А можно рифму? Понтий пилат...

ПИЛАТ
Палило солнце белый мрамор!
И на террасу, в шесть колонн, поднялся Римский прокуратор,
В сандалиях, в тунике, с гербом!
Поднялся, сел с подушкой в кресло, чтоб суд вершить, благой над тем,
Царем иудейским, кто назвался и был опасен,  равно всем!
Что призывал народ разрушить, Храм Веры, точно террорист
И власть, священную порушить, так был злословен и речист!
Но с Римом спорить БЕСПОЛЕЗНО, как Рим решит, то будет так!
Уверен,  был в том прокуратор, с РАЗЯЩИМ именем – Пилат.
В доносе, том, он не опасен, ПИЛАТ знал всех, но не  Христа!
И  обвинения сам текст, ему не ясен, сплошная глупость в нем была.
Как не любил он эту службу и, даже, сомневаться стал;
- Так наградил его Гай Юлий или той же службой наказал?!
О, как устал он  с сочетания, где тупость с хитростью идет!
А он, наместник – Прокуратор, судить обязан сей народ.
Ах,  солнце….  Так палило дату, что люд,  пропал; и нет следа!
И, только Римские солдаты, терпеть готовы все, всегда.
О… Рим могуч! О… Рим, всесилен! - Купайся в славе ты века!
А Понтий, скромный сын, солдат, ученый, был послан Цезарем сюда.
И он, здесь, - не простой наместник, сам был начитан и умен!
Сам в Риме долго обучался и лично с Юлием знаком!
Гай Юлий - в цезари пробился и про Пилата не забыл,
К себе ученого приблизил, почетным званием наградил.
И вот ему, Вершить Возмездие, не кляузой,  умом своим!
Дано по праву и законно, над всяким, жадным и скупым!
Сейчас наместник улыбался, в лице, преступника придет,
На Суд над ним, как ни старался, сей ненавистный Понтию народ.
Все рвутся к власти, не жалея, ни близких, ни трудов, чужих,
Им деньги подавай, наделы, напитков, сладких и хмельных,
При этом, ничего, совсем, не делав,  пусть Бог и так пошлет ему.
А он, Пилат, ученым и военным делом, все делал сам.
И даже потерял семью!
Однажды с жизнью чуть не распростился, был тяжко ранен в том бою,
Тогда, к победе он стремился!  За Рим, за славу, жизнь свою!
Теперь он сравнивал с собою, ничтожный, жадный сей народ.
Предательством и подлостью, любою, пробраться к власти, без забот.
О, этот мелочный народ, с царьком ничтожным, подлым, гнусным!
Он существует, не живет,  культуры нет и нет искусства!
Здесь могут только торговать, за деньги совесть продавая.
Да могут и себя продать, того совсем не замечая!
Ах, Солнце-Солнце, друг ты мой  о, как сегодня обжигаешь!
А знал я страны, где людей  согреть ты даже не желаешь.
Ах, друг ты мой, здесь все враждебно и ждешь удара за спиной.
Здесь пища, даже непотребна, скорей, скорей бы в Рим, домой!
Я ненавижу этот город с его народом и царем!
Была моя на то бы воля,  сровнял бы все я здесь с песком!
Ох, Рим, родной, свою свободу я на кирасу, меч сменил.
Возделывать твою мне надо землю, но  я сражения любил!
Я бил врагов, карал нещадно и цезарю всю жизнь служил.
Так вот под старость, как в награду свою я участь получил!
От размышлений этих тяжких вдруг Прокуратор погрустнел.
Ему бы ванну, винограда и никаких сегодня дел!
Закрыв глаза, Пилат подумал, что в пух и прах он разнесет
“ Царька“,   еврейского, с террором и в тень от солнышка уйдет.
К тому - же, от жары, ужасной, так разболелась голова,
Что бросить все, вдруг захотелось, не слушать лживые слова!
Так захотелось, непременно, покончить с тем Судом, пустым!
