Заовражье

                Сергей СЕРЫХ

                ЗАОВРАЖЬЕ

                Фантастика

                Роман

Историческая авантюра, замешанная на юморе и  иронии, с добавлением  достоверности  и вымысла,  приперчена сарказмом и большой долей убедительности.



                СЕМЁН ПАВЛОВИЧ

Пятого  августа 2005 года, перед самым обедом, я вышел в огород для разминки, ибо с утра  просидел за столом с  намерением написать что-нибудь путное. Однако хороших мыслей в голове не оказалось, а с теми, что были, связываться не хотелось, вот и решил чуть-чуть подразмяться и проветрить свои обветшавшие  мозги.

Вышагивая по бетонной дорожке, я отчужденно взирал на усыхающую картофельную ботву и на колорадских жуков, которых две недели назад, вроде как, травил.

– Сергей Ильич! – услышал я женский голос и обернулся на окрик. – Сергей Ильич, Семен Павлович нашелся! – оповестила меня односельчанка. – Живой! Я его дома только что видела.

Прервав осмотр огорода и перечеркнув все планы на оставшееся дневное время, я заспешил к своему другу.  Целый месяц мы его разыскивали, писали в газеты, ходили цепью по предполагаемому маршруту, четыре раза с его женой ездили на опознание трупов, и все безрезультатно – как в воду канул. Шестого июля, перед обедом, ушел в лес и сгинул.

«Ожившего» односельчанина я застал в летней кухне, восседающим за столом. Он с большим аппетитом уплетал сало и, судя по выражению его лица, удовольствие от этого испытывал  огромнейшее. В дополнение к салу на столе лежали изрезанный на дольки лук и куски серого хлеба.

 –  Сиди, сиди, ешь, я подожду, –  успокоил я друга и вышел во двор, а через короткий промежуток времени вышел и сам улыбающийся хозяин.
 
Мы долго сидели под навесом на кленовых чурках, приспособленных для таких вот отдыхов. Семен, перепрыгивая в своем рассказе с одной темы на другую, переплетая нашу действительность с той, где он побывал, старался поведать мне сразу обо всем. Однако на исходе третьего часа мой друг умолк, вероятно, понял, что о своей  тридцатидневной жизни за один присест рассказать невозможно, а может, и устал говорить. Язык хоть и без костей, но тоже имеет свойство умариваться.

–  А знаешь что? Я тебе дам работу. Ты все равно пишешь, а тема – во! – воскликнул Семён и пошел в кухню, откуда вынес сумку. – Вот тут мои записи, на большее я не способен, разбираться в них будем вместе.               

Двадцать два дня, ну неполные, конечно, а по два-три, а иногда и по четыре – пять часов, мы сидели за расшифровкой дневниковых пометок. И все это время я писал, писал и писал, иногда засиживался по десять и более часов.

Похождения моего друга были настолько интересны, что время пролетало незаметно и, главное, не чувствовалось усталости. К исходу двадцать пятого дня наших совместных сидений у меня накопилось достаточно материала для написания вот этой книги.
      
 Чтобы вас, добрый мой читатель, не заинтриговывать, давайте-ка мы с вами договоримся о следующем. В Семеновых записях рассказывается о тридцати одном дне его пребывания в гостях у наших потомков, я постараюсь сохранить все эти дни, но между ними буду вкрапливать короткие пояснения о том, что делалось у нас. Таким образом, мы получим некую повествовательную цепочку, состоящую из приключений моего односельчанина, связанную звеньями наших событий. Так пойдет? Согласны? Вот и хорошо. Теперь я, с легкой душой, могу предоставить слово моему другу и односельчанину Семену Павловичу Седых.


                ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

 …Пятого июля 2005 года мне вдруг, ни с того ни с сего, захотелось следующим днем сходить в близлежащий лес.  Откуда появилась эта мысль, не знаю. Да и  зачем мне было туда топать в жаркий день, я не ведал тем более. Но тут в моей голове появилась  подсказка ; мол, сходить надо за липовым  цветом. Нашлась и цветущая липа – дерево громадных размеров, растущее на крутом, обрывистом склоне глубокого лесного оврага, о котором я последние лет семь не вспоминал и вовсе.
    
До конца дня я уже не мог ничем заниматься. Состояние было такое, как будто мне предстояла длительная командировка, в места, где раньше не приходилось бывать. Что явилось причиной такого чувства, не знаю. Кроме того, я не мог понять, почему надо идти именно завтра и в данный лес, да еще и к этой липе. К ней ведь не имелось никаких дорог, даже звериной тропы никогда не бывало.

Ночью спал плохо. Ворочался, просыпался несколько раз, вставал, опять ложился на кровать, иногда впадал в неглубокую дрему. В мыслях, даже сонных, возникала предстоящая дорога через водораздел и особенно глубокий овраг, заросший некошеными травами. Так и прокоротал июльскую ночь. А может, в этом была повинна народившаяся луна?

Во двор я вышел слишком даже рано. Утро встретило меня влажной прохладой, обильной росой на лекарственной ромашке, непонятно откуда занесенной во двор, усыпанный толстым слоем щебня. Солнце только начинало выкатываться  из-за горизонта. Небо было чистым и чуть-чуть голубоватым с розовым оттенком в восточной своей части.  Село медленно и даже нехотя просыпалось после короткого отдыха.

Если бы не было росы, я, может, отправился в путь сразу, а так пришлось ожидать до половины одиннадцатого. За все это время ничего путного все равно не было сделано, что-то переставлял, передвигал, а в основном ходил по двору взад и вперед.

В десять часов  у меня состоялся завтрак, по плотности похожий на обед, после которого начал собираться в дорогу. Обычно я брал с собой одну сумку да маленький нож, а тут вдруг захотелось взять охотничий нож и  «тормозок» (набор продуктов для обеда на свежем воздухе),  на случай, если придется задержаться. Не ведал я тогда и даже не предполагал, что меня ожидало.

Перед самым уходом неосознанно прихватил еще и свою куртку, в которой обычно работаю по хозяйству в прохладную погоду.  Как потом оказалось, эта  была самая нужная вещь со всем содержимым в ее карманах: коробок спичек, простой карандаш, три листа писчей бумаги, сложенной вчетверо, и очки без одной дужки. Я хоть ими и редко пользовался, но в кармане носил на всякий случай – глаза иногда начинали туманиться.

Первые шаги за пределы своего двора мною были сделаны в десять часов тридцать минут. Через сотню метров за моей спиной раздалось тревожное мяуканье  кошек. Оглянувшись назад, я увидел свою  полуторагодовалую Пуську и ее братца – Тепу. Задравши хвосты, они бежали за мной, издавая жалобные, похожие на  всхлипывания  малого ребенка, звуки. Пришлось останавливаться и уговаривать их вернуться назад. Однако пушистые родственники проявляли непонятное для меня беспокойство и в то же время слишком уж большую ласковость. Впечатление было такое, что они бежали за мной, чтобы проститься. Здесь мы и расстались.

Через некоторое время я уже оказался за околицей села и поднимался по крутому меловому склону южной стороны водораздела, который был левым берегом широкой и глубокой балки, протянувшейся на многие километры с запада на восток.

Поднявшись на вершину, решил передохнуть и, разостлав на траву прихваченную с собой куртку, уселся на нее. Когда мне приходится  бывать на этом склоне, непродолжительные привалы стали неотъемлемой частью таких походов.  Отсюда  мое село  видно как на ладони. Вот и теперь… Избы, дома и послевоенные, неказистые хатенки прячутся в зелени садов. Ухоженные огороды опускаются вниз по пологому склону правого берега балки на самое ее днище, где полтора века назад протекала речушка – приток Сухой Платы. Сейчас ее нет – умерла, а помогли в этой  смерти люди – наши предки, потому что усиленно распахивали склоны и вырубали леса. В итоге бывшая пойма превращена в луговину, на которой пасется скот моих односельчан, хотя и скота-то в селе осталось – кот наплакал, но все равно.

С места моего привала видны круги выеденной и притоптанной травы, где вчера и чуть ранее были привязаны коровы и телята. Немного дальше, на трех  огородах, хозяева, вооружившись опрыскивателями, ведут борьбу с колорадским жуком. Буйно цветет картофель, а в конце одного огорода  мой односельчанин косит траву. Это надо было сделать раньше, да не давали дожди.

Может, я еще любовался бы селом и вдыхал разнообразные летние запахи, растворенные в воздухе и приносимые ветром, но какая-то сила мешала мне это делать. Нехотя  вставая с насиженного места, еще раз взглянул на село и, прихватив свой походный багаж, продолжил путь к липе.

Миновав полевую дорогу и узкую полосу  фермерских владений с цветущими кабачками, я ступил на крутой северный склон водораздела, опускающегося к глубокому оврагу, за которым под июльским солнцем нежился лес, разделенный на две части другим руслом стока вешних вод.

В дни моей молодости травы на этом склоне ежегодно выкашивались, теперь же было запустение. Некому и не для кого косить. А последние годы каждую весну вокруг сел полыхают пожарища. Ежегодно огнем бывают охвачены сотни гектаров пастбищ и сенокосов, это наши земляки поджигают прошлогодние травы. И горит в огне и живое, и мертвое, и нет на злодеев никакой управы.

После таких пожарищ остаются обугленные лесополосы и опушки лесов, а особенно страдают сосняки. Да и травам достается, они теряют свое многообразие. Вот и тут – один пырей, низкорослый, редкий и чахлый. А муравейников сколько развелось, ну а уж слепышам здесь – раздолье. Хоть человек и именует себя разумным существом, но мне кажется, что мы себя перехвалили. После всего сотворенного людьми можно с уверенностью утверждать, что человек – самое  безумное и жестокое существо на нашей планете.

Думая о роли человека, я незаметно для себя дошел до места, где надо было спускаться на днище оврага, а потом уже подниматься по крутому откосу к самой липе, которая крепко укоренилась на такой крутизне, что к ней предстояло добираться с великой осторожностью и внимательностью.

Полюбовавшись красавицей  минуты две, я начал медленно спускаться вниз. Густые заросли травы доходили мне до пояса, а местами даже не видно было, куда идти. Вокруг меня кружили пчелы, гнусавили комары, надрывно гудели шмели и вертелись оводы.

– Бо–же, да сколько ж тут  навыростало крапивы, да еще и переплетенной вьюнком, – пронеслась в голове одна из мыслей.

Цепляясь за траву, выискивая уступы и кочки, я старался не соскользнуть вниз, ибо тогда мне можно было бы остановиться только на дне оврага. Когда до днища оставалось метров десять пути, я заметил появляющийся туманообразный сгусток, скорее, даже маленькое такое облачко.

От днища оврага меня отделяло метров пять, и вот в этот момент я вдруг ощутил упругую воздушную стену. С каждым шагом идти становилось труднее. Если раньше я хватался руками за траву, чтобы не упасть, то теперь приходилось это делать, чтобы продвигаться вперед. Кроме этого у меня возникла непонятная тревога, которой раньше не было. Стучало в висках, да так, что отдавало в затылке. С дыханием что-то происходило неладное. Воздух сам проникал в легкие. Открытые участки тела тоже как бы дышали.

– Чертовщина, какая-то, – подумалось мне.

Вот уже и днище оврага. К липе мне удобнее было идти по острому выступу земли, разделяющему два оврага. Он хоть и был неудобен для восхождения, но на нем и не росли травы, через которые я только что пробирался.

Подниматься оказалось легче, чем обычно это бывает, я как бы выныривал из воды, но через восемь шагов мои ноги прочно начали ступать на землю, а еще через три – четыре, я ощутил обычное состояние – земная твердь была подо мной, и сразу же начала осыпаться при каждом неосторожном моём шаге.

Чтобы не свалиться на дно оврага, я инстинктивно ухватился рукой за торчащий корень. Промедли чуть-чуть, и мне бы пришлось на пятой точке, то есть на своей заднице, скользить  вниз.

Утрамбовав ногами под собой небольшую площадку, я оглянулся назад. Облако, через которое мне пришлось пройти, таяло прямо на глазах, а пока я  удивлялся, оно и вовсе исчезло. Но еще большим было мое удивление, когда я повернулся лицом к склону и не увидел.… Да, липы на месте, где она росла много лет, не оказалось. На склоне лежал лишь трухлявый ствол толстенного дерева.

– Ну и ну-у. Неужели ошибся? Видел же ее с того берега, – недоумевал я.

После непродолжительного  топтания на  месте я сел на корточки и заскользил по крутому, почти отвесному, глинистому склону на дно оврага.

Обратный путь был труден и непонятен для меня по многим причинам. Во-первых, я не нашел своей же тропы, которую протоптал несколько минут назад, во-вторых, травостой в овраге оказался еще более высоким и густым.

Кряхтя и ругая себя за желание заготовить липового цвета, я с большим трудом выбрался на берег и оглянулся назад. Липы на противоположной  стороне  не было. Да и вообще мне стало как-то не по себе. Все, хорошо знакомое, казалось чужим.

Нещадно палило солнце, вокруг меня кружили оводы, им  помогали полчища комаров, и вся эта разномастная гундяще-жужжащая туча хотела моей крови. Я решил побыстрее выбраться на вершину водораздела, надеясь там оторваться от кровопийц.

Чем выше я поднимался по склону, тем реже и суше становился травостой. Низкорослый зверобой возвышался над еще более чахлым пыреем, кое-где виднелись совершенно голые  участки земли. А вот и первые заросли терновника вперемешку с шиповником, круги молодых побегов клена и ясеня, немного дальше –  лесополоса и спасительная тень с тучами оводов и комаров.

Я не угадывал знакомые с детства места. От всего окружения веяло дикостью и таинственностью. Час назад здесь было меньше кустарников, не валялись на земле полусгнившие и еще не засохшие деревья, теперь это была уже и не лесополоса, а скорее – островок  леса.

Пробираясь сквозь поросль молодых кленов, я увидел в десяти метрах от себя крупного зайца, который смотрел на меня без всякого испуга и, главное, не думал даже убегать.

– Что за хреновина? – не понимал я. – Пропавшая липа, несусветная жара, еще более жухлая на склоне трава и крупный, как хороший козленок, заяц, который не боится людей?

Выбравшись из лесополосы, я остановился и, в полном недоумении, начал рассматривать лежащее передо мной поле… Кабачков не было.

Чистое поле, поросшее  почти сухим, изреженным травостоем, через который просматривались широкие и глубокие трещины. Земля была иссушена настолько, что больше походила на огромный камень с поселившейся на нем сиротской  растительностью. Летали белые бабочки, в небе проплывали редкие, небольших размеров облака, около моей головы кружилась семейка мелких мух.  И –  тишина.

Вам приходилось когда-нибудь в своей жизни бывать в окружении этой самой знойной тишины? А вот мне удалось побывать у нее в гостях. Перед моими глазами лежала дикая, голая, иссушенная степь. В моей голове появилась мысль, что я выпал из своего времени и оказался, по всей вероятности, в будущем.
– В село, домой, в свою хатку, к односельчанам, – подумал я и быстрым шагом пошел на место своего отдыха на вершине склона.


Где бегом, где быстрой трусцой я пересек бывшее поле с кабачками и углубился в другую лесополосу. Пригибаясь и уклоняясь от попадавшихся на пути веток, распугивая спрятавшихся в деревьях птиц и разрывая паутину, я стремился как можно быстрее выбраться из лесополосы. Обогнув семейство молодых ясеней, мне удалось, наконец-то, выйти на открытое место.

Передо мной маялась от июльской жары глубокая балка с крутым левым берегом, на вершине которого стоял я. На покатом правом берегу…

– Куда все подевалось?! Где село?! – кричали мои мысли. – Где дома, избы и хатки? Где ухоженные огороды? Куда подевались коровы с телятами?

В моей голове роились мысли, словно вылетевшая из улика пчелиная семья. Угнетаемый самыми худшими ожиданиями, я пошел к месту, где когда-то было село и где когда-то жили люди. Но, увы. Вокруг было одичавшее запустение.

Там, где были дома и дворовые постройки моих односельчан, росли клены, густые заросли крапивы, репейники, попадались круги высоченного пырея, одичавшие, полусухие яблони, сливы и вишни. И ни одного дома. Развалины, поросшие вездесущим кленом, малинники, обвитые вьюнком, да упавшие деревья дополняли то, что пришлось увидеть чуть раньше. И так до самого центра села – огромного выгона.

Пересекая выгон по диагонали, с северо-запада на юго-восток, я торопился к месту моего жилища. Но чуда не произошло… Одни холмики, поросшие деревьями и травой. Только в одном месте виднелась обнаженная куча древесных углей, оставшихся от сгоревших шпал – строительного материала моей хатки. Там, где располагался хозблок, виднелась глубокая яма –  это все, что осталось от погреба.

Меня, помимо всего, удивило отсутствие металла. Уж на моей-то усадьбе он должен был остаться. Рельсы. Да, железнодорожные рельсы. Они у меня использовались вместо столбов и свай. Ни – од-ной. Чего оказалось много, так это зарослей клена и моих воспоминаний.

Положение у меня оказалось похлеще, чем у Робинзона Крузо. Он попал на остров с вечным летом, у него имелось ружье, а на острове произрастало столько съедобного, что с голоду умереть никак было нельзя. У меня же…

– Подожди, а чего это ты расхныкался? Прожить шесть десятков лет,  сорок восемь проработать – и ты, что, ничему не научился? – подколол я сам себя. – И, правда, ну нельзя же хныкать.

Перво-наперво было решено установить время, в котором оказался, а потом обследовать сохранившиеся постройки, ну не может быть, чтобы в них ничего не осталось нужного для меня.

Чтобы не тратить время попусту, я надумал немного перекусить и сразу же отправиться на погост. Да-а  н-ет, вы не подумайте, что я собирался сам себя закапывать живьем. На кладбище, по датам смерти односельчан, можно установить время последнего захоронения.

Разостлав на земле куртку и выложив на нее содержимое сумки, я понял, что с моими запасами долго не протянешь и с обеда следующего дня придется переходить на подножный корм. Быстро управившись с «перекусом» и сложив остатки в сумку, я отправился «в гости» к своим предкам и потомкам.

Кладбище встретило меня тишиной и пением птиц, обосновавшихся в кронах деревьев. Трудности поиска начались, как только я ступил на его территорию. Отсутствие на могилах металлических оград, крестов и обилие зарослей кустарников с густой травой заметно охладили мой поисковый пыл.  Не было и общего креста, который мы изготовили с односельчанином из толстостенной трубы большого диаметра. Я думал, что он будет стоять века.

Место захоронения моих родителей отыскать удалось довольно быстро, по сохранившемуся  памятнику отца – он хоть и «врос» в землю, но надпись еще была видна. Мраморная плитка с датами рождения и смерти оказалась расколота на две части. Плита-памятник с могилы матери сохранилась полностью. Рядом с их надгробиями я заметил угол еще одной плиты.

– Ну и ну-у. Я ведь рядом с родителями место оставлял для себя, – возмутились мои мысли.

Чтобы узнать, кто занял мое место, я начал усиленно разбрасывать землю, вызволяя на свет божий памятник. «Седых Семен Павлович», – гласила надпись, и тут же дата рождения и смерти.

– Ни хрена себе! – вырвалось у меня  непроизвольно. – Выходит, что я стою на своей собственной могиле. Там, в земле, лежат мои кости?

Пожелав родителям и самому себе «царства небесного», я отправился в дальний угол кладбища, где виднелись памятники. После непродолжительных  поисков, я остановился у могилы… «Коцубеева Инна Николаевна, 2025–2060, упокой душу ее, Господи». Это захоронение оказалось последним. Прибавив к дате смерти еще тридцать лет, я вычислил, что попал в последнее десятилетие  двадцать первого века. Конечно, погрешности в определении года могли быть значительными, но для меня и того, что выяснилось, было достаточно много.

А солнце катилось по небу к нашим лесам, впереди меня ожидала ночь, и поэтому надо было искать место для временного проживания, хотя, как знать… Кроме ночлега, мне еще необходимо думать и о еде. Да. Думать о хлебе насущном. Чтобы не затягивать время, я отправился на поиски.

Переходя от усадьбы к усадьбе, я заглядывал во все закоулки, стараясь найти хоть что-нибудь полезное, однако… Дома, в большинстве своем, были разрушены, а вместо построек из-под травянистой растительности и между деревьями выглядывали кучи древесного угля, остатки кирпичных стен, обгорелые бревна да битое стекло. Много было поваленных деревьев.

На возвышенной, центральной части села мне найти ничего не удалось. Впечатление было такое, что здесь походила огромная корова и все слизала своим шершавым языком. Постройки виднелись только в двух местах – у подножия Горенки, это такое возвышенное место – водораздел, на котором в прошлые годы находилось десятка два сельских домиков. И еще я заметил крыши у основания восточного склона.

В «той» жизни этих построек не было. Последняя усадьба, а может, их там больше, находилась в полукилометре от кладбища, если идти на восход солнца. Вот к ней я и пошел.

 Строения, к которым я продирался через всевозможную травянистую и древесно-кустарниковую растительность, выглядели настолько капитально обустроенными, что, несмотря на заброшенность и некоторые разрушения, сохранили свою пригодность для использования по назначению.

Основной дом возвышался на высоком цоколе, скорее, это был полуподвальный первый этаж. Во дворе усадьбы большими размерами выделялся хозяйственный блок, уходящий двумя уступами в глубину одичавшего сада метров на тридцать. Дальний торец строения состыковывался с крутым земляным склоном, вероятно, в нем располагались еще какие-то помещения.

Помимо дома и хозблока на усадьбе располагались еще несколько построек. И что удивило меня, так это сохранность, процентов на  восемьдесят, кровельного покрытия. О кровельном материале придется рассказать подробнее ввиду того, что такого в своей жизни я не видел.

Это были листы,  длина которых равнялась размерам стороны крыши, и шириной в один метр. Толщина покрытия составляла, примерно, сантиметра четыре. Материал упруго-мягкий, с мелкопористой структурой, внутри сероватого цвета, наружная сторона темная, без какого-либо блеска, он легко гнулся, однако не ломался. Между собой листы склеивались каким-то клеем. Сама крыша была выполнена не из чистого дерева, а из спрессованных, наподобие многослойной фанеры, конструкций. Следов горения нигде не было видно, хотя во дворе стояли останки обгоревших деревьев.

Осмотр дома я решил начать с мансарды, в ней располагалось пять комнат: две больших и три маленьких, два туалета и крытый большой балкон с восточной стороны, то есть с фасада.

В одной маленькой комнате сохранилось почти все, только было покрыто толстым слоем пыли, а со стен и потолка свисала паутина, дополняя картину заброшенности и сиротства. В бывшей спальне, может, детской, с правой стороны от двери стояла кровать, рядом с ней – тумбочка, у противоположной стены – стол, над столом, чуть левее, навесной шкаф, на полу у стола табурет, правее шкафа, ближе к окну… настенный календарь с портретом совершенно голой красавицы, которая смотрела на меня удивленным и малость насмешливым взглядом.

– Бо-же! 2098 год! Ни хрена себе, листья ясеня! – вырвалось у меня. – Значит, к девяносто восьмому надо добавить еще годы, за которые появился толстый слой пыли. Вот это да-а, – протянул я и почесал свой затылок. – Господи, за что мне такой «подарок»? Это ж какая  турфирма  организовала бесплатную поездку, у меня же нет никаких льгот, чтобы кататься на халяву. Держись, Седых, главное – не чокнуться.


Я обходил комнату за комнатой. Из увиденного можно было делать вывод, что в усадьбе жил явно какой-то «новый». А вот кто? Каких кровей? Да это уже и неважно. Хотя в постройках не имелось излишеств и вычурностей, усадьба выдавала, что хозяином ее являлся «денежный мешок». Уж больно выпирали скромность и простота, идущие в обнимку чуть ли не с самой бедностью.

С балкона хорошо была видна река. В метрах ста пятидесяти от дома несла она свои воды в южном направлении. Раньше… да, к двухтысячному году ее уже почти и не было. Она пряталась в камышах ближе к левому берегу и, по сути, стала болотом, а не рекой, как обозначалась еще на картах.

Рядом с домом, соединенный с рекой узким каналом, располагался довольно объемный бассейн, к которому вела многоступенчатая лестница, параллельно с ней была устроена еще и наклонная дорожка, но уже без ступенек. К водоему я решил спуститься после того, как осмотрю весь дом.

На основном этаже имелось шесть комнат различного назначения и два туалета. Самая большая, вероятно, предназначалась для общего сбора и приема гостей. У восточной стены комнаты красовался объемный камин, в котором лежали не  сгоревшие до конца ножки, может быть, от стульев. Судя по количеству золы, в камине сгорели не только стулья.

Через стенку от камина комната была значительно меньших размеров и тоже с камином, но уже у западной стены. Этот камин хоть и уступал величиной своему соседу, но… он был имитирован под дупло в толстом дереве, а вся стена выглядела опушкой леса.

Из комнаты я вышел на  обустроенную, хорошо сохранившуюся и даже остекленную террасу. По размерам она уступала комнате, зато здесь стояли стол и четыре стула, а в углу дремал шкаф, правда, пустой.

Кроме названных комнат, на этом этаже размещались: столовая без мебели, кухня с газовой плитой и двумя раковинами, над которыми поблескивали три крана. Рядом с одним в стене был вмонтирован кнопочный выключатель с надписью «вода». Из кухни через открытую дверь просматривалась пустая кладовая.

Через широкий коридор, по которому можно устраивать гонки на «запорожце», находились остальные комнаты и туалеты. Окна в доме, к великой моей радости, оказались в целости и сохранности.

По коридору, через двухстворчатые двери, я вышел на переход, шириной в два метра, который, расположившись на высоте цокольной части, соединял дом с большой квадратной  площадкой, окруженной кронами яблонь, вишен и слив. Над «подиумом», так я окрестил переход с самой площадкой, была устроена даже крыша, правда, местами листы покрытия отсутствовали. Под «подиумом» находилась объемная беседка. Вообще, сделано все было круто.

Часы показывали двадцать один тридцать, когда я присел на край  устроенного места для сна. Маленькую комнату с красавицей на календаре я выбрал не случайно. Во-первых, высоко. Имеется мебель, и, главное, площадь пола небольших размеров – мыть меньше.

Выгорнув пыль и выбросив матрас, я на кровать наложил полусухой травы. Постель была готова к приему ночлежника.

Солнце медленно опускалась к лесу, давая понять, что суматошный день заканчивается. Поужинав куском хлеба и хлебнув горького зеленого чая, я улоговился спать.


                ПОИСКИ

Добрый мой читатель, прежде чем приступить к пересказу о втором дне одиссеи моего друга, мне придется вкратце поведать вам о том, что произошло у нас в селе шестого июля две тысячи пятого года.

Около семи часов вечернего времени ко мне пришла запыхавшаяся от быстрой ходьбы жена Семена Павловича, Валентина Николаевна.

– Сергей Ильич, мой у вас был? – спросила она, еще находясь на довольно приличном расстоянии от меня.
– Нет, Николаевна, Семена я видел еще позавчера.

– Вот горе, вот горе, я была в городе, а когда приехала, то на столе в кухне нашла записку: «Я ушел в лес за липовым цветом. Десять тридцать. Семен». Чего его туда понесло, не знаю. Каждый год мы рвем цветы с липы недалеко от нас. Может, упал, может, что сломал? – запричитала Валентина.

Успокоив жену друга, я предложил сходить по его маршруту, может, и правда, что случилось? Времени-то прошло уже сколько.

– А чего его туда понесло? Цветущая липа находится в ста метрах от их дома, а он в лес, – недоумевал я про себя.

Быстро одевшись по-походному, мы пошли с Валентиной Николаевной к ним домой, где к нам присоединились ее внучка с подругами и  трое мужиков-односельчан. Всего набралось девять человек. Хозяйку усадьбы я уговорил с нами не ходить, а лучше побывать у селян, к кому ее муж иногда наведывался кроме меня. На том и порешили.

Рассыпавшись за огородами цепью, мы, восемь человек, пошли по предполагаемому маршруту  движения нашего односельчанина.

Где росла липа, я знал, мне и самому приходилось дважды в своей жизни ходить к ней «в гости». Но в связи с тем, что она росла на труднодоступном, обрывистом склоне оврага, я отказался заготавливать экологически чистые цветы. Уж лучше оставаться без лекарственного чая, чем, в случае падения, оказаться на дне оврага, а это метров двенадцать – пятнадцать свободного полета-падения.

Два часа мы вели поиски. Были у самой липы, видели тропу, по которой Семен Павлович опускался в овраг, продираясь сквозь заросли крапивы и высоченного разнотравья, но… нашего односельчанина и моего друга нигде не было. И что интересно, мы возле липы не нашли никаких следов. Откуда нам было знать, что Семен Павлович не дошел до нее и что он, во время нашего поиска, знакомился с усадьбой, которой в наши дни еще и не думали строить.

Долго мы аукали и кричали, заглядывали под кусты и в вымоины, ходили по лесу, стуча палками о стволы кленов и дубов, но Семена Павловича отыскать не удалось. Так и вернулись в село ни с чем.

С Валентиной Николаевной мы договорились подождать до ночи и потом уже сообщить в милицию, а поиски продолжить следующим днем. Откуда ж нам было знать…


                ДЕНЬ  ВТОРОЙ

Ночь для меня закончилась в половине пятого утра. Громкий, многоголосный лай надрывно резанул утреннюю дрему, я вскочил, как когда-то в армии  по объявлению тревоги. Лай и шум раздавался в саду, быстро перемещаясь к бассейну.

Пока я метался от окна к окну на своем этаже, лай уже будоражил утреннюю рань и влажный низинный воздух у самого  водоема. Пришлось быстро бежать на балкон. Хорошо, что во время знакомства с домом убрал с пола различные предметы, теперь хоть не цеплялся за них и не спотыкался.

Выскочив на балкон и протирая  глаза, я старался разглядеть, что там за шум и гам. Мне непонятно было, откуда взялись собаки. Почти день проходил ; не видел ни одной, а тут целая свора.

Метрах в двадцати от бассейна, у семейства ракит, собаки, расположившись полукругом, яростно обгавкивали громадного кабана, прислонившегося задом к толстому стволу. Он, вероятно, делал передышку и при этом внимательно следил за своими свирепыми преследователями.

Я насчитал семь собак. Они хоть и создавали много шума, однако старались не приближаться к своей «жертве», видимо, на приличном расстоянии их держал инстинкт самосохранения. Правда, некоторые, наиболее жаждущие крови и мяса, иногда бросались на кабана, но всякий раз отскакивали, не приближаясь к вепрю ближе чем на два метра.

Так продолжалось минут пять, а может, чуть больше. Вдруг одна из собак начала проявлять уж больно большую активность, она прыгала взад и вперед, стараясь приблизиться к  вепрю, заливаясь при этом захлебывающимся лаем, отчего даже мне стало не по себе. Вероятно, не выдержал и кабан. Гавкать, конечно, можно, но чтобы ещё и оскорбительно брызгать слюной. Это уж слишком.

Я либо моргнул, либо отвлекся, но мною был пропущен самый изначальный момент. Увидел уже, как кабан метнулся в сторону собаки-злыдни, и исчадие ада взлетело вверх. Сделав в воздухе кувырок и издавая при этом пронзительный визг, собака  шмякнулась в траву, метрах в четырех от места взлета.

Сородичи пострадавшей бросились врассыпную, но, увидев, что кабан прыжками начал удаляться в сторону зарослей камыша и лозняка, ринулись вдогонку, огласив низину  неистовым лаем. И только попавшая под клыки кабана осталась на месте, дергаясь в предсмертных конвульсиях.


Лай и повизгивание удалялись в глубину заросшей поймы, а через некоторое время все стихло, наверное, кабан ушел, потому что вскорости кровожадные создания показались на другом берегу реки и протрусили к мосту.

– Ну и ну-у. Выходит, что в этих местах, кроме меня, бродят еще и  одичавшие собаки, да эти ж твари хуже самих волков, – вздохнув, сделал я для себя вывод, – придется теперь быть более осторожным и надо придумать, как вести себя при встрече с ними – бывшими друзьями человека.

Солнце игриво выкатывалось на  небосвод, заглядывая своими лучами в интересующие его места, при этом оно тщательно высушивало капельки росинок-слез на травах луговины, на листьях, плодах и ягодах окружающего сада, глянуло и на мое пристанище. Начинался жаркий летний день, напичканный радостями и невзгодами, а главное, величайшей для меня неизвестностью.

Быстро спустившись во двор и пробежав чуть более полусотни метров, я оказался около лежавшей в траве, затихшей собаки. Это была совсем молодая особь, женского рода, еще не успевшая побывать матерью.

– Понятно. Значит, она захотела своим поведением утвердиться на более высокой ступеньке иерархической лестницы стаи (своры)? – сделал я вывод. – Но попала под клыки еще более сильного, не знающего компромиссов вепря. Ну что ж, теперь ты пойдешь на поддержание моих физических сил, – этими словами я закончил свой монолог и, взяв собаку за задние лапы, потащил ее к ракитам… Через час у меня оказалось килограммов шесть – семь мяса.

Правда, до этого дня мне не приходилось употреблять в пищу собачатину, но ведь условия проживания и возможности во многом определяют изменение вкусов и привычек.

После некоторых раздумий и планирования действий на предстоящий день я решил полученный мясной продукт (божий дар) утопить в проточной воде одного из четырех родников. При помощи ракитовой рогульки этот пункт дневного плана был выполнен, так что к вечеру мясо должно хорошенько вымокнуть и потерять неприятные запахи, а после дневных хлопот и если не удастся перейти в свое время, можно будет приготовить высококалорийный ужин из собачатины.

– Ну, попал, ну и по-па-ал. Во-о влип. А ведь не единожды говорил, что выжить могу и на необитаемом острове. Давай, живи, – усмехался я над собой.

Завтрак у меня оказался  самым  быстрым за последние лет пятнадцать. Кусок батона и два глотка прогорклого чая занять много времени не могли, и в восемь ноль-ноль я уже был готов к трудовым подвигам во имя своего выживания в новых условиях.

Полное обследование или знакомство с усадьбой, где мне пришлось переночевать, я решил оставить на послеобеденное  время, до дежурства же у «перехода» я вознамерился заглянуть в усадьбу, расположенную у подножия Горенки.

Сборы в дорогу были недолги. Закрепив на поясе охотничий нож и прихватив с собой все, с чем попал сюда, я  отправился в путь. До одиннадцати часов оставалось времени еще предостаточно, и можно было идти медленно. Но, хоть я особо и не торопился, найти на бывших огородах что-нибудь съедобное мне не удалось. Да и что можно отыскать, если земля не обрабатывалась много лет. Из живности попались два зайца. Они спокойно взирали на меня, не думая убегать.

– Ты смотри, ноль внимания и столько же испуга, – возмутился я. – Кто-то должен на ужин есть собачатину, а они даже не убегают, ну хотя бы пару раз прыгнули для приличия.

Осмотр я начал прямо с первого, довольно объемного здания. Однако, обойдя двухэтажный дом вокруг, я понял, что попасть внутрь мне не удастся. Оставались хозяйственные постройки и небольшой дом, стоящий в дальнем углу двора около высохшего и заросшего лозняком бассейна. Вот с этим домом я и решил познакомиться поближе.
Особнячок был устроен на высоком цоколе, как и тот, в котором мне пришлось заночевать. Во внутреннюю часть дома мне удалось попасть через «черный» ход, но для этого пришлось долго повозиться  с дверью, она на одну треть оказалась заилена землей, потому что находилась в глубоком приямке. Только после того как я выкинул землю, дверь с мышиным писком поддалась и впустила меня в дом.

Я потянул носом воздух… нет, никаких запахов, ни котлет, ни курятины, ни даже постного супа.

– Э-эй! На мой крик никто не отозвался.

Ни-ко-го. Ни ковровой дорожки, ни… больше ничего  перечислять не буду.  Куска хлеба некому подать, какие там котлеты. В желудке вдруг заурчало, и во рту появилась обильная слюна – так мои рефлексы отреагировали на воспоминания о котлетах.

Передо мной были лестницы вверх и вниз, в подвальное помещение, а слева красовалась закрытая дверь, которая не отреагировала на мои домогательства.

– Ну и черт с тобой и с твоим цокольным этажом, – проговорил я и начал подниматься вверх, оставив подвальную часть на потом.

Оказавшись в холле и окинув взглядом пол, стены и потолок, я направился по коридору. Дверь в первую комнату была открыта. Чтобы не заходить в нее, я бегло, с порога, осмотрел ее содержимое. Один огромный стол стоял посередине, да несколько стульев, вот и все. Меня же интересовали кухня и кладовые.

Через широкий простенок, следующая дверь дала мне возможность попасть в детскую с небольшими двумя кроватями, рядом с ней была еще одна большая комната, но уже с одной широкой кроватью, двумя тумбочками и одним поломанным стулом.

Мне пришлось осмотреть еще четыре комнаты, в которых, кроме паутины с пауками да дохлых высушенных мух, больше ни черта и не было.

– Они, что, не ели? Не готовили? – думала моя голова. И как только мысли о еде появились, я сразу же вспомнил о вымокающей собачатине. И представляете, она у меня уже не вызывала брезгливости, значит, мой, сидящий на голодной диете организм, уже был готов к… – Оть ты, Господи, опять за еду! – чуть не вскричал я и пошел по коридору к торцевой двери.

Маленькая комнатка, вероятно, предназначалась для ведер, веников и тряпок, по одной ее стене уходила вверх лестница. Люк оказался открытым, и я  не преминул осмотреть содержимое чердачного пространства.

Убедившись в надежности крепления, быстро забрался наверх. Что-о я уви-дел? Весь чердак был превращен, знаете, в такую маленькую, симпатичную… свалку. Простите, не весь, а половина, сразу не заметил перегородку с дверью. Так вот, освоившись с чердачным сумраком, я  увидел кучи каких-то журналов, толстых тетрадей и еще кое-какой хлам: сломанные стулья, старая одежда, шкафчики… Мои же глаза искали совсем другое. Нет, нет и нет. Я выискивал предметы кухонного обихода. Мне нужны были кастрюли. Но... Наверное, попался не тот «магазин».

Может, вторая половина? – подумал я и, взявшись за ручку, медленно открыл дверь. Го-споди! Какой поднялся шум. Хлопанье крыльями, громкие переговоры, перелеты туда-сюда и удары об оконное стекло. Голуби. Их, вероятно, было больше сотни.

Простите меня за жестокость, но я подобрал под окном пятерых, погибших от ударов о стекло, обитателей голубятни, которая была обустроена пернатыми на целой половине чердачного пространства. Просто окно оказалось чуть приоткрыто, вот голуби и воспользовались этим. Свою добычу я решил превратить в обед и ужин и даже на завтрак оставить одну тушку.

Спустившись на основной этаж, я надумал досмотреть большую комнату со столом. Может, в ней, кроме стульев, мне удастся найти еще что-нибудь? И мне повезло. При беглом знакомстве с ней ранее как-то не заметал, что одна внутренняя, перегородочная стена не доходит до наружной капитальной. Между ними оказался неширокий проход в коридор, в котором… одна дверь вела в кухню, а вторая в кладовую.

Дальнейшее знакомство мне пришлось отложить на послеобеденное время, теперь же надо было торопиться к месту  «перехода», стрелки показывали без двадцати одиннадцать. Через полчаса я уже сидел на самом острие «братания» двух оврагов.

Когда устраивался, думал: ну что тут, чуть-чуть посижу и… домой. Потерплю. Но время шло, а туманное облачко не появлялось. Около двенадцати я спустился на дно и даже выбрался на противоположный берег оврага – липы не было. Пришлось возвращаться назад и, дабы не оказаться в более далеком времени, место «перехода»  на всякий случай обошел стороной.

Два часа с половиной мои телеса жарились на «адской сковороде». Три раза я спускался на дно, четырежды сползал на задней своей части с осыпающейся землей метра на три – четыре вниз и каждый раз возвращался, подгоняемый оводами, на свой  «насест». Перед тем как окончательно покинуть свое «тепленькое местечко», я начал было вспоминать, за какие прегрешения удостоился такого наказания. Но моя память что-то пробуксовывала, вероятно, от перегрева головы. Однако, в конце-концов, пришлось соглашаться с одной здравой мыслью, что если на этом солнцепеке провести много дней подряд, то я вспомню все свои грехи и даже те, которые совершал в голопузом детстве.

Съехав на самое дно оврага, я посмотрел на берег – ветка оказалась на месте, значит, «переход» сделал прогул. Пока выбирался из самой нижней точки на самую верхнюю, в моей голове созрела одна хорошая мысль, что сидеть на солнцепеке вредно для здоровья, и поэтому надо оборудовать место для дежурства под развесистыми кронами дубов, это на пятнадцать метров выше по склону. Кто знает, сколько мне придется здесь сидеть, и будет ли предоставлена возможность возвращения в наше вороватое время, когда этим позорным делом занимаются и те, кто раньше не мог даже и думать о подобном.

Обед я себе устроил у родника, метрах в трехстах от усадьбы, с которой уходил на дежурство. Время трапезы было непродолжительным, больше ушло на обработку голубиных тушек и их приготовление. Поджаренная на углях кострища голубятина оказалась необыкновенно вкусной, и если бы я не «включил тормоза», то в самом лучшем месте для хранения могла оказаться вся моя добыча. – Два на обед, два на ужин и один на завтрак, – дал я себе установку и завернул три обжаренные тушки в лопуховые листья. – В сумке тоже надежно, – успокоила меня одна хорошая мысль.

Передохнув после обеда в тени лозняка, я отправился на усадьбу продолжать знакомство с кухней, кладовой и хозпостройками. А что мне оставалось делать? И пока мои ноги оставляли невидимые следы на земле, в голове в очередь выстраивались мысли. Первыми и наиболее важными оказались о сути моего настоящего бытия.

К чему они сводились? Если не удастся осуществить переход, что мне делать? Впереди зима. Нужны продукты и топливо. Я не знаю,  в какую сторону изменился климат.  Летом, судя по температуре и растительности, стало жарче, чем было у нас. А каково будет через полгода? Поэтому надо тщательно обследовать усадьбы и бывшие постройки моих односельчан. Кроме этого, нужно осмотреть ближайшие поля, там могут сохраниться, хотя и в одичавшем состоянии, озимая пшеница, ячмень и что-либо еще, придуманное нашими потомками. Все намеченное являлось для меня основой моей жизни в новых условиях.

И все-таки мне кто-то помогал. Ну, вы сами подумайте, откуда взялись собаки с кабаном, и почему одна осталась лежать замертво около моего жилища? А пять голубей? А вот эти… Стойте, стойте. Давайте я продолжу не торопясь.

В кухне ничего мне найти не удалось, разве что газовая плита да помятая раковина, а вот в кладовой прежние владельцы оставили мне в банках килограмма полтора риса, с килограмм гречневой крупы, плющеного овса и… соли. А если приплюсовать еще и находки на полу под стеллажами, то я стал обладателем еще и около пуда соли, большого черпака, чуть помятой металлической миски и двух кастрюлек – на два литра и на три. А теперь попробуйте доказать, что мне никто не помогает.

Но это еще не все. Смотрите, что мне подарил хозяйственный блок… Первая дверь, к которой я подошел, оказалась закрытой на замок, но и ручка, и запирающее устройство, вероятно, изготовлялись не из «вечного материала». Стоило мне нажать плечом, как дверь, хоть и со скрежетом, но открылась. Помещение хранило… воздух. Вторая дверь была сорвана с нижней навесы и свободно дала себя открыть. Моего прихода ожидала  маскировочная сетка, сложенная навалом. За следующей дверью дремала одичавшая пустота, а вот четвертая дверь прикрывала от внешнего мира такие сокровища, о которых я мечтал: лопаты, вилы, грабли, ломы, пруты, какие-то решетки, стеллажи со всякой всячиной. Было такое впечатление, что я зашел в свой сарай. На одной из полок на меня поглядывал увесистый топор. И представляете, с рукояткой (топорищем). Она чуть болталась, но расклинок, забитый в торец, закрепил топор намертво.

Все, что здесь было, по своей значимости находилось для меня сразу после риса и гречневой крупы, а может, инвентарь надо поставить и на первое место. Теперь я мог уже выполнять множество работ для улучшения своей одинокой жизни, если вдруг придется оставаться.

В пятом помещении мои предшественники-хозяева обустроили маленькую мастерскую. У стен стояли три верстака. На стенах в некоторых местах были подвешены полки и шкафчики. Я не стал копаться в «шалагушках», оставил это удовольствие на более подходящее время.

За шестой, гаражной, дверью оказался коридор или прихожая (сени), из которого можно было попасть в подземелье,  обустроенное в высоком меловом склоне. Однако следующую, тоже гаражного типа, дверь можно было открыть только специальными ключами, коих у меня не оказалось. Два замка открыть  пальцем было нельзя, а медвежатник я никудышный.

Уважаемый читатель, мною допущена некоторая оплошность. Когда мои ноги ступили на первые плиты-блоки сего двора, я упустил момент познакомить вас с обустройством самой территории. Теперь, когда желудок перерабатывает бедных небесных птах, я восполню то, о чем не рассказал чуть раньше.

Итак. Двор довольно обширный, хотя размерами уступает тому,  где я ночевал. Приблизительно метров семьдесят на сто и расположен у подножия склона, строителям пришлось даже срезать немного меловой горы, и теперь в этом месте возвышается бетонная стена. Клумбы и цветники отсутствуют. Для них хозяева определили место с южной стороны двора, где обустроен небольшой парк. Теперь он выглядит как лесополоса, которые мне попадались на пути следования к месту дежурства. Сам двор устлан большими плитами-блоками, не твердыми, как камень, но и не мягкими.

Ну вот, теперь можно со спокойной душой идти на «свою» усадьбу. Идти? Легко  сказать. Вот читайте и запоминайте, что на меня было навешано. Да на верблюдов меньше грузили, чем я нес в этот день… Лопата, вилы, топор, лом, решетка, (черт-те зачем ее взял), банка с крупами, три голубя, готовых к употреблению, две кастрюли, черпак и килограммов пять соли. Что значит на халяву. Конечно, законник может сказать: гражданин Седых, то, что вы делаете, подпадает под статью о мародерстве. Ну что можно ответить? Не хочется ложиться под статью  о самоубийстве путем голодания. Да и потом, может, этот человек, знающий все статьи в УК, набрал бы ещё больше, окажись на моем месте.

Так и шел я, гонимый судьбою под палящими лучами солнца. Жара стояла несусветная, донимали оводы, а  потовые железы работали на самую максимальную пропускную способность. В данный момент меня не смог бы высушить даже дезодорант двадцать четыре на семь, вот если бы завернуться в большой памперс или в прокладку размером два метра на полтора.

Идти было тяжело, но я все же доплелся до спасительной тени под яблоней, где и освободился от своей ноши. Распластавшись на подсохшей траве, тут же предался отдыху.

– Ох и хреновая ж судьбина у лошадей и ишаков, – подумалось мне. – Не дай Бог в другой жизни оказаться на их месте.

 Лежал я недолго, хотя и испытывал при этом величайшее блаженство. До окончания дня времени было еще много, и мне захотелось осмотреть оставшиеся строения.

Вы не удивляйтесь, что я подробно рассказываю об устройстве усадеб. Во-первых, это интересно, как-никак наши потомки, во-вторых, в дальнейшем  вам легче будет ориентироваться в происходящем, да и мне не нужно будет каждый раз что-то добавлять к ранее сказанному, хотя без этого и не обойдешься.

Вот и теперь, разместив свою ношу в определенных местах, сразу приступил к знакомству с хозяйственным блоком. Если по правде, то я особо и не надеялся в нем что-либо найти сверхъестественное. Уж если в доме сделали зачистку, то остальные постройки не могли миновать этой участи. Для успокоения своих ожиданий все-таки решил пройтись по усадьбе, тем более что дальний торец хозблока упирался в склон.

– Что они тут настроили? Поврывались в землю, как слепыши. А крыши? Какие-то несуразные, и дворы очертенные. Этот вообще гектара полтора. Даже если отбросить все клумбы и цветники, то гранитными блоками, именно гранитными, уложено соток семьдесят или даже восемьдесят. А забор? – недоумевая, я разглядывал «свою» недвижимость.

Хозяйственный блок. Рассказывая о нем, я буду короток. Первая дверь. Пу-сто. Вторая. В помещении, размером четыре на пять, лежит сетка. Три кучи хорошей мелкоячеистой сетки. В следующем помещении (дверь сорвана и лежит метрах в трех от дверного проема) пусто. За четвертой дверью оказался коридорчик, в котором уже две ее сестры закрывали свои владения.

Ну, теперь у меня проблем с их открытием не было. Ломиком,  р-р-аз и… пусто, р-р-аз и… какие-то короба, да еще и много. Вскрыл один. В нем оказался такой темный, вроде как чемоданчик с ручной. Крутил, крутил в руках ни черта не понял. Вышел из хозблока и начал опять его разглядывать. Ну прямо как какой папуас или еще хуже – обезьяна. Поставил чемоданчик на бордюрный камень. Текста в инструкции много, а прочитать не могу. О! кнопка! Я ж на нее еще не нажимал. На всякий случай перекрестился и нажал. Ш-ш, клац! И на землю упала кругляшка, похожая на шоколадку, только побольше диаметром и потолще. Да и вес, граммов на сто пятьдесят.

– Ты, смотри! – удивился я и, развернув упаковку, вначале ее понюхал. Ни-че-го. – Хотел уже попробовать зубами, да вдруг почувствовал, что моим пальцам и ладони становится горячо. И только я успел бросить «шоколадку» на гранитный блок, как  над ней появилось синеватое пламя. Ну прямо газовая горелка, только жару побольше.

– Вот это да-а! – вырвалось у меня. На всякий случай, взяв чемоданчик, я  удалился от горящей «шоколадки» метров на пять, но она продолжала удивлять меня своим пламенем. И, знаете, я впервые позавидовал этому времени. Не надо ни дров, на газа, ни спичек. Положил под кастрюлю – и куховарь. Это тебе не кизяк из навоза, от которого вони на всю округу, а жару с гулькин нос.

Оставив кругляшку догорать, я  отправился на досмотр усадьбы. Минут сорок бродил от одной двери к другой, но больше чего-либо путного для себя не нашел. А дверь, закрывающую вход в подземелье, открыть не сумел, как и на предыдущей усадьбе. Из всего, что удалось обследовать, мне понравился маленький домик с тремя комнатками. Для кого он предназначался – не знаю, но в нем можно будет поселиться на холодное время года, тем более что в одной из комнат оказалось достаточно места для устройства печи.

Через вышеупомянутое время я вернулся к «шоколадке». И что вы думаете? Она все еще горела. Чтобы окончательно освоиться на новом месте, мне захотелось спуститься к реке, да и с собачатиной надо было определиться.

Действительно, речное русло было прорезано много лет назад, прямо по луговине, без всяких там поворотов и загогулин. Ширина новой реки колебалась в пределах  двенадцати – пятнадцати метров. Мост тоже возвели новый, да и дорожная насыпь стала значительно выше прежней. Старое же русло нашей любимой в детстве речушки так и осталось в камышах, ольхе и осоке.

Медленно продвигаясь по берегу, я подошел к продолговатой, с небольшим  ящиком, площадке, уходящей метра на четыре к середине реки.

– Мостик, что ли? – подумалось мне. Не-ет. Под площадкой в воде просматривалась какая-то конструкция. Раздевшись, я опустился в воду. Знаете, так, по-стариковски – охая и ахая. А как, вы думаете, надо было мне опускаться в воду, если я лет этак тридцать пять в реке не бултыхался, хотя и имел когда-то второй разряд по плаванию.

Освоившись с водой, а она прогрелась градусов до тридцати, я несколько раз опускался на самое дно и, хватаясь руками за скользкие пруты и выступы, старался разглядеть таинственный агрегат. Однако, кроме решетки, я ничего не увидел. Немного обсохнув на берегу, вернулся к дому.

На приготовление ужина у меня ушло почти два часа. Рисовая каша, два голубя и чай с малиновой заваркой дали мне возможность испытать насыщение и удовлетворение прожитым днем.

Собака? Да закопал я ее подальше от усадьбы.

Перед тем как улоговиться на ночь, я решил вести дневник своей турпоездки, для чего снял со стены календарь и карандашом описал все, что произошло со мной за прошедшие два дня. Плохо было одно: где-то потерял свои дополнительные глаза (очки), хотя могу пока и без них.


                СЕРЖАНТ С БАРОНОМ

Уставший, но сытый и спокойный, наш земляк отошел ко сну. Второй день пребывания «в гостях» для него закончился. Благодаря дневниковым записям мы с вами узнали и о самом «турпоходе», и о том, как начал обживаться Семен Павлович на новом месте. Скажу сразу, мужик он физически сильный и выносливый, хотя ему и шестьдесят четыре, он может пешим ходом покрывать большие расстояния. Сельскую жизнь за прошедшие годы изучил вдоль и поперек и действительно может прожить даже на необитаемом острове.

После рассказа Семена Павловича мне, конечно, будет трудно соперничать с ним в подаче материала, поэтому о событиях второго дня у нас расскажу так, как смогу,  и уж точно, беднее.

С восьми часов к дому пропавшего односельчанина начали подходить желающие отправиться на поиски. К девяти нас собралось уже двадцать три человека, и мы могли бы сразу приступить к делу, но позвонили из милиции и сообщили, что к нам выехали кинолог с собакой и участковый, поэтому отправляться на поиски нельзя, дабы не затоптать следы.

Вскоре подъехал и милицейский УАЗик. После переговоров с хозяйкой усадьбы и уточнения произошедшего решено было «по следу» пустить Барона – так кликали ведущего «нюхача», способного находить убегающих или ушедших по их же собственному следу. Нам позволили идти цепью далеко позади.

Взяв у Валентины Николаевны короткие резиновые сапоги и куртку, в которых последние дни ходил Семен Павлович, кинолог отправился с Бароном в конец огородов, где и дал собаке возможность обнюхать взятые вещи.

Барон сразу же рванул вперед, увлекая за собой и сержанта, еле успевающего перебирать ногами. Я с удивлением заметил, что поиск пошел совсем в  другую сторону. Если Семен Павлович действительно ушел за цветами липы, то Барон должен был бежать в северо-западном направлении, он же со своим кинологом, удалялся в северо-восточном, да еще  так уверенно, как будто мой друг находился за ближайшей ракитой.

Однако, поднявшись по тропинке на Горенку, сержант с Бароном, а может, Барон с сержантом, вообще повернули на восток и скрылись за постройками. Ввиду непонятного начала поиска наша группа решила пока не отправляться по маршруту, а расположиться у подножия склона и подождать, чем закончится бег сержанта за лидером – Бароном.

Через полчаса прославленный нюхач уверенной трусцой бежал по дороге от Горенки к центру села. Еле поспевая за ним, вприпрыжку, следовал и  кинолог, держась левой рукой за длинный повод и размахивая правой с зажатой в кулаке фуражкой. Он что-то кричал собаке, вероятно, просил умерить поисковый пыл, ибо в таком темпе долго бежать было невозможно.

Попросив односельчан не отправляться в дорогу, я быстрым шагом направился к дому Семена Павловича. Интересно ведь было узнать, почему Барон, сделав круг, вернулся к месту старта? Во двор я вошел в то время, когда собака, гавкнув пару раз, уселась около хозяйки дома и стоящих рядом с ней сапог. Сержант непонимающе смотрел на Валентину Николаевну.

Всхлипывая и причитая, жена Семена Павловича объясняла, что сегодня, в пять утра, ходила на Горенку к знакомому ее мужа, который вчера был в областном центре, и что она надевала сапоги и куртку хозяина, из-за утренней прохлады и обильной росы. Вот собака и пошла по ее следу.

Кинолог пожал плечами и, разведя руки в стороны, дал понять, что он бессилен.

В половине десятого нас уже было двадцать семь человек. Рассыпавшись цепью, мы отправились к липе. Однако после трехчасового прочесывания местности нам стало понятно, что Семена Павловича, на пути пролегания его предполагаемого  маршрута, искать бесполезно.

По возвращении на усадьбу я узнал, что по совету участкового нужно подготовить материал для опубликования в районной и областной газетах. А что его было готовить, фотография и краткое описание примет, вот и все.

На том у нас и закончился второй поисковый день, хотя до вечера еще и оставалось достаточно много времени.

А теперь давайте полистаем дневник Семена Павловича. Какой там у нас день? Третий? Читаем.


                ДЕНЬ ТРЕТИЙ

За долгие годы работы в сельском хозяйстве у меня выработалась привычка просыпаться, как только в окна начинал заглядывать утренний рассвет. Так было и при рождении третьего дня. Солнце еще потягивалось где-то за буграми, а я  уже сидел на своем ложе, ожидая, пока глаза смажутся слезой и их можно будет безболезненно открыть.

Через короткий промежуток времени мои ноги медленно переступали со ступеньки на ступеньку, а голова, окончательно проснувшись, начала обдумывать план работ на светлое время суток, с учетом обязательного посещения, с одиннадцати до тринадцати, места перехода.

Позевывая и протирая глаза, я подошел к бассейну и попробовал воду. Она была настолько теплой, что у меня, вдруг, появилось желание окунуться.

– Ты что-о, – укорил я свою прыткую мысль. – А потом ходить в мокрых трусах? А если голяком? – взбрыкнула в голове вновь какая-то извилина. – А если кто увидит? – парировала ее более серьезная и стеснительная.

Чтобы успокоить спорщиков, я плеснул пригоршню  воды в лицо и таким образом обозначил время раздела сна, полусонного бодрствования и начало длинного июльского дня, в течение которого мне придется решать уйму вопросов. Но чем бы мне ни пришлось заниматься, все будет сводиться к простому выживанию в незнакомых для меня условиях и к возвращению назад, хоть и в хреновую, наполненную каждодневной ложью властей, однако в привычную жизнь.

Самым важным и основным в моей теперешней жизни являлось нормальное питание, поэтому, не откладывая на потом, я приступил к устройству пока летнего пищеблока. Место выбрал недалеко от бассейна, у ближайшего родника. Вода рядом, а над источником и моей головой шуршала листвой громадная ракита. Она будет каждодневно защищать своей кроной мой пищеблок (пока место) от палящих лучей щедрого июльского солнца, и особенно в полуденное время.

Для создания большего удобства мне пришлось изрядно потрудиться. Десять гранитных блоков ушло на обустройство стола, после укладки которых на них я уложил беспризорную дверь. Чуть больше времени мне понадобилось для сооружения очага и отдельно – самой примитивной печи. Вместо ресторанных кресел тоже уложил блоки. Можно было приспособить лежащий рядом ствол ракиты, но решил пока повременить, да и тяжеловат он был.

Понятно, что все это создавалось на временной основе. Как только найду, в чем носить и хранить воду, можно будет перебазироваться в отдельно стоящий домик… Тьфу, тьфу. Опять появились мысли  о зиме. Ну не может быть, чтобы меня «наградили» пожизненной ссылкой.
 
Дабы днем не тратить много времени на приготовление пищи, гречневой каши я наварил и с учетом ужина. На десерт у меня был напиток из смородины. Как готовил? Ох, Господи. Компот, знаете, как готовить? Я же сделал то же самое, только без сахара. Скулы сводило от кислоты, зато витамины прямо так и лезли во все закоулки моего организма, даже из глаз капали. Конечно, сахарку бы чуть-чуть, да в кашу сливочного масла, можно мясной тушенки, ну, чтобы она лучше скользила, а то у меня глотательный рефлекс что-то плохо срабатывал, вероятно, внутренние запасы жира тормозили развитие хорошего аппетита на здоровую пищу.

В начале девятого я отправился в поход, прихватив с собой топор, лопату и запас продпайка из расчета на целый день. «Тормозок» хоть и был бедноват, но умереть с голодухи я уже не мог. Гречневая каша, литровая бутылка напитка и малина со смородиной в чистом виде давали мне возможность хоть и не подбрыкивать, но и не заплетать ногами во время пешего  хода.

Солнце начинало уже пригревать. Сегодня я решил идти на место «перехода» окружной дорогой. Мне захотелось взглянуть на северную часть бывшего села. В те годы там располагался «микрорайон», а скорее, куток (улица) – Луг, или  улица Луговая, где жили мои односельчане, вплоть до моей нынешней «ссылки».

Миновав Горенку, я поднялся на вершину правого берега реки, откуда была видна вся широкая пойма, поросшая ольхой, ракитами, лозняком и камышом. В пойменной части не осталось даже малых полян, свободных от «зеленых захватчиков». Ольхой и лозняком заросли и бывшие огороды луговцов. И если бы не новое русло реки, то сейчас в пойме дремало бы обычное болото. От усадеб тоже ничего не осталось. О былой жизни напоминали одичавшие сады да кое-какие фрагменты построек.

Я остановился на самом высоком месте береговой линии, чтобы чуть передохнуть и осмотреться. После того, что я увидел в северной части села, мне стало как-то не по себе. Из двухсот сорока пяти дворов осталось всего две усадьбы, да и то благодаря тому, что они были построены совсем недавно. Две усадьбы и я. Тут невольно почешешь затылок и ущипнешь себя  побольнее.

На левом берегу реки я также не заметил признаков жизни, хотя в «том» времени там находился хутор, а на самой вершине берегового склона располагалось крупное село. И только… Плохо, что нет у меня бинокля или хотя бы хреновенькой подзорной трубы. Если смотреть по линии берега, на котором я стоял, на север, то километрах в двух маячили какие-то четкие геометрические фигуры. Ба-а! Так это ж крыши! Крыши каких-то построек.

Я уже чуть было не побежал туда, но, посмотрев на часы, решил успокоиться и день посещения отложить на другое время. Тем более что на месте, где виднелись крыши в двухтысячном году, уже никого не было. Хуторяне покинули свои хаты еще в годы «неперспективности» сел.

Обогнув лес, я вышел на северную его опушку, соседствующую с огромным полем. У меня еще было свободное время, поэтому я пошел вдоль леса, что давало возможность хоть иногда бывать в тени огромных деревьев.

До левого крутого поворота мне оставалось пройти еще шагов двадцать, как вдруг в лесу раздался шум и треск веток. Можете представить мое состояние. На всякий случай я взял лопату на изготовку для нанесения ударов.

– О-о! вырвалось невольно у меня. Из леса начали выходить дикие козы. Не обращая на меня никакого внимания, они грациозно направлялись в поле.

– Десять, пятнадцать, двадцать, – начал было я считать. – У них, что, переселение?

После сорока счет был приостановлен, потому что последней группе пришлось довольно прытко догонять первых. И, знаете, пока огромное стадо удалялось в другой лес,  расположенный за горизонтом, я сделал вывод: уж если зайцы и козы меня не боятся, значит... Один я тут, как пупок на пивном животе.

– Кабаны шастают у порога, зайцы издеваются, козы шляются, а у меня в сумке  синюшный комок вареной гречки, – проговорил я с досадой вслед стаду.

В  моей голове тут же появилась подсказка, как разнообразить свое каждодневное меню.

…В ту пору я работал председателем колхоза. И вот однажды встречаю своего соседа, такого же бедолагу, как и сам. Привет – привет. Как дела, то да се. Ну, обмен информацией, виды на урожай и так далее.

– Ты куда катишь? – спрашиваю коллегу.

– Да, знаешь, тут случай такой, короче, в милицию.

– Вызывают или по доброй воле сдаешься? – усмехнулся я.

– Понимаешь, Семён Павлович, овец у меня воруют. И как воруют! Хрен догадаешься.

И сосед поведал мне коротенькую юморную баечку.

Весной он нанял бригаду строителей  – на все руки мастеров, как сейчас говорят, кавказской национальности. Джигиты должны были возвести некоторые хозяйственные постройки. Все шло хорошо. Руководитель хозяйства, как и положено, часто заезжал к строителям с контрольной проверкой. Надо было следить и за соблюдением качества, и за скоростью выполняемых работ.

По прошествии трех недель мой сосед в очередной раз прибыл на строительный объект. А дело было как раз в обеденный перерыв, да еще и в выходной день. Строители жили в вагончике радом со стройплощадкой. А что, лето, тепло, вода имеется, пищеблок на месте, повар свой.

В связи с выходным днем бригада отдыхала. Вымытые, в парадных одеяниях, применительно к сельской местности, строители отмечали день рождения одного из своих членов небольшого коллектива. А тут председатель прикатил. Естественно, пришлось посмотреть саму стройку и обговорить, что и как делать дальше. В конце же беседы бригадир вдруг предложил посидеть с ними, поучаствовать в их маленьком празднике, а заодно и отведать их национальную гордость – шашлык.

Засиживаться моему соседу было нельзя, к нему в хозяйство пообещал наведаться начальник  районного управления сельского хозяйства. Такие действия со стороны местных властей, в выходные и праздничные дни, практиковались. Это называлось «держать под напряжением».

Через час, наотведавшись вкусного шашлыка, председатель покинул гостеприимных строителей.  В следующий выходной предколхоза был приглашен на очередной шашлык, уже по инициативе самого бригадира. А дальше уже получалось как-то само собой. За два летних месяца мой коллега пять раз  дегустировал конечный продукт поварского искусства. Пять раз  аппетитные кусочки баранины, чередуясь с луком, помидорами и специальными травами, будоражили вкусовые рецепторы и распространяли на всю округу та-ко-ой  за-пах.

Вся беда, однако, была в том, что строители готовили шашлык из колхозной баранины, то есть из овец. Дело в том, что прогон овечьей отары пролегал рядом с вагончиком, в котором проживали искуснейшие  шашлыкоделы. Дважды в день, утром и вечером, овцы, поднимая пыль, торопливо шествовали к месту кормовых угодий и назад, на ворок, для ночного охраняемого отдыха.

Вот на этом пути и устраивался отлов овец. Как? А очень просто. Рядом с  кустами желтой акации, где овцы устраивали наибольшую толчею, строители выкопали маленькую такую щель-яму, равную габаритам средней овцы – лишь бы носительница руна в нее втискивалась. Так вот. При прохождении отары одна из овец обязательно в нее (щель) проваливалась, а те, которые шли за ней,  помогали своей подружке обосноваться в новой «квартире», шествуя прямо по ней. В общем, вталкивали или втаптывали. Вот и все. Отара проходила, а «шашлык» оставался в яме.

– И много они овец?.. – улыбаясь, спросил я соседа.
– А черт их знает. Пять раз я был у них, значит, уже пять. А может, они еще и продавали.
– А шашлык–то  хоть хороший был?
– О-о! – воскликнул коллега и облизал губы языком.
– Ты подожди ехать в милицию. Овец пересчитывали? Сколько голов не хватает?

Из разговора выяснилось, что отару никто не проверял, и сколько ушло на шашлык  неизвестно. Я убедил соседа в милицию пока не ехать, а произвести переучет. Через два дня у нас состоялся телефонный разговор, и я мимоходом спросил об овцах.

– Двадцать пять лишних! –  раздалось в трубке.

Я к чему вам рассказал про этот случай? Можно ведь на тропе, где проходят козы, устроить такую же ловчую яму. Таким способом ловили наши предки еще мамонтов, почему бы и мне не испробовать этот простой, но надёжный приём охоты.

А сейчас я возвращаю ваше внимание к тропе, по которой топали мои ноги и над которой шелестели листвой деревья.

За выступом леса я вышел на еле заметный юго-восточный склон. Здесь когда-то было поле, оттеснившее большим выступом своего соседа подальше от прямой линии. Теперь склон был покрыт ромашками, пыреем, кое-где виднелась тимофеевка, выглядывали васильки, колыхался на слабом ветру, овсюг и…

– Стой, стой, – командую я сам себе. – Это что? Подхожу ближе. Пшеница! Целых два колоска на толстеньких стеблях–трубочках. – Хорошие вы мои. Да как же вы тут одни-и, – начал было я причитать, но, посмотрев вперед, увидел, что они оказались не одиноки среди дикого разнотравья.

