Легко выскочив из машины, он тут же обильно пометил близлежащий куст и занял место у левого колена, демонстрируя воспитание.
Они поднялись в квартиру.
- Завтра я тебе собачьей еды куплю, а пока своей поделюсь.
После ужина Джек начал обход квартиры. Обнюхав все углы, он покрутился по комнате, что-то выискивая. Внимание его привлекло старое кресло. Громадный пес уперся лбом в боковину и легко, как перышко переместил мебель поближе к двери. Затем он взобрался туда и, устроившись поудобней, вздохнул и закрыл глаза.
Приглядевшись, Артем обнаружил, что теперь кресло занимает стратегическое положение: с него просматривалась и входная дверь, и все остальные помещения квартиры. Похоже пес обустраивался надолго.
О том, чтобы улечься в постель, не могло быть и речи: Артем не находил себе места.
Он просто обязан узнать правду.
Невзирая на глубокую ночь, он позвонил продавцу внедорожника:
- Доброй ночи.
Похоже, звонок никого не удивил.
- Доброй ночи.
- Скажите, а почему вы продали свою машину?
На той стороне словно ждали этого вопроса:
- У меня в ней погибла собака.
- Какая?
- Алабай. – поняв, что слово собеседнику незнакомо, продавец пояснил: - Среднеазиатская овчарка. Очень большая, черная. Отличный друг был.
- А скажите, он любил спать в кресле?
Артем сидел и слушал, как большой взрослый мужчина на другом конце города плачет.
А спящий в кресле пес шевелил ушами.
Возможно, он тоже что-то вспоминал.