Сказать, - ВИНОВЕН! - В одночасье, за доктором послать, своим!
Ну, не хотелось, время тратить, на пышного и жирного «царька»!
Решение вынести и казнь назначить, такая Понтия судьба.
Прервав глубокие раздумья, махнув рукою, приказал, -
Ввести злодея на террасу!
И, что же Понтий увидал…!
Едва переставляя ноги, избитый, нищий и худой,
В кровавых ранах чернь явился, с поникшей низко головой.
Свой путь, едва превозмогая, пришел он, из последних сил.
И встал, конвоем окруженный, и словно статуя застыл.
И Прокуратор, пораженный, смотрел, как гордый человек,
До смерти уж изнеможденный, готов закончить жизни век.
Взглянув в глаза его, большие, со взором, честным и прямым.
Вдруг Прокуратор усомнился, - а не смеются ли над ним!
А может быть, все та же алчность преступным делает народ?
Не бедных алчность, только жадных,  а Прокуратор, - не поймет.
И будет он судить невинных, лишь обвинения прочитав,
Царь Ирод в том уверен, безусловно, несчастного к нему прислав!
О… Как не прав тогда был Юлий, - оставив местного царька!
С него не только нет и толка; С него ему одна беда!!!
И для себя решил он, - Что же! И, как гласит его устав:
По пункту каждому пойдет он,  решение примет, истину познав!
И чем он больше углублялся, тем убеждался более вновь,
Что подсудимый не виновен, и  Дьявол мутит Фарисеям кровь.
Не зная, как и изгольлиться, они, готовые на все,
Придумав то, что не могло случиться, весь грех свалили на него!
Сам пленник, людям помогавший, не пожалев ни сна, ни сил,
Больных, лишь словом исцелявший,  усопших, даже, воскресил.
Ему бы доктора присвоить, приблизить к царскому лицу.
В пример священникам поставить и шарлатану - подлецу!
Наверное  то, причиной стало и зависть, подлая, «сожгла».
Донос пришел, что змея жало, лишь в этом вся его вина!
Так все от зависти готовы, сгноить, забить и оболгать.
На веки в тяжкие оковы, любого лекаря загнать!
И все еврейские натуры придумал Дьявол, а не Бог!
И нет у них другой культуры, как зависть, жадность и порок!
И Прокуратор, вдруг заметил, что не болит уж голова,
Иисус же молча улыбался, как будто мысли прочитал.
А вслух сказал, - Не утруждайся! Бог милосерден, боль изгнал.
И голова, по воле Божьей, не станет мучить уж тебя!
Поверь же в Бога! Боль остыла и не вернется никогда!
И Понтий, снова пораженный, подумал: -  так… ну, вот оно!
В доносе истину приметил:  - Они , боятся все его!
Иисус же просто отвечает на все вопросы, без труда,
Как будто телом не страдает и не разбита голова.
И, что про голову он знает, про то, как тяжко Суд вершить.
И после вынести решение,  и двум державам угодить!
Его допрос так долго длился, что стало быстро вечереть.
А день к закату уж стремился и стало в городе темнеть.
Теперь судить уж стало легче, яснее стала голова,
И истину познать хотелось, добиться правды у Суда.
И не найдя вины нисколько, он к Ироду его послал.
Чтоб так же подтвердил решение, печатью царской оправдал!
Но не прошло всего и суток, как дело возвратили вновь.
Казнить, не миловать просили, распять, пустить Иисусу кровь!
За смерть вся знать просила и подпись Ирода была в том списке первая!
Она же глаза саднила, печать у подписи была.
Иисуса снова привели, пергамент новый принесли
И обвинения водопадом, одно другого,  пострашней!
Как будто бы за эти сутки преступник стал в сто раз сильней
И в тысячу - опасней!
Что  был, сей грешник на свободе, собрал отряд злодеев и верзил.
А зло творил, не менее недели и за разбой по-царски наградил.