Едва заметная  лощина упиралась в почвозащитный вал (противоэрозионный), возведенный еще в восьмидесятые годы двадцатого столетия. Так вот, в этой лощине я и увидел множество сородичей двух моих найденышей.

В низине ежегодно накапливался сносимый сточными водами мелкозем, который и явился хранителем потомства пшеницы. Для меня эта находка явилась большим подарком, ибо хлебных запасов уже не было.

– Господи, спасибо тебе, что надоумил меня идти этой дорогой, – воздал я слова благодарности Всевышнему, срывая колоски и бережно опуская их в сумку. По правде говоря, я не надеялся, что Бог меня услышит, ему хоть бы успеть реагировать на просьбы богатых, просящих у него яхты, самолёты и другие богатства.

Самодовольно улыбаясь и похлопывая по наполненной колосками сумке, я  торопливо шел к «переходу».  На моем пути, справа и слева, часто попадались стебли с колосьями пшеницы. Несколько зерен я даже отправил в рот. О-о, какое наступило блаженство, какие закрутились в голове мысли. Хлеб! Теперь у меня будет хлеб! Се-ме-на… Опять? – цыкнул я на мысль о семенах. – А вообще-то и семена нужны,  – подумалось мне уже более спокойно. – Одним днем жить нельзя.



Я тут же начал подсчитывать, сколько надо вскопать земли и сколько потребуется семян. Из расчетов выходило, что вскапывать придется восемь – десять соток. Ну, десять соток еще немного, а вот полоса шириной в десять метров да на сто в длину... О–о! Это копать мне дней двенадцать – тринадцать.

– Ни хрена себе, листья ясеня! – воскликнул я.

Свой наблюдательный пункт у «перехода» я обустроил чуть выше, под кронами толстенных дубов. Правда,  до дна оврага путь удлинился, но не сидеть же на солнцепеке.

Два часа, затраченные на устройство шалаша, с одновременным дежурством, прошли незаметно. Трижды я спускался на дно оврага и трижды видел воткнутую в берег ветку. И всё это время я трудился как пчелка, а когда почувствовал усталость, то решил совместить отдых с обедом. Хотя какой это обед. На первое и второе синюшная каша, а на десерт кислющий напиток. И все-таки обед я поглощал с большим аппетитом. Мне даже пришлось убеждать себя оставить немного каши на ужин, потому как спать с пустым желудком не очень приятно.

Придя «домой», я обмолотил колосья и между двумя  гранитными блоками намолол муки. Помол хороший. Из двух пригоршней зерна муки вышло чуть больше. Половину помола пустил для выпечки лепешек. В тесто добавлял своего напитка. Получилось что-то съедобное. Выпекал в печи, а для топки использовал дрова, коих тут великое множество. В этой же печи напек и яблок. Получилось довольно кусно. В бассейне поймал четыре карася, понырять, правда, пришлось изрядно, пока додумался вместо остроги применить вилы. Караси натолкнули меня на мысль попробовать ловить рыбу в реке. Из карасей наварил целую кастрюлю ухи и наелся до икотки, или от пуза, да, так будет точнее. Надо заняться заготовкой сушки, зерна и охотой с рыбной ловлей. Все. Пойду посмотрю «телевизор». Телевизором я называю балкон мансарды с восточной стороны. Обзор с него большой: Луговина, ольха, река и восточный склон  левого берега. Да-а, еще и небо. Красо-та-а.

Просмотрев программу о живой природе, я уже собрался уходить в комнату делать записи, как моё внимание привлёк свистящий шум пролетающих уток. Сделав круг над усадьбой, они плюхнулись в реку и сразу же завели разговоры на тему из их утиной жизни. Ну, вот теперь можно и уходит, а то уже и солнце надумало спрятаться за ближайший лес, видно, утомилось за день.


                ШАТКО, ДЕД, ШАТКО

При чтении дневниковых записей Семена Павловича часто ловлю себя на мысли: а как бы я повел себя, окажись на его месте, хватило бы у меня сил не пасть духом? Мы тут, всем селом, ладу не дадим, хотя нам и милиция помогает.

Вы хотите узнать, что мы делали третьим днем? Из района к нам в село приехали следователи – ребята страсть какие шустрые. Они прямо рвались и горели желанием раскрутить порученное им дело. Прибывшие служители закона тут же организовали поточный метод опроса односельчан. Они все допытывались, а может, кто видел, как Семен Павлович шел по бугру в лес, а может, он с кем ругался за последний месяц или ему кто угрожал? И у каждого, непременно, спрашивали, чем ответчик занимался. Одним словом, надо было доказывать это чертово… али-би. Дошла очередь и до меня.

– Ты, дед, где был после обеда позавчера?
– Где я был? В двенадцать часов пообедал, час лежал, смотрел газету, а потом писал, ближе к вечеру ко мне приходила жена Семена Павловича, а потом мы ходили его искать.

 – Кто подтвердит? – всверливаясь в меня своими глазами-буравчиками, допытывался самый дотошный из двух, он, вероятно, уже видел во мне того самого, которого бегом надо брать под локти и вести в кутузку.

– А подтвердить у меня некому. Жена уже неделю в городе у больных родителей, а я… один. 
– Шат-ко, дед, шатко. Вот у него стопроцентная алиби, он целый день пролежал в лопухах пьяный, – показал следователь на давно не бритого пастуха, сидящего под березой. – Его даже заведующая МТФ била, что коров не выгнал на выпас, а у тебя шат-ко. Так и запиши, – скомандовал самый шустрый менее шустрому. Вот так я попал в круг подозреваемых, состоящий из шести человек.

В связи с тем, что за мной стояла большая очередь опрашиваемых, меня отпустили, но тут же предупредили, чтобы я никуда за пределы области не выезжал. А куда можно выезжать? Мне нужно поработать в курском архиве, так я за два года не могу насобирать денег, чтобы там недели две покопаться в документах. Да с нашими пенсиями можно отправляться в «путешествие» на расстояние до трех километров от дома – дорога бесплатная, и « тормозок» не надо брать.

Следователи остались на усадьбе Семена Павловича заниматься своими делами, а мы (семь человек) отправились по знакомому вам маршруту. Порядка четырех часов шло обследование каждого бугорка и кустика, попадавшихся на нашем  пути, но… как и предыдущие разы, найти своего односельчанина нам не удалось. Как в воду канул.

– А может, его эти забрали?..  Ну, что на тарелках летают? – робко предположил сосед Семена Павловича, который живет справа. – В газетах же пишут, что они воруют людей, от них даже бабы рожают, – продолжал он  развивать свою мысль.

– Какие там тарелки, – засомневался сосед соседа. – Да к нам с момента прихода к власти Горбачева все рейсы отменены. Синенькие боятся наших братков и этих… сборщиков металлолома. Первые могут им «стрелку» забить, а вторые могут даже тарелку сдать на скрапобазу.

Так мы, коллективно, на одной версии поставили большой крест. А вот куда запропастился в действительности наш односельчанин, нам было неведомо.
Пока мы тут рядили да гадали, у Семена Павловича жизнь потихонечку начала налаживаться.


                ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ,
                а  за ним пятый и шестой

Вы знаете, хотя я и привык вставать рано, однако утро четвертого дня началось для меня в такое время, которое проще назвать уходящей ночью. Чего  меня подхватило в такую рань, я и сам не смог понять. Ну, вы подумайте, смотрю на часы, а стрелок и цифр не вижу, спичкой чиркать, так их осталось столько, что каждую надо беречь пуще своего глаза. Наверное, рано вскочил из-за тревоги за судьбу урожая? Я ведь спланировал дообеденное время предстоящего дня посвятить сбору колосков.

– При хорошей погоде надо заниматься заготовкой хлебных запасов, а не ходить по округе, как какой-нибудь турист, – поучал я сам себя, лежа на своем «сеновале».

Пока я потягивался, протирал глаза и с большим аппетитом зевал, ночная темень начала сереть, и в саду уже можно было различать четкие очертания  деревьев. В небе закрывали глаза последние звезды, а восточная сторона неба, прихорашиваясь, накладывала светло-розовый оттенок, особо стараясь обозначить линию горизонта. Вдруг небо прочертила светлая полоса, это далеко, за лесами и долами, солнце готовилось к выходу на небесный подиум.

Завтрак мой был легким и быстрым. Кусок лепешки и чуть меньше литра ухи не могли отнять много времени. Все, что осталось в кастрюле, не поленился прокипятить и пристроить в роднике. А чтобы, случайно, кто не перекинул или, еще хуже, не умыкнул, я на дно ручья положил два  гранитных блока и на них поставил кастрюлю, прикрыв третьим сверху. У меня получился, хотя  и с плюсовой температурой, но все-таки «холодильник». Подвал, конечно, лучше, но он закрыт и на уговоры не поддается.

Когда солнце осваивало небесные просторы над моими владениями, я уже, по полному боевому, стоял у бассейна, готовый идти на свершение трудового подвига. Идти надумал налегке. Вместо лопаты в руках я держал вилы – оружие для самообороны – и сумку, в которой лежала лепешка, немного смородины и малины, ну и, конечно же, бутылка с напитком. Топор я оставил. Плоховато с ним. Пока его носил, так он ухитрился растереть мне до крови крестец, а от ремня на животе образовались кровоподтеки. Да и зачем он теперь нужен? На «переходе» им нечего делать, а как оружие он даже хуже вил.

В половине седьмого первые колоски упали на дно сумки. Дабы не рассказывать о сборе хлеба насущного – это монотонная и однообразная работа, скажу только одно, что первые два часа я работал  по принципу комбайна. Ну, значит, сорвал колос и сразу «обмолотил», потом начал просто колосья срывать и бросать в сумку. Так работа должна идти производительнее, да и в шалаше не буду сидеть без дела.

Посиделки под дубами дали мне возможность «домолотить» колосья и провеять полученное зерно. Можете мне позавидовать и порадоваться вместе со мной. Получилось килограммов шесть, а  может, даже и больше. Так что «домой» я возвращался не с пустыми руками, вернее, не с пустой сумкой.

Обед на основной базе прошел у меня еще быстрее, чем завтрак. Утром-то я был сонным, а тут – сама бодрость, да и количество блюд не располагало к долгому сидению.

Передохнув часок под раскидистой яблоней, я приступил к сбору смородины и малины. Урожай был настолько хорошим, что к концу второго часа работы у меня на возвышенной площадке красовались две горки ягод, которые я тут же и разгорнул для просушки. При удачном исходе операции «сушка» малина и смородина в зимний период могут быть основными источниками витаминов. Этому занятию решено было ежедневно  отдавать по паре часов своего времени.

Ранние сорта яблок, их в саду  оказалось четыре, тоже пошли в дело. Порезав дольками все, что удалось собрать за полчаса, я также разложил их на  площадке рядом со смородиной и малиной.

Покончив с нетрудной работой, сбором даров природы, мне захотелось попытать счастья в рыбной ловле.

– Уж если в бассейне рыба плавает, то в реке она должна быть обязательно. Сколько? Рыбалка покажет, – промелькнула у меня затяжная мысль.

На изготовление рыболовной снасти времени у меня ушло достаточно много, и все из-за того, что сети, обнаруженные мной в хозблоке, оказались  круглыми (кругами), диаметром около пяти метров, с дырой в центре размером в пятьдесят сантиметров, я имею в виду диаметр. Кроме этого еще имелся разрез от центра до наружного края. По всей видимости, сети натягивались под яблонями, а может, их использовали для других целей.

Вытащив одну сеть во двор и разложив на брусчатке, я сразу как-то не смог определиться в ее использовании. Но ведь существуют условия, когда мозг способен мыслить быстрее и результативнее. У меня этих самых условий было больше чем предостаточно, а может даже и выше головы.

Решение пришло почти сразу. Я разрезал сеть на  две половины и, положив их одну на другую, «сшил» по полукругу. В результате получилась большая «авоська» или ма-ленький «трал». Ну а дальше уже было совсем просто. Привязав к прямой стороне сетки, на расстоянии чуть менее четырех метров, две ракитовые полутораметровые палки и  прикрепив к середине полукруга увесистый кусок камня,  получил то, что мне и требовалось.

С большой надеждой и хорошими мыслями я направился к реке. Вот тут-то меня и ожидал первый подвох. Одному управляться с «авоськой» оказалось трудновато. Пришлось приспосабливаться. И, знаете, получилось. Втыкаю одну палку у самого берега, а со второй ухожу к центру реки, на расстояние ширины моего «трала», после чего делаю  полукруг в направлении берега. Правда, роста моего вдали от суши не хватало, ну что ж, поплавал. Ну а дальше – самое  взбудораживающее. Вытаскиваю сеть на берег…
 
– Господи! Вот они, мои спасители от голодной смерти! – вскричал я, увидев бьющих хвостами рыбин. Да еще и каких! По ки-ло-гра-мму! Не верите? Ну, может, чуть меньше – грамм по триста, но что четыре штуки – это уж точно. Да, четыре больших сазана… Нет, все-таки больше трехсот грамм. Как лапти. Точно по кило… Ладно, Бог с вами, пусть будут по шестьсот грамм.

О! Два карася в самом хвосте авоськи и… по-моему, окуньки… да, три штуки.  Прыгая от радости, я мысленно превращал свой улов в уху и в другие деликатесные рыбные блюда. Лет тридцать у меня была магазинная рыбалка, где «клевала» на рубли мороженая рыба, а тут на халяву и живая.

Однако пять заходов в реку навели меня на мысль о неперспективности придуманного метода. За все разы мне удалось поймать всего семнадцать крупных и девять мелких рыбин. Ну, это вода, можно сказать, как парное молоко. А зимой? В холодную пору с этой сеткой в воду не полезешь.

Остаток светлого времени четвертого дня я посвятил усовершенствованию техники лова. Закрепив «авоську» под углом к берегу, мне из четырех принесенных сеток удалось установить к ней шестнадцатиметровое крыло. Хотя какое там крыло. Просто взял восемь ракитовых кольев, воткнул их, по одной линии, в дно реки, а на них развесил сети. А чтобы они плотнее прилегали ко дну, приткнул нижнюю часть небольшими рогульками. В результате у меня получилась сетчатая стена, одно крыло которой подходило к «авоське», а другое располагалось  почти на середине реки. Все это чудовищное изобретение полуголодного человека я оставил до следующего вечера.

Приготовление и принятие пищи пришлись на вечерние часы. Я впервые устроил для себя неспешный ужин. А какую уху мне удалось сварганить, если бы вы только знали. Готовил на костре, под которым в земле парились очищенные, выпотрошенные и завернутые в лопуховые листья три здоровенных сазана.

Мне до сих пор становится тяжело дышать, как только вспомню, сколько я поел. Те три рыбины? Для того чтобы оценить их вкус, надо побыть четыре дня на полуголодной диете. А если серьезно, то вкусно. Парить под костром можно и мясо, курицу, да что угодно. Только заворачивать надо хорошо, чтобы не попала земля.

В связи с наступившей  теменью культурная программа досуга ; просмотр «телевизора» – не состоялась. И после того как на реку опустилась стая уток, а  кукушка накуковала мне девятнадцать лет… «ссылки», я отправился спать под сопровождение лягушечьих «разговоров».

Пятый день моего пребывания в гостях у наших потомков первой половиной ничем не отличался от своего предшественника. Даже зерна я принес столько же. А вот о второй половине дня стоит рассказать подробнее.

После того как я  отобедал в тени развесистой ракиты и немного передохнул, мне захотелось проверить свою рыболовную снасть. Вы знаете, можно было предполагать, что улов будет, но чтобы  та-ко-ой!

До берега еще оставалось метров пятнадцать, а я уже слушал доносившийся шум. И что вы думаете по поводу улова? В одной из четырех сеток запуталась… утка. Как она попала между складками, не знаю. Может, ныряла за  чем-нибудь, может, по своей глупости, а может, стая принесла ее мне в жертву? Учитывая свое положение, я попросил у нее прощения и поместил в сетчатую сумку-авоську, до завтрашнего дня.

А теперь о рыбалке. Раздевшись до трусов и вооружившись длинной палкой, я зашел в воду. Гнать лесного зверя на номерных и гнать рыбу в сеть – занятия эти, конечно, разнятся по накалу страстей, но я решил эту разницу стереть.

Ударяя палкой по воде, по зарослям осоки и реденького камыша, я издавал такие вопли, что со стороны могло показаться, что здесь с кого-то живого снимают кожу. Иногда я свистел и бухался всем телом в воду. Вот таким  способом я продвигался между берегом и развешанными сетками к большой «авоське», в которой, по моему замыслу, должны были собираться подданные  Нептуна.

И действительно, когда до «мешка» оставалось метра четыре, рыба начала выпрыгивать из воды, а одна даже перемахнула через сетчатое ограждение и скрылась в речной глубине.

– Ну, могла и остаться, чтобы я порадовался? Да я бы тебя отпустил! – вырвался из моей груди крик и понесся над речной долиной, и если бы не ольха, в которой он застрял, то, может, он ушел бы в бесконечность.

Бо-оже, как начало меня тогда трясти от радости. Когда же расстояние до «авоськи» уменьшилось до двух метров, то вода вдруг прямо забурлила.

– Вот это да-а, вот это да-а, – бестолково талдычил я, бегая около сетки. – Ты куда, ты куда прешь?! Ку-да, ку-да?!

Представляете, некоторые старались улизнуть мимо моих ног, и двум-трем это сделать удалось. Быстро захлопнув вход в «авоську», я потащил ее из воды на берег. Чем больше «приюта» для рыб оказывалось на суше, тем тяжелее становился улов.

– Вот это да-а, – подвел я итог своей рыбалки. Пятнадцать сазанов, семь белых амуров, черт-те откуда они взялись, четырнадцать карасей, четыре средненьких щучки и двенадцать штук разномастной мелочевки, да еще и три рака. Я сразу стал богачом.

Чтобы не держать рыбу на берегу долго, я откинул себе на пропитание три сазана, четыре карася и мелочь с раками, остальную отнес в бассейн, который мне пришлось отгородить принесенной из хозблока сеткой от канала, а значит, и от реки. Теперь в бассейне я надумал, из излишков каждодневных уловов, накапливать запас рыбы на зимний период.

Завиляв своими хвостами и плавниками, чешуйчатая братия начала осваивать новую среду обитания, а мне пришлось возвращать «авоську» на прежнее место, чтобы через сутки вновь испытать радость от хорошего улова.

До отхода ко сну еще оставалось много времени, за которое я успел побывать: мирошником, хлебопеком, скорее лепешкопеком, сборщиком смородины, поваром и еще кое-кем по совместительству. Лепешек я напек побольше, чтобы не возиться с этой работой каждый день. Ну и, естественно, мне надо было варить уху, парить рыбу и готовить свой «любимый» напиток. Так что к сумеркам  уходился на всю катушку.

Перед самым засыпанием в моей  голове проплыла вялопульсирующая мысль о том, что одному жить хреновато. И охота моя, и дежурство, и рыбалка, и уборка, и приготовление пищи. О-о, – удивился я и… отключился.

День шестой, был похож чуть-чуть на пятый, немного на четвертый и… на пятое июля 1975 года, тогда я тоже варил уху, правда, из рыбхозовских карпов. Уснул сразу.


                ТЕЛЕФОННЫЕ  ЗВОНКИ
 
Я рад, что у нашего односельчанина жизнь начала налаживаться, мы же, пока, на месте. В этот день в село снова приезжали следователи, а мы, селяне, ходили до обеда на поиски. Заглядывание под  кусты и в вымоины ничего не дало, и пять человек, проходившие по ярам и косогорам три часа, так и вернулись, не прояснив создавшуюся ситуацию даже на малую толику.

Разнообразие в нашу жизнь привнесли телефонные сообщения людей, откликнувшихся на объявления в областной и районной газетах, в которых говорилось, что шестого июля две тысячи пятого года житель села Веселое, Седых Семен Павлович, ушел в лес и не вернулся. Тут же, в тексте, указывались  основные приметы пропавшего и номера телефонов, по которым можно сообщать в случае  появления каких-либо сведений.

Валентина Николаевна на первый звонок отреагировала тем, что захотела выехать в районный центр, где якобы видели ее мужа. Может, так и получилось бы, но за этим сообщением последовали еще три. Звонившие утверждали, что в их селах появлялся похожий на Семена Павловича мужчина. Весь казус заключался в том, что населенные пункты находились в разных местах области, а время называлось одно и то же.

Разложив на столе карту, мы начали отмечать села и города, в которых видели нашего односельчанина. К восьми часам вечера до нас дошло, что объявления в газетах нам не помогут, а еще больше запутают и без того непонятное дело.

В половине девятого телефон зазвонил пятнадцатый раз. Согласно всем сообщениям, наш пропавший мотался по области без всякого отдыха, со скоростью около тысячи километров в час. Все закончилось тем, что в двадцать два ноль-ноль Валентине Николаевне позвонили из милиции и попросили на звонки не реагировать.

Во всех телефонных переговорах, радовало одно – народ старался оказать помощь попавшим в беду. Значит, еще не все потеряно в нашем обществе, люди еще откликаются и стараются облегчить чье-то горе, значит, еще живы сострадание и чувство родства, значит, еще не разъединили нас окончательно, хотя наши правители денно и нощно стараются это сделать и работают в этом направлении не покладая рук.

Как видите, поиски Семена Павловича вышли на новый виток, и нам оставалось только ждать и надеяться.

Три дня мы отвечали на звонки и вели поиск в лесу небольшими группами, взирая больше на деревья, а вдруг…

А Семен Павлович в это время был жив и здоров, осваивался на новом месте, дежурил у «перехода», ловил рыбу и…  Дорогие мои, зачем мне пересказывать то, о чем хорошо написано в его дневниках? Вот, пожалуйста…


                ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Перед тем как вставать с кровати, у меня появилось желание наведаться в усадьбу, постройки которой я видел, когда шел к месту дежурства окружным путем. До них, однако, путь был неблизким, а если учесть бездорожье, то на  его преодоление потребуется часа полтора, хотя в молодые годы, когда между селом и хутором пролегали дороги и тропинки, я затрачивал менее часа.

Сплюсовав все отрезки переходов наступающего дня, я получил такое количество километров, что даже почесал затылок и крякнул. Если учесть, что мой шаг – около восьмидесяти сантиметров, то для возвращения на свою «хату» мне придется сделать почти тринадцать тысяч шагов, а может, и больше. Топать же надо будет по бездорожью.

– А может, не ходить? – пробежала в моей голове полусонная мысль. – Не-ет, надо посмотреть, – стала у нее на пути другая, более бодрая.

Пока мои мысли просыпались, я сходил к бассейну и умыл свое лицо, после чего почувствовал, что сон покинул мое тело на длительное время.

Учитывая долгий и трудный пусть, я вознамерился хорошо позавтракать. Для создания в организме энергетического запаса пришлось съесть зажаренную утку. Хотя, какая это утка, если она меньше моего кулака. Следом за уткой я отправил выловленные в кастрюле две щучки. Вслед за перечисленными деликатесами, а вообще-то, вместе с ними, прошествовали и две лепешки. На десерт у меня была уха. От напитка отказался – слишком кислючий. Все было сытно и, главное, та-ак  хо-ро-шо  пошло-о, что я даже долго улыбался.

Когда восточная часть неба начала полыхать заревом, мои ноги уже оттаптывали первые шаги из тех тринадцати тысяч, которые я навязал им своей волей.

Я и раньше любил ходить, теперь же от пешего хода зависела моя жизнь. У меня даже появился стимул к быстрой ходьбе – больше прошел, меньше затратил времени. Однако изнуряющий темп я не любил, предпочитая ходить быстро, но без спешки. В моей жизни бывали случаи, когда приходилось за день преодолевать по сорок-пятьдесят километров без всяких последствий. Десять же километров я и за расстояние не считал.

Утром седьмого дня мой организм испытывал  величайшее удовольствие от  путешествия. Да и как не испытывать радость, если  желудок был полон, а в сумке лежал «тормозок» – несколько кусков рыбы, лепешки, малина и смородина, небо над головой чистое, светило солнце, и пели птички.

До построек на бывшем хуторе оставалось метров двести, когда на моем пути оказались владения семейства рыжей лисицы. Нора была устроена в небольшой старой вымоине, под кустом боярышника. Когда я проходил мимо, двое лисят играли друг с другом, третий же лисенок выглядывал из норы. На мой свист они отреагировали тем, что с любопытством посмотрели в мою сторону,  потом уже  нехотя скрылись в норе.

– Если бы здесь кто жил или часто появлялся, то лисица не поселилась бы так близко к постройкам, – сделал я для себя вывод.

А вот и первые постройки. Они тоже находятся во власти всевозможной растительности. Деревья, кустарники, заросли крапивы и высоченные травы заполнили все и вся.

Особого шика в прошлой жизни на усадьбе я не заметил. Постройки были одноэтажные и довольно объемные, к двум  примыкали выгульные дворы и навесы. Четыре домика располагались чуть в стороне от хозяйственных строений, рядом с ними, под раскидистыми кленами и ракитами, дремало огромное основное здание с пристройкой.

С места, где я  находился, видны были сохранившиеся крыши и  остекление всех окон. Метрах в  пятидесяти от основного дома начинался большой водоем. Он, вероятно, был ровесником русла реки, потому что берега имели такую же растительность. Твердое покрытие всех подъездных дорог, дорожек для пешего хода и даже еле заметных тропинок напоминало асфальт. Все они были замусорены, а бордюры скрывались в травяной растительности. Дорожка, ведущая к водоему, переходила в длинную причальную эстакаду. Этот помост мог использоваться и рыбаками, тем более что над ним, во всю длину, был устроен навес, который от времени и ветров местами потерял часть кровельного покрытия.

После наружного осмотра я пришел к выводу, что это какая-то база, может быть, даже для рыбаков, в общем, приют для охочего люда, а может, даже школа верховой езды. Наличие выгульных дворов, коновязи и навесы… Все могло быть. Для точного определения, что мне «досталось», нужно было осмотреть сами постройки и особенно внутри.


Может, я и начал бы знакомство «поближе», но тут мое внимание привлек угловатый предмет, торчащий из воды у самой эстакады. Я и пошел туда.

Над водой возвышался нос лодки, она, может, и легла бы на дно, да только цепь не давала ей это сделать. Так и висела, бедняга, в неудобном и унизительном для нее положении. Я попробовал плавсредству оказать помощь, но моих сил оказалось недостаточно. Видно, кормовая часть за прошедшие годы «вросла» в дно.

А вообще-то, находка могла и пригодиться, тем более что видимая часть корпуса оказалась в целости и сохранности. В моей голове сразу появились мысли о прибытии к месту основного базирования на этой красавице. Для исполнения своего желания я тут же разделся и опустился в воду.

Десять раз пришлось мне нырять, пока удалось освободить лодку от цепких «рук» илистого дна. И, знаете, пахать, сеять и убирать урожай в своей жизни я научился, а вот как поднимать корабли и их братьев-гномиков, то есть лодки, а потом перетаскивать, не знал и теперь не ведаю. Тащил ее милую, как мог. Кряхтел, крякал, спотыкался, пять раз падал в воду, и все-таки на берег мы выползли. Опустившись на траву, я понял, чего мне стоила проведенная работа. Захотелось распластаться на траве и никуда…

– Господи! – вскричал я. Из-за этой лодки забыты и «переход», и зерно, и все на свете. И все из-за этой посудины, без которой я обходился всю жизнь. Что значит жадность. Вот так и наши богачи. Вначале взяли, что можно было легко взять, потом появился аппетит, и они начали хапать, хватать, отнимать и так далее.

Костеря свою жадность и подсознательное желание приблизиться к абрамовичам, чубайсам  и другим «крутым» хапальщикам и одновременно прося прощение у марксистско-ленинской философии с научным коммунизмом, я отправился к «переходу». В обитель охотников и  рыбаков наметил вернуться следующим днем, но уже после дежурства.

Любезный  читатель, вы, вероятно, заметили, что в моей голове начали зарождаться планы работ, и, главное, без всяких сожалений и этих  «тьфу-тьфу». Вероятно, в сознании произошел перелом. Да, мне хочется вернуться назад, в ту непутевую жизнь, в которой Горбачев развалил страну и улыбается, и не чувствует угрызений совести. А Ельцин пустил народ на вымирание, и тоже ничего, живет припеваючи. Но мне уже и эта жизнь не кажется дикой. Так у меня за спиной шестьдесят четыре года, и я один. А если бы…

– О, размечтался.  Иди и смотри под ноги, может, что полезное найдешь. Ишь, чего захотел. Может, тебе годы сбросить? А? Да кого-нибудь из прекрасной половины человечества? Иди молчичком. Вернешься назад, а там денег пенсионных насобирается. Ага, и пеня за неуплату за газ, за свет,  усмехался я над собой.

Вот так, за размышлениями о своем положении и состоянии духа, я незаметно для себя прошел весь путь и оказался у шалаша.

Часы показывали без десяти минут одиннадцать, а я уже сидел на своей скамейке и старался спрятаться от знойного солнца. Горячее дуновение ветра не давало быстро остывать моему разгоряченному телу, а медленно и нежно переводило его в разомлевшее и сонливое состояние. В моей голове как-то чуть-чуть затинькало, глаза начали закрываться вдруг отяжелевшими веками. По всей видимости, сказывалось раннее пробуждение.

Чтобы не уснуть на «рабочем месте», мне пришлось пять раз скатываться на дно оврага, хотя и не видел там туманообразного облачка. И все равно глаза закрывались. Может, я и уснул бы, но в один из моментов ленивого открывания глаз мне вдруг почудилось, что одна сухая палка зашевелилась и начала ползти.

– Ни хрена себе, – проплыла  сонливая мысль.

Но палка двигалась и как-то странно извивалась. Она то затихала, потом снова начинала… Господи! В двух метрах от моей лежки ползла змея. Я почувствовал, как по телу прошел озноб. Глаза мгновенно открылись на всю  свою лупоглазость, а голова освободилась от всяких шумов и сонливости. Я сразу, в один миг, стал шустрым и бодрым. Змея спокойно уползла в ближайшие кусты, а мне только и осталось усмехнуться своей прыти.

День был в самом разгаре. Невыносимо палило солнце, раскаленное марево размывало линию горизонта, в воздухе кружили оводы и мухи со своими низменными желаниями по отношению ко мне, а я после обеда в шалаше шел в поле спасать урожай пшеницы. Специалист  медицинских наук может сказать:  куда тебя, то есть меня, хрен несет в такую жару? Не волнуйтесь, люди добрые, у меня давление сто десять на семьдесят, а пульс стучит шестьдесят три раза в минуту.

Пять часов спустя я нес на базу больше половины сумки зерна – самый выдающийся  результат за все дни уборки урожая. Впереди меня ожидала рыбалка, ужин под ракитой.

А сейчас коротко и быстро. Рыбалка была удачной. В бассейн выпустил сазанов – три, щук – пять, карасей – семь. Сварил четыре рака, пять хороших  карасей, три литра ухи и каши из пшеничной крупы. Готовил на «шоколадке». Где взял крупы пшеничной? Грубый помол между блоками дает крупу.

– Эх, намолотить бы килограммов триста зерна, хватило бы и на семена, и на хлеб, – были мои  последние мысли. После них меня приватизировал сон.


                ОЧКИ

Ну и жизнь у моего друга. Мало того, что бегают зайцы с козами и кабанами, так еще и начали ползать гадюки. Интересно, а что у нас произошло в тот день? Подождите, вот же мои записи. Я свои дневники веду с семидесятых годов двадцатого века.

Та–ак. О! Седьмой день приходится на… ага, на двенадцатое июля. В этот день, в начале одиннадцатого, управившись с домашними делами, я пошел к Валентине Николаевне узнать, что изменилось после вчерашних поисков.

По пути к усадьбе своего друга, я еще издали увидел стоящую у забора легковую машину – «Жигули» шестой модели, под поднятым капотом  которой хлопотал зять Семена Павловича. Поприветствовавшись, я спросил у него о теще и что удалось узнать. Зять махнул рукой и, хлопнув капотом,рассеянным взглядом посмотрел на меня.

– Какая-то  баба позвонила вчера вечером и сказала, что Семен живет уже почти неделю у ее соседки-лахудры, и кричала, чтобы его быстрее забрали, иначе она, та, которая звонила, засадит этого козла в тюрьму. Я еле уговорил тещу не ехать в ночь, а подождать до утра. Теперь вот едем.

– Далеко ехать?
– Сто двадцать километров в один конец, – проговорил зять и сел в машину.

В это время из калитки вышла Валентина Николаевна. Взглянув на нее, я понял, что разговаривать она не будет. Так и произошло. Кивнув мне головой в знак приветствия, жена друга села в машину.

– Чушь какая-то. Ну я мог такое отколоть, но чтобы Семе-он. Нет, тут что-то не то, –  махнув рукой, я пошел к липе, даже не попробовав отговорить, убитую горем Валентину от бессмысленной поездки

Целый час я осматривал двадцать метров обрывистого склона оврага (от берега до днища), заросшего высоченными травами вперемешку с крапивой. Ползая на четвереньках по тропе, мне удалось найти то, что не могли отыскать прошедшие здесь десятки человек… Очки. Да, с одной дужкой и резинкой.  Значит, Семен здесь был. Куда делся, не знаю. Но тут был,  сделал я вывод.  И зачем ему сюда приходить, чтобы потом?..

В десять часов вечера ко мне заехали теща с зятем. Валентина Николаевна, видимо, недавно плакала и теперь сидела в машине притихшая с красноватыми глазами и припухлым лицом. Я подал ей очки.

Оказалось, что у соседки звонившей действительно живет Семён, и живет почти неделю. Но это дядя, можно сказать, «потерпевшей». Он приехал к племяннице погостить после очередной отсидки.

– Там вот такой шибздик, – зять показал рукой рост дяди, – пьет и кричит, что всех поубивает, кто хоть  пальцем тронет его «жену». Короче, съездили.

Записей за этот день у меня больше нет. А может, мне посмотреть, что было у Семена Павловича тринадцатого июля? Это… День восьмой. Да-а…


                ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Ночь с седьмого на восьмой день моей одиссеи я почти не спал. Сработал «барометр» – левое плечо. Еще в армейские годы, занимаясь тяжелой атлетикой, на одной из тренировок я не справился с большим весом штанги и порвал плечевые связки. Три месяца нельзя было шевельнуть рукой, потом, правда, все как-то  стихло и подзабылось. А лет через десять в плече появились хрусты и колющая боль.

С годами я привык и освоился с этими самыми болями, но иногда, перед переменой погоды, они меня донимали так, что еле хватало терпения, чтобы не кричать.

– К вечеру надо ожидать изменения погоды. Жарче не станет, и так все пересохло, а вот что наведается – не знаю, – прокомментировал я, на свой лад, ожидаемые перемены в атмосфере.

Подъем был ленивым и вялым. Пока я приводил себя в порядок и завтракал, солнце приступило к приему  дежурства от уставшего за ночь месяца. Оно дотошно заглядывало во все уголки пробуждающейся природы, улыбалось каждому  листку, утирало росинки слез на луговых травах, становилось матерью для всех нуждающихся и немощных, согревая их своим теплом. Мне тоже достался кусочек лучика во время завтрака, а среди дня светило пообещало погреть меня аж до самой печенки. Это, наверное, когда я буду работать в полевых условиях. Так начинался в моей новой жизни восьмой день.

С сумкой через плечо и с вилами за спиной я шел проторенным и  постоянным маршрутом, не обращая внимания на зайцев, взирающих на меня с близкого расстояния, и на иногда пробегающих коз. А вот собаки куда-то пропали. Однако я учел, что они не зайцы, и теперь стараюсь по округе ходить так, чтобы поблизости были деревья, да и вилы всегда при мне.

А вот и поле. За время уборочных работ я так поднаторел, что значительно повысил производительность труда. Пшеницу теперь я «жал» ножом, как когда-то серпом это делали наши родители и деды. Когда же пшеницы набиралось на хороший сноп, то я приступал к обмолачиванию его палкой, на разостланной на земле куртке. Примитивно? Согласен. Так у меня ж нет косы, лобогрейка с лошадьми тоже отсутствует. На худой конец, у меня не  оказалось даже комбайна зернового, типа «Дон-1500» или какого-нибудь забугорного молотильного агрегата. Ножик и палка – вот все мои «механизмы». Намолотив чуть меньше ведра, но на пять  горстей больше, чем во  второй день, я отправился к «переходу».


Шалаш принял меня без видимой радости, однако в знак приветствия прошуршал высушенной листвой. Шутка шуткой, а ветерок уже чувствовался. Да и на небе появились первые маленькие, рваные тучки, торопливо убегающие от чего-то, укрытого за горизонтом на западной стороне.

Несмотря на изменяющуюся погоду, аппетит у меня оказался достаточно хорошим для ликвидации походного «тормозка». Пока я обедал и караулил «переход», ветер усилился до такой степени, что нужно было уходить на  основную базу, и не просто уходить, а улепётывать с наивысшей скоростью подвластной человеку.

Хотя я и  спланировал посетить «Приют охотников», теперь пришлось план изменить. Мне ведь неведомы были природные выкрутасы этого времени. Но, судя по сухости и жаре, ожидать хорошего и медлить было неразумно. Без пяти минут тринадцать я «съехал» на заднице в овраг и не останавливаясь начал выкарабкиваться с наивысшей скоростью наверх. На вершине водораздела хозяином уже был ветер. По небу с большой скоростью проносились тучи. В одиночку и небольшими стаями, оглашая землю испуганными криками, пролетали птицы. В воздухе мелькали клочья сухой травы. Большими прыжками скакали ветки, и, не касаясь земли, со скоростью ветра, мчались кочевники перекати-поле.

– Та-ких ветров у нас не быва-ло, – появилась и умчалась вдогонку за сухой кудрявой веткой тревожная мысль.

Бежать было легко, даже в мои годы – чуть оттолкнулся ногой, и два метра пролетел, но лучше оказалось просто  перебирать ногами, что я и делал. Так и гнало меня ветром по вершине водораздела до самого спуска.
На склоне немного стало затишнее, однако я уже не останавливался. Где быстрым шагом, местами вприпрыжку, а где и со скоростью убегающего от собаки человека, я держал курс на самую ближнюю усадьбу, расположенную у подножия Горенки.
И только ступив на территорию двора, я позволил себе остановиться. Здесь ветер не ощущался, наоборот, из-за резкого понижения усадьба превратилась в «отстойник», Теперь сюда падали ветки, зависнув в воздухе, кружили клоки сухой травы, листва и всякий мусор, поднятый с земли. А вон и перекати-поле опустилось на склон выше усадьбы, теперь оно катилось вниз.


Пока я смотрел на путешественницу, со стороны начала моего бегства послышался шум, перерастающий в гул. Во мне появилась какая-то тревога. По всей видимости, включилось что-то скрытое, но дремавшее до сих пор. Быть может, страх передавался  из поколения в поколение со времен каменного века. И вот теперь…

Гул становился все сильнее, и, ежесекундно усиливаясь, он разрастался вширь. По небу неслись в клочья изорванные тучи. И вдруг все стихло, как будто уши заложили ватой, пропитанной воском. Но тут мое внимание привлек какой-то серый клубок, быстро перемещающийся от дальнего края двора  в мою сторону.

– Ты смотри! За-яц! – обрадовался я живому существу, но косой, не обращая на меня никакого внимания, прямо с разбега, юркнул в одну из приоткрытых дверей хозблока.

Так почему же все стихло? По небу так же неслись с бешеной скоростью тучи, на противоположной стороне балки дугой изгибались деревья, на «моем» дворе кружились в воздухе и падали вниз ветки, клочья сухой травы, сорванная с деревьев листва –  в общем, все, что может летать в таких условиях.

Желание узнать, что творится там, откуда только что доносился гул, заставило меня побежать в нижнюю часть двора. С нижней точки я мог увидеть всю балку, и даже ближний лес, видневшийся на горизонте. Однако до нужного места мне добежать не удалось. Я и с той точки, где остановился, увидел надвигающуюся  темную стену, которая началась у самой земли и, поднимаясь вверх, сливалась с темно-серым небесным куполом.

Стена двигалась в нашу с зайцем сторону. Чем ближе она подползала, тем отчетливее я видел, как серая громада подминала под себя лесополосы, одичавшие сады, остатки строений и все то, что когда-то было большим и многолюдным селом.

И тут у меня опять прорезался слух, может, вам приходилось когда-нибудь слушать глуховатый, с  шипеньем гул, да еще и сопровождаемый присвистом и стоном.

От неожиданного порыва ветра я качнулся и, чтобы не стать «перекати-полем», бегом возвратился к хозблоку, а потом и вовсе юркнул, как заяц, в дверь у самой стены,  прикрывающей обрез склона. Из своего убежища я хотел через окно рассмотреть, что творится за пределами усадьбы.

Но что можно было разглядеть в сплошном потоке темно-серой массы ураганного ветра, во всем том, что он  смог где-то там поднять и унести с собой. Здесь же, по мере своего продвижения, ураган, как изголодавшийся монстр, заглатывал в себя все, что можно было отнять у земли. Деревья, травы, остатки строений, не успевшие спрятаться птицы, звери и животные – все становилось добычей, разрывалось, перемалывалось и превращалось исполинской силой в дьявольский коктейль.

Над головой, за пределами моего убежища, что-то ухнуло, послышался протяжный, с присвистом стон, потом скрип, а через мгновение по крыше прошлось что-то  очень тяжелое.  Я ощутил, как стена хозблока дрогнула, после чего во дворе раздался глухой удар о землю, вернее, о покрытие.

Долгое время вокруг меня ухало и охало, пищало и скрипело, рычало, плакало и смеялось. Кроме всего, еще и стоял невообразимый грохот.

– Ни хрена себе, листья ясеня, – вспомнил я ходовое сельское выражение, после того как все вдруг стихло.

Выбравшись из самого  дальнего угла, я выглянул в дверь. Прямо перед моим носом, слегка покачиваясь и вздрагивая, опускался кленовый лист. А дальше, метрах в пяти от моего убежища, лежала толстенная яблоня, правда, без корней, с ними она рассталась в саду, расположенном на самой вершине склона.

– Ну и ну-у. Не усадьба, а  отстойник или свалка, – вырвалось у меня, когда я вышел из хозблока. Весь двор был завален ветками, травой и деревьями. Что-то прилетело издалека, что-то было местное, как четыре яблони, лежавшие чуть поодаль от той, что была рядом. А противоположный, пологий северный склон (правый берег балки), выглядел так, как будто по нему прошел каток. Все, что выделялось из общей массы ростом, было сломано либо вырвано с корнем. Кустарники устояли, но они все опустились в едином поклоне прошедшему ураганному ветру.

После осмотра усадьбы я понял, почему люди последние десятилетия обживали низинные места, да еще и  врывались в склоны. Теперь можно дать объяснение и тому, что в некоторых местах много гниющих стволов деревьев, тогда как пни отсутствуют. Вот и после этого урагана на луговине добавилось несколько принесенных откуда-то деревьев.

На «моей» усадьбе никаких вредительств я не обнаружил. Та-ак, мелочевка – ветки, мусор, да одну яблоню полусухую свалило, подумаешь. Главное – крыши с окнами целы.

До отхода ко сну я  управился сделать очень даже много: добавил смородины и  малины, нарезал с ведро яблок. Пересортировал сушку. Рыбалка только подвела, улова хватило на приготовление ужина и чуть-чуть на следующий день. В хлебопечении у меня произошли большие сдвиги. Помимо лепешек я освоил выпекание «шариков». Ну, это выглядит так. Беру тесто, катаю из него шарик и – в печь, а после печи они у меня досыхают, как сухари. «Шарики» можно заготавливать впрок. Попробовал выпекать лепешки с малиной и смородиной. Норма-льно. Когда шуметь не на кого, все бывает так вкусно.

Перед тем, как улоговиться на отдых, я  описал все мои дневные приключения на… титьках красавицы. Ну нет у меня другой бумаги. Потерпит. От этого еще ни одна не родила.


                СЛЕДОВАТЕЛЬ

Да-а, плоховатым оказался у Семена Павловича восьмой день. Хорошо, хоть сам жив остался. У нас же тут были свои проблемы и заковыки.

Обжегшись на телефонных сообщениях, Валентина Николаевна с одной из своих дочек надумала поехать к разрекламированному экстрасенсу, который, вроде как, может по фотографии отыскать  любого, если даже он пропал давно.

Путь предстоял неблизкий, поэтому они выехали в середине восьмого дня, чтобы как можно раньше занять очередь к магу и ясновидцу, если таковая у него окажется на следующий день. Как мать с дочерью доехали и что узнали, мне неведомо, все прояснится с их возвращением, а это будет завтра или же чуть позднее. Пока же я вам расскажу о событиях, которые происходили у нас и коснулись непосредственно меня и тех односельчан, кто попал «под колпак» из-за  шаткости алиби.

Перед обедом ко мне прибежала диспетчер СПК (сельскохозяйственного производственного кооператива) и сообщила, что звонили из милиции и сказали, чтобы я был дома. Как законопослушный гражданин нашей  криминально-разбойно-взяточной страны, я  и сидел в своей хате. А что? Отлучишься куда-нибудь, а тебе статью – хрясь, и пойдешь по длинной дороге в казенный дом, на полный государственный пансион. А ежели одной статьи не хватит, то УК – книжка толстая, там этих статей хоть пруд пруди.

Следователь на моем дворе появился близко к вечеру, но это уже был другой человек. Оказалось, что он успел побывать у некоторых моих односельчан. Я же остался «на посошок».

Больше часа мы обговаривали с прибывшим возможные варианты исчезновения моего друга.

После отъезда представителя закона я понял, что расследование зашло в тупик. В конце концов, мне и самому ничего путного в голову не приходило.

Так и прошел восьмой день, оставив после себя одни вопросы. А ведь за ним, как вы знаете, обязательно наступит следующий. Вы угадали, что я хочу предложить вашему вниманию дневниковые записи моего друга.


                ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

И эту ночь мне спалось чертовски плохо. Может, перепады давления, а может, ураган подействовал. Если раньше я мешком валился на свой «сеновал» и сразу засыпал, то теперь этого не произошло. В моей голове мысли водили такие хороводы, что я не знал, как от них избавиться.

Мне почему-то среди ночи пришло на ум, что надо заготавливать лекарственные травы. Ну прямо хоть хватай сумку и бегом за этими самыми травами. Но больше всего было мыслей об уборке урожая. За все дни я «намолотил» около сорока килограммов зерна. Да мне еще ходить больше месяца надо, чтобы заиметь два с половиной центнера. Но я еще не знал, что там осталось после урагана. К перечисленным мыслям добавились думы о зимней одежде и обуви. Не ночь, а прямо экзамен с вопросами на засыпку.

– Ох, Господи, ну и место ты мне подарил. Там выговорами сверх головы обеспечили, а тут от ураганов убегаю быстрее зайца. И придумываю себе старчески-холостяцкие «диетические» блюда. Хорошо, что на Северный полюс не загнал или в какую-нибудь пустыню, тут хоть и трудно, но жить можно.

Быстро позавтракав и собрав все необходимое, мы отправились в путь. Почему «мы»? А как же. За спиной вилы, нож на поясе, я сам и две сумки. Одна через левое плечо, вторая – авоська из сетки, для трав –  через правое.

На моем пути часто попадались изломанные деревья и кучи всевозможного мусора.

 – Ничего се-бе  ве-те-ро-ок, – удивлялся я, когда в какой-нибудь низине приходилось видеть нагромождение переломанных деревьев, принесенных неизвестно откуда. Так и шел я в поля за хлебом насущным, окруженный деяниями природной стихии.

На самом поле следы урагана обозначались тем, что все было прибито к земле. Там, где верхний слой почвы  имел рыхлую структуру, его не стало. Местами вместе с землей ураган «скальпировал» и травостой. А пшеничка выдюжила, правда, много колосьев осталось без зерен, но стебли цепко держались корнями за землю, и даже в положении «лежа» они не расстались со своей кормилицей. Больше половины урожая было потеряно. А то, что мне удалось «намолотить», даже нет охоты озвучивать.

В одиннадцать часов я уже разглядывал у «перехода» последствия визита необузданного гостя. Лес, вероятно, договорился с пришельцем, отдав в жертву несколько отдельно стоящих дубов и мой шалаш. Там, где было мое скромное убежище, осталось всего два бревна, остальное же лежало на дне оврага.

Два часа мне пришлось усердно работать, чтобы вернуть все колья и палочки на прежнее место. Кроме восстановления шалаша, я еще и поглядывал на «переход», а для успокоения души, трижды «пересекал» временную линию. Но… Может, не на ту ногу встал, может, мысли у меня были не те, которые Богу угодны, – в общем, возвращение не состоялось, и в час дня у меня был обед  в «шалаше», похожем на сорочье гнездо.

В начале второго я отправился на базу охотников и рыбаков. Зерна в сумке было мало,  поэтому ход мой оказался быстрым и непринужденным. Мне понадобилось всего сорок пять минут, чтобы покрыть расстояние между пунктом  убытия и  конечной целью.

Прошедший ураган здесь особо и не набедокурил. Та-ак, по мелочи немного нашалил, в основном сухие ветки да листва, и то  он их согнал в кучи.

Попасть в основную охотничью и рыбачью обитель мне не удалось. Все четверо дверей были закрыты, а бить стекла в окнах как-то руки не поднялись. После некоторых раздумий я направился к отдельно стоящим домикам. В них, по-видимому, жили в былые времена те, кто обеспечивал функционирование этой самой базы.

У меня, может, и там ничего не получилось бы, да выручило полуоткрытое окно, расположенное в торцевой стене одного из домиков, а  находилось оно под самой крышей.

Вы знаете, как хреново лазить по наклонному бревну? Нет? Попробуйте. Два раза я срывался с бывшей коновязи, которую пришлось раскурочить, чтобы подставить бревно к окну. Оно хоть и невысоко, всего метра четыре, но как только я доползал до средины и чуток терял устойчивость, так и оказывался под бревном.

Не знаю, сколько бы я крутился, но в моей голове вдруг появилась хорошая мысль и, главное, почти вовремя. Идея была простой. Выкопал вилами яму и опустил в нее конец бревна, после чего засыпал землей и утрамбовал. Все.

И чего я сюда сразу не попал? Заходи и живи. Все имеется. И кровати стоят заправленные, и шкафчики с посудою. А кухня! Я собираю помятые ведра, а тут и кастрюли, и черпаки, и ножи с ложками и вилками. А мисок, а тарелок ско-лько! Запасы крупы, соли, сахара. О-о!

– Вот это да-а! – вскричал я. – И зачем только в мой живот и заднюю часть впивались занозы от бревна?

Не поняли? Да ни черта я тут не нашел. Вообще-то нашел: три чашки с отбитыми ручками, кружку эмалированную с дыркой и сковороду со сломанной ручкой. Да я на одни кряхтения энергии затратил черт-те сколько.

И все же одна находка меня удивила и обрадовала. Два «кирпичика», упакованных в красивый целлофан или близкий к нему материал. Хлеб! Такие маленькие буханочки, по триста граммов. На упаковке так и написано:  «Хлеб».

Но больше всего меня поразил текст, красовавшийся на самой упаковке. То, что он был на четырех языках, – это еще не все. Три из них мне оказались, незнакомы, а вот русский, с примесью иностранных непонятных слов, постараюсь, по возможности, воспроизвести, хотя бы частично.

«Хлеб». Далее название фирмы – «Сапапа» и множество цифр. Оказалось, что мою находку можно употреблять каждый день с первыми и вторыми блюдами. Но главным достоинством хлеба было то, что он оказывает положительное воздействие на работу сердца, почек, печени и повышает сексуальные возможности мужчин, а еще… улучшает качество «стула». Хлеб рекомендован людям в возрасте от тридцати лет и старше.

Для меня же самой важной из всего текста была одна строка, в которой говорилось, что данный хлеб можно хранить… двадцать лет. И что он выпекался в две тысячи девяносто пятом году. Тут же, в одной из колонок сопроводиловки, указывалось процентное содержание двадцати девяти компонентов к весу буханочки.

– Вот это да-а. Двадцать лет! Это ж надо, – клацал я языком.

Разорвав одну упаковку, я отщипнул малый кусочек для пробы. Серовато-коричневый, ноздреватый, мягкий, запах не уловил, вкус приятный. Кусочек за  кусочком отправлялись в рот достижения хлебопеков, повышая мои сексуальные возможности и улучшая гармонию взаимодействия внутренних органов, что, в конце концов, должно сказаться на качественном показателе «стула».

– У них, что, у всех после тридцати полный отпад и непонятный результат сидения на горшке?

И тут я вспомнил… было это еще в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Сидели мы в какой-то летний день после обеда небольшим коллективом и резались в карты. Такое бывало в селах в религиозные праздники. Ну, естественно, мы не сидели молча, а обсуждали семейные дела. Вот в этот момент мой родной дядя высказал нам, молодым женатикам, одно утверждение, превращающее нас в стопроцентных бездельников в борьбе за повышение рождаемости. И ставило под сомнение наши качественные показатели по части постельных способностей.

– У нас какие были семьи? Десять – двадцать человек. А детей... Старшого женють, а малой в люльке качается, – загорячился родной брат моей матери. – Да наши бабы рожали кажнай год! А сачас? Идя девка, платье усе светится, да ишо и короткое, а детей нету. Хто виноват? Вы, молодые мужики! Да если б ваших баб одеть в саяны, обуть в лапти с онучами, да не купать усю зиму, да у вас ба ничего даже не зашевелилось. Ха-ха-ха! А мы было… У-ух!

После того, как я вспомнил про своего дядю, до моего ума дошло, почему здесь оказался такой хлеб. На охоту часто отправляются в сопровождении грудастых и голенастых, в сексуальной упаковке, представительниц прекрасной половины человечества. Ну как тут обойтись без такого хлеба. Хочется ж быть – у-ух!

Во второй дом я забирался через такое же окно, но уже по лестнице, которую нашел под навесом. В нем осталось все нетронутым (это уже без подвоха). Казалось, что хозяева просто куда-то отъехали, а назад не вернулись. Но я не Шерлок Холмс, чтобы дедуктивным методом выяснять причины отсутствия хозяев. Мной в этот момент двигали самые низменные побуждения – хапнуть.

В доме, в который я наведался, с воровским визитом… извините. Можно, конечно, клеймить себя позором, ну нельзя же так. Делаем откат… В доме, в который я наведался с ознакомительным визитом, скорее всего, жил управляющий этой базой. В нем, в одной из комнат с отдельным входом, был даже небольшой магазинчик (бутик) с широким ассортиментом товара для приезжающих, а в особенности – экзотической одежды для женщин.

А я был прав по части окружения охотников. Ну скажите, на кой хрен нужны бюстгальтеры из шкурки лисы или сурка-байбака, а штанишки из летней шкуры козы, да еще и до колен, какому-нибудь стадесятикилограммовому бородачу. Да и губная помада… В общем, вам понятно.

Однако моим вниманием завладел не бутик со своею начинкой, а ниша в стене небольшого коридорчика. Ну, как в гостиницах пожарные рукава с кранами  устраивают. Только в этой нише висели ключи с бирочками: «Гараж», «Кладовая», «П/блок», «Подвал», «ГСМ», «Готель» и еще целая куча. Отдельно висел на гвоздике и запасной ключ от самого дома.

Теперь, как вы понимаете, мне не нужно было использовать  лом, лестницу и другие методы проникновения, подпадающие под статьи УК. Завладев ключами, я повысил себя в должности до самого управляющего. И как только я почувствовал себя начальником, мне сразу же захотелось осмотреть основную «хату».

Охотничья гостиница приняла меня подвальной тишиной, паутиной и налетом пыли на полу. Для охочего люда здесь были созданы условия на любое хотение и вкус. В двух больших комнатах с отдельными выходами стояли обычные топчаны. Ну, это, вероятно, для самых ленивых, чтобы они могли отдыхать, не раздеваясь и не разуваясь. В трех других комнатах гостей ожидали двуспальные кровати, пять комнат имели все атрибуты гостиничного номера «люкс». Еще три «люкса» имели свои отдельные выходы. Были и другие сверхнавороченные.

В пристройке разместились: сауна, с ней по соседству – комнаты отдыха, столовая с большим залом и кухней, а также кладовые, аж три, нет, четыре. Да, точно.

Вот тут я и нашел то, о чем не мог и мечтать. В шкафах и на полках находилось множество разнообразной кухонной утвари, запасы всевозможных круп в герметичной упаковке, от килограмма до пяти. И, главное, с большими сроками годности. А в одной из кладовых моего прихода ожидали более тысячи «кирпичиков» хлеба. В угловом пластмассовом ящике, мне «улыбался» из своих упаковок сахар. Но больше всего я охал и ахал в четвертой кладовой. Сколько там  хранилось все эти годы ящиков, а в них прятались от глаз любопытных бутылки, бутылки и бутылки. У меня чуть «крыша» не поехала. Представляете, сколько я мог бы выпить вина или водки, виски и коньяка, да и вообще налакаться на радостях? Но я половину своей жизни спиртное использую… для растирания либо иногда… мою руки. Конечно. Согласен с вами, что это кощунство  по отношению к благородным напиткам. Но мне они по барабану, то есть до лампочки, а проще – безразличны.

После всего, что я нашел, ходить с ключами по сараям и другим строениям, уже не хотелось. Здесь же  у меня остались необследованными две комнаты и подвал, спускаться в который мне тоже что-то не захотелось.

Предпоследняя комната оказалась обычной кладовой, набитой охотничьей амуницией. Здесь имелось все: спальные мешки, палатки, плащи, сапоги, куртки и так далее. Теперь у меня было во что одеться и во что обуваться.

В кладовой находилась еще одна дверь, и открой ее лет на восемь раньше, я бы мог стать обладателем целого арсенала. Опоздал. На обедневшей «пирамиде» лежал всего один карабин с исковерканной оптикой и разбитым вдребезги прикладом.

В ящике под «пирамидой» я обнаружил что-то похожее на кинокамеру, только с откидным прикладом. Эту штуковину пришлось назвать «хренатенью». Извините, лучшего в моей голове ничего не нашлось. Тут же, рядом, в других упаковках, лежали патроны, причем разнокалиберные. А на сте-не… Пять луков и колчаны со стрелами. Да-а. За деньги – любой каприз. Представляете. Лошадь, лук, собаки и кабан или другая какая живность. Экзотика! Последняя комната была, вероятно, кабинетом.

К себе на базу я шел навьюченный, словно верблюд. Инвалид-карабин, лук, колчан со стрелами, «хренатень», патроны (пять пачек), пять буханок хлеба, сахар, бутылка водки и еще одна  вина, пряности какие-то, консервы, вилки и кастрюля на голове. Как я  дотащился, не знаю.

«Дома» я уже ничего не мог делать.  Долго валялся на сетках в хозблоке и только под вечер соизволил заняться ужином.


                ПЕРВЫЙ ТРУП

14 июля для меня тоже не прошло бесследно. Если для Семена Павловича девятый день ознаменовался большим количеством находок, то у нас…

Около десяти утра ко мне заехал участковый и сообщил, что найден труп, по некоторым признакам подпадающий под описание нашего односельчанина. Ко мне же он приехал из-за отсутствия Валентины Николаевны.
– Вам надо сделать опознание?
– Да-а. Тут недалеко.

«Недалеко» оказалось в восьми километрах от нашего села, в лесополосе. Мы с участковым приехали чуть позднее специалистов, прибывших из райцентра, которые уже приступи к выполнению своих обязанностей.

– Труп мужчины, возраст – пятьдесят пять – шестьдесят лет, рост… – наговаривал в диктофон полный седеющий брюнет высокого роста.
– Рост – около ста семидесяти сантиметров, – подсказал ему второй скручивая, после замеров рулетку.

– Рост сто семьдесят, – продолжил брюнет. – Полный. На правой руке, чуть ниже локтя, татуировка – «кораблик на волнах». Смерть наступила часов  десять назад. Причина – черепно-мозговая травма. Лицо частично обезображено. Одежда – темные брюки не первой свежести и клетчатая, с коротким  рукавом, рубашка. Обувь… отсутствует. На правой ступне дырявый носок. Место обнаружения трупа – лесополоса в одном километре от хутора Каменка. Труп находился в вымоине и был укрыт ветками. Обнаружил старик из названного хутора сегодня утром, во время  пастьбы коз.

Закончив диктовку, брюнет отошел к машине, на капоте которой молодой лейтенант оформлял необходимые в таких случаях бумаги.

– Сергей Ильич, - услышал я голос участкового. – Вы как с трупами?
Я пожал плечами и пошел к вымоине.
– Не-ет, – проговорил я и  мотнул я головой. – Семен Павлович выше ростом, волос длинный, брови чёрные…
– Его можно остричь, – перебил меня брюнет.

– Да-а, но голова загорелая и лысина. И потом. У этого на правой руке нет  мизинца. И еще. У трупа совершенно голая грудь, а у нашего она покрыта волосами, да еще и темными. И татуировка. У Семена Павловича наколки отсутствуют.

На этом мое участие в расследовании было окончено. Назад мне пришлось возвращаться пешком, потому что у районников дорога лежала в обратную сторону от моей, а участковый занялся организацией доставки трупа на место более углубленного изучения причины смерти и выяснения личности убитого.

А я топал полями и логами к своему очагу, еще не зная, что этот труп для меня окажется только началом целой череды находок такого рода.

Чтобы  отойти от темы убийств, давайте мы полистаем дневник Семена Павловича, тем более что жизнь у него начала меняться в лучшую сторону.


                ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

Сегодняшним днем я решил  не делать длительных  переходов, а устроить короткий проминаж с отдыхом, на «переходе» побывать, конечно, придется, остальное же время надумал  отдать рыбной ловле, неспешному приготовлению обеда с ужином и посещению некоторых близлежащих мест, знакомых мне с самого детства.

На завтрак у меня много времени не ушло, и в семь часов мои ноги уже ступали по твердой  полосе дороги. Мне почему-то захотелось сходить на железнодорожный остановочный пункт, расположенный на вершине крутого левого берега реки,  а по пути осмотреть бывшие дачные участки.

В начале двадцать первого века там пролегала железная дорога (от Москвы до Симферополя), построенная еще в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году. По тропе, по которой  я  поднимался, жители села ходили на остановку пригородных поездов, чтобы уехать в областной центр за покупками, либо на работу.

 За  воспоминаниями я незаметно подошел к насыпи… Железной дороги на месте не оказалось. Сгинула. Пропала вместе с кирпичным зданием – казармой, не было и самого остановочного пункта – навеса. Опоры  электролинии  – и те пропали.

– Господи, да какую же еще надо было учудить в стране перестройку, чтобы ни людей, ни сел, даже рельсов, и тех не стало. Да какими же надо быть бездарными правителями, чтобы с лица земли стереть все, что создавалось веками. Ну и  де-би-лы, – выдохнул я и пошел на дачные участки.

Два часа я продирался через заросли крапивы и пырея, ползал под поваленными яблонями и вишнями со сливами. Ну хоть бы картофелину или какую овощ – ни-че-го. Одни бурьяны.

В связи с тем, что во время  следования на дежурство и назад, да, собственно говоря, и на самом дежурстве, ничего стоящего не произошло,  время с половины одиннадцатого и до половины второго я пропускаю.

Обед прошел у меня в тихой и спокойной обстановке. Блюда, в основном, были рыбные. Гарниром к запеченной на углях щуке я сготовил кашу из пшеничной крупы. Она мне нравилась даже больше, чем  гречневая и рисовая. Чтобы каши хорошо скользили, я варил их на рыбном бульоне либо уже в готовые добавлял измельченную рыбу и сдабривал бульоном.

Как видите, я уже начал осваиваться в новых условиях. Мысли о возвращении назад и о близких, которые остались «там», конечно, появлялись, но я старался на них не зацикливаться, иначе может «съехать крыша». Так и теперь. Вместо того чтобы лежать и предаваться воспоминаниям, я отправился проверять свои сети.

Улов оказался больше обычного, оно и понятно, двое суток не проверял, вот и насобиралось. У моих ног  били хвостами сазаны, щуки и караси. Мелочевку я отправил назад в реку нагуливать вес, а крупных рыбин разделил на двоих. Себе и бассейну. Чтобы сразу не начинать куховарить, свой улов поместил в сетку и опустил на некоторое время  в воду бассейна.

Управившись с рыбой, я вернулся к реке. Захотелось просто поокунаться. Сколько времени плавал и нырял, не знаю. Но долго. Вернувшись к помосту, я устроился в тени под козырьком и решил чуть-чуть передохнуть.

Спустя некоторое время до моего слуха донесся какой-то шум и звук, похожий на «чух-чух, чух-чух, чух-чух». Я подумал, что начинается новый ураган или еще какое-нибудь природное явление, поэтому выплыл из-под козырька и взглянул туда, откуда слышался звук. Бо-же!

Метрах в шестидесяти от меня, прямо на луговину, опускался ма-ленький  верто… Нет. Какой-то гибрид самолета и вертолета. Как только летательный аппарат коснулся земли, винт, сделав несколько оборотов, остановился, а через некоторое время спрятались куда-то и крылья. Теперь на луговине в высокой траве сидела… «курица», только у этой «курицы» вместо головы вперед выступало что-то похожее на нее.

Вы хоть поняли, что за аппарат сел в траву? Плохо? Ну, извините. Я не конструктор этой хреновины, поэтому и рассказываю по-нашему, по-сельскому.

Ну вот, как только шум работы двигателя стих, раздался щелчок и в мою сторону понеслись какие-то слова. Ничего не понимая, я развел руки в стороны, чтобы тот, кто кричит, видел, что у меня ничего нет. Кроме трусов, которые начали сползать с моего утонченного живота.

За декаду пребывания здесь в «ссылке», а если точно, то на поселении, у меня под кожей не осталось ни одной жиринки, даже на талии ничего не прощупывалось, где уж тут мокрым трусам удержаться. Они и сползали вниз.

Представляете, тот, кто кричал, совсем изошелся. Он, наверное, думал, что я ему хочу что-то показать, и  мне пришлось отступить шаг назад, чтобы опуститься в воду. Ну не стоять же перед… черт-те кем голому. Что тут стало! Сидящий в «курице» начал орать как резаный. Из всего потока слов, я разобрал только два, да и то сказанные на немецком языке. Мне приказывали –  «Хенде Хох!», то есть, «Руки вверх!»

– Неужели, – думаю, – Россию оккупировали? Как же так? Разваливать, разбазаривать, разворовывать и кромсать страну мы никому не доверяли. Мы под водительством Горбачева и Ельцина так ее «крутанули», что Гитлер, на том свете, просит Бога дать ему возможность увидеть эту парочку.  Чтобы они объяснили, как можно болтовней развалить Советский Союз, тогда как он не смог это сделать военным путем.

В момент моих размышлений «курица» качнулась, открылась  дверца, и в траву спрыгнул мужчина, одетый во все белое и, главное, широкое. Вместо рубашки – какая-то распашонка, ну как у детей, штаны тоже широченные. Обувка под цвет одежды. И если бы над бритой головой было светящееся кольцо, я бы точно бухнулся на землю, извините, в воду.

Однако весь светлый облик сошедшего портила его круглая морда и темные очки на лбу. Ну прямо «новый русский» из какого-нибудь криминального боевика. А знаете, что он держал в правой руке? «Хре-на-тень». Да, точно такую же штуковину, что я нашел в «Приюте охотников».

Остановившись в десяти метрах от меня, пришелец опять начал о чем-то говорить. Я только и понял из всего сказанного «сэр», «герр» и «мсье». А он, черт  толстый, кричит, пальцем в мою сторону тычет, да еще и «хренатенью» поигрывает.

