Saule - фрагмент первой части

АНАТОЛИЙ КОТЕЛКИН - http://proza.ru/avtor/elkinkot - ТРЕТЬЕ МЕСТО В 23-М НОМЕРНОМ КОНКУРСЕ КЛУБА СЛАВА ФОНДА

     - Я вам говорю, она дьявол!!!- Директор цирка нервно ходил по небольшому кабинету.
- Она передушила всех собак!!! Всех пуделей из номера мадам Жожо! Она оставила цирк без основного номера! Боже, зачем я послушал вас купить её?! Боже?!- Директор протягивал руки к потолку своей маленькой комнаты, заламывал их к затылку и пытался вырвать из своей головы последние остатки взлохмаченных и редких волос.
- Боже! Она послана, чтобы уничтожить мой цирк! Однозначно, здесь есть сговор! - он на мгновение остановился, уставившись в одну точку. Его губы нервно дрожали и было видно, что он еле себя сдерживает, чтобы не разрыдаться, - её надо было придушить еще после северных оленей! Почему я тогда это не сделал?! Олени! Северные олени! Вы знаете, сколько стоит доставить это животное к нам, в среднюю полосу?! А? А содержание их? Они ведь жрут только ягель! Вы можете достать ягель? - он обратился к молчаливо сидящему и безучастно слушающего его мужчине. Мужчина спокойно читал газету, не обращая внимание на вопрос, заданный ему.
- Нет, вы не можете достать ягель! Зачем вам это?! Вы даже не знаете, сколько он может стоить! Я за мешок ягеля отдаю, как за ужин в «Яре»! Вместе с цыганами и медведями! Для чего я это делал? Дрессировал этих оленей? Содержал этого алкоголика чукчу Кантарбаева? Для того чтобы ваша кошка пустила им кишки!?- Директор навис грозовой тучей над мужчиной. И его крик уже перешел на визг. Мужчина спокойно и глубоко вздохнул, переложил неспеша одну ногу на другую, играя лаком отполированных штиблет, и перелистнул газету на другую страницу. Директор, не видя оппонента в лице мужчины, перенёс свой гнев на пресс-папье, которое он схватил и яростно начал бить им по столу, требуя к себе внимания.
-Акакий Лукич, ну право…- мужчина, сидевшей за газетой, выдал первые слова, - ну я же вас просил: не выпускайте ее без меня на арену. Вы же не стали меня слушать?! Вы хотели сами её дрессировать. Вот получите результат. Минус номер.
Мужчина сложил газету, положив её на столик около кресла и потянулся за следующей, ещё не просмотренной. -Ааааааа!!!!- заорал директор, - минус номер, господин Брегель!!!? А минус три номера не хотитессс?!- Директор перевел дыхание, вытирая платком губы и одергивая на себе парчовую жилетку, - она сначала перепугала зебру из номера с обезьянами так, что та сначала три дня сралась, а потом умерла в коликах и припадке. Потом подкараулила Иннокентия, нашего спокойного и самого мирного северного оленя на всем белом свете. А теперь она уничтожила полностью номер из 7 пуделей! - мужчина окончательно потерял интерес к газетам, отложил их в сторону и взял со столика в руки маленькую чашку кофе. Отхлебнул небольшой глоток. Кофе был холодный и ужасно горький. Да, ситуация была совсем не sharman...Пудели были совсем уже не кстати. Брегель понимал, что скорее всего, от него будут требовать расстаться с этой кошкой, как её называл директор. Рыжая зеленоглазая пума десяти лет от роду. Молодая, красивая, дикая и грациозная кошка. Брегель охотился за ней целый год, упрашивая продать её купца высшей гильдии Селезенкина, который выписал её из Венского зверинца за большие деньги в свой личный зоосад, теша свое крестьянское самолюбие и посткрепостническое чванство. Но хвастовство перед купеческой гильдией быстро закончилось, и зверинец стал приходить в упадок. Селезенкин перестал тратить большие деньги на содержание живности. Зверей начали кормить падалью, а чаще держать их просто впроголодь. Многие скончались, так и не успев быть выкупленными зоопарками и бродячими цирками. Рыжая пума была последней. И с ней Селезенкин не хотел расставаться ни за какие деньги. Он держал её в клетке в одной из своих спален, пытаясь приучить к домашнему пребыванию. Но рыжая кошка оказалась с норовом и характером. Все дрессировщики, выписываемые из Москвы и Санкт-Петербурга, разводили руками, говоря, что она бракованная. И как доказательство указывали на необычный цвет её глаз. Все пумы имеют коричневые зрачки с меняющимся цветом от рыжего до темно-коричневого. Детеныши пум рождаются голубоглазыми, и по мере роста у них меняется цвет глаз. У этой самки глаза были изумрудного цвета. И с ярко-рыжим окрасом это выглядело завораживающе и демонически…Когда всевозможные предложения о выкупе кошки были окончательно и бесповоротно отклонены Селезенкиным, Брегель пошел на хитрость. Он заложил все, что у него было в тот момент времени, включая отцовский «Брегет» и обручальное кольцо матери с сапфиром. И получив в ломбарде круглую сумму, заявился к Пафнутию Артемьевичу Селезенкину для игры в карты.

