Карл

Ночь наконец-то накрыла лес, и я выполз из своего убежища в заброшенной медвежьей берлоге. Тело затекло и отзывалось немилосердной болью на малейшее движение. Во рту пересохло, как в старом колодце, а желудок, казалось, прилип к рёбрам. В последний раз я ел - не помню, завтракал или ужинал – несколько суток назад какой-то зазевавшейся полёвкой. Мерзкая еда, но сейчас я бы с удовольствием сожрал даже червей. А какие же мы были идиоты, когда в солдатской полевой кухне не доедали овсянку! Шутили, что после войны будет стыдно смотреть лошадям в глаза, дескать, объедали бедную скотину. Дошутился. Сейчас мне стыдно смотреть в глаза любому, не только лошади.

Потому что вместо бравого вояки в красивой форме через полстраны бредёт, прячась в темноте, чумазый калека с единственным полуистлевшим документом за пазухой. По сути, и документ-то этот мне не нужен. Но во-первых, что-то лучше, чем ничего, а во-вторых, когда я жадно всматриваюсь в его скупые строчки, я вспоминаю себя. Вспоминаю свой последний бой, боль и дикое желание убежать домой. Туда я сейчас и драпаю.

Я родился и вырос в деревне. И был уверен, что проживу тут всю жизнь, как и все мои предки. А потом отец настоял, чтобы я женился на дочери его друга. Моё мнение никого не интересовало, и я тогда почти убежал из дома. Смешно сказать, но больше всего напрягало, что эта пигалица была старше меня на целых два года и совсем не подходила под мои идеалы красоты. Но парни постарше рассказали мне про первую брачную ночь, и я всё-таки решил остаться на свадьбу. Вино и брага лились рекой, нас все поздравляли и многозначительно подмигивали. А ночью отец пьяный свалился в колодец. Так я за один день окончательно стал взрослым.

Жизнь потекла своим чередом, и через пару лет моя баба даже начала мне немного нравиться. Не сказать чтобы сильно, но всё же. Впрочем, как бы то ни было, сейчас она - моя единственная родня, и именно эта мысль вела меня через графства, как собаки водят слепых. Я мечтал, как вернусь в свой дом и заживу в нём со своей женой. Как она мне будет рада. И всё станет как раньше. Я повторял это себе чёрт знает сколько дней. Точнее - ночей, потому что идти я мог только ночью: днём при виде меня любой селянин поднял бы такой крик, что хоть святых выноси.

Но теперь, когда мне остался последний переход в несколько часов, я начал понимать, что в родном доме жить больше нельзя. Нужно всё бросать, брать жену и валить подальше от людей. Я же теперь дезертир, и граф меня обязательно повесит. А ведь раньше всё было хорошо. И дёрнул же меня тогда чёрт послушать рекрутёра и записаться добровольцем на эту проклятую войну! Захотелось дураку поддержать императора Карла в драке с протестантами! Ну и наград на грудь, чтобы бабы сами липли… Теперь ко мне не липнет даже грязь. Решено, забираю Мари и бежим отсюда ко всем чертям! Но есть что-то ещё, какое-то чувство тревоги, словно я что-то забыл и теперь не могу вспомнить, что же я забыл… Что-то важное, или страшное.

От размышлений меня отвлёк шорох в кустах, и я замер, вжавшись в ствол дерева. Через несколько минут тишины на полянку осторожно вышел молодой волчонок. Он чуял меня, но никак не мог разглядеть, и это сыграло мне на руку. Я рухнул щенку на спину и подмял его под себя, стараясь тут же свернуть шею и не дать цапнуть меня за руку. Чёрт, у меня всё получилось с первого раза! Не заморачиваясь, я попросту разделал его остро заточенным обломком штыка и по-быстрому схарчил одну ляжку. Утолить голод мне хватило, а там уже и до дома рукой подать! Я даже вторую лапу не стал брать с собой в дорогу.

К деревне я подошёл, когда уже начало светать. Солнце лезло на небо, как дурак на колокольню, а я спешил проковылять по улицам так, чтобы никому не попасться на глаза. Но, словно полковой оркестр, со всех сторон грянули воем собаки. Чёрт! Убить их мало! Пришлось ускориться. В нос ударил мощный запах конского пота, и я еле успел шмыгнуть в траву, к чьему-то забору. Неизвестный всадник поскакал мимо, отчаянно пытаясь удержать поводья словно бы взбесившегося коня.

«Наверное, от меня до сих пор пахнет волком!» - подумал я и бегло оглядел себя. Да, выгляжу, мягко сказать, не ахти. Весь оборванный, в волчьей крови… Бр! Ну вот, наконец, мой дом. Даже скрип калитки мне показался каким-то особенно родным. Сени были распахнуты, а вот дверь заперта изнутри. Я решил не ждать, пока Мария проснётся, и со всей силы долбанул кулаком. И ещё, и ещё.
Почти сразу за дверью послышалась возня, и знакомый голос спросил:

- Кто там?