Ну, думаю,  ни хрена себе,  совсем же голый, даже трусы и те уже, наверное, сползли до самых пяток, неужели не видно, что я без оружия? Пузырь хренов.

Поддернув трусы до положенного места, я обратился к «оккупанту» на чистом русском языке, вежливо так:

 – Ты чего орешь, чёртова морда?! Какой я тебе «мсье», «герр» и «сэр»! Русский я! Понимаешь ты или нет?! Русский я! Семен Павлович Седых. Уроженец этих мест.

Смотрю на «НЛОшника», а у него глаза начали округляться, и на небритом лице появилась широкая улыбка.

– А  чего ж ты молчишь? И чем докажешь?
– Да ты ж не даешь слова сказать. А доказывать… Та я ж кроме русского никаких языков не знаю. Слов десять немецких еще помню. И потом. Я здесь родился, ходил в школу, работал и состарился. Здесь на погосте лежат мои предки и… моя могила…

И вдруг я поперхнулся. То ли от изобилия сказанного, то ли от увиденного. Мне показалось, что я этого человека уже встречал. Рост сто семьдесят – сто семьдесят два, голова большая и круглая, волос отсутствует, шея объемная, лицо трехдневной небритости, брови выгоревшие, глаза… не разглядел из-за дальности местонахождения, а я уже не сокол-сапсан. Зубы? Ровные и белые. Чтобы такие иметь, их надо начинать чистить «Блендамедом» еще за три месяца до рождения.

– Один вопрос можно? – обратился я к знакомому незнакомцу. – Какой  сейчас год?
– Две тысячи сто пятый, – донеслось до моего слуха.
– Ни хре-на се-бе, листья ясеня, – проговорил я с растяжкой.

Помолчав несколько секунд, я начал объяснять, как оказался здесь и кто я такой. После моего объяснения «святой» погасил улыбку, однако рот закрыть забыл, ему так, наверное, было удобнее слушать.

– А чем ты докажешь? Ты уже четвертый с такой легендой. Трое сейчас в психушках, а один умер от инфаркта. Убеди меня в правдивости, и я подумаю, как тебе оказать помощь.

– В твоей «курице»… Извини, как твой аппарат называется?
–  «Сапсан»
– В «Сапсане» имеется компьютер или еще что-то похожее? По нему можно узнать, что было сто – сто двадцать лет назад?
– Я все понимаю. Я сам русский. И у меня есть возможность получить любые данные за последние сто пятьдесят лет.

 После его слов мы пошли к «Сапсану», похожему на курицу. Щелкнув каким-то включателем и нажав три клавиши, родственник по национальности повернулся ко мне. – Ты говоришь, я проверяю. Поехали.

– Горбачев Михаил Сергеевич, Генеральный секретарь ЦК КПСС, первый и последний президент СССР. Инициатор перестройки, в результате которой рухнул СССР. Горбачев породил Ельцина. Этот «реформатор» довел до ручки Россию, превратив ее в побирушку, а потом в панельную девку и в половую тряпку, которой начали пользоваться все кому не лень, об нее вытирали ноги даже те страны, которые она содержала. Ельцин породил Гайдара, Черномырдина, Кириенко и своего наследника Путина. У Горбачева на лысине родимое пятно.

В дополнение к сказанному я поведал об административном устройстве России, о некоторых олигархах и губернаторах. Ответил на вопрос о годе избрания президентом Путина.

– Либо у тебя в голове компьютер, либо ты действительно из того времени, – прервал меня «святой». – Еще один вопрос. Если на него ответишь, я  поверю. Кто такой Сотов Владимир Викторович? Он уроженец этих мест.

Когда я услышал фамилию моего друга, до меня дошло, где видел этого человека. Природа сделала копию односельчанина, в лице стоящего передо мной «пришельца».

– Владимир Викторович родился в тысяча девятьсот тридцать восьмом году в селе Рошны. Женился на нашей односельчанке. Произвели на свет двух дочерей. Сейчас пенсионер и живет в селе, недалеко от меня. Занимается огородничеством.

–  Это мой прапрадед, – услышал я приглушенный голос.
– О-о! Теперь понято. Вы его копия. Даже разговор.
– Как он там?
– Нормально.

Два часа длилась наша ознакомительная беседа. Иногда мы удивлялись и ужасались так от услышанного друг от друга, что хоть успокоительные таблетки пей или падай в обморок.

Отведав моей ухи, праправнук моего друга улетел на поиски какого-то «мистера экстрима». Мне же, перед убытием, подарил комплект одежды, не видимой для спутникового контроля. В ней я был обязан ходить от подъема до отбоя.  Встретиться ж мы договорились через два дня, если я не уйду к своим.
Вот таким у меня был десятый день. Если бы вы знали, на чем я делал дневниковую запись…


                ПОВЕСТКА

Ну и каша заваривается у Семена Павловича. Это ж надо! Сам ухитрился попасть в будущее, так еще и потомка друга своего встретил. А если бы оказался другой человек? Да выть бы ему на луну в какой-нибудь психушке. Ну кто бы ему поверил? Вы ведь тоже сомневаетесь в правдивости написанного?

О том, как прошел очередной день у нашего земляка, мы теперь знаем. А у нас? Валентине Николаевне не удалось вернуться домой следующим днем после отъезда. По всей видимости, получилось не так, как хотелось. У нас же в селе, и в частности у меня, никаких сногсшибательных случаев не произошло, если не считать…

Утром, после завтрака, я, как обычно, начал просматривать газеты, которые разносили сегодня, хотя они были за вчерашний и позавчерашний дни. Такое иногда бывает, поэтому мы особо и не возмущаемся.

При разворачивании областной газеты на пол упала невзрачная серая бумажка, в которой было написано… Гражданину Серых Сергею Ильичу, далее мой адрес и… «Вам надлежит явиться пятнадцатого июля две тысячи пятого года к семнадцати ноль-ноль по адресу …» и так далее и  тому подобное. А в самом низу листика мне советовали иметь паспорт и грозили, что в случае неявки в указанный срок «Вы можете быть подвергнуты приводу на  основании статьи пятьдесят четвертой УПК РФ».

– Вот так, гражданин Серых, придется тебе топать ножками шесть километров до автодороги, а там уже рейсовым автобусом доедешь до нужного адреса, – подытожил я свои недоумения по поводу получения «пригласительного билета» на «вечер вопросов и ответов».

В районный центр мне удалось доехать на попутке. Сердобольный водитель подобрал меня в двух километрах от села, и оказалось, что он ехал как раз по пути.


А теперь… Я не хочу наводить поклёп на всех наших доблестных  служителей закона, поэтому ограничусь весьма коротким сообщением.

Беседа наша длилась с половины шестого и до семи часов (время вечернее), в самой что ни на есть дружественной и спокойной обстановке. Николай Андреевич, так звали хозяина кабинета, был такой любезный, что даже пообещал  угостить меня чаем, если вдруг придется заночевать у них.

Вы, может, удивляетесь атмосфере, в которой проходила наша беседа? Не надо. Николай Андреевич – тот самый первый следователь, который отыскал в моем  алиби шаткость.

С глубоким чувством удовлетворения я покидал зарешеченное здание районной милиции. Двадцать лет назад наши защитники были значительно беднее. Не было у них «евроремонта», бронированных, с глазком, дверей и толстых решеток на всех дверях и окнах. Да и дежурные приоделись в бронежилеты и обзавелись автоматами. Что значит «богатый» капитализм. При «бедном» социализме ни хрена этого у них не имелось, все было нараспашку, не милиция, а проходной двор.


                ДЕНЬ  ОДИННАДЦАТЫЙ

И наступило утро одиннадцатого дня, и взошло солнце над бугром, по вершине которого когда-то, по рельсам, катились поезда, оглашая гудками и свистками всю округу. Теперь не бегают, не по чем стучать колесами электровозам, тепловозам и паровозам. В этом я убедился вчерашним днем.

Умыкнули, в свое время, рельсы и все остальное, близко лежащее и стоящее к ним, и, вероятно, продали. Деньги? Да может, и профукали, как и все, что промотали ранее. Остался вот один бугор, до него не добрались, то ли не успели, а может, закрутились да и подзабыли. А что вы улыбаетесь? Не верите, что наши «новые» могут и бугор продать? Очухаются и продадут. А если какая заминка выйдет, так им власти помогут, придумают закон, напишут нужную бумагу и столько печатей наставят, что потом ни один суд не сможет отменить.

Последние строки я написал не случайно. Вчерашняя встреча с человеком, живущим, можно сказать, в чужой для меня цивилизации, перевернула все мои мысли о пребывании в этом времени да и о жизни, которая осталась «там», вместе с цветущей липой и моими Пуськой, Тёпой и  Муськой.

Любознательный мой читатель, вам, конечно же, хочется узнать, о чем мы разговаривали целых два часа. Мне и самому интересно пройтись по закоулкам своей памяти.

Отвечая на мои вопросы, Вадим Иванович, так назвался мой новый знакомый, поведал мне об очень печальной и трагической участи нашей матушки-России, в связи с чем и мое положение оказалось… короче, вляпался.

В две тысячи сто пятом году на мировой карте Россия как самостоятельное  государство существует, но значительно в меньших размерах, чем она была в начале двадцать первого века, и уполовинилась к размерам начала двадцатого столетия.

Теперь ее граница на севере проходит, где она и была, – по  пляжам белых медведей. На востоке по реке Лене южная кромка пролегла по линии городов: Братск – Красноярск – Кемерово – Новосибирск – Омск – Челябинск – Куйбышев – Пенза – Тамбов – Орел – Сафонова – Новгород – С.-Петербург.

– А южнее? – задал я Вадиму вопрос.
– А южнее находится санитарный пояс. Это полоса шириной от двухсот до трехсот пятидесяти километров, – услышал я ответ.

Выходило, что я попал в этот самый санпояс. Что он собой представляет? Это, как вы уже поняли, полоса, уходящая от С.-Петербурга на многие тысячи километров до реки Лены. Вся площадь, более тринадцати с половиною тысяч в длину и двести – триста пятьдесят километров в  ширину, разбита на резервации площадью от двух до десяти тысяч квадратных километров. Размеры зависят от климатических условий и рельефа местности. Всего девятьсот резерваций. Границы между ними контролируются из космоса, для чего там «подвешены» специальные постоянно действующие станции, работающие в автоматическом режиме, но имеются и такие, на которых периодически появляются специалисты из международного агентства.


Из санитарной зоны все население в свое время было удалено. Таким образом, Россия оказалась в изоляции от внешнего мира. Произошло же это из-за того, что однажды к власти пришли люди, болеющие за свой народ и страну, и не захотели «продавать» все и вся другим. Хотя, если по правде, то уже и продавать-то оказалось нечего.  Нефть, газ, лес, алмазы и золото были вывезены и перекачаны еще в первые четыре  десятилетия двадцать первого века.

Когда уже стало видно, что из разведанных при Советской власти углеводородов вывозить нечего, а от лесов остались одни  гари да подрастающий молодняк, выходцы из России, поселившиеся в Англии, Швейцарии, Франции и  Америке, начали скупать все живое и мертвое, на всей площади вот этого самого пояса. Если не хватало  российских земель, покупали у соседей.

После завершения очередной  крупномасштабной российской авантюры приступили к зачистке территории, для чего не пожалели денег местным чиновникам, а те сделали все, чтобы на всей площади санитарного пояса не осталось ни одного человека. Ко времени окончания зачистки санитарный пояс был поставлен под контроль космических станций.

Вам, конечно, интересно узнать, как используется эта громадная территория? Из девятисот резерваций в семиста пятидесяти обустроены международные тюрьмы. В них свозят преступников со всего мира, в основном тех, кому «впаяли» более пяти лет. В каждой резервации создано от пяти до тридцати колоний-поселений, в которых проживают от двадцати до ста человек. Колонии-тюрьмы находятся на самообеспечении, ну, что-то схожее с колхозами в Советском Союзе. Поселенцы занимаются растениеводством и разводят скот. Каждая колония формируется по национальному признаку.

Сто территорий используются по прихоти тех, у кого много денег. Среди них имеются резервации с поселениями проституток (эти находятся на полном внешнем обеспечении), охотничьи угодья, свалки для радиоактивных отходов и всевозможного мусора, полигоны для военных и медицинских целей, тысячи квадратных километров отданы мафиозным и криминальным структурам под благовидными вывесками международных организаций.

Усадьбы, на которой мы находились и расположенная у подножия Горенки, принадлежали двум выходцам из России, проживающим на Кипре. Они здесь  бывали часто, подторговывали оружием, наркотиками, имели несколько поселений с проститутками.

Дальняя усадьба действительно использовалась в качестве как бы учебного лагеря для охотников, а  может, и криминальных структур, где боевики-охотники «набивали» руку.  Принадлежал «Приют охотников» этим двум бизнесменам, кстати, и вся резервация числилась за ними. Эти три усадьбы были возведены лет тридцать назад, после того как очередной ураган стер с лица земли  остатки былой цивилизации. Пять лет базы не используются по причине произошедшего здесь международного конфликта.

В августе месяце того года в «Приюте охотников» встретились две группы – англоязычники и русскоговорящие. Первых не успели вывезти, а вторые чуток раньше заехали. Вначале группы отметили хорошо встречу, а потом поссорились. Англоязычники обозвали русскоговорящих предателями своей страны, ворами, пьяницами и вообще людьми без чести и совести. Ну и… Погибли все англоязычники и половина их противников. Всего шестьдесят пять человек. Среди убитых оказались оба владельца и одиннадцать женщин молодого возраста. После этого случая базу закрыли.

В связи с отсутствием хозяина резервацию отдали в аренду одной туристической фирме, которая организовала здесь экстрим-пребывание. Непонятно? Поясняю. В мире всегда найдутся типы, которым наскучивает сверхбогатая жизнь. От них требуется заявка и деньги. А дальше все просто. Одного (строго по очереди) забрасывают в эту резервацию. При себе он может иметь коробок спичек или зажигалку, нож и  трехдневный сухой паек.

За пребывание в резервации получают приз-экзотическое блюдо и медаль на шею с надписью «Мистер Экстрим» и указанием количества прожитых в диких условиях дней.

Время нашей беседы проходило в доверительной обстановке. Вадим, на мой взгляд, правдиво отвечал на мои вопросы, я  старался то же самое делать без каких-либо подвохов. К концу посиделок мой гость обрадовал  меня тем, что зимний период в наших краях изменился и стал значительно теплее.

– Последние тридцать лет реки даже не покрываются льдом, так что не замерзнешь, если останешься. Привезу спеца, он включит солнечные батареи на крышах и электростанцию в реке, – успокоил меня Вадим. – Летом доходит до сорока – сорока  пяти в тени. Как сейчас.

Напоследок мы попили ухи и заморского напитка. Праправнук моего друга отбыл на своей «курице» отыскивать кандидата на «Мистера Экстрима». Еще три дня назад «денежный мешок» в окружении топ-моделей рассекал на яхте теплые воды Средиземного моря, а сегодня его маячок вдруг остановился.

А сейчас я вам коротко расскажу, что произошло у меня в одиннадцатый день. После завтрака в моей голове появились мысли освоить стрельбу из лука. Раньше ведь им пользовались, как мы сейчас ружьем. Но, увы. Если бы наши предки стреляли из этого нехитрого приспособления, как я, то на земле сейчас ютилось бы около сорока миллиардов человек. Я даже в ракиту не попал с двадцати метров. И мне стало понятно, что вырезать ножом приклад на карабин будет проще, чем научиться стрелять из лука.

Немного передохнув от бестолкового занятия, я  собрал «тормозок» и отправился в соседнюю усадьбу. Мне нужна была бумага, а там на чердаке лежала целая гора  каких-то журналов.

Если бы вы только знали, что я раскопа-ал. Да простит меня Бог за разглядывание… порнушных журналов. Люди совсем свихнулись. У нас  геи да лесбиянки почти оккупировали телеэкраны, а ту-ут… Журналы нашпигованы, как булочка изюмом, фотографиями с откровенными сценами сближения женщин с самцами животного мира и такими же фото, где мужчины, вместо женщин, общаются с женскими особями земной фауны.

– А еще твердим, что мы разумные существа. Умные не бегут такими темпами к концу существования собственной жизни, – прошлась по извилинам моего мозга довольно-таки здравая мысль.

Но пять журналов для записей я нашел и полгода могу не волноваться, а там, может, Вадим поможет, ну не писать же на титьках. Они хоть и на фотографии, но все равно неприлично, это ж не студенческая шпаргалка, а дневник.

Возвращаясь после дежурства на базу, я по пути собирал лекарственные травы и любовался природой, а остаток дня посвятил приготовлению пищи, уборке в доме, сортировке сухофруктов, сбору смородины и рыбной ловле. Так что к  вечеру уходился, как папа Карло. Да, кстати, я даже вырубил заготовку на приклад из  поваленной груши. Теперь на дежурстве у меня будет работа – вырезать ножом этот самый приклад. Все. До завтрашнего дня.


                У  ГАДАЛКИ

С Валентиной Николаевной я встретился во второй половине дня шестнадцатого июля. Судя по ее изможденному лицу и глуховатому, с хрипотцой  голосу, я понял, что она переживает самый пик нервного перенапряжения. А тут еще эта многокилометровая  поездка.

Домой  они вернулись ночью, в начале новых суток. Дорога к  гадалке оказалась изнурительной и тревожной. На всех милицейских постах, а их было великое множество, машину досматривали, требовали документы и объяснение о причине поездки, а на двух даже пришлось познакомиться с собакой-специалистом по наркотикам.

Назад возвращались по дорогам местного значения, где не то что милицейский пункт с собакой, даже простого сержанта с  полосатой палкой не увидишь. Вези что хочешь, куда хочешь и сколько хочешь. Может, этими путями и возят оружие и взрывчатку?

Я сам часто ездил на большие расстояния еще до прихода к власти Горбачева. Тогда мы останавливались на отдых где заблагорассудится. В лесу, в поле, в любом месте на обочине и в любом населенном пункте можно было заночевать, не боясь, что тебя убьют, отнимут машину или груз, заберут в заложники или превратят в раба на какой-нибудь стройке за высоким забором или на отгонном пастбище. Правда, тогда в стране был  проклинаемый нынешними властями и СМИ, ненавистный тоталитаризм.

Ничего конкретного и вразумительного гадалка моей односельчанке не сказала. Целый час она вертела в руках фотографию Семена Павловича, ходила с ней вокруг стола и удалялась в отдельную комнату. Но в конце сеанса лишь пожала плечами и попросила более свежий снимок.

– Сказала, что фотография слишком давняя и ей (гадалке) трудно работать. Она не может его видеть постоянно, он (Семен Павлович) все время исчезает. А какую я могу привезти ей свежую, если Семен последний раз фотографировался на замену паспорта. Мы решили больше к гадалке не ехать, – вздохнула Валентина Николаевна. – У неё аппетиты такие, что нам денег никаких не хватит.

Уважаемый читатель, рассказывая вам о тех днях, я чувствую, что мое душевное состояние не идет ни в какое сравнение с тем, что нам пришлось переживать в тот период, хотя и используются дневниковые записи. Теперь я могу излагать свои мысли и обрабатывать черновики в шутливой и  иронической форме, а тогда… Пропал человек…
Чтобы не теребить душу воспоминаниями, давайте я вам лучше расскажу, что написано вокруг пупка календарной красавицы и обозначено двенадцатым днем.


                ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

В связи с тем, что в первой половине этого дня не произошло никаких значимых событий, достойных описания, я начинаю свое повествование с послеобеденного времени.

Два часа  дежурства прошли быстро. «Переход» оказался закрытым и на этот раз. Ка-ак «они» работают?! Что это за фирма? Ни расписания, ни объявления захудалого, и того нет. Вот влип, так влип. А может, это заведение с односторонним движением? Ну, так бы и написали, что так, мол, и так, работаем в режиме «приема». Ну, вспомнил бы я кое-кого и успокоился. Жил бы сейчас совсем по другому плану.

В тринадцать ноль-ноль я убыл в бывший уголок разврата для охотников и  рыболовов. При подходе к усадьбе из садовых зарослей раздалось радостное кукование «предсказательницы». Вероятно, пернатая «гадалка» решила  порадовать меня количеством лет предстоящей жизни, а может, она сообщала, сколько придется куковать одному. Не знаю. На тридцать первом «ку-ку» я бросил считать, ибо знаю, как выглядит тот человек, кому за восемьдесят. У меня были дядья, тетки и односельчане, так что насмотрелся.

По этому поводу есть даже хороший анекдот-быль.

…За столом в саду, под раскидистой яблоней, сидят четверо мужиков и режутся в карты. Религиозный праздник им давал такое право на целый день, вот они и играют.

На столе у них и брага, и самогончик, и кое-что для перекуса. В общем, все чин-чином. Да и тема для разговора возникла вроде как хорошая – из их же жизни.

Первым начал блондинистый и самый молодой:

 – Знаете, мужики, мы вчера вечером чуть-чуть вздрогнули для веселости и поднятия тонуса. Потом нам захотелось сходить в народ. Мне попалась… У-ух! До сих пор не могу стоять на ногах. А она так и осталась на диване. Всю-у но-чь.

– Хы! – хмыкнул тот, которому лет под тридцать пять. – Себя надо беречь. Мы вот вчера собрались у Семки, о-ох и отвели ду-шу.  Утром просыпаюсь, а над головой кровать, чуть дальше Семка храпит, другие где  попало. Не помню, что мы пили, но из нутрей  чего-то прет керосином. Курить страсть как хочется, а боюсь. Вдруг чиркну спичкой и –    ба-ах! Взорвусь.

– Да, мужики, хреновая у вас житуха. Одного девка инвалидом сделала, другой канистрой из-под керосина стал. Вот у меня жизнь, вот это жи-знь. Сын оканчивает школу и надумал поступать в институт, дочь учится на третьем курсе, и ей засвербело выскочить замуж, а у меня денег, как  у нищего в карманах. Так я вкалываю на основной работе, на полставки устроился у соседей и жена приносит бумаги с работы, еще над ними сижу ночами. Все! Конец. Не жизнь, а сплошной кошмар, – пожаловался сорокапятилетний лысеющий брюнет.

– Дед, а ты что молчишь? – посмотрев на улыбающегося беззубым ртом семидесятипятилетнего односельчанина, спросил самый молодой. – У тебя всё на мазях?

– Кхы, кхы, – откашлялся обесцвеченный прожитыми годами и придавленный жизненным опытом селянин. – Дык, учерась за последние три месяца т-ак харашо у тувалет схадил, што нынча и умирать штой-та не хочется.

Как видно из беседы, у каждого возраста имеются свои плюсы и свои минусы. Но когда на первом месте стоит этот долбаный «стул», то лучше вперед ногами.


С грустными мыслями о возможном своем долголетии я и ступил на территорию «Приюта». Мне предстояло побывать в двух домах, сараях и других строениях, поэтому я и пошел за ключами. Работы было много, и не хотелось терять время из-за своей нерасторопности, тем более что в голове моей зародилась мысль после всего уплыть отсюда на лодке, прихватив с собой кое-что для обихода. А что? Река чистая, течение спокойное.

В первом из двух оставшихся доме жильцы оставили практически все. Однако одежда, обувь, мебель, кухонные принадлежности были так разбросаны, как будто в доме тоже буйствовал ураган. Оно и понятно. Если на базе разгорелось целое военное сражение между охотниками, какой уж там осмысленный отход или отъезд – это обычное бегство. Тут хоть бы ноги унести.

А в последнем доме… Открыв дверь и не испытывая никаких волнений, я вошел в квадратный коридор (прихожую). Прихожая как прихожая. Справа в стене большая ниша, в которой нашлось место для верхней одежды, головных уборов и обуви. А что, неплохо. Никаких тебе стенок, шкафов и всевозможных подставок.

Отметив про себя практичность бывших хозяев, я повернулся к левой сте… По моему телу прошелся колючий озноб, кровь ударила волной в голову и прошлась по клеткам серого вещества. Это, вероятно, для того, чтобы я быстрее соображал. Мои руки инстинктивно схватились за нож.

На меня из-за выступа стены вытаращенными глазами испуганно смотрел, по всей видимости, один из тех, кто здесь жил ранее, а может, какой бомж. Второе было точнее. Он даже смахивал на обезьяну или одичавшего человека. Длинные волосы белыми космами торчали в разные стороны, непонятной формы борода скрывала черты лица. Я отшатнулся к двери.

– Ты кто-о? Ты меня слышишь? – обратился я к незнакомцу, вкладывая в интонацию как можно больше спокойствия и дружелюбия. – Отзовись. Ты слышишь меня?

Однако мой вопрос провалился в пустынную тишину. Вы видели, как подкрадываются кошки? Я двигался еще  тише. Это в американских боевиках артисты-«роботы» с пистолетами в руках в аналогичных случаях вертятся, как будто им задницы скипидаром намазали. Мои же движения были плавными и осторожными, а по бесшумности превосходили движение тени. Ну прямо индеец из книг  Ф. Купера.

Но незнакомец превосходил меня по всем перечисленным показателям. Ни малейшего звука, даже шороха мне не удалось уловить своими ушами. Ну хоть бы чихнул, паразит, или вспомнил матерь Божью. Нет. Глухо.

И тут мои глаза заметили, как из-за выступа стены начала показываться запыленная обувка аборигена, потом рука с ножом, за ними бородатая физиономия в обрамлении длинных взлохмаченных волос. В этот момент у меня  нестерпимо зачесалась правая часть подбородка и я, не выдержав, потянулся левой рукой к месту возникшей неприятности. Бомж сделал тоже самое.

– Бо-ог ты мой! Да это же мое зеркальное отражение. Ну и ну-у. Сам себя испугался, – сквозь смех поиздевался я сам над собой. – Господи, это ж надо дожиться до такого состояния, – мелькнула в моей голове мысль, критически оценившая мой внешний облик. Да и правда. В зеркале отражалась кудлатая голова, загорелые кисти рук, нож и запыленная обувка, а между ними колыхалось что-то сине-зеленое, под цвет всего того, что было за моей спиной.

– Ну и видо-ок. Вот, оказывается, почему на меня таращат зайцы свои  и без того раскосые глаза. Вот бы в селе появиться в таком виде, то-то б было разинутых ртов и удивления, а сме-ху-у до коликов в животе.

После собственного испуга я решил в ближайшее время привести себя в надлежащий вид. Негоже ходить с кашлатой головой и непонятной формы бородой. Нельзя так опускаться. Удлиненные волосы я носил всю жизнь, а вот с бородой вышла заковыка. Ее тоже надо приводить в порядок либо сбрить совсем. Хотя, конечно, бриться каждый день, в моих условиях, не получится.

Покончив со своими раздумьями, я как обычный «домушник» начал осматривать вещи и предметы, стараясь найти для себя что-нибудь полезное. Не-ет, золото и другие драгоценности мне были не нужны. А вот пять кусков мыла и три флакона какого-то моющего средства я взял. Ладно, признаюсь. Хотя и не хотелось раскрывать секрета. На флаконах были  этикетки с текстом на английском и… собачьи головы.

Шампунь для четвероногих друзей человека мог подойти и мне. Чем я  хуже Трезора или Шарика?  Я такой же вольноболтающийся представитель животного мира. А потом, кто меня тут будет обнюхивать? Да мне сейчас это моющее средство подходит на все сто, не будут заводиться… вши и блохи. В моей настоящей жизни для полного кайфа их только и не хватает.

Покинув дом, я приступил к осмотру одного из сараев, примыкавших к большому выгульному двору (ворку). Помещение оказалось, действительно, бывшей конюшней, в которой, кроме двух куч  сгорнутого когда-то навоза, ничего и не осталось. В подсобке я нашел три уздечки (узды), сиротливо висевших на стене, да одно разбитое седло.

А вот в складе-пристройке мне повезло на всю катушку. Простите за такое сравнение. Если точнее, то повезло, как везет голодному, когда он вдруг становится обладателем целой буханки хлеба. Судите сами.

У длинной стены спокойно дремали объемные емкости с плотно закрытыми крышками. Три из них были под самый верх засыпаны крупным овсом. Две рядом стоящие хранили в себе какие-то смеси. Пара соседок последних оказались приютом для… пшеницы. Емкости заполнены были  не до самого верха, но, прикинув приблизительно объем, я пришел к выводу, что мне досталось около четырехсот килограммов зерна. В остальных баках хранились кукуруза, ячмень, немного гороха и чуть-чуть проса.

– Ни хрена себе, листья ясеня! – радостно воскликнул я, глядя на все это богатство.

По совокупности того, что мне осталось от прежних хозяев, я оказался самым состоятельным… живым существом в округе. Других-то, мне подобных, не было во всей резервации, вот я и возвысился над зайцами да кабанами с козами и собаками, мне осталось только опробовать зерно на пригодность его использования в качестве исходного материала для приготовления муки (пшеница) и круп (овес и ячмень). И потом же мне надо узнать, каковы будут вкусовые показатели.

– Ты смотри, ты смотри. Вкусовые качества ему подавай. А может, еще тебе какую-нибудь бабку, чтобы готовила разносолы? Десять дней назад пихал в рот что попало, а теперь прове-рить надо. Хрен залежалый, охотник долбанный, тоже мне следопыт, – выговаривал самокритично я сам себе. – Лошадей кормили ж – не подохли, и ты не обдерешься.

Мои везение и багатение на зерне не закончились. Под малым навесом я нашел еще и рыболовную сеть. Правда, этим  оружием  лова я никогда не пользовался, в связи с чем решил ее оставить на стене, как она и висела.

– Может, потом на ограждение ее приспособить? – мелькнула в моей голове мысль, словно обезьяна, прыгнувшая с одной ветки на другую. – Не тащить же её сейчас.

Следующим объектом для обследования был гараж. Однако в нем мне ничего не обломилось. Одни масляные пятна на полу да две гайки на двадцать четыре. К замку самого маленького сарайчика подошел ключ с надписью «ГСМ». Если бы вы только смогли увидеть… Канистры, канистры и опять канистры – емкостью по пять, десять и двадцать литров. Надписи на  нечитаемом мною языке. Но те, кто рисовал этикетки, наверное, знали, что в один из дней на них  могут взглянуть и  такие, как я. Нам изготовители нарисовали картинки с  лодками, машинами, самолетами и вертолетами-«курицами». Ну а чтобы нам было совсем понятно, они даже нарисовали, куда заливать.

Учитывая, что я использую другие виды источников пополнения энергии, пришлось дверь аккуратненько закрыть.

В овощехранилище лежали кучи высохшего органического материала, не пригодного для использования в пищу.

У меня оставались еще ключи. Один от «Г. лодок» и четыре без адресов их применения. Но самым интересным было то, что я нигде не видел, этот самый «Г. лодок». Откуда мне было знать, что мои ноги топчутся у него по крыше. Мне повезло в одном: я стоял у самой кромки высокого берега, и с моего места видна была лестница, спускающаяся к воде, и мостик по-над стеной. Спустившись по лестнице и ступив на мостик, я оказался у двери, ведущей в загадочный для меня  «Г. лодок».

Используя высокий берег, строители, не придумывая ничего усложненного, просто уширили береговую полосу плитами перекрытия, уложив их на металлические конструкции. Вот и получился объемный гараж для плавсредств. А чтобы лодки особо не угоняли, со стороны водоема установили стену из легкого материала, в ней  предусмотрели, естественно, и дверь с замком, к которому положен ключ с биркой «Г. лодок».


Но. Я-то думал, что если имеется дверь с замком, то в этом самом «Г.» должны стоять если и не крейсеры или плавсредства Абрамовича, то обязательно высокоскоростные катера. Хренов дров. Когда я  открыл дверь, то от удивления и возмущения чуть не свалился в воду. Три… объемных водных велосипеда и лодка с одним веслом! Ка-ак это по-ни-ма-ать!  СССР развалили! Россию растащили! А эти… под замок поставили.

– Значит, рыбалка у них была не профилирующим видом забавы, – констатировала выскочившая из какого-то закоулка зловредная мысль.

Ровно через час после осмотра гаража для плавсредств я начал сносить в лодку, причаленную к пирсу, все, что было необходимо для жизни в полудиких условиях. От возможности использования катамарана-велосипеда пришлось отказаться ввиду его громоздкости и как мне показалось, неуклюжести.

А если не лукавить, то я боялся с ним не  управиться, хотя по грузоподъемности он превосходил лодку в два раза, это уж точно.

Хотя мне в своей жизни не пришлось работать портовым грузчиком, затаривание лодки прошло довольно-таки успешно. Судите сами. Пшеницы, для пробы, надо было взять? Правильно. Я так и сделал. Завязал штанины брюк и насыпал в них ведра два зерна. Оказались нужны и двадцать буханок хлеба. Теплая куртка и легкая летняя ее сестра. Сапоги, похожие на резиновые. Легкие тапки (три пары), туфли (две пары), рубашек (много), одеяла (три), четыре простыни, матрасов три, две подушки, мыла (много), рис, гречневая крупа, килограммов десять сахара и еще кое-чего по чуть-чуть. Ну скажите, как можно обойтись без всего загруженного. В эту кучу я еще и  посуды наложил, несколько бутылок вина и водки. Так, на всякий случай. Может, спину придется растереть. Да-а, еще и самого себя усадил!.

– Из-за  о-остро-ва на стре-еже-ень, – разнеслось над водной гладью. – На-а  просто-ор речно-ой волны…

Это я, таким вот манером, расставался с «Приютом охотников». Применив метод морских корсаров (пиратов), я отплывал в свои владения с богатой добычей. В начале мне, правда, пришлось усердно потрудиться, пока приловчился работать одним веслом. Мало того что надо было создать для лодки направленное движение, так от меня требовалось еще и сохранение равновесия, а то ведь, не ровен час, можно и бултыхнуться в воду.

Самыми трудными в начавшемся плавании оказались первые метры водного пути. Стой – стоп! Я ведь начал осваивать водный транспорт, а значит, должна быть и соответствующая терминология. Как там у моряков? Морская миля равна одной тысяч восьмистам пятидесяти двум метрам. Для моего случая это слишком много. А вот… один кабельтов будет как раз. Вы не знаете, сколько в нем метров? Ну, вы даете, блин.

Я хоть и не помню, но могу посмотреть в словаре С. И. Ожегова. О! Сто восемьдесят пять метров и двадцать сантиметров. Так это ж десятая часть от мили. Теперь будем помнить.
 
Так вот, этот самый кабельтов я преодолевал почти  полчаса, а может, и больше, пока выбрался на основную воду. Здесь уже мне стала помогать сама река своим течением.

Выправив плавсредство, как и положено, носом вперед, я решил доверить себя кому-нибудь из помощников Нептуна. Бо-оже, как было хорошо. Вытянувшись в полный рост на матрасе, я с удивлением обнаружил что этот вид передвижения намного лучше пешего хода. От воды исходила прохлада, в ольхе куковала кукушка, и  надрывали свои голоса другие пернатые. По моему телу разливались блаженство и умиротворение, а у глаз появилось желание спрятаться под опущенными веками.

– Ку-ку, ку-ку. Цыр-р-р, тюк-тюк, – доносилось, словно сквозь вату, до моего слуха. В голове проплыли бессвязные мысли, и я провалился в приятную дрему.
– Можно чуть-чуть и…


                ВТОРОЕ  ОПОЗНАНИЕ

Ладно, пусть  плывет наш речной путешественник. Он за день так намаялся, что пятиминутной дремой от усталости, уж точно, не избавиться. А что у нас было интересного в этот день? О-ой! Господа, судари и сударыни, дорогие товарищи читатели, лучше бы его и не вспоминать.

В половине девятого, поутру, ко мне пришла взволнованная Валентина Николаевна.
– Сергей Ильич, сейчас мне позвонили из  милиции и сказали, чтобы я ехала в  город, в морг, где проводят экспертизу.
– Судебно-медицинскую?
– Да, – и она назвала адрес в областном центре. – Но я боюсь одна, а с дочками не смогла по телефону связаться.

Город встретил нас суетливой, обособленной от остального мира жизнью. Сновали туда-сюда машины всевозможных марок и  расцветок. Куда-то по своим делам торопились люди. Они шли, не замечая встречных и попутчиков, занятые своими мыслями, житейскими заботами, радостями и горестями.

Чтобы не травмировать ваши чувства рассказом о виденном, сообщу лишь одно – назад мы уходили с надеждой.

Домой я возвращался электропоездом по железной дороге. Моя односельчанка осталась в городе с намерением побывать у своих детей. Так вот и прошел у нас день 18 июля.

А у Семена Павловича каким был следующий день? Тринадцатым? Давайте посмотрим, как он его прожил.


                ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

Я проснулся от озноба. – «Ква-а-а, ква-а-а», - раздалось почти рядом со мной. –  «Фбу-у-у, фбу-у-у», – отозвалось чуть дальше. – «Ча-ча-ча-ча», – совсем близко. Ничего не соображая, я лежал и медленно отходил от сонливости, не понимая, откуда взялись эти «ча-ча-ча» и «бу-бу-бу». Раньше ведь их почти не было слышно. А тут вдруг рядом. Утренняя прохлада тоже оказалась непривычной. В этот момент состояние моих мыслительных способностей находилось где-то рядом с нулевым показателем. А если честно, то этот самый показатель и не мог быть другим.
Вам в своей жизни хотя бы один раз приходилось бывать в гостях и оставаться на ночь, приходилось? А теперь вспомните, как вы просыпались и что чувствовали в чужой обстановке. Вот то-то. Так было и у меня. Две недели спать на «сеновале», утром просыпаться в четырех стенах, вдыхать пересушенный воздух и, главное, полное отсутствие вот таких звуков. И вдруг…
А тут еще, едва открыв глаза, я увидел редеющую темень, туман и услышал  убаюкивающий плеск воды. От одних «ча-ча-ча» можно свихнуться. Однако минут через пять до моего сознания начало доходить, где я лежу и почему вокруг вода, туман и камыши с ольхой. Так начинались для меня  тринадцатые сутки пребывания в гостях у потомков.
– Ни хрена себе! – пронеслось в голове, и я поднес часы к глазам. – Ну и ну-у, – вырвалось у меня из-за того, что стрелки показывали десять минут четвертого.
Вздрогнув от речной прохлады, я принялся лихорадочно обмозговывать создавшееся положение. Во-первых, как все это могло произойти? Я ведь только что задремал. И потом. Где я? В каком месте? Если даже скорость течения реки три километра в час, то… в девять часов вечернего времени я вышел на основную воду. Шесть часов  умножить на три и отминусовать четыре километра до моей усадьбы… выходило, что я должен находиться в четырех километрах от  областного центра «того» времени или на четырнадцать километров ниже по течению от своей усадьбы этого утра.
Светало быстро. Я уже отчетливо видел силуэты ольхи, водную гладь и туман, накрывающий всю речную пойму. Моя лодка покачивалась почти у самого берега, если это место можно назвать таковым. В метре от меня из воды тянулась в небо молодая поросль камыша, а дальше, кутаясь в туманную дымку, дремал ольховник. Сплошной суши в пределах видимости я не замечал. Та-ак, кое-где просматривались островки, да и то совсем малых размеров.
– Ну и ну-у. Вот тебе и «из-за острова на стрежень», – подколол я себя. – Где ж мы находимся?
Мы – это я и все, что лежало в лодке.
– Нельзя брать чужое, – вспомнилась мне одна заповедь. – А как же абрамовичи с чубайсами, ельциными и березовскими с гусинскими? Им каково? Меня за теплую куртку и двадцать буханок хлеба, необходимых для жизни, занесло в камыши и ольху, их же за миллионы и миллиарды хапнутых долларов разбросало по лондонам, австриям со швейцариями и по экзотическим островам. Все вроде как по заслугам. Мало взял – в камыши, больше стырил – иди подальше. Но в этом действе есть и разница. Мне ой как хочется выбраться на чистую воду и попасть в усадьбу, а у них такого желания нет. Их, этих самых «денежных мешков», назад не вернет даже самый страшный суд.
С наступлением полного рассвета у меня  просветлело и в голове. Мысли начали без пробуксовки двигаться из стороны в сторону, а  найдя нужную тропинку, бегом пускались вперед, увлекая за собой и меня.
Работая веслом и выбирая широкие протоки, я проталкивал лодку сквозь редкие заросли камыша к ольховнику. Однако дальше первого дерева мне проплыть не удалось, хотя вокруг воды было и много. Пришлось добираться пешим ходом, прыгая с одного островка на другой, используя весло вместо шеста. Я, конечно, не знаменитый прыгун, но метра по три преодолевал. Правда, пока добрался до основного берега, побывать в воде мне четыре раза пришлось, и все окунания происходили против моей воли.
Поднявшись на взгорок, я повернулся на восход солнца. Если бы вы только знали, какая красота предстала перед моими глазами. Поверьте мне, чтобы запечатлеть на холсте увиденное, надо было бы поработать десяти художникам, таким, как Шишкин, и такому же количеству уровня мастерства Левитана, а чтобы воспроизвести увиденное печатным словом, нужны такие, как В. Бианки, Ю. Дмитриев, Н. Сладков, К. Паустовский, М. Пришвин, и много других мастеров писательского содружества.
Я же ни к одной группе этих великих людей не отношусь, поэтому расскажу, как могу.
– Вот э-т-о  да-а. Ни хре-на се-бе, – воскликнул я, глядя на невиданную красоту. Это означало, что солнце только что оторвалось от линии горизонта и, окинув нежным, теплым взором видимую мной округу, начало посылать лучи и лучики, чтобы они своим светом и теплом помогли проснуться даже самым злостным лежебокам. Особенно много солнечных  посланцев досталось туманной дымке, распластавшейся над речной долиной.
Как только первые лучи коснулись «тюлевого покрывала», сразу же началась игра в «догонялки» и «жмурки». Общая пелена тумана вдруг разорвалась на островки, клубы, клочки и клочочки, которые устроили  такие танцы, что лучи порой не успевали за ними угнаться. Через полчаса всеобщей суеты и беготни от туманной дымки осталась жиденькая полоса над самой рекой, да и ее, может, не стало бы, но она не могла оторваться от цепких ольховников, которые удерживали беглянку своими темно-зелеными ветвями.
А в это время я стоял с открытым ртом на самой макушке береговой кручи и с удивлением взирал на игру природы, стоял, освещенный ярким и теплым лучом. Взошедшее солнце послало его мне персонально, ибо я в тот момент был похож на мокрую курицу, выскочившую из лоханки, в которую она попала, убегая от петуха. Да, можете себе представить, стою на верхотуре, а с меня стекает вода. Да не весь был мокрый. Я ведь окунался в воду до местонахождения моего пупка. Так что досталось одним  штанам, трусам и обуви. Ну, конечно же, и тело мое наполовину побывало в родниковой воде. Вот оно-то и оказалось мокрым. От штанов-«хамелеонов» вода  отскакивала, словно от раскаленной сковороды, а после того как я их снял и несколько раз встряхнул, то моему  удивлению не было предела.
– Сухи-ие?! Вот это да-а. Здорово! – восклицал я, пробуя руками подарок праправнука своего друга.
Развесив штаны, трусы и обувку на толстенные сухие ветки боярышника, я предстал в полуобнаженном виде перед утренним ясноликим светилом.
– Ох, Господи, как же я сразу не додумался! С голым пупком и… – возмутились мои мысли.
Когда снимал с себя мокрую одежду и подставлял свое тело солнечным лучам для просушки, как-то  было не до стеснительности, а тут вдруг, наверное, даже покраснел. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я подставил солнцу для прогревания задницу. Конечно, было некрасиво, но хоть не вульгарно.
Приблизительно через полчаса я в полном  камуфляже стоял, как когда-то и где-то топтал ногами утес Стенька Разин. Так теперь и я производил  визуальную рекогносцировку на местности.  После внимательного разглядывания речной долины и противоположного левого берега из моей груди вырвался громкий  крик радости. А чего бы мне и не вскричать. Я ведь проплыл на лодке всего километра два. Вероятно, река увидела, что «капитан флибустьерского судна» за прошедший день подутомился и маленько прикорнул (вздремнул), вот и приткнула его плавсредство в тихую заводь.
Путь к лодке был более быстрым и… Один раз всего я окунулся, но уже с головой. Да не в яму попал. Просто чуть подразинул рот и зацепился ногой за корягу, в результате чего  оказался в воде. Хотя после купели я и вспомнил, что надо смотреть под ноги, но было уже поздно. Просушка много времени не отняла, и как только я облачился в свою «невидимку», то тут же вывел свой челн на чистую воду.
Берега, между которыми мне пришлось проплывать, выглядели настолько дикими и непроходимыми, что в моей голове появились мысли: а не попал ли я еще куда-нибудь? Метров через двести после отплытия, на правом берегу, я увидел хорошо оборудованный «пляж». Да нет, не человек  им пользовался. Грязевые ванны здесь обустроили себе кабаны. Они настолько изрыли болотистую низину, что полугектарный участок стал походить на место для принятия лечебных процедур. Судя по количеству лежек, здесь ежедневно спасались от дневной жары около двух – трех десятков хрюкающих парнокопытных. Пока же «пляж» был пуст. Видимо, его хозяева где-то завтракали.

Я старался держать лодку на середине течения реки и не предпринимал ни малейшего движения для увеличения скорости. А зачем? Такую диковинную красоту можно видеть в своей жизни не так уж часто. Справа и слева, вплотную к воде, метров по сто береговой линии присвоил для своих нужд ольховник. Заросли ольхи образовывали как бы коридор или «таможню» для проплывающих. А чтобы «варяги» особо не торопились, сообщество ольхи устроило через реку «шлагбаум», перегородив ее поваленной толстой  соплеменницей.  Ствол дерева лежал поперек русла, цепляясь за левый берег вывернутыми вместе с землей корнями, а верхушкой, словно руками, он держался за своих собратьев на правом берегу.

Ночью я не дал бы  ладу, да и дальше «шлагбаума» я все равно не уплыл бы. Мне понадобилось довольно много времени для преодоления преграды. На самом выходе из-под ольхи у правого берега, почти у борта лодки, вдруг раздался громкий всплеск воды.  От камышей к центру русла реки пошли волны. Вероятно, я спугнул большую рыбину, вот она и наделала шуму, а может, это был «звонок-разрешение» на всеобщую утреннюю забаву.

Рыба играла по всей реке. Если до «шлагбаума» я  слышал всплески и видел круги на поверхности воды разов десять, то теперь хлопки и всплески не поддавались подсчету. Дошло до того, что некоторые рыбины выскакивали из воды и, выполнив в воздухе сальто-мортале, плюхались в свою стихию с большим шумом.  Может, они радовались, что я появился в их владениях с ознакомительным визитом, а скорее всего, подданные Нептуна устроили игрища по поводу моего убытия.

Целый час продолжалось мое плавание. За это время на меня с удивлением и любопытством смотрели козы, пришедшие на водопой, и утки с повзрослевшими выводками, даже сорока успела исполнить свое коронное «ча-ча-ча» и повилять хвостом. А когда мое плавсредство, наконец-то, ткнулось носом в гидроэлектростанцию, то оказалось, что расстояние в четыре километра я преодолел за десять часов, тогда как пещим ходом по суше мне хватало чуть более часа. Правда, во время освоения нового  транспортного пути произошли непреднамеренные остановки и задержки, и все равно водный путь мне показался более затратным по времени. Хотя… Там, в «Приюте», оставались еще «велосипеды».

– Э-эх, моторы бы на них, – вздохнул я.
– Помечтать не вредно, – любил повторять один мой подчиненный во времена работы в колхозе.

Конечно, если появится возможность обзавестись такой механизацией, жизнь может стать более разнообразной и насыщенной впечатлениями от увиденного. А вообще-то, как знать.

Разгрузка «транспорта» производилась в бассейне у спускающейся дорожки и много времени не заняла. Роса еще поблескивала на луговой траве, а я уже сидел под развесистой ракитой у своего очага. Как вы понимаете, ожидать, что мне на стол поставят калорийный завтрак и сопроводят начало утренней трапезы сияющей улыбкой, было бы вершиной безумия одинокого человека, поэтому я после короткого отдыха приступил…

Добрый мой читатель, можно предложить вам одно ноу-хау? В связи с тем, что я каждый день должен буду готовить пищу и, естественно, каждый день  вынужден завтракать, обедать и ужинать, а мои блюда пока не отличаются особым разнообразием, поэтому я предлагаю не останавливаться на подробном описании, как все эти действа происходят. Но обещаю, что если что-нибудь придумаю новое, вы сразу же узнаете.

А вот как я брился после завтрака… Вы, конечно же, не забыли, какая у меня была встреча со своим отражением в зеркале, поэтому я и решил привести свою физиономию в порядок, тем более что в послеобеденное время ожидался визит моего земляка.

В предстоящем мероприятии самым трудным являлось то, что у меня не было никакой бритвы. В «той» жизни последние сорок лет,      не-ет, лет тридцать пять, я пользовался электробритвой. Тут же такой способ удаления волосяной растительности отпадал сам по себе, из-за отсутствия всей необходимой атрибутики. Пришлось вспоминать опыт армейских лет, когда у меня имелась хорошая опасная бритва, которой я пользовался лет десять, до самого нашествия  электрических «волосокосилок».

Теперь же, ввиду своей бедности, мне пришлось пользоваться охотничьим ножом. Для доведения его до нужной кондиции (остроты) я долго отыскивал кусок гранита с гладкой поверхностью хотя бы одной стороны. И в конце концов мне это удалось.

 Поливая «оселок» водой, специальными движениями, используемыми при заточке бритв, мне  удалось через некоторое время добиться необходимой остроты лезвия ножа. Но пока это произошло, моя левая рука осталась без единой волосинки. Они оказались жертвами опробования качества выполняемой работы и состояния остроты  лезвия.

К половине одиннадцатого у меня уже все было готово к встрече дорогого гостя. Сам я ходил вокруг очага и стола чисто вымытый и гладко выбритый, даже голову по такому случаю «постирал» в речной воде с применением шампуня. Теперь волос так и рассыпался, так и вился волнами… вокруг лысеющей макушки. Блины на ней выпекать еще было нельзя, но волосяной покров был настолько изрежен; что почесывать темя уже можно было, не затрагивая растительность. И все равно было приятно ощущать чистоту тела, да у меня даже веселость поднялась.

Стол мой хоть и не ломился от изобилия, но выглядел богато, а блюда так и манили чуть-чуть попробовать. Ну вы сами подумайте, разве может быть невкусной уха из окуней, карасей, сазанов и щуки. Кроме разнообразной рыбы, я в нее еще добавил три столовых ложки водки, которую я «случайно» додумался взять вместе с вином в погребке «Приюта охотников». Ну, а запеченная на углях щука? Она ведь тоже должна быть вкусной? Да не одна, а четыре штуки. Десяток вареных раков, а рассыпчатая гречневая каша, приготовленная на ухе, малина, смородина, компот и вино с водкой. А-ах, да чего там прибедняться. Сейчас вот рассказываю вам, а у самого слюнки набегают. Так что я готов был к приему высокого гостя. Осталось только сбегать к «переходу».

Прикрыв все приготовленное на столе простыней, я отправился к месту своего каждодневного сидения, хотя и были предчувствия насчет бесполезности данного мероприятия, я добросовестно отсидел два часа в шалаше и даже три раза спускался на дно оврага.

Обратный путь я преодолел быстро. Травы лекарственны, не собирал, по сторонам не смотрел, просто топал и топал. К половине второго я уже был в «своих» владениях. Гость отсутствовал. А вообще-то, какой Вадим гость? Это я нахожусь на этой территории в качестве пришлого, а он… Черт-те кто. Одни продали, другие согнали, третьи купили, потом сдали… О-о. Ну и закручено. Не хочу выяснять, кто является тут хозяином, да и вам нет желания забивать голову.

Эта встреча была у нас более цивилизованной и приятной для обеих сторон. Справившись о состоянии здоровья и настроении, мы сразу же направились к столу. Оказалось, что у Вадима во рту с самого утра не было даже самой малой росинки, да и я особо не чувствовал насыщения.

Обед у нас растянулся на целых два часа, и за это время мы успели о многом поведать друг другу, а особенно о том, что интересовало каждого из нас.

После того как мы расстались прошлый раз, Вадим Иванович все три дня затратил на поиски теперь уже несостоявшегося «Мистера Экстрима». Браслет с чипом  и кнопкой «SOS» нашелся быстро. Он лежал, подавая сигнал, на дне глубокой вымоины, а вот хозяина браслета пришлось отыскивать долго. И если бы не вороны, кружившие в небе, может, поиск длился бы и до сих пор. Повесился соискатель медали на толстом, отдельно стоящем дубе, в пятнадцати километрах от своего браслета.

– Не выдержал, чокнулся, – сделал вывод Вадим. – Понимаешь, люди, которые появляются в этой резервации, порой бывают настолько оторваны от жизни, что даже не знают, что рыбу, прежде чем съесть, надо хотя бы зажарить на костре. Можно есть и сырую, но ее надо обязательно поймать. Однажды один соискатель чуть не умер от голода, имея зерно, воду, спички и большой кусок железа, из которого можно было изготовить примитивную сковородообразную или похожую на тазик посудину. Измельчить зерно тоже не додумался, хотя вокруг валялось много камней. Он пробовал есть зерно в сухом виде… Через день мы услышали «SOS». В своей обеспеченной жизни эти люди знают стол, прислугу и готовые к употреблению блюда, – объяснил Вадим причину беспомощного поведения некоторых соискателей, имеющих миллиардные состояния, но не способных сварить зерно.

После обеда мы пошли пешим ходом на экскурсию «По родным местам». Моего гостя больше всего интересовало, где жил его прадед. Вот к этому месту мы и пошли быстро и без остановок. Вадиму Ивановичу оказалось значительно проще воспринимать увиденное – это было давно. Мне же все казалось сном. Две недели назад ко мне приходил мой друг и односельчанин, а теперь на месте его усадьбы красовался заросший крапивой и одичавшим садом участок. При таком раскладе и до сдвига «крыши» недалеко. По пути я показал и место своего обитания в «той» жизни.

Больше всего, я – вторично, а Вадим – первый раз, мы испытали волнение, конечно же, на кладбище. Особенно, когда подошли к месту захоронения моих родителей и меня самого.

– А что, если откопать? – показал я рукой на свою могилу. – Там ведь должны лежать мои кости.

Вадим вздрогнул и посмотрел на меня с недоумением  и с явной подозрительностью.

– Ты думаешь, я что-либо понимаю, что со мной произошло? Нет. И если мне удастся вернуться назад, я уверен – люди не поверят. Тут хотя бы в психушку не упекли, а то буду до конца своих дней хороводы водить со стопроцентными психами. Да если и не упрячут, односельчане все равно будут  считать таковым.

Захоронений предков Вадима мы не нашли, но я пообещал продолжить поиски, хотя его прапрадеда могли похоронить на родине, в селе Рошное, а может, даже и на кладбище областного центра, в котором он имел квартиру и был прописан. С погоста мы шли молча, слишком много мыслей одолевали наши головы. Каждый думал о своем.

– Семен, знаешь, я до кладбища еще сомневался в правдивости твоего положения, – вдруг заговорил мой попутчик, – но это не говорит, что я тебе совсем не верил. Я многое проверил, многое обдумал и теперь могу тебе предложить пока два варианта возможного устройства твоей дальнейшей жизни на ближайшие три месяца. Можно на всю оставшуюся жизнь переправиться в Россию. У меня имеются каналы. Второй вариант – использование роли «Мистера Экстрима». Я в центр еще не передавал, что кандидат вздернулся. Временно будешь носить его браслет, а там будет видно. У нас намечаются большие перемены, может все измениться. Пока у меня в наличии  два варианта.

Первый путь я отверг сразу, ибо в  психушку в России меня смогут упрятать без всяких разговоров. Да и что я им скажу? Что был соучастником разграбления России? Да за это можно и на столбе подвесить за самое больное место. Второй же вариант для меня оказался предпочтительнее. Подумаешь, носить браслет, ну не хомут же. Меня радовало то, что можно будет сбросить «хамелеон», тем более что в этой «невидимке» меня все равно засекут. Промашка с моей стороны будет обязательно. Снял панаму – есть, снял куртку – попался, даже в  туалет сходить на открытом месте нельзя. На том и порешили. Я нацепил на правую руку браслет и превратился в соискателя почетного титула «Мистер Экстрим». Я им могу такую продолжительность устроить, что на медали не хватит места дни проставлять.

Перед отлетом Вадим предложил мне в следующий его контрольный прилет побывать в некоторых «загонах», на что я согласился, хотя в глубине души и сомневался в искренности его предложения. Что это за «загоны» и не окажусь ли я сам членом коллектива какого-нибудь из них? Хотя – как знать. Ведь отправить меня к моим предкам для Вадима было проще всего. У него для этого больше возможностей, чем у меня по отношению к нему…

«Курица» улетела, а я остался завоевывать звание «Мистер Экстрим». До  вечерних сумерек оставалось совсем немного времени, которое я использовал для неспешного завершения некоторых дел и составления планов на следующий день.


                ВЕРСИЯ  УЧАСТКОВОГО

В моем дневнике о поисках Семена Павловича в этот день (восемнадцатого июля) написано совсем мало. В милицию вызывать перестали, к нам приезжать прекратили. Правда, рано  утром  упоминаемого дня, мимоходом, ко мне заскочил участковый, да и то, чтобы узнать, не появился ли случайно наш односельчанин.

– Вы знаете, сколько в стране ежегодно пропадает людей? Около ста тысяч. А вы хотите, чтобы вашего старика нашли быстрее всех. Дети исчезают – и тех больше половины не находят. Может, у вашего «крыша поехала» и он теперь где-нибудь ходит, не зная, куда идти и как его зовут. Таких случаев сотни, – убеждал меня старший лейтенант.

Поразмышляв с участковым еще некоторое время о превратностях судьбы, мы  расстались. Он убыл выяснять, куда пропали… алюминиевые кастрюли и ложки у одной бабули, пока она разговаривала с соседкой, а я остался на усадьбе со своими мыслями и предположениями.

К десяти часам все мои версии по поводу исчезновения друга полностью были обмозгованы, и все они остались с большим вопросительным знаком. И только одна заслуживала внимания, но для того чтобы ее подтвердить,  мне надо съездить в областной центр.

А теперь, чтобы не отнимать у вас время на свои рассуждения и домыслы, я предлагаю вам дневниковую запись Семена Павловича за четырнадцатый день его одиссеи.


                ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

Сон покинул меня еще затемно, хотя я впервые за прошедшие две недели возлеживал на простыне, под которой имелся матрас, а не пучок сена. Это ж надо так ухитриться, разбогатеть, да еще и на халяву. Вставать же в такую рань особо не хотелось, я просто лежал и смотрел в потолок « перелистывая» в памяти прожитые годы. А тут еще, как назло, заныло плечо.

– Неужели опять будет ураган? – промелькнуло в голове. – Мне еще этой напасти не хватало.

В связи с возобновлением работы «барометра» я решил, кроме дежурства, никуда больше не ходить. А сколько можно топтать ноги? Да и здесь надо поосмотреться. Если вдруг придется волею судьбы мне оставаться в этом времени, то надо готовить себя и усадьбу к предстоящим холодам. Переселяться в «Приют охотников» у меня уже желания не было. А зачем идти?  Что искать? Жилье имеется, с питанием вопрос на предстоящий год решен, поэтому с этого дня я надумал начинать готовиться к  осеннему севу и к наступающей зиме.

Что удивительно, дом, в котором я прожил уже две недели, оказался для меня совершенно незнакомым. Да. Если вы помните, в самый первый день мною была устроена скоротечная ознакомительная экскурсия, и все. Выходило так, что «Приют охотников» я исследовал намного лучше. Поэтому для ликвидации данного пробела решено было целых два дня затратить на свою усадьбу. Ее ведь надо приводить уже  в порядок, чтобы даже издали было видно присутствие на её территории человека. Сколько еще можно спотыкаться о хлам, разбросанный по всему дому, да и во дворе тоже надо наводить красоту.

Но прежде чем начинать генеральную уборку, мне нужно было окончательно определиться, в какой из многочисленных комнат буду жить в ближайшие один-два месяца. Да и потом, нужен ли мне такой  огромный дом одному? Может, и вправду, перейти в маленький домик и начинать его готовить к  зиме?

После некоторого обмозговывания мой выбор пал, для летнего варианта, на меньшую комнату с декоративным камином и уютной террасой. Главным ее преимуществом была небольшая площадь и наличие камина. Кроме этих достоинств, рядом с ней находилась столовая и кухня. Хотя… Без мебели и необходимого набора посуды в них делать было нечего. Но главным их недостатком являлось отсутствие воды и газа, и электричества тоже. Выходило так, что как ни крути, а от ракит и родника мне пока уйти не удастся. Но самым большим плюсом выбранной мною комнаты было то, что уборочная площадь второго этажа отпадала. Мне теперь незачем мыть полы там, где не придется жить. Да и на первом этаже лишние комнаты можно позакрывать.

Вот видите, как повлияли на меня тринадцать дней пребывания на свежем воздухе. Одиночество – звучит как-то диковато, давайте мою жизнь назовем или будем считать – уединением. Питание ж рыбными блюдами сделало мои седые волосы еще белее, да к тому же они стали завиваться, а главное, в моей голове начали чаще появляться нужные мысли и, по-моему, они даже поумнели.

Через два часа громадный коридор, комната, кухня и терраса были приведены в надлежащий порядок (с моей точки зрения). Конечно, какая-нибудь женщина-чистюля полдня тыкала бы меня носом по углам, плинтусам и другим, на ее взгляд, важным местам, показывая пальчиком на видимые полосы на полу или оставшуюся пыль в каком-нибудь углу. Короче, нашла бы, к чему придраться. Мне же все было – на высшем уровне.

На радостях, что проделана большая работа, можно даже с вами  поделиться, как мне все это удалось провернуть.

После мысленного планирования я быстро изготовил хорошую ивовую метлу, насадил ее на палку и пошел с ней туда-сюда, туда-сюда. Ну, поднялось немного пыли, так я пооткрывал все двери, ее и вытянуло сквозняком. С мытьем полов управился, вообще не испытывая никаких трудностей. Половина простыни на палку – швабра готова. Ведро воды на пол – и погнал. После десяти ведер коридор, спальня и кухня с террасой блестели, как зеркало. Это ж на-до такую работу провернуть! А еще через час моя новая комната готова была к приему жильца, то есть меня.

Широкая кровать, расположенная в углу, манила к себе своими чистыми принадлежностями. Стол и стул тоже не хотели отставать от своей соседки. Шкафчику нашлось место на кухне, там он смотрелся лучше. На террасе я оставил два стула для вечернего отдыха, третий, со сломанной же ножкой, доломал совсем и положил в камин для того, чтобы в ненастную погоду можно было чуть-чуть подтопить в комнате.

Все было сделано, не хватало только в кухне воды, вместо газа можно будет использовать и «шоколадки», а вот га-аз. Ну что ж, не все сразу. А вот по воде мне совсем было непонятно. Во дворе я нигде не видел привычной для нас водонапорной башни. Не бегали ж они, в конце концов, с ведрами к роднику. Правда, в кухне над раковиной имеется кнопка с фонтанчиком, но она без электричества ничего мне не дала, хоть я ее, бедную, языком только не лизал, пальцем же тыкал разов двадцать.

В моей голове в тот момент появились мысли о газе и о том, как я буду готовить на плите вкусные блюда, но более настойчивыми оказались мысли ведающие вопросами электрообеспечения, прямо не мысли, а маленькие рыженькие чубайсики. Они были такими же настырными, как наш Чубайс, и чуть не заставили меня бежать к реке и попробовать включить «Днепрогэс».

– Прожил две недели без электричества, проживу еще столько же и десять раз по столько. День длинный, телевизора нет, радио отсутствует, что этими  ваттами и Омами делать? – вот таким обоснованным доводом и своей твердой волей я осадил выскочек. – Огород надо копать, а не думать чёрт-те о чём, – этими словами была закончена возникшая дискуссия.

Отведав в начале одиннадцатого вареных раков и запив их наваристой охлажденной ухой, я отправился к «переходу», прихватив с собой заготовку для приклада. Браслет, по совету Вадима, оставил на столе в комнате. Ну, это чтобы не зафиксировали меня на одном месте и в одно и то же время.

Два часа я срезал ножом с чурки стружку за стружкой. За это время мне четыре раза удалось сползти на своей драгоценной попе на дно оврага, по пересушенному обрывистому склону, подпрыгивая на кочках, буграх и впадинах. Голова моя при этом тряслась, как у курицы, когда та клюет зерно. Но каждый раз я успокаивал себя тем, что если она (голова) не может придумать ничего путного, то пусть трясется, хоть как у дятла. Иногда встряска бывает очень даже полезной.

Пока я строгал и бегал туда-сюда по склону оврага, знаете, к какому выводу пришел? Наказанием для меня является не сам  переход на сто лет вперед, а вот это самое сидение-дежурство у «перехода». Сколько придется сюда ходить, я не знаю, не знаю и о том, появится ли эта «дверь» вообще. А то, что на сто лет, да хоть на тысячу, подумаешь.

Все, к чему мы привыкли в нашей жизни, имеет начало и точно так же имеет конец, так и мое дежурство. Закончилось оно. И теперь я, свободный, как освободившейся от ошейника пес, тронулся в обратный путь.

Выбравшись из оврага по натоптанной моими же ногами тропе, я шел к своему новому очагу. Вы помните, когда начиналась моя одиссея, я делал небольшой привал на вершине склона, чтобы передохнуть и полюбоваться  красотой природы и своего села? И потом, при возвращении назад, но уже в новом времени, у меня на этом же месте тоже была кратковременная остановка. Не нарушил свою привычку  и теперь.

Опустившись на  прогретую солнцем землю, я некоторое время предавался воспоминаниям, после чего вернул свои мысли к настоящей жизни. И помогла мне в этом несусветная жара, которая иссушила травы до порохообразного состояния.

– Бог ты мой! – воскликнул я и хлопнул себя ладонью по лбу. – Участок-то мой под огород с такой же пересушенной травой, как и эти вот бугры, ну, может, чуть зеленее. А что, если попробовать на нем пустить «петуха» (поджечь)?

Пока сидел на самом солнцепеке и думы одолевали меня, дневное светило, как бы играя, превращало мое тело в «сушеную рыбу», стараясь согнать меня с бугра. И наступил момент, когда его желание и мое нежелание больше сидеть совпали. Да и зачем доказывать кому-то свою жаростойкость.

После обеда начинать вскапывать участок мне как-то особо и не захотелось. Эту, не слишком любимую работу решено было перенести на вечернее время, а лучше – на утро, как практиковалось в «той» жизни. После ж обеда можно чуть-чуть полежать где-нибудь в тенечке, что было и сделано.

Целый час, аж до шестнадцати ноль-ноль, отдыхал я под  яблоней, обдуваемый легким прогретым ветерком. В моей голове вместе с сонливостью проплывали точно такие же вяловатые, ничего не значащие мысли. Но их так было много и они оказались такими тяжеловесными, что почти затоптали желание работать лопатой в огороде и приступили к уничтожению всех помыслов о какой-либо работе вообще. Пришлось срочно и довольно быстро вставать. Я не мог допустить, чтобы ленью было умерщвлено в моем сознании и желание вставать. Потянувшись, покряхтев и позевывая, я медленно пошел к реке.
 
Два дня я не смотрел свои сети. Наверное, поднасытился, а тут еще и визит земляка, не буду ж его бросать, чтобы заниматься рыбалкой. А вообще-то, можно и предложить, неужели они уже так оторвались от земли, что и рыбу ловить считают грязной работой?

