Дети как дети

 
Дети – это такие же взрослые. Только у них нет ещё этого взрослого опыта. Они не знают слов, чтоб выразить то, что они видят и чувствуют. У нет ещё ни сил, ни знаний взрослого человека…
А сейчас – мальчик сидел в углу, глядя перед собой и в себя. Было ему лет пять или шесть. Последние слезы высыхали на его щеках.
Игровая комната детского садика, куда он унес себя, была пуста – вся его группа играла во дворе, на игровой площадке… Там, где был летний ясный день, где было шумно и весело.
Он не сильно выделялся в садике. Разве что не по возрасту замкнутостью и отдаленностью от прочих детей. Тихий. Беззлобный. Внешне неуверенный в себе мечтатель и фантазер...
Идеальное облако в штанах для развлечений хулиганствующего соседа по песочнице. Тот же, найдя рядом безответную жертву – всё дальше сдвигал эту самую «границу дозволенного». До этого дня крайней обидой для Владика было, когда тот, дурачась, толкнул его. Падая, Владик схватился стол и уронил стоящую на нем чашку. И как он не объяснял, как не плакал и умолял – наказан был именно он, а не хихикающий малолетний поганец…
Того одергивали воспитательницы, но он мало обращал на это внимания. Безнаказанность вела его и всё дальше к ещё неведомому пределу.
День этого предела настал сегодня. Очередное издевательство показалось Владику таким… Худенький солдатик, тихо плачущий в углу казармы мог сказать, много, много больше. Но выплакавшийся в углу детсадовец не знал ни таких слов, ни таких понятий. И для всего, что сейчас кипело в нем – было только одно для всего слово… И слово это было – «Всё… Всё!»
Он встал и посмотрел вокруг. Потом он взял в левую руку первое, что счел для себя подходящим… Для того, что он не зная и не умея - уже был готов исполнить. Это оказался большой, тяжелой советской пластмассы игрушечный грузовик. Глянул вокруг и пошел искать своего обидчика.
Он не знал, не думал, что сделает с ним, но тяжесть неотвратимого действия уже пугала маленького человека. Оттягивая встречу, он начал искать того с тех мест, где его точно не было: Сначала на втором этаже, затем в туалете. Спустившись на первый этаж и не найдя его там – он вышел из садика на детскую площадку с грибками и песочницами… И увидел Его.
Судьбе было угодно сделать так, что тот сидел к нему спиной на краю песочницы и не видел надвигающейся беды.
Для Владика же в следующий миг – мир словно потерял четкость и размазался в неясные пятна, сжавшись в один небольшой кружок, вместивший врага. Он больше не видел ничего вокруг, кроме этого стриженого затылка. Который покачиваясь, приближался к нему…
Десятки лет спустя, он случайно узнал, что у психологов есть термин для этого и они называют такое вот «тоннельным зрением». Именно так идет в толпе террорист-смертник: Видя цель, не видя препятствий. Его толкают, на него кричат. Он не видит, не слышит. Он идет по прямой линии, подобно самонаводящейся ракете, захватившей цель.
…А сейчас он просто шел и этот затылочек рос и близился перед ним. Пока не оказался на вытянутую руку. Он стоял, тот сидел. Спиной. Вадик поднял руку с зажатым в ней грузовиком и со всей детской силой опустил её вниз. На этот детский затылочек… «Как Штирлиц Холтофу».
Раздался отчетливый звук удара и машинка в его руке раскололась надвое, а обидчик упал «обливаясь кровью».
Всю оставшуюся жизнь Владик… Владимир Петрович не испытывал раскаянья в случившемся. Более того – воспоминание об этой секунде стало для него одним из любимых воспоминаний. Миг, когда зло было отмщено и наказано. Миг свободы после её отсутствия…
Повезло обоим – удар оказался скользящим. Крови было много, но кости, мозг – остались целы. Следующую пару часов Владик не мог вспомнить – по истине не детский стресс блокировал ужасные воспоминания и в памяти от них не осталось почти ничего. От того дня у него больше не осталось ничего кроме единственного образа:
Вечер. Через час детей разберут родители. Группа стоит в строю и он стоит на своем месте – со всеми и как все. Его бывший обидчик сидит на раскладушке. И его голова обвязана белым бинтом, как в кино про партизан. И как у
партизана – сквозь бинты проступает огромное красное пятно. И Владик смотрит на него и ему неуютно и неудобно от того, что он здоров и стоит вместе со всеми, а тот сидит и реально ранен… И ему даже чуть жалко его…
Больше малолетний «дед» никогда не обижал Владика. Урок был жесток, но справедлив и заслужен. Как говорят опытные педагоги – дедовщина начинается в детском саду, крепнет в школе, дозревает на срочной. Если ей это позволят. И хорошие командиры – стараются пресекать «неуставные отношения», потому что однажды они кончаются именно так.