    Пафнутий Артемьевич имел три известные всем слабости. Тягу ко всему редкому, неуемную любовь к «слабому полу» и самозабвенную веру в червового туза. Эта любовь обуславливалась постоянными пьянками с обязательной игрой в «красное и черное», буру, подкидного и «три единицы». Селезенкин свято верил в счастливую руку и не садился ни с кем играть по два раза за одну встречу. И везло ему, отдать должное, как денщику в обозе у Наполеона! Он обдирал всех, как липку, радостно смеясь басом в момент выигрыша и целуя взасос своими жирными губами червового туза. Он уверовал в силу этой карты настолько, что даже заказал себе именной герб с выгравированным на нем сердцем и с надписью на латыни «Fortes fortuna juvat» - «Удача благоволит сильным». У Брегеля был только один шанс выиграть. И был он ничтожный. Отыгрываться Пафнутий Артемьевич не давал никому…

    Брегель приехал в особняк Селезенкина за городом в четверг вечером. Никто не знает, что там было и как шла игра. Результатом стало возвращение Брегеля в субботу в цирк с пумой. Что вызвало воодушевление всего персонала шапито, включая Директора цирка. Но вскоре выяснилось, что Брегель полностью проиграл все деньги, которые одолжил в ломбарде, и еще должен за пуму 100 рублей. Неслыханная по тем временам сумма! Акакий Лукич тут же впал в истерику, крича, что это полугодовой бюджет цирка и столько не может стоить драная кошка! Но, в конечном итоге, сумма была найдена, и кошка заняла свое место в вольере. Директор цирка питал нескрываемое желание переплюнуть по «ассортименту», как он говорил, цирковых животных братьев Неуклюжевых, которые специализировались на хищниках. А с появлением в труппе пумы Акакий Лукич становился единственным обладателем цирка, имеющего кошачьих со всех пяти континентов. На этом все хорошее, что было связано с пумой, до текущего момента времени закончилось. Эйфория быстро прошла, потому что даже элементарно одеть поводок на животное не представлялось возможным без участия брандмейстера и двух ассистентов. Пума отказывалась не просто выполнять любые команды, но вообще что-либо делать. Акакий Лукич требовал номер с участием Американской кошки, как он её называл, а Брегель не мог даже войти к ней в клетку. В какой-то момент это надоело всем, и Брегель, устав ждать привыкания животного к себе, не согласовав ни с кем, самостоятельно зашел к ней в клетку… Закончилось все очень плачевно. Мгновенный бросок кошки, и лишь закрывание рукой лица спасло дрессировщика от сильных увечий. Рука была располосована в трех местах глубокими, кровоточащими бороздами. Цирковой врач, вздыхая, накладывал швы, сетуя на отсутствие запасов спирта. На следующий день Брегель повторил попытку, и все тоже самое произошло со второй рукой. Врач уже не вздыхал и не сетовал, накладывая новые швы на другую руку. Когда это повторилось и на следующий день, все решили, что Брегель сошел с ума. Так остервенело заходить в клетку к животному, которое рвало его практически на куски мог только безумный человек. Акакий Лукич даже пытался проводить беседы с Брегелем на предмет, что он не то имел ввиду, когда требовал выпуска нового номера. Но тут нашла коса на камень. Было ощущение, что эти двое, кошка и дрессировщик, проверяют друг друга на прочность. На Брегеле уже не было живых мест. Все руки были в шрамах и скобках, а пума не переставала кидаться и шипеть при виде его. Слухи о не поддающейся дрессировке кошке разлетелись по всему околоцирковому сообществу и подстегнули интерес публики, которая повалила на представления. В этот момент – «Дела понеслись в гору!» - как любил говорить Акакий Лукич, и народ пошёл смотреть на Американскую львицу.