На этот раз улов оказался лучше, чем два дня назад, и мне пришлось использовать новшество или новый прием в переброске рыбы из «авоськи» в бассейн. Чтобы не вытаскивать ловчее приспособление полностью на берег и таким образом не травмировать рыбу, я перетащил весь улов, вместе с сетью, в канал, отобрал нужное мне количество рыбин для приготовления еды, остальную же просто вытряхнул в воду. После чего поставил перегородочную сеть (между каналом и рекой) на место.

Учитывая, что в бассейне и канале рыбы с каждым уловом становилось все больше, я перестал вести подсчет ее поголовья еще во время прошлой «путины». А что ее считать. Мне необходим запас рыбы до мая месяца следующего года, из расчета минимум три штуки (грамм по двести) на день. Выходило всего, приблизительно, около восьмиста рыбин, за минусом двух месяцев (сто восемьдесят).  Значит, в бассейне и канале должно обитать почти шестьсот жабродышащих особей. Или от каждого улова мне надо выпускать в «садок» ежедневно по десять рыбин на протяжении шестидесяти дней. Нет, вы чувствуете, как у меня начали развиваться математические способности оттого, что ежедневно употребляю в большом количестве рыбные блюда?

Покончив с подсчетами рыбных запасов, я задумался, каким способом вылавливать эту рыбу в зимнее время. Решение пришло само. Я вспомнил, как это делали в рыбхозе. А что, канал узкий, можно идти по берегу и сачком, сачком ее.

Изготовление ловчего приспособления много времени не заняло. Согнул из ивового прута большое кольцо, прикрепил к нему  сетчатый «мешок» и всю эту снасть привязал к длинному шесту. Вот и все. Сам процесс ловли взбудораживающего воздействия, конечно, не оказывал, но рыба ловилась хорошо, тем более что она оказалась почти вся в канале, вероятно, здесь был хороший приток свежей воды.

После рыбацких дел больше часа я занимался сортировкой подсушенных и совсем сухих «даров природы». Немного добавил свежих – смородина и малина были в самом соку.

– А что, если попробовать сделать смесь сахара со смородиной? Сахара много. Надо будет в какой-то день сделать. Яблоки можно сушить, а чуть свободней станет – заняться приготовлением повидла, –  почесал я затылок, это, наверное, в том месте, где появилась мысль, о которой только что рассказал.

Ближе к вечеру я начал готовить самую большую клумбу (скорее, участок) к превращению ее в огород.  Прошагав две стороны и умножив в уме ширину на длину, получил то, что мне требовалось, – восемь соток. При условии выращивания тридцатицентнерового урожая с этой площади можно собрать почти двести  пятьдесят килограммов зерна.

– А если вырастет по десять? – прервал я свои высокоурожайные цифры низкоурожайными. – Тогда не надо начинать огород городить, – парировала высокоурожайная свою противоположность. Копать, не убирая травостоя, оказалось самой бестолковой попыткой преобразования залежи в пашню. В связи с отсутствием косы я достал коробок спичек и поджег высушенную солнцем смесь трав этого года и похожие на порох остатки трав прошлых лет. Как полыхает огнем клумба, мне пришлось смотреть из-за угла дома. Пока огонь делал свое дело, жадно пожирая травяную смесь, мне вспомнился случай из «той» жизни.

В нашем районе на границе тысячелетий существовала специальная экологическая служба. Чем в этой службе занимались люди, не знаю, хотя при создании мне предлагали ее возглавить. Что интересно. С наступлением каждой новой весны, когда подсыхали прошлогодние травы, по всей округе начинали полыхать пожары. Горят травы  у лесополосы, горят леса и заброшенные хутора, горят крайние дачные строения и стоящие на отшибе сельские хаты, полыхают пойменные камыши и… ти-ши-на. Никаких тебе криков и воя пожарных машин, никаких судов над виновниками. Но стоит какой-нибудь бабульке у себя в огороде поджечь малую кучку картофельной ботвы, как бравый защитник природы во-та-ан. Он сразу вспоминает международный протокол и увеличение озоновой дыры над бабулей из-за ее костра. В конце своей  нравоучительной беседы охранник природы вручает старушке штрафную квитанцию на триста рублей. А что? И работа видна, и особой беготни нет, дым от костра виден издалека.

Пока я вспоминал и рассказывал вам про экологическую службу, моя клумба превратилась в сплошное пепелище. Интересно, а, сколько бы они с меня содрали?

Лопата сама не хотела вгрызаться в землю с комсомольским азартом. Ее пришлось первые разы с большим усилием вдавливать левой ногой, да еще и помогать всем телом, налегая на эту самую ногу. Первый квадратный метр вскопанной земли убедил меня в том, что из моего организма желание побить все рекорды, установленные крестьянами за годы развития земледелия, не выльется бурным потоком  горной реки. Не получу я от этой работы и удовольствия, как не получал и ранее. Однако я знал одно заветное слово, помогающее мне во всех нелюбимых делах. Какое? На-до!

Вы, вероятно, и сами частенько вынуждены заниматься этим делом. И конечно же, заметили, что чем больше берешь лопатой, тем глыбистее получается «пахота». Мне же глыбы  были не нужны, поэтому я отрезал тонкие «ломтики» земли и аккуратно их укладывал на ранее вскопанный слой почвы. Где попадался пырей, старался удалять его полностью. Короче, я впрягся и начал исполнять лошадиные обязанности.

Вскопанная полоса хоть и медленно, но становилась все больше и больше. По прежнему опыту я уже знал, что собой представляет залежная земля и какова бывает производительность при работе лопатой. Прикинув в уме, пришел к выводу, что усредненными темпами мне придется «объясняться в любви» этой клумбе дней двенадцать – пятнадцать. Хорошо будет, если даже я её вскопаю и за восемнадцать – двадцать дней.

 Как бы смеялся прапрадед Вадима, узнай он мои планы. Он ухитряется вскапывать до пяти соток за день, а еще был  у нас в селе мужик, тот перелопачивал за два дня пятнадцать соток, но он, правда, носил статус «примака». У меня такого энтузиазма в «той» жизни не было. Я не мог и не могу за один – два дня выложиться, а потом стонать и жаловаться три – четыре дня на боли в спине и на тяжесть рук и ног. К тому же у меня имеется своеобразный принцип: «хорошая работа не должна быстро заканчиваться», и еще – «копать не убегать, торопиться нет нужды». В своей жизни я никогда не увиливал от тяжелых работ, но и никогда не вылупал глаза, стараясь кому-то что-то доказать. И еще, я никогда не бросал начатое дело, не доведя его до конца. Так и здесь.

Начало было сделано. До плотных вечерних сумерек времени оставалось более чем достаточно и можно еще было покопаться, но мое левое плечо разошлось не на шутку. Не выдержав боли, я взял лопату под мышку и пошел к своему терему. Измываться над собой мне что-то не хотелось. Участок для производительной работы был готов, теперь все зависело от состояния здоровья и, естественно, от погоды. Каким будет завтрашнее утро и день, я не знал, хотя уже чувствовал резкую смену погоды. Не дай Бог, опять ураган. Поживем – увидим.

Интересно получается. В доме было не убрано – заходить не хотелось. Чуть навел порядок – потянуло мимоходом взглянуть на свою работу. Причина, по которой нужно обязательно попасть в дом, у меня нашлась быстро. Да вы ни за что не догадаетесь. Мне захотелось взглянуть с террасы, как будет смотреться… вскопанная клумба. Шутка шуткой, а плечо такое нытье устроило, что я не знал, как с ним быть. А тут еще и плечевой сустав начал такие хрусты издавать, что другой раз не хотелось поднимать руку. «Там» обычно я брал самогон, насыщенный тридцатью шестью лекарственными травами (нашей округи), хорошенько растирал этим «бальзамом» плечо, потом укутывал его шерстяным платком, и через двадцать – тридцать минут боль стихала.

После того как я вспомнил про самогон и его лечебные свойсмтва, тут же всплыла в памяти и водка, которую прихватил «случайно» в «Приюте охотников», одну бутылку я оставил под ракитой. Как добавил в уху три ложки, закрутил крышечку и приткнул в тенечке, так она там и осталась.

Лечебную процедуру пришлось выполнять прямо у кострища. Растерев плечо и положив на него куртку, я пошел в дом. После лечения какая может быть работа?

Солнце хотя и медленно, но уже заметно старалось удрать за горизонт. Вероятно, мы ему со своими проблемами изрядно надоели. Но напоследок оно решило устроить проверку качества выполненной мною работы и направило целый пучок света в коридор, который я старательно сегодня драил палубным способом.

– А дальше он будет еще чище, – пообещал я солнечному контролеру, а больше себе.

С места у стены через открытые двери мне хорошо были видны дальний угол большой комнаты и ближний угол в моей новой спальне. Хорошо зная размеры обеих комнат и коридора, я вдруг осознал несовместимость длины суммы комнат и коридора. Почему это возникло в моем мозгу, не знаю. Вероятно, кто-то мне сделал подсказку, зная мою память на всевозможные объемы.

Я помню все размеры построенных при моем участии зданий, коих в жизни было великое множество, но могу забыть под ракитой бутылку водки.

Заинтересовавшись, я пошел прошагивать повторно размеры комнат и коридора. Проверил. Не хватало два с половиною шага, что могло составлять около двух метров – столько было «съедено» межкомнатной стеной с каминами. Проверил еще раз. Точно. «Съедено» два с половиною шага.
В связи с наступающей темнотой «толстую стену» решил обследовать завтра.

                ПСИХБОЛЬНИЦА

Четырнадцатый день у Семена Павловича прошел вполне сносно. Я рад, что он решил по-серьезному заняться огородничеством. Это и гарантированный набор продуктов питания, и физическая работа, да и трата времени, что в  конечном итоге даст возможность если и не жить припеваючи, то хоть не свихнуться от безделья и не питаться травой и кореньями. Труд – дело благородное, хотя иногда и бестолковое.

А теперь я хочу перенести повествование из времени моего друга в наши, затурканные и самовосхваленные властями дни. У Семена Павловича заканчивалась вторая неделя, у нас же было девятнадцатое июля.

Прошлым вечером я надумал посетить самое неуважаемое в народе заведение – психиатрическую больницу, которая расположена в столице нашей области. Желание побывать в этом лечебном учреждении у меня возникло после встречи с участковым милиционером. Помните, как он просто и доходчиво выразил словами свои мысли?

– Может, у вашего (С. П.) «крыша поехала» и он теперь где-нибудь ходит, не зная, куда идти и как его зовут. Таких случаев много, – убеждал меня вчера старший лейтенант.

Вот я и решил проверить возможность попадания людей с явно выраженными психическими отклонениями, без ведома близких и родственников, в такие заведения.

В городе я был уже в начале одиннадцатого, и в связи с тем, что услугами врачей этой больницы ранее пользоваться не приходилось, пришлось расспрашивать, где она находится и каким транспортом можно добраться. Около высокого забора я оказался час спустя.

Заместителем главного врача была женщина лет пятидесяти, не утратившая данной ей родителями и природой привлекательности. И хотя на ее лице еще сохранился отпечаток строгости (она только что закончила обход), меня она приняла без всяких задержек и оговорок.

А после того как я рассказал Евгении Анатольевне (фамилию, имя и отчество прочитал на табличке, прикрепленной на стене у двери) о нашем горе, она попросила присутствовавшую при нашем разговоре медицинскую сестру пригласить к ней какого-то  Ивана Николаевича.

Прибывший по вызову врач долго рассматривал фотографию, после чего пожал плечами и, качнув несколько раз головой, посмотрел на меня:


 – Нет, такой не поступал. На прошлой неделе, а точнее – в четверг, мы «обеспечили мягкую посадку» космонавту, который улетел в космос раньше Гагарина и только что вернулся. Сейчас он проходит у нас реабилитацию.
– Евгения Анатольевна, а в лечебное учреждение вашего профиля можно попасть с улицы без ведома родных и близких? – спросил я у хозяйки кабинета. – Больниц ведь в области  много, и кто знает…

– Да, попасть к нам можно, и, к  сожалению, намного быстрее, чем от нас выйти, – с горечью в голосе ответила она мне на вопрос.

Последние ее слова я вспоминал несколько раз, пока возвращался домой. При встрече с Валентиной Николаевной вечером мы решили разослать письма по всем больницам области, адреса  которых мне любезно передала Евгения Анатольевна.
Так у нас прошел день девятнадцатого июля. Как Семен Павлович? Читайте дальше.


                ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ

А в новой комнате спать оказалось лучше. В ней было значительно прохладнее, чем в комнате под крышей, пришлось даже поверх простыни накидывать и одеяло. Потомкам надо отдать должное, они научились строить жилье, в котором в летний зной чувствуешь себя человеком, а не карасем на сковороде. И если бы не плечо с его болями, то здесь можно было хорошо отсыпаться и восстанавливать силы после трудового крестьянского дня.

Если же быть объективным, то в мансарде этого дома температура не превышает двадцать четыре градуса, что намного прохладнее, чем в многоэтажных «муравейниках» любого города России, возведенных в конце двадцатого – начале двадцать первого веков. По всей видимости, существующая в доме теплоизоляция обеспечивает комфортные условия проживания и в зимнее время, не требуя больших энергозатрат.

Вот с этими мыслями я и встал со своего ночного ложа. После приема водных процедур и завтрака мой организм, а главное, сознание, были готовы к трудовым подвигам в деле превращения  одичавшей клумбы в благородное зерновое поле, с несколькими грядками овощных культур.

Взяв лопату и гордо подняв голову, я энергичным  шагом пошел, да и не просто пошел, а чуть ли не побежал к месту превращения «туриста» в трудолюбивого землекопа.

Солнце, взошедшее на небосвод несколько минут назад, увидев мое стремление работать в поте лица своего, от удивления чуть не повернуло обратно за бугор, но, увидев, что я начал копать с самой настоящей серьезностью и без всяких увиливаний, продолжило свое движение по ранее намеченному пути.

Целый час моя лопата проворно врезалась в землю и переворачивала пласт за пластом, сопровождая свою работу поскрипыванием ручки. И все это время я думал, почему между двумя комнатами устроена такая «толстая стена».

Вы думаете, у меня отсутствовало желание прямо после подъема приступить к поискам? Было, но ведь и копать надо. Спрятанные квадраты я решил отыскивать после того, как «накачаюсь на лопате» и сразу по завершении обеда. Это и будет мой отдых. А может, погода «поможет».

Копалось тяжело. Земля настолько иссушилась, что превратилась в сплошную камнеобразную плиту. Иногда я даже работал лопатой, как ледорубом, которым пользуются дворники при очистке городских тротуаров.

За час работы у меня получился прямоугольник размером четыре метра на четыре. Значит, за три часа я могу вскопать почти пятьдесят квадратов, а восемь соток… за шестнадцать дней. Это минимум. А максимум… Да, может, и за двадцать. Не смейтесь. Это же не ухоженный огород, а, считай, целина.

«Поле битвы» я покинул, как только солнце позволило себе издеваться надо мною, выдавливая из меня струйки пота, которые стекались на моем теле в ручейки и маленькие речушки. К окончанию трехчасовой работы я уже так «наразминался», что начал по сторонам не то что смотреть, а озираться. И все же, хотя и трудно было, пятьдесят квадратов мы с лопатой осилили.

Часы показывали начало десятого. Три раза по шестьдесят минут отдал я нелюбимому делу, чем безмерно удивил себя, но и был доволен победой над ленью и другими проявлениями слабости. Оставшееся до ухода на дежурство время я  посвятил поиску утерянных квадратов.

 Разгадывать пришлось с самого начала. Для более точных промеров длины и ширины, я вырезал ивовый прут, из которого изготовил измерительную линейку в один метр длиной, с делениями (надрезами) через каждые пять сантиметров (коробок спичек). Вот с этим измерительным помощником, я и приступил к поискам «съеденного» объема.

Замеры коридора и обеих комнат, простые арифметические действия и повторные промеры, подтвердили мои предположения. Выходило, что стена между большой и малой комнатами имела «толщину» в сто девяносто пять сантиметров. Если из них выкинуть толщину двух настоящих перегородочных стен, то между ними находилась пространство шириной в сто пятьдесят пять сантиметров и длиною в четыре метра, ведь оба камина были устроены в сторону пространства комнат.

Осмотр стены в зале ничего не дал, хотя я и ползал по полу, как ящерица, хвостом только не вилял, ввиду его отсутствия. Простукивания и разглядывание углов, какие только на этой стене были, тоже не приблизили меня к крикам «Ура!». Я даже в камин забирался и там ни-че-го не увидел. Долбить же стену не хотелось. Если между перегородками  наличествует пустота, то должен быть и «вход – выход». Ну не кидаться же сразу с ломом и топором. Мне стало интересно, что может быть скрыто между двумя стенами. И главное, если имеется «вход - выход», то как он устроен, по методу усложнения или упрощения? В связи с тем, что в большой комнате я не обнаружил пока никаких намеков на существование двери или хотя бы лаза, оставалась моя комната. Но…

Время закончилось. Мне еще нужно было позавтракать и перенести всю сушку в закрытое помещение. На все перечисленное ушло немного времени, и в половине одиннадцатого я уже стоял в полной походной экипировке, готовый к покорению двухкилометрового пути по пересеченной местности. В «хамелеоне», правда, было хреновато, но что поделаешь, скрывать свое существование от всевидящего космического ока надо. Я только одного не понимал, почему они не могли меня заметить целую неделю? Но как только вспомнил посадку на Красной площади в Москве самолета «Сессна» и облет нашим самолетом, на малой высоте, американского авианосца, так сразу и успокоился, да и Вадим говорил, что у них в спутниковом хозяйстве происходит какая-то заварушка.

Через три часа я вновь стоял в своей комнате. Переход не состоялся, ввиду отсутствия этого самого «перехода», и если бы не «столярная работа» – вырезание ножом приклада, можно считать мое сидение пустой тратой времени. С прикладом же дело шло, хотя и медленно, но уверенно. На дежурство шестнадцатого дня придется вилы оставлять на базе, а с собою брать карабин. Дальше срезать без примерок уже будет нельзя. «Там», у себя, я бы этот приклад сделал за два присеста, а что тут – ничего ведь, кроме ножа и желания, у меня нет.

К дообследованию комнат я приступил уже после обеда и рыбной ловли. К этому времени погода начала заметно меняться.  Потянул западный ветер, а через мой огород пробежал вихрь, который воровским приемом прихватизировал почти весь пепел и унес с собой за реку. После его ухода в саду и ольхе вдруг стихли голоса пернатых, по всей видимости, они начали готовиться к чему-то очень серьезному.

Больше часа у меня ушло на ползание и простукивание стены – «леса» в моей комнате. Я словно уж извивался, заглядывая во все дырочки, трещинки. Может, и еще стучал бы, да вдруг заметил, что начало темнеть. Выглянув в окно и посмотрев в сторону, откуда дул ветер, я понял, что в ближайшее время ждать милости от природы будет бесполезно. У меня было три варианта развития событий. Либо сдует, либо зальет, на худой конец, может и спалить.

На всю нашу округу наползала громаднейшая туча. И если прошлый раз буйствовал ураганный ветер, то теперь лишь легкие волны перегретого воздуха блуждали по усадьбе, поднимая с земли листья и былинки травы, а подняв их вверх, кружили и бросали из стороны в сторону.

Я заторопился во двор, чтобы проверить, закрыты ли двери в хозблоке и все ли убрано в летней кухне.

Туча между тем становилась все огромнее. Темно-синее, со свинцовым отливом, мохнатое чудище с проблесками молний медленно выползало из-за горизонта, разрастаясь вширь, и теперь она уже закрывало всю северо-западную часть неба. В южной же половине голубовато-дымчатого небесного купола все еще хозяйничало дневное светило.

Но самым зловещим, вызывающим душевный трепет и тревогу был постоянно меняющийся край тучи. В нем часто происходили разрывы, через которые на землю прорывались солнечные лучи, они неистово блуждали по поверхности, высвечивая овраги и деревья, косогоры и остатки строений, притихшие низины и заросшие погосты. Но жизнь этих лучей была скоротечной. Как только мохнатый край тучи видоизменялся, солнечные гонцы пропадали в одном месте и тут же появлялись в другом. Одновременно в середине иссиня-черного страшилища вспыхивали фейерверки молний, сопровождаемые гулкими раскатами грома. Часто между тучей и землей возникали ветвистые и ослепительные переплетения молний, вслед за которыми следовали гулкие, похожие на перестук каблуков танцора, удары. А  вот после электрических разрядов «земля-воздух», напоминавших ствол дерева без раскидистых ветвей, раздавался такой удар грома, что аж земля вздрагивала, а по телу пробегал животный страх.

Зловещая пляска природной стихии уже была над моей головой, а я все стоял в состоянии оцепенения и завороженно смотрел на надвигающееся светопреставление. Сколько бы я еще пребывал с открытым ртом, не знаю, вероятно, пока бы меня не накрыл небесный поток воды.  А вот на первые капли, упавшие на гранитную мостовую, на мой огород, в конце концов, и на меня, я как-то отреагировал с прохладцей и искоса, с ленцой, посмотрел на дверь «ураганоубежища».

– Нам еще  Помпеи не хватало, – проскочила в моей голове мысль со скоростью молнии, после которой я деранул в укрытие быстрее зайца.

Хорошо, что до двери было метров десять, еще лишних пять шагов, и я бы попал под ливень такой силы, с которым мне в своей жизни встречаться ранее не доводилось. Плохо, что сидеть пришлось в таком месте, откуда ничего не было видно.

– Вот если бы в мансарде или на террасе, – подумалось мне, но очередной треск разряда молнии и раскаты грома скукожили мое желание до полного исчезновения.
 
Над моим убежищем стояла такая какофония, что сожаления о своем местонахождении в извилинах серого вещества головного мозга больше не возникало. Еще более получаса я сидел в углу и смотрел на заливаемое водой окно.


Спустя некоторое время небесный грохот начал сползать на восток, унося с собой и потоки воды. А еще через чуть-чуть дождь стих, солнце выглянуло из-за хвоста тучи и своими лучами начало толкать в спину нарушительницу спокойствия.

– И действительно, сколько можно? Ну, покуражилась, пора и честь знать. Приходить надо чаще, да и вести себя поспокойнее. Без тебя есть кому пугать, – осмелились наконец-то мои мысли, вылезая из закоулков извилин.

Огрызнувшись на мои замечания, туча со всей своей громыхающей и сверкающей свитой свалила за бугор, по которому когда-то бегали и  турукали паровозы. Часы показывали восемнадцать тридцать. До окончания дня оставалось чуть более трех часов.

Несмотря на то, что мои молодые годы остались за самым дальним поворотом жизненной дороги, мне вдруг захотелось пройтись босиком по лужам и посмотреть, что же натворила проплывшая над нашими полями и лесами туча.

Покинув свое укрытие, я первым делом  оглядел все крыши и, убедившись, что они на месте, босыми ногами потопал по гранитной мостовой.  Прошедший дождь не остудил разогретого более чем сорокоградусной жарой камня. И теперь моя усадьба напоминала печь-каменку в русской бане. Над всей площадью гранитного покрытия клубами, шатаясь из стороны в сторону, поднимался пар. Парил и мой огород, особенно старался перекопанный участок. Дождевой воды ему досталось столько, что он даже не смог всю ее впитать в себя и теперь, пуская пузыри и поблескивая лужицами, тихонечко пыхтел в сытой дреме, стараясь превратить избыток влаги в клубящийся пар.

А от дороги доносился шум воды. Засучив штанины до колен, я направился туда, где когда-то, много лет назад, бегал с друзьями после вот таких или чуть меньше дождей и пускал по ручьям бумажные кораблики.

Прошедший дождь превратил обычные кюветы в русла горных речушек, которые несли мутные потоки воды к речной долине. Вот они-то и распевали свои «бандитские» песни, не зная о скоротечности своей жизни. Левый поток, прыгая на вымоинах и обрывах, старался как можно быстрее оккупировать луговину выше моста, а правый исполнял свой захватнический замысел, стремился сразу к реке, туда, где располагались мои рыболовные снасти, гидроэлектростанция и канал с бассейном.

До канала, правда, было далековато, да и берега его оказались значительно выше луговины, бассейн – тот вообще не попадал под затопление. По опыту из прошлой жизни я знал, что дождевой воды в  правом потоке хватало на непродолжительное буйство, да и через дорогу (левый) больше было шуму, чем воды. А вот лог иногда нам преподносил сюрпризы. Какой лог? Это балка, уходящая на многие километры в сторону захода солнца. Я ее пересекаю два раза каждый день, когда хожу на дежурство у «перехода». Имея сотни квадратных километров водосбора, балка частенько расщедривалась и «дарила» людям «подарки» в виде водной лавины.

В пятидесятые годы двадцатого столетия после ливневого дождя по балке в село пришло столько воды, что была затоплена вся луговина шириной более двухсот метров и глубиной по самую развилку ног идущего по дороге мужика. В тот раз погибла наша речушка, в ее русле осела земля с полей, принесенная водным потоком. Глубины в ней осталось тоже по развилку, но только наших пацанячьих ног. Теперь этого не должно произойти, смывать с бывших полей нечего, все поросло травой .

Перейдя вброд правый поток, я поднялся на дорожную насыпь и пошел к мосту. Како-ой мне пришлось в это время вдыхать воздух! Каждый вдох добавлял моему организму здоровья и бодрости. Я не вдыхал, я «пил» кислород целыми кубами и кубиками, насыщая им свою кровь.

В ольхе закуковали две кукушки, запели невидимые мною птахи. Вся округа начала оживать после столь бурной «попойки». Она запела, загомонила, пришла в движение и заискрилась миллионами лучиков, отраженных каплями росы, лужицами и лужами воды, говорливыми и тихими ручьями и ручейками и вот такими шумливыми потоками, с которыми я вас познакомил.

С моста мне было видно, как мутная вода с полей достигла русла реки, а переведя взгляд на усадьбу у подножия Горенки, я понял, что через некоторое время и у меня будет встреча с диковатой гостьей. Значит, там, западнее, километров за пять – семь, туча не поскупилась и выдала флоре и фауне наших мест столько воды, чтобы все напились вволю.



И тут я вспомнил одну рекламу, а может, мне эту мысль кто подсунул. В машине сидят муж и жена, он за рулем, она рядом. До остановки жена надоедливо зудела  о какой-то страховке, потом же ; «Чего стоим, кого ждем?».


А и правда, кого я жду? Почему торчу на мосту? Мне же надо спасать свою рыбу. Если уровень воды поднимется, она ж у меня просто-напросто даст деру из канала и бассейна, прямо через сеть. Подгоняемый жадно-собственническими интересами, я побежал к своим карасям, сазанам и щукам.

Мысли в голове чередовались со скоростью значительно большей, чем сверкали мои пятки. Разбрызгивая воду и путаясь в некошеной траве, я мчался к своему «аквариуму».

– Надо было не на ручьи смотреть, а работать, – корил я себя и добавлял к укоризне трудновыговариваемые, но легкоусвояемые выражения, которые не осмеливаюсь, даже намеком, поместить здесь вот, среди этих удобопереваримых слов. Они добавляли мне скорости и улучшали сердцебиение. Кроме этого я получил от них подсказку, как и что надо сделать в первую очередь.

Рыболовная снасть, установленная еще в самом начале моей робинзоновской карьеры, встретила меня молчаливым безразличием. А чего ей было волноваться? Она на мосту не стояла с разинутым ртом и не рассуждала по поводу прихода воды с полей.

Заскочив в реку и «прошумев» до «авоськи», я быстро вытащил колья, штыри, да как хотите, называйте эти чертовы палки и потащил сеть на берег, не разглядывая, кто, что и сколько попалось. Не замедляя хода, я миновал сеть, отгораживающую канал от реки, и со всего своего разгона сиганул в воду, теперь уже канала, увлекая за собой и «авоську».

В канаве (канале, протоке) я начал претворять в жизнь свою задумку, которая оказалась даже проще обычной палки или «блина», оставленного прошедшей  коровой. Мне надо было быстро двигаться в сторону бассейна и тащить за собой сеть ну и, естественно, громко кричать, шевелить ногами, хлопать по воде руками – короче, гнать рыбу из канала в бассейн. Что я и делал. Если какая несообразительная прошмыгивала за мою спину, она тут же попадала в «авоську» к своим соплеменницам.

С криками, подпрыгиваниями и шараханьями из стороны в сторону я с трудом дотащил свой «трал» и самого себя до бассейна, где на самом входе и установил сеть, закрепив ее ивовыми рогульками, после чего позволил себе выбраться на берег.
К сетям же в реке я вернулся, когда мутные «языки» дождевых потоков «доедали» невинную чистоту речной воды. Здесь пришлось поставить дополнительные крепления на отгораживающей сетке–стенке, и только после этого я с облегчением вздохнул.

Берег, на котором располагалась усадьба (правый), оказался на полметра выше его собрата левого, и поэтому вода, вышедшая из-под моста, затапливала левую часть поймы, разливаясь во всю ее ширь. По всей видимости, люди, обустроившие эти усадьбы, и те, кто резал русло, уже были знакомы с вывихами природных явлений в данной округе. Приблизив реку к правому берегу, «рекокопатели» подняли его за счет выбрасываемого земснарядом грунта и тем самым обезопасили усадьбы от нежелательных затоплений прибрежной луговины.

Может, я еще стоял бы на берегу и давал бы оценку выполненных работ, забыв обо всем на свете, но во мне вдруг сработал инстинкт сохранения и поддержания  жизненных процессов в организме. Я ощутил голод. А это означало, что надо идти к своему, порядком надоевшему очагу.

…«Маша, отдохни и садись поешь готового супчику», – так сказала  однажды сама себе моя мать, сетуя на то, что ей всю жизнь приходится куховарить.
Вспоминая ее слова, подумал: как же она была права и как естественно было ее желание. Ну хотя бы один раз кто-нибудь приготовил и пригласил. Плохо быть женщиной и… одиноким мужиком.


                БАБА  МАРИЯ

Утром пятнадцатого дня, по исчислению Семена Павловича, и двадцатого июля по нашему, Григорианскому календарю, мы намеревались с Валентиной Николаевной подготовить и отправить письма с описанием примет ее мужа, а моего друга по психиатрическим больницам области, питая надежду узнать что-либо успокаивающее наши ожидания. Но когда я подошел к дому пропавшего односельчанина, их соседка, Мария Андреевна словоохотливая и всезнающая восьмидесятисемилетняя старушка, сообщила мне новость: «А Семен Палыч нашелси. Валя поехала за  им с Гришкаю (односельчанин). Вутром, ноня позванили. Рано позванили, ишо спали, и сказали, што Семен наш начуя у хоро-ших людей у селе…  Ох, Господи, забыла, как называется эта сяло. Но у Валентины записано. У нашем раливоне  это сяло. Сказали, што вон ходил по сялу и просил милостиню. Ох, Господи, сохрани ево и  помилуй. Хоро-ший был мужик, а глянь, как усе получилась».

Мария Андреевна несколько раз перекрестилась и, посмотрев на меня из-под ладошки, спросила: «Детки-то как? Знаитесь? Гастюють али нет? Мои вон, как картохи посадили, да так боля  не кажуть глаз. Сказали, што нада привыкать к ка… Ох, Господи, забыла как завуть ету ка… ка-пи-та-лизму. Теперь, кажуть, бабушка, кажнай сам сабе. Ето вы, кажуть, как овечки, ходили скопом. Да если б мы не держались друг дружки и не ходили б кучкаю, да рази б мы немца одалели? А настроили скоко. О-о, я вот была молодаю…»

Я слушал свою односельчанку не перебивая и думал: а какая молодость была у таких, как баба Марии? Где она от них пряталась? И была ли она у них вообще. Поколения людей, родившихся до сороковых годов двадцатого века, по-моему, уже при рождении становились взрослыми. На их долю пришлись войны, революции, великие стройки и голодные годы. Это мы к концу века наелись хлеб, обзавелись жирком и взбрыкнули, да так, что от великой страны остались одни черепушки

Расставшись с Марией Андреевной, я пошел к себе, так и не узнав, в какое ж село уехала Валентина Николаевна. Однако в неведении я был недолго. Еще не прошло и двух часов, как сработала сельская «служба информации». В тот момент я обрезал поросль клена, которая донимает меня вот уже два года.

Пока я занимался, можно сказать, бестолковой работой, одна проходившая мимо односельчанка сообщила, что Валентина Николаевна вернулась назад ни с чем.

– То какой-то бомж, но по описанию очень похож на нашего Семёна Павловича, вот они и оставили его у себя заночевать, а утром позвонили.

А вечером уже сама Валентина Николаевна рассказала мне то же самое, только в мелкодетальном изложении. На этой встрече мы согласовали текст письма, и я вернулся домой. Письма решили отправить следующим днем, мне все равно ехать в областной центр.


                ДЕНЬ  ШЕСТНАДЦАТЫЙ

После пробуждения я вышел на балкон. Над речной долиной, словно живое чудище, огромными клубами колыхался густой туман. Чуть выше сада, где туман был намного реже, на самом склоне, искрилась алмазная россыпь утренней росы. Где-то куковала моя соседка–кукушка, ворковали голуби, в воздухе носились ласточки, во все горло перекликались лягушки, а недалеко, на луговине, прокурлыкал журавль. Их пара каждый день вышагивает по некошеной траве за рекой.

В этой утренней, омытой вчерашним дождем красоте я вдруг услышал голоса моих односельчан, лай собак, блеяние коз, ржание лошадей и квохтанье кур. Тряхнув головой, я понял, что это мне почудилось, просто в моей памяти сработала какая-то извилинка и преподнесла мне «подарок», чтобы я не забывался и не одичал.

По чьей же злой воле, по чьей бестолковости и бездарности каких властителей стерты с лица земли целые народы, города и села, по желанию каких идиотов канули в небытие большие и малые государства со своими историями, культурой, искусством, со старыми и молодыми жизнями, по чьему указующему персту и указанию не родились и больше уж не появятся на свет миллионы человеческих жизней, а земля никогда не услышит детского смеха, вздохов влюбленных и отпеваний по усопшим?

– Иди-ка ты позавтракай, может, и поблажнеешь, ну что ты ругаешь правителей, – устыдил я сам себя. – Не все же разваливали, не все были горбачевыми и ельциными, были ж и те, которые собирали, крепили и приумножали. Вспоминай их, и душе станет легче, не порти себе аппетита.

Как ни странно, а завтрак мой прошел в  спокойной обстановке и во взаимопонимании отрицательных и положительных черт моего характера. Ко всему этому я обладаю нравом с оптимистическим уклоном и присутствием некоторого объема чувства юмора, а значит, в каждой, даже самой хреновой ситуации ухитряюсь находить повод для поднятия своей веселости. Так и теперь.

Вы ведь согласитесь со мной, что даже если я буду целыми днями лить горькие слезы или от отчаяния биться с разбегу о стенку головой, ничего ведь не изменится. А раз так, следовательно, надо находить выходы, я ведь человек 

После вчерашнего дождя земляные работы отпадали, а потому, управившись с завтраком, я отправился к реке. Интересно ж было посмотреть, чем закончилась вчерашнее прошествие  над нашей территорией такой симпатичной тучки и остались ли мои сети в целости и сохранности. Что стало с электростанцией, как ни странно, но мне тоже хотелось узнать. И потом, легкий проминаж после завтрака полезен.

Опасения мои оказались напрасными. Вода, прибывшая с полей, уровень реки подняла всего на двадцать сантиметров и залила только левую часть низины. Заглянула она и в канал с бассейном, но вытолкать их из берегов мочи не хватило. Сети в реке тоже остались целы и невредимы. Так что мои хлопоты по перетаскиванию «авоськи» были пустой тратой времени. Ну что ж. Береженого и Бог бережет.

За прошедшую ночь река вошла в свои берега, оставив на луговине большие и маленькие лужи да пригнутую к земле траву. Конечно, она потеряла свою чистоту, но дней за пять ей удастся привести себя в порядок и вернуть былую прозрачность.

У меня в наличии имелось еще около трех часов свободного времени, которое решено было использовать для поиска входа в секретную комнату. Тем более что мой земляк – праправнук моего друга – пообещал появиться у меня часам к четырем (шестнадцати ноль-ноль). Так что к его прибытию я успевал подготовиться и после посещения «перехода».

Разгадывать замысел умника, который устраивал для чего-то эту злополучную комнату, а главное – устройство его секретного замка, я начал, как и прошлый раз, с большой комнаты, хотя и обещал в нее не заходить. Вы помните, как ползали ваши дети или внуки? Как  осваивали этот способ передвижения вы сами, наверняка не сможете вспомнить, даже если вздумаете поиздеваться над своей памятью. Ну ничего. При случае посмотрите, как это делают малыши у ваших друзей.

Осмотр я начал с самого плинтуса. Как только опустился на колени, так и пополз, так и пополз, ну прямо как грудничок, осваивающий эти телодвижения. В конце концов, мне, по правде говоря, поднадоело искать здесь то, чего в этой комнате и в стене не было. Просмотрев еще раз углы, я решил сюда больше не заходить, а если и надумаю, то только с ломом.

Стена со стороны коридора для осмотра много времени не потребовала. Да на ней и смотреть оказалось нечего. Обычная гладкая плоскость, окрашенная в светло-бежевый цвет, когда-то на ней висели картины, от которых остались более яркие прямоугольники и еле заметные крепежи. Потоптавшись около нее минут пять, я перешел в комнату, превращенную мною в опочивальню.

Чуть ранее я вам уже высказывал свои предположения об использовании этой комнаты прежним хозяином. Тогда мной была отвергнута мысль пребывания в ней детской, теперь же я это делаю и с возможностью размещения тут спальни. Это я могу именовать ее таковой и устраивать здесь просматривание снов. По всей видимости, хозяину она служила кабинетом.

Постояв у порога комнаты, я, однако, в нее не зашел. Мне почему-то захотелось осмотреть наружную стену, может, на ней окажется какая подсказка или хотя бы намек.

– Если же ничего не обнаружится, тогда… Стой, стой, а что наверху, что там? Может быть, лаз (вход) устроен сверху, ну, как это делается в погребах? Ладно, охладись. Чуть позднее можно будет посмотреть и там, –  утихомирил я свои мысли, появившиеся, как случайный встречный из-за угла.

 И действительно, ну нельзя же уподобляться джинну, сидящему в бутылке. Поставив выскочек в очередь, я твердым шагом пошел к наружной стене.

О-ой! Ну и ну-у. Вот если бы рядом со мной стоял какой-нибудь сыщик, как бы он хохотал  над моим желанием найти в стене, на уровне второго этажа (цокольная часть высокая), вход в комнату. Смехота! Представляете, дверь на высоте двух метров и никаких тебе балконов и лестниц. Дверь открыл и… турманом вниз. Посмеявшись над самим собой, я вернулся в дом.

Я не буду вам подробно рассказывать о трех часах, затраченных на дорогу в оба конца и само дежурство у «перехода». Если не считать последствий прошедшего ливня в виде оползней, больших и малых луж, попадавшихся на моем пути следования, глубоких вымоин и наносов, то это время было похожим на предыдущие дни. Разве что строгание – подгонка приклада и четырехкратное сползание по перенасыщенному влагой суглинку на дно оврага. Вот и все.

«Курица» зависла над усадьбой в пять часов (семнадцать ноль-ноль). К этому времени я успел приготовить обед и пообедать, сделал запасы на ужин и кое-что для завтрашнего дня. Даже «авоську» перетащил на прежнее место и установил ее с особой тщательностью. Я уже хотел и передохнуть в тенечке, но тут послышались – «чух-чух, чух-чух, чух-чух».

Учитывая прошедший дождь, мне пришлось бежать на место, где когда-то уже была вертолетная площадка. Вероятно, и Вадим заметил мою подсказку и направил свой летательный аппарат на гранитную твердь.

Наши обоюдные приветствия времени много не заняли. Да и чего им быть долговременными. Встретились два мужика, не обремененные никакими протоколами, почетными караулами и церемониальными капризами. Привет – привет, вот и все. Гость извинился за задержку (опоздание) и сразу же предложил мне побывать с ним в одном из загонов (резервация, квадрат, клетка).

– Мне все равно туда надо срочно лететь. По дороге кое-что объясню, а пока возьми вот это и быстро переоденься. Браслет оставь в доме, да и вообще можешь теперь его не носить, – прищуривая глаза, земляк улыбнулся и протянул мне пакет. – Ты иди, а я тут подышу чистым воздухом, – махнул он рукой в сторону сада.

Через короткое время я стоял около «курицы», облаченный во все белое, как и праправнук моего друга. А через минуту мы уже поднимались в небо.

Место пассажира, на котором я восседал, находилось за спиной хозяина вертолета и отгораживалось от кабины пилота серовато-прозрачной перегородкой. Оно было настолько тесным, что даже мое, не слишком габаритное тело, ростом в сто семьдесят восемь сантиметров и весом около восьмидесяти шести килограммов, еле втискивались в сидение. По всей видимости, машину конструировали и изготовляли где-нибудь в Юго-Восточной Азии. Но конструкторам удалось, даже при столь малых габаритах, сделать место удобным. А может, кресло приняло  конфигурацию моего тела?

В своей жизни мне приходилось летать на самолетах, восседать верхом на лошади, которая неслась галопом туда, куда мне не хотелось. Катался и на санках, санях и велосипеде, падал с мотоцикла на ровном месте, даже трясся в колхозной телеге. Но мне еще ни разу не посчастливилось сидеть под стеклянным куполом, да еще и высоко над землей. У меня было такое состояние, что я, вот-вот, продавлю своим телом металлообразную обшивку днища «курицы» и вместе с детским креслом вывалюсь и  окажусь в свободном падении, а какой человек летун, без всяких там парашютов, зонтов и шаров, вы и сами знаете. Однако прошло пять  или чуть больше минут, а я не вываливался, не проваливался, и она, «курица», не поступала со мной, как истинная несушка со своим яйцом, когда  сидит в гнезде.

Неожиданно перед моими глазами на перегородке появился текст на русском языке. Прочитав четыре строки, я понял, что мне нужно надеть на голову легкий шлем, который находился в нише между перегородкой и правой стенкой. Как только я выполнил данное мне предписание, тут же около моих ушей что-то прошуршало, щелкнуло, и я услышал голос Вадима Ивановича.

– Ну и как? Удобно? Посмотри в правую сторону.
– Ни хрена себе, листья ясеня, – удивился я.

Мало того, что шлем с забралом погасил шум работающего двигателя, но и глаза мои уподобились соколиным. Я поначалу даже ничего не мог понять. Что-то прямо перед моим носом бежало, а чуть дальше – летело.  Но тут в шлеме раздался смех и я услышал пояснение Вадима:

– На правом подлокотнике расположены «ползуны». Первый слева приближает, второй –  усиливает четкость предмета, остальные пока не нужны. В шлеме ты можешь увидеть зайца на расстоянии пяти километров. Поэтому моя «курица» называется «Сапсаном». Ты пока осваивайся, а мне надо кое-что сделать.

Подогнав четкость под свои глаза, я начал рассматривать земную флору и фауну с высоты полета нашей «кури…», простите, с высоты полета нашего «Сапсана». Что меня больше всего удивило, так это увеличение всего, что я мог видеть. Захотелось мне, к примеру, рассмотреть стадо диких коз, находящихся в полутора километрах от «курицы». Я задерживаю взгляд на этом стаде и ползуном «притягиваю» поближе. Впечатление такое, будто козы рядом, а одну из них даже хотелось потрогать рукой. И тут же перед глазами появилось число: одна тысяча пятьсот пятьдесят семь, да еще и пять десятых. Это было расстояние между нами и козами.

– Нажми красную кнопку на панели, – раздалось в шлеме.

Я нажал. – Клац, ш-ш-ш, пук, – раздалось в шлеме, и под панелью, выползла фотография… панели. Раздался смех.

– Чтобы получить снимок нужного предмета, надо на него смотреть и нажимать кнопку. Попробуй ещё, – посоветовал мой наставник в освоении достижений начала двадцать второго века.

Попробовал. И опять – клац, ш-ш-ш, пук – и групповой портрет козлиного семейства,  взирающего с любопытством на пролетающий аппарат.

– Получилось? Я потом расскажу, как  пользоваться «ползунами» и кнопками. А теперь посмотри влево. Видишь темную полосу? Это граница между «загонами». В этой полосе сгорает все, что имеет температуру и конфигурацию человеческого тела. Поражающий луч поступает от станции космического базирования. Температура у земли пять тысяч градусов.

– А мы? – перебил я Вадима.
– Мы свои. Чужих летунов, крупнее гусей, уничтожают сразу, без всяких запросов. Кроме нас, над санпоясом никто не имеет права на пролет. Только со спецпропускными сигналами могут оставаться в живых. Для технических средств температура особая – десять тысяч градусов.

Прочитав небольшую лекцию, Вадим занялся своими делами, предоставив мне возможность «переварить» его сообщение. Воспользовавшись этим, я сделал два снимка пограничной полосы, на которых хорошо были видны темные плешины, резко контрастирующие с зеленью трав и деревьев на территории «загонов».

Мы, по всей видимости, летели в западном направлении с небольшим северным отклонением. Справа от нас виднелась ровная полоса насыпи и вырезок, по которым когда-то была проложена железная дорога, потом куда-то исчезнувшая. Через некоторое время полоса скрылась из виду, и теперь я не смог ее обнаружить даже в своем всевидящем шлеме. Меня выручила другая полоса – бывшая автодорога Москва – Симферополь. Она вдруг медленно выплыла из-под нашей «курицы» с правой стороны и начала отдаляться вслед за железнодорожной насыпью.

С высоты птичьего полета я видел остатки бывших селений, и дважды попадались города-призраки. Но вскорости мои глаза устали от непривычного движения земной поверхности, и я их закрыл.

Полет длился один час и десять минут. Пролетев еще над двумя темными полосами, наша «курица» пошла на снижение. Немного покружив над лесом и граничащим с ним полем, мы опустились метрах в ста от ближайших деревьев. Судя по травостою, дожди здесь перепадали чаще, чем над моей усадьбой.

Пока я разминался и разглядывал место приземления, Вадим Иванович быстрым шагом направился к лесу. Ну, мало ли зачем ему туда надо. Однако через короткое время он окликнул меня и взмахом руки пригласил подойти.

– Ты крови не боишься?
– Да вроде как нет.
– Тогда иди сюда.

На то, что лежало на земле, без содрогания смотреть было нельзя. Представьте себе круг, около пяти метров в диаметре, примятую траву, бурые пятна запекшейся крови и… кости, куски мяса… кисть человеческой руки, ступня ноги и… собачья голова.

– Не удивляйся. Это мутант – тело человека с собачьей головой. Наверное, он встретился со стаей собак или волками, такое часто бывает, – пояснил мне Вадим, что-то выискивая в траве.

Из дальнейшего рассказа моего почти односельчанина я понял, что мы находимся в «загоне» (резервации) мутантов. Всего на данной территории находится пятьсот семьдесят особей. Не-ет, теперь на одну особь меньше. Так вот, все они имеют различные «вывихи», как природные, так и медицинские.

То, что лежало перед нами, еще вчера было живым существом с телом человека и головой собаки, со всеми ее привычками, инстинктами и рефлексами. Голова была пришита в одном из секретных медцентров. Отработав с данной особью необходимое время и получив нужные результаты, ее год назад «списали» и поместили в полудикие условия существования, но здесь оказались еще более  дикие представители земной фауны, которым все равно, с кем устраивать войну за отстаивание независимости своих территорий, лишь бы противник был уничтожен.

Мы долго искали в траве нужный для Вадима предмет, который удалось найти мне. Он лежал в десяти метрах от места борьбы со смертельным исходом. Искомым  предметом оказалось «обычное» колье, состоящее из множества фрагментов, изготовленных из легких сплавов различных материалов, отличающихся и окраской, и конфигурацией.

– Это колье-ошейник, – пояснил мне Вадим, – в которое вмонтирован многофункциональный модуль, способный снять и передать все, чем интересуется центральный пункт управления резервациями или контролер вот на таком «Сапсане». Вот пример с этим триста первым номером. Колье может рассказать о мутанте или любом другом живом организме все. Номер, масса тела, объем, рост, пол, состав крови и состояние любого органа на данный момент. Даже если треснул зуб, и то будет известно. Колье передает данные об общем физическом состоянии и возможностях организма особи. При помощи этого ошейника и чипа, вмонтированного в основание черепа, можно полностью контролировать действия объекта и управлять ими.

С пульта управления из центра или с места в «ку…», в «Сапсане» можно даже узнать, о чем думает данный номер, а главное – оказывать воздействие на инстинкты, рефлексы, эмоции и управлять ими, направлять объект в нужном центру направлении, в нужную точку на местности. Если короче, то чип и колье превращают живое существо в марионетку.

Вскорости мы вернулись к «курице». Вадим Иванович, со своего места, кому-то что-то объяснял на непонятном для меня языке, потом повернулся в мою сторону: – Ты побудь здесь, я сейчас поднимусь и  опущусь снова.

Закрыв дверь, Вадим поднял вертолет метров на пятьдесят вверх, сделал круг над местом кровавой схватки и завис. Раздался хлопок, в воздухе запахло гарью. Посадив машину на старое место, Вадим пригласил меня с собой. Я увидел выжженный круг диаметром порядка десяти метров. На оплавленной земле ничего не было.

В течение часа мы побывали еще в двух местах этой же резервации. И вы знаете, у меня появилось такое чувство, что лучше бы я сюда не прилетал и ничего не видел.

На втором месте посадки, в двадцати километрах от человека-собаки, нас с любопытством разглядывали мутанты с такими сочетаниями и изменениями, что даже в самом жутком сне не сможет присниться. Ну, вы сами подумайте. В десяти метрах от нас стояли, сидели и лежали живые существа: человек с ногами кенгуру, собака с головой человека, кентавр, один человек с огромной, около метра в диаметре, головой, другой, наоборот, с головой величиной с кулак. Рядом с последним стоял человек с длинным туловищем и короткими… ох, Господи, лапами гуся, дальше лежал в траве симбиоз человека с головой и клыкастым рылом кабана. Ну а уж пасть крокодила вывела меня из полуобморочного состояния так, что я аж застучал зубами, это уже было на третьем месте нашей посадки, после которой мы взлетели и взяли курс на мою обитель.

Фотографировать и оставлять себе снимки мне не захотелось.

Назад мы возвращались в режиме «самолета». Не понять? Поясняю. Когда «курица» набирает высоту метров двести, она зависает в воздухе. В это время у нее «вырастают» крылья (выдвигаются), открывается в передней части корпуса и выдвигается чуть наружу винт, затем вертолетная часть «засыпает» и складывается вдоль, теперь уже самолета, назад и… мы начинаем скользить, как планер, немного вниз, включается винт, и мы уже на самолете летим в заданном направлении.

Доставив меня к месту проживания, Вадим Иванович, превратив самолет в «курицу», мягко посадил свой… Человек с признаками мужского и  женского пола как называется? Гермафродит? Ну а этот агрегат? Наверное – «самолетокурица».

– Ну, ты переваривай, а я полетел, – глядя на меня, произнес Вадим, не покидая своего места.
– Буду послезавтра. Полетим в каменный век к полудикаркам. Постараюсь прибыть к трем.


На том мы и расстались. До полной темноты оставалось совсем мало времени, но мне ничего не хотелось делать и даже идти к пищеблоку, чтобы поесть. Было только одно желание – окунуться в бассейне и спать.


                У  ТОРОПОВА

Ранним утром двадцать первого июля я выехал в областной центр на пригородном электропоезде. В этот день мне необходимо было побывать в издательстве по поводу возникновения очередных проблем с пятой частью книги «Пути крестьянские». Текст набрали, но получилось много пустот между окончанием одного рассказа и началом, с новой страницы, другого. Все возникшие прогалины решено было заполнить рисунками на темы самих же баек. Но тридцать четыре штуки сделать за одну неделю, даже для меня, с моей усидчивостью, оказалось довольно трудной задачей. Нужно ведь еще и «входить» в тему каждого рассказа, что являлось более непреодолимым, чем сидение за столом по двенадцать –  пятнадцать часов.

Кроме посещения издательства, мне нужно было отправить по почте письма-запросы по всем психбольницам области.

Подождите. Это у нас двадцать первое июля, а у Семена Павловича? У него какой день? Шестнадцатый? Слава Богу! А то я уже думал, что показания наших календарей не совместились и произошел сбой в изложении материала, что весьма было бы нежелательно.

На чем я остановился? На планах? Понятно. А теперь вы узнаете, что было в действительности

После утрясания всех вопросов в издательстве и отправки писем я зашел к Торопову Юрию Васильевичу, заместителю заведующего одной из поликлиник города, с отцом которого мне пришлось работать в одном из колхозов нашего района в первой половине семидесятых годов.

Торопов-старший в это время был председателем ревизионной комиссии, а я тянул лямку председателя колхоза. Главный же ревизор в этой должности побывал еще до шестьдесят первого года и теперь частенько являлся для меня как бы наставником. Вот в это время мы и познакомились с Тороповым-младшим. Теперь же я зашел к Юрию Васильевичу за консультацией в нашем деле.

В молодые годы наш земляк возглавлял облздравотдел и был знаком со многими медицинскими работниками различных рангов. После его телефонных разговоров выяснилось, что в ближайших двух больницах «поселились» четверо мужчин, двое из которых схожи по возрасту с нашим Семеном Павловичем. И что оказалась для меня облегчением, так это наличие автобусного сообщения.

Поездку в ближайшую больницу наметил совершить прямо завтра. Пока же я буду раскатывать по области, вы прочитаете о семнадцатом дне.

                ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ

Ну-у и но-очь у меня была. Кого только я не видел во сне и от кого не убегал. Не ночь, а сплошной кошмар. И хорошо, что она быстро прошла. С первыми лучами солнца я встречался уже во дворе. День обещал быть солнечным и безветренным. Не умываясь и не завтракая, я предпринял попытку «покачаться на лопате». Признаюсь, донимала лень. Она все тыкала меня носом и канючила учитывать сырость и налипание земли на лопату. Но я проявил неуступчивость и стойкость духа. За час мною было вскопано двадцать пять квадратных метров. Наметился значительный сдвиг в сторону увеличения производительности труда. Земля уже легче поддавалась лопате, хотя, действительно, оказалась и сыровата.

– Ничего, к вечеру подсохнет, – успокоил я себя и, положив огородный инструмент на плечо, удалился с огорода.

При вчерашнем посещении резервации мутантов, во время третьего приземления, я задал Вадиму Ивановичу вопрос о целесообразности создания так называемого санитарного пояса. И, вы знаете, что мне пришлось услышать?

– Этим поясом ведь не мир отгородился от остатков великой империи, отгородили Россию от всех остальных выходцы из этой страны, среди которых восемьдесят процентов являются потомками тех, кто разваливал Советский Союз, а потом и саму Россию. Мне со многими из них приходится встречаться. И что в первую очередь становится заметным – так это их ненависть к России и, особенно, к ее народу. Я обычно задаю им один и тот же вопрос: почему вы ненавидите свою бывшую родину? Ведь в земле этой страны лежат многочисленные ваши предки, да и те, кто обворовывал ее в конце двадцатого – начале двадцать первого веков, а потом выехал за границу, увозя с собой миллиардные состояния, тоже ведь появились на свет в России. В этой стране они учились, приобрели интеллектуальный капитал, поднимались по служебной лестнице, что, в конце концов, дало им возможность стать владельцами бесчисленных, но уже материальных ценностей, о которых не мечтали даже арабские шейхи, а вы ненавидите ее. Да если бы российский народ был плохим и никчемным, как вы говорите, то откуда взялось все то, чем вы владеете и что имели в своей собственности ваши предки. И это лишь видимая часть капитала, а что успели промотать, так и не научившись бережно относиться к тому, что случайно досталось и чем владели. И знаешь, что они отвечают, в большинстве случаев? Посылают…

Я усмехнулся, после последних слов и переспросил, неужели мат сохранился в первозданном виде.

– Да, для многих это особое отличие от всего окружения. Они даже с гордостью и с особым шиком ругаются матом. А вот смириться с тем, что народ России достоин уважения, не хотят и не могут. Поэтому и отгораживают его от остального мира, предавая и продавая землю, в которой покоится прах их предков.

На этом прерываю наши вчерашние размышления. По всей видимости, мы еще не раз будем обсуждать эту тему – тему менталитета тех, кто, обобрав свой народ, сколотив по липовым указам и законам миллиардные состояния, укатил за рубеж, предав свою Родину, да еще, для спокойной жизни, получил от верховной власти… амнистию. У нас в стране все наперекосяк. За три банана или за закуску со стола можно схлопотать три года тюрьмы, а за миллиарды – амнистию.

Этой строкой я переношу свой рассказ ко времени, когда солнце уже сияло над моей головой, как начищенная бляха на ремне у солдата. К этому часу я успел подразмяться на земляных работах, позавтракать и полностью отойти от ночных кошмаров.

У меня, как вы помните, осталась недообследованной одна стена, и находилась она в моей комнате. Я ее хотя и просматривал, но, видимо, плоховато и что-то упустил.

Над собой и над стеной я начал издеваться прямо от двери. Теперь в поисковую работу были включены все мои познания и накопленный опыт, которым я обогатился в предыдущие дни. Да и достижения  земляков пришлось использовать на всю катушку.

Простукивание стены от двери до камина не принесло мне  радости, но зато поселило в моей голове мысли о бестолковости затеянного мною поиска. Повторное простукивание ничего не изменило, только косточкам пальцев стало больно. Пришлось воспользоваться рукояткой охотничьего ножа.

От камина до наружной стены я простукивал с такой тщательностью, как будто от моего усердия появлялась возможность сиюминутного возвращения в две тысячи пятый год.

После очередного стука ручкой ножа, в самом углу, в моей голове появилась самая лучшая за все дни пребывания здесь идея, несмотря на то, что мыслей и идей в голове было великое множество, даже больше, чем мусора на свалке, которая была устроена под городом Курском в конце второй половины двадцатого столетия. Это та, у дороги. Однако на пришедшую мысль я обратил внимание из-за того, что она отличалась от всех остальных своею новизной. Что за мысль?

– А на кой… мне это надо? Ну что может быть в малюсенькой каморке? Самолет, вертолет, машина, вездеход, а может, золото или продукты питания? Продуктов у меня и так много. Оружие? Имеется карабин, из которого я еще ни разу не пульнул.

Может, за стеной начинается дорога в «то» время? Нет? А какого ж черта ты стучишь? Наверное, у тебя много лишнего времени? Иди-ка ты, милок, работать, – вот так я оценил положение дел с помощью маленькой идеи, появившейся в моей голове.

Вы ведь тоже согласитесь со мной? Ну зачем мне иметь еще что-то? Пока стоит хорошая погода, надо готовиться к зимним холодам. Ловить рыбу, утепляться, запас сухих дров тоже не помешает, копать огород… Да работ у меня навалом. А стучать по стене можно и в холода, и в дождливую погоду.

В конце концов, я пришел к выводу, что у меня отсутствует не только нюх, но еще куда-то удрала способность четко планировать очередность выполняемых работ. Поэтому появившуюся ранее мысль о простукивании стены я отправил в самый дальний угол серого вещества и предупредил ее, чтобы она не показывалась на виду до больших холодов. У меня до прихода таких дней и без кладоискательства есть чем заниматься. 

– Тоже мне граф Монтекристо, – с усмешкой подколол я себя.

Сделав глубокий вдох, а за ним резкий выдох и махнув рукой, я направился в сад, вознамерившись успокоить себя сбором смородины и малины, тем более что первая начала осыпаться, да и конечный продукт сушки мне что-то особо не нравился. Яблоки сохли хорошо, и если так пойдет и дальше, то к концу месяца у меня их будет ведра три, а там подойдут более поздние сорта. А вот с малиной и смородиной получилось хреновато. Не сушка, а какие-то сморщенные… Короче, черт-те что.

К десяти часам мне удалось собрать целую кастрюлю смородины, которую я потом промыл в родниковой воде и рассыпал тонким слоем для просушки, намереваясь вечером смешать ее с сахаром. Ну это уже будет после посещения «Приюта охотников». Пока же мне нужно было быстрыми темпами собираться в дорогу.

…Второй час я состругивал охотничьим ножом тонкие, словно папиросная бумага, стружки, доводя свое изделие до совершенной формы. Возле моего шалаша за четыре дежурства накопилось уже с мешок стружки, ну, может, меньше чуть-чуть, кто ее замерял. Древесные завитушки лежали вокруг моих ног и, подчиняясь порывам легкого дуновения ветра, некоторые поднимались в воздух и улетали прочь, пропадая из виду.

С прикладом мне оставалось повозиться еще часа четыре, и можно будет его соединять в однополом брачном союзе с карабином. Хотя для меня, да и для металлической части, можно быть уверенным, что и для приклада, как-то безразлично, какой у них получился брак, главное, чтобы удобно было стрелять.

Побывав на дне оврага четыре раза, спускаться еще раз я не захотел. Шестнадцать дежурств, и каждый день по три – четыре спуска. Выходило уже за полсотни сползаний, а результат нулевой. В моей голове уже начали появляться нехорошие мысли по поводу этого действа, превращенного в ритуал.

С большим аппетитом опустошив свой «тормозок» и, таким образом, пополнив энергетические запасы в организме, я отправился в «Приют охотников». Моя экипировка не была уже такой обременительной, как неделю назад, а шаг, размеренный и быстрый, с каждой минутой уменьшал расстояние от пункта  А – «шалаша» до пункта Б – «приюта».

А что меня могло сдерживать во время пешего перехода? Вилы за спиной не болтались, пшеницы в сумке не было, походный паек («тормозок») я поместил в самое надежное место, а камуфляжный прикид (одежда) особо не обременял. Сумка через плечо создавала кое-какие неудобства, но без ее содержимого (кусок хлеба, чуть-чуть рыбы и компота, дневниковые записи и приклад) в походы я не хожу. Карабин с культей от приклада находил место поочередно в моих руках, а иногда болтался на своем ремне, словно дамская сумочка, через правое плечо.

Может, я вот так и дошел бы до намеченного пункта, однако, когда до «Приюта» оставалось около одного километра, а мой маршрут пролегал по совершенно чистому полю, справа, метрах в двухстах, неожиданно показались собаки. Они трусили параллельным курсом. Увидев стаю, я сразу вспомнил резервацию мутантов. Конечно, это были местные, но ведь замашки у них одинаковы. А уж какие они охотники, я видел.

Каждый человек хоть один раз в своей жизни попадал в курьезное положение. Так получилось и у меня. И тут в моей памяти появилось пятизарядное ружье двенадцатого калибра, которое я имел несколько лет назад. Вот с ним бы не пришлось моей соображалке работать в сверхскоростном режиме. Из этого ружья я мог три раза попадать в подброшенную консервную банку, пока она долетала до земли. А теперь непристрелянный, без оптики, карабин, да еще и без приклада.

Собаки бежали, не останавливаясь и не поворачивая свои морды в мою сторону. Сказать, что у меня волос дыбом стал на макушке, нельзя, но инстинкт самосохранения сработал быстро – я присел. Чуть заметный ветерок тянул в мою сторону и поэтому можно было сохранить свою неунюханность для собачьих носов.

Пропустив стаю на расстояние, превышающее триста метров, я пошел следом, стараясь придерживаться редкостоящих деревьев, которые находились от меня метрах в двухстах или чуть больше. Все-таки пять диких собак для  инвалида-карабина, да еще и не опробованного в деле, многовато. Так и шел  ваш рассказчик следом за стаей до самого «Приюта охотников», недалеко от которого собаки свернули влево и, обогнув усадьбу, скрылись в заросшем овраге, а я со спокойной душой ступил на территорию усадьбы.

Я бы, конечно, мог вам сейчас рассказать байку, и как я прицельно стрелял, и как стойко держался, и что последнюю собаку мне удалось прирезать ножом в прыжке, – ну, в общем, размазал бы так, что голливудский киношный супермен показался бы неумехой. Но… зачем кривить душой? Поверьте, убить собаку, волка, кабана и другую мелкую зверину, несущуюся на тебя с большой скоростью, да еще из положения «стоя», имея карабин без приклада… Это обычный треп. Слушайте, а почему пять собак? Их же оставалось шесть.

После трехкилометрового пешего перехода отдых в тени деревьев был необходим, да и жара донимала до такой степени, что казалось, организм не выдержит и устроит себе отпуск, сославшись на какую-нибудь болячку. Меня спасало низкое  давление. В годы молодости, а особенно когда я работал председателем колхоза и спать приходилось по три - пять часов в сутки, оно держалось у меня на уровне сто–сто десять на семьдесят.

В пятнадцать часов я приступил к погрузочным работам. На этот раз решился использовать в качестве транспортного средства водный велосипед, а может, это плавсредство называлось как-нибудь по-другому. Чтобы вам стало понятнее, я немного обрисую его внешний вид и устройство. Как там, в милиции, называют такое действо? Фоторобот? Вот я и начинаю его составлять.

Платформа из какого-то лёгкого материала, размером два с половиною метра на три семьдесят, укреплена на двух поплавках лодкообразной формы. Верх платформы покрыт толстой шероховатой резиной. Посередине платформы, но  ближе к задней части имеется корытообразное углубление, в котором расположено небольшое сидение для «человека–двигателя». И педали для вращения колес с лопастями. Чуть ближе к корме имеется место для крепления лодочного мотора.

Прочитав составленный мною «фоторобот», я пришел к выводу, что это не прогулочный велосипед, а грузовой тихоходный катамаран – отличное плавсредство для охотников и рыбаков.

Представляете, при помощи лодочного мотора вы приплыли к месту ночевки, а на такой платформе можно разместиться даже и вчетвером, с запасом винно-водочных напитков и закусона, натянули над плотом тент… Я забыл вам сказать, что по углам платформы предусмотрены специальные крепления. Так вот, вы установили тент и… загудели до самого утра, до утреннего клева или начала охоты на уток. Вот тут же нужны будут и педали с лапчатыми колесами, ну, для разворотов с поворотами.

Ну и молотки! Сто лет понадобилось, чтобы эта идея пришла кому-то в голову и со временем превратилась вот в такое устойчивое, грузоперевозочное средство. Да для рыбаков и охотников это же радость и мечта. Всю ночь можно кутить, чтобы под утро уснуть тут же крепким сном. Что? Охота с рыбалкой? Важен процесс, участие в данном мероприятии.

Теперь вы можете представить себе, сколько я погрузил продовольствия на этот катамаран. Одежды, обуви и постельных принадлежностей тоже добавил. Если мне удастся повторить такой завоз еще один раз, то я буду обеспечен полностью на весь год, а может, даже и на всю оставшуюся жизнь.

Ка-ак мне по-вез-ло! Как повезло. При более дотошном осмотре кухни я нашел топор для разделки туш, ну, для рубки мяса. Пришлось прихватить и его. В хозяйстве пригодится.

Не буду вам рассказывать, как прошло путешествие. В половине седьмого мое транспортное средство с пиратскими замашками ткнулось в гидроэлектростанцию. Два часа мне понадобилось для преодоления четырехкилометрового пути. На мировой рекорд скорости, конечно, не тянет, но это быстрее, чем предыдущий раз. Так я же еще и «шлагбаум» срубил, а это тоже время.

До вечерней темени я успел разгрузиться, порыбачить, сготовить ужин и посидеть под ракитой, закинув нога за ногу, с важным  выражением своей физиономии. Нравятся мне такие моменты. Сиди и думай. Самая легкая работа. Мозоли не набиваешь, пятки не стираешь и спина не болит. Хреново только в одном – результат большей частью нулевой.

