Судьба-судьбина

               
               
                "Житьё-житьё, вставши - да за вытьё",
                "Жить широко - хорошо, но и уже - не хуже"(русск. пог.)
            
                Ульяна Матвеевна Сазонова 1895 г.р. и Гаврила Савельевич Плясовских 1894г.р. не искали друг друга – они всегда жили в одном селе Баландино Казанского района Ильинского сельсовета Омской губернии (теперь это Тюменская  область), учились в одной школе.  Сказать по правде, Ульяна вкуса к учёбе не имела, первые два года посещала школу только до Рождества, затем учительнице Акулине Николаевне подносился гусь – для снисхождения к ленивой ученице, на том учёба прекращалась. А потом и вообще закончилась – дома работы было невпроворот, и постигать её премудрости Ульяне было намного увлекательнее.
                Наступила пора юности. Очень ей нравился один мальчик из соседнего села Афонькино, но что-то он медлил со сватовством. А Гаврила со сватами тут как тут объявился: невеста-то хоть куда – и собой хороша, и делать всё умеет, даже тулупы шьёт! Почему на такой не жениться? Явился жених со сватами к родителям, а невесту и не спросили –  надо было ещё двух дочерей пристроить. Поженили молодых!
                Времена трудные, лёгких-то у нас и не бывало… Сначала революция, потом пришёл Колчак. По слухам, белогвардейцы зверствовали, убивали беспощадно, живых закапывали в землю, но их деревню это как-то обошло. Но когда дядю Гаврилы Петра уличили в нежелании служить белякам, его схватили. Он падал на колени: «Не убивайте на глазах у матери!» Его «пожалели», увели в другую деревню и вместе с другими зарубили шашками.
               
               Местных парней вербовали в Белую армию, женщин заставляли сопровождать обозы во время своего отступления под ударами Красной Армии.  Белые офицеры набирали себе обслугу из местных.  Гаврилу  приглядел один из них, взял себе в денщики. А Ульяна и тётя Василиса, жена отцова брата, хроменькая, отправилась сопровождать другую военную часть с обозом в сторону Омска.  Василиса хоть и хромая была, а брат Гаврилы её любил. Хоть и поговаривали, что он на ней из-за богатства женился. А какое тогда богатство – несколько платьев, шуба  да пальто – вот уже и богатыми люди считались
                Когда стало понятно, что армия беляков будет разгромлена, офицер сказал Гавриле: «Нам всё равно конец, а ты бери лошадь, подводу, чего увезёшь – беги назад в свою деревню. Для обороны лучше топор возьми, не ружьё!». Гаврила так и сделал. Только это было совсем не просто – навстречу тянулись преследуемые красными белые части – как уберечься? Обычно  днём отсиживался в стогу соломы, сена, отведя лошадь в какой-нибудь ложок.
                Однажды и стог-то на всём поле был один, пришлось залезть в него. А тут – казачий разъезд. Если бы они вздумали покормить лошадей, разворошить стог – конец был бы Гавриле! Но ничего, обошлось. Торопились казаки, проскакали мимо! Поняв, что с лошадью до дома не добраться, оставил её в 15 километрах от родного Баландино, в Ярках, у родни, двинулся дальше один.
                В другой раз спрятался в пашенной избушке – одна в поле стояла. Поняв, что приближающиеся беляки её не минуют, умудрился залезть в трубу прямо из зева печи. Затопили бы печь – и не было бы Гаврилы. Когда вылез к вечеру – был чернее трубочиста.
                Таким и заявился ночью к тётке, сестре матери своей. Та ахнула, давай топить баньку. Отмыли, переодели неожиданного гостя, да и проводили под утро от греха. Соседи на следующий день стали интересоваться – зачем топили ночью баню? Едва отговорились – приходилось опасаться всех.
                Ешё более жестокие репрессии последовали, когда Советская Власть настроила против себя людей, конфискуя последнее, и вспыхнуло так называемое Народное восстание. Это было в феврале-марте 1921 года. Оно охватило всю область. Однажды прошёл слух – завтра будет «Варфоломеевская ночь», придут убивать всех, связанных с новой властью, прячьтесь!
                К тому времени кто-то записался в комсомольскую ячейку, кто-то исполнял распоряжения новой власти, работал на неё. Взрослые – драть кто куда может, а матери нашей куда деваться? Дома дети. Бросила она в подпол кошму, подушки, детей  - Настёну, племянницу десяти лет, сына Кузю, да Васю, совсем маленького. Сидят, не дышат, долго сидят, счёт времени потеряли. Холодно! Прислушиваются. Вот и петух запел – скоро утро. Уже мочи никакой нет. Решили вылезать, что бог даст…»   А в доме у окошка сели, где вместо стекла брюшина была натянута – чтобы лучше слышать. Слышим – снег скрипит, испугались, думали, конец пришёл. Но это оказалась свекровь,  Лукерья, отцова мать. Она много лет на ногу лёгкая была! «Тюня, ты живая? (от Настюня)». Кажется, обошлось!
               А об отце ничего не знаем – успел ли спрятаться? Оказалось, успел – у овец в загоне. А там всего-то пара овечек была. И крючок изнутри накинул – если бы беляки пришли, догадались бы…  Но без жертв не обошлось, многие были расстреляны, замучены, в том числе брат матери Максим.  Трупы погибших собрали по деревням, куда-то увезли подальше от глаз,  а ближе к весне разрешили родным забрать.
               Труп Максима привезли домой, положили на печь  с угла на угол – чтобы разморозить и уложить в гроб, как положено христианину. Замёрзший труп упирался на две точки, и когда шея оттаяла и голова упала с печи, сначала испугались, потом обрадовались – подумали, что Максим живой…  Но нет – закопали 21-летнего Максима…
               