Елена Корджева




ПОЛОСА ОТЧУЖДЕНИЯ | АНДРЕЙ ГЛОТА


Вокзал. При этом слове в нашем воображении всплывают лица, слышится шум вокзального «чрева», этот шум особенный, он не похож ни на что. А запах!.. Многие «охотники к перемене мест» вдыхают его как целительный бальзам. Не часто мне пришлось поездить за свою жизнь (какие годы, боже мой!), но с детства отличался я впечатлительностью, и любая мелочь, на которую никто бы не обратил внимания, западала в душу и не давала покоя, как заноза. Признаюсь, мне иногда самому хочется окунуться в этот омут захватанных кресел, послушать краем уха беседу таких же странников во времени и пространстве, как я, купить газету и, облокотившись на подоконник, «съесть» её от корки до корки.
Здесь иная жизнь! Иные люди и страна иная. Она, словно выворочена наизнанку, и брошена на холодный вокзальный перрон. Уехать!.. Это одна цель, которая движет здесь всеми. Куда угодно…
Проходя мимо «коробейников» с ходовым товаром (водка, беляши, сигареты, жареная курица…), я со скучающим выражением лица скользил взглядом по лоткам. И, наконец, кривая вынесла меня к барду, который пел на перроне что-то из «блатного фольклора». Чем-то он напоминал кумира 80-х Ефрема Амирамова - та же борода с проседью и чёрная шляпа, чёрное драповое пальто с поднятым воротником… Пел он не очень хорошо, я бы даже сказал - бездарно пел, однако с душой. Его облепила со всех сторон потёртая публика: загулявшие мужья и небритые «тёртые калачи» - убеждённые холостяки-казановы, их подруги с сигаретами наперевес.
«Мне сегодня невмочь,
Синеглазая ночь…»
…Хрипела толпа, и между песнями пожилой кавказец маленького роста с тонкой длинной «моро» в руке подносил барду рюмочку водки, выдыхая горячий воздух с одной и той же фразой: «Вмажь, братишка…». Музыкант оставляет гитару, «вмазывает» и заводит недолгий «базар» по поводу и … без повода. Зовут его Костя (можно просто Костян - для женщин и друзей). Так, кстати, звала его подружка в видавших виды чёрных (в прошлом) полусапожках, в которые были вправлены уже белые джинсы, и в курточке «суперрайфл» с богатой «родословной». Костя катается с подругой по стране и перебивается случайными заработками. Милиция его, практически, не трогает, так как в документах у него ростовская прописка, а подругу он «поймал» в Ставрополе. Ночуют на вокзалах, а чаще у друзей. «Кентов по всей стране хватает, - бросает небрежно Костя, - так что с этим проблем нет. Вот только здесь трудновато приходится, но тоже, как видишь, скучать не дадут. Я с детства с людьми сходиться умел»…
Я ушёл «по-английски» - без шумных прощаний и слов. Подошёл мой поезд, и я сажусь в вагон. Пробираюсь к его душной «глотке», к вожделенному свободному плацкарту. Находя место, «бухаюсь» в боковушку со столиком у окна, втягиваюсь в сиденье и, распрямляя ноги, прикрываю глаза… Трогаемся…
- Молодой человек, - слышу я уже сквозь дрёму, - можно потесниться?
Передо мной уставшее и чем-то кажется озабоченное создание, лет, эдак тридцати. Она в серой норковой шапке с отливом, в длинной дублёнке, отороченной мехом и нараспашку, из-под которой выглядывает бежевый шарфик «ангорка», «джинсы-варёнки» заправлены в сапожки… Дежавю… В руках неоткрытая бутылка пива «Оболонь», а вокруг неё аромат «Кэмела» и того же пива. В глазах с поволокой вопрос, который тут же озвучивается:
- Ну, и долго мы будем любоваться?.. Ноги, извините, можно прибрать?..
«Ноги» у неё получились, как «ногы», с тяжеловесным кубанским «гэ». Невольно улыбаясь, я поджимаю «ногы» под лавку и продолжаю «левым крайним» от скуки смотреть на соседку. Та, поставив бутылку на стол, достала из кармана пластмассовый стаканчик и надела его на горлышко бутылки. Откинулась к стенке и сидит. Смотрит. Прямо в глаза смотрит…
- Ну, и долго мы будем любоваться? - задаю я в свою очередь вопрос и встречаю добродушную улыбку.
- Пиво будешь? - спрашивает она, снимая стакан с горлышка, - открой, пожалуйста… Извини, стаканчик один.
Я отрицательно качаю головой, но бутылку открываю и наливаю ей. Прихлёбывая пиво, она моментами «уходит» куда-то настолько далеко, что есть опасность опоздать на поезд, в котором она уже сидит, но здесь её измученное тело, а мозги…
- Чёрт… чёрт… чёрт… - слышится вдруг как бы ниоткуда, но это произносит она. Обняв стакан двумя руками и повторяя над ним: - Чёрт… чёрт… чёрт…
- Не поминай на ночь, - говорю я, но улыбаюсь уже не так весело.
- Сколько едем? - спрашивает она, поднимая на меня глаза и глядя в упор.
- Смотря куда, - отвечаю. - До Крымска часа три…
И опять этот «долбёж» в стакан, который она просит меня в очередной раз наполнить.
- Неприятности? - интересуюсь я, подаваясь к ней, и мы встречаемся в «лобовой атаке» взглядами.
- Не успеваю увидеться, - с досадой и после оценки отвечает она. - С мужем… Он тут в Крымске у друга, и сегодня же должен уехать… Полгода не виделись…
Совершенно не понимая, о чём она говорит, киваю головой.
- Что ты киваешь… Кивает он!.. - громко возмутилась она, но тут же оглянулась на соседей, сидящих рядом, а один мужик в поисках свободного места даже остановился на секунду. - Он у меня в море ходит, - продолжает она, - а здесь у друга… А я как дура, добираюсь… Чтоб на два часа… увидеть…
И снова «чертопляска» над стаканом, а потом выпалила с горечью:
- А знаешь как мы любим друг друга!… Он мне из каждого порта открытки присылает… со стихами… Ленчик… Меня Лена зовут, кстати.
- Андрей, - представляюсь я наконец.
- Андрюш, а ты мог бы вот так сорваться… И на два часа… А?.. Не знаешь? А я вот еду… Пойдём в тамбур, покурим… Ты куришь?
Вышли курить, стоя, снова напротив друг друга. И тянется, тянется долгий разговор с тоскливым кислым привкусом, нервно тянется её сигарета… Потом Ленчик гадает мне по руке, и я узнаю о себе «много нового», хотя и «стареньким «побаловала». Всё-таки «гадалка» не без таланта. Мы оба - загадка.
Вагон покачивается.
Разъезд. Поезд притормозил, и Ленчик подаётся вперёд. От стены оттолкнулась фигурка в дублёнке и, виновато упершись мне в грудь моментально сжатыми кулачками, секунды на четыре замерла… Подняла глаза и глянула снизу вверх. Только глазами… Потом подняла голову и, не говоря ни слова, отошла на место напротив.
- Извини, - хрипловато выдавила, - пошли в вагон.
Дальше ехали молча.
Время пролетело быстро, и мы уже были на подъезде.
Скоро выходить…
На перроне также молча мы посмотрели друг на друга.
Будто что-то сломалось! Порвалась где-то какая-то ниточка, и вместе с ней незримая связь.
Лена протянула мне ладошку, я легонько пожал её…
А потом - в разные стороны…
Помню это лицо, с глазами, в которых протянулась полоса отчуждения, мимо которых пролетают с грохотом поезда, а в них люди… люди… люди…
Нет у неё того, кто пишет ей открытки со стихами! Это было начертано открытым текстом в её влажных глазах, а есть только эта полоса отчуждения, холодный зал ожидания.