Интересно, а что делается «там»? Наверное, ищут? А может, думают, что Семен чокнулся. Жена и дети, конечно же, горюют, а некоторые крутят пальцем у виска, другие ж втихаря похохатывают, есть и друзья, которые переживают и стараются разгадать тайну исчезновения.


                ПОЕЗДКА

Автобус плавно покачивался на неровностях дороги, мелькали деревья, проплывали, теперь уже не колхозные, поля. Земли района, по которым пролегла междугородная автодорога, еще двадцать лет назад поражали проезжающих своей ухоженностью. Посевы зерновых и технических культур всегда были чистыми от сорняков, полевые дороги своевременно грейдировались. Район в ту пору носил титул – «Район высокой культуры земледелия». Теперь перед моими глазами была совсем другая картина.

Прыжок из социализма в высокоразвитый капитализм оказался неудачным, приземлились на какой-то помойке или загородной свалке. Впечатление такое, что в сельском хозяйстве вмиг исчезли все специалисты, а землей завладели дилетанты, далекие от сельских дел и знающие сельский труд хуже, чем самый безграмотный  крестьянин в каком-нибудь году девятнадцатого века.

Посадить бы сейчас Горбачева, Ельцина, Гайдара, Чубайса и всех остальных «кашеваров», да покатать их по полям и весям великой России, а потом всучить им в захолустном хуторе по пять – шесть гектаров земли и оставить на пожизненное поселение – пусть свою «кашу» и доедают. А вообще-то, их ничем не проберешь.

В одной уважаемой газете помещено было интервью бывшего первого и последнего президента СССР Горбачева Михаила Сергеевича, в котором он сказал, что не жалеет ни о чем. Говорить, конечно, можно. А вот как быть, когда остаешься один на один со своими мыслями? А с ними придется «сидеть на завалинке» до конца своих дней.

Отложив блокнот, в котором делал записи по мере смены природных декораций, я закрыл глаза…

– Психбольница! Мужчина, вы просили объявить эту остановку, – услышал я сквозь сон.
Пройти мне пришлось немного.
– Вот это да-а, – удивился я, глядя на четырехметровый забор, за которым прятались все постройки больницы, кроме одноэтажного административного корпуса.
– Маруся, дай закурить! Маруся, дай закурить! Маруся… – неслось из-за забора.
– Я сюда приезжаю уже третий раз за этот месяц, – пояснила мне женщина, – к своему деду, а этот все время просит закурить. Дед тут у меня. Был бы тихий, пусть бы дома сидел. А он буйный. Как что, так сразу за топор, – поделилась она своим горем.

Главврач оказалась на месте. Выслушав мое объяснение, она даже изъявила желание сопроводить меня к отдельно стоящему домику, в котором проходят «обкатку» поступившие за последнюю неделю.

Мужчина шестидесяти лет, а может, чуть старше, привыкал к новым условиям в отдельной комнате (палате).

– Он сейчас спит, – пояснила Ангелина Васильевна. – Слишком буйный.
– Это не наш. Хотя и ростом подходит. Нос  горбинкой, а у Семена Павловича курносоват. Наш седой совсем, одни брови черные, а у этого волос темноватый. Не-ет.

Побеседовав на тему психических заболеваний и еще про кое-какие изгибы в нашей жизни, мы расстались.

Назад я возвращался тем же автобусом, на котором прибыл сюда. Всю дорогу до самого автовокзала я занимался своим любимым делом – дремал. Иногда в мозгу проплывали мысли о превратностях судьбы. Вот, к примеру, Семен Павлович ушел… и завтра будет уже…


                ДЕНЬ  ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

Первый раз за время пребывания здесь я проснулся и осознал, что стал обеспеченным человеком. Да, я не купил себе футбольный клуб, у меня нет личного «Боинга» – это такой навороченный самолет, я не могу иметь многопалубную яхту, у меня нет возможности отмечать день рождения в Альпах, как будто там вручают билет бессмертия, «оранжевые» революции я тоже не финансирую, нет денег, чтобы купить хотя бы половину депутатов Государственной Думы, на худой конец, я не в состоянии оплачивать СМИ, чтобы меня обожествляли на каждом канале ежеминутно, вылепливая имидж самого умного, делового и безальтернативного человека на любую должность, и особенно президента. Ни хрена из всего перечисленного у меня нет, но зато я имею хлеб, одежду и крышу над головой, а это значит, что не буду голодать, ходить раздетым и пребывать под открытым небом.

Первую половину наступающего дня я мог использовать по своему усмотрению, а вот послеобеденное время из плана работ выпадало. В промежутке с четырнадцати до пятнадцати у меня должен будет  появиться Вадим Иванович, пообещавший прихватить меня в какую-то «амазонию», поэтому ко времени его прилёта необходимо выполнить максимум работ по хозяйству.

Самой трудоемкой и затратной по использованию времени являлась и является подготовка огорода к посеву озимой пшеницы. Начиная прямо с сегодняшнего дня я решил этой работе отдавать по два – три часа ежедневно, все будет зависеть от настроя и физического состояния.

Как проводится вскапывание земли, я уже рассказывал, да вы и сами знаете об этом, может, даже лучше меня. Поэтому расписывать, как переворачивается лопата, скрипит ручка и ложится на вскопанную землю очередная порция разрыхлённого чернозёма, я не буду. Чего я должен подробно рассказывать о том, что повторяется  в моей нынешней жизни каждый день. Появится в земляных работах что-нибудь новое – узнаете первыми.

Размявшись за два с половиной часа с лопатой на клумбе и перевыполнив план на тридцать процентов (копать стало очень даже легко), я с большим удовольствием с разбега бухнулся в речную мутноватую воду, а после водных процедур с большим аппетитом позавтракал и приступил к перетаскиванию «велосипеда», будь он неладен, в самую надежную бухту-бассейн. Вот об этом стоит рассказать подробнее. Уж больно хитроумная была операция.

Почему я решил перебазировать плавсредство в бассейн? А как я буду ловить рыбу в зимний период? В канале – понятно. Иди по берегу и подсекай сачком карасей, сазанов и других обитателей. В бассейне таким макаром ловить не получится. А вот с платформы – самый раз. И главное – никаких плаваний не придется совершать.

Вы знаете, пока сие плавсредство покачивалось на речной воде, я думал, что зацеплю за носовую часть что-то в виде веревки и по росистой траве, вприпрыжку, с гиканьем и другими взбудораживающими криками домчу «велосипед» до бассейна.

Однако, зацепив за переднюю часть кусок сетки, я гикнул, два метра проволок… и остановился. Не получилось вприпрыжку, не вышло и как у бурлаков на Волге. Вдвоем, может, и доволокли бы, а в одиночку – шиш под нос. И в канале не помещался.

– Не могли прокопать чуть шире, – культурно возмущался я, не вспоминая никого из божественной фамилии.

Пробовал одну сторону «велосипеда» столкнуть в канал, а другую поднять и идти по берегу – тоже не получилось. Мое плавсредство «уходило» к противоположному обрезу земли, да и идти в согнутом положении было неудобно. Пришлось чуть-чуть покумекать (пошевелить мозгами). Получилось!

Через двадцать минут мы уже «плыли». Как? А очень просто. Срубил толстую, длинную ольховую жердину, один конец  опустил в нишу для сидения «человека-двигателя», подложил под «рычаг» толстый чурбак (чурка, обрезок) и, надавив своим весом на другой конец жерди, поднял правый борт плота. Все.

С места мы тронулись тихонечко и пошли, пошли и… дошли. Вернее, он плыл, а я шел по берегу. И сейчас я рад вам доложить: передислокация прошла успешно и в сжатые, рекордные сроки. Ну недаром же я столько употребляю рыбы. И теперь в бассейне у меня обосновалась целая флотилия, состоящая из «велосипеда»-катамарана и лодки, появившейся здесь днями раньше.

– Э-эх, к ним бы еще моторы, – помечтал я. – Можно… Можно, можно, но не нужно, спалят сразу. Будешь кипеть в реке вместе с карасями и раками. Да и потом, представляешь, как удивятся деды и прадеды, если душа появится в парообразном состоянии. Так что сиди без моторчика. Тоже мне Карлсон нашелся, – успокоил я себя длинным нравоучением.

Хотя до десяти часов у меня оставалось немного времени, но я мог еще управиться засахарить собранную вчера смородину. А что, этой ягоды в границах усадьбы оказалось столько, что можно организовать маленький консервный комбинат, ну если и не завод, то небольшой цех, участок было бы разумно. Компоты, варенья, сушка, всевозможные соки и так далее. Я же выбрал для себя самую простую технологию по приготовлению витаминизированного конечного продукта. Смородина в сахаре!.. А может, сахар в смородине? Или?.. Все.


Если эти строки будет читать женщина, то она, конечно же, от души повеселится над моими хлопотами. А вы не смейтесь. Вы что думаете, мы можем только создавать трудности? Нет. Мы еще и смородину с сахаром пытаемся иногда сочетать в законном браке. А вот теперь нам  можно посмеяться вдвоем. Ха-ха-ха! Вот видите. В экстремальных условиях и будучи в глубоком и глухом одиночестве, мужики способны опровергать устоявшуюся в женских умах догму, что сильный пол ни на что не способен.

Третью неделю я успешно справляюсь с возложенными на меня, не знаю кем, обязанностями мирного сосуществования с окружающей средой. Я не потерял человеческий облик, не впал в депрессию, не спился, хотя мне можно в спиртном залиться, и это несмотря на то, что отсутствует всевидящее женское око.

Без понуканий и окриков я копаю огород, ловлю рыбу, готовлю завтраки, обеды и ужины, заготавливаю лекарственные травы и сухофрукты, а теперь вот и смородина в сахаре. Фуф, аж легче стало, после того как я воздал должное мужскому населению, да и самого себя иногда надо похваливать. А теперь читайте и завидуйте.

Сахар мне достался в расфасованном виде, в пакетах по килограмму, это упрощало мою работу. Если «там» при приготовлении данного деликатеса женщины берут один килограмм ягод и от одного двухсот до одного пятисот сахара, то я взял соотношение один к двум. Килограмм ягод и два сахара. Так сказать, для подстраховки. Взвешивание пришлось производить на самодельных «весах», изготовленных из обыкновенной палки, уложенной на воткнутую в землю рогульку.

Подвесив на один конец «коромысла» пакет с сахаром, на второй я прикрепил пакет из-под рубашки, в который насыпал смородину до самого уравновешивания. А потом у меня была самая простая работа, на уровне примитивного труда. Если женщины «там» для измельчения смородины используют мясорубки и другие механизмы, то я просто ягоды раздавливал между гранитными блоками, а смешивание делал руками. После окончания работы у меня получилась вкусная «смородина в сахаре», которой я наполнил трехлитровую кастрюлю.

Поклацав языком и похвалив себя за усердие, я отнес витаминизированную смесь в самое прохладное место у входа в подвальное помещение, которое я еще не смог открыть. У порога этой двери и оставил кастрюлю. Если я сделаю еще одну такую емкость, то мне хватит к чаю на много месяцев.

В момент выхода из подвала у меня было полностью исчерпано свободное время. На второй завтрак, переодевание и комплектование дорожной сумки оставалось всего двадцать пять минут, после чего моя правая или левая нога должны ступить на тропу, ведущую к месту каждодневного дежурства.

В связи с тем, что за три часа у меня ничего существенного не произошло, кроме строгания да «высверливания» ножом отверстий, я и не буду вас утруждать рассказом о походе и самом дежурстве. Скажу только одно: в четырнадцать ноль-ноль я уже был готов к полету, хоть к черту на кулички – что это такое и где они расположены, не знаю, могу только предполагать, наверное, рядом с тем полем или местом, где Макар телят не пас.

«Курица» опустилась на луговую траву перед самыми пятнадцатью часами. Ти-хо так опустилась. Почти бесшумно. Земляк, ступив на землю, весело поприветствовался, справился о здоровье, о моем житье-бытье и изъявил желание попробовать ухи.

– Ну надоели консервированные блюда, замучили перекусы на ходу. Все время бегом. У нас нет такого, чтобы посидеть где-нибудь, – посетовал Вадим Иванович. – Да  какие там кусты, мы даже не собираемся вместе с  близкими. Все бегом и в одиночку. Прием пищи у нас, как дозаправка машины или самолета.

Когда мой гость об этой дозаправке сказал, я вспомнил про канистры, которые видел в складе «Приюта охотников», и тут же поделился с ним сообщением о своей находке.

– Это горючая смесь. Она для каждого вида машин готовится персонально. Для моего «Сапсана» – одна смесь, для авто – другая, даже для лодок имеется. Состав горючего зависит от мощности двигателя и скорости, которую надо иметь, к тому же рецепт приготовления конечного продукта держится в строгом секрете. Если, к примеру, смесь для моей, как ты говоришь, «курицы», то она состоит из десяти компонентов основных и семи дополнительных. Для каждого составляющего – свой завод-изготовитель. Место, где получается конечный продукт, по секретности и охране сродни монетному двору любой страны. В вашем времени на сто километров пути сколько расходуется топлива на легковой автомобиль?


– Так. Я буду брать машину «Жигули», восемьдесят – девяносто лошадиных сил мощностью двигателя. За сто километров она «сожрет» литров девять…

Вадим, что-то считал, а потом огорошил меня своей цифирью:

– Значит, тысяча сто… Или… 909 граммов на ваши сто километров. И потом. У нас сейчас девяносто процентов транспорта работает на энергии солнца. А смесь – как дополнение. Бывают дни, когда сгорает всего один литр.

До четырех часов мы сидели в тени под ракитой, у самого родника, в котором устроен мой «холодильник». Вода, бьющая из меловых отложений чуть ли не фонтаном, имеет постоянную температуру, не выше плюс девяти градусов. Поэтому все  приготовленное хорошо хранится целые сутки. Опробовал на своем желудке. За час отдыха мой холодильник стал беднее на две жареных больших щуки, пять вареных раков, два литра ухи и литра малинового, с примесью смородины и яблок, компота. И что интересно, особой тяжести в желудках мы не ощущали, и у меня появилась идея организовать как-нибудь большой день отдыха.

– Вадим, у тебя ж имеются друзья? Привози. На многих я один не смогу сготовить, а человек на семь – восемь сделаю. Буду вас угощать блюдами, которые были на столах у ваших предков, то есть у нас, сто лет назад. Но только это мероприятие надо организовать дней через шесть- семь. Подумай.

– Подумаю, – улыбнулся Вадим и пригласил меня жестом в свою «кури…», все забываю, в вертолет.

На этот раз мы летели в режиме самолета. В связи с тем, что крылья закрывали больше половины возможного обзора, я в основном рассматривал свою часть кабины. Иногда, правда, поглядывал вниз, на остатки бывших селений и городов, не испытывая при этом никакой радости, а наоборот, в сознании от увиденного накапливались отрицательные эмоции.

За время полета мы пересекли три разделительные линии и четыре речушки, овраги и леса не считал. Перед тем как пойти на посадку, наш аппарат завис, над головой раздался хлопок, и начали укорачиваться крылья, через несколько минут мы ступили на земную твердь. Полет длился один час и пятнадцать минут. Местом посадки оказалась речная долина с крутыми, лесистыми берегами.

– Ты особо не удивляйся тому, что придется увидеть, – предупредил меня Вадим Иванович. – Просто смотри.

Метрах в двухстах от места нашей посадки находился южный склон левого берега реки, поросший мелколесьем с большими плешинами полян и полянок. Русло реки находилось справа от нас. Она тихо несла свои воды, прячась в зарослях камышей, лозняка и высоченных ольховин и ракит. Противоположный берег был полностью покрыт лесом. После беглого осмотра склонов и реки я более внимательно начал рассматривать луговину, на которой теперь мы находились. Метрах в десяти от нас в высокой траве виднелась хорошо протоптанная тропинка, убегающая от реки к южному склону. У самого подножия она разделялась, вначале на две, а потом… Я увидел множество троп, извивающихся между деревьями. Одни просматривались четко и были широкими, другие ж, едва видимые, прятались среди кустарников.

Ближе к нам, у самого подножия склона, я обратил внимание на невысокий, но хорошо заметный холмик, поросший кустарником. И только его вершина не имела никакой растительности, а светлый песок придавал холму схожесть с лысиной мужчины моего возраста, потерявшего свою волосяную кудрявость лет двадцать назад.

И вдруг… На этой самой «лысине» появился почти обнаженный человек. Судя по расположению «признаков одежды», это была женщина. Мы с Вадимом направились к тропе и потом уже к лысому кургану, на вершине которого, словно суслик, стояла загорелая до черноты обитательница этих мест. Раздался громкий свист. Вадим, шедший впереди меня, остановился и обернулся в мою сторону. На его лице я увидел улыбку.

– Это «Амазония»? – с любопытством обратился я к нему. – Здесь, что, одни женщины живут? Тропы они натоптали? А где их жилища? И где они сами?

– Да, в этом «загоне» находятся одни женщины. Всего две тысячи пятьсот пятьдесят. В этом поселении живут двадцать семь. Остальные – в других точках. Условия жизни для каждого поселения разные. Пищу им завозят в виде полуфабрикатов, но и здесь имеются кое-какие различия. Давай мы сделаем так: сейчас я прекращаю рассказ о резервации, дорасскажу во время полета, а сейчас смотри, что у нас сотворено.
            
 Пока Вадим давал пояснения, мы подошли к основанию кургана, а вскоре из-за кустов появилась молодая женщина с признаками одежды на молодом загорелом теле. Остановившись в четырех метрах от нас, она мельком взглянула в мою сторону и повернулась к Вадиму. По ее поведению было видно, что праправнук здесь появляется часто.

Первой заговорила подошедшая. На каком языке она изъяснилась, не знаю. По-моему, это был «винегрет». Я уловил несколько слов на немецком, украинском, а вот «да» и «нет» были нашенские. Скорость произношения больше походила на длинную пулеметную очередь, и даже если бы она говорила на русском языке, я бы понимал эту красавицу с большим трудом.

Да, действительно, перед нами стояла красивейшая женщина. Рост ее был примерно сто семьдесят три – сто семьдесят шесть сантиметров. Возраст – между двадцатью четырьмя – двадцатью семью годами. Тело в меру мускулистое, без всяких подкожных запасов жировых отложений. Такое сложение имеют люди, занимающиеся спортом со средней отягощенностью, где нужны гибкость и выносливость.
– Что? Это кто задает вопрос? Читатель мужского пола, любитель пышных фигур? Бюст какой? Вероятно, третьего размера. А вот талия. Талия – около шестидесяти пяти сантиметров. Да, это уже для любителей утонченных. Простите меня, люди добрые. Хотя мне и седьмой десяток, не удержался, взял и скользнул взглядом по бедрам и ногам. Ну, красивые они оказались у чертовки.

Кое-что из одежды заслуживает более подробного описания. Бедра красавицы покрывали блестящие лоскутки набедренной повязки. Выше, на груди, красовалась полоска такого же материала, что и повязка, только увешанная бахромой. Ну, как на скатертях или на оконных занавесках. Извините, уважаемые женщины, это я объясняю мужскому персоналу.

Сквозь кисточки бахромы на нас с Вадимом с любопытством взирали розовато-темные, упругие соски. Их владелица при разговоре резко и быстро жестикулировала руками, отчего бахрома на груди приходила в движение и кисточки, дергаясь из стороны в сторону, то обнажали соски, то скрывали их от посторонних глаз. Но при каждом удобном случае, освобождаясь от кисточек, эти бесстыдники поглядывали в нашу сторону.

Ничего не рассказал про лицо, волосы и шею? Не хочу. Достаточно того, что я стоял и смотрел на это создание с открытым ртом. Короче, перед нами стояла… стерва-деспот мужских сердец и кошельков. Сколько мужиков она довела до умопомрачения и разорения не знаю, неведомо было мне, и как смогла она попасть вообще в это поселение.

Давайте я вам лучше расскажу, что на чертовски красивом теле блестело, поблескивало и сверкало, помимо золотистой с бахромой повязки. Хорошо? Тогда читайте и завидуйте, что мне удалось лицезреть на склоне лет своих. 

Во-первых. Ее красивую голову украшала искрящаяся в солнечных лучах диадема. Каштановые волнистые волосы, собранные и стянутые на затылке, вернее, на самом его верху, блестящей цепочкой в пучок, образовывали пышный хвост,  делающий женщину еще более высокой. Может, данная прическа и диадема не совмещались, но знаю одно. У этой бестии совмещалось все.

Шея, частично плечи и верхняя часть груди оказались во власти колье. На правой руке играли всеми цветами радуги три браслета, на левой – два. По талии была повязана цепочка, похожая на ту, что стягивала волосы. На правой ноге, у самой щиколотки, мило улыбалась солнечному свету простая цепочка из желтого металла. По-моему, все. А вообще-то, нет. Про мокасины забыл. Легкие такие, в которых создание природы могла ступать неслышно – по-кошачьи, а может, ещё и бесшумнее.

После длинного и эмоционального монолога-доклада «воительницы» несколько слов высказал и Вадим. Окончание переговорного процесса ознаменовал уже знакомый мне свист, который, по всей видимости, стал сигналом для тех, кто находился под кронами деревьев. Лес ожил. На склоне замелькали полуобнаженные женщины, а вскоре у опушки, почти у самого основания косогора, возле углубленной, круглой площадки, похожей на арену цирка, собрались все обитательницы деревеньки.

Усевшись полукругом на бруствере углубления, женщины с любопытством разглядывали нас с Вадимом, что-то нашептывая друг дружке. Двадцать семь молодых и красивых, в возрасте от восемнадцати до тридцати лет, вероятно, не могли понять, зачем их собрали, если на смотрины для выбора – то почему не выбираем.

Ладно, пусть сидят и задают мысленно сами себе вопросы, я же хочу рассказать вам о том, что и кого видели уставшие от жизненных мельканий мои глаза.

«Одеждой» у всех «дикарок» служили набедренные повязки и что-то похожее на них на линии груди. Повязки разнились по цвету и уровню фантазии самих женщин. Что касается груди, то здесь все сводилось к  одному: чуть-чуть должно быть прикрыто и немного открыто. Что все «собрание» объединяло – так это красота и наличие у всех колье, браслетов и всевозможных цепочек. Вот только диадема была у одной женщины, которая нас встречала. Как потом выяснилось, это украшение имеет право носить старшая поселения.

Смотрел я на этих женщин, и в моей голове проскакала одна мысль, что любая из двадцати семи могла свести с ума и вывести из равновесия даже самого стойкого и морально уравновешенного, верного мужа и даже кое-кого из служителей веры. В  глазах поселянок можно было увидеть присутствие и некоторого любопытства, и ожидание, и настороженность.

После проскакавшей кавалеристом мысли моя голова оправилась и начала обмозговывать, как они сюда попали, откуда, почему и зачем  эти красавицы здесь? По окончании вопросов и ответов мы с Вадимом в сопровождении старшой ходили по поселку, состоящему из двадцати одной… полуземлянки. Почему полуземлянки? Да потому что только одна стена с дверью и окном или окнами выходит у них на свет божий. Вся остальная часть «жилья» прячется в крутом склоне, покрытом редколесьем. В деревеньке наличествуют одно-, двух-, трех- и четырехместные «номера».

В самой большой полуземлянке устроена столовая со всеми подсобными помещениями, размещенными в «утробе» склона, и только стена с дверью и окнами грелась под лучами летнего солнца, являясь одновременно и солнечными батареями, такую же роль выполняли стены и в других жилищах.

Условия жизни обитательниц поселения зависли на одном из этапов развития человечества, где-то между периодом каменного века и временем создания солнечных батарей, к которым «дикарки» могли прикасаться руками.

– На этом склоне есть еще десять одноместных землянок, они чуть подальше, – махнул рукой в сторону захода солнца Вадим, когда мы выходили из самой крайней «норки», у двери которой стояла красивая натуральная блондинка.

Неожиданно хозяйка сделала шаг вправо и оказалась передо мною. Она приблизилась на расстояние касания своей груди с моим телом и, положив руки на место, где у меня в молодости была талия, полудикая бестия начала шумно обнюхивать мое лицо, шею и грудь. Но, не унюхав, вероятно, ничего возбуждающего, блондинка закрыла глаза и, запрокинув голову, прижалась ко мне.

– Что она хочет? – спросил я у Вадима. – Ко мне так не прижималась ни одна женщина лет двадцать, тем более молодая.

Мой земляк – потомок моего друга стоял метрах в четырех от нас и, глядя на меня вопросительным взглядом, улыбался.

– Пока она хочет, чтобы ты ее тоже обнюхал, – сквозь смех проговорил Вадим. – Я включил для нее «сексуальное влечение».

– Какое обнюхивание?! Я запахи не улавливаю, даже самые сильные, больше пятнадцати лет.

После моих слов «дикарка» начала быстро и в то же время сверхнежно ласкать верхнюю часть моего тела, временами надавливая пальцами, как бы массажируя…

–  Это она ищет эрогенные точки, - пояснил мне Вадим.
–  Детка, ты русский понимаешь?
–  Та-а, – отделилось от ее красивых губ.

–  А если да, тогда слушай. Не найдешь ты этих точек и зон. Ими лет десять питается склероз, а если и остались, то на подошвах моих ног, но чтобы их привести в чувство, мне надо на что-то острое наступить. Вадим, отключи, не мучай девочку. У нас все было естественным путем, без всяких включений.
В сопровождении старшой мы пошли к «лысому» кургану, где и расстались с поселением «воительниц» и с их предводительницей – чертовски  красивой женщиной. Обратный путь занял у нас времени на десять минут меньше чем полет в резервацию, помог попутный ветер. Во время нашего перелета…
 
Добрый мой читатель, можно, я на этом окончу рассказ о дне восемнадцатом. Устал. Отвык я от смены декораций. Я вам дорасскажу завтра. Можно? Спасибо. Даже ужинать не буду и готовить тоже. Какие там точки эрогенные…


                НЕВЕЗУХА

В третью больницу, специализирующуюся на излечении душевнобольных, я тоже добирался автобусом междугородного сообщения. Поездка в один конец заняла больше двух часов. И если брать начало моего путешествия – село, в котором проживаю, то я «покорил» территории четырех районов.

Не буду вам рассказывать, что пришлось мне видеть из окна автобуса. Картина удручающая. Поэтому мой дорожный блокнот для пометок и ручка так и остались в сумке. Эта поездка еще раз подтвердила замеченную мною закономерную невезуху, если она начинается с утра. Вот смотрите. Что у меня получилось в день двадцать третьего июля     (У Семена Павловича это «день восемнадцатый»).

Из дому я вышел в шесть ноль-ноль. Обычно перед крутым подъемом я смотрю время. Ну и… руку в карман, а часы… остались дома на столе. Ну это еще не все. В электричке (пригородный поезд) контролеру удалось «содрать» с меня девятнадцать рублей и двадцать копеек. Мой проездной билет остался в кармане вчерашнего пиджака, который, в свою очередь, получил выходной день от нынешней поездки. Но и это еще не конец моим неудачам.

Я опоздал на ранний автобус, проходящий через село, приютившее психически нездоровых. Пришлось брать билет (лучше бы я не брал) на рейс более поздний. А тут уже не повезло всем пассажирам, а особенно водителю. Во время следования по землям третьего района  сделало резкий «выдох» переднее правое колесо автобуса. Помог ему освободиться от запасов воздуха маленький, сантиметров на десять, кем-то потерянный болт. И надо ж было ему воткнуться именно в колесо нашего автобуса, да еще и в переднее. Обычно такие находки подхватывают задние колеса, а тут… Вообще-то, все возможно. Мы обгоняли зерноуборочный комбайн, может, он и поделился с нами лишним болтом.

Пока водитель, пользуясь полезными и совсем бестолковыми советами, а попутно и ценными указаниями некоторых весьма поднаторевших в этом деле пассажиров, снимал колесо,  подкачивал запаску и заталкивал в большой ящик, продырявленный баллон, время неумолимо бежало. Поэтому на поездку и было затрачено более двух часов вместо полутора.

Подождите. На этом мои неудачи не закончились. Когда я попал в больницу, то оказалось, что мужчину в возрасте около шестидесяти лет, интересовавшего меня, повезли в районную больницу на УЗИ. На этом же автобусе уехал и самый главный начальник, но по своим начальственным делам. Что касается больного, то с ним поехали врач и медбрат (для пригляду).

Подождав возвращения пациента и главного врача до половины третьего, я решил спросить кого-нибудь из проходивших иногда мимо меня медицинских работников.  На мое счастье, в свой кабинет явился заместитель главного врача.

– А вы не ждите. Пока не будет возвращения. Удрал наш пациент, – улыбнулся хозяин кабинета, глядя на меня поверх очков. – Вот вам  мой телефон, позвоните.

Домой я вернулся  в двадцать два ноль-ноль.


                ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

Утром этого дня я  чувствовал себя разбитым, ленивым и вялым. Может, сказались новые впечатления, почти два с половиною часа полета, да и сюда мы прибыли уже в середине девятого (вечером). Вероятно, поэтому мне не хотелось вскакивать с постели и с криками «Ура!» бросаться с лопатой наперевес на свой огород.


– Наверное, надо сделать так. Из-за недостатка времени и усталости я о многом вчера не написал в своем дневнике. Может, дополнить записи? Огород, да и лопата, никуда не денутся, а я за двадцать-тридцать минут смогу рассказать более подробно о вчерашней резервации, о поселениях и о людях живущих в них, – подумалось мне, прежде чем мои ноги коснулись пола.

Последнее время в моей голове начали чаще появляться нужные мысли. Так и в наступившее утро. А теперь читайте, о чем поведал мне Вадим Иванович, пока мы возвращались назад.

«Амазония» занимает площадь семь с половиною тысяч квадратных километров. На данной территории обустроено сорок два поселения с количеством проживающих от двух десятков до пятидесяти семи человек. Возраст находящихся в резервации женщин колеблется от восемнадцати до тридцати пяти лет. В сорока двух поселениях мирно уживаются красавицы пятидесяти семи национальностей с уровнем образования от ноля (каменный век) до объема знаний доктора наук (деревенька конца ХХI века). Кроме этого, на территории «Амазонии» можно найти представительниц семидесяти восьми профессий.

Каждое поселение имеет индивидуальную особенность, которая заключается в отображении определенного временного отрезка в истории развития человечества. Самой «древней» является община периода каменного века, в которой проживают двадцать пять женщин в возрасте от восемнадцати до тридцати  лет. Живут они в примитивнейших условиях, обеспечивающих почти натуральное сходство с жизнью далеких пращуров. Такие же пещеры, охота, рыбная ловля, выделка шкур и использование костра для приготовления пищи, минимум слов  при общении друг с другом.

В резервации созданы поселения времени строительства пирамид, периодов средневековья, американского рабовладения и российского крепостничества. В одном воссоздано время пышности французских королей, в другом – кочевая жизнь древних племен. Имеется и поселение высокообразованных женщин, проживающих в условиях конца двадцать первого века. Но особо богатой является «деревенька» профессиональных воровок и мошенниц. К ним частенько наведываются асы этих профессий – мужики, но еще не было ни одного случая, чтобы отъезжали любители приключений в том, в чем были в день приезда. А особенно не везет «денежным мешкам». Некоторых хозяйки поселения отпускают в чем «мама родила» и с нищенскими сумками через плечо.

Кто они такие, две тысячи пятьсот пятьдесят женщин? О-о. В их среде много преступниц, осужденных за целые букеты противозаконных деяний в своих странах на большие сроки тюремного заключения. Некоторых доставили сюда обманным путем, но имеются и такие, которые оказались здесь по собственному желанию, ну что-то, схожее с условиями  Французского легиона, в котором скрываются все, кто не в ладах с законами. Проживают в «Амазонии» на полном пансионе. Пропускным билетом в эту резервацию, независимо от моральных показателей, является одно условие – красота. Все две тысячи пятьсот пятьдесят женщин безумно красивы. Данная резервация – самый большой подиум и бордель из тех, которые были когда-либо на земле. Но!  Они все марионетки.

Я вам уже рассказывал о колье, которое украшало шею и верхнюю часть груди старшей «воительницы» деревеньки, где мы вчера побывали. Так вот, это то самое, вернее, такое же колье, что и у мутанта, и у всех других, населяющих санитарный пояс.

В повествовании о шестнадцатом дне я уже давал характеристику этому ошейнику-украшению, теперь только кое-что добавлю. Для управления женщинами всех поселений «Амазонии» у них, при пересечении границы  резервации, стирают полностью или частично память о прошлой жизни. Вручают набор украшений, которые невозможно снять, – это браслет и колье, а также вставляют ЧИП в основании черепа, после чего поселяют в одну из «деревенек» до «особого распоряжения».

 Для пребывания в «каменном веке» стирают полностью память, и даже знание языка. Женщина уже на месте вынуждена познавать азы новой жизни. Что касается других поселений, то для них могут оставлять, помимо способности разговаривать, еще и трудовые навыки.

Когда мы встречались вчера с женщинами, я заметил на их лицах немного любопытства и осторожности. Они вели себя согласно поступившей команде. Дадут «добро» на слезы – будут плакать, могут смеяться или проявлять бурное сексуальное влечение, воинственность. Безразличие и покорность тоже имеются в программе управления каждым человеком в отдельности или в групповом режиме. И, главное, все будет выполнено в идеале.

Зачем все это было сделано? Мир перевернулся. Люди, имеющие большие состояния, зажрались и захотели развлечений, да не простых, а с «изюминкой», чтобы за большие деньги можно было «попасть в любое время». Вот и создали для них потеху. Захотелось поплакать – пожалуйста, хочется покомандовать – нет проблем, а потянуло покувыркаться в шалаше или в некошеной траве с «дикаркой» – плати деньги, и ты в «каменном веке». Только вовремя кнопки  включай и выключай, чтобы не получилось…

Месяц назад в «каменный век» напросились двое молодых, жаждущих приключений англоязычников. По прибытии они отобрали четырех самых красивых женщин и уединились с ними в отдельной маленькой пещерке, увешанной шкурами убитых животных. Как только все шестеро зашли в копию первобытной обители человека, жаждущие ласк дикарок включили на своих пультах «сексуальное влечение». 

Через двое суток на центральный пульт управления и в «курицу» Вадима Ивановича поступил сигнал «тревоги». У молодых «сексуальных гигантов», наглотавшихся таблеток типа «Виагра», упало артериальное давление, понизилась температура тела и начал ослабевать пульс… С пульта включили «безразличие».

Зацеловали и заласкали мужиков дикарки. И если бы не всеобщая отключка, то их достоинства болтались бы в засушенном виде у входа в одну из пещер. Либо на самом видном месте – дереве трофеев, на котором развеваются на ветру хвосты и кое-что другое  убитых женщинами зверей и животных.

Ну вот, пожалуй, и все. Если что-то… дополню в других местах, пока же пойду перекушу и без криков «Ура!» на плантацию.

И катилось колесо моей жизни устойчиво и размеренно. Поход к шалашу и  возвращение назад стали для меня обыденным явлением, как и само дежурство, и если бы не доводка приклада до нужной формы, все выглядело бы скучно и однообразно. Травы я уже наготовил столько, что можно лечить  не один десяток людей. Зайцы, козы и кабаны, с которыми приходится встречаться, не вызывают больше восторга. Если коротко, то моя жизнь в новых условиях вошла в спокойное русло своего течения.

После обеда мне захотелось немного передохнуть в своей опочивальне. Почему именно в ней – не знаю. Обычно я и «там», да и здесь спальнями для послеобеденного отдыха не пользовался. «Там» у меня был специальный топчан из досок, вот на нем я и «выправлял» свои косточки, ну а тут использовал сложенные в хозблоке сети, а то и просто коротал время в тени, прислонившись к стволу яблони, на пучке сена. Теперь же меня потянуло в спальню. Ну прямо пан-барон.

В комнате было прохладно и довольно-таки уютно. Разобравшись с дневниковыми записями, я прилег на кровать и как-то сразу впал в дрему. Обычно я засыпаю быстро, но так же быстро и просыпаюсь. Время «отключки» у меня может длиться минут пять, но не более десяти. Этого времени мне хватает для восстановления работоспособности.

При  напряженной работе в периоды посевных и уборочных кампаний, когда спать приходилось по три-пять часов в сутки, такие вот паузы мне помогали выдерживать довольно длительные периоды. Расслабляться я ухитрялся, сидя в машине или на обычном стуле. Могу даже поделиться опытом, а вдруг кому-нибудь, когда-нибудь, да и пригодится.

На стул нужно садиться чуть-чуть «полулежа», вытягиваешь ноги, расставляешь их немного шире плеч (для устойчивости), опускаешь руки, кладешь голову на грудь и… Спокойных вам пять минут. Таких «отключек» за день может быть до шести-восьми, а иногда и больше. Хочешь жить, умей отключаться.

Так получилось и на этот раз. Не успев впасть в глубокую дрему, сразу же почувствовал, как сонливость покидает мою голову. Полежав еще короткое время на кровати, я надумал вставать. А чего без толку валяться.

Опустив ноги на пол, я начал, в который раз, рассматривать камин. В «той» жизни мне приходилось их и самому класть, но оформить камин в виде дупла в толстом дереве, признаюсь чистосердечно, ну не было даже в мыслях. И глядя на стену, я каждый раз завидую тому, кто сумел так все оформить. Это ж надо, не  стена с камином, а целый лес. Один заяц, выглядывающий из-за пня, чего стоит, кажется, что, как только я встану, он даст деру. Ну прямо живой. А сучок с птичкой? А пень? Этот настолько реально выполнен, что захотелось встать и рассмотреть поближе.

Вы даже не можете себе представить, как все было выполнено натурально. Сильно сделано. Опилки от самого среза и до «земли» рассыпаны, на срезе следы зубьев от пилы, годовые кольца и капли прозрачного сока. Я даже попробовал их рукой. Нет. Твердые.

Тут мой взгляд скользнул по полу…

– Бо-же, сколько накопилось пы-ли. Дожился, – укорил я себя и пошел за шваброй.

Да и правда. Как помыл в первый день своего перебазирования, так на том и кончилось, а ведь можно каждый день делать влажную уборку. Ну если и не каждый, то хотя бы через день.

Через несколько минут я старательно наверстывал упущенное. В этот раз я не использовал палубный метод, а все делал чин-чином. Работая шваброй и мурлыча себе под нос песню  про тонкую рябину, я медленно двигался по комнате, и тут… Надо ж так было мне переступить, что правой ногой зацепил ведро с водой.

Чтобы  не перевернуть его, я отпрыгнул к стене, да так неудачно, что споткнулся. Меня кинуло в сторону. Чтобы не упасть на пол, я взмахнул руками и… ударился спиной о «деревья» и, падая, зацепился, опять же правой ногой, теперь уже за пень, а левой сильно поддал ведро.

Еще мгновение, и я уже лежал в луже воды. Дабы избежать большего намокания одежды, мне пришлось проявить небывалую прыть, чтобы вскочить на ноги и поднять ведро. Выправляясь в полный рост, я повернулся к стене…
    
 В «лесу», перед моими глазами, зияла большая дыра. Вход в тайник оказался открытым. Обо что я ударился, какое дерево или сучок с веткой оказались «Сим-Симом» или «Сезамом», запирающим дверь, не знаю, да меня это пока, собственно, и не интересовало, а спустя пару минут я уже не сожалел об опрокинутом ведре. Оно было забыто.

В моем распоряжении оказался целый арсенал оружия. Пять винтовок с глушителями и с сильной оптикой. Они, вероятно, обладали большой убойной силой и дальностью поражения. Поставив одну из них на пол, мне пришлось поднимать руку, чтобы достать до конца ствола.

Кроме винтовок, я передержал в руках два десятка карабинов, тоже с оптикой и глушителями, и четыре, близкие по устройству к АК, автомата. Дальше в «пирамиде» стояли двадцать пять стволов неизвестного мне оружия, из которого тоже можно было убивать живые существа. А дальше пошли уже ящики, коробки, упаковки и какие-то чемоданы и чемоданчики. Были даже и с ручками.

Открыв первые два ящика, я обнаружил в них… «хренатени». Да-а, сорок штук, таких же, что я привез из «Приюта охотников», и точно таких же, с какой не расстается Вадим Иванович.

– Ты смотри! И здесь кинокамеры! И  зачем их столько тут хранить? – подумалось мне.

На полках, расположенных в торцах комнаты, лежало большое количество коробок с патронами и пистолетами.

– Ни хрена себе-е, - удивлялся я каждый раз, как только в моих руках оказывался очередной образец пистолета.

Досматривая одну из полок, я открыл коробку и увидел… деньги. Пачки новеньких незнакомых мне дензнаков. Ими были заполнены пять коробок, в шестой же находились какие-то карточки, а с ними хитроумное устройство. Величиной чуть меньше кассовых аппаратов, с которыми ходят по вагонам контролеры.

Пересмотрев большую часть оружия и половину ящиков, я решил пока приостановить «переучет» доставшегося мне «наследства» и отобрал для себя карабин с десятью коробками патронов, пистолет со знакомым мне принципом работы, на всякий «пожарный» прихватил длинноствольную винтовку с полусотней патронов, автомат, похожий на АК, и «хренатень». Деньги? Тоже взял одну коробку с целым миллионом «международных денежных единиц». Так гласил русский текст на пятисотенной купюре (текст давался на четырех языках).

Перевернутое ведро, лужа воды и валяющаяся швабра возвратили меня, как оказалось, алчного и охочего до чужого добра, в реальную жизнь. Сложив все «прихватизированное» на террасе, я принялся за наведение порядка.

Быстрее уборкой мне никогда не приходилось заниматься. Швабра так и мелькала, так и мелькала, туда-сюда, туда-сюда. Незаметно для себя освежил и часть коридора. Да если бы я с таким усердием мыл полы в армии, то мне старшина уморился бы объявлять благодарности. Отжав последний раз тряпку и повесив ее на просушку, я вернулся в комнату.

Мне сразу, как только попал в «арсенальную», хотелось вам рассказать о ней подробнее, более, так сказать, обстоятельно. Но… то оружие, то эти деньги, а тут лужа и ведро со шваброй подъявились. Вот теперь я могу познакомить вас с тайной комнатой и секретной дверью, которая открылась, и сам не знаю, каким способом.

Комната, как я и предполагал, оказалась небольшой, да еще и с хитрым потолком. Из-за отсутствия нормального окна свет попадал через этот потолок, вернее, через остекление размером полметра на три. У самой стены в полке был устроен еще и люк, к которому вела лестница. Сказать, что в комнате свет изобиловал, нельзя, но читать на коробках надписи мне удавалось, да и деньги я не спутал с обычной бумагой.

Не желая связываться с потолочным люком и досмотром ящиков, упаковок и чемоданов, я решил оставить их на более позднее время и взялся за детальное изучение самой двери в «оружейную» и особенно запирающего устройства. Вот здесь мне пришлось изрядно попотеть. Все рычаги и их соединения располагались на стене внутри самого арсенала под толстым щитом из какого-то не поддающегося воздействию топора материла. Запирающее устройство – четыре конусообразных штыря, по два с каждой стороны, выглядывали из самой стены, издевательски поблескивая.

Все, что я видел, было настолько ювелирно выполнено, с такой выдумкой и точностью, что заметить дверь со стороны моей комнаты оказалось невозможно, хоть я ползал на пузе и простукивал стену. Дверь-то открылась совсем случайно.

Много раз мне понадобилось биться о стену спиной и падать на пол. А все началось с того, что я не смог руками открыть запорное устройство. Вот и пришлось повторить, как там в кино? Дубли? Во-о. Да какие же это дубли, если это обычное, туповатое битье о стену. И пока я не повторил в замедленном падении в точности, как все было, биться бы мне ой как долго пришлось.

Когда я ударился правой лопаткой о ствол клена, потом сполз чуть влево и шмякнулся о деревья всей спиной и еще раз о ветки кустарника, левая моя рука ушла наотмашь к стене, и я ухватился ею за выступающую ветку, которая вдруг ушла к полу, в сторону наружной стены, и мои восемьдесят шесть килограммов устремились вниз. Потом… Потом правая нога… зацепилась за… пень… и дверь открылась. Открылась на одиннадцатом дубле.

После множества повторений мне удалось открыть дверь не падая, однако, как я ни старался это сделать одними руками, у меня ничего не вышло.

Какой-то умник предусмотрел возможность открытия двери таким образом, что вначале надо было удариться спиной о клен, затем о ветки кустарника и на «закуску» распять себя в неудобной позе на стене. Видимо, конструктор запорного устройства обладал большим чувством юмора, либо был зол на хозяина этой усадьбы. Я же после нескольких удачных открытий воздал хвалу ведру, воде и швабре. Теперь мне осталось научиться открывать дверь из самой секретной комнаты. Но это я уже оставил на следующие дни.

У меня оставалось еще много времени до перехода усадьбы под юрисдикцию ночи, и поэтому я с большим желанием взялся за рыбную ловлю, тем более что на завтра намечался контрольный облет десяти «загонов» с остановками в двух поселениях, в которых действует Устав колхозов периода семидесятых годов двадцатого века, с одним различием: поселение никуда и ничего не сдает и не продает. Все, что производится на полях и фермах, остается на месте. А раз в полете мы будем продолжительное время, значит, и подготовиться надо хорошо.

Рыбалка, как никогда, оказалась удачной. Если будет такой еще раза четыре, то уже не придется пополнять запасы на осенне-зимний период, а значит, и ловить для своего пропитания потребуется значительно меньше. Кроме рыбы я поймал еще и десяток раков, правда, для этого разов пятнадцать нырял у самого берега.

После ужина я чуть-чуть побродил по саду, порадовался своему огороду, насобирал сухих веток и отнес в один из отсеков хозблока. А что, зимой все пригодится, и неизвестно, будут ли работать солнечные батареи и электростанция. Дровишки, они надежнее, тем более что их вокруг много. А перед тем как улоговиться, дополнил дневниковые записи и немного обдумал, чем заниматься ближайшую неделю.


                УТОПЛЕННИК

Ранним утром двадцать четвертого июля я вознамерился встретиться с Валентиной Николаевной. Мы не виделись уже три дня, и мне были неведомы результаты поисков на уровне милиции, да, может, и появились какие слухи. Кроме этого хотелось поделиться и итогами своих поездок. Хотя – какие тут итоги. Пусто.

– Сергей Ильич, а куда  ето ты швыдко бягишь? То-то к Миколавне? – услышал я голос соседки моего пропавшего друга.

Учитывая, что односельчанка, несмотря на свой преклонный возраст, была самым лучшим знатоком всего, что случалось в селе, я и направился к бабе Марии, сидевшей на лавочке у калитки своего дома.

– А Валентины нетути. Она ушла на самую первую электричку. Ей вчера вечером участковый сказал, што надо наведаться в город. И сказал куда. Ну туда свозят всех кого находят, – махнула рукой пожилая односельчанка.

– В морг для опознания? – перебил я своим вопросам, сообщение соседки Валентины Николаевны.

– Ага. Вот-вот, у моргу. А ишо вон казал, што карточки Семеновы разослали по всей области, и теперь они будут висеть по всем милициям. Вот. Теперь моего соседа вся область будя знать. А то вот живу, одни соседки и знають, – посетовала баба Мария на свою неизвестность.

С Валентиной Николаевной мне удалось встретиться уже в вечернее время, после ее возвращения из областного центра.

Между всхлипываниями и причитаниями Валентина Николаевна все-таки объяснила мне, что выловленный в реке - не Семен Павлович.

Успокоив на какое-то время жену своего друга, я рассказал ей о поездках и о их результатах. По тому, как продвигаются дела в милиции, ясно, что там тоже зашли в тупик и не знают, какой дорогой идти, а может, никто и не идет. Ну, ушел из дому дед, ну и что? Лев Николаевич Толстой тоже убегал. Да их по России каждый год пропадает тысячами. Если живой, может, где объявится, а пока папку с делом на полку, да и пусть лежит до лучших времен.

Что-то грустную я мелодию завел. Может, нам с вами лучше почитать дневник нашего земляка, односельчанина, друга, отца, мужа и деда? Ни хрена себе, сколько Семен Павлович насобирал для своей персоны званий.


                ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ
                и последующий

Ух, как я упирался на своем огороде ранним утром наступающего дня. Если бы вы только видели. Ка-ак я ра-бо-тал. Копать начал в половине шестого и трудился целых три часа. Вкалывал так, что не узнавал себя. Три часа! Без остановок и поглядываний по сторонам, тем более назад. Я даже подумывал продлить это «удовольствие» до десяти часов и выполнить две дневных нормы.

Может, так все и произошло бы, но … в восемь часов и сорок минут во мне произошел надлом. Не знаю, почему это случилось, может, уставать начал, а может, и из-за гостьи, которая появилась как-то уж совсем неожиданно. Она вначале крутнулась около установленных сетей, куда я посмотрел как бы нечаянно, потом заметил ее под яблоней, чуть позднее – у своего очага под ракитой. И, в конце концов, она осмелела настолько, что предстала передо мною в полной своей неотразимой красе.

Не мучайтесь в догадках, не узнаете. Ко мне пришла не блондинка из полукаменного века, а явилась… симпатичненькая такая… лень. Да, обычная лень. А я не из тех, кого надо долго уговаривать: лопату на плечо – и айда с огорода.

А если серьезно и по правде, то за четыре с лишним часа, за двойную норму, мне медаль на шею не повесят, почетную грамоту не вручат, в президиум какого-нибудь собрания не посадят, премию не дадут и даже не напишут в газете о моем трудовом подвиге. Однако замерить шагами вскопанную площадь я не поленился. У меня полу… получилось… девяносто два квадратных… шага, а это означало, что дневная норма перевыполнена, и насиловать себя нет необходимости.


Завтрак (второй) проходил у меня в спокойной и, можно сказать, в торжественной обстановке. Ну, во-первых, я стал обладателем целого арсенала оружия, во-вторых, хорошо поработал, в-третьих, мне «подсунули» какие-то деньги, в-четвертых, у меня впереди был целый день.

В моей голове по этому случаю даже появилась мысль о пристрелке найденного оружия. И вы знаете, эта мысль, как назойливая муха, не хотела от меня отставать. В конце концов, я сдался на милость победительнице и начал обдумывать, как это сделать. И консенсус был найден (так мне казалось). Пристрелку оружия можно совместить во времени с походом на дежурство. А что, выйти пораньше и пристреливать. Главное, не надо возвращаться назад после каждого выстрела. На пути следования всегда ведь можно найти подходящую мишень. Увидел, выстрелил, подошел, посмотрел, если что… чертыхнулся и пошел дальше.

Минутку! Я сейчас вспоминал о мухе. Чуть раньше, в начале предшествующего абзаца. Сейчас июль месяц. В это время этих божьих созданий всегда полным-полно. Оводов и комаров тоже навалом. Но что интересно, за время моего проживания на усадьбе, я не видел ни одной мухи, да и комары – ненасытные кровопийцы – не надоедали, хотя в шалаше и по пути следования на дежурство от всех сосуще-грызущих отбоя нет. Мышей тоже нет.

Интересно получается. За границей усадьбы вездесущих норушек полно, от жужжащей и гундящей братии спасения невозможно найти, зато на самой территории тишь и благодать. Продукты и на столе, и на хранении лежат нетронутыми все дни, что я здесь живу. Удивительно и непонятно.

Свободное до «турпохода» время я посвятил заготовке дров и поискам  газового хранилища, если оно здесь когда-нибудь устанавливалось. А ежели его не окажется, наготовим дров, устроим хорошую печь. Пятьдесят пять лет жил без газа, и ничего. Так и здесь. Проживу.

Сушняка на усадьбе оказалось даже больше, чем я предполагал. Час беспрерывной работы показал, что при хорошем трудолюбии недели за три можно будет и очистить сад, и заготовить на холодный период пять-шесть складометров дров. Жаль, что у меня нет бензопилы. До толщины веток в семь – восемь сантиметров можно обходиться и топором, а вот сами стволы оказались для этой технологии не по зубам. Что можно сделать топором грушнине диаметром в тридцать-тридцать пять сантиметров? Да ничего. Но и топором я не рубил все, что было толщиною в руку. Для таких веток у меня существовал свой метод, или своя технология еще с «тех» времен.

Кому приходится рубить  толстый сушняк, тот знает, как это непроизводительно и потозатратно. Я же рублю только те, на которые требуется один – два удара, остальные откладываю отдельно, а как только насобирается с десяток, для них у меня имеется своя простейшая  «пилорама».

Чтобы получить тридцати-сорокасантиметровую чурку, пригодную для использования в камине или в обычной печке, я кладу толстую, очищенную от мелочи ветку на два блока (в «той» жизни – два куска рельса), лежащие друг от друга на расстоянии пятьдесят – шестьдесят сантиметров. А дальше все просто. Берешь в руки гранитный блок, поднима-ешь над  голово-ой… и бросаешь на ветку. В «той» жизни мне было проще, у меня имелся рельс в два с половиною метра длиной, так я его ставил на «попа» и потом просто толкал от себя.

Вы не удивляйтесь и не думайте, что я «заливаю» по поводу длины рельса. У меня был Р-сорок третий, это тот, который имеет в одном метре сорок три килограмма, а два с половиною метра – сто семь – сто восемь. Если ставить на «попа», поднимая за один конец, то поднимать приходится всего чуть больше пятидесяти килограммов. Для меня ж этот вес не слишком обременителен. В молодые годы я работал с гирями в пятьдесят килограммов, да и в свои шестьдесят четыре легко управляюсь с сорокачетырехкилограммовой (гиря в шестнадцать кг залита свинцом). Так что…

Берешь в руки каменюку, поднима-ешь и… убегать только надо быстро, иначе можно получить по голове чуркой, которая иногда взлетает вверх. В «той» жизни я свое отполучал, поэтому теперь бегаю швыдко и далеко.

Потихонечку, метр за метром, я превращал усадьбу в цивилизованную обитель, не забывая при этом посматривать по сторонам с надеждой наткнуться на место «захоронения» газового хранилища. В местах, где буйствовали заросли крапивы, приходилось прибегать к помощи лопаты и вил.

К десяти часам жара совсем осатанела. Уже и в тени не было спасения. О послеобеденной температуре я старался не думать, хотя мысли появлялись сами по себе и не спрашивали меня, хочу я этого или нет, успокаивало только то, что мы должны будем убыть с Вадимом Ивановичем на облет резерваций. Дабы не насиловать себя работой под палящими лучами солнца, я отправился на второй завтрак, чтобы после «дозаправки» убыть на дежурство.

…С пристрелкой карабина по пути следования у меня ничего не получилось. Я же хотел сэкономить время, а выходило все наоборот. Надо останавливаться, отыскивать взглядом «мишень», потом сам выстрел. И еще. Я находил темную точку, стрелял, а пока шел, выискивалось еще три-пять таких же «мишеней», и мне было непонятно, в какую из них я стрелял. В связи вот с этими недостатками, пристрелку я  отложил на послеобеденное время.

После отдыха в шалаше я походным шагом преодолел двухкилометровую дистанцию за тридцать минут. Маршрут уже был хорошо изучен, и поэтому не требовалось даже кратковременных остановок. Живность, которая попадалась на моем пути, находилась под защитой моей же установки – летом коз и кабанов не стрелять. Холодильник отсутствует, а убивать, чтобы потом выбрасывать, рука не поднималась.

Я не хотел идти дорогой американских охотников, промышлявших на просторах прерий в девятнадцатом веке, когда бизонов убивали для того, чтобы вырезать на приготовление изысканного блюда один язык. Так что шел я быстро, ни на что не отвлекаясь, только мухи и оводы донимали, от которых я отмахивался сломанной веткой клена.

Быстро пообедав и отказавшись даже от кратковременного отдыха, я приступил к организации пристрелки карабина. Для мишени  облюбовал у подножия насыпи автодороги высоченный, около двух метров, ракитовый пень, толщиною в полтора обхвата. Очистив его от коры, я нарисовал на нем мелом три круга и, отмерив от него сто и двести метров, определил для себя огневые рубежи.

Начал со ста метров. Первый выстрел показал, что поражать цель из положения «стоя» я не могу.  Пуля не попала даже в пень.

 – В детстве рогаткой пользовался лучше! – усмехнулся я над собой. – Конечно, если бы вместо пня стоял сло-он. А если… тигр или лев? – мелькнула отрезвляющая мысль.

Пришлось сооружать для себя хороший упор и ложиться на пузо. Конечно, зайцу не скажешь: косой, ты постой, пока я тут улоговлюсь. Из пятнадцати выстрелов все пули попали в круг. Лучше у меня получилось с двухсот метров. Причину не знаю, но так вышло. Вот только с оптикой я не сдружился. Из ружья стрелял навскидку, а тут, пока найдешь цель, в общем, черт-те что.

После некоторых раздумий пришлось согласиться, что нужны каждодневные тренировки. Ну, нельзя на охоте стрелять по бегущему зайцу из положения «лежа».

Увлекшись стрельбой, я не заметил течения времени, а когда посмотрел на часы, то оказалось, что Вадим Иванович запаздывал уже на целый час. Пока я ждал еще некоторое время в тени ракит, у меня  вдруг появилось желание пальнуть из винтовки. Интересно ж узнать, что получится.

С новым огнестрельным оружием мне пришлось изрядно повозиться, пока изучал его и учился заряжать. Ну, милые вы мои, и досталась мне штучка. Да какая же это винтовка, это же целая пушка. А как я из нее первый раз выстрелил. Мне до сих пор за себя стыдно. Прежде чем ложиться на землю, я взял куртку и, свернув ее в несколько раз, приложил к плечу. Уж если, думаю, карабин отдает при выстреле в плечо, то эта штука вообще может мне раздробить все кости и сделать калекой на всю оставшуюся жизнь.

Первый выстрел я ожидал даже с большим волнением, чем давно забытый поцелуй. Представляете, нажимаю на курок, а глаза сами закрываются. Ну, думаю, вот те раз. Хотя понимаю, что этого делать нельзя. Пришлось тренироваться – нажимать на курок без патрона. И только после пяти «выстрелов» вроде как убедил себя смотреть через оптику на пень. А дальше…

Нажа-тие. Глуховатый хлопок с легкой отдачей приклада и резкое – «Ух!». Щепки полетели в разные стороны, и половины  пня как не бывало.

– Вот это да-а, – удивился я результату попадания.
Опускаю ствол ниже. Ба-ах! И снова фейерверк из щепок. Еще один выстрел – и от пня остался один огрызок, торчащий из земли.

– Ни хре-на-а се-бе! – вырвалось у меня, и, отложив винтовку в сторону, я побежал к месту, где возвышался пень, а теперь валялись щепки, которые были разбросаны в круге радиусом более трех метров. Я же удивился не тому, что пня не стало, а тому, что щепки были пригодны для использования в качестве дров. Бери и топи. Что я и сделал, то есть взял и собрал в кучу, с намерением перенести чуть позднее в дровяной отсек хозблока.

Вернувшись на огневую позицию, я испытал винтовку на далеко расположенных целях. Первой была сухая яблоня, находящаяся на южном склоне Горенки, удаление шестьсот метров. После нажатия на курок я увидел, как яблоня «подпрыгнула» вверх и, заваливаясь на бок, упала на землю в четырех-пяти метрах от пня. Второй патрон я использовал по остаткам стены, расположенной в километре от меня. И снова нажатие – и стены нет.

Следующие десять выстрелов я надумал сделать с пользой для себя. Ну зачем палить в белый свет, когда на «моей» усадьбе, в дальнем углу сада, доживали свой век уже почти засохшие яблони. От старости у одной толстенный ствол даже раскололся, вторая же так сгорбилась, что своими сухими ветками почти лежала на земле. Вот я и решил их пустить на дрова, применив совершенно новый метод  дровозаготовки.

Выбрав удобную позицию, я первым выстрелом отсек верхушку у одной толстенной ветки, а потом, опускаясь вниз, каждым нажатием курка увеличивал количество заготовленных дров. Щепки летели, как перья, когда дерутся петухи. После десяти выстрелов от ветвистой яблони ничего не осталось, а я целых полчаса собирал готовый к использованию топливный материал, и еще некоторое время мне пришлось затратить на его переноску в хозблок.

Вадим Иванович так и не появился. Видимо, его что-то задержало. Однако я все прислушивался и поглядывал в небо. А вдруг, а может... И так до самого вечера. После девятнадцати стало понятно, что визит не состоится. К этому времени я полностью зачистил места, где работала моя «пилорама». Дрова были перенесены, рассортированы и уложены в отсеке хозблока.

Несомненно, использование винтовки не только значительно повысило мою заинтересованность в заготовительной кампании, но и подняло производительность труда на недосягаемую для обычного топора высоту. Для него оставалось только кое-что доработать. И все-таки рыбу употреблять в больших количествах полезно.

Правда, последние два дня мне почему-то захотелось картошечки. Знаете, такой поджаристой, с молодым лучком вприкуску, может, толченочки вперемешку с тушеной капустой. Э-эх! Печеная тоже пошла бы. А вареная в мундирах с малосольной селедкой. Аж слюнки потекли. Еще лучше: берешь очищенную картофелину, режешь на дольки и кладешь в кастрюлю, потом вторую, третью и… пока в кастрюле станет много. Варишь ее до состояния легкого похрустывания на зубах (чуть-чуть с сыринкой), сливаешь воду, подсушиваешь и… бухаешь в нее свиную тушенку, накрываешь крышкой, берешь в руки  и встряхиваешь несколько раз. Все! Готово! Ставишь на стол, открываешь крышку и нюхаешь. Ка-ко-ой  за-па-ах. Все, изойду слюной. Размечтался. Каши тоже полезны.

Остаток дня у меня прошел в тихой, размеренной обстановке. Рыбалка увеличила мои запасы рыбопоголовья на полновесных одиннадцать рыбин и обеспечила в полном объеме суточную потребность в высококалорийном продукте.

О моих кулинарных способностях вы уже знаете немного и можете верить, что все приготовленное в этот вечер было вкусным. Но особенно мне удалась щука с гречневой кашей, запаренная под костром в лопуховых листьях. Даже вот сейчас, заполняя дневник, я ощущаю горьковатый привкус, смешанный с запахом земли. Да и лепешки получились вкусными.

Конечно «там», прежде чем все перечисленное поесть, я бы, может, и покрутил головой, а тут надеяться не на кого. Все пошло, за милую душу. Двадцать дней проживешь в полудиких условиях, так и мука покажется съедобной.

В связи с тем, что двадцатый день заканчивается, а следовательно, и приостанавливаются мои записи, я напоследок хочу сказать вот о чем. Если бы мне пришлось бороться за звание «Мистер Экстрим», то я бы победил всех и вся.

Мне здесь понравилось. Меня не насилуют «Кривым зеркалом» и «Аншлагом» (это, говорят, юморные передачи по ТВ), не пичкают назойливой, как осенняя муха, рекламой о полезности того, чем нельзя лечиться и что нельзя употреблять в пищу, не издеваются над человеком по поводу секса. «Виагра!», «Бум-бум» – они превращают даже дряхлого старика в полового гиганта, от желания которого  его бабка от радости не находит себе места.


Вы можете себе представить такую картинку, когда двое, он и она, справившие себе небольшое чаепитие по поводу шестидесятилетия совместного проживания и потерявшие на жизненном пути все зубы, здоровье, память и остроту зрения, и вдруг… «Виагра». Господи, ну можно быть тупыми людьми, но не до такой же степени, чтобы измываться над стариками.

Мне здесь никто не рассказывает во время завтрака о запорах (по радио), а в обед не талдычат о поносе. По своему «телевизору» я не смотрю, как губернатор и его окружение чуть ли не примеряют над головами светящиеся круги, радуясь, что они нашли дорогу к Богу и что теперь уж точно приведут в святую обитель всех, кто пойдет за ними, поверив в их обещания и сладостные речи.

Неведомо мне здесь, и как президент великой России на своих планерках (как председатель колхоза) намечает приоритетные направления в развитии общества, убаюкивая народ рассказами о хорошей жизни, не раскрывая тайны, о какой жизни он говорит: о тех, кто живет на «Рублевке», или в захолустном селении. Для него главным является то, чтобы народ не разглядел, как за спиной главы государства заработал самый мощный инкубатор, в котором каждый день попискивают вылупившиеся пушистенькие миллиардерчики. Которые через самый короткий промежуток времени отъедятся на народных харчах и, прихватив с собою кормушки, упорхнут за границу, а за ними следом полетят клином амнистии и поблажки. Он-то знает, что им оставаться тут, в России, нельзя. А вдруг как опять появится Ленин, а еще хуже – такой, как И. В. Сталин. Лучше от греха подальше. Главное, чтобы народ не разглядел, не понял, не кинулся в сарай за вилами.
 
Короче, чтобы понять безумие и никчемность жизни в России начала двадцать первого века, надо пожить в глуши. Ох, какие только мысли не появляются в голове, когда кругом тишина, птички поют, сверчки скрипят и лягушки квакают, ну это ведь природа.

Так заканчивался мой двадцатый день проживания на чужбине. Дальше я уже ничего не помню. Сон полностью приватизировал мое тело и, вливая инвестиции, приступил к ремонтно-восстановительным работам. (Два предложения я дописал утром.)

Двадцать первый день был небогатым на события и происшествия, поэтому я решил его объединить с его предшественником.

В дообеденное время, а точнее, утром, я ухитрился пораньше встать и  рано начать копать. Было так рано, что еле-еле различал, куда ставить лопату, прежде чем надавить на нее ногой. Зато вскопал к девяти часам ого-го-го сколько. И прежде чем уйти с огорода, я порадовался тому, что осталось невскопанной площади на три-четыре захода.

В послеобеденное время  два часа убирал территорию от всего, что только может расти на заброшенных усадьбах. Особенно меня донимала крапива. Как я ни осторожничал, а все равно не уберегся, досталось и рукам, и лицу, спину – и ту не смог защитить. К концу работы у меня все тело огнем горело. Но мне в одном повезло, я случайно наткнулся в зарослях бурьянов на место, где было обустроено то, что я искал. Да если бы не эта уборка, я бы ее не нашел до конца своих дней. Представляете, у самого забора, под слоем полусгнившей травяной растительности прошлых лет, дремала газовая установка (емкость закопана в земле) со всей необходимой запорной арматурой – ну это такие вентили, краны, клапаны и манометры с трубками и трубами. Даже схема газопроводов наличествовала на специальном щите. Вот так.

После этой находки мне захотелось пойти окунуться в реке и половить рыбы. Более детальное знакомство с хранилищем я отложил на следующие дни. После приготовления обеда и ужина я почему-то захотел покопаться в огороде. Целый час моя лопата поскрипывала в вечерней тишине, давая знать окружающей живности, что человек, живущий здесь, трудится на своем огороде.

Под крики журавля я ушел с огорода к своему очагу, чтобы утолить жажду прохладной ухой, а оттуда удалился в дом, окунувшись мимоходом в бассейне. Вот и все. День закончился.


                АРМИЯ

Три недели – и никаких слухов, звуков и отзвуков. В моей голове уже перебывало столько мыслей, что, казалось, для новых уже и места не найдется. Однако мои переживания оказались напрасными.

Я еще полностью не отошел от сна, а мысль уже крутилась и чуть ли не кричала о своем появлении. И действительно, то, что она мне подсказала, было вполне выполнимым и реальным. Тем более что последний год мы в своих беседах прямо или косвенно затрагивали эту тему.
Армия. Мы с Семеном Павловичем призывались первого декабря в одна тысяча девятьсот шестьдесят первом году.

…На станцию разгрузки мы прибыли перед обедом. В каком-то тупике покинули вагоны и, вытянувшись длинной колонной, пешим ходом двинулись в сторону видневшегося города, еще не зная, что за трое суток мы ухитрились проехать всего… двести пятьдесят километров и что местом нашей службы станет воинская часть, расположенная в городе Павлограде Днепропетровской области.