    Двое крепких берейтеров выводили её на арену цирка, держа в натяг цепи, не позволяя кошке делать необдуманных движений. Публика ревела от восторга, видя грозного зверя, который рвал каждый день дрессировщика на части. Газеты даже уже перестали размещать статьи, посвященные очередному шраму Брегеля. Все закончилось прозаично: приток публики был настолько большой, что зависть конкурентов не заставила себя долго ждать. Она трансформировалась в подкуп сторожа и вылилась в отравление пумы…

    Подойдя утром к клетке с кошкой, Брегель почувствовал неладное. Пума лежала в дальнем углу клетки, не подавая признаков видимой агрессии. Даже когда дрессировщик вошел в клетку, она лишь попыталась выдать что-то похожее на рык и оскал. Позвали ветеринара, который констатировал отравление, и сказал, что, скорее всего, зверь сдохнет… Все восприняли эту новость как знак избавления. Кроме Брегеля. Он метался по цирку, ища слабительное и горячую воду. Ветеринар попытался его остановить, объясняя, что слишком поздно, и яд уже попал из желудочного тракта в кровь…Но дрессировщик не слушал. Три дня он не отходил от пумы ни на шаг, постоянно вливая в неё воду и массируя живот, вызывая у неё потуги, заставляя возвращать влитую в неё жидкость. Но лучше зверю не становилось.

    Цирк должен был уезжать на зимовку в Выбужск, где Директор уже договорился с местным генерал-губернатором о предоставлении места под зимние квартиры животным и служителям цирка. Брегель наотрез отказался ехать с балаганом без возможности везти с собой пуму. Но кошка была настолько плоха, что под неё даже не стали заказывать подводу. Акакий Лукич попытался было уговорить ехать Брегеля вместе с труппой, но потом плюнул, оставил денег для возможности существования двоих на некоторое время в Перемышле и с последней кибиткой, сказав напоследок «Храни вас Бог», отбыл в направлении Выбужска. Ситуация усугублялась тем, что через неделю все пути к городу будут заметены и вариант добраться будет очень призрачен. Последний обоз должен был уходить через неделю. Но и через неделю пума еле дышала, балансируя на грани жизни и смерти. Природа наделила её отменным здоровьем и не давала ей уйти из этого мира. Как бы оставляя для чего-то или для кого-то… Брегель кормил её коровьим молоком, положив её голову себе на колени, вливая из детской бутылочки каплями живительную белую влагу. Больше ничего организм пумы не мог воспринимать. Интоксикация была такой силы, что крайне неохотно органы пытались начать работать. Кто в те времена заходил в опустевшие вольеры мог наблюдать одну и ту же картину. Брегель в полузабытьи держит голову кошки у себя на коленях, гладя её бок и что-то нашептывая ей в пол-голоса на ухо. Многие думали, что он помешался, и даже вызвали земского доктора, который, поговорив с ним, вышел из вольера. Сказал кратко: «Не трогайте его…И не мешайте…». Да никто особенно его не трогал и не мешал. Город погружался в долгий летаргический сон до весны. Последние обозы давно ушли, улицы опустели и стали обрастать сугробами. Так прошел месяц. Месяц борьбы за жизнь животного. Что вытащило её с того света, неизвестно. Её природная жизненная сила или вера Брегеля в неё, в себя, любовь его к этому животному?..