                Когда стали сгонять в колхозы, уже в тридцатые годы, попробовали минуть эту судьбу – Гаврила и Ульяна с маленьким сыном сбежали а Алма-Ату. Да то ли климат не пошёл Ульяне, то ли лихорадку она подхватила, пришлось вернуться домой – на руках мужа, едва отходили Ульяну. Куда деваться? Стали колхозниками.
                - Одна райкомовская крыса,  Любовь Артемьевна Баландина, инструкторша, мою маму за шиворот трепала в сельсовете: «Отдавай корову, там у тебя ещё тёлка растёт!» - вспоминает дочь Ульяны Матвеевны Мария Гавриловна спустя почти девяносто лет. Мы сидим с ней в уютной современной квартире и вспоминаем страшные времена – а забывать их нельзя!
                – Мать моя мотается из стороны в сторону, катается у двери в своих «сапогах» на круглой подошве из автомобильных шин – местный умелец научился делать -  едва держится за  косяк, чтобы не упасть, но не соглашается отдать единственную корову! Это её один грамотный мужик подучил: «На тебя будет налёт, будут угрожать – не бойся, не вздумай отдать корову!». Так и не отдала!
                Вменили ей в обязанность печь хлеб для колхозников, трое их, пекарей, было. Мамин хлеб  самый лучший выходил, шёл только в ясли детям и трактористам-комбайнёрам. Привозили ей мешочек муки на 30 килограмм, и строго требовали отчёт – сколько калачей вышло. Их выходило ровно двадцать семь.
                Вот однажды она раным-рано подошла к заквашенному тесту – хорошо поднялось! Заходит бригадир Москаленко, из сосланных: «Ульяна Матвеевна, на тебя поступил донос, что девчонку свою колхозным хлебом кормишь» - это он обо мне, семилетней. Мама говорит – «Садись, смотри, при тебе всё буду делать, на твоих глазах.  Я и тебя накормлю!»  Посадила калачи в печь, испекла, вытащила, стала разнимать – там кусок оторвался, тут – действительно, сами собой образовались излишки. Видит бригадир, что по-другому и быть не могло: «Ох, ети её мать, эту Бурыгу!» - говорит. Больше к матери не придирались.
               Были, были охотники донести, куда следует! Особенно одна баба Степанида Степановна Плясовских по прозвищу Бурыга – за всеми подглядывала, подслушивала, и белым в своё время доносила, и перед красными выслуживалась.
               Другой сосед жалуется куму: «Ну, эта Бурыга надоела! Подглядывает из-за плетня, подслушивает, доносы пишет!»  Кум посоветовал: «А ты сделай большую деревянную кувалду, да по плетню этой кувалдой и шлёпни, как её увидишь!» Вот сосед в очередной раз завёл пустую подводу во двор – зерно перевозил. Только собрался гусиным крылышком остатки подмести – на кашу пойдёт,  как видит – Бурыга за плетнём примостилась.  Ну, он, вроде, в сторону по делу отошёл, а сам подкрался к плетню, да к-а-а-к ударит кувалдой! «Ой, убивают!» - заорала испуганная Бурыга. Помогло, больше не подглядывала.…
             