ЛИНИЯ ГОРИЗОНТА ИЛИ ДНЕВНИК ЯСОНА | ЕКАТЕРИНА АНТОНОВА


«…Так лучи подбирают пространство; так пальцы слепца
неспособны отдёрнуть себя, слыша крик: «Осторожней!»
Освещённая вещь обрастает чертами лица.
Чем пластинка черней, тем её доиграть невозможней».
И. Бродский
7.05.

«Ни дать ни взять». Яша ходит по палате, говорит только это.

10.05.

Процесс трансформации. Шизофрения — процесс трансформации?

Надо обсудить с Петровичем.

Четыре состояния.

Экнойя. Баба Галя ставит укол, моет пол, убирает простыни, моет раковину, матерится на Володю. Володя курит в неположенное время. Вижу порядок, не вижу собственного «я». Баба Галя с ума никогда не сойдёт.

Паранойя. Переходное состояние. Мой однокурсник думает, что у него не хватит времени. В глобальном смысле. Он боится, что у него не хватит времени сделать всё то в жизни, что он хотел бы сделать. И поэтому он не делает ничего?

Нойя. Депрессия, печаль. Отделение от «других». Паша, который самоубийца. Не смог перейти через это состояние. А как можно жить долго в нойе?

Антинойя. Это если бы Паша пошёл на контакт. Помощь. Помогать человеку преодолеть границы. Для этого ему нужно взаимодействовать с «миром». Самый сложный переход?

12.05.

Ваня сказал: «Страдание ради страдания — это уродство».

14.05.

Купер считает безумие «непрекращающейся революцией в жизни человека».

Если я абстрагируюсь от работы, то мне тяжело определить грань «между» и «между». Когда они преодолели кризис и какое-то время ведут себя «как все». Иногда разница обратная… До страшного обратная, а мы стараемся этого не замечать.

19.07.

Володя сказал: «Быть ненормальным в психушке — это нормально».

21.07.

Сотерия.

Лорен Мо;шер.

Сотерия в России — это утопия?

Что я могу сделать?

25.07.

Фантомная боль — это когда у тебя болит то, чего не существует.

Так болит душа.

13.08.

Володя говорит (диагноз F21, 58 лет, семьи нет):

Самое глупое, что делают люди — это ждут, ждут идеального… идеального момента, чтобы начать, или идеального себя, или пытаются сделать свою работу идеально… Это невозможно. Я никогда за этим не гнался! Я делал, потому что не мог иначе… Я просто не мог не делать. Ты понимаешь же?

Я знал, что все мои работы не идеальны, но меня это никогда не беспокоило. Видимо, я был ху*вым художником... (смеётся) Вот скажи, разве абсолютно здоровый и абсолютно довольный собой и всем миром человек будет что-то создавать? Да на кой хрен ему это нужно? У него и так всё хорошо!
Человек творит только тогда, когда в нём есть какие-то отклонения, понимаешь? Ты понимаешь же? Какие-то несовершенства, патологии, неврозики…

Он ведь творит только исходя из них. Вот эта сломанная деталь чешется в одном месте, и он начинает с этим зудом что-то делать, что-то выдавать в этот мир.

Зачем? Может, чтобы механизм починить… Может, чтобы просто показать: мол, смотри, как оно бывает. Я не знаю. Но всё творчество в мире — это определённо результат каких-то человеческих несовершенств. Я думаю, даже Бог создал мир исходя из собственного несовершенства! Если бы Бог был идеален и завершён, зачем бы ему понадобилось сотворить что-то ещё? Его бы и так всё устраивало! Но нет! У него тоже начался зуд в одном месте. Наш Бог — типичный психопат! Мы — это часть несовершенства Бога, часть его патологии! Даже удивительно, как мы можем требовать идеальности друг от друга, если сам Бог не смог её достичь?