- Открой, это я, Карл.

- Господин, не шутите над бедной вдовой. Уходите прочь! Мой муж Карл Грубиян погиб три года назад.

- Мари, я не погиб. Я жив, и я пришёл домой. Отворяй, живо! Ещё не хватало мне стоять у двери! У меня даже есть бумага, где написано, что я - это я!

- Просуньте мне эту бумагу под дверь! - потребовала с той стороны женщина.

- Чёртова баба! Это моя единственная бумага, и я тебе её не отдам!

- Но тогда я вас точно не впущу!

Бабья дурь вывела меня из себя. Говорить с ней не было никаких сил, и я посмотрел вокруг себя. В углу стоял заступ, которым обычно копали ямы. Я засунул его под угол двери, поднял вверх и толкнул вперёд. Сколько помню мать, она всегда закрывалась от отца, когда он был во хмелю. А отец этим же заступом открывал дверь и гонял им потом мать по всему огороду. В последний раз мы с ним делали это вместе. И догнали.

Дверь сошла с петель и с грохотом рухнула внутрь под истошный бабий визг и детское хныканье. Когда пыль осела, я увидел женщину, чем-то похожую на мою жену, только более грузную и с оплывшими чертами лица. Баба испуганно куталась в платок и пыталась спрятать за собой чернявого ребёнка примерно трёх лет отроду.

- Кто ты? – спросил я у бабы.

Она несколько раз начинала отвечать, но постоянно сбивалась на свистящий шёпот. Пришлось припугнуть её заступом.

- Я Мария, жена Карла Грубияна. Вдова.

- А это что за выродок? – я кивнул на ребенка.

- Это его сын!

- Врёшь, чёртова баба! Ему не меньше трёх зим, а я ушёл из дома только прошлой осенью!

Баба всхлипнула и покосилась на мою морду.

- Карл ушёл на войну четыре зимы назад. Я тогда уже носила сына, но ещё не знала об этом. Кто бы вы ни были, уходите! Не тревожьте наш покой, господин! Молю!

Холодная волна ужаса окатила меня с ног до головы. Я протянул ей бумагу и велел прочитать, что там написано. Я помнил, что Мария была в прислуге у нашего графа и умеет читать. Баба пробежала глазами по документу, в ужасе заткнула рот краем платка и выронила бумагу на пол.

- Это записка от доктора, что Карл Грубиян умер от потери крови в ночном бою при Мюльберге.

Я пожал плечами. Чёрт его знает, может, это и так. Теперь многое стало понятнее. Я вспомнил то, что забыл. Как меня проколол пикой и потом укусил какой-то рыцарь.

- Но как я могу быть мёртвым, если я сейчас стою перед тобой, моей законной женой?

За дверью уже рассвело, и баба, поминутно крестясь, кивнула на меня. Потом, заикаясь, промычала:

- Господин! Даже если вы когда-то были моим мужем, вы мертвы, и уже очень давно!

Я скосил взгляд на свои руки, перевёл его на грудь и опустил до ног. Торчащие кое-где кости, конечно, смущали меня изрядно, но не для того я прошёл пешком несколько графств, чтобы услышать в лицо от родного человека, что я уже умер. Неужели так сработало проклятье моей матери?

Неожиданно моё внимание привлёк ребенок, который смотрел на меня со смесью отвращения и любопытства, и я вспомнил, что дети в таком возрасте ещё не умеют врать. Поэтому присел на корточки и поманил детёныша к себе. Мать схватила малого за плечи, начала ныть и о чём-то меня просить.

- Скажи, малыш, как зовут твою маму? – стараясь не запугать ребёнка, спросил я.

- Мрия, – пролепетал он.

- А папу?

Ребёнок растерянно посмотрел на мать. Что ж, молчание - тоже ответ.

- А как считаешь, я живой или мертвый? - спросил я глядя, на детёныша.

- Мёлтвый, как наш кузнец Иоахим.

Я встал на ноги и обернулся. На улице уже ясный день, и живому мертвецу селяне точно не дадут далеко уйти. Да и к чему? Путь упыря - смерть. Это моя судьба, и надо принять её достойно. Но когда меня увидят дома, Марии с сыном несдобровать, селяне их сожгут на костре. Сын... У меня есть сын! Нет! Хватить убегать, пора начать жить! Это не проклятие, а дар. Великий дар бессмертия! И я обязан его передать.

Одним рывком преодолев расстояние, я впился зубами в мягкую нежную плоть, а руками оттолкнул бабью тушу к стене. Тобой займусь позже. Первым должен стать сын. Мой сын!