А что, если  он взял да и поехал туда? Во время наших воспоминаний Семен Павлович часто изъявлял желание побывать в городе, где прошли лучшие годы. По правде говоря, у меня и у самого появляются такие мысли. Но что об этом думать. Украина теперь другая. Да и народ, видимо, изменился. Это тогда мы были из одного теста слеплены, а ныне – то, что творится на наших дворах.

И все равно, раз такая мысль появилась у меня, она могла появиться и у моего друга. Вечером я написал письмо на имя начальника милиции города Павлограда, в котором изложил суть нашего дела, вложил копию фотографии и положил в сумку, намереваясь отправить послание в ближайшее посещение областного центра. У меня ведь была обязательная поездка в психиатрическую больницу, в которой я был последний раз.

– Ну, Семен, ну, Семен, а что, если он, и правда, рванул в Павлоград? Мог бы и сказать. Ну хоть бы заикнулся. Я что, против? Мне и самому туда охота укатить, – улыбнулся я и мысленно представил, как мой друг ходит по улицам города, стараясь отыскать свои следы, оставленные сорок два года назад. – Нет, Сеня. Не найдешь. Смыло их дождями и вешними водами. Ты ушел двадцать один день назад, и то не можем отыскать. Да что там мы. Собака на другой день ничего не унюхала. А в Павлограде нас уже не помнят даже и те, кому мы заглядывали в глаза.


                ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ВТОРОЙ

Рано вставать, конечно же, хорошо. По прохладушку можно многое сделать, но просыпаться, когда еще черти на кулачках не дрались, это уж слишком. Я открыл глаза в такую рань, что во дворе хозяйничала еще ночь. С неба на землю поглядывали звезды, не все, правда, а самые яркие и стойкие, утро же только начинало думать, приступать ли ему к приему нашей округи или чуток повременить.

Так получалось и у меня. Вставать или не вставать? Решил немного полежать и кое-что обдумать. Если мне не удастся вернуться назад, как мне быть? «Там» мне все было известно: впереди слякотная осень, а за нею холодная зима с морозами, порою  до тридцати и более градусов. Как здесь похолодает предстоящей зимой – неизвестно. Хорошо, если будет так, как обрисовал однажды Вадим Иванович, а если… Все-таки придется готовиться к худшему. А худшим для меня окажется сам дом, с его размерами и множеством комнат. Тут уж камином не нагреешься, да и дров на него надо будет складометров десять.

Значит, надо готовить, как там по-умному, альтернативное помещение, с автономной отопительной системой – печью. Если изъясняться короче и понятнее, то мне нужна маленькая комната с печкой. Буржуйку я, конечно, не достану, а вот сложить из кирпича – дело вполне доступное. Тем более что кирпич можно найти на бывших усадьбах, да и здесь надо оглядеться внимательнее.

Мысли мои были не наполеоновские, а самые житейские. И знаете, появившись, они наверное, потревожили залежи моей памяти. Мне четко и ясно вдруг вспомнилась наша сельская хата с земляным полом и русской печью, с широкой лежанкой и жаркой духовкой, в которой мать часто выпекала хлеб, чтобы целый день не возиться у печи.

Сельская хата послевоенных лет, суровые, с большими снегами зимы, и мы, полураздетые и голодные, но такие жизнестойкие, что теперь людям трудно даже понять, как мы ухитрялись жить, радоваться и мечтать. Трудностей было выше головы, а село кишело детьми, словно муравейник.

– Стой, стой, что-то я заностальгировал. Старе-ем, друг, стареем. Скучновато одному? Вспоминать о людях начал. Может, и так, – ответил я на свой же вопрос.

А вообще-то, печку можно и заиметь. Не объемную русскую, а поменьше, но обязательно с лежанкой и духовкой. Хорошо полежать и попарить косточки в сырую и холодную погоду. Сложить ее можно не в этой комнате, а в маленьком домике. От него и родник близко, да и комнаты там небольшие. Дом служил бы летней резиденцией, а домик с печкой – что-то наподобие зимней берлоги. Во-во, берлога для деда-шатуна.

Вот с такими мыслями я начал свой двадцать второй день, или четвертую неделю пребывания в гостях у потомков. Как видите, день у меня начался с грусти и печали. По всей видимости, сказалось раннее пробуждение.

Три часа работы в огороде, и сто десять квадратных шагов вскопанной земли поставили мои мысли на нужное место, а тут еще и игривое солнце помогло. Оно так «ласково» прогревало спину, что к девяти часам мое тело начало купаться в потоках пота. В конце концов я не выдержал и взяв лопату под мышку, пошел к очагу, ибо подошло время второго завтрака.

Оставшееся свободное время я использовал для более детального ознакомления с состоянием газового хозяйства. Знакомство? А с чем знакомиться–то? Вентили с кранами перед носом. Крыша, хотя и небольшая, над запорной арматурой имеется. Мне больше пришлось повозиться с бурьяном, который недоубрал прошлый раз. Что касается наличия газа, то согласно показаниям манометра его еще было достаточно много. Не хватало только одной плиты на кухне, а так все хорошо. Чиркай спичкой и пользуйся голубым топливом. Вывод? Нужно ехать в «Приют охотников», там, в одном домике,  плиту видел.

К месту дежурства ушел строго по расписанию, прихватив с собою карабин и всю обычную экипировку. Под палящими лучами солнца мне удалось преодолеть кроссовую дистанцию в довольно сжатые сроки. Если в первые дни на двухкилометровку затрачивалось почти сорок минут, то теперь уходит около тридцати, а обратный путь даже на пару минут меньше. Наверное, сказывается ежедневная тренировка.

Отсидев в шалаше положенное время, я со спокойной душой вернулся на усадьбу, где меня уже ожидал Вадим Иванович. Он сидел в тени под ракитой с чашкой ухи.

– Я уже начал думать, что ты у своих, – вместо приветствия глуховатым голосом проговорил мой гость.

Темные круги под глазами, осунувшееся и враз постаревшее лицо со щетиной на щеках недельной  небритости, выдавали в нем усталость и недосыпание.

– У нас ЧП. Тебе лучше отсюда удалиться на большее расстояние. Я за этим и прилетел. Давай переброшу тебя в другой конец загона, а лучше вообще переправлю в Россию.

– Вадим, ты мне объясни, что стряслось, а потом подумаем, как выкручиваться, – предложил я гостю.

– Сейчас в нашей системе слежения и контроля уничтожено пятьдесят пять спутников. Полностью утерян контроль над всей санитарной зоной, кроме сетки границ. Пользуясь отсутствием космического слежения в санпоясе, появились гости на четырех вертолетах. Два уничтожены, вернее, один, а второй из них захвачен. Два же пока не удается отловить. Один из оставшихся находится у соседа, это в девятистах километрах отсюда, второй где-то на моей территории. По последним данным один из них должен появиться здесь. Что их привлекает в этих краях – не знаю. Может, из-за того, что хозяева торговали оружием и наркотой? То, что они сюда наведаются, нет никаких сомнений, и это стало известно два часа назад, признался один из членов группы задержанного вертолета. Он назвал координаты этих двух усадеб.

Дальше Вадим поведал мне об одной страшной трагедии, разыгравшейся два дня назад в квадрате «Амазонок». Один вертолет приземлился на территории поселения «Королевский двор ХVII века». Сутки шестеро прилетевших насиловали «королеву» и  пятерых ее «фрейлин», после чего затолкали всех в вертолет, подняли на высоту двести метров и повыталкивали через открытую дверь. Пока женщины находились в свободном падении, их снимали с земли оставшиеся члены банды, после всего содеянного группа убыла в неизвестном направлении.

– Вадим, мне шестьдесят четыре года. «Там» я числюсь как пропавший. Ты хочешь меня увезти от греха подальше. А зачем? Я свое отжил. Чему быть, того не миновать. Позволь мне остаться. Хочу хоть что-то сделать полезное, раз уж «там» мы наварили столько каши, что и вам хватило.

Гостю явно понравилось мое предложение, однако, ничего не говоря, он поманил меня рукой и направился к «курице», а вскоре в его руках оказалась винтовка, которую Вадим Иванович извлек из грузового отсека, расположенного в брюхе вертолета.

– Я рад, что ты принял такое решение. Теперь нас будет двое. Помощи в ближайшее время нам никто не окажет. Из этой винтовки вертолет можно уничтожить на расстоянии до полутора километров. От него просто ничего не останется. Эта модель устаревшая, но против ее снаряда-пули защиты нет. Все остальное может блокироваться и отводиться в сторону. Один вертолет сбили, как раз из такой винтовки.

Вадим тут же начал мне объяснять, как с ней обращаться, но, узнав, что я имею такую штуковину и при помощи ее заготавливаю на зиму дрова, громко рассмеялся. Он еще больше удивился, что винтовку я опробовал и на дальних целях.

Для подтверждения своих слов мне пришлось показывать гостю, чего я достиг в обращении с оружием за время его отсутствия. На этот раз  мишенью стала сухая ракита, возвышавшаяся у насыпи автодороги, метров в трехстах от нас.
 
А чего зря стрелять-то, хоть дрова будут. Результатом первого выстрела я был настолько ошарашен, что некоторое время стоял с открытым ртом. После второго поражения цели от дерева ничего, кроме щепок, не осталось. Мое удивление заметил Вадим.

– Не удивляйся, эти заряды в двадцать раз мощнее тех, которыми ты пользовался.

После удачной сдачи экзамена по стрельбе из винтовки праправнук моего друга предложил мне освоить еще один вид оружия. Из кабины пассажира он извлек аппарат, похожий на тот, который у него всегда находился в руках, болтаясь на ремне.

– Это лучевая пушка. Лучше ее для ближнего боя пока нет.
– А мне думалось, что ты носишь кинокамеру, - усмехнулся я.

Вадим долго объяснял и показывал, как пользоваться рычажками и двумя кнопками, как целиться и что нужно делать для увеличения мощности луча. После его объяснений я дважды повторил порядок переключения трех рычажков и двух кнопок, а потом и произвёл «выстрел».

– До пятисот метров живое существо, попавшее в зону действия луча, отключается на тридцать минут. После второго выстрела наступает смерть. Но если дать максимум, то хватит и одного «выстрела». Диаметр луча на границе полкилометра – двести сантиметров. Для поражения цели надо найти ее в оптическом прицеле и нажать курок, как в обычной винтовке. Эта штука хороша для охоты, чем и снискала популярность у тех, кто имеет много денег и может позволить себе ее купить. Она слишком дорогая. За нее можно купить два десятка вот таких винтовок с большим запасом патронов, – Вадим показал на  «дровосека».

– А у меня их много, – подбросил я гостю очередную новость, отчего он удивился не меньше, чем я после первого выстрела усиленным зарядом. – Могу тебе дать пару десятков.

Потомок моего друга долго смотрел на меня, не говоря ни слова, явно что-то подсчитывал в уме. Спустя некоторое время он сообщил мне результаты своего подсчета:

– Если продать всю партию, то тебе можно лет двадцать ни в чем себе не отказывать. Ты уже миллионер.

– Вадим, а я и так себе ни в чем не отказываю. Захотелось мне сазана – пожалуйста, захотел копать огород – лопату в руки и пошел, а если вдруг потянуло в тень, на охапку сена – нет проблем. Мне седьмой десяток, на кой  хрен мне нужны миллионы? Яхты покупать? Самолеты? Или «Виагру», чтобы полежать рядом с топ-моделью? Я уже один раз похоронен.

После короткого молчания Вадим Иванович предложил вернуться к этому разговору после разрешения создавшейся ситуации с вертолётами.

Усевшись под ракитой, мы долго обсуждали варианты встречи с незваными гостями. Нам было известно одно: он или они должны появиться по речной долине либо с запада по глубокой балке. Им нужны низкие места, в них проще спрятаться от локаторов. А вот в какое время – тут мы оказались не ясновидящими. Да и центр, с которым Вадим разговаривал пять раз, ничего вразумительного не сообщил. На локаторах, мол, объектов нет, спутниковый контроль отсутствует, а «сетку» (пограничный контроль) нельзя задействовать. У них имеется код «свой – чужой», а в небе своих летательных аппаратов много. Но, согласно перехваченным переговорам, они находятся от нас – один в семистах километрах, а второй – за тысячу, и у ближнего отказало ночное зрение, а у дальнего какие-то другие задачи.

– Вадим, неужели люди за сто лет не поумнели и не стали хитрее? Уж больно все просто и по-дебильному. Я служил в армии три года и был начальником радиостанции. И что такое связь, чуть-чуть представляю. Ну не может быть, чтобы они имели одну частоту, один передатчик и все сделали так топорно, что их легко прослушивают. Уж если они смогли использовать паузу без контроля из космоса, то поверь мне, они сделали все, чтобы и за нос водить, и дела свои делать. Будь я на их месте, то разбросал бы десяток передатчиков в разных местах с учетом скоростных возможностей вертолетов и включал бы их попеременно. А если много денег, то можно и пару вертолетов задействовать, чтобы они вам глаза мозолили. Пока бы вы за ними гонялись, другие б втихаря делали свое дело. И еще. Вы столько сделали по оборудованию санпояса. Неужели нельзя было ликвидировать места, имеющие определенный интерес для «кладоискателей»?

– Не все так просто, – услышал я в ответ.
– У нас дураков у власти не меньше, чем было у вас. Про…

Что хотел сказать мне Вадим, не знаю, в это время раздался сигнал из «курицы», давая знать о включении спецсвязи, и мой гость и защитник побежал на переговоры.

– Ну что, придется мне убывать. В одном из квадратов организуют засаду. Через три часа быть там. Смотри, не лезь в пекло. Ночью их не должно быть, сегодня уже не успеют, а завтра могут объявиться к обеду, если, конечно, проскочат незамеченными, – сообщил мне Вадим,  вернувшись от «Сапсана».

Пожелав удачи своему «ангелу-хранителю» и проводив его до «курицы», я занялся самыми неотложными делами. В связи с тем, что мне не удалось пообедать, я приступил к ликвидации данного пробела, хотя и не испытывал особого чувства голода. Но впереди было много неизвестного, и что меня ждало, я знать не мог.

В моей жизни было вроде бы всего понемногу. Пахать, сеять и убирать хлеб научился, колхозами руководил, получал почетные грамоты и пачками выговоры, а вот сбивать вертолеты не приходилось, в убийствах людей тоже не участвовал, вообще не воевал. Так получилось, что в Отечественную войну я писался еще в пеленки и штанишки, а когда наши властители (Горбачев и Ельцин) организовали войны и кровавые стычки у себя в стране, ну это чтобы за рубежом не кричали:  «Россия – захватчик», я уже перерос возраст военнообязанного. Вот и не научился стрелять по большим целям, все больше по уткам да по зайцам. Сказать, что меня обуял страх, нет, такого состояния в себе я не чувствовал, но и не испытывал того, что переживает охотник, когда на него идет кабан или лиса бежит метрах в двадцати.

Как вы понимаете, все домашние работы у меня были отодвинуты на лучшие времена. Основной темой для моих мыслей и практической деятельности стало обдумывание, как и где устроить место для засады. Не сидеть же здесь за столом с чашкой ухи, а когда появятся небесные гости, крикнуть им:

«Эй! Па-ца-ны-ы, му-жи-ки-и, остановитесь! Дайте мне разок пальнуть по вам! А чего, они могут и оторопеть от такой просьбы, глядишь, и застопорят свой ход», – подколол я себя.

И чтобы не оказаться полным дураком и, в конце концов, трупом, я взял лопату, полный боевой комплект и пошел выискивать место для устройства боевой точки.

Ох, как сейчас будет смеяться человек, сведущий в этом деле, да не дай Бог, эти строки читает спецназовец, побывавший много раз в «горячих точках». Прошу вас, не смейтесь. Я хоть и агроном,  но знаю, что из хорошей засады стрелять лучше, чем с открытого места. И еще мне известно, что надо избегать попадания в прицел своего противника, а ну как он нажмет на кнопку-курок первым.

Около часа я выискивал место, откуда были видны обе усадьбы, и не просто видны, а чтобы до них было «рукой подать» и чтобы полностью отсутствовали «мертвые зоны» как для винтовки, так и лучевой пушки («хренатени»).

Из трех позиций была выбрана самая-самая. Для обустройства засады я выбрал вершину южного склона, откуда до моей усадьбы было метров четыреста, а до «Горенки» – около двухсот. По моему умозаключению, если только вертолет прилетит, то он вынужден будет делать развороты между усадьбами и уж точно в какой-то момент зависнет и подставит мне бок, а может, даже и «почеревку». Ох, Господи, колхозник всегда им останется. Подставит брюшину, днище – ну подскажите, как называется это чертово пузо!

За советом обратиться мне было не к кому, поэтому я начал приспосабливать под огневую точку бывший погреб, вернее, то, что от него осталось. Представляете, мне попался бетонный погреб. Хозяин вогнал в него столько бетона, что он сохранился почти полностью. «Почти» – это поломанная пополам одна плита перекрытия не выдержала, земли насыпали слишком много – перестарались. А стены оказались в полметра толщиною, эти выстояли.

Мне пришлось только чуть-чуть подубрать лишние деревца и сухую траву, которая слишком выделялась своим ростом. В самом погребе я разровнял землю, чтобы хорошо было стоять в проломе. И у меня все получилось даже лучше, чем я предполагал. Оставшаяся часть перекрытия хорошо защищала не только от дневного зноя, но и от ночной прохлады, а в случае чего погреб может стать мне и укрытием… пока не знаю от чего. После завершения работ по превращению заброшенного погреба в ДОТ я решил быстро сходить на свою усадьбу за довооружением и еще кое за чем.

Назад я вернулся перед самым заходом солнца. В дополнение к винтовке и лучевой пушке пришлось прихватить еще и карабин. К двадцати винтовочным патронам, которые мне оставил Вадим, я добавил столько же и из своего запаса. Кроме оружия взял теплую куртку и «тормозок». Война войною, а есть все равно захочется.

Если бы вы видели, как я шел. Еле дотащился. Зато теперь у меня было все: запас еды, теплая одежда, оружие, место для боевых действий и отдыха, не было только уверенности, что мне удастся выстрелить первому и избежать ответного удара. Ведь в жизни бывает все. А может, их ухлопают там, куда Вадим улетел?

…Простите. Сейчас уже темнеет и писать плохо. Поэтому давайте отложим это дело на завтра, да мне пора и заступать на боевое  дежурство. Пожелайте Семёну удачи, а то можете и не узнать, что тут у меня произошло. Господи, прости меня за грехи мои, за те, что совершал, и за те, которые  могу сотворить.


                ЦЫГАНКА

У Семена Павловича двадцать второй день закончился усиленной подготовкой к возможным боевым действиям. А чем знаменателен этот день оказался у нас?

О-о! В названный день в  селе было нашествие цыганок.

Прежде чем увидеть нежданых гостей, я услышал от проходящих мимо женщин, что нас «оккупировали».

– Бабы, ба-бы, они прямо усю правду говорят, – делилась своими впечатлениями одна из селянок у магазина, в который я пришел, чтобы купить себе хлеба. – Особенно одна у их, ох и гадалка! Мне рассказала про всю мою жисть, да так рассказала, што любой узная, што это про меня она говорила. Даже Ивана моего вспомнила, как звали, где работал и от чего умер, – шмыгая носом и вытирая платочком глаза, хвалила всезнающую цыганку баба Галя. – Первый раз такая попалась. Раньше прямо сразу просили руку «позолотить», а эта ничего не хотела брать, еле уговорила ее взять десяток яиц и двадцать рублей. Деньги прямо силком ей в руки отдала.

Не обошла стороной упомянутая цыганка и двора Валентны Николаевны. Как проходила встреча ворожеи и хозяйки усадьбы, я расскажу чуть подробнее. Со слов бабы Марии (соседки моего друга) я могу поведать вам с большей достоверностью и значительно подробнее, даже если бы я все видел и слышал сам.

– Ну што, милок, то-то к  Микалавне идишь? Не ходи, она наголошеная уся, пошла у хату. То-то отдахне хоть нямного. У нас жа цыганка была, тут их, вон глянь, скоко по сялу шастая. А ета молодая, да хитрая. Я ж, милок, грешная-пригрешная нынча стала. Эта ж я Микалавну у слезы увела. Ты тока не говори никому, а то будуть смеяться, - начала изливать мне свое горе баба Мария. – Мне ж надо было с огорода притить, када ета цыганка проходила мимо мово двора. Я ж как увижу людей на вулице, так и выхожу, можа, што услушу новое. А тут глянь, скоко их ходя. Вот и вышла, на свою голову. Тока на вулицу, а она мне:

– Здраствуй, баба Мария, – ета, значить, она, цыганка ета, мне говорить. – Да дюжа ж ты, – ето она мне, – хорошо выглядишь у свои восемьдесят шесть лет. – Кажа она, ишо и поклонилась мне. – Да у тибе б жизня лучше была, если б не болела нога, да унуки помагали б.

– Откуда ж она узнала, што у мине болить нога и унуки не хочуть ездить? – думаю я, а самой прямо аж полегчала. Даже нога ныть перестала.

– Да я ж вас и полечу, и облегчу душу вашу, и расскажу, што у вас будя и што будя у твоей соседки. У соседки ж горя, да, баба Мария? – тараторя она без умолку.

– О-ой, у Микалавны горе несусветное. Семен-то, как ушел три недели назад, так и нетути.
– Баба Мария, Семен… Как его по отцу-то?
– Да Палыч, Павло у его был отец.

– Павлович? Трудно яму щас, в больнице вон ляжить. А соседка твоя Микалавна, Николаевна не знает об этом. И дети горюют. Они хоть к матери ездють?

– А как жа, а как жа. Вот, милок, разашлась я тада и никак не останавлюсь, а она, ну ета цыганка, и у глаза ко мне загляня, и руку мою погладя, и поохая со мною, так и зашли мы к Микалавне во двор. И, прости мине, Господи, цыганка усе рассказала Валюхе. И какое у нее горе, и как пропал ее Семен, и что девки Валюхины приезжают, и что у меньшей дочь надо отвозить у Москву, а под конец сказала, что Семен ее живой и што он ляжить в больнице. Микалавна у слезы, да у хату и вынося етой цыганке целых пятьсот рублей. Я так и присела. Да ето ж я рассказала цыганке усе, а она ей столькя денег отвалила. Ой, какая грешная; ой, Господи, прости мине, дуру старую, – запричитала баба Мария. – Ты ж, милок, не говори никому, а то скажуть: бабка свихнулась. Какая я старая дура, – начала ругать себя односельчанка, удаляясь к своей калитке.

Вот что было у нас двадцать седьмого июля.


                ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ТРЕТИЙ

Сейчас девять часов утра. Я сижу за столом и стараюсь собрать в кучу разбежавшиеся мысли, чтобы рассказать вам о ночном происшествии, которое явилось для меня большим потрясением, самым большим в моей жизни. За столом нахожусь уже долго, а все никак не начну писать рядком. Все, что удалось оставить на бумаге, уже хотел выкинуть. Уходы из стороны в сторону, перескоки, повторы и всякие другие несуразности. Не получается гладко. Знаю, что надо пересилить себя, но, вероятно, стресс был слишком сильным для мирного человека.

Однако давайте-ка,  я начну излагать все по порядку, а когда вы узнаете, что произошло, то поймете меня. Итак…

Вчерашние вечерние сумерки опустились на землю под громкое кукование небесной птахи, которая предсказывала мне чуть ли не бессмертие. Я бросил считать на семьдесят первом «ку-ку», а кукушка все добавляла и добавляла.

В последние десятилетия двадцатого столетия от различных ученых мужей можно было слышать о том, что возможности продолжительности человеческой жизни находятся в пределах ста пятидесяти лет, а некоторые утверждали, что жизнь можно сделать чуть ли не вечной. У них, на мой взгляд, была одна незадача: ни один из них не мог объяснить, зачем это делать. Вопрос вот вам, читателю. Почему человек должен топтать землю пятьсот и более лет? Неужели в этом возникла такая уж необходимость?

За прошлый вечер, пока я лежал на бруствере своей огневой точки, в моей голове столько перебывало мыслей, что аж тяжело от них стало. Во всей этой толчее появлялись и такие, которые так или иначе, но задевали тему жизни человека. И, вы знаете, я не согласен с доводами ученых, с их предположениями и всевозможными гипотезами. Я много раз за вечер, да и ночью задавал себе вопрос:  «А хочу ли я жить до ста пятидесяти или за двести лет?». И знаете, что отвечал? Нет. Не хо-чу. Не хочу трясти костями и шамкать вставными челюстями, а по ночам глотать всевозможные «бум-бумы», чтобы корчить из себя самца, способного сделать кому-то хорошо. Не-ет. Повторяю, не хо-чу. Причина? А давайте порассуждаем. Жизнь. Настоящая жизнь нужна молодому человеку. В это время он способен давать здоровое потомство, способен совершать открытия, познавать в огромных объемах теоретический и практический материал, создавать блага. Скажите, вы когда-нибудь слышали, чтобы молодой человек зашивал деньги в подушку или в матрас, а сам ходил в рванье, чтобы двадцатилетний питался объедками в столовой, не имея одной копейки на самолет? Нет? Я тоже не слышал, а вот старых людей в такой ситуации даже видел. Для примера придется вам рассказать о…

В одном селе жила-поживала девяностолетняя бабуля и получала она самую прехорошую военную пенсию, на которую одному человеку можно было жить припеваючи. Так нет же. Она ограничивала себя во всем. Зимой даже редко протапливала в своей маленькой хатке, хотя дров и угля было наготовлено более чем на десять лет, от подключения газа старушка тоже отказалась. И наступил момент, когда она в своей хате… обморозила нос.

И знаете, до чего я додумался? Жизнь человека, как была коротка, такой она и осталась. Ну, где-то до сорока лет. Дальше начинается период сосуществования хомо-сапиенс с окружающей средой. Женщины уже не могут рожать, а мужики, те, кому за сорок, хотя и держимся  бодрячками, но ведь у нас уже болячек больше, чем любовниц.

Так вот. У нас в мире много случается военных конфликтов. Не лучше ли в них задействовать тех, у кого уже народились внуки? А молодые пусть живут, пусть дают  здоровое потомство. Мне могут возразить, что это, мол, негуманно, когда будут воевать и погибать старики. А старикам посылать не себе подобных, а молодых на погибель – гуманно? Ведь те, кто носит погоны с большими звездами, или люди, занимающие самые высокие жердочки на лестнице власти, не безусые юнцы, а седовласые старцы, порою имеющие уже и праправнуков. Какое они имеют право убивать молодых? Мне шестьдесят четыре, и я готов уйти туда, где убивают, вместо кого-то из молодежи. Вот такие мысли кучковались в моей голове, прошлым вечером и ночью.
Июльская ночь дала возможность всей округе, в том числе и мне, насладиться прохладой и успокоением от дневной суеты. Ближе к полуночи над рекой, ольховниками и некошеной луговиной начал собираться еле заметный реденький туман. Звуков поубавилось, лягушки только надрывались в ночной тишине, да иногда по небу проносился падающий метеорит. Во второй половине ночи мне вдруг захотелось спать, поэтому я несколько раз вставал и делал небольшую разминку прямо в погребе. По правде, я уже отвык бодрствовать в такое время, поэтому и приходилось вставать, дабы не уснуть крепким сном. В моем положении можно было только подремывать, что я и делал стоя, положив руки на бруствер, а на них голову.

В прошлые годы для меня самыми трудными были полтора часа, где-то с половины второго и до трех. Дальше сонливость пропадала на долгие часы. Просто в голове ощущалась тяжесть и резало в глазах. Так случилось и в этот раз. А может, помогла и тревога, которая овладела моим сознанием. О том, что во мне происходят перемены, я заметил, как только начал всматриваться в ночную темень в южном направлении и при этом старался уловить посторонние, несвойственные для нашего места, звуки. У меня появилась едва заметная суетливость и острое покалывание в голове, а особенно в кончиках пальцев рук. Для того чтобы убить время, мне пришло в голову изготовить из длинно-стебельной травы что-то наподобие шапки-венка, которую можно будет использовать в целях дополнительной маскировки. 

Незаметно подобрался робкий рассвет. Со стороны реки донеслось: фбу-у-у, фбу-у. Протрещала сорока. Начали вырисовываться очертания приютившей меня усадьбы, завиднелись крыши построек, отчетливее стали силуэты ракит. И вдруг я вздрогнул. Мой напряженный до предела слух уловил едва различимые «тух-чух, тух-чух». Звук доносился из-за моей усадьбы. Пока он был слабый, однако ежесекундно слышался все отчетливее и отчетливее.

Прижавшись к земле, я внимательно вглядывался в сторону, откуда доносились «тух-чух». На некоторое время звук затих и тут… Над моей усадьбой, делая разворот, взмыл вверх вертолет. Вероятно, тот, кто им управлял, придерживался во время полета высокого правого берега и особо не высовывался над его вершиной, но за усадьбой природа устроила четырехсотметровый, перпендикулярный к основному берегу выступ с такой же высотой. В случае промашки пилота можно было и «поцеловаться» с возникшим из тумана, почти отвесным тридцатиметровым косогором.

При появлении над усадьбой вертолет резко завалился на левый разворот и пошел на снижение. У меня создалось впечатление, что уж если не сам летательный аппарат, то его «водила» был точно невменяем. Выделывать такие «кренделя», да еще и низко над землей, человек в нормальном состоянии не смог бы никогда. Выровнявшись и сбросив скорость, машина пошла на еще более низкую высоту, а не долетев до моста, вертолет погасил скорость до минимума. В это время я увидел, как от него отделилась темная точка и устремилась вниз, а через несколько секунд промелькнула и вторая, последовав вслед за первой. Что это было, я не знал, да и не мог рассмотреть хотя и в редком, но в тумане.

Пока я рядил да гадал, вертолет начал быстро набирать скорость, двигаясь над руслом реки. Высота его полета была таковой, что он находился чуть ниже моей боевой точки и шел чуть ли не прямо на меня. И тут я вспомнил наставление Вадима: «Не вздумай стрелять ему в лоб. По вспышке твоего выстрела, он успеет превратить тебя в пепел».

Сжимая в руках винтовку и стараясь не двигаться, я ожидал, пока передо мною окажется его левый бок. Но вертолет начал делать левый разворот.

– Он, что, пьяный? – вырвалось у меня.

Машина, набирая скорость, неслась прямо на южный склон. Казалось, что еще немного, и этот безумный танец закончится. Но за сотню метров до косогора вертолет пошел на такой подъем, что перед моими глазами блеснуло брюхо с колесами. Метров двадцать, не больше. Следом за подъемом – еще более крутой разворот влево и клевок носом. Теперь брюхо находилось от меня метрах в ста.

По-моему, я даже не целился, а как когда-то стрелял из ружья –навскидку, но помню, что винтовка лежала… или нет… нет, лежала на бруствере… Да нет же! Как она могла лежать, вертолет-то был над головой и в некотором удалении. Вообще ни хрена я не помню. Знаю одно, пока «кладоискатели» чуть-чуть подзависли, я успел сделать пять выстрелов, как когда-то, в свой первый выход на охоту с пятизарядным ружьем. В охотничьем азарте я не заметил, как нажал пять раз на курок и… зайца пришлось выкинуть. Так и теперь.

Увидев вспышку, я инстинктивно бросился к дальней стене погреба, подальше от ниши. Вдогонку мне раздался протяжный взрыв. В погребе стало светлее, чем это бывает днем. Послышались удары о землю, снова один, второй и третий взрывы. За ними что-то прошипело, хлопнуло, и над склоном воцарилась тишина.

 Выглянув из укрытия, я уставился на горящий склон. Горела трава, горели остатки вертолета, домик у проходной, кусты сухого лозняка у подножия, горела земля. Все оказалось во власти огня и дыма. Пламенем была объята значительная площадь земли. Мне тоже достался «сувенир». В пяти метрах от моей боевой точки дымилось что-то, изуродованное взрывом, вероятно, кусок обшивки.

Сколько времени я взирал на дело рук своих, не знаю. Из оцепенения меня вывело солнечное тепло. Я почувствовал ее левым плечом и щекой, почувствовал и другое – меня трясло, то ли от утренней прохлады, то ли от перевозбуждения. Чуть-чуть успокоившись, я взял свою «хренатень» и начал через оптику обследовать метр за метром весь склон. Никакого живого существа или подающего признаки жизни мне обнаружить не удалось.

Не знаю, что принято делать или как вести себя в подобных случаях, но мне захотелось осмотреть, уже без оптики, место катастрофы. Не буду вам рассказывать, что я видел и какие переживал чувства, глядя на дымящуюся землю и то, что когда-то было одним целым – вертолетом. Я просто ходил и тупо смотрел. Среди обломков удалось заметить некоторые фрагменты пяти человеческих тел. Сколько находилось людей в вертолете, мне было неведомо.

Завершив осмотр и забрав все свое снаряжение, я пошел на усадьбу, оставив возможность подведения итогов Вадиму Ивановичу. Поднимаясь на дорожную насыпь, я вспомнил две отделившиеся от вертолета темные точки. Решил, не откладывая «на потом», сразу обследовать мост и прилегающую к нему территорию. Не доходя полсотни метров до моста, я увидел на нем что-то зеленовато-серое, похожее на мешок. Взяв на изготовку «луч», начал медленно приближаться к неопознанному предмету. Метров за десять уже стало понятно, что это… В несуразной позе в большой луже крови лежал труп молодого человека. Ввиду перелома позвоночника, тело сложилось так, как не смогла бы принять аналогичную позу даже самая гибкая гимнастка. По всей видимости, падающий ударился о барьер, отделяющий проезжую часть моста от пешеходной дорожки.

– Значит, это уже шестой. А еще? – мелькнула у меня мысль.

Хотя я внимательно осматривал с высоты моста примыкающую к нему территорию, обнаружить ничего не удалось.

– Значит, мне показалось, – сделал я заключение.

 Время приближалось ко второму завтраку, а у меня, как вы знаете, не было и первого. И несмотря на это, есть не хотелось, а мое состояние оценивалось, как туповато-безразличное. Покалывало в затылочной части головы, в глазах появился «песок», а ноги казались «ватными». Возможно, такое состояние организма я и должен был иметь, ввиду того, что произошло. Вертолет с людьми не лисица или заяц. Там, и то были переживания.

На дежурство я ушел раньше времени, так ничего не перекусив, и даже не взял с собой «тормозок». Дабы не заходить на место утреннего кошмара, пришлось чуть-чуть сделать небольшой крюк. Хотя избежать встречи со склоном полностью не удалось, но видеть выжженное место и то, что когда-то было вертолетом, с большего расстояния оказалось легче.

На «переходе» опять был «выходной день», а может, его ликвидировали из-за сокращения штата сотрудников. Просидев безрезультатно положенное время, я уже было собрался покидать свой пост, как вдруг до моих ушей донеслось «чух-чух», а вскоре я увидел зависшую над местом результата моей засады «курицу». Понятно, что мне пришлось спешить на встречу с праправнуком моего друга. Но пока я  перебирался через овраг, шум стих, а вертолет исчез, и я немного сбавил свою прыть, думая, что Вадим будет меня ожидать на усадьбе. Но я ошибся. Когда я преодолел половину пути и тропа вышла на вершину склона, то внизу, у подножия у самой кромки ночного пожарища, я увидел «курицу».

Вадим был один. Он уже успел снести в одно место то, что осталось от человеческих тел, и что-то кому-то объяснял, стоя у вертолета. Увидев меня, праправнук моего друга заулыбался и, прекратив переговоры, направился в мою сторону. По правде говоря, я не думал, что наша встреча окажется такой эмоциональной.

После объятий Вадим начал меня расспрашивать о том, как все произошло. Пришлось подниматься с ним наверх к моему геройскому погребу и в самых мельчайших подробностях рассказывать о моей встрече с непрошеными гостями.

– Семен, а ведь здесь должен был быть другой вертолет, но его уничтожили в соседней резервации, где он укрывался перед решающим броском. А вот этот, – Вадим показал рукой на разбросанные обломки, – у них был, как красная тряпка для быка, то есть для нас. Ты оказался прав. Они разбросали переговорные устройства в шести местах и таким образом устраивали «перелеты» с места на место, хотя сами пребывали в загоне «Амазонок». После гибели основной группы были вынуждены идти ва-банк уже эти, хотя им не то что летать, им и по земле ходить-то было невозможно, все были накачаны наркотиками. Так что, пока мы организовывали засаду, их встречал ты. Да, чуть не забыл. Они приземлялись вчера в поселении, в котором были мы с тобой. Четырех женщин пока найти не удалось, в их числе и старшая.

Вадим говорил взволнованно и быстро. Видно, последние дни  преподнесли ему много неприятностей. У меня на душе тоже было неспокойно. Да и какое могло быть успокоение, если пришлось участвовать в самом настоящем бою, не похожем на охоту на кабанов, лисиц или зайцев. Хотя… Как, с какой стороны и кому смотреть. Подумаешь, из погреба пальнул из винтовки по вертолету с наркоманами. В Чечне такие аппараты сбивают запросто, да еще и часто. И вдруг я вспомнил.

– Вадим, я говорил тебе о двух темных точках, отделившихся у самого моста. Там лежит труп молодого человека, видимо, члена команды. Это шестой. Но я ведь видел и еще что-то летело вниз. Была и вторая темная точка. Я смотрел с моста, но обнаружить ничего и никого не удалось, а может, я никудышная ищейка, – самокритично оценил я свои способности.

По указанию из центра останки нужно было оставить на месте, соблюдая существующие правила. Какие? А вспомните резервацию мутантов. Здесь же, учитывая мое проживание, решено было поступить по-другому. Мы сложили останки и труп в специальный мешок, который вертолетом перенесли в старый песчаный карьер, уложили под крутым, почти отвесным откосом, потом поднялись в воздух, и Вадим пустил одну небольшую ракету. После  взрыва останки оказались под трехметровым слоем супеси. И еще. Чтобы не выставлять меня на всеобщее обозрение, в центр было сообщено, что вертолет, при уходе от погони, столкнулся в тумане с крутым высоким  косогором.

Более тщательное обследование берегов и дна реки ничего нам не дало, хотя и затратили мы на поиски достаточно много времени. После безрезультатных прочесываний местности вблизи моста Вадим несколько раз включал звуковой сигнал «Сбор» – это такие продолжительные гудки по громкоговорителю, обращался на четырех языках с просьбой подойти к вертолету. Ни-ко-го. Выходило так, что, либо я ошибся, либо человек погиб при падении, но мы не смогли его найти. Посоветовавшись, мы пришли к выводу, что если человек остался в живых, он должен будет дать о себе знать. На том и остановились, тем более что Вадим оставался у меня на ночевку. Он двое суток не спал и столько же не ел нормальной пищи, а употреблял специальные капсулы большой энергетической емкости, которые давали возможность сохранять высокую работоспособность и бодрствование до пяти суток. Устал и я – сутки без сна и со вчерашнего вечера без еды.

Свой отдых мы начали с проверки сетей и сортировки рыбы. Улов оказался хорошим, поэтому ужин обещал быть разнообразным и сытным. После установки на место «авоськи» мы надумали обмыть свои телеса с применением мыла и моющего средства в красивом флакончике с фотографией симпатичной блондинистой собачонки. Из воды мы вышли на берег чистыми с головы до ног и с волчьим аппетитом.

За праздничный стол, который мы устроили по случаю победы над зарвавшимися пацанами,  уселись перед самым закатом, потому что слишком много времени ухлопали на приготовление… Завтрака-обеда-ужина. Да мы никуда и не торопились. Зато теперь могли вволю насытиться. Одной ухи у нас имелось на столе четыре вида. Из щуки – раз, из сазана – два, три – из карасей и из окуней – четыре. Но что интересно, все виды рыбной вкуснятины находились… в одной кастрюле. Фирменное блюдо «Запеченная щука в лопуховом листе» тоже присутствовало. Еще раки с выпученными глазами, свежие лепешки на малиновом соке. Вадим добавил из своего продпайка какие-то тюбики и баночки, содержимое которых не принимал мой желудок. Об этом мой гость знал, а поэтому и не обижался. В центре стола красовались две бутылки – одна с вином, другая с водкой. А украшением стола, конечно же, были мы с Вадимом. Не верите?! На-пра-сно. Вымытые, выбритые, одетые во все белое, мы восседали за столом, хотя и на ракитовых чурбаках, но все равно выглядели импозантно и были даже чуть-чуть похожи на арабских, а может, еще  каких, шейхов.  Только без гаремов.

А вообще-то, нет. У них на голове обязательно красуется белая накидка с обручами-кольцами. А у нас… У Вадима голова как коленка, у меня же длинный волос собран на затылке в «хвостик». И все равно мы смотрелись… круто, с дистанционно-притягательным оттенком. Что это такое? Это когда женщины любого возраста с великим удовольствием болтают с мужчиной… по телефону. Мы с Вадимом, особенно я, вошли в такую категорию. Вообще-то, возраст за пятьдесят – самый лучший период в жизни человека. Полное спокойствие. Ни ревности, ни охов, ни вздохов. Спи, сколько хочешь и как хочешь, хоть на голове, а главное, где хочешь, можно даже в кормушке какой.

Один анекдот на эту тему. Старик женился на молодой (со старухой разошлись, характеры оказались разными). Прошла неделя. Встреча с другом детства.

– Иван, как живешь с молодой?
– Во! – восклицает Иван и показывает большой палец. – Со старой как было:  Ива-ан, закрой форточку, сквозит. Закрою. Только лягу в кровать, а она опять: Ива-ан, открой форточку, жарко. И так всю ночь.
– А теперь?
– Хм. Теперь. Теперь моя молодая жена уходит вечером к подруге… И до утра. Я хоть высыпаться стал.

Ужин наш проходил спокойно и размеренно. Выпитое вино (я выпил целых сто граммов) оказывало самое благотворное влияние на наше настроение. Мы много говорили. И главное – оба одновременно, но ухитрялись при этом и слушать друг друга. Зацепили и политику, и международное положение.

– Вадим, а как поживает сейчас Америка, вернее, Соединенные Штаты Америки?

Мой гость сразу даже и не понял, какая такая Америка.

– Да это государство расположено на континенте Северная Америка. США. Соединенные Штаты, – пояснил я ему.

– А-а, – протянул Вадим. – А США больше нет. В середине века они развалились. Теперь там несколько государств.
– А почему? Что стряслось?

– Причина? К этому времени США уже в открытую навязывали свою волю и желания другим государствам, а особенно вмешивались в дела мусульманских государств. Штаты распались на мелкие  государства, которые и поныне ведут междоусобные войны… Развалу этой страны поспособствовали и природные катаклизмы – потопы, ураганы и суровые, многоснежные зимы с испепеляющей летней жарой. Тут уж Бог, вероятно, решил наказать людей за причиненное горе и страдания другим народам. А может, проклятья сработали… Выходцы из России тоже помогли, устроив там какую-то перестройку…

– А ты можешь сказать, кто у этих людей были предки?
– Вадим все может. Пошли, – пригласил он меня к вертолету.

Забравшись в кабину, мой гость минуты две стучал клавишами своего всезнающего устройства.

– О! Горбачев, Ельцин… Тише, Семён Павлович, тише, – услышал я шепот Вадима. – Медленно поворачивай голову туда, где находится  наш стол.

У стола, освещенная пламенем костра, стояла полуобнаженная женщина и аппетитом уплетала наш праздничный ужин.

– Ри-ка. Ри-ка, – позвал негромко Вадим Иванович. – Ри-ка! – уже громче, почти крикнул он и выбрался из кабины. – Ри-ка!

Вадим что-то говорил на непонятном языке и медленно шел к столу. Когда расстояние между ними уменьшилось до десяти шагов, гостья подняла голову и повернулась в сторону идущего.

– Ри-ка. Ри-ка, – услышал я голос праправнука моего друга.

Шефиня «Амазонии» качнулась и, опершись руками на стол, заплакала и стала медленно опускаться на землю. В ней невозможно было узнать ту самую красавицу, встречавшую нас в поселении.

Лилово-красная опухоль закрывала левый глаз. Искусанная комарами, со следами безжалостных побоев по всему телу, с безудержно льющимися слезами, сотрясаясь всем телом, женщина вызывала столько сочувствия и жалости, что я не мог сдержать в своем теле дрожь. Не лучшие чувства переживал и Вадим. Он подошел к измученной Рике и, положив на ее голову ладонь правой руки, начал что-то тихо говорить. Оставив пострадавшую на попечении ее начальника, я отправился в дом, чтобы приготовить для гостьи свою комнату.

Через час Рика, вымытая и пахнущая речной водой, мылом и  шампунем, лежала укутанная в простыни в кровати. Мы же с Вадимом засиделись у костра до полуночи, но, в конце концов, и до нас дошло, что надо спать. Соорудив из сена недалеко от костра две лёжки, мы отдали себя во власть местной ночи.


                НЕТ,  НЕ ОН

Прошлым днем, сразу после обеда, мне почему-то вспомнилась лечебница для психически ненормальных людей, в которой я был последний раз.

– А что, если позвонить? Времени прошло достаточно, может, что и прояснилось? – подумалось мне.

 Вот с такими мыслями я и пошел в контору (офис) рядом расположенного хозяйственного двора сельскохозяйственного производственного кооператива (СПК), намереваясь по их телефону дозвониться доктору Крутанюку Виталию Сергеевичу. Это тот, который вручил мне свою визитку.

Получив разрешение на звонок от главного бухгалтера, я около часу все никак не мог добиться благосклонности АТС в предоставлении мне возможности связаться с доктором  Крутанюком. А когда автоматика надо мною сжалилась, то по указанному номеру ответила женщина.

– А Виталия Сергеевича нет, и не будет его целый месяц. Он уехал на учебу. А что вы хотели? – спросила она меня.

Я объяснил ей причину моего звонка и поинтересовался, не нашелся ли сбежавший пациент?

– Два дня назад к нам привезли его, теперь не сбежит, – успокоила меня сотрудница психбольницы. – Можете приехать и посмотреть за…

Дальше пошли гудки. Вероятно, станция посчитала, что я говорю слишком долго. Это было вчера. Сегодня, как и прошлый раз, я ехал ранней электричкой и, будучи уже более опытным, на железнодорожном вокзале ходил быстро и целенаправленно, поэтому на автовокзал прибыл своевременно, что позволило мне заполучить билет на самый ранний рейс.

 В этот раз автобус в дороге не ломался, в больнице пациента не возили на УЗИ, и я смог, прямо в начале дня, посмотреть на интересующего меня человека. Нет, он был похож на Семена Павловича, как я на Карла Маркса, Горбачева и на моего соседа Семку одновременно.

А вы знаете, мне как-то на душе стало спокойнее. Я таил в себе, непонятно почему, твердую уверенность, что с моим другом и односельчанином не могло случиться какой-либо плохой истории. Мне хотелось и хочется верить, что Семен Павлович жив и здоров, только вот куда он делся, мой мозг не мог додуматься.

По возвращении в областной центр я отправил письмо начальнику Павлоградской милиции и вечером благополучно прибыл домой, где меня ожидала куча новостей местного значения. Да и как им было не появиться, если вчерашний день по селу цыгане устроили настоящий чес (термин артистов эстрады, когда они дают по множеству концертов за короткий промежуток времени для сбора денежного урожая).

После убытия гадалок в селе недосчитались одиннадцать кур, два гуся, четыре утки, девять тысяч рублей, сто пятьдесят яиц, три кольца и две цепочки. Не подумайте, что их украли, нет,  люди всё перечисленное  отдали сами.


                ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ЧЕТВЕРТЫЙ

Да-а. Столько событий. И все в одни сутки. Проснулся я слишком рано. Вероятно, стресс был настолько велик, что организм и, главное, сознание не смогли побороть его последствия, а может, сказался сон на свежем воздухе.

Костер догорал. Уже не было пламени, только красноватые угли звездами выглядывали из-под несгоревших головешек. Подбросив в кострище сухих веток и наложив на них несколько толстых чурок, я вернулся к своей лежке. И, зарывшись в сено, как дикий кабан в холодное время года, уставился в бездонное звездное небо, думая о том, что, может быть, вот так же, кто-то лежал на сене сто, двести и тысячи лет назад и смотрел в ночную высь, осмысливая свою жизнь. Все могло и может быть.

Когда-то в моей голове витали думы о том, что пройдут годы, люди станут грамотнее и умнее нас, а значит, и устроят для себя спокойную, без всяких войн и катаклизмов, жизнь. Прошло сто лет… Но, как и тысячи лет назад, звероподобных особей в человеческом обществе меньше не стало. По воле судьбы и я попал в их число. Почему и откуда у людей появляется желание убивать, издеваться и унижать себе подобных? Почему с увеличением познания у человека остаются самые низменные повадки? Ведь потребности людей не изменились со времен каменного века. Не согласны? Я не философ и буду объяснять по-колхозному. Желание поесть было тогда и сейчас. И не просто поесть: чтобы кусок, если мяса, – то лучший, чем у соседа. Желание иметь лучшую, чем у других, тогда – пещеру, теперь – виллу, замок, дворец. Лошадь и машина, шкура от овцы и шуба от Кардена или какого-нибудь Валентина, и так далее. Однако и тех, и нас объединяет одно – алчность. Мы повязаны одной веревкой, вот этой самой жадностью.

Так и лежал я в сене с открытыми глазами, взирая во тьму небесную, ожидая, что вот-вот на небе появятся слова, объясняющие, почему все-таки на земле слишком много изуверства, пакостей и гадостей. Почему иные правители предают и продают свои народы и страны? Почему люди убивают друг друга?

Сейчас я свои размышления прерву, а постараюсь вам рассказать о том, что происходило до того времени, когда вертолет оказался над моим погребом, простите, над моей огневой точкой. Вадиму Ивановичу об этом поведала Рика, пока я готовил для нее комнату прошлым вечером.

Четырех женщин «кладоискатели» забрали с собой в послеобеденное время. Такое у них практикуется часто, поэтому жительницы поселения вместе со старшей и убыли с визитерами, надеясь на более-менее благополучный исход «культпохода». Временный лагерь они разбили на берегу небольшой речушки. Однако дальнейшее поведение прибывших начало выходить за рамки дозволенности, согласно существующим правилам, уже на первом часу их общения. Сорвав с женщин колье и браслеты, «кладоискатели» начали издеваться над пленницами, совершенно не контролируя свои действия. Дело в том, что все мужчины, в том числе и пилот, находились под сильнейшим воздействием наркотических веществ, и при… Как бы вам сказать покультурнее. О! Свалившиеся с неба не сдали даже на две первые буквы ГТО (готов к труду и обороне). Так вот, они оказались не готовы к этому самому труду. А что они могли сделать, если их «мужская сила» осталась на «поле брани» в поселении «Королевского двора». Да и не их это была сила, а сила таблеток, подобных «Виагре». Таблетки кончились, остались желания и немощь. Вот тут и разгорелся сыр-бор. Как так?! Четыре женщины не могут из шестерых мужиков ни одного привести в надлежащее состояние!

Пять часов женщины вынуждены были терпеть побои и унижения. С наступлением темноты Рика уговорила двух своих подопечных сбежать, и в это время «кладоискателям» поступила команда «На взлет». Затолкав оставшихся в вертолет, несостоявшиеся самцы поднялись в воздух.

Где они летали, Рика не могла знать. Помнит одно, что они часто меняли направление и три раза производили посадку. И все это время ее кто-нибудь обязательно избивал. А как только приблизился рассвет, взлетели последний раз, и вот тут уже хозяева вертолета решили избавиться от женщин, придумав для себя новое развлечение. Опустившись на высоту пятнадцати – двадцати метров над рекой, самый рослый и жестокий, вытолкнул самую слабую, еле стоявшую на ногах женщину через открытую дверь. Рику решено было выбросить, когда вертолет окажется над мостом. Но получилось все по-другому. Одного, того, самого здорового, она «отключила» пальцем в глаз, а второго сильным ударом ноги в челюсть отправила в открытую дверь. Что стало с ним, вы уже знаете. Сама же совершила удачный прыжок в реку.

Все, что произошло потом с вертолетом, Рика видела, узнала и меня по длинным волосам. Она подходила, незаметно для меня, к месту падения обломков, для того чтобы убедиться в гибели их мучителей, после чего отправилась на поиски своей подруги, которая оказалась в реке чуть раньше. Проблуждав безрезультатно по пойменным зарослям камышей, осок, ольхи и лозняков целый день, Рика решила вернуться к нам.

Вадим встал с первыми лучами солнца. Я же в это время уже принимал водные процедуры и был настолько увлечен барахтаньем в воде, что и не заметил его появления.

Увидел же, скорее, услышал, как он с оханьем прыгнул в реку. Поприветствовавшись и спросив друг друга о самочувствии, мы минут десять наслаждались общением с теплой водой, после чего выбрались на берег.

– Семен, – услышал я голос Вадима, – пусть Рика побудет у тебя дней пять. Не может она в таком виде появиться в поселении. Как только синяки сойдут, я ее заберу. А может, вам понравится быть вместе? – подмигнул он мне.

– Вадим, у меня была распланированная спокойная и тихая жизнь. Рыбалка, огород, дежурство, подготовка к зиме. А теперь она. Ну представь. Мне шестьдесят четыре, а ей двадцать четыре – двадцать шесть. Ну какая может быть связь? Хотя-а… Целый день пред носом будет крутиться голая красавица… Не знаю. А вдруг в каком-нибудь закоулке организма осталось, на всякий случай. Не-ет. Насильником я никогда не был и теперь постараюсь не быть.

Мы оба засмеялись.

– Я тебе оставлю аптечку, в ней есть мазь, ну что вчера я ей давал, синяки и кровоподтеки исчезнут за два дня. Так что через три дня Рика будет в полном здравии. Ты ее только смазывай чаще, – засмеялся Вадим и хлопнул меня по плечу.

Ну что оставалось мне делать? Вздохнув, я махнул рукой и пригласил его к столу. Рику мы решили не трогать. Проснется, если захочет, придет сама.

В половине восьмого заработал «маячок».  Подавала сигнал бедствия та, которую целый день искала Рика.  Вадим сразу же убыл на поиски, а я остался на усадьбе, имея в своей голове целую кучу мыслей. Два дня я не брал в руки лопату, хотя и осталось копать с гулькин нос, два дня не занимался подготовкой к зиме. Я глубоко вздохнул и покачал головой. Так хорошо все наладилось. А теперь? Не буду ж я хватать лопату и бежать в огород. Придется пересматривать свои планы. Без изменений остается одно дежурство, остальное время надо использовать с учетом появившихся новых жизненных факторов. А они, эти факторы, лежали в моей комнате, на моей кровати и спокойно посапывали носом. Во-первых, нужны дополнительные постельные принадлежности, ну не спать же мне каждую ночь по-кабанячьи. Для экзотики, конечно, можно. Значит, надо идти в «Приют охотников», да и для гостьи нужна  одежда и что-нибудь на ноги. Хотя туда не планировал наведываться еще недели две.

Полтора часа я простоял у своего очага, совершенствуя свои кулинарные способности. Надо ж кормить «приемную дочь», да и не хотелось «падать лицом в грязь».

К девяти часам у стола появилась и сама виновница всех моих перепланирований. Ну что, женщина всегда, при любых обстоятельствах, остается ею, даже в самых, казалось бы, экстремальных ситуациях. В первую очередь я обратил внимание на оригинальность ее одежды. Конечно, она была не от «Диора» или какого-нибудь еще заковыристого дома модной одежды, но Рика ухитрилась обычную простыню так приспособить на свое красивое тело, что все лучшее оказалось в выигрышном виде. Длинные, красивые ноги, да к тому же еще и загорелые, сильно контрастировали с белизной ее «платья». Я не специалист в вопросах женской одежды и не знаю, как можно назвать придуманное молодой женщиной, но постараюсь доходчиво его описать, а вы сами решите, к какому стилю это отнести. Только б не запутаться.

 Рика взяла обычную простыню, собрала посередине длины и связала узкой лентой (полоской), потом перекинула ее через плечо и обернула обеими полосами верхнюю часть тела, да так, что правое бедро оказалось почти обнаженным. Что касается груди, то признаюсь вам, как-то неудобно было смущать своим старческим взглядом обладательницу красивого бюста. Надо ж иметь хоть какое-то приличие. Короче… а давайте-ка я объясню вам с помощью Толкового словаря С. И. Ожегова… Одна из молочных желез молодой женщины иногда выглядывала из-под накидки, другая тоже не хотела отставать от своей сестрички и при каждом удобном случае спешила показаться моим глазам. В итоге я вынужден был отводить взгляд в сторону.

Не знаю, как бы я повел себя, имея за плечами тридцать – тридцать пять лет, но в это утро я галантно поклонился и… выдал подошедшей, теперь уже квартирантке, такие перлы своего красноречия, что и сам удивился.

– Ри-ка, вы самая красивая в нашей округе женщина. Будь мне сейчас на тридцать, а лучше – на тридцать пять лет меньше, я бы сразу в вас влюбился и постарался бы в вашем сердце зажечь хотя бы малую искру этого трепетного чувства. Сейчас же, учитывая  богатство моих лет, мне остается только сожалеть о скоротечности человеческой жизни.

Судя по тому, что Рика никак не смутилась, я понял, мои слова на нее не оказали никакого воздействия. Русский язык столетней давности для нее оказался таким же непонятным, как и ее разговорная речь для меня. Она стояла и улыбалась, обнажая красивые зубы, увидев которые, я вспомнил о своем коренном в нижней челюсти с правой стороны, он шатался и побаливал вот уже пять лет. Расставаться же с ним мне было жалко, а закрепить, чтобы он не расшатывался, врачи не хотели или еще не научились.

Вадим был прав, когда расхваливал чудесную силу мази, применяемой для лечения ушибов, ран и других ненужностей на теле человека. На левой щеке у Рики опухоли уже не было, да и  синюшность заметно исчезла. На руках и ногах от вчерашних порезов и позавчерашних побоев тоже почти ничего не осталось. Увидев, что я внимательно рассматриваю эти места, она смутилась и постаралась меня успокоить:  нишего, все хорошо, гут.

– Рика, ты русский понимаешь?
– Шуть-шуть, – засмеялась она.
– Понятно. Мне надо десять минут. Иди поплавай, – и я показал женщине на бассейн и жестами дал понять, о чем говорю. – А я тут позанимаюсь
– А-а, о-о! – воскликнула моя гостья и, махнув рукой в сторону моего «аквариума», заспешила вниз по дорожке, на ходу поправляя свои  пышные волосы.

Пока Рика принимала водные процедуры, я закончил приготовления к завтраку и пригласил ее к столу. На правах хозяина я, конечно же, проявлял максимум внимания и помогал гостье выбирать из того, что было мною приготовлено, самое вкусное. Одним словом – ухаживал, испытывая при этом огромное удовлетворение оттого, что хоть немного могу быть полезным.

Но время бежало. В начале одиннадцатого я встал из-за стола и, показывая на часы, начал объяснять Рике, что мне надо уходить. Она кивала головою в знак согласия, но оказалось, что поняла мое объяснение по-своему, и, улыбаясь, встала.

– Хошу, хошу, – наконец проговорила гостья, с трудом вспомнив нужное слово.
– Не-ет, – ответил я. – Рика тут сидит. Иду я. Рика здесь. Иду я, – повторяя несколько раз одно и то же, мне вроде как удалось достичь желаемого, гостья опустилась на прежнее место и покачала головой в знак согласия.
– Слава Богу, – проговорил я и отправился облачаться в походную одежду.

К столу вернулся в полной экипировке, да к тому же еще и вооруженный до зубов. Не верите? Карабин, нож и «хренатень» – лучевая пушка, а через плечи две сумки. Карабин прихватил для охоты, ну не кормить же молодую и красивую одной рыбой. Ну прямо Робинзон двадцать второго века со своею… Подождите, надо подсчитать. Рика появилась вчера. Какой был день недели? Та-ак, придется считать. Двадцать третий день пришелся на… четверг. Не-ет, не пойдет. Четверг, Четвергина, Четвержатина, Четвертина, Чертовщина. О, Господи, и правда, черт-те что. А вот сегодня пятница. Ну вот и пусть будет Пятницей, как у Робинзона. Староват, правда, ну ничего, это даже лучше. У молодого мужика сейчас голова чем бы была забита? Вот то-то. А у меня охотой и мыслями, во что одеть и обуть свою гостью.

Увидев меня в походном облачении, Рика настолько удивилась, что даже и не скрывала своего состояния.

– Я идет, я идешь, – начала она.

– Нет, – закачал я головой и, показывая рукой, попросил ее сидеть на месте, а сам принялся собирать «тормозок». Этот каждодневный ритуал у меня много времени не отобрал. Некоторое время спустя в моей сумке уже нашли свое место бутылка с ухой, две лепешки и большая рыбина. Пока я собирался, Рика внимательно следила за моими приготовлениями, не вставая с места. Перед самым уходом я вышел на солнечную площадку и, воткнув в землю палку, попросил свою гостью подойти ко мне.


– Смотри. Тень сейчас тут. Я ухожу, – показал я рукой в сторону, куда буду уходить. – Приду, тень должна быть вот в этой точке, что соответствует пяти шести часам вечера. – Для удобства определения я воткнул еще одну сухую ветку. – В это время я приду назад. Теперь ты тут хозяйка.

Рика кивала головой в знак того, что все поняла. Напоследок я познакомил ее со своим «холодильником» и со всем, что можно употреблять в пищу. Кроме всего я показал ей жестами, что она может спать, загорать, купаться в реке, вообще предаваться отдыху, как на солнцепеке, так и в тени.

– Ну, слава Богу. Все поняла, – вздохнул я и направился к своей тропе, но в это самое время, Рика пошла вслед за мной.
– Рика идет, – услышал я за своей спиной, вышло, что все мои доходчивые, на мой взгляд, объяснения пошли «коту под хвост». Пришлось возвращаться, брать квартирантку-красавицу за руку и отводить на место за столом.

Солнце, вероятно, решило надо мною поиздеваться, когда я, обвешанный сумками и оружием, вышел за пределы своей усадьбы. Через полкилометра по моей спине и из подмышек потекли целые реки пота. А на подъеме светило добавило энергии, и я начал превращаться в мокрую курицу.
 
– Ничего, мы люди стойкие и все напасти переносим с чувством собственного достоинства и с величайшим  терпением. Мне же теперь раскисать и вовсе нельзя. Отныне я превратился в кормильца, от которого зависит благополучие молодой, красивой женщины. Так что, «папаня», иди и не хныкай, – усмехнулся я над своими рассуждениями.

Дежурство очередной раз дало мне возможность отдохнуть от домашних дел, увеличившихся в связи с появлением в моей обители Рики в целые разы.
По пути следования к «Приюту охотников» мне много кое-чего попадалось из живности. Ну не буду ж я стрелять в кабана или козу. А вот зайца… взял грех на свою душу. Ну что теперь. Это случилось уже перед самым подходом к усадьбе. И надо ж было ему попасться мне на глаза. Метрах в ста пятидесяти от меня сидел он на взгорочке. Впервые мне пришлось использовать «Луч» для достижения своей кровожадной цели. И знаете, Вадим был прав. Даже на самой минимальной мощности «хренатень» показал вою коварную сущность. Без всяких там «трах» или «ба-ах» тихо уложила длинноухого на землю, хотя я почти и не целился.

– Вот это да-а, – клацал я языком и удивлялся: на шубке моей добычи отсутствовала хотя бы малая рана, и у меня снова вырвалось: – Вот это да-а. Ну и ну-у.

Дальнейшие мои действия не могут быть интересны, особенно для женщины. В течение нескольких секунд я вынужден был сделать то, что требуется в таких случаях, после чего опустил зайца в сумку и зашагал в усадьбу.

Целый час я занимался… Нет, не мародерством. Знаю, что нехорошо покупать предметы торговли в отсутствие хозяина. Но ведь владельцев магазинчика уже не было долгое время, и все это время усадьбой пользуются ветра, дожди да солнце охлаждает в речной воде свои разгоряченные лучи.

– Мне ж надо ее одеть и обуть, – успокаивал я себя и вроде как оправдывался перед хозяевами, живущими неизвестно где, а может, они, и вправду, тут погибли во время последней разборки. Вадим, по-моему, об этом упоминал, – гундосил я себе под нос, снимая с вешалок  одежду и выбирая в коробках подходящую обувь.

Все, что я брал, естественно, подлежало уценке. А как вы хотели. Семь и более лет хранения – это ведь не пять дней или недель. Я и уценил, положив в ящик стола сумму, равную половине стоимости того, что взял, а именно одну тысячу «медиков», приплюсовав еще пятьсот в качестве компенсации за «покупку» во время отсутствия хозяина. После уплаты за товар мне на душе аж легче стало. Теперь я уже не какой-нибудь грабитель с большой дороги, а честный покупатель.

Ко времени отплытия на мой плот-велосипед была уложена целая куча всевозможных вещей, предметов, продуктов, и даже большое зеркало мне пришлось заимствовать, а вдруг Рике захочется взглянуть на себя. Погрузил и ящик с пушками «Луч» («хренатени»). Пока я сновал туда-сюда, в моей голове снова появились мысли  о перебазировании.

– Жил бы здесь, не таскал бы вот так, – доказывала одна мысль свою правоту, но эту возмутительницу моего спокойствия я загнал на этот раз в самую дальнюю точку своих извилин.

– Послушай я тебя прошлый раз, то, может, вертолет побывал бы и здесь, и неизвестно, под каким кустом могло валяться место твоего обитания, – добивал я мысль своими доводами.

Два часа я крутил педали плота-велосипеда и два часа мой «сухогруз» рассекал волны…

– Ну, какие волны? Тоже мне капитан дальнего плавания. Пират нашелся, – это я так себя «пощекотал», чтоб не превращал обычный плот в «сухогруз» типа «море-океан».

Метров за триста до места новой прописки плавсредства мне удалось бесшумно прекратить полет трех уток. И опять я пользовался услугами лучевой пушки. Ну и «хренатень», я вам скажу. Небольшая стая два раза пролетала над самой моей головой. И вот смотрю, утки снова развернулись и прут прямо на меня. Ну, думаю, конец. Все. Вскидываю свою пушку и р-р-аз. Три штуки плюхаются в воду метрах в тридцати передо мною. Что делают утки, когда по ним шарахаешь из ружья? Я спрашиваю у охотника, читающего эти строки. Правильно. Утки стараются побыстрее смыться с места расстрела, ну а те, в которых вы нечаянно вдруг попали, падают камнем в воду.

Здесь же получилось все наоборот. За тремя плюхнувшимися в воду сели и все остальные. Они, вероятно, думали, что те скомандовали на «посадку».

– Чудеса, – удивился я, однако больше пушку не использовал.

К месту причаливания мой пиратский плот уткнулся передней своей частью в половине шестого, а вот где «дремала» тень от воткнутой мною палки, не знаю, ибо ее накрыла тень от яблони. Не подрасчитал чуть-чуть. Пришвартовавшись к помосту, я взял узлы, в которые были упакованы вещи для Рики, и пошел в дом. Хозяйки усадьбы нигде не было видно.

– Может, ее забрал Вадим? А… да нет, сбежать она не могла. Куда бежать? В какую сторону? В какую даль?

Однако, чем ближе я подходил к дому, тем больше начал замечать перемены. Высокое крыльцо со множеством ступенек было очищено от земли и травянистой растительности, да еще и вымыто. Сколько Рике пришлось повозиться, не знаю. В холле тоже все блистало больничной чистотой. А коридор! Бог ты мо-ой! Это ж надо так его выдраить! А комната. Да. Женщина есть женщина, – подвел я итог увиденному.