              Был у нас другой односельчанин – Аким Пащенко. Он в плен к немцам попадал, где его определили одной фермерше помогать свиней кормить. Сбежал, воевал, с фронта пришёл с одной рукой. На сельские работы выходил вместе со всеми. На покосе как-то едят кашу – нехорошую, с половой и остью. Он и говорит: «У хозяйки в Германии свиньям лучше готовили, повкуснее будет» Отсидел Аким за это пять лет – тоже дело Бурыги, её работа!
              В то время и «тайная полиция» была – самих же колхозников специально назначали ходить под окнами, подслушивать, докладывать – о чём люди говорят. Большинство отговаривались – мол, пьют да матерятся,  а некоторые охотно доносили. Такие, как Бурыга.
              - А как сложилась её жизнь? – спрашиваю Марию Гавриловну.
              -  Да ничего, пять детей родила от разных мужчин – что-то мужики с ней жить не хотели. Жизнь большую прожила. Дети, внуки стали нормальными людьми, ничего, наверное, не знают про её «подвиги». Внучка даже завучем в школе стала, а с одной её дочерью до сих пор дружу.
             - А у вашей матери много детей было?
             - Рожала-то раз одиннадцать, но дети ещё в младенчестве умирали. До меня была тоже Маша – умерла, подавилась горошиной,  Кузя шести лет умер, Вася – тоже шести лет. Сохранились только я и Миша. Помню его – он высокий был, худенький, весёлый. Хорошо запомнился мне один счастливый день – двор у нас чисто выметен, рассыпали зерно, полученное на трудодни – целый мешок! Надо было высушить. Родители мне разрешили бегать по нему босой  –  ворошить. Мама на крыльце сидит, радуется  хорошему дню, папа, брат рядом…   Есть зерно, значит, голодать не будем…  Чего ещё надо? Это было в 1938 году…
               Потом началась война.  Отца тоже призвали – в Трудармию, по возрасту на фронт уже не годился – туда до 45 лет брали, а ему – 46. Отправили его в Новосибирск. Их трёх из деревни отправили, вернулся он один. Работали они в литейном цехе, голодные, часто больные. Отца спасло то, что он охотник был и рыбак – начальство его иногда  командировало на Алтай, как раз в Бийск – там хорошая рыба ловилась. Начальству привезёт, и сам хоть изредка досыта наестся.  В Бийске сестра матери нашей жила, придёт – там его, вшивого,  обмоют да чего-нибудь с собой дадут. Так и выжил.   Да с сыном разок повидался. В 1943 году, восемнадцати лет,  его призвали в армию, отправили в Бийск на обучение военному делу.
              Сыну Мише в Бийске тоже повезло – дружил он с местной  девушкой, она иногда ему по вечерам, когда встречались, бутылку молока от своей коровы приносила. Но вскоре отправили его на фронт. Получил ранение, пол-года лежал в госпитале, с трудом сохранили ему ногу. Опять – на фронт. 
              Написал нам несколько писем, одно сохранилось. Вот оно: «Добрый день или вечер, дорогая мамаша и сестричка Маруся! Я сейчас на Южном фронте, пока жив и здоров, обо мне не заботьтесь. Немец бежит, мы за ним не успеваем. Подходим уже к Минску, осталось всего 64 километра. Дорогая мамаша, я бы письма писал каждый день, но бумаги нет. Нашёл фрицевской немного и решил написать. Передайте привет дорогому папаше. Пишите письма Почта 25.791»К» Плясовских Михаилу Гавриловичу». Вот радости-то бывало, когда приходило письмо!
              Мы с матерью живём кое-как – муж её в трудармии, сын на фронте,  самим есть нечего, а тут подписку на танк объявили… Однажды плетень заплетали на огороде, когда нам принесли похоронку  на Мишу. До Минска 50 километров оставалось, когда 20 июня 1944 года его убили.
В то тяжёлое время люди старались поддерживать друг друга.  Как становилось известно, что кому-то пришла похоронка, доярки вечером собирались вместе и шли на тот двор. У матери от такого известия вся правая сторона отнялась. Была в деревне такая бабушка Матрёна Ивановна – все её Арешихой звали по мужу, Арефию. Ещё отец её травами всех пользовал, и она умела. Поставила она мать на ноги! Это было осенью, а в марте мама  заговариваться стала, говорит: «Миша за сеном уехал, сейчас привезёт», да к зиме и совсем рассудка лишилась. По деревне весть «Ульяна Матвеевна с ума сошла!»
                Мать увезли в город, а мне всего 9 лет. Пришла баба Катя помочь мне по-соседски. Поработали мы что-то с ней, она и спрашивает: «У вас есть чего поесть?» «Есть» - отвечаю. Всё у нас при матери было и дома, и в подполе, а тут смотрим – ничего нет. Принесла баба Катя мне из своего дома картошки поесть, спрашивает: «Манечка, соль-то хоть есть?» «Есть, там, на полке» - отвечаю. Хвать – и соли нет… Кто-то помочь старался, а кто-то и последнее готов был унести…
               Соль в то время ценилась, мало её было, и дорого стоила. А у нас такой нужды не было. Кто ехал в большое село Ильинку или оттуда с грузом, у нас останавливались на ночёвки. Дадут матери комок соли – мать его расколет, разобьёт, просеет – такая хорошая соль была, белая! А тут и картошку нечем посолить… Как же жить буду без матери? 
               У нас в соседях жила семья эвакуированных из Ленинграда, люди грамотные. Да ещё один безногий с фронта пришёл. Взялись они мне помогать пишут письма туда, сюда, что, мол, брата убили, мать в больнице, отец в Трудармии – надо его домой отправить! Я то к фельдшеру Лизе иду за справкой, то  ношу эти письма в сельсовет,  на почту  в другую деревню, в Ильинку... Отпустили отца.  А два других его земляка к тому времени умерли – один от голода, другому, по фамилии Захваткин,  из дома мешочек зерна прислали, он его сухой съел – заворот кишок образовался… 
               Отца отпустили домой… 