15.08.

Почему люди начинают задумываться о смысле собственного существования только в определённые периоды? Что это за кризисы такие? Кризис трёх лет, подростковый кризис, кризис среднего возраста… Только определённые рубежи. И всё? А что же потом? Им уже неважно стано;вится, кто они и зачем они здесь? Их взгляд замыливается, вопросы потихоньку уходят на второй план, и у них снова всё хорошо? Они опять могут спокойно смотреть телевизор, ходить на футбол, делать маникюр, есть свою любимую еду, трахаться, воспитывать детей и больше никогда не возвращаться к этим ненавистным вопросам?

Почему «кризис»? Почему думать о смысле себя и жизни — это плохо и больно? Почему человек через это «проходит», а не остаётся в этом? А если остаётся…

17.08.

Смысл жизни — смысл смерти.

19.08.

«Чтобы воссоздать подлинное объединение, необходимо позволить человеку обособиться и объединиться». Где-то прочитал. Надо обдумать.

21.08.

Захар говорит (диагноз «выкидыш общества» — так сказал сам Захар, 19 лет):

Обида? Это то, чего не существует. Люди сами её себе придумали. Почему? Потому что они нуждаются в страдании. Им необходимо страдание, чтобы почувствовать себя живым. Если ничего другого нет… Или если ничто другое уже не помогает. Страдание — это как последняя инстанция чувства жизни.

Если ты видишь человека, который по-настоящему страдает… Который сдирает с себя кожу слой за слоем, который скребёт себе грудную клетку пальцами, доходя до самых рёбер… Не вини его в желании умереть! Это значит, что всё остальное он уже испробовал. Это значит, что он уже всё… испробовал и подошёл к последней инстанции — к страданию, чтобы почувствовать себя живым. Чтобы поверить, что он ещё жив. Это не жажда смерти, это самая дикая, самая мощная и самая сильная жажда жизни. Если не справится — то это станет для него агонией… Последней жаждой перед смертью. Если справится — то… Даже не знаю… Видимо, он на полном основании может считать себя Богом… (смеётся)

2.09.

Аня говорит (маниакально-депрессивное расстройство, 32 года):

…это когда ты можешь чувствовать боли… разные боли. Смотри вот.
Здоровая боль. Точечная. Как укол шпагой в одну точку. Резкий, неожиданный, быстрый и мгновенный. Тебя пронзает, и ты парализован. Первое время ты даже не знаешь, как быть: падать, продолжать стоять, молчать или кричать от боли? Настолько это неожиданно. И ты как будто чувствуешь боль в одном месте. Как укол. Она может пройти быстро, но в этом самом месте укола останется шрам, который всегда будет напоминать о себе… Как фантомная боль.

Нездоровая боль. Обширная. Надвигающаяся медленно и постепенно, затрагивая всё твоё существо, всё твоё тело. Тяжёлая и массивная. Как будто тебя медленно придавливает огромным камнем, а ты при этом находишься в маленькой коробке и не можешь ни сбежать, ни пошевелиться. И у тебя нет выбора: лежать или стоять. Твоё тело ложится само под тяжестью камня. И у тебя нет выбора: молчать или кричать. Твоё тело кричит само…

5.09.

Из разговора с однокурсником:

Жизнь можно сравнить с чисткой картофеля.

Каждый делает это по-своему. Но суть и цель остаётся неизменной — убрать кожуру и оставить то, что сгодится для супа.

Кто-то делает это второпях, очищая кожуру большими кусками вместе с нужной мякотью, оставляя по факту только меньшую часть из того, что могло бы пригодиться, типа и так сойдёт… Нет времени на аккуратность.

Кто-то чистит долго и тщательно, под определённым углом, вымеряя каждый миллиметр кожуры, чтобы, не дай бог, не убрать лишнего, ведь картошка денег сто;ит.

Кто-то чистит за разговором и даже не зацикливается на процессе. Всё происходит само собой, и ты даже не замечаешь, как картошка уже почищена.