Я ведь тоже мыл полы. Да, раз в неделю. Но ведь они у меня все равно, даже после общения с тряпкой и водой, не выглядели так. У порога комнаты мне пришлось остановиться. Заходить или не заходить? Это было для меня уже вопросом из вопросов. После некоторой паузы я все-таки перешагнул пороговую линию. Быстро разложив одежду, мелкие женские принадлежности, расставив обувь и осмотрев «купленное» от двери, я отправился на поиски Рики. Ее мне удалось найти в саду. Она сидела на низко расположенной толстой ветке яблони, лицом в сторону, куда я уходил на дежурство.
Вы знаете, даже в старой голове откуда-то появились молодые мысли. Может, они выскочили из запасников давно минувших лет, а может… Что может? Не устарел? Да нет. Просто что-то сдавило в груди и зашумело в голове.
 Что было дальше, вы узнаете чуть позднее.  Сейчас же мне что-то не рассказывается и уже ничего не видно, хоть и сижу у окна, а дневник лежит на подоконнике. Надо ложиться спать.


                ХУДОЙ  И  РЫЖЕВАТЫЙ

Из моего дневника за двадцать девятое июля (у С. П. «День двадцать четвертый»).
 
…Сейчас сижу у себя в комнате (кабинете) за рабочим столом, на котором бумаги, бумаги и бумаги. Здесь и черновые записи, наброски рисунков, есть уже и готовые материалы для газеты районного масштаба.

За окном вечереет, но свет еще не включал. На огородах копаются мои односельчане, одни собирают помидоры, другие сдергивают сорняки на участках картофеля. Соседка через один огород подпалила кучу мусора, и теперь дым поднимается высоко в небо, заслоняя, отгораживая от моих глаз Горенку и лес Колчевку. Близится время уборки «второго хлеба», поэтому люди и копошатся в огородах, стараясь как можно больше выполнить подготовительных работ.

Я начал с описания сельских забот не случайно. Просто хотел оттянуть подальше первые строки рассказа о сегодняшнем происшествии. Все произошло сразу после обеда. Мне самому пришлось быть соучастником данного действа, поэтому буду вам рассказывать обо всем более подробно. Меня до глубины души возмутило то, что у одних людей большое горе, а другие используют этот случай для выманивания денег. А теперь все по порядку.

Послеобеденный отдых у меня был коротким и каким-то несерьезным. Только прилег на свой твердый диванчик для выправки старческой фигуры, как сразу же захотелось встать. Наверное, не устал за полдня от писанины, да и причина была слишком уж уважительной. Я еще с утра надумал наведаться к одному своему односельчанину. По селу прошел слух, что он занемог и теперь лежит на домашнем излечении под присмотром своей жены-пенсионерки, ранее работавшей медицинской сестрой в одной из больниц областного центра. А раз надумал, значит, надо выполнять.

Облачившись в полупраздничный прикид (одежду), я неспешно вышел за пределы своей усадьбы. Сегодня было уж больно жарко, донимала  оводня и мелкие мухи. Сосуще-грызущие взялись за меня, когда пришлось проходить мимо привязанных на выгоне частных коров. Отбиваясь от наседавших кровопийц, я незаметно для себя вышел на асфальтированную дорогу.

– Дед, де-эд, – донеслось до моих ушей. – Где тут у вас живет Седых Семен Павлович?
– Семен Павлович? Его сейчас нет дома.
– Мы знаем. Но бабка-то дома? – принялся допрашивать меня худощавый, ле-ет, в общем еще не старик, но уже и не юноша, среднего роста, серовато-бледный, одетый в потертый костюм незнакомец. Его попутчик молчал.

Заподозрив неладное, я решил сопроводить пришлых к дому своего друга. Мало ли что.

– Ты, дед, нам покажи, где его дом, и можешь идти своей дорогой, – не унимался худой.
– А вы не гоните меня, я, может, еще пригожусь. Его жена с утра была на огороде, да и кобель у них мужиков чужих недолюбливает.

Пока мы шли к дому Семена Павловича, мои попутчики немного приотстали и о чем-то оживленно беседовали, что вызвало у меня еще большую подозрительность. Калитка в высоком заборе оказалась закрытой, а кобель, унюхав меня, прекратил лаять. Пришлось стучать.

– Иду-иду-у! – донеслось из глубины двора, а вскоре к нам вышла сама Валентина Николаевна. – Ой, минутку. Я там поросятам давала, – извиняющимся голосом проговорила она, вытирая руки о передник.

– Хозяйка, твой дед живой. Он у нас, – начал свой рассказ худой. – Мы его нашли в лесополосе, недалеко от нашего хутора, совсем голого и избитого всего. Он вчера только начал разговаривать, а до этого мы две недели его откармливали и лечили примочками. Чтобы вернуться домой, ему нужна одежда, и желательно хорошая, а то через два города ехать. А нам, за уход и кормежку, пару тысчонок заплати. Харчи и лекарства денег требуют. И на билет ему надо тысячу рублей. Всего три. Это он нам дал адрес и просил сделать все быстро.

Изложив свое сообщение с требовательным уклоном, серовато-бледный умолк.

– Нам надо быстро домой, а то мы и так уже долго болтаемся, – поддержал своего собрата молчавший до этого рыжеватый крепыш чуть ниже среднего роста.

– Ох, ох, да как же он там, да где ж это он? – начала причитать жена Семена Павловича. – Да подождите. Я сейчас, я сейчас. Ох, Господи, – суетливо забегала она, не зная, что делать и с чего начинать.

– Ребятки, чего вы торопитесь? Раз Семен Павлович жив и с вашей помощью здоров, мы облегчим и вашу и нашу задачу, – услышал я голос за своей спиной. Это отозвался незаметно подошедший сосед пропавшего, а теперь объявившегося Семена Павловича. – У меня есть машина, мы сейчас сядем и к вам.

– Правильно, там сразу и расплатимся с вами и за кормежку, и за лечение, Валентина Николаевна сейчас все соберет, а мы поедем, – проговорил я, глядя на соседа своего друга.

«Спасители» Семена Павловича стояли молча. Они явно не ожидали такого поворота.
 – Я пойду готовить машину, а через полчаса буду здесь, – пообещал сосед.
– А мы пойдем готовиться в дорогу. Вы ж посидите пока на скамейке, – показал я рукой на место отдыха у забора. И, взяв Валентину Николаевну под локоть, постарался увести ее во двор.

– Подожди, успокойся. Это какие-то ханыги. Минутку. Николаевна, ты иди, собирай, а я позвоню в милицию, что, мол, Семен нашелся. Ну, чтоб они знали! – проговорил я нарочито громко, но это уже было ни к чему, худощавый и рыжеватый быстро удалялись в заросший проулок.
Приболевшего односельчанина я навестил чуть позднее, после того как выяснилось, что «спасители»  из села ушли. 

               
                ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ПЯТЫЙ

Рассвело. Я пристроился у окна с намерением продолжить рассказ о событиях вчерашнего дня, все равно копаться в огороде мне не придется. Но прежде чем приступить к повествованию, утро требует, чтобы я непременно напомнил о нем. Ну нравится кокетке, когда люди хвалят и любуются ею. Поэтому, чтобы воздать должное розовощекой, я тоже восклицаю: – Ах, какое красивое!

Так с чего у меня сегодня все началось? Вспомнил. Окно только начало светлеть, а мои глаза уже шастали по стенам и потолку комнаты. Я вернулся вчера в ту, в которой провел первое время. Ну не переселять же сюда Рику. Она ведь женщина, моя гостья, да еще молодая и красивая. Ту же комнату, с секретной дверью, я временно перевел в разряд «для гостей».

Сейчас вот собрался рассказывать, как у меня начался двадцать пятый день, а сам чувствую, что вам очень даже хочется узнать об окончании прошлого дня. Угадал? Тем более что я обещал это сделать именно сегодня. Да оно и понятно. Целый день отсутствовал, привез целый ворох одежды, кучу обуви и еще кое-чего, в чем можно покопаться, а если я подобрал удачно, то ведь что-то окажется и полезным, а значит, женщина испытает радость.

Нет, милые мои. Действительно, когда я увидел Рику, ожидающей моего появления, ну это мне так хотелось, а что чувствовала она сама и почему смотрела в ту сторону, куда я уходил, и какими были ее мысли, это ведомо было только ей.

Так вот, когда я увидел Рику, у меня действительно что-то вздрогнуло, а потом… Я взял свое самообладание в руки и заставил его вести себя прилично. Ну, вы сами подумайте, как будет выглядеть пожилой мужик, который суетится  около красивой женщины. Это ведь, в конце концов, и для сердца вредно.

– Рика, Ри-ка, – тихо, чтобы не напугать, окликнул я свою гостью, но она все равно вздрогнула и повернулась в мою сторону.

Показав несколько раз на тропу, по которой я уходил на дежурство, Рика о чем-то заговорила на смеси различных языков, вероятно, сказалось волнение. Оно и понятно, уходил в одну сторону, а появился с другой, да еще и незаметно для нее. Но это продолжалось совсем недолго.

Ко мне, на «подиум», Рика поднималась хотя и торопливо, но уже более спокойной. Чтобы не заставлять ее задавать мне вопросы, я сам жестами показал, каким путем возвратился домой, добавляя к ним простые слова. Взаимопонимание было достигнуто даже быстрее, чем ожидалось. Оказалось, что для этого достаточно иметь словарный запас в два десятка простых слов. Особенно она меня хорошо понимала, когда я начал высказывать слова благодарности за проделанную работу по превращению полудикого жилья в сияющий чистотой дом.

Так, потихоньку, почти на цыпочках, мы подошли к ее комнате. Боже мой, сколько ж радости и изумления я увидел на ее лице, когда она увидела принадлежащие ей вещи. Конечно, и платья, и обувь, и… все, что носится ближе к телу, были изготовлены много лет назад, но это еще не означало, что они совсем уж морально устарели. Там, в другом мире, который находился от нашей усадьбы за тысячи километров, этот довод оказался бы главным, здесь же модность одежды не играла никакой роли. Здесь даже чисто сувенирные предметы женской одежды, изготовленные из шкур рыжей лисицы, молодого (полосатого) кабанчика, летней шкуры козы, а особенно обувь, вызвали у Рики столько радости, что она тут же приступила к примерке.

Чтобы не вызывать у женщины чувства неловкости своим присутствием, я незаметно удалился к реке. Надо было заканчивать разгрузочные работы, готовиться к ужину, да и другие дела уже выстраивались в очередь.

Первым делом я решил отнести Рике большое, в мой рост, зеркало. Когда сей туалетный атрибут был закреплен около камина, между двумя ветками, моя гостья только не кувыркалась. Визгу, крику, хлопанья в ладоши было больше, чем можно было ожидать.

Увидеть свою физиономию пришлось и мне. А куда денешься, если сам устанавливал приобретенную ценность. Пока в стекле отражалось только мое лицо, было еще терпимо. Ну, седая голова с завязанными на затылке волосами, ну видна небритость, морщины, тускловатые глаза, хотя… для физических работ использовать можно. Но когда рядом со мной оказалась Рика, – ей, видите ли, захотелось взглянуть на себя, – мой облик мгновенно обесценился. Да я чуть не отключился. А тут она  еще и улыбнулась. Взглянув на свои враз поблекшие черты, я вышел из комнаты.

Переноска всего остального много времени не заняла, тем более что после того как я прогромыхал в своей комнате, у Рики над головой, укладывая на кровати постельные принадлежности, она поспешила мне на помощь.

Укороченные джинсы… Можно, я успокою молодежь? Не горюйте, те, кому до двадцати пяти. Через сто лет будут так же ходить с голыми пупками и в дырявых джинсах. Возвращаюсь назад. Укороченные джинсы и легкая блузка придали моей постоялице вид беззаботного подростка. Не хватало только конопушек, но их заменял угасающий синяк, который Рика ухитрилась чем-то замаскировать из привезенных мною тюбиков, баночек и флакончиков.

Быстро покончив с разгрузкой и размещением «купленного» по местам их хранения и использования, я пригласил гостью передохнуть в тени на импровизированной скамье все из тех же блоков с уложенным на них сене.

– Нет, нет, – проговорила она, о чем-то усиленно думая. – Ри-ка, – вдруг показала моя помощница на себя.

– Вот это да-а, – проговорил я с изумлением, вот это деревня, – добавил для полного понимания в свой адрес. – Семен. Семен, – наконец-то представился я.

– Семьен, – повторила Рика и рассмеялась. – Семьен. Семьен хочет есть?

Я сразу не понял, о чем спрашивала меня улыбающаяся женщина. И только после того как она повторила вопрос и показала рукой движения, похожие на работу ложкой, до меня дошло, что вместе взятое означало.

– Да. Да, – закивал я головой.

Оказывается, стол был накрыт уже давно, и Рика, вероятно, ожидала, что я, как только появлюсь, сразу, прямо с порога, вскричу о своем голоде, а если и не буду кричать, то, во всяком случае, дам ей понять, что очень хочу есть. Но я, как вы уже знаете, проявил сдержанность.

Рика оказалась более искусным специалистом в вопросах приготовления рыбных блюд, а особенно сервировки стола. В этом я убедился, как только со стола убрали покрывало (половина простыни). Я готовлю блюда, чтобы можно было есть, а она, чтобы еще и наслаждаться. У меня на столе все приготовленное просто лежит, дожидаясь своей участи, а у Рики приготовленное украшает стол и само просит, чтобы это блюдо отведали.

Целый час мы трапезничали у родника, восседая по обе стороны стола. И целый час я старался говорить добрые слова в адрес приготовленного обеда, полдника или ужина, а может, всего вместе взятого. Пока мы утоляли голод, знаете, о чем я подумал? Как мне осточертело готовить.

А что ж было дальше? А что ж они делали потом? Не переживайте. Я хоть и староват, но помню и знаю, что надо делать. Да, вы правильно поняли, только не в ту сторону. После того как плотненько поели, мы пошли проверять сети. А когда рассортировали улов, занялись лю… любимым делом, начали готовить уток и зайчатину, рыбе тоже досталось. Кроме всего перечисленного мне пришлось еще и «молоть» пшеницу и выпекать лепешки. Пока я все это делал, Рика старалась от меня не отходить и каждый раз, при удобном случае, пыталась даже помогать.

Вечернее время подобралось к нашей усадьбе как-то так незаметно, что я даже удивился. Перед заходом солнца мы выбрались «на природу», совершив поход к мосту, а как только начало темнеть, я проводил свою гостью до самой двери ее комнаты, после чего поднялся к себе и некоторое время секретничал со своим дневником, пока совсем не стемнело.

А теперь, с вашего позволения, я продолжу рассказ о сегодняшнем дне вечером. Предугадывать мне не дано, потому сейчас иду приводить себя в порядок. Ножом бриться, конечно, хренова-то, но что поделаешь, не ходить же полным «Одуванчиком». Пока у Рики красовался синяк под глазом, я еще мог позволить себе небритость, теперь же, дня через два, ее лицо, благодаря мази, полностью очистится от следов былых сражений, чего ж моя физиономия должна выглядеть старчески-отталкивающе.

…Уж день прошел, и вечер прикатил. Где-то что-то подобное или близкое я уже слышал.  Вся суета осталась позади. Вот это точно. Пристроившись у подоконника, я, как и обещал вам утром, поведаю о том, что произошло у нас в двадцать пятый день моего летоисчисления на известной вам территории, а в особенности со знакомыми вам людьми.

Середина третьей недели – столько времени прошло, как я попал сюда. Двадцать пять дней. Это вам не первый и не второй, когда у меня даже не было достаточно пищи. Теперь дела обстоят намного лучше, и если бы не мое желание возвратиться назад, то можно уже капитально обустраиваться на новом месте либо уехать отсюда в более привлекательные места, возможность такая имеется. А тут еще моя гостья. Да я сейчас оказался даже удачливее, чем Робинзон Крузо. У него был Пятница-мужик, а на моей территории, хотя и временно, проживает красивейшая женщина, рядом с которой… Вот тут уже выигрывает Робинзон, он был значительно моложе меня.

Ну ладно, хватит убиваться по поводу своих лет. Можно, я дам совет своим ровесникам? Не горюйте, мужики! Ну если мы не годимся женщинам как продолжатели жизни, то на хозработы… А это даже лучше. Копай да копай, никто подгонять не будет. Да эта работа даже лучше, чем кувыркание в постели. По крайней мере, тебя не будут попрекать:  «тебе с бабкой надо жить». Так что пусть молодые отдуваются, а нам можно и в огороде покопаться, рыбку половить или просто полежать в тенечке.

Рика в это утро встала почему-то рано. Я еще не закончил сбривать ножом остатки щетины на правой стороне подбородка, а она уже вышла на крыльцо дома. У стола мы встретились чуть позднее. Теперь уже я готовил и предлагал гостье завтрак. Хотя готовить-то было нечего. Все, что я поставил на стол, жарилось, варилось, выпекалось и парилось вчерашним вечером. Заяц, приготовленный на вертеле по методу шашлыка, остался нетронутым, осталась и утка. А уж про рыбу и говорить нечего. Если мне придется ею питаться еще месяц, то точно стану карасем или сазаном.

С появлением на моей территории Рики на обеденном столе начали главенствовать смородина, малина, вишни и яблоки, к которым я проявлял полнейшее безразличие. Ранее мне уже приходилось упоминать о своем отношении к овощам и фруктам, не добавилось к ним любви у меня и теперь.

На завтрак мы затратили больше двух часов. А куда торопиться? За это время мы что-то ели в холодном виде, что-то подогревали, вообще наслаждались утром, покоем и постепенным насыщением. Но самым интересным у нас было общение. Я мог использовать русский язык столетней давности и два десятка слов из немецкого такого же возраста. Рика разговаривала на смеси языков, на девяносто восемь процентов непонятной мне. Нас выручали жесты, мимика, улыбки и смех, но что интересно, гостья хорошо понимала, когда я говорил ей комплименты. Вероятно, прекрасному полу это  понимание дается с молоком матери или на уровне генов, а может, даже срабатывает телепатическое восприятие. Как бы то ни было, а мне становилось приятно, когда на мою похвалу она смущалась или у нее розовели щеки, а может, просто  моя гостья была великой актрисой.

Начало одиннадцатого подошло еще быстрее, чем нагрянул вчерашний вечер. Собрав все необходимое для похода и дежурства, я отправился к шалашу, оставив Рику на хозяйстве, хотя она настойчиво просилась разрешить ей следовать со мной, даже сумку с «тормозком» вешала через плечо.

Два часа я провел в полудремотном состоянии, четыре раза спускался на дно оврага, но, как вы уже догадались, эти проминажи ничего мне не дали. И знаете, что-то надломилось у меня. Ну нельзя, вот так, каждый день сидеть здесь и ожидать. А будет ли вообще этот «переход»? А может, он появляется один раз в тысячу или сотню лет? И потом, если он вдруг появится, попаду ли я в свое время? Вариантов ведь может быть огромное количество и неизвестно, какое время примет меня под свое «крыло». Здесь я могу относительно спокойно жить. За мною не гоняются саблезубые тигры и мне не приходится обитать в ледяной пещере. Да и людоедов поблизости не видно.


Фу-х! Видите, какие мысли появляются в голове, когда нечего делать? Поэтому я взялся за карандаш. Доверил дневнику некоторые свои мысли и сделал два рисунка, на которых запечатлел овраг, вернее, место перехода, и мой шалаш. Почему я раньше не воспользовался своей способностью рисовать? Потом ведь восстанавливать по памяти будет труднее. У меня тут же возникла мысль: после дежурства, а лучше – после обеда сходить на соседнюю усадьбу и более тщательно покопаться в куче «разврата». Мне теперь надо иметь что-то наподобие альбома для рисования. В «культпоход» можно будет взять и Рику.

Обратный путь много времени не занял, по-моему, я даже шел быстрее, чем все предыдущие дни (черт старый). На гранитную брусчатку моя правая нога ступила одновременно с появлением в голове нужной мысли. Мне захотелось сделать Рике приятное, преподнести к обеду самых крупных яблок, а они, как вы знаете, всегда находятся на самом верху.

Минут пятнадцать я ползал по веткам, как… самая большая и неуклюжая обезьяна. Но десять штук, почти самых крупных, мне удалось положить в сумку. Хорошо, хоть не свалился с яблони. Но… Еще более крупные и красивые уже горкой лежали на столе, в обрамлении ягод смородины и малины. Видимо, Рика сумела забраться выше достигнутой мною высоты. На столе уже были разложены и расставлены необходимые для обеда приборы. Сама же хранительница очага плавала в реке, вероятно, думала, что я опять прибуду водным путем.

Обед у нас прошел достаточно быстро, тем более что нам предстоял, хотя и кратковременный, поход в «гости». Рика на мое предложение откликнулась с большой охотой и радостью, поэтому мы, как только пообедали и убрали со стола, сразу же и отправились к «соседям». С собою я взял сумку да «хренатень» – пушку, а моя попутчица поменяла обувь и покрыла голову симпатичной панамой. Посмотрев незаметно на свою гостью, я тихо вздохнул.

С какой бы радостью я расстался с нажитым богатством своих лет, чтобы быть ненамного старше своей попутчицы. Чтобы вновь почувствовать желание прикасаться к телу молодой женщины и чтобы это притяжение было обоюдным. Теперь же мои страсти смахивают на бегущую строку какой-нибудь рекламы: текст еще не прочитал, а его уже нет.

– Колхозник долбаный, – начал отчитывать я себя. – Даже красивые ноги, бедра, туго обтянутые короткими джинсами, и ничем не обремененные груди, подмигивающие из-под легкой блузки, у тебя не вызвали бешеной, всепоглощающей страсти. Оценил. Кра-си-вые ноги, хорошо развитая  гру-дь. Эх, ты-ы.

Вот с такой  моей критики в свой адрес мы  и начали свой поход. Где жестами, где винегретом из слов мы вели достаточно бойкую беседу. А как же. Молчком вдвоем жить нельзя. Если не разговаривать, тогда лучше жить подальше друг от друга. По прибытии к подножию южного склона Горенки Рика предложила обследовать место падения вертолета. Все прошедшее время я старался не вспоминать, что произошло над склоном, но это мне давалось с трудом. Теперь же пришлось снова ступить на выжженную землю, по которой были разбросаны исковерканные взрывом части воздушного разбойника двадцать второго века.

По склону мы ходили с Рикой туда-сюда, стараясь не пропустить ни одной видимой железки.

– У-ух! – услышал я восклицание Рики. – Семьен, Семьен, – я обернулся. – Семьен. Нашел! Нашел! – радовалась она и показывала мне свою находку – пистолет. Рика тут же проверила обойму и, взяв оружие в обе руки, два раза профессионально выстрелила в лежавший метрах в пятнадцати от нас кусок обшивки.

– Хорошо, Семьен! Семьен, хорошо, гут! – выкрикивала «амазонка», посылая в металл пулю за пулей.

Ну, мужики! Простите, женщины. Ну, можно стрелять, но что-бы та-ак. Я не стрелял, но уже был посрамлен. Рике же надо отдать должное, она не предложила мне опробовать находку. Ну и слава Богу. После мы нашли еще три скорострельных винтовки, так мне объяснила «омоновец» в коротких штанишках, но они (винтовки) имели существенные недостатки, видимо, пострадали при взрыве. Чуть позднее я  нашел что-то похоже на пистолет, но Рика его выкинула из-за отсутствия патронов. Свою же находку она предложила мне в качестве подарка.

– Семьен, ты нужен он, – горячилась она. Дабы не огорчать «Ворошиловского стрелка», пришлось пистолет положить в сумку.

После обследования склона мы целый час, а может, и больше рылись в куче журналов. Увидев фотографии, Рика охарактеризовала их: взяла и разорвала один, да еще и ногами потоптала. Понятно. Что ж в них хорошего, если с женщиной «развлекается» кобель, а мужчина «ублажает» ламу или дикую козу. И все-таки нам удалось найти в ворохе разврата саму невинность – два рулона чистой бумаги, такие, как у нас используются в «факсах».

Остаток дня у нас прошел тихо и спокойно, можно сказать, по- семейному.  Учитывая, что Рика имеет большие познания в устройстве оружия и в его использовании, я преподнес ей из «своих» запасников пистолет с пятью пачками патронов. В «оружейную» комнату пришлось входить, пока она хозяйничала у стола. И что вы думаете? За подарок меня Рика поцеловала в щеку. Да если бы я знал, то притащил бы целый ящик. Ее же находку, при ней, закинул далеко в камыши. Нам б/у не нужен, да еще бандитский. У нас и новых много. Рика не препятствовала  моему решению.

Были у нас и рыбная ловля, и дела кухонные. Спать мы разошлись по своим комнатам. Эти строки я пишу на подоконнике. Сейчас вот поставлю точку, и день для нас закончился. Все!


                БОЛЬНОЙ И ОДИНОКИЙ

В субботний  день тридцатого июля мне захотелось вновь пройти тропой, по которой двадцать пять дней назад ушел в неизвестность наш односельчанин. Я не думал, что мне удастся найти под каким-либо кустом или на бугорке ключ к разгадке. Прошло уже слишком много времени, чтобы можно было надеяться на подсказку от пешеходной дорожки. Вероятно, мне потребовалась необходимость побыть одному. Человеку свойственны такие желания. Оставаться наедине со своими мыслями иногда бывает полезно.

По пути к липе или обратно я хотел еще и побывать у Валентины Николаевны. После нашествия на наше село цыган и особенно после слов гадалки, что пропавший жив, но он очень болен и лежит в какой-то больнице, члены семьи на своем совете поделили все известные областные учреждения такого профиля между собой, и теперь каждый звонил в доставшуюся ему больницу.

Николаевна проделывала эту работу по домашнему телефону, а две дочери названивали из своих квартир в областном центре. Я свою лепту внес, съездив в две психлечебницы. Их дочери тоже использовали для выяснения возможности поступления их отца в больницы ближайших районов личным посещением.

Моему плану, по части прохождения «тропой Семена», в этот день осуществиться было не суждено. При подходе к проулку, по которому я намеревался выйти в конец огородов, меня окликнула Валентина Николаевна. Она стояла у своей калитки и теперь направилась в мою сторону.

– Сергей Ильич, я увидела вас и решила вот зайти. Час назад мне удалось дозвониться в больницу соседнего района. В регистратуре сказали, что к ним вчера попал неизвестный пожилой  мужчина, похожий по приметам, я им назвала, на нашего деда. Он сейчас лежит в реанимации. У него сильнейшее двухстороннее воспаление легких, – вздохнула Николаевна и в который раз заплакала. – К детям я не  могу дозвониться. Может, уехали куда и теперь не знаю, что делать. Тут и ехать-то всего семьдесят километров.

– Подожди, успокойся. У вашего соседа есть машина. Он дома. Попросить его съездить. Так будет быстрее. Пока ты дозвонишься, они приедут сюда… Времени уйдет уйма. А тут, если у него все нормально, можно все устроить быстро. Иди, собирай вещи… А вообще-то, какие вещи, если он в реанимации. Его никто не отдаст. Забери с собой все документы и все. Ну, деньги нужны будут, а я пойду к Григорию, да он и сам вон вышел со двора.

Через полчаса мы уже ехали по широкой государственной автотрассе Москва – Симферополь к ближайшему районному центру. Собственно, нам нужна была больница, без всего остального мы могли и обойтись. Пришлось, правда, на окраине поселка остановиться у одного магазина, ну, без этого нельзя. Больному ведь нужны витамины. Мы и купили по килограмму яблок и апельсинов. Что еще будет нужно, скажут врачи.

Прямо с дороги попасть в палату нам не удалось. Пришлось обойти много кабинетов, кстати, они были все пустыми, – суббота, да еще и обеденный перерыв сделали наше  желание трудновыполнимым. Но в конце концов дежурный врач сжалился и дозволил Валентине Николаевне взглянуть на больного.

– Он не жилец. Слишком поздно. Его нашли в кустах, недалеко от автобусной остановки, без сознания. Вчера после обеда привезли и вот до сих пор, в себя не приходил, – пояснила мне пожилая медсестра, пока мы ожидали возвращения Валентины Николаевны.
А вскоре вышла и она. Вся заплаканная и в расстроенных чувствах, моя односельчанка шла по коридору, придерживаясь рукой за стену.

– Возьмите, – протянув пакет медсестре, Валентина Николаевна громко заплакала.
– Очнется, отдайте ему. Никого у него нет. Где ж наш-то? Может, тоже где лежит? Господи, за что такое наказание?

               
                ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ШЕСТОЙ

Вам, вероятно, хочется узнать, как мы провели ночь? Все-таки оставаться вдвоем, вдали от людей – тут кого угодно может потянуть на несанкционированные взаимоотношения. Но мы оказались стойкими и ночь проспали в своих комнатах. Не знаю, как чувствовала себя Рика, а я вполне нормально, что и сказалось на моем раннем пробуждении. А тут еще вчера вечером надумал раненько сбегать на охоту. Уток мы поели, от зайца тоже остались одни кости, а питаться только рыбой как-то неудобно. Вот и вскочил ни свет ни заря, чтобы побывать на утренней охоте.
Быстро накинув походную одежду и прихватив лучевую пушку, я потихоньку улизнул из дома через дверь, ведущую на «подиум», а там уже и до места охоты было рукой подать. Ходить-то, собственно, никуда не надо. Утки каждый вечер описывают круги над нашей усадьбой и плюхаются в воду недалеко от поставленных сетей, чуть-чуть ближе к мосту. Они и этой ночью покрякивали в редких зарослях прибрежного камыша.

Вот и теперь, стоило мне подойти к электростанции, как сразу же раздались кряканья и попискивания. Вероятно, утиное семейство обсуждало план на предстоящий день, а может, болтали еще о чем. По крайней мере «разговоры» не прекращались ни на минуту. У лягушек тема для общения была своя.

Уток увидел метров за пятьдесят, они медленно, всем семейством, выплывали из камышей. Настроив свое ружье, я два раза кашлянул. Последствия нулевые. Во! У нас, «там», утки метров за сто поднимаются и улетают подальше от человека, а тут прямо какой-то непуганый край.

Минут пять мне пришлось ожидать, пока кряквы развернутся, не стрелять же по всем. И как только они вытянулись друг за дружкой, я и нажал на курок. Нажать-то нажал… А вот, как доставить «притихших» из воды,  не подумал.

– Ну, чего стоишь? – спросил я сам себя. – Прыгай в воду. Побудь  Шариком или Тузиком.

После моего «выстрела» ут-ки остались-то в воде. Вот и нырял за ними по прохладцу. Остальные? Хе! Они, как увидели меня голого, так чуть не посбивали друг дружку. Улетели сломя голову. А как же. Мало того, что «в чем мама родила», так еще и в реку бухнулся, тоже мне селезень.

Из пяти сбитых удалось отловить четырех, одна очухалась и унырнула в камыши. Наверное, регулятор поставил на самый «минимум», и утки только чуть-чуть вздремнули. Задержись на берегу еще пару минут,  и они помахали бы мне хвостиками все. Ну, ничего, четыре – тоже удача.

Присутствие женщины внесло в мою жизнь значительные изменения. Еще четыре дня назад я рано-рано утром хватал лопату и бежал на свой огород для свершения трудового подвига, теперь же день у меня начинается с бритья. Да. Встаю, крутнусь туда-сюда и нож-бритву в руки, и давай издеваться над своим лицом. Но я уже приспособился.

Горячая речная водичка, пенистое мыло, и через десять минут я как… перезревший огурец с огородной грядки, а если быть точным, то огурец перезревший, да еще и сорванный пару недель назад. Немного помятый, припухловатый, и как тот рак, который в безрыбье иногда бывает нужен.

Ох и жизнь у меня пошла – одни сидения за столом, а от них, как вам известно, растут одни животы. Ну тут у меня тьфу-тьфу, полный порядок, а если брать соотношение моего веса к талии, то она окажется тоньше, чем у самой миниатюрной балерины. Бо-ог ты мо-ой! Так я же и к зиме не готовлюсь. Территория захламлена, печку не кладу, ни хрена се-бе. Полный застой. Так это мы еще спим в своих комнатах…

Что-то Вадим долго не заглядывает – вспомнилось мне вдруг обещание потомка односельчанина.  У Рики уже  лицо сияет чистотой и притягательностью, да и в поселении без начальницы нельзя. Хм, усмехнулся я своим мыслям.


Положив уток у ракиты, я принялся готовить завтрак. В этом деле у меня уже появилась сноровка и небольшой профессионализм. Хотя для легкого перекуса в «холодильнике» еще кое-что было, крякв надумал обрабатывать сразу, чтобы они не залеживались при дневной жаре.

Моя гостья появилась ближе к семи. По состоянию настроения и выражению лица, я заметил, что проснулась она рано, где-то около часа назад, а может, и больше. Женщине ведь надо затратить определенное время для того, чтобы привести себя в порядок перед выходом в люди. Я хоть и староват, но все равно являюсь представителем противоположного ей пола, а значит, могу вызывать у женщины желание выглядеть по крайней мере лучше, чем она бывает, как только проснется.

Одета Рика была в неброское, но удивительно подходящее ей платье. Волосы, собранные на затылке в пучок, были упакованы в какую-то сеточку. На ногах ее любимые мокасины. Передо мною стояла сама скромность. Рика вчерашняя и Рика сегодняшняя – небо и земля. К смене своего внешнего вида она приплюсовала еще и молчание. Если вчера гостья «выстреливала» сто слов в минуту, то сегодня – только самые необходимые при встрече.

– Мужика б тебе молодого и здорового, – подумалось мне. – Да еще и хорошие светские тусовки. В этом месте, милая, только я могу обитать, с моими годами, с моим менталитетом и умением жить в одиночестве. Но для того чтобы иметь все то, что я перечислил, нужно много прожить, нужно, чтобы появилась усталость от суеты и понимание никчемности и бестолковости  каждодневной беготни за призраком чего-то лучшего. А лучшее – это покой. Но, к великому сожалению, человек начинает это понимать уже на закате своей жизни. Мне не нужна сейчас вилла, я обхожусь без самолетов и машин. У меня нет телевизора и телефонов. Я не знаю, что делается за бугром с восточной стороны, и точно так же с севера и юга с западом. Ну и что? Если мне будет все известно и я буду иметь то, без чего обхожусь, мне добавится здоровья? Или я окажусь бессмертным, а может, у меня счастье будет в бассейне плавать? Нет. Что-то меня начало потягивать временами на рассуждения. Наверное, и в правду старею, – подвел я итог своим мыслям.

Завтракали мы недолго. У Рики аппетит, видимо, еще спал  крепким сном, а мне не хотелось слишком много есть, в десять часов придется ведь перекусывать еще раз. И к этому времени мы успеем сготовить уток. Пока мы находились за столом, у меня появились мысли, о которых вы узнаете чуть позднее. Сейчас могу сказать только одно, такие мысли приходят (появляются) хотя и редко, но всегда в нужный момент.

– Семьен, што хочет… арбайт… работать? – вдруг спросила меня Рика, когда я надумал вставать.

– Семен будет готовить к обеду уток.

Пока она обдумывала смысл услышанного, я успел подойти к раките и, подняв свою добычу с земли, потряс кряквами перед собой, как бы говоря, что и мы не лыком шиты.

– Семьен один? А Рика?

– Рика тоже. Рика будет разводить костер и потом их жарить и парить. А Семен  ощипывает.

Для большей доходчивости мне пришлось сказанное сопровождать жестами рук, в результате чего взаимопонимание мы достигли довольно-таки быстро. И чтобы не откладывать задуманное, я приступил к черновой работе – ощипыванию уток. Для ускорения данного процесса пришлось их окунуть в горячую воду, чтобы перья удалялись быстро и не разлетались вокруг. После ощипывания утки еще прошли обработку огнем костра, который Рика разожгла на старом кострище, прямо у родника. Теперь она, переодетая (когда успела, не знаю) в укороченные джинсы и лёгкую кофточку, хлопотала у стола.

Глядя на нее, повеселевшую и улыбчивую, я еще больше убеждался в схожести характера женщины с весенне-осенней погодой.  То солнце, то дождь, а то и метель с последующей оттепелью и грозовыми разрядами. Может быть, и тишина. Но это еще не все. Перечисленные катаклизмы у них могут сливаться в один день и даже час, а некоторые красавицы ухитряются сжать этот «букет» до одной минуты.

Тот, кто каждодневно работает на кухне, тот знает, как эта однообразная суета «съедает» время. Не успеешь крутнуться, а часа уже нет, пока ножом поработал и покопался в кастрюлях, уже и второй час надумал помахать хвостиком. Так и у меня. Пока ощипал, подготовил тушки для дальнейшего преобразования их в съедобный и прекрасно усвояемый деликатес, время бежало вперед, собирая минуты в кучу.

Наступило десять часов. А что мы вдвоем успели сделать? Три тушки «упаковали» в тесто (для чего мне пришлось побывать мирошником) и положили в хорошо прогретую печь. Одну утку зажарили на вертеле. И еще… гречневая каша, рыба, уха, вареные раки. Пока не перечислял, казалось, что ничего и не сготовили, а вышло так, как и должно быть, когда у очага (костра, плиты, печи) крутятся два человека. Так что Вадима потчевать будет чем, да и самим не придется целый день жариться у костра. До вечера мы могли и побездельничать.

На дежурство я уходил без особого желания. Иногда такое бывает, когда приходится что-то делать, а тебя как бы кто или что держит или притормаживает. Так было и у меня. Я испытывал тяжесть в мыслях и в теле, даже шел медленно, поглядывая по сторонам, что-то отыскивая, однако как выглядело это «что-то», я и сам не знал. Мой взгляд просто блуждал по пригоркам, лощинам и кустикам. Я знал только одно: сегодня должен прибыть Вадим Иванович. Может, это и вселяло в меня такое настроение? А может, меня «заразила» Рика?

Настрой настроем, а расстояние до шалаша становилось все короче и короче. Двадцать пятый раз я шел на дежурство, и все бесполезно. Если бы точно знать, когда «открываются двери», то жизнь моя проходила бы по-другому. Так же у меня получается, как у собаки на привязи. Вроде как и бегает и в то же время невольница. Может, это и являлось причиной нежелания идти?

Само дежурство разнообразия мне не привнесло. Что-то писал, рисовал и просто сидел, бестолково взирая на противоположный берег оврага. Вот в такой момент я и увидел, как из лесополосы выскочили дикие козы. Именно выскочили. Стадо было небольшое. Скорее всего, оно отбилось от основного, и теперь, оказавшись на крутом склоне, козы начали метаться из стороны в сторону, не зная, куда бежать дальше.

В это время я услышал собачий лай. Теперь мне стало понятно, почему так встревожены козы. Их отбили от своих сородичей проголодавшиеся бывшие друзья человека. У меня появилась возможность оказать помощь жертвам разбоя и опробовать лучевую пушку на полном максимуме. Расстояние до вершины склона не превышало ста пятидесяти метров, а по мере приближения животных к дну оврага, оно уменьшалось в два раза.

Собаки появились на открытом месте, как только козы, сбившись в кучу, начали спускаться вниз по склону. В связи с тем, что ветер, хотя и еле ощутимый, дул в мою сторону, преследователи не могли учуять присутствия человека, а потому вели себя уверенно и нагло. Остановившись на некоторое время, собаки как бы совещались, после чего две самые шустрые, отыскав след, бросились вниз с громким лаем. За первыми двумя, высоко выпрыгивая из травы, пошла и третья. Две же, самые рослые, направились в левую и правую стороны от тропы, по которой уходили козы и догонявшие их собаки. Эти две не выпрыгивали из травы, а даже скрывались в ней, старались особо не высовываться, но бежали значительно быстрее своих собратьев.

Охоту собаки организовали по всем правилам военного искусства. Можно было бы посмотреть, чем закончится сие мероприятие, но ведь козам требовалась помощь, а особенно двум самым маленьким, которые от испуга шарахались из стороны в сторону.

– Ну это ж надо так обнаглеть! Среди белого дня, на глазах хомо-сапиенса, превращать обычные «догонялки» в кровавую драму, –завозмущался я, выставляя рычажок на пушке на самый «Мах». Подняв «хренатень», я начал ловить в оптику самую что ни на есть злыдню. Ну и стерва ж, да еще и первая. Она даже, по-моему, нахальнее той, которую разорвал кабан. Поймав ее в прицел и дождавшись, когда она окажется в круге, я нажал на курок… Лай стих, а собака, сделав несколько кувырков, затихла у большого куста пижмы (трава). Следующий «выстрел» я произвел по второй и третьей. Они оказались в зоне поражения вместе. Собак справа и слева от тропы «останавливал» поодиночке. И что интересно, козы и собаки даже не почувствовали и не услышали начала охоты. А если бы я стрелял из карабина? Ведь неизвестно, поразил бы я всех собак, скорее всего, что нет. После двух-трех выстрелов они бы разбежались, да и все.

– Все-таки хорошую штуковину придумали наши потомки, – сделал я заключение.

До окончания дежурства оставалось еще более получаса, и поэтому у меня была возможность посмотреть со стороны на конечный результат своей охоты. Конечно, убить сразу пять собак – тоже ведь негуманно. А коз разрывать и есть живьем – гуманно? Тем более маленьких, их бы они точно поймали. И потом. Если бы я им попался, они, что, просили бы у меня разрешения, чтобы отхватить кусок от моей ноги или задницы? Вообще, я себя успокоил. И пусть успокоятся те, кто защищает животных. Бездомных детей по стране бродят миллионы – и тихо, а кошку убьют – судят.

Пока я вот так рассуждал, козы скрылись в лесу. Тоже хороши. Я их жизни спасал, а они хоть бы за это что-нибудь благодарственное проблеяли.

– Да у меня теперь греховных дел стало, как у овцы репехов, может, мне их замаливать придется лет десять, э-эх! – возмутился я, но не очень сердито.

По окончании дежурства я осмотрел собак и, убедившись, что они бездыханны, стащил всех в одну старую яму, оставшуюся еще со времен активной деятельности в этих местах человека, с намерением вернуться сюда с лопатой, чтобы засыпать их землей.

Дома меня уже ожидали. О том, что Вадим прибыл, я узнал, как только вышел из лесополосы и с вершины склона  увидел его «курицу», сидящую на луговине у самой реки. В какое время он прибыл, мне было неведомо, да это и ничего не значило. Главное, что прибыл.  Я  добавил немного скорости для быстрейшего покорения оставшегося пути.

Рика и Вадим сидели в тени ракиты и о чем-то беседовали. Судя по выражению лица моей гостьи, тема разговора была, вероятно, не из приятных и веселых. Увидев мое приближение, Рика встала и удалилась к бассейну, оставляя нас с Вадимом вдвоем для приватной беседы.

– Слушай, ты что с ней сделал? – смеясь, проговорил Вадим, пожимая мне руку. – Она не хочет отсюда улетать. Просит оставить ее здесь.

– Да ничего. Она спит в своей комнате, а я в своей. Общаемся на смеси непонятного языка и жестов с мимикой. Ну, привез ей одежды, обуви и кое-какой мелочевки.

– Вот именно. Она как раз и говорила, что впервые встретила человека, который от нее ничего не требует, не вынуждает ее, не унижает, а даже восхищается ею, и главное, что ты увидел в ней женщину.

– Вадим, я слишком стар, чтобы видеть в  этой красавице еще кого-то. Она заслуживает лучшей участи.

– Семен, я не могу понять, чем  ты ее околдовал, но это же не женщина, это машина, какой-то робот. Пока она находилась в загоне, ее никто и тронуть не смел. Даже эти, – Вадим показал на место взрыва. – Она могла тебя отправить на тот свет легче, чем ты чихаешь. В ней столько злобы к мужикам, что я боялся за тебя. Родилась она в одном поселении, в первые годы это было возможно. Ее мать цыганских, но не чистых кровей, отец, предположительно, отпрыск русского, тоже не чистокровного, миллионера, осевшего где-то во Франции или Германии. Когда Рика появилась на свет, ее удочерили в Испании, потом переехали в Италию. Люди были состоятельные. К двадцати двум годам, помимо того что она узнала тайну своего рождения, она еще и изучила четыре языка, овладела в совершенстве многими видами единоборств, и, главное, самыми жесткими, и кроме этого еще и оказалась среди тех, кто досконально знает устройство огнестрельного оружия, но, что плохо, она хорошо им владеет. Получив от природы красоту, ум и способность все познавать, не прилагая больших усилий, она в довесок взяла и ненависть к мужскому полу. По неподтвержденным данным, а скорее, по недоказанным, шестеро ее домогателей, в разных странах, отправились к праотцам, а троих, это точно, она сделала евнухами, не используя хирургических инструментов. Не женщина, а гремучая смесь. Поэтому она и оказалась в поселении, кстати, по собственному желанию. Ей даже память оставили в полном объеме, чтобы знала, что ее ждет за пределами санпояса.

После обоюдного молчания я достал из кармана пятисотенную и сотенную купюры и, показав Вадиму, спросил, в ходу ли такие деньги в его мире..

– Да. Это международные денежные единицы, а проще – «медики». Я такими и зарплату получаю.

– А сотня – это много?

– Конечно. Я за месяц получаю четыре тысячи. На эти деньги я могу содержать дом, семью, имею две машины и позволяю себе кое-какие вольности.

В начале рассказа о событиях, произошедших в сегодняшний день, я вам говорил о появившихся в моей голове мыслях по отношению к Рике (это имя у нее, оказывается, не настоящее), теперь можно их рассекретить. Прислушайтесь к нашему разговору с Вадимом, и вам станет понятна моя задумка.

– Вадим, ты говорил, что вот эти «хренатени», извини, лучевые пушки, стоят больших денег. Сейчас я могу тебе дать даже не два десятка, а тридцать пять штук. Но у меня одна просьба. Можно ли сделать Рике чистые документы? И можно ли ей изменить внешность? Она молодая и красивая, ну зачем же держать ее в долбаном загоне. Пушки ты можешь забрать прямо сейчас. Ну а Рика, это решать тебе – оставлять ее здесь до выяснения возможностей выполнения сказанного мною или отправлять в поселение.

Помолчав некоторое время, Вадим пообещал все разузнать и завтра дать мне ответ на все мои вопросы, а если удастся договориться насчет Рики, то он ее сразу же и заберет, пока же решили оставить у меня.

– Что касается «Лучей», то даже если их все продать за полцены, и то сумма получится больше пяти миллионов. Мне только непонятно, почему ты не хочешь иметь деньги?

– А зачем? Я уже стар, чтобы адаптироваться в ваших условиях. И потом. Меня уже нельзя любить, меня можно только терпеть или жалеть. А это унизительно.

После обговаривания всех вопросов мы устроили обед, похожий на маленький пир, с дегустацией вина и откушиванием деликатесов (яств), приготовленных в условиях, приближенных к каменному веку. Во время застольной беседы я узнал, что женщина, которая оказалась в реке раньше Рики, жива и находится в поселении, а еще Вадим сообщил о прекращении доступа в «Амазонию».

Пока мы сидели за столом, Рика все время поглядывала на нас, видимо, старалась понять, к какому решению мы пришли. 

– Вадим, не мучай женщину, – не выдержал я. – Она ж ничего не ест, только и смотрит на нас.

Не знаю, что он объяснял Рике, но, судя по тому, что с ее лица улетучилась задумчивость и она затараторила с немыслимой скоростью, я понял, что наш разговор и мои мысли Вадим передал без изменений. Из всего сказанного ею я только уловил и понял «Семьен, спасибо».

Вадима мы провожали в начале седьмого. Вернуться в нашу усадьбу он обещал завтра, после двух часов. А вообще-то, было пока неизвестно, все зависело от того, как пройдут переговоры.

Оставшуюся часть дня мы с Рикой ловили рыбу, готовили ужин и долго сидели у костра. По своим комнатам разошлись уже близко к полуночи.


                ЖЕЛТАЯ  АКАЦИЯ

«31 июля 2005 года. Воскресенье. 11.15. Сухо уже почти всю неделю. В тени до плюс 33 градусов. В огороде все сгорело. Огурцов нет. Дыни и арбузы повысыхали. Ботва картофельная тоже не выдержала. Четвертая часть книги «Пути крестьянские» застопорилась, не идут фотографии. Пятая часть в наборе. В субботу в гараже неудачно «приземлился» на правое плечо. Переломов и трещин нет, но руку поднимать больно».

Эту часть текста в своем дневнике я написал в тот день за себя. Ниже написано о том, как продвигались поиски   друга.

…После обеда в село приезжал участковый. Появлялся он у нас с намерением предупредить Валентину Николаевну о необходимости поездки в областную судмедэкспертизу. Нашли труп мужчины, по возрасту и комплекции похожего на Семена Павловича. Однако встреча не состоялась в связи с отсутствием хозяйки дома. За ней рано утром заехали дочь с мужем, и они втроем укатили в одну из районных больниц, куда два дня назад привезли старика с тяжелой резаной раной и без документов. Поэтому с участковым встречаться пришлось мне.

– Труп нашли на железнодорожной насыпи, сообщил мне старший лейтенант. – Так что пусть вспоминают, какие у старика были приметы на теле: раны, родинки, какие операции делали ему, вообще все, кроме головы.

Хлопнув дверцей УАЗа, участковый укатил по своим делам, мне же теперь надо было ожидать приезда Валентины Николаевны, а потому, порешив неотложные дела, я пошел к ее дому. Ожидать пришлось два с лишним часа, и если бы не баба Мария, сидящая на лавочке у ворот, время проходило бы слишком даже заметно, а с говорливой односельчанкой, оно проскочило довольно-таки быстро.

– Да вот вышла посидеть, – после обоюдного приветствия, пояснила мне Мария Мироновна. – Вечером комарье не давають, а щас хорошо. Садись, милок, тут вот тенечек и сидеть прохладно. Вишь, какая акация выросла, – кивнула она головой на большой куст. – Ето мой Кузьма Дмитрич сажал, када у нас родилси первай. Нехай, говорить, Мария, расте желтая акация. Она дюжа хорошо пахня, када  твите. Да и пищаки будут, не надо ходить мальцу у посадку на железную дорогу. А щас и пищэть некому. Детки со своими у городах, а мне и пищэть не надо, я сама скриплю, как старая телега, – вздохнула баба Мария. – Я кажнай день сижу туть и говорю с акацаю. Как будто Кузя мой тут рядом. Можа, вон видя, как я с ею говорю. Трудно, милок, на старости лет с кустами говорить, – односельчанка шмыгнула носом. – А вот…

Что хотела еще рассказать мне баба Мария, не знаю, ибо наши посиделки прервал приезд Валентины Николаевны. С ней мы долго не разговаривали. Поездка оказалась безрезультатной. Да, старик поступил. Ему сделали операцию, и пока все нормально. Но опять не Семен Павлович. Что касается поездки в морг, то Николаевна попросила туда съездить вместе.

– Боюсь я эти морги, снятся потом мертвецы, – устало проговорила она и глубоко вздохнула.

Ехать в областной центр решили утренней электричкой на восемь тридцать. На этом пометка в моем дневнике за это число закончилась, поэтому я предлагаю вам заглянуть в записи Семена Павловича. Какой у него будет день? Двадцать седьмой?


                ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ

На крыльцо дома я вышел, когда восточная часть неба начала наводить розоватый макияж, вообще, прихорашиваться. Пока же вокруг хозяйничала ночная тишина знойного лета. Впечатление было такое, что округа вдруг внезапно остановилась для кратковременного отдыха и теперь, в неглубоком дремотном состоянии, ожидает появления первого солнечного луча, чтобы вновь начать движение.

Помните из детского времени игру «Замри»? Это когда один из спорящих вдруг выкрикивал: «Замри!». В этот момент нужно было остановиться, что бы ты ни делал. Часто приходилось «замирать» с поднятой рукой или ногой, с открытым ртом или в согнутом положении. Начинать движение разрешалось после команды «Отомри». Но хуже всего было, когда «Замри» выкрикивали во время бега. Так и теперь природа ожидала команду «Отомри».

Спустившись к бассейну, я решил немного поплавать, хотя какое могло быть плавание. Это был уже не бассейн, а бухта. Лодка и «велосипед»-катамаран занимали довольно много места. Хорошо, что еще не додумался в него затащить второй «велосипед». Его мы с Рикой просто выволокли на берег. Поэтому мое пребывание в воде ограничивалось непродолжительным барахтаньем у ступенчатого спуска, но все равно было приятно.

Пока я окунался в воду, в моей голове появились новые мысли. Вероятно, сказалось купание в самый ранний час. До водных процедур думал сходить на охоту, а тут вдруг вспомнил, что Вадим обещал появиться у нас, как только все разузнает о возможности переправки Рики за пределы санитарного пояса. И если только вопрос будет решен положительно, то, возможно, забирать мою гостью придется прямо с утра. А если так, то нужно все подготовить к ее убытию. Во-первых, надо побывать в оружейной комнате, чтобы вынести тридцать пять лучевых пушек и некоторую сумму денег.

Рика появилась в начале восьмого, когда я, уже побритый и причесанный, топтался у «плиты».

– Семьен, я шуть-шуть плавать, улыбнулась мне «Гремучая смесь» и побежала к реке.

– Был бы моложе… – Это кто там подумал из мужиков, а? Тоже мне маньяк сексуальный нашелся. Да если бы я и побежал следом за ней, я ж не Ван-Дам или Шварценеггер. У меня хоть живота и нет, зато оброс, как обезьяна. Увидит – еще испугается, а бабок нигде нет, чтобы от испуга выливать (сельское выражение, – лечить, излечивать). Так вот подкалывая себя, я не заметил, как у стола появилась Рика.

– Семьен, шего Рика не хошет плыть? – глядя на меня своими жгучими глазами, спросила она меня.

– Семен уже окунался, плавал и нырял, – показал я рукой на бассейн. – Долго быть в воде вредно.

А вообще-то и правда, чего это у меня появилось столько лени? Я же имел второй разряд по плаванию в стиле «брасс» и мог по полтора- два часа находиться в воде, а тут взял и «споткнулся».


Завтрак у нас проходил неспешно. Хотя и торопиться-то было некуда. На дежурство уходить спозаранку не было никакой необходимости, начинать же что-то делать с утра на усадьбе в присутствии Рики не хотелось.

Через час, пользуясь тем, что Рика занималась наведением порядка в нашем пищеблоке, я удалился в дом, предупредив ее, что вернусь к очагу через несколько минут. Вход в оружейную комнату, а вернее будет, домашний банк, открыть удалось с первого раза, а уж вынести ящики с тридцатью пятью «Лучами» и две коробки с четырьмя миллионами «медиков» вообще не составило никакого труда. Прихватил я и какие-то карточки вместе с прибором, который лежал с ними в коробке. Бумаги, упаковки, не знаю с чем, оставил до прибытия Вадима.

Взяв с собой одну коробку с деньгами и карточки с прибором, я пошел к Рике, которая хлопотала у очага. Положив на стол свою ношу, попросил ее посмотреть карточки и «счетную машинку». Гостья быстро пересчитала содержимое коробки  и, помещая карточки по одной в прорезь аппарата, нажимала два раза на кнопки.

– Семьен мильенер? – услышал я вопрос.
– Я миллионер? Колхозник. Колхозник, – поправил я Рику. – А теперь ещё и шатун-одиночка…
– Кол… кол… Шатун.
– Колхозник, кол-хоз-ник, – повторил я медленно.
– А-а. Кол… много мильенер?
– Ага. Колхозник – это облезлая овца.
– О-о. Семьен много денег? Семьен овец, – заулыбалась Рика, довольная тем, что перед нею стоит какой-то, непонятный для нее, колхозник-миллионер, богатый, как неизвестная ей облезлая овца. – Семьен мильенер! Семьён овец!
– Да, Рика, я всю жизнь был овцой, которую стригли много раз в году, да еще и ухитрялись доить и при этом плохо кормили.

Гостья смотрела на меня широко открытыми глазами, она, видимо, ничего не смогла понять из моего объяснения, а может, ее удивляло, почему Семьен не скалит в улыбке зубы, как все, у кого завелся лишний денежный знак любой национальности. Рика, однако, уяснила, что богаче миллионера может быть еще какой-то шатун, потом овца и тот, название которого она не смогла выговорить, – непонятный колхозник.

Сложив карточки в коробку, Рика посмотрела на меня и ткнув пальцем в стекло прибора сообщила: – Драй, тыря, мильен. – На экране «счетной  машинки» я увидел число – три миллиона двести тридцать пять тысяч. Разделив карточки пополам, я одну часть предложил моей гостье:

– Это тебе, Рика. И это тоже, – проговорил я и поставил перед нею коробку с двумя миллионами. – Ты молодая, красивая, тебе долго жить. Тебе нужны деньги. А это Вадиму, – показал я рукой на вторую часть карточек.

Рика открыла коробку, и я заметил на ее лице удивление и радость, недоумение и тревогу, потом все сменилось недоверием. Она часто задышала и, чтобы скрыть волнение, глубоко вздохнула, посмотрела на меня, после чего отвернулась чуть в сторону, вероятно, думая, как вести себя дальше.

– Это твое. Рика миллионер, – стараясь успокоить женщину, проговорил я и, сложив карточки в коробку, еще ближе пододвинул и деньги, и безналичку к умолкнувшей гостье.

После некоторого молчания я постарался объяснить Рике, что скоро должен прилететь Вадим, чтобы забрать ее, а значит, надо готовиться. В это время в небе послышалось «чух-чух, чух-чух, чух-чух». Я помог своей квартирантке отнести коробки в ее комнату и быстро пошел к месту посадки «курицы».

– Надо быстро собрать Рику, и мы убываем. Через два часа нас будут ожидать. Я обо всем договорился, – сообщил мне Вадим, пока шел в мою сторону.
 
Рику мы застали сидящей на кровати.

– Рика, гут морген, – улыбнулся Вадим. Женщина кивнула и еще больше наклонила голову. – Семен, ты научил ее даже плакать? Вот эт-о да-а, – удивился мой земляк и начал женщине что-то объяснять, а вскоре Рика встала и посмотрела в мою сторону.

– Вадим, скажи ей, она может забрать все, что ей нужно, – я понял по-своему вопросительный женский взгляд.
Оставив Рику одну, мы с Вадимом вышли в коридор, где я ему вручил ящики с лучевыми пушками.
– А это тебе на мелкие расходы, – показал я на коробки с деньгами и карточками. Вадим вскрыл коробки и, взглянув на пачки «медиков», повернулся ко мне:
– Где ты их набрал? Много их?
– Здесь два миллиона наличкой и один двести карточками. Это тебе. Рике я тоже выделил. Мы сегодня летим или нет? – вспомнил я про резервацию «клонов», чтобы перевести разговор.
– Нет. Сегодня я займусь Рикой, а вот завтра, в два часа дня, полетим. Только с ночевкой. К десяти, послезавтра, будем здесь.

Через час они улетели. Услышав напоследок «спасибо, Семьен», я остался один. Один во всей резервации. Зайцы, кабаны, козы да еще речные обитатели и птицы теперь были моими соседями и живыми существами, с кем я мог общаться. А Рика улетела, убыла в огромный мир, в мир еще более диких нравов, чем у животного сообщества. Убыла в мир радостей и отчаяния, в мир, в котором нормальные человеческие отношения перемежаются с жестокостью, где кажущийся праведник может оказаться непрощаемым грешником. И где самый жестокий убийца может скрываться под маской чуть ли не святого.

До убытия на дежурство оставалось немного времени, но его оказалось достаточно для сбора в кучу и осмысления всего происходящего. Оставшись один, я понял, что к  пребыванию у меня Рики начал привыкать, и это, несмотря на наше куцее общение.

Если же быть откровенным, то с моей стороны и не предпринимались шаги или попытки сближения, хотя бы даже на уровне освоения бытового языка, состоящего из сотни – полторы необходимых слов. По всей видимости, сказалась большая разница в возрасте и моя «копилка» с опытом, приобретенным в «той» жизни.

 Я общался с Рикой, да это  существует и во взаимоотношении с Вадимом, так, чтобы сохранялась, хотя и прозрачная, но стена, а может, это зависит и не от меня. Вот они улетели, а мне как-то стало ни к черту. Как понимать? Ну хреново. Не дошло? Ну, это когда вместе тесно, а врозь скучно.

Однако, я чувствовал какое-то удовлетворение от того, что оказал им обоим помощь и что Рике станет лучше. Хотя, как знать, а может, ей надо было остаться. О том, что было в жизни  сделано правильно, а что нет, мы получаем возможность узнать только на склоне своих лет. В этом, может, и заключается прелесть и жестокость человеческого бытия.

К своему шалашу я шел быстрым походным шагом. В дополнение к своей каждодневной экипировке я добавил лопату, необходимую для сокрытия своего вчерашнего преступления по отношению к собакам. Казалось бы, сделал доброе дело – спас коз от кровожадных тварей, а на душе все равно было неспокойно. Вероятно, убийство, в любом её виде, не является делом  праведным.

Предание земле собачьих останков прошло при полном траурном молчании с моей стороны. Добросовестно выполнив необходимую работу, я спрятался от палящих лучей солнца в тени своего шалаша, где и провел два часа в дремотном состоянии, отбиваясь от регулярных налетов оводни и комаров, страстно желающих напиться моей крови.

Три попытки перейти в свое время не увенчались успехом из-за отсутствия «перехода».

– Может, он на капремонте? – возник в моем мозгу смехотворный вопрос. – А может, он обслуживает другие направления? – засомневался я. – Взяли и перенесли в другое место. А-а что, если его выкупили русские олигархи? Это ж будет самое прикольное приобретение. Футбольные клубы есть, яхты имеются, виллы по двести миллионов стоимостью наличествуют. Кого всем этим можно удивить? А вот «переход» –это да! Иметь свою «таможню» в другое время – это вам не «Боинг» или фунт изюма. Видите, какие могут возникать мысли у необремененного  физическим трудом человека, когда он лежит на сене в тени и  лениво отгоняет веткой оводов и комаров.

Послеобеденное время я использовал для более тщательного обследования оружейной комнаты, а в особенности той ее части, где были уложены коробки с патронами, ящики, какие-то чемоданы и упаковки, да и люк в потолке привлекал мое внимание.

Сейчас вот пишу свой дневник и вспомнил, что сразу с вами не договорился (с теми, кто будет его читать), как именовать все то, что мне случайно досталось? Если брать во внимание, что дом принадлежал кому-то, то это чубайсовская прихватизация, а может, даже  и мародерство.

Если же учитывать, что хозяин был наркодельцом и еще какой-то темной личностью, да к тому же семь лет назад его «нечаянно» подстрелили до полного развода души с телом в той маленькой межнациональной войне, а наследников он в своей жизни не наделал, то все «рассекреченное» мною можно перевести в разряд «кладов». А раз так, то я волен распоряжаться своими процентами, как мне заблагорассудится. Желание же у меня оказалось настолько простым, что я и сам удивился.

– Отдам-ка я всю находку Вадиму, – проплыла по моим извилинам откуда-то выскочившая мысль, но я решил повременить с выполнением появившейся идеи.

 Два часа я  трудился, как папа Карло, снимая с полок различные упаковки и коробки с чемоданами. Что-то выносил в комнату, а больше оставлял в оружейной. Золота и драгоценностей я не нашел, может, их не оставили, а, скорее всего, таким крутым мужикам безделушки и не нужны были, а вот коробок и упаковок с деньгами оказалось до черта (много). Особенно выделялись упаковки с сотенными, пятисотенными и тысячными купюрами, плотные такие и, главное, прозрачные, с ручками, как у чемоданов, и увесистые. Себе я оставил (на всякий случай) несколько чемоданчиков. Как там у нас… «аппетит приходит во время еды», а жадность… по мере появления денег. Так получилось и у меня. Денег мало было – все отдал. Стало много – отложил себе шесть упаковок, которыми в моих условиях проживания делать нечего.

– Се-ме-он, ну на кой хрен они тебе нужны? – задал я себе каверзный вопрос. – Второй жизни не будет, тебе седьмой десяток. Опомнись, – стыдил я себя. – Вроде все говорил правильно, а вот не убедил себя, не кинул в общую кучу эти шесть упаковок.

Да не смейтесь и не считайте меня каким-нибудь скупердяем. Можно, я хоть одну ночь побуду миллионером? Всю жизнь зарплату приходилось считать по копейкам, а тут сразу такая куча. Закончив свое самовоспитание, обращенное неизвестно к кому, я уложил упаковки и коробки с деньгами отдельно, патроны тоже нашли свое место. Вот только темные, тяжелые чемоданы оказались неизвестными для меня по своему содержанию. Насильственно открывать их я не рискнул. А ну как бабахнет. У нас же как (это в «той» жизни):

– Не открывайте, не берите, не трогайте сумки, чемоданы и мешки неизвестно с чем! – кричат же из всех динамиков на железнодорожных вокзалах и автостанциях. Вот я и вспомнил эти крики предостережения.

Перед тем как покинуть арсенал-банк, решил посмотреть, куда все-таки ведет люк, расположенный в потолке. И знаете, куда я выбрался? На крышу. А вот как попасть с крыши в комнату, мне придется еще рассекречивать, потому как механизм, запирающий люк, где-то хорошо замаскирован. В комнате одна ручка с кнопкой, а вот с потолка…

Что ж я потом делал? Ну, елки-палки! Деньги совсем память отбили. А-а. вспомнил! Рыбу ловил, готовил еду, семьдесят пять квадратных метров вскопал, сидел на балконе, откуда просто так смотрел на бугор, по которому в «той» жизни бегали по рельсам паровозы и электропоезда. А теперь там… В этот самый момент завыл в забугорном лесу волк, завыл протяжно и тоскливо, видно, тяжко стало кормить семейство, вот и завыл с горя. А мне что. В роднике хранится еда на весь завтрашний день, и уже можно не горевать, а… идти спокойно спать. Спать буду в комнате наверху. Нижняя остается в качестве гостевой. Это пока.


                ДОПОТОПНЫЕ  ВАГОНЫ

Неприятное это дело – кататься по моргам и больницам. Вот и теперь. До города мы доехали без особых приключений, если не считать злополучного пригородного поезда, состоящего из четырех вагонов. К обычным электропоездам (электричкам) последнего времени мы уже привыкли. Сколько приходится в них ездить до областного центра, особых трудностей не испытываешь, если только в поезде будет шесть вагонов вместо десяти. А тут додумались: взамен электропоезда, отправленного на ремонт, пустить всего четыре вагона допотопной конструкции, которые тащил электровоз.

Где эти вагоны стояли, в каких тупиках их сохранили, чтобы в один из месяцев они вновь застучали колесами, принося людям столько неудобств, что дальше уже и говорить не хочется, чтобы не перейти на нелитературную лексику.

В поданные вагоны желающих съездить в областной центр набилось под «завязку». Людей оказалось столько, что нельзя было не то что повернуться, а и глубоко вздохнуть. На платформу конечной остановки нас с Валентиной Николаевной вынесли. Хорошо, что хоть не затоптали и ничего не оторвали.


Морг нас встретил гробовой тишиной и специфичным запахом, от которого сразу во рту появился нехороший привкус.

– Что-о? Опять вы-ы? – удивился дежурный врач. – Вспоминайте, какие приметы были на теле вашего мужа, – обратился  медэксперт к Николаевне, когда мы оказались в «царстве мертвых».

Жена Семена Павловича стояла в глубокой задумчивости, она, может, даже и не слышала, или не поняла вопроса, потому и не взглянула на лежащий на столе труп, может даже, и боялась. А вдруг…

– Николаевна, Павловичу аппендикс удаляли? – спросил я, убитую горем односельчанку, увидев на трупе следы былой операции.

– Аппендицит? Не-ет. Не помню.

– А может, удаляли? – переспросил врач, заметив ее неопределенность.

– Не-ет. Не делали, – уже более твердо проговорила Николаевна. – Точно, не делали.

Я на мгновение отвлекся, увидев на руке убитого небольшую наколку.

– Женщина, женщина! – раздался голос врача.