    Все, кто видел её выздоровление, называли это чудом. Пума перестала лежать неподвижно на подстилке из сена посреди вольера, а даже стала делать первые попытки передвигаться по свободному пространству. Это выходило у неё плохо, на дрожащих лапах, но было видно, что зверь пошел на поправку. Что нельзя было сказать про Брегеля. С ним произошла обратная картина. Если пуме каждый день становилась все лучше, то здоровье дрессировщика ухудшалось. Постоянная борьба за жизнь рыжей кошки подорвало нервную систему и, как следствие, здоровье Брегеля. Земский врач констатировал туберкулез в начальной стадии. Необходимо было срочное лечение, которое могли оказать только в Выбужске. Попасть в Выбужск можно было только месяца через два или три, не раньше, как только начнутся первые оттепели. Промедление же грозило переходом болезни в более тяжелую стадию…Брегель для себя решил, что дождется максимального восстановления кошки, и будет пробиваться сам на подводе в Выбужск по руслу замерзшей Пъяны…

    Сквозь пургу и завывание ветра доносился еле различимый звук. Вожак стаи, старый матерый волк, седой в холке с желтым пятном на боку, внимательно слушал, вглядываясь в призрачные очертания, рисуемые бураном. Наконец его слух четко уловил такой приятный звук бубенцов. Стая, почувствовав начало охоты, засуетилась вокруг вожака. Нетерпеливо поскуливали двухлетки, еле сдерживая ток крови, разгоняемый уже чаще забившимися сердцами. Старые, матерые самцы напряженно ждали команды вожака, чтобы рассыпаться бисером по заснеженной равнине, сойтись полумесяцем у догоняемой подводы, которая все ближе и ближе подъезжала к Сонной балке. Наконец вожак метнулся с места в рысь и, как по команде, вся стая рассыпалась по упрежденным местам. Повернув морду, вожак увидел следующую слева от него волчицу, которая не оставляла его ни на отдыхе, ни на охоте. Волки вытягивались дугой, обходя с флангов едущую неспешно подводу. В какой-то момент лошадь учуяла запах близкой смерти и, скосив глаз, увидела бросок первого волка. Он, вскочив на оглоблю и оттолкнувшись от неё, пытался впиться в холку гнедой. Бешено заржав, кобыла пошла аллюром в степь, уже не слушая возничего и спасая свою четвероногую, подкованную медью душу.

     Брегель опять задремал. Он поймал себя на мысли о том, что он едет и спит. Это плохо…Надо править дорогу, ориентироваться на полузанесенные вешки, от которых только макушки торчали из наваленных по обочинам сугробов. Добраться только бы до русла Пъяны. Брегель был совсем плох и понимал, что шансы добраться в таком состоянии до Выбужска крайне малы. Но спасение для него было только в губернской больнице. Позади него, в соломе, укрытая тулупами лежала пума. Ожив и полностью восстановившись, она уже не походила на больную кошку, которой была еще пару недель назад. Теперь это был красивый зверь с лоснящейся шерстью, горящими зеленым светом глазами и грозным рыком, который она крайне редко издавала. Лошадь долго успокаивали, пока размещали кошку в подводе, закрывая её тулупами, чтобы не обморозилась. Земской врач все пытался отговорить Брегеля от безумного предприятия добраться зимой до Выбужска. Потом молча пожал руку сказав лишь: «Удачи…» и стеганул гнедую кнутом…