Отец умер от тяжёлой работы в 1951 году. В 53-м я десять классов закончила, в этот год разрешили давать в руки паспорта. Стало возможно куда-то поехать. Поехала в Акмолинск, подруга помогла устроиться на телеграф, кассиром, с испытательным сроком. Я за неделю всё выучила.
Ради мамы выжила. Она у меня потом жила, до 84 лет…

              - А как у вас-то жизнь сложилась? – спрашиваю я Марию Гавриловну.
              - Я выучилась на механика связи, нас в группе 30 человек было. Пристал и пристал ко мне красивый парень Пётр. Я знала, что он выпивает – не хотела. Но потом вышла – в 22 года. Родила дочь, а подруги зудят – зачем с ним живёшь, разойдись! Разошлась, дура. Не надо было слушать, ведь я его любила. Потом он с другой женщиной много лет прожил. А я вторую дочь уже от другого родила. Дала им образование, всё хорошо.

                Был у них случай в деревне. Одна старушка хоть старенькая была, а бойкая! Много путешествовала, даже в Иерусалиме побывала. Пришёл её сын с фронта, контуженный, а жена умерла. Остался он с двумя детьми. Одна молодая женщина, учительница, очень хотела выйти замуж – а не за кого. И положила она глаз на этого контуженного мужичка. Мать его – против, мол, не станет она хорошей матерью детям! И вот она, учительница, старушку эту задушила. И всё получилось – вышла замуж за её сына! Но народ догадывался, кому была выгодна смерть старушки…

               Продолжение этого рассказа "Как много пройдено дорог"


               На фото - моя героиня в пятидесятые годы на Урале, в доме отдыха. За её спиной дачка, где в своё время отдыхала Крупская. Записано весной 2021 года.