 На свежий воздух Валентину Николаевну мы вывели вдвоем. На скамье, в тени тополя, односельчанке дали понюхать нашатырного спирта, а спустя полчаса мы отправились на железнодорожный вокзал.
    
  Вот так прошло у нас знакомство с третьим трупом. Сколько их еще придется осмотреть, нам было неизвестно. Как было неизвестно и то, где  находится Семён Павлович.


                ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ

В восемь часов утра я последний раз перевернул лопату с землей. Восемь соток были полностью вскопаны. Труд победил тенденции ленивого времяпровождения. Я заимел собственный огород! И все-таки  свободная жизнь расхолаживает человека. Подумайте сами. Восемьсот квадратных метров копать столько времени. У меня вышло за один день, в среднем, по ноль пятьдесят семь сотки. По полсотки за день! Вот это «грохнул»! Я ведь начинал эту работу еще четырнадцать дней назад. Нет, свободная жизнь, да к тому же еще и спокойная, отрицательно сказывается на производительности труда. Да мои односельчане, пребывающие в статусе примака, вскапывали (ну это в иные годы) за день до семи соток. Представьте себе вскопанную полоску земли шириною в десять метров, а длинной целых семьдесят. Представили? У вас спина не вспотела? Вот это были му-жи-ки. Да то, что сделано мною, можно ведь вскопать за полтора дня с передышками. А я сделал за четырнадцать. Отсюда вывод: мужики работают намного производительнее, когда они живут на территории жены, то есть в примаках, или, если проще, то в неволе. Им ведь каждый день надо доказывать, что они «ого-го», а мне это ни к чему. Надоело или оглянулся назад пару раз, лопату на плечо – и с огорода. Лишь бы уложился в… оптимальные агротехнические сроки. Да и какой смысл было торопиться, все равно теперь нужен дождь.

Минут пятнадцать я ходил вокруг клумбы-огорода, то разбивал комья земли, то срезал начинающую отрастать у бордюрного камня траву. Плохо, что нет электричества и водяного насоса, можно было бы и хорошо залить участок речною водою. Носить же ведрами – работа будет смахивать на бестолковость. Восемьсот квадратов ведром воды не зальешь. Если не пройдет дождь, а лучше – дожди, то весь мой труд пойдет «коту под хвост».

– Будем ждать, – произнес я обнадеживающие и вселяющие надежду слова и, положив лопату на плечо, удалился с «поля боя».

Чтобы не утомлять вас рассказом о приготовлении завтрака и как я ходил на дежурство, начну повествование о событиях, произошедших в послеобеденное время, ибо время, проведенное мною с утра до четырнадцати часов, по своему содержанию является  копией предыдущего дня. Только оводы и комары, которые жужжали и гундели в шалаше, были другими. Вчерашних я поприхлопывал вче-р-а-а, а нынче были новые.

Часы показывали начало третьего, а Вадима не было. Ожидаючи его, я успел и пообедать, и собрать «тормозок» на случай, если придется заночевать за пределами обжитой усадьбы. Не будешь же там выискивать зайцев с утками, да и рыбной ловлей без сетей не будешь заниматься. А может, в тех краях и живности-то нет. Здесь резервация охотников  была, а последние годы по ее территории блуждали только зажравшиеся психопаты, уставшие от обилия денег и сверхцивилизованной жизни.

Пристроившись в тени, я решил использовать свободное время для составления плана на ближайшие десять-пятнадцать дней, если вдруг… Копать мне осталось под овощи и картофель, а это всего на два-три захода. В основном же придется ускорить подготовку к зимним холодам. О чем бы я еще думал, не знаю, ибо в момент мысленного «устройства» печи до моего слуха четко донеслись «чух-чух, чух-чух, чух-чух», а спустя некоторое время над луговиной зависла «курица». И знаете, чем больше времени этот  летательный аппарат маячил у меня перед глазами, тем больше он начинал мне нравиться: уютный, тихоходный, безопасный, экономичный, такой небольшой летающий домик. Дважды я задавал Вадиму вопрос  о тихоходности «курицы»:

– Вадим, прошло сто лет, вы уже должны летать на сверхзвуковых скоростях, а используете двести – триста километров в час, – подколол я в очередной раз гостя.

– А зачем? Это вы стремились летать быстро. На дальние расстояния еще можно, а в пределах пятисот километров, – какой смысл? На большой скорости человек думает о полете, а на малой испытывает удовольствие от полета и можно думать о чем-то другом. У нас поездки и перелеты, по сравнению с вашим временем, уменьшились в несколько раз, особенно деловые. Зачем лететь на встречу с кем-то, если можно договориться, используя достижения телерадиотехники. И потом. Это же намного спокойнее и экономичнее. У вас выезжали, как там они назывались, ну эти? О. Коман-ди-ро-вки. Правильно? Так вот, по командировкам катались, чтобы не работать. Все встречи для проведения симпозиумов, совещаний, съездов и так далее стали ведь не нужны. Из своей «ку…», ты меня заразил новым названием, из своего «Сапсана», я могу связаться с кем угодно и по любому вопросу. Кнопку нажал, и человек передо мною, вот как ты сейчас. Я могу взять любые данные по разным вопросам, которые интересуют меня. Так стоит ли куда-то ехать. У меня есть знакомые, которые меняют место работы, не выходя за пределы своего дома, и работают, не покидая комнаты, сразу в нескольких фирмах. У нас отпала бестолковая беготня и особенно, привычные для вас шумные сборы.

Может, он и прав. Мне часто приходилось ездить на машинах в командировки на большие расстояния. Лучшей скоростью, как ни странно, оказалось движение в восемьдесят – девяносто километров в час. С увеличением же скорости требуется большее внимание, отсюда и усталость, а значит, человек должен будет больше затратить времени на отдых.

Я чуть-чуть отвлекся, поэтому, с вашего разрешения, возвращаюсь в русло повествования о том, что было дальше, после приземления «курицы».

Свое опоздание Вадим объяснил тем, что надо было порешить все вопросы относительно Рики, да и должностные обязанности требовали затраты времени. Из-за отсутствия контроля сверху теперь ему приходится чаще самому бывать в резервациях. Вот и теперь, прежде чем попасть ко мне, моему гостю как бы мимоходом пришлось сделать две посадки в одном из «загонов».

Место, куда меня надумал Вадим свозить на экскурсию, находилось в двух часах лёта в западном направлении с небольшим отклонением на север. Как потом выяснилось, площадь, занимаемая данной структурной единицей, составляет всего двести квадратных километров и расположена она у самой границы санитарного пояса с внешним миром. На указанной площади воспроизведены загородные резиденции российских правителей, в которых обитают… клоны этих самых вершителей судеб. Не могу утверждать, так это или нет, но то, что мне пришлось увидеть самому, я постараюсь рассказать вам в более доступной для понимания форме.

Итак… «курица» опустилась на служебную, специально оборудованную вертолетную площадку, недалеко от усадьбы, видимо, какого именитого чиновника, а может, серьёзного госучреждения.

– Семен, мне здесь надо утрясти некоторые вопросы, поэтому предлагаю сделать так. Я тебе дам гида, который хорошо знает русский язык и все, что здесь имеется. Сегодня как раз заезд туристов, и ты сможешь посмотреть на большее число людей, чем мы с Рикой, но у тебя будет индивидуальная программа. Вы вдвоем сможете посмотреть многое из того, что здесь имеется. А через три часа встретимся на этом месте. Хорошо?


Так я оказался посетителем с персональной свободной программой. Через пару минут к площадке подъехала, по всей видимости, на электромобиле особа женского пола. Я не буду вам рассказывать о ее внешности и тем более одежде, мне проще дается описание природы и каких-либо явлений, чем словесный портрет женщины. Признаюсь, если бы милиция вздумала искать по составленному мною фотороботу преступника, то ей было бы легче найти в вечной мерзлоте живого мамонта. Так вот о женщине. Лет ей около тридцати – тридцати пяти, если она только не побывала под ножом и иглой с ниткой у пластического хирурга. Дальше. Волосы блондинистого колера с примесью поблескивающего оттенка. Лицо неброское, но симпатично-притягательное. Фигура? Без излишеств, упакованная в строгий брючный костюм. Рост – чуть ниже меня, ну где-то около ста шестидесяти восьми сантиметров. Могу ошибиться на два-три сантиметра в сторону увеличении.

Пока женщина приводила себя в порядок и шла в нашу сторону, я успел спросить у Вадима, о чем мне с ней можно будет говорить и что ей отвечать, если вдруг спросит, кто я и откуда, а главное, чем занимаюсь.

– Семен, мой хороший друг и знаток российской истории периода с одна тысяча девятьсот двадцатого года по две тысячи пятый, – нарочито громко произнес Вадим. – А это сотрудница данного центра Кристи.

Таким вот образом он нас познакомил и тут же оставил вдвоем. За ним приехал рослый мужчина на такой же двухместной маломерке, на которой Кристи прикатила за мной. А вскоре Вадим и его персональное движущееся средство с водителем уехали по дороге, ведущей к отдельно стоящему зданию, уединившемуся в тени сосен и берез, на идеально выровненной площадке.

– Симон, что будет смотреть? – спросила меня Кристи.

– Кристи, расскажите мне. Что это и кому принадлежит? Для какой цели построено? И что  здесь можно увидеть и узнать?

– На площади в двести квадратных километров обустроено пятнадцать резиденций российских правителей наиболее значимых периодов истории этого государства. Здесь не только цари и главные лица советского периода, здесь можно встретить и тех, кто исполнял неглавные роли, но оказал сильное влияние на судьбу государства. Особенно нам удалось воссоздание переломного периода этой страны – это конец двадцатого века и начала двадцать первого. К клонам правителей этих лет настоящее паломничество. Едут со всех концов земли.

И потом. Это у нас научный полигон-лаборатория. Особенно много к нам приезжает бизнесменов, политиков и студентов. У нас можно узнать, как было уничтожено самое могущественное государство без применения военной силы, как разворовали и вывезли за границу несметные богатства, оставив народ ни с чем. За всю историю человечества в России впервые был применен метод амнистирования воров, присвоивших миллиардные состояния. И все амнистии инициировались президентами. И еще. В России того периода правители стали на путь уничтожения собственного народа. Население страны уменьшалось ежегодно на один миллион человек, в среднем.

Наш научный центр основан сорок лет назад, а поток людей не уменьшается, даже наоборот – стал больше. Государственные деятели большинства стран мира хотят избежать судьбы России, особенно в экономической ее части. Люди изучают отрицательный опыт, как можно было ухитриться превратить богатейшую страну в страну, с которой перестали считаться даже соседи. Зачем надо было разбазаривать энергоносители, оставляя потомкам трудности, сопоставимые с проживанием людей в суровых климатических условиях северных широт…

Тут Кристи сделала слишком даже мягкое определение. Я бы сказал порезче: на хрена продавать другому сегодня то, что завтра будет нужно самому или же твоим детям. Но тут мой гид произнесла самое, на мой взгляд, важное определение:

– Симон, Россия была самой могучей и образованной страной, а стала огрызком от яблока, да еще и червивым. Как это получилось? Мы все не можем понять.

– Кристи, а как получилось, что одна большая организация создала санитарный пояс вокруг оставшейся части России, а другая, такая же крупная, организовала вот  этот научный  центр? А может, это одна и та же фирма?

– Нет, это разные организации. Санпояс создали крупные бизнесмены, когда Россия прекратила поставки газа, нефти, леса, металла, когда она запретила вывозить из страны капитал и все что вздумается. Но ведь большинство из этих деловых людей имели российские корни. Это была, как бы вам объяснить… В общем, гражданская война, только без военных действий. Одни, самые алчные и ненасытные, брали, а другие смотрели на все и молчали. Если проще, то в этой стране получилось так, как нигде в мире не происходило. Десять процентов населения России обобрали всю оставшуюся часть и выехали за границу. А потом еще долго тащили из страны все, что можно было вывезти, хотя уже сами, а особенно их дети, были гражданами других государств. Поэтому к нам и едут. Хотят узнать как люди уничтожили собственную родину и бросили на произвол судьбы своих соотечественников.

– Понятно. Ну, а клоны и резиденции зачем?
– О-о, это для закрепления материала. Приезжающие хотят не только знать, как все происходило, но и видеть тех, кто это устроил. А еще они, те, кто приезжает, не хотят в своей жизни натворить того, что сделали эти правители. Люди, будь то президент или крупный делец, боятся попадать вот в такой научный центр в качестве учебного экспоната. Поэтому сюда и едут.
– Ясно. Кристи, а можно увидеть Горбачева и Ельцина? А то я боюсь, что мы с вами простоим здесь до возвращения Вадима.
– Конечно, конечно, – заулыбалась она.

Устроившись в транспортном средстве, мы поехали «в гости» к уважаемому «Михаилу Сергеевичу», который с самого детства «знал», что на него возложена миссия главного могильщика коммунизма. А вот лично мне до сих пор непонятно: если Михаилу Сергеевичу не нравился общественный строй в СССР, то есть не нравился огонь в печи – грел плохо, можно  ж  ведь было раскочегарить так, чтобы грелся и сам, и народу стало тепло?

Конечно, можно. Но… Есть одно сельское выражении: «тяму не хватило», то есть не хватило ума. Его, этого Божьего дара, у Михаила Сергеевича хватило только на то, чтобы и огонь затушить, и печь развалить, то есть уничтожить государство.

Через самое короткое время мы подкатили к въезду в резиденцию. Текст на большом щите недалеко от ворот гласил, что мы становимся гостями первого и последнего президента СССР М. С. Горбачева (Горби).

На площадке перед входом уже стояли два автобуса и четыре легковые машины, но людей в их салонах не было. Чтобы попасть на территорию «первого и последнего», мне пришлось пройти через специальную площадку. Видимо, меня проверяли. Учитывая, что в моих карманах, кроме «медиков» (деньги), ничего не было, я прошел бесшумно. Да мне даже охранник улыбнулся и махнул рукой, как будто я у него детей крестил.

Пристроившись на свое место рядом с Кристи, я начал визуальное знакомство с самой резиденцией, пока гид управляла своим бесшумным транспортным средством. Ухоженные газоны и цветники соседствовали с красиво оформленными водоемами и рощицами, ручейками и «альпийскими горками». Небольшие водопады дополняли искусственно созданный пейзаж, такой, какой хотели видеть туристы. Все это придавало резиденции мультяшный вид, далекий от того, что было на самом деле. Часто по обочинам дорог и тропинок для удобства посетителей я видел обустроенные места для отдыха бродившей, любопытствующей братии. По территории можно было увидеть и людей в униформе с вениками, метелками и тележками (тачками). Шла обычная, каждодневная работа, необходимая для поддержания надлежащего порядка в усадьбе «самого Михаила Сергеевича Горбачёва.».

Кристи мне что-то говорила, часто показывала рукой в ту или иную сторону, я иногда поддакивал или просто в знак согласия кивал головой, хотя мысли мои были далеко от того, что нас окружало, – они находились «там», в нашем бестолковом и непонятном для людей времени, живших на стыке тысячелетий, но наши деяния оказались непонятными и даже страшными и для живущих сто лет спустя. А ведь и Горбачев, и Ельцин со своими оруженосцами думали, что они войдут в историю как перестройщики, как инициаторы нового мышления, а оказалось, что люди обустроят в одном из уголков когда-то великой страны, недалеко от мест, по которым удирал из России Наполеон, специальный научный центр для изучения российского феномена – как два поссорившихся правителя развалили огромнейшее государство. А для закрепления в умах посетителей теоретических знаний, выставили в качестве наглядных пособий клонов самих «перестройщиков» – разрушителей и наиболее отличившихся в деле развала страны их помощников.

Свернув к дворцовым постройкам, мы вскорости оказались у довольно объемного здания, возле которого толпился народ. Щелкали фотоаппараты, чуть слышно жужжали кинокамеры и вспыхивали блики вспышек. Люди суетились, обменивались мнениями и сувенирами. Это очередная группа любознательных туристов, а может, каких деловых людей, пополняла свои познания о давно прошедшем времени. Вдруг шум толпы усилился.


– Идет! Иде-от! Вон, смотрите! – раздался глуховатый голос русскоязычного человека. Горбачев идет! – выкрикнул снова рослый мужчина, обвешанный разнокалиберными фото- и кинокамерами. – Горби, Горби! – оповещал присутствующих женский срывающийся от перенапряжения крик.

И действительно. По тропинке, ведущей от самой резиденции в нашу сторону, шел человек, похожий на Горби, простите, на Горбачева, окруженный небольшой свитой. Скорее всего, это была его охрана. Не доходя до нас метров десять, «Горбачев» поднял вверх правую руку и, расплываясь в хорошо отрепетированной улыбке, обратился к нам на чистом русском языке нашего времени.

– Я рад, что вы принимаете нашу перестройку, рад, что вы хотите о ней знать как можно больше. Процесс, товарищи, пошел! Впервые власть нашла консенсус с народом. Теперь можно говорить открыто что угодно! Сколько угодно! И о ком угодно!

Как только «первый и последний» умолк, раздался голос переводчика. На немецком, английском и французском языках гости оповещались, что Горби доволен происходящим. В это время «Горбачев» пошел в народ, пожимая  протянутые руки, он улыбался и громко выкрикивал:
 
– Я рад, что вы нас понимаете! Процесс пошел! Консенсус в обществе  найден!

В толпе сновали молодые люди и раздавали красочно оформленные книги. Мне тоже одну вручили, правда, на немецком языке. Увидев книгу, Кристи улыбнулась и пояснила, что в книге напечатаны речи Горбачева, Ельцина и высказывания других персон их времени, а в конце помещены показатели экономического развития страны до перестройки и после. Это сделано для того, чтобы люди знали цену заявлениям и речам этих людей.

– Кристи, это были не речи и заявления властных особ, а обычная болтовня или, есть еще одно слово, – трепотня, – дополнил я пояснения моего гида.
– Тре-по-тня? – медленно произнесла Кристи. – Это вот так? – показала она языком и засмеялась.
– Да. Ля-ля-ля-ля. Проболтали страну, – подтвердил я ее догадку. – Кристи, а этот тип не похож на Горбачева, это не клон. Настоящий плотнее и чуть ниже, лицо круглое, голос – сочный баритон, говор врастяжку, смотрит или смотрел поверх голов людей. Темное пятно на голове у этого нарисовано и слишком круглое. Не-ет, это не клон.
– Да-а, вы правы, – согласилась со мной Кристи.

– Клон Горбачева умер месяц назад. Один из посетителей надел маску Сталина, вот его и хватил инфаркт, – как-то сконфуженно пояснила она мне случай подставы. – Сейчас так проверяют иногда туристы подлинность клонов. А все началось двадцать лет назад, когда впервые получили клоны Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. Решили собрать их всех вместе, чтобы посмотреть, как они будут вести себя. Так было бы экономически выгодно. Но случилась катастрофа. Как только клоны оказались в одной комнате, клоны Хрущева, Горбачева и Ельцина мгновенно умерли. Через два года сделали повторный сбор, и снова тот же результат. Через год эксперимент повторили, клоны Горбачева и Хрущева умерли сразу, а клон Ельцина пришлось отвезти в психиатрическую больницу. Он, может, тоже умер бы, но когда им организовывали встречу, «Ельцин» оказался в нетрезвом состоянии. Есть выражение…

– «Не вязал лыка», – подсказал я Кристи.
– Вот-вот. Надрался «в дупель», – засмеялась она.

– Может, их еще пробовали бы собирать, но один историк, кстати, русский, сделал предположение, что клоны Хрущева, Горбачева и Ельцина умирали от сильного стресса (испуга), и посоветовал их всех изолировать друг от друга, а особенно они не должны видеть клона Сталина. Эти трое боятся его за то, что развалили государство, которое генералиссимус создал. Пришлось каждому строить отдельную резиденцию. Но и после их расселения умерли два клона Хрущева, три Горбачева и один Ельцина. Разгадку нашли при просмотре видеороликов из камер наблюдения. Причиной смерти во всех случаях явились посетители, загримированные под Сталина. Теперь вот придумали маски. Их ведь можно надеть перед самой встречей.

– Конечно, как им не умирать от испуга, если Сталин превратил отсталую страну в мощнейшую державу, а Горбачев с Ельциным эту самую мощную и богатую развалили, да еще и дали возможность разворовать народное достояние небольшой кучке их окруженцев. Хрущев же списал весь негатив на Сталина, хотя и сам был творцом многих антинародных начинаний.

Следующая встреча у нас должна была состояться с клоном Ельцина, но когда мы подъехали к его резиденции, находящейся в полутора километрах от усадьбы «Горби», перед посетителями выступал его пресс-секретарь. Он коротко оповестил собравшихся, что «Борис Николаевич» болен и работает с документами.

– Кристи, он, что, пьян? – спросил я своего всезнающего гида. – И, наверное, в бане со своими дружками-соратниками?
– А откуда вы знаете? – удивилась она.
– Значит, это настоящий клон. Он еще должен обещать положить голову на рельсы, – сделал я вывод, оставив вопрос Кристи без ответа.

Тут же рядом, недалеко от резиденции «Ельцина», в «доме правительства», перед слушателями выступали клоны Егора Гайдара и нашего непотопляемого Чубайса. Первый доказывал необходимость отпуска цен, а второй объяснял, что собой представляет «ваучер». И вы знаете, ка-ак они были похожи. А в одном из залов своей резиденции клон Путина убеждал нас, что с терроризмом на Кавказе будет покончено, потому что всех бандитов будут мочить в сортирах.

– Симон, а почему бандита надо замачивать? Мы не понимаем. Его, что, сухого нельзя  судить? И почему надо только в сортире? Там же неудобно.

– Ах, Кристи, это у них была такая страшилка. Ну, кто кого сильнее напугает.

Клон Путина, я вам скажу, был офигенный (крутой, как настоящий, со знаком качества). Один к одному! Особенно его запоминающаяся походка. А взгляд! И разговор. Ну копия. Ни один пародист так не сможет воспроизвести голос, в котором только дотошные и обладающие сверхмузыкальным слухом журналисты ухитрялись услышать металлические нотки.

– Кристи, а чем «Путин» предпочитает заниматься? Какие у него увлечения? Подожди, не говори, я сам попробую угадать. Зимой – лыжи, а круглый год он всем напоминает, что когда-то занимался борьбой дзюдо. Так?
– Симон, это точно!
– Значит, и этот клон всамделишный.
– Какой, какой?
– Ну, настоящий.

Жаль, что мне не удалось побывать в гостях у других наших правителей. Время подпирало, и надо было возвращаться назад. Напоследок я попросил Кристи остановиться у симпатичного магазина с сувенирами.

Бо-ог ты мой, чего только в нем не было. Однако мое особое внимание привлекли небольшие настольные бюсты. Присмотревшись к ним, я начал узнавать в изваяниях лидеров нашей эпохи. Вот, к примеру, бюст Сталина. Надпись на английском и русском гласит: «Сталин - под его  руководством создана была могущественная держава СССР». Дальше бюст Горбачева. «Горбачев (Горби) – главный  могильщик СССР». «Ельцин – отец русского криминала и российских олигархов, специалист по развалу экономики в масштабе страны». «Е. Гайдар – российский премьер, при котором цены взлетели на две тысячи четыреста процентов».

– Кристи, помогите мне. Что бы вы выбрали, лично? – обратился я за помощью к сопровождающей.
– Вот это, – показала она рукою на объемистую, в жесткой обложке, книгу. В ней  биографии и основные деяния всех российских правителей, начиная с шестнадцатого века. Ее цена – сто двадцать «медиков».

Расплатившись за книгу, я прикупил для себя еще два десятка ручек и бумаги, после чего отошел к столу. Присев на стул, на титульном листе книги написал: «Кристе от Седых Семена Павловича – человека из прошлого».

– Кристи, эту книгу я дарю вам. Спасибо за экскурсию. А сейчас нам надо возвращаться.

Заночевать нам с Вадимом предстояло в отдельно стоящем домике в лесу, на пологом берегу ухоженной речушки. Ужин нам подавали на веранду. Откуда его привозили, не знаю. Вас, конечно, интересует, как выглядели подаваемые блюда и каковы они были на вкус? Разницы почти никакой. Мясное, салаты, фрукты, овощи, какие-то соусы и еще кое-что.

Учитывая, что салаты и все, что связано с зеленью, я почти не употребляю, мне было проще. Да, знаю, что в моем возрасте полезна растительная пища, ну не могу я употреблять зелень. Не лезет она мне, хоть тресни. Мясные ж блюда понравились, однако я не спрашивал у Вадима, какому животному принадлежал тот или иной кусок, дабы не остаться голодным. Вы, может, удивляетесь, что нам подали к ужину высокоэнергетичные блюда? Так это у меня был ужин, а у них что-то вроде обеда.

После принятия пищи мы с Вадимом около часа сидели в беседке. Во время отдыха я узнал, что являюсь теперь весьма состоятельным в их мире человеком, с суммой в два с половиною миллиона «медиков».

– Семен, может, ты останешься здесь? Купишь домик, заведешь прислугу, приедет Рика. Ну что ты будешь делать в своей берлоге? Там же можно чокнуться. А Рика через месяц будет уже другой, и она хочет к тебе вернуться. Мы тебя поместим в специальный центр, в котором прочистят сосуды, поменяют кровь, поработают с сердцем и другими органами... И тебе станет тридцать.

– Эх, Вадим. Какая Рика? Какой домик? Какой центр? Ты видел мою могилу. Я умер девяносто семь лет назад. Если останусь в этой жизни, в аду запутаются, что со мною делать, да и в раю ладу не дадут. А деньги… Ты свои пристроил?
– Да.
– Вот и моим дай ладу. Я должен вернуться в наше время, чтобы рассказать, что стало с Россией.
После некоторого молчания я взглянул на Вадима:
– Может, тебе куда надо? Иди. Я посижу с дневником, и приведу мысли в порядок. Ты не обижайся. Если не… То придется обосновываться  в этой жизни. Не вешать же себя на первом суку.

На этом мы и остановились. Вадим ушел в ночной клуб сжигать калории, а я описал, что произошло у меня в прошедший день.


                ПИСЬМО НА ТВ

Последнее время я что-то плохо начал переносить поездки в областной центр. Мало того что там постоянная толкотня, грохот, гул машин, а… хотел сказать: воздух, да как-то язык не повернулся. Ну какой в городе воздух? Это дыхательная смесь воздуха с выхлопными газами от тысяч машин, цементной пылью и выбросами силикатного комбината, с небольшим добавлением запахов с завода лимонной кислоты. Вот таким букетом зловредной воздушной смеси приходится дышать каждому, кто бывает в областном центре. Процентное соотношение перечисленных компонентов может иногда варьировать, в зависимости от времени года, температуры, а… главное, скорости и направления ветра. Вчера же эта самая влажность была близка к наименьшему показателю, потому что температура в тени держалась около плюс тридцати одного градуса. Поэтому адской смеси нанюхался сверх допустимой нормы раза в три больше. Ну, а раз так, то мне был полезен отдых, который я и организовал после приема пищи.

Включив свой допотопный телевизор, я удобно расположился на диване, готовый смотреть все, что будут показывать в пределах одного часа. На большее у меня не хватает терпения, да и свой «ящик» надо беречь, он ведь тоже пенсионного возраста. Как-никак, а за ворота своего завода-изготовителя мой «Рекорд» вышел еще в одна тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. У него, как и у меня, имеются свои особенности (выкрутасы, болячки, приколы). Во-первых, прежде чем показать картинку и озвучить ее, ему надо минут десять прогреваться, потом минут пять надо ждать, пока остановится мельтешение кадров на экране. Ну а после одного часа работы куда-то пропадает четкость. Однако мне его не хочется менять. Мы уже привыкли друг к другу, у меня ведь тоже есть возрастные изменения.

Так вот, лежу я на диване, в голове бегают всевозможные мысли, и вдруг до моего слуха донеслись слова ведущего программы «Жди меня». Из всех передач – это единственная, которая помогает людям. И вы знаете, сижу смотрю, а у самого аж в душе что-то перевернулось.

– Вот же то, что нам сейчас нужно. Написать о нашем Семене Павловиче и вместе с фотографией отослать в адрес этой передачи. Нам не надо, чтобы они принялись за поиски. Пусть покажут его фотографию и коротко расскажут о том, что произошло, – подвел я итог хороводу мыслей.

Это было вчера вечером. А сегодня, то есть второго августа, а по исчислению Семена Павловича – на двадцать восьмой день его отсутствия, я прямо с утра принялся за написание письма на ТВ. Два часа у меня ушло на черновик, потом еще один час на чистописание. И чтобы не откладывать задуманное на последующие дни, я к двенадцати успел сходить за фотографией к Валентине Николаевне, а в тринадцать сорок укатил в город, дабы опустить письмо в ящик прямо на железнодорожном вокзале, а если удастся, то и передать с проводником, чтобы опустили в ящик, но только в Москве. В конце концов, после неудачных попыток уговорить проводников (трех человек), мой конверт нырнул в прорезь почтового ящика на железнодорожном вокзале. Вот так прошел у меня этот день, второе августа.

Перед вами я отчитался о проделанной работе, теперь вы можете спокойно познакомиться с тем, что было у Семена Павловича дальше.


                ДЕНЬ  ДВАДЦАТЬ  ДЕВЯТЫЙ

Проснулся я рано. Тут новое место, потом привычка, а если по правде, то в голове начали появляться какие-то растопыренные мысли, не свойственные моему менталитету и образу жизни. Хрен его знает. Всю жизнь пропахал, как колхозный вол, последние тридцать два года в сельском хозяйстве, без выходных и проходных. И что заработал? Кучу выговоров и пенсию с гулькин нос, на которую можно купить одиннадцать килограммов мяса, я имею в виду за месяц. Сорок восемь лет стажа рабочего, а  льгот, как у козла молока или волосьев у лысого на макушке. Да что же это мы такие неудалые, даже правители так докомандовались, что над ними смеются всем миром. Чем же это мы Бога прогневали?

Вот такие мысли водили хороводы в моей голове, пока я шел к реке. Может, в ней еще чего-нибудь завелось бы, но тут почти следом за мной из дома вышел и Вадим. Нагнав меня у самого берега, он предложил зайти в беседку, устроенную у самой воды, вероятно, для удобства рыбаков, а может, просто по прихоти строителей.

– Семен, у меня к тебе есть предложение, – обратился ко мне Вадим, как только мы присели. – Оставайся у нас. Ну что ты будешь делать один? Деньги у тебя имеются, купишь вот такой домик, он стоит сто пятьдесят – двести тысяч. За тобой будут ухаживать, не хочешь Рику, есть еще женщины. Твоих денег тебе хватит на двадцать лет безбедной жизни. Можно еще лучше устроить. Здесь, в центре, нужен специалист-консультант по советскому периоду. Лучше тебя его ведь никто не знает. Оплата – три тысячи международных единиц в месяц. О такой жизни мечтает большинство людей. На холодное время можно опускаться ближе к экватору. Ты пойми, властную машину ты не сможешь заставить измениться, тем более один. Даже если с тобой согласятся и тебе поверят, то в лучшем случае поместят в психушку, а в худшем – убьют. Ты там похоронен в каком году, в две тысячи восьмом? Еще три года. Одна из версий – сработал киллер. Что ты молчишь?

– А что я могу противопоставить твоим доводам, может, ты и прав? И предложение твое хорошее. Но я должен там побывать. Жалко Россию. Вначале ее мучили кому не лень, потом начали свои, дошло до того, что ее изнасиловали, а потом еще и обворовали. Все награбленное вывезли по заграницам, и в конце концов страну вместе с народом загнали во всевозможные международные организации типа ВТО, ну, чтобы и другие пользовались, чтобы ее, доверчивую, могли… денно и нощно без отдыха и перекуров. Вадим, скажи, ну почему на просторах России плодятся правители с садистскими замашками по отношению к своему народу? Почему я прошлой зимой платил за газ двадцать пять процентов своей пенсии, а хата у меня – двадцать четыре квадратных метра? А если человек получает девятьсот рублей пенсии, есть и такие, счет за газ придет на семьсот. У меня рядом сосед есть, который проработал в колхозе всю жизнь трактористом, так вот он отхватил вознаграждение за свой труд - аж одну тысячу и двести пятьдесят рублей. И в то же время продавец этого газа – Облрегионгаз – платит своим чиновникам огромные зарплаты, такая же фирма есть по электричеству, там тоже получают десятки и сотни тысяч наших «деревянных» рублей. У нас все начальники катаются на иномарках, а свой автопром загнулся. А какие себе грохают офисы. Да арабские шейхи против наших крутых пацанов-начальников выглядят нищими. Про армию я не говорю, там такой кавардак, что уже и «Ура» кричать некому да и не хочется. А кто командует армией –филолог, сельским хозяйством – паровозник, здравоохранением – кибернетик. Ох, Господи, и правда, России наслали проклятье.

Олигархи покупают за границей недвижимость, а в стране закрываются школы и детские сады, «сгорают» тысячи предприятий, развалено сельское хозяйство. Существует утверждение, что в мирное время странами руководят посредственности. Так почему в России это правило действует именно сейчас? У нас же… запутался. Ну «там», положение хуже, чем во время войны. Тогда хоть знали, что на страну напал немец. Теперь же свои оказались хуже любого захватчика. Скажи, Вадим, можно где-нибудь на Земле найти подобное, найти таких управленцев?

– Если у вас дела обстоят действительно так, то другого примера я не назову. Знаю только, что сейчас в России, после всех катаклизмов и предательств со стороны правивших верхушек, дела идут сверххорошо. Прирост ВВП на уровне пятнадцати – семнадцати процентов в год… Я тебе завтра вручу справку, там указано все. Она готова. Может, мы еще какую тему обсудили бы, но нас пригласили к завтраку, который Вадим заказал с вечера.


В обратный путь мы вылетели в половине восьмого, а через два часа наша «курица» уже присаживалась на луговину, рядом с местом моего проживания. Пока Вадим разговаривал с центром и что-то выискивал в компьютере, я успел освободить оружейную комнату от бумаг с печатями и от увесистых упаковок-чемоданов не знаю с чем. Взяв одну из них, я пошел к «курице». Интересно ж было узнать, что находится внутри.

– Что это у тебя? – увидев в моих руках упаковку-чемодан, спросил  Вадим.

– Не знаю. Открыть не удалось, да и побоялся, а вдруг рванет. У нас везде предупреждают, чтобы не трогали чужие вещи, а сообщали куда надо. Вот я и принес один чемоданчик тебе.

Вадим положил упаковку на землю и принес из вертолета какой-то прибор.

– Иди сюда. Смотри.

Я заглянул на светящийся экран. И что вы думаете. На экране четко вырисовывались пачки сотенных купюр.

– Это упаковки для долговременного хранения ценных бумаг в любой среде. В земле чемоданчик может лежать вечно. Вот их и упаковали. Здесь один миллион. У тебя таких много? – кивнул Вадим на упаковку.

– Сорок штук. Но они по размерам разные. Бери прибор, пошли в дом. Там все и просветим, а потом погрузим в «курицу».

Прежде чем идти в дом, Вадим взял чемоданчик и пошел к вертолету, где некоторое время работал на компьютере.

– Семен, эти деньги ворованные. Если только остальные упаковки не тронуты, то в сорока штуках должно быть сто семьдесят миллионов международных единиц. Тридцать лет их ищут. В две тысячи семьдесят пятом году было совершено ограбление инкассаторской машины. Деньги все эти годы нигде не всплывали. Вначале их, видимо, положили на отлежку, а потом хозяина усадьбы убили в прошлой мини-войне. А может, она, эта бойня, что произошла здесь, и не была случайной. Вот поэтому и разыграли игру с вертолетами. Видишь, сколько уже погибло людей из-за этих денег. Так что давай проверим и сдадим их в банк, откуда они перекочевали сюда. За это можно получить двадцать  пять процентов.

В упаковках оказалось сто семьдесят миллионов «медиков».

– Семен, ты заработал тридцать четыре миллиона. Они твои. Ты, что, и после этого хочешь возвращаться в свое время? Вернуться назад, чтобы сидеть и считать свою нищенскую пенсию?

– Вадим, это не мои деньги. Просто мне случайно повезло, вот и все. Давай разделим на два. Половина тебе, половина мне. В «той» жизни они не ходят, да и поздно мне быть сверхбогатым. Ну а что я получаю нищенскую пенсию, так это ж наши правители виноваты, государство у нас такое. Одним – хороший кусок мяса, а другим – обглоданная кость. И ни хрена они не хотят знать и видеть, как живет большинство народа. Им нравится быть слепыми, так спокойнее. И что интересно. Есть же сейчас лекарства, улучшающие зрение, так они пьют другое. Судя по тому, как власть без передыху насилует собственный народ, у них в ходу «Виагра», «Лаверон» – да их много, препаратов, не случайно ведь вся Россия у нас распласталась, как женщина после приемов камасутры. Так что давай грузить. Ты лучше знаешь, что с деньгами делать.

Вадим улетел, а я остался. И вы знаете, как мне стало хорошо в моей глухомани. Устал я от сутолоки последних дней, от долбаных клонов и цивилизованного бытия. Тут у меня бассейн с карасями, огород, зайцы, козы и кукушка-предсказательница, а главное – тишина. Наверное, я уже не привыкну к суматошной жизни. А вообще-то, как знать.

Впервые я шел на дежурство в приподнятом настроении. Меня даже тянуло в шалаш. Все-таки два часа можно спокойно посидеть со своими мыслями. Удастся ли мне вернуться назад, в мое непонятное время, или придется доживать остаток жизни в новых, непривычных для меня условиях? А ведь десять – пятнадцать лет еще лежат в моих запасниках. Вообще-то, надо сходить на кладбище. А что, если прав окажется Вадим. И потом. А вдруг не будет «перехода»? Ни хрена се-бе. Это ж сколько мне придется  топтать эту дорогу, к примеру, за десять лет? О-о-о. Да я ж пройду только к шалашу и от него около четырнадцати с половиною тысяч километров, по пересеченной местности. Ну и мысли появились. Не могли побыть где-нибудь подальше. Однако…

Если мои ноги начали топтаться у грубо сложенного очага, значит, «переход» на место временной дислокации не явился.  И Семен, сын Павла, приступил к своим поварским обязанностям. Тем более что и вчерашний «тормозок», и что оставалось здесь пришлось выкинуть. Чтобы не мучить себя голодом, я отварил себе здоровенного карпа и сразу пообедал на скорую руку. Вы удивляетесь, что в реке виляют хвостами карпы? Я и сам удивлялся, а потом Вадим внес ясность. Ниже по течению, у самой границы, с той стороны санпояса, расположен крупный аналог наших рыбхозов. И еще. Когда работал «Приют охотников», сюда много завозили малька карпа. Вот и повырастали они тут на вольных харчах, как лапти. У меня даже голода не хватило, чтобы съесть всю рыбину, такая она была большая, ну как… большой лапоть.

Запив карпа его же ухой, я уже с хорошим настроением и с полным желудком приступил к приготовлению рыбных блюд на ближайшие двадцать четыре часа.

– Ну, елки-палки! Был же в обществе, три часа смотрел на клонов, а про картошку забыл. Можно ж было купить. Вот это да-а. Наверное, в голову уже залез склероз. Сейчас бы наварил, нажарил, напек в костре, напарил… Все! Хватит. Ну забыл и забыл. Подумаешь, – успокоил я себя.
 
Ужинать пришлось рано. Посмотрев на стрелки часов, я даже закашлялся от избытка удивления. Четыре часа протоптаться около печки. Вот и решил в шесть часов (восемнадцать) поужинать, а потом уж идти на рыбалку. Тем более что жара чуть-чуть спала, вода хорошо прогрелась, можно и просто поплавать, смыть с себя, так сказать, пыль цивилизованного мира.

А рыбалка мне стала что-то надоедать своим однообразием. Каждый раз надо залезать в воду, орать, бить руками и ногами по воде, прыгать и вести себя так, как будто я сбежал из психушки или прибыл сюда из каменного века. Повозмущавшись над примитивностью выполняемой работы, я, тем не менее, не стал менять устоявшийся порядок пополнения рыбопоголовья в бассейне. Как и в предыдущие дни, я громко кричал, подпрыгивал и бил по воде палкой, в результате чего в сетку, наверное, с перепугу, занырнули одиннадцать хороших рыбин, мелочевка тоже попалась, но я уже самых мелких последние дни выбрасываю назад в реку. Для разнообразия наловил и раков. Правда, всего пять штук. А потом... Потом я балдел, лежа на мостике мини-ГЭС, источая запахи хорошего мыла и собачьего шампуня.

– Э-эх, сделал вылазку в люди. Картошки не купил, про шампунь забыл, – укорял я себя, подставляя солнцу то спину, то живот.

На какой-то миг ко мне пришла дрема. Чуть-чуть затуманив мысли, она разнежила мое тело, а потом вдруг так же быстро улетучилась вместе с пролетающими над водой утками. На смену дреме пришли воспоминания о «той» жизни, к ним присоединились мысли о Рике и Кристи.

Однако, хотя меня и посетили думы о прошлом, одиночества я не чувствовал, вероятно, у каждого человека бывают моменты, когда ему хочется и нужно побыть одному.

Перед самым закатом, устроившись на переходе от дома к площадке, я еще некоторое время нежился в лучах закатного солнца. Вечернюю тишину нарушали своим кваканьем лягушки. Утки тоже хороши, устроили целый концерт – кря да кря. И наконец произошло то, что и должно было случиться, – солнце, улыбнувшись последний раз, скрылось за горизонт. И мне ничего не оставалось делать, как идти в свою комнату, на свою кровать. 


                «СЕМЕНОВЫ  ЗУБЫ»

Утром третьего августа ко мне пришла Валентина Николаевна. Нам в очередной раз предстояла поездка в морг областной судмедэкспертизы.

– Мне только что позвонили из милиции, Сергей Ильич, я не могу уже в морг ходить, я после того раза ночами не сплю. Три дня уже хожу к бабке выливаться от испуга. Не мо-гу я-а больше, – заголосила навзрыд моя односельчанка.

– Успокойся, Валентина. Давай мы так сделаем. Семен Павлович однажды мне показывал снимок зубов. Этот снимок у вас сохранился? Если он цел, пусть судмедэксперт сравнит зубы «того» с зубами Семена Павловича.

Слушая мои рассуждения, Николаевна чуть-чуть успокоилась и согласилась поискать снимок. Ехать мы решили в город на электропоезде в двенадцать ноль шесть, независимо от исхода поисков, а это означало, что выходить из дому нам нужно было в половине двенадцатого. Два часа оставшегося времени я провел во всевозможных размышлениях и сборах в дорогу.

Вот по части размышлений. Пропал человек. Теперь находят трупы. Как определить, он это или не он? Нужны опознания. А ведь Семену Павловичу стукнуло шестьдесят четыре года. К этому времени у него должна иметься книжка, в которой были бы собраны все его индивидуальные особенности. Это и рост, и всевозможные обмеры, и замеры, и расстояние между глазами, и куда и как отклонились его уши и нос, и состояние зубов, и сколько их осталось, у нас же…

Привожу пример из своего жизненного опыта. Начиная с семидесятого года прошлого столетия мне частенько приходилось бывать на приеме у врачей. К концу девяностых годов у меня книжек-карточек, в которых расписаны мои болячки, насобиралось пять штук, и главное,  что одна толще другой, но все они находились в разных поликлиниках. В один из периодов своей уже пенсионной жизни я решил их собрать вместе с целью воссоединения самого себя в одно целое. Ну зачем мне многотомник, когда можно иметь одну толстую книжку. И знаете, что я слышал в ответ?

– Мужчина, болеть надо чаще, тогда и не будет теряться ваша карточка, – это мне высказала симпатичная женщина в регистратуре районной больницы.

– Вы у нас когда были? – спросили меня в регистратуре городской поликлиники, где я лет пятнадцать стоял на учете.

– Да года четыре не был, а может, и все пять, – радостным голосом ответил я, думая заслужить похвалу, что столько времени не показывался.

– Четыре го-да? – удивилась молодая с красивыми глазами. – Вашей карточки  нет. Мы думали, что вы уже умерли, вот и уничтожили.
– Приходить надо чаще, – услышал я в третьей.
– Пенсионер? Терять не надо. Сами где-нибудь забыли, а теперь ищете, – шумнули на меня в четвертой регистратуре.

Обобщив полученный материал, в пятую я уже не пошел, утешив себя тем, что мой организм, даже в столь почтенном возрасте, имеет много общего с тем временем, когда я  только начинал агукать. Теперь можете представить, сколько придется поездить моим родным и близким, если вдруг пропаду. Со сколькими трупами им надо будет познакомиться. И потом, что и о чем могут знать мои дети? Они, что, видели часто меня обнаженным и считали мои родинки с рубчиками? Жена? Она у меня вторая. Это по молодости крутятся друг пред другом в голом виде, так, говорят, сексуально, а в нашем возрасте, кроме лица, рук да ног ниже колена, ничего и видеть не хочется.

Снимок, хранящийся у Семена Павловича  в особой папке и представленный Валентиной Николаевной врачу нерадостного учреждения, нам очень помог. Мы даже не заходили в подвальное помещение. Медэксперт взял «зубы» Семена Павловича и, поглядывая в записи, лежащие у него на столе, сделал вывод, что наш «путешественник» (так он выразился) у них за последний месяц не появлялся. А у того, который лежит у него, одних зубов вставлено на пятьдесят тысяч рублей.

– Так что можете ехать домой, – успокоил он нас, а особенно Валентину Николаевну. Что мы и сделали.


                ДЕНЬ  ТРИДЦАТЫЙ

Не знаю, как получилось, но мысль о раскопе своего захоронения у меня появилась среди ночи, по-моему, даже во сне. Я проснулся сразу же, как только она пробежала по извилинам серого вещества. Часы показывали половину второго. И эта же мысль стала уже полной хозяйкой после окончательного просыпания в начале пятого. Зачем она втемяшилась, я не мог понять. Перед сном у меня на сегодняшний день были совсем другие планы. Охота на уток, уборка комнат. Но эта мысль оказалась более настойчивой.

...Земля копалась легко, несмотря на то, что прошло уже девяносто семь лет после захоронения. Хотя и было только семь утра, я два часа ухитрился орудовать лопатой. Вам приходилось откапывать свою могилу? Не-ет? А мне вот довелось. Судьба-а. После разговора с Вадимом о возможных причинах моей смерти мне нестерпимо захотелось узнать, почему я ушел к предкам на шестьдесят шестом году жизни. Вот и копал.
Для более точного определения места захоронения пришлось срезать слой дернины с шести квадратных метров и уже по чистой поверхности определять, где копалась в те далекие времена яма для погребения. Учитывая, что я почвовед, разобраться в этом мне удалось без особого труда.

Проход за проходом я углублялся, приближаясь к своим собственным останкам. На двенадцатом заходе – это приблизительно сто семьдесят сантиметров – в земле начали попадаться остатки разложившейся древесины гроба. Чтобы не нарушить скелет, начал работать лопатой у самых стен могилы и даже ушел чуть в стороны от предполагаемого его местонахождения.

На третьем часу работы мои пальцы коснулись собственного черепа. Какое у меня было чувство? По-моему, никакого. Мое сознание никак не реагировало. Никаких эмоций. Очищая лобную часть от земли, я непроизвольно замедлил движения рукой. В настоящей, живой голове появилось первое сомнение.

– А если этот скелет и череп, в частности, не… мой… не Семена Павловича? – проговорил я. –  Совсем запутался.

Я, Седых Семен, сижу в могиле, в которой лежат останки Седых Семена. Ну и де-ла-а. Ущипнул себя за щеку, дернул за ухо – больно. Но ведь череп с пустыми глазницами в моей руке, да еще этими «глазами смотрит» на меня… А под глазницами два отверстия… от операции. Когда мне было сорок шесть лет… Да-а, в последнем году восьмидесятых долбили череп. Потом отверстия заросли хрящами, теперь же этой ткани не стало. А раз так… выходило, что я, Семен Павлович, держал в руках свой собственный череп. Прости, Семен, что пришлось потревожить твой покой.

В яме, на глубине двух метров, «встретились» два Семена – Семен Седых живой и Семен Седых-останки. Это ж как надо провиниться перед Богом, чтобы заиметь возможность подержать в руках свой собственный череп? А может, это не наказание?

Предположение Вадима о возможном убийстве оказалось, к сожалению, правильным. В моем черепе, в затылочной части, имелось два пулевых отверстия, а внутри его сохранилась одна пуля, правда, не первой свежести.

– Сеня, чем же это ты насолил тем, кто в тебя стрелял, а скорее – тем, кто заставлял стрелять, нанимал киллера? Молчишь? Ты знаешь, но не можешь сказать, я могу говорить, но мне ничего неизвестно о причинах твоей – моей гибели.

Поговорив с самим собой еще минут десять, я аккуратно, можно сказать, даже с любовью, уложил череп на прежнее место и присыпал землей.

– Царство небесное тебе, Семен Павлович. Прости, что потоптался по твоим косточкам.

Закапывать было значительно легче, хоть и самого себя. Установив надгробие и посидев немного у свеженасыпанной земли, я отправился в усадьбу.

В десять часов, как вы знаете, у меня бывает второй завтрак, не нарушил я заведенной традиции и в этот день, хотя настроение у меня было не ахти какое. Завтракал я тем, что готовил прошлым днем. Мое состояниме улучшилось после того, как я разделался с карасем. Хо-ро-ший паразит попался. Как… о-о-о. А вку-ус какой. Сладковато-горький. С примесью костра. Оно и понятно. Лист лопуха, в который он был упакован, – это не фольга, а земля под костром не место в микроволновой печи. Но все равно вкусно.

Пока я завтракал, в моей голове роем носились мысли, а время неумолимо двигалось к половине одиннадцатого, к моменту моего убытия на дежурство. На этот раз я ушел быстро и особо не отягощал себя экипировкой. Взял с собой дневники и лучевую пушку («хренатень»). Даже от каждодневного «тормозка» отказался, ввиду того, что решил сразу же возвратиться на базу.

И что вы думаете? Хоть я и добросовестно нес наблюдение и пять раз спускался на дно оврага, «калитка» не появилась и мне волей-неволей пришлось возвращаться назад. Сказать, что я испытывал большое огорчение из-за отсутствия возможности перехода во время, где меня грохнули, не-ет. После того, что я увидел, в моих мыслях и желаниях произошел надлом. Первые дни я переживал. Теперь же как-то все притупилось, особенно после раскопа. Ну не перешел. Ну и что. Как говорил кот Матроскин из одного мультфильма, нам и тут неплохо. Так и мне. Даже если не удастся перейти, топиться и вешаться не буду. Человек– паразит, везде привыкает. Привыкну и я, если что…

Вадим появился в начале третьего. Он был необычайно весел, и казалось, что счастливее его во всем  свете нет больше никого.

– Семен, тебе привет! – выкрикнул он, едва выбравшись из своей «курицы». – От Рики, от Рики! Я был у нее. Вся в бинтах, но через пару недель все будет нормально. Просила передать тебе большое спасибо. Она сейчас усиленно учит русский язык.

После приветствия я предложил гостю передохнуть и что-либо перекусить, за что получил благодарность, согласие и готовность отведать пареных карасей. А охлажденная уха в сочетании с низинной прохладой давала нам возможность непринужденно беседовать больше двух часов. В самом начале нашего диалога я сообщил Вадиму о результатах вскрытия своей могилы, на что он отреагировал слишком даже спокойно.

– Я об этом знал, – удивил гость меня своим ответом. – После нашего посещения кладбища я запросил данные о тебе, послав в центр  полученную информацию. Мне сообщили, что ты был убит. Тебе я решил не говорить прямо, а подал архивные данные в виде предположения, я ж не думал, что ты с лопатой пойдешь к своей могиле и будешь устраивать очную ставку с самим собой.

– И долго у вас хранятся данные по убийствам?

– Последняя установка была – двести лет. А что ее хранить. Это у вас вся информация была на бумагах, а сейчас в компьютер заложил и пусть хранится. В центре все отсистематизировано и разложено по полочкам, кнопку нужную нажал – и сразу все, что запросил, перед твоими глазами. По твоему убийству собрано все, что можно было найти, убийцу только не нашли.

Далее я не буду вам рассказывать обо всем, что удалось нам обсудить, ибо за время отдыха оговаривались и чисто мужские темы, о которых не принято громко кричать. Я могу только коротко оповестить вас, что, по заявлению Вадима, моя персона на тридцатый день стала весьма состоятельной, в смысле наличия денежных средств. Его заявление, что в упаковках находится «кража века», подтвердилось, поэтому в банке, из которого умыкнули деньги, на нас были открыты счета с ранее оговоренными суммами. Я стал обладателем семнадцати миллионов. И теперь выходило так, что «там» я нищий пенсионер, а через три года – труп с двумя дырками от пуль в голове, а тут состоятельный человек, с такой крупной денежной суммой, а еще в оружейной… Пусть это пока останется в секрете. Раз те деньги  чистые, пусть они пока лежат. Это будет заначка. Подумаешь, три – пять миллионов. Если не перейду, то они пойдут на… Я даже и не знаю, куда тратят такие большие деньги. Хоть моя мать и говорила, что надо уметь маленьким деньгам лад дать, а когда их много, то и дурак сможет. Ладно, не будем.

В подтверждение открытия счета Вадим вручил мне карточку с кодом, по которой я мог снимать деньги со своего счета в любой точке земного шара.

– Семен, тебе с семьей хватит процентов с этой суммы. Зачем тебе туда возвращаться?

– Вадим, завтра новолуние, не исключена возможность, что я перейду в свое время. Там я как был пенсионером российского розлива, так им и буду, даже с этой карточкой. Поэтому пусть она пока будет у тебя. Если «переход» открывается в новолуние, то я вернусь сюда через месяц. Мне надо «там» побывать. Я хочу рассказать, что мне удалось увидеть и узнать. Может, удастся что изменить? Если же оттуда не вернусь, то… у меня появилась одна авантюрная мысль. К тебе будет просьба. Потомки мои должны ж где-то быть? Через полгода, после вот этого дня, дашь в СМИ информацию. Что… «Во время строительных работ  или археологических раскопок, вскрыта могила Седых Семена Павловича, родившегося в одна тысяча девятьсот сорок втором году, год смерти - две тысячи восьмой. Вместе с останками обнаружен клад, который усопший завещал своим потомкам на время его обнаружения». А дальше указать место сбора (встречи).

– Так могут же прибыть все, кому хочется иметь деньги.
– А мы используем маленькую хитрость. Фотографии из твоего аппарата сколько лет хранятся?
– Последние данные – до ста пятидесяти лет.

– Прекрасно. Ты сейчас меня фотографируешь. На трех снимках я делаю надписи и вручаю их внучкам. Точно такой же текст пишу на четвертой, которую отдаю тебе. Только в СМИ дашь фотографию без текста, он будет паролем. Вот и все.

– Семен, все, что ты предлагаешь, может, и сработает. Для более точного определения твоих потомков я сейчас сделаю экспресс-анализ твоего ДНК. Пароль и данные анализа как раз и станут ключом для открытия «шкатулки» с деньгами. Но это будет в том случае, если ты не вернешься. Идем к аппарату (к «курице»).


Поставив меня в десяти метрах от своего «Сапсана», Вадим пощелкал кнопками и… я, улыбающийся, стоял на фоне сада. На обороте фотографии мною был оставлен текст следующего содержания: «Семен Павлович Седых. Четвертое августа две тысячи пятого года, село Веселое». И конечно же, в конце текста я поставил свою подпись. Однако на бумаге отчетливо просматривался печатный текст на немецком языке с указанием даты и времени выхода в свет фотографии, с точностью до секунды. Что касается анализов, то тут оказалось даже проще, чем я предполагал.

Чувствуя, что гостю надо убывать, я не стал его задерживать.

– Семен, напрасно ты принимаешь такое решение. Ты же сам видел, что с тобой сделали. Неужели тебе удастся что-либо изменить? Большое колесо пальцем не остановишь. И потом, ты знаешь, что будет когда «там» узнают о твоем путешествии? Они, что, изменят свои желания, мысли, дела? Нет. Власть – это машина. Да, чтобы тебе было о чем думать. Рика хочет сюда вернуться, а если удастся, то забрать тебя с собой в большой мир. Девка она волевая и выполняет свои решения. Недаром же за ней ищейки гонялись по всему миру. Купите с нею уютный домик на берегу моря, пройдешь омоложение, нарожаете с нею детей…

– Вадим, ну и тему ты поднял. Да ей нужен молодой здоровый мужик, я же свое уже отказаковал. Лимиты исчерпаны, а фонды выбраны и израсходованы, как любил говаривать один мой хороший знакомый. А омоложение… Пусть это будет пока в запасе.

«Курица» медленно набирала высоту. Вадим несколько раз махал мне рукой, а напоследок даже протяжно просигналил. Вскоре вертолет скрылся из виду.


                БАЛЛАСТ

Сегодня уже месяц, как пропал наш односельчанин. Где сейчас бродит или лежит Семен Павлович, одному Богу известно. Мы же пока катаемся знакомиться с бомжами в больницах да с трупами в моргах. До ста тысяч пропадает в год людей, а нашим правителям даже лучше, а особенно – когда становится меньше пенсионеров. Не случайно же один высокопосаженный чиновник в одной из бесед на ТВ произнес, что люди пожилого возраста являются балластом для государства.

Пока этот госдеятель толкал свою зажигательную речь, я старался рассмотреть его как можно лучше. И представляете, сколько я его ни разглядывал, примет или особых отличий вечно живого человека мне найти в нем не удалось.

А сейчас я приведу пример из своей жизни. Когда до пенсионного возраста мне оставалось всего два года, я работал председателем сельскохозяйственного кооператива (бывшего колхоза). И мой сосед тоже был близок к уходу на заслуженный отдых (председатель соседнего хозяйства).

В один из дней у главы района проходил техсовет по созданию крупного сельскохозяйственного объединения из четырех кооперативов (колхозов) с площадью пашни около пятнадцати тысяч гектаров. Фактическим хозяином всего живого и мертвого, на всех гектарах сельхозугодий, становилась одна столичная фирма, у которой было много денег. Вот на этом техсовете ставилась точка по части организационного периода. Глава района так складно все расписывал на доске и старался еще приводить убедительные цифры, что в моей голове возникли сомнения по части того, что столичники могут получать прибыль там, где мы обросли с ног до головы долгами.

И когда очередь дошла до моей персоны, по части высказывания своих мыслей, я выразил недоверие по поводу новой организационной структуры. На что мне глава района резко заметил: «Серых, ты против? Без тебя обойдемся. Пенсионеры тут собрались», – оборвал он и моего соседа-председателя. Вообще, с людьми пенсионного возраста на низах особо не нюнькались, да и сейчас по голове не гладят.

Прошло время, а точнее, пять лет. Разворачиваю областную газету, смотрю, на одной фотографии знакомое лицо и полноватая фигура. О-о! Это ж оказывается наш бывший. А я думал, что он будет вечно молодым. Нет, состарился. Значит, и ему придется выслушивать в свой адрес колкости. Я к чему все это рассказал. Пока государство будет к пожилым людям относиться, как некоторые его чиновники, не будет у нас ничего хорошего.

Вот и в нашей истории… Прошел месяц. Первые дни милиция еще посуетилась, а сейчас тишина. Все ожидают, что Семен Павлович либо объявится, либо его где-нибудь найдут. И таких стариков – многие тысячи.

Сегодня я никуда не ездил, а вот Валентина  Николаевна уехала к дочкам в город, там (в городе) появился всезнающий, какой-то молодой человек, с проницательным взглядом. Сказали, что он видит сквозь стены и даже на глубину пять метров. Я сам сомневаюсь, но вдруг и правда. Так что жду ее возвращения.

А вы можете прочитать  запись Семена Павловича.


                ДЕНЬ  ТРИДЦАТЬ  ПЕРВЫЙ

Прошлым вечером я уснул быстро, но точно таким же было и пробуждение. Мои глаза открылись и из головы улетучился сон, когда во дворе еще ни черта и не вырисовывалось. Но главным было то, что состояние у меня оказалось, ну вот, как у спортсмена на стартовой линии, перед самым забегом, во всем теле чувствовалось напряжение, доходящее до дрожи.

Разов пять я подходил к окну, выходил на крыльцо, а что было выходить, темень – она и во дворе темень. Над всей округой висела умирающая ночь с догорающими звездами, с чуть-чуть увлажненным речной долиной воздухом и неимоверной тишиной. Нет, вы не подумайте, что не было вообще никаких звуков. Они были. Куда ж денешься от лягушечьих переговоров, да и птицы иногда втискивали в непрерывное кваканье, свои «чир-чур» или «пик-пру-уф».

 А мне так хотелось услышать село. Но… Собаки не лаяли. Кошки не дрались, отстаивая свои территории, да и петухов не было слышно. Даже кашля заядлого курильщика с многолетним стажем мне не почудилось. Тихо. Никто не чихал, не матерился и не мычал и не рычал.

– Если сегодня «перехода» не будет, ходить на дежурство прекращаю и начинаю обустраиваться в этой жизни, тем более что «там» меня все равно ухайдакают, – плыли в моей голове мысли, словно выводок уток по речной глади, бесшумно и неторопливо. – А сколько можно топтать ноги и доколе искать то, чего найти невозможно? – успокаивал я сам себя, хотя все мои действия начинали напоминать действия человека, уезжающего из своей обители на неопределенно долгое время.

Сидя за столом, я понял, что мне не будет хватать этого времени, этой жизни и всего того, что со мной здесь произошло. И вы знаете, мне  хотелось и попасть в свое продажно-оболваненное время, и остаться здесь. Долго так продолжиться не могло. Время уже подпирало, и мои действия должны были подчиняться тому, что наконец-то решит моя голова. Решила. В связи с неумением раздваиваться я начал в темпе собираться в дорогу.

Облачившись в свое родное, в чем попал сюда месяц назад, и захватив с собою сумку с дневниковыми записями, лопату, лучевую пушку и герметичную упаковку с миллионом «медиков», я отправился на очередное дежурство, не оставив никому никакой записки и никакой памятки.

Прибыв к шалашу, я первым делом нашел укромное место, недалеко от дуба, и закопал в землю завернутые в «хамелеон» лучевую пушку и деньги. Так, на всякий случай. После чего приступил непосредственно к дежурству, которое ничем не отличалось от предыдущих сидений. Вот только состояние мое все же отличалось даже от вчерашнего. Мною овладело вдруг такое волнение, что аж появилось чувство страха.

Дважды я пробовал на голове волосы. Впечатление было такое, как будто они у меня стояли торчком. Вдруг откуда-то появился ветер, он порывом прошелся по опушке, вихрем крутнулся у моего шалаша и тут же исчез. В ушах начало давить, тело напряглось, и застучало в висках…

 В… часов на дне оврага неизвестно откуда появился туманный сгусток. Вначале реденький, потом он быстро начал сгущаться, и вдруг все сразу стихло – ни единого звука, ни даже дуновения ветерка. Я неосознанно заскользил по крутому, обрывистому склону вниз. Цепляясь за выступы земли и корни, мне удалось остановить свое, можно сказать, падение. Сделав четыре шага вперед, я уперся в упругую воздушную стену. Чем дальше я входил в туманный сгусток, тем больше я ощущал, что мое тело становится легче, и наступил момент, когда мои ноги уже не касались земли. Состояние было такое, как будто я шел в воде. Как и прошлый раз, я почувствовал, что воздух сам проникает в мои легкие и даже открытые части тела принимают участие в насыщении крови кислородом. В мой,  двадцать лет не различающий запахи нос теперь они проникали сами. Я унюхал и лес, и травы, и даже низину оврага. Вот только глаза начали нечетко различать тропинку, по которой мне надо было идти. Я постарался ускорить движение, хватаясь руками за траву и ветки кустарника. А вот и противоположный склон, поросший крапивой, вьюнком, душицей и другими травянистыми растениями. Хотя и с трудом, но я медленно поднимался вверх, пока вдруг не почувствовал под ногами земную твердь. Да берега оврага оставалось метров двадцать. Сползая вниз, падая на четвереньки и обжигая о крапиву лицо и руки, я карабкался по крутому обрывистому склону, а выбравшись наверх, в изнеможении опустился на разогретую солнцем землю.

Минут пятнадцать, а может, и больше, я лежал с закрытыми глазами, думая о том, какое время сжалится надо мною и примет под свое крыло. Хорошо, если попаду в свое. А если? Мое тело сковывала усталость, от которой мне трудно было даже пошевелить рукой или ногой. Я только и смог повернуть голову и посмотреть в овраг, в котором быстро редело туманное облачко. Еще мгновение, и его не стало. На противоположном, обрывистом склоне, на фоне зелени дубов и кленов, четко вырисовывалась высоченная  липа.

Поправив на плече лямку своей походной сумки, я зашагал на вершину водораздела, только поднявшись  на него, мне можно будет увидеть, в какое время я попал. Миновав первую лесополосу, мои ноги ступили на кабачковое поле, усеянное перезревшим сырьем для консервного комбината. Кабачки, вероятно, оказались либо лишними, либо и вовсе ненужными производителям «заморской икры», вот и принимали они солнечные ванны, прячась под усыхающими листьями.

До следующей лесополосы было метров двести – двести пятьдесят, но для меня это расстояние показалось целым километром, а может, даже и больше. Я торопился пересечь полосу деревьев и колючих кустарников, чтобы оказаться на том месте, на котором делал небольшой привал месяц назад. Что меня там ожидало, мне было неведомо.

Из лесополосы я выходил медленно, низко наклонив голову. Мне не хотелось обмануться в своих ожиданиях. Перед тем как выйти из-под кроны ясеня на чистое от деревьев место, я даже закрыл глаза. Шаг, еще один, еще немного, вот и солнечный свет. Глубоко вдохнув, я открыл глаза… На противоположном, пологом склоне правого берега балки лежало мое село…

               
                ПОБЕГ

Я настолько увлёкся обработкой дневниковых записей Семёна Павловича, что не заметил, как прошелестел листвою август месяц.

Под вечер третьего сентября, когда я в черновом варианте книги собирался поставить последнюю точку, ко мне прибежала раскрасневшаяся Валентина Николаевна.

– Сергей Ильич, мой у вас был? – чуть ли не прокричала она, едва переступив порог.
– Да нет, мы с ним не виделись уже два дня. После того как я побывал у вас на огороде, он у меня не был.
– Кобель старый! Точно ушел к своей сучке! – закричала Николаевна и заплакала. – Докопали вчера картошку, рассортировали, а сегодня с утра я уехала в город. Вернулась, а его нет. Тачки тоже нет. Их видели, как они эту тачку тащили на Горенку.
– Подожди, Валентина, успокойся. Кто это «они», какая тачка и почему эти «они» тащили ее на Горенку?
– Да мой Семен и дружок его, Сотка (Сотов). Тачку взяли с одним колесом, а в ней два мешка картошки, – запричитала односельчанка, всхлипывая и размазывая набегающие слезы.
Теперь мне стало понятно. Выходило так, что Семен Павлович взял два мешка картошки, погрузил в сельское транспортное средство-тачку и убыл к «переходу». А чтобы скучно «там» не было, он уговорил Владимира Викторовича повидать своего праправнука.
– А почему Николаевна ругается? Два раза у Семена были люди из ФСБ, трижды его вызывали в милицию и все грозили упечь в психушку, если не будет молчать. Тут убежишь к черту на кулички. А она…
Ну и друг. Мог бы и намекнуть. Ты, значит, Серых, пиши… Подождите. А когда там новолуние? Третьего октября. А что, ес-ли?.. 

Р. S. Для тех, у кого появится желание найти «таможенный переход», сообщаю, что время, дата и место, указанные в книге, не соответствуют действительности.