     Все произошло как всегда очень быстро, как происходит в слаженных коллективах, в подготовленных группах, в проверенных стаях. Лошадь завалили со второго прыжка. Сделал это брат вожака стаи. Он впился в горло гнедой, повиснув и заваливая её на бок.  Через мгновение еще четыре волка впились в трепещущее тело кобылы, не давая ей возможности подняться.  Человек в обозе не представлял угрозы и с ним разделаться было очень просто. Один из молодых самцов бросился с налету на спину сидевшему неподвижно возничему. Но он не успел долететь в своем броске до тулупа Брегеля…Что-то рыжее мгновенным броском сломало хребет ему еще в воздухе. Это не увидели еще двое молодых двухлеток. И теперь один с распоротым боком зарывался в снегу, без возможности встать на ноги, а второй лежал с прокушенной мощными клыками мордой…Атака захлебнулась. Волки, оставив в покое уже не дергающуюся лошадь, плотным кольцом обступали сани. Завалившись на бок в полузабытьи, лежал на сене Брегель в мыслях о том, что он куда-то едет и внимательно высматривает спрятанные и занесенные вешки. А над ним, расставив свои передние лапы, опершись и ощеряясь стояла американская львица. Волки не видели такое животное и не представляли, какую опасность оно может для них представлять. Первым опять бросились пестуны малолетки, вдвоем, в два прыжка на спину пумы. Она спружинила в воздух с четырех лап. И в воздухе расправилась с одним, а при приземлении полоснула второго, уходя от его клыков, плавно и по-кошачьи грациозно. Через мгновение с трех сторон матерые бросились на кошку…
Брегель на миг очнулся и, к удивлению своему, обнаружил себя лежащим почему-то ничком в санях. Сверху над ним стояла пума, широко расставив свои передние лапы так, что Брегель хорошо видел её широкую грудную клетку, вздымающуюся в прерывистом дыхании. Еще он вдруг увидел её глаза, большие и зеленые, и почувствовал шершавый язык, влажный и теплый, облизывающий его лоб… И больше он ничего не помнил…

    Очнулся он уже через несколько дней в губернской больнице, где его усиленно лечили от обморожения и туберкулеза. Очнувшемуся, ему поведали историю о его счастливом спасении. Случилось так, что заплутал обоз, шедший из Никифорово в Выбужск, и аккурат вышел к полузанесенным саням Брегеля. Мужики из обоза сначала не поняли, что произошло, а когда поняли - не поверили. Вокруг полузанесенных снегом саней валялись истерзанные трупы мертвых волков. В санях была рыжая, непривязанная пума, которая металась, подвывая, и долго не подпускала мужиков к саням, оберегая покой замерзающего дрессировщика. Когда мужикам удалось отогнать кошку от саней снятыми оглоблями, они нашли полузамерзшего, но живого Брегеля. На нем не было ни одной царапины. Пума была не сильно потрепана и до города добралась своими ногами. Как собака, бежала рядом с санями Брегеля.
Пока Брегель лечился в земской больнице, она лежала около его кровати в ногах, покорно принимая пищу и подолгу всматриваясь в лицо дрессировщика. Медицинский персонал практически свыкся с наличием у них в больнице дикого зверя и даже водил экскурсии с соседних этажей. Кошка спокойно реагировала на посетителей, с интересом смотрящих на неё из-за стекол больничной палаты. Только чаще начинала бить хвостом, выдавая своё напряжение, да суетливо втягивала носом пропахший касторкой, затхлый воздух лечебницы. Когда же Брегель во сне или в забытьи начинал постанывать, она мгновенно оказывалась около изголовья его кровати. Становилась на задние лапы, опершись на выступающий бок железной основы, и внимательно, не мигая смотрела в лицо дрессировщика, пытаясь уловить его тревогу, изредка мяукая, как бы обозначая свое присутствие в его постоянном карауле.
      
     Акакий Лукич практически остыл. Ладно. Клином свет не сошелся на номере с пуделями. И потом он действительно себя исчерпал. Надо было давно избавиться от этой мадам Жожо. Теперь все так естественно получилось. Ей теперь просто не с кем выступать… Он уже успокоившимся голосом спросил Брегеля: - А почему она так собак не любит? Ну, я понимаю олени, зебры… Она их ест…Но собак, почему она так не любит?
Брегель поднялся из кресла, и тут же от его ног поднялась дремавшая там все это время рыжая кошка. Он потрепал её за холку и, повернув к себе кошачью морду, глядя в её зеленые глаза, спросил: - Saule, ты почему собак не любишь? -  Зеленые глаза, не мигая, преданно смотрели на хозяина…