Кто-то подбирает для чистки самый современный инструмент, ведь нож — это прошлый век, человечество давно придумало приспособления, которые облегчают процесс.

Кто-то подходит к этому делу впервые, учится, чистит неловкими движениями, под постоянные упрёки матери и назидания отца: «Пусть учится самостоятельно!»

А кто-то вообще не берётся чистить картошку и специально ничего из неё не готовит, чтобы не сталкиваться с чисткой…

21.09.

Чаще всего люди только перед лицом смерти начинают по-настоящему чувствовать жизнь. Начинают понимать, кто они и для чего были рождены. Но уже поздно…

А что, если это наше проклятие? И мы способны узнать правду и истину о мире, о себе, о жизни только на пороге смерти? Мы узнаём, как мы хотим жить, только когда умираем?

23.09.

Сидел в коридоре. Где очередь за таблетками.

Какой-то мужик из очереди сказал: «Мы это… так-то нормальные. Мы же весной только буйные становимся. А так нормальные».

Не помню дату.

Курил с Володей.

Володя спросил: «Ты как думаешь, линия горизонта соединяет или разъединяет небо и землю?»




МИСТЕР БРАУН

— Мистер Браун, рад Вас видеть...
— Да-да, — махнул рукой мистер Браун, даже не оборачиваясь. — Заходи, кто бы там ни был.

Джордж проскользнул в коридор и закрыл за собой дверь.

— Я хотел с вами поговорить насчёт Эрики...
— Да, я знаю, кто такая Эрика и что с ней случилось. Помню, с ее бабкой мутил. Ну, пытался. Эрика меня старым пердуном считала, а ее бабка — сумасшедшим стариком. Но пожрать они давали.

Джордж оторопел.

— Мистер Браун, я ценю Ваш юмор, но я прибыл из полицейского участка чтобы разобраться со смертью Эрики Цоколь. Ее труп обнаружили недалеко от подъезда и мы пытаемся разобраться – несчастный случай это или убийство, или она вообще со своего балкона упала.

Мистер Браун наконец-то повернул голову, однако все так же продолжая сидеть в кресле.

— О, так ты из Бобби. Забавно. Чем могу услужить? Может, чаю?
— Нет, мистер Браун, воздержусь. Я пришел, чтобы вы мне рассказали о Эрике Цоколь и о том, чем она занималась в последнее время.
— А что я вам могу интересного-то рассказать, мистер… Э-э...
— Джордж. Просто Джордж.
— А что я могу интересного сказать, Джордж? Они меня обе считали придурком и навряд ли стали бы мне рассказывать о своих планах или намерениях.
— Насколько я знаю, мистер Браун, семью Цоколь в этом доме, мягко говоря, недолюбливают. Это так?
— Есть такое, Джордж, есть такое. Они были крайне надоедливы и лезли не в свои дела.
— Так считаете Вы или все жители этого дома?
— Все жители.
— Я спрошу, — Джордж встал.
— Удачи, бобик.
— Не называйте меня так, мистер Браун.

***

— В-в-вы не понимаете… З-здесь живёт нас-с-стоящий призрак!
— С чего вы решили? — вздохнул Джордж, держа в руке тетрадь и ручку. Женщина выпила уже четвертый стакан воды и все ещё продолжала заикаться. Ее волосы отливали серебром, будто луна на ночном небе, а дряхлая и иссохшая кожа прочно облегала кости.
— Он летает по ночам! Я видела, как он... Прошел через стену! — мисс Кейц дрожала.
— Когда и где?
— Накануне смерти Эрики... Он прошел отсюда, — она указала на картину своего покойного мужа, — и летел сюда.

Ее костлявые пальцы указали на стену.

— Если я не ошибаюсь, за этой стеной живёт мистер Браун? — спросил Джордж.
— Да-да, этот старик живёт именно там.
— А за той, — полицейский указал на картину, — жила Эрика с бабушкой?
— Уже нет. Клячанка съехала после смерти внучки.
— Клячанка?
— Кляча потому что. Я ее так ласково называла. А она меня — Кочергой.
— Вот как. Скажите, мисс Кейц, знали ли вы, чем занималась Эрика до смерти?
— Она экзорцисткой была.

Джордж навострился.

— Подробнее, пожалуйста.
— Читала всякие книжонки, чертила пентаграммы, молилась на латыни. Жуть в общем. А ещё гонялась со сквородой по дому, вылавливая призрака. Наверняка того же, которого я видела.
— Как часто вы видели этого призрака?