Придумать то, лишь мог кудесник и ненавистник всех богов.
Но обвинение имело – ни чуть не менее слогов.
И сам « преступник »  изменился, во внешнем виде он иной.
Хромой, избитый, как и прежде, но только менее живой!
Не человек, а груда мяса, не поскупились на битье!
О, как же надо ненавидеть и жаждать смерти заодно!
Избитый – места нет живого и речь битьем изменена!
Уж не стоит, висит на лагах и просит смерти у творца.
Пилат же сразу не признал. Того, кого вчера пытал.
Кого допросу подвергал, вины в котором не познал!
А тот пергамент вновь пестрел весь столь ужасным преступлением
Не хватит в Риме столько дел, чтоб перекрыть его творением.
Здесь все понятно всем без слов, сам пленник, лишний в Иудее.
Иерусалим кричать готов, - Убить Иисуса,  Галилеи!
И, как наместник – дипломат,  союз, чтоб скудный, не порушить,
Сложив в сердцах ужасный мат, не стал он,  ни читать, ни слушать!
И изменил свой приговор, себя избавив от дальнейшей муки,
И документ тот подписал.
- НУ  ЧТО ЖЕ,  Я УМЫВАЮ РУКИ !

В трех милях от дворца, близ скал, угрюмых, « Гоффа »,
Стояла мрачная  гора, звалась она  « Гол-Гоффа »!
Песок от крови той горы стал бурым, словно мак,
И три креста, как стражи тьмы, торчали, словно знак.
Три человека на крестах, в распятии, умирали.
Иерусалим давно притих, кто на кресте все люди знали.
Нещадно солнце грызло мрамор, тела палило, жгло лицо!
И плакал Римский Прокуратор,  душою проклиная зло!
Он ненавидел этот город, с его ничтожною толпой!
Его царя и жадность знати, сперва священною главой.
И золотой венец, лавровый, сиял на чистой голове.
Да пот, горячий, в складках, новых, жег кожу на его плече!
Великий, Римский Прокуратор! Творить мог все!
Но… ничего не смог, здесь, сделать и  нынче победило зло!
В суде, последнем, Понтий был, УЖ  не достоин уважения!!!
Он подло слабость  учинил!
Ни сил. Ни должного терпения в процессе, том, не проявил!
А  СОВЕСТЬ, та судья,  ВЕЛИКИЙ и пострашнее  палача!
О, как сжигает, режет, мучит, как тяжела ее рука!
Мужчины плачут лишь от боли; сердечной боли и в душе.
Пилат страдал по той же доли, он в душу плюнул сам себе!
И сам несчастного Иисуса отдал «шакалам» и «волкам».
А мог бы проявить и силу, на зло, всем нынешним врагам!
О…, Как они хотели смерти,  того, кто другом мог бы быть.
А Понтий сдался, уступая, не смея правде послужить!
Теперь же, СОВЕСТЬ угнетала и рвала душу на куски.
Старею, - думалось Пилату, - И сочтены года твои!
Но надо было проявить терпение, мощь Рима, силу показать!
Судить, по своему велению и невиновность доказать!
Шанс предоставлен был Пилату, всем показать кто он, а  кто они!
Ему, как бывшему солдату, представить доводы, свои!
Стареет он и в споре том, не честном, позорно битву проиграл.
А на кресте, в мучениях, тяжких, совсем не винный умирал.
Ведь праздник был, сейчас, особый - кого простить и наказать.
А миловать сочли бандита, Иисуса смерти все ж предать!
Какие низкие людишки, каков же подлый здесь народ!
Таких мечом судить лишь надо, пусть пламя их тела сожжет!
Но  он, Пилат, наместник Рима, как мог так подло поступить!
Себя предал, отдав Иисуса, иного, здесь не может быть!!!
Как поступил он, НЕ КРАСИВО, теперь Пилат он, иль гумно?
- Послать прошение об отставке и оказаться от всего!!!
(Евгений-Ангел).