Было видно, что мисс Кейц успокоилась, однако разговор про призрака снова заставил ее дрожать.

— Два-три раза в неделю...
— Почему не сообщили ранее?
— Ну...

Джордж смекнул.

— Конечно, зачем, если за стеной живёт экзорцист, верно?

Мисс Кейц опустила глаза.

— Вы его боитесь?
— Немного. Он вроде не страшный, но... Но мало ли. Вдруг чего учудит.

***

— Мистер Браун, приветствую.
— Это опять ты, бобик? Что, ещё один трупец?
— Нет, я пришел с Вами поговорить по поводу призрака.

Мистер Браун удивленно повернулся.

— Призрака?
— Ваша соседка, мисс Кейц, говорит, что в этом доме живёт призрак. Вы его видели?
— Кейц свихнутая на голову вдова. После смерти мужа она как не своя.
— То есть призрака Вы не наблюдали?
— Отнюдь.

***

— Здравствуйте, мистер...
— Джереми.
— Очень приятно, Джереми. Я Джордж, полицейский. Хочу Вам задать пару вопросов о Эрике Цоколь.
— Можете уходить — я вообще ее не знаю.
— Но...
— Извините, Джордж, но я правда плохо знаю Эрику. Вам тут нечего делать.
— Что это за книга?

Джордж указал на ярко-алую книгу в кожаной обложке. На ней была отчётливо нарисована белая пентаграмма.

— Детская энциклопедия.
— Издеваетесь? Я бы Вам не советовал. Эрика перед смертью тоже увлекалась экзорцизмом.
— У вас каждая книга с пентаграммой на обложке ассоциируется с экзорцизмом?
— Пентаграммами она тоже увлекалась.
— Это не имеет ничего общего со мной.
— Ну-ну...
— Это чтобы изгнать призрака.
— Вы его видели? — Джордж встрепенулся.
— Да. Он путешествует по пятому этажу иногда.
— Как часто?
— Пару раз в неделю.
— И где вы его видели?
— В подъезде. Ещё слышал, что мисс Кейц его видела.
— Что Вы о ней скажете?
— Странная женщина. Но оно и понятно — муж умер.
— А что Вы скажете о мистере Брауне?
— Тот ещё тип. Старик, безмозглый и глупый. Из своей квартиры вообще не выходит.
— Вы его не любите?
— Недолюбливаю, скажем так.
— А Эрика?
— Я не знал ее. Каким вам языком ещё это сказать?

***

— Мистер Браун, добрый день.
— На улице ночь, бобик. Какой день?
— Сколько вы живёте в этом доме?
— Лет тридцать-сорок.
— А Вам сколько?
— Шестьдесят. Ровно.
— Где Вы жили раньше?
— В двухэтажном коттедже. Он сгорел. Вместе с моей семьёй.
— И с Вами... — Джордж сглотнул. — Не так ли?
— Так ли, так ли, бобик.
— А смерть Эрики?
— Это я ее столкнул.
— Зачем?
— Она свои книжки страшные читает. Ну их. Перестраховаться лучше.
— Вы убили человека и...
— Ну и что, Джордж? Что? Арестуешь призрака?

Наконец мистер Браун поднялся. У него отсутствовали ноги, а бледный цвет кожи и всего тела свидетельствовал о призрачной материи. Сквозь призрака смутно и размыто просматривались стоящие сзади предметы.

— Я… э-э-э...
— Все жители дома видели призрака. Кроме меня. Так забавно наблюдать за ними! Ты бы видел, как визжала тётка Кейц! Особенно когда я вылетел из картины ее муженька. А этот серьезный терпила Джереми! Он схватил красную книгу с полки и принялся выискивать всякие слова! Ну я и свалил сразу же. Мало ли.
— Но… как… зачем…
— Я и сам не знаю, бобик. Так уж вышло. Кстати, насчёт Эрики! У меня есть неопровержимое доказательство, что она просто упала
— Какие?
— На ее балконе я отломал листы и сделал вид, будто это она облокотилась и нечаянно свалилась. Круто, да?
— Спасибо, конечно… и... Что вы будете делать дальше, мистер Браун?
— Как что? Жить, конечно! Не знаю, правда, можно ли применять это слово в отношении призрака... Ну, в общем, расслабляться.
— Мистер Браун...
— Да?
— Будьте добры, не убивайте больше никого.
— Боишься потерять работу?
— Боюсь потерять рассудок... Всего доброго, мистер Браун.

© Большой Проигрыватель




БЛАЖЕННЫ ПЛАЧУЩИЕ

Меня зовут Рита Купер и я была ангелом.
Это началось, когда на наш привычный мир обрушилась невиданная жара. Она иссушала водоемы, жгла посевы, заставляла людей прятаться в домах. За жарой пришли засуха и голод. Люди много говорили о техногенном влиянии, экологии, разумном потреблении, но ничего так и не сделали.

Они не перестали выбрасывать в атмосферу миллионы тонн углекислого газа, не перестали жечь нефть. Наоборот, все больше машин охлаждали воздух в маленьких скорлупках домов, сберегали продукты от разложения, и производили еще больше жара, требовали еще больше энергии.
Пока Земля не превратилась в печеную картофелину.

Тогда люди придумали ангелов.

«Дождь – это слезы ангелов, страдающих за нас» – так было написано над дверями нашей обители. Я не знаю, кто это придумал. Не знаю, где и кем был замучен первый ребенок. Я родилась, когда система уже вошла в жизнь всего цивилизованного мира. Цивилизация – это, когда ты не идешь на охоту, чтобы убить оленя и съесть, а выращиваешь на ферме коров.

Кто еще может быть ангелом на земле, если не невинный ребенок? Так пусть же прольются слезы, и придет благословенный дождь. Если дождь действительно шел, они говорили: «Вот видите, все правильно». Если дождя не было, они говорили, что страдать надо больше.

Прекрасная логика, а главное всегда работает. Людям вообще близка идея мученичества во имя великой цели. Особенно, если мучаешься не ты. Нас восхваляли, засыпали цветами, игрушками, конфетами. А потом приходил день церемонии.

Даже сейчас я не понимаю, как мир мог прийти к такому безумию. Как мог найти оправдание тому, чтобы на глазах миллионов людей в прямом эфире увечили детей. Как можно смотреть на то, как младенцу вырывают ногти, а потом принести ему в подарок плюшевого мишку.

Слишком быстро размывается граница между допустимым и невозможным. Человек оправдает для себя любое скотство, если оно происходит достаточно долго, чтобы стать нормой.

В день тринадцатилетия для нас наступало время последней церемонии. Это шумный праздник с угощением и музыкой, после которого ком изувеченной плоти в кровавых кружевах хоронили в священной роще. Считалось, что после смерти ангелы отправляются на небеса, где будут вечно счастливы. Так себе утешение.

Но мне повезло. В день моей последней церемонии начался дождь. Не переводить же добро понапрасну, решили они и приберегли меня для следующего раза. Но он не наступил.

Сегодня, в день своего восемнадцатилетия, я сижу в каюте плавучей платформы «Аристотель» и пишу эту историю в надежде предотвратить появление новых ангелов. Или русалок. Или кого там еще придумает агонизирующая фантазия обреченного человечества. Может быть, дождь и вправду – слезы ангелов, тогда вы получили то, чего хотели. Слезы тысяч замученных детей.

Дождь все еще идет.

Elena Kolomeets




ПРОНЗИТЕЛЬНЫЕ РАССКАЗЫ ИЗ 6 СЛОВ


Незнакомцы. Друзья. Лучшие друзья. Любовники. Незнакомцы.

«Вы ошиблись номером», — ответил знакомый голос.

Пассажиры, сейчас с вами говорит не капитан.

Я встретил родственную душу. А она — нет.

Продаю парашют: никогда не открывался, слегка запятнан.

Это наша золотая свадьба. Столик на одного.

Сегодня я снова представился своей матери.

Путешественник еще подавал сигналы. Земля — нет.

Я принес домой розы. Ключи не подошли.

Моя мама научила меня бриться.

На разбитом ветровом стекле было написано «Молодожены».

Наша спальня. Два голоса. Я стучусь.

Я спрыгнул. А затем передумал.

Мое отражение только что мне подмигнуло.

Извини, солдат, мы продаем ботинки парами.

Он кормит из бутылочки убийцу своей жены.

Воображал себя взрослым. Стал взрослым. Потерял воображение.

Хирург спасает пациента. Пациент благодарит бога.