Г. Сковорода. размышления о творчестве

18 век выдвинул на умственную арену как его иногда еще аттестуют – первого русского философа – Г. С. Сковороду (1722 – 1794). В его взглядах сильно влияние платонизма и неоплатонизма, преображенное православной доктриной. Мы видим острое переживание дуализма небесного и земного, духа и плоти, добра и зла. Вся его жизнь и творческая, и человеческая – это бегство от мира, опутанного «липким клеем похоти», это стремление сохранить в себе Человека. Сам философ полагал, что это ему, в общем, удалось. Его последними словами были: «Мир ловил меня, но не поймал».

На творчестве «русского Сократа» позволю себе задержаться несколько подробнее. Полагаю, он заслуживает того. Влияние на него творчества Платона как и других мыслителей (а он прекрасно знал и Плотина, и Аристотеля, и Филона, и Плутарха, и Эпикура, и Сенеку – Эрн в своей капитальной монографии о Сковороде заметил, что для 18 – го столетия знание античных авторов у Сковороды «было совершенно исключительным»), так вот, это влияние совершенно не исключало бесспорной оригинальности его идей. Более того, как справедливо заметил В. В. Зеньковский, понятие «влияния» может быть применимо лишь там, где имеется налицо хоть какая – нибудь  доля самостоятельности и оригинальности – без этого невозможно говорить о влиянии: нельзя же влиять на пустое место.  И еще этот же автор прав, когда  подчеркивает, что влияния в философии «не только не исключают самостоятельности или оригинальности, но непременно ее предполагают». «В строгом смысле слова, оригинальность, как полная новизна идей, до такой степени редка в истории философии, что если бы в сферу изучения попадали лишь оригинальные построения в строгом смысле слова, то не нашлось бы и десятка параграфов в изложении истории философии. В реальной же исторической жизни настолько сильна «взаимозависимость», скрещивание влияний, действие всей философской культуры данной эпохи на отдельных мыслителей, что очевидно, что значительность и историческая действенность каких – либо мыслителей  вовсе не зачеркивается, не умаляется тем, что они испытали различные влияния. Весь вопрос (и в этом Зеньковский абсолютно прав – А. К.) заключается в том: считать ли какого -нибудь мыслителя просто «писателем» на философские темы, воспроизводящим то, что было исследовано другими, или же он был действительно мыслителем, т. е. мыслил сам, а не просто делал выборку из сочинений других авторов»

Так вот автор данных заметок исходит из того, что  Г. С. Сковорода был несомненно настоящим, оригинальным философом, а не просто компилятором или популяризатором, что он всегда тщательно продумывал свои идеи, самостоятельно вынашивал их, даже если они западали в его душу со стороны. И это же касается в полной мере его взаимоотношений с философией платонизма и с другими авторами.

Как действительно первый русский философ в подлинном смысле этого слова, он воплощал, концентрировал, фокусировал в себе, своей фигуре и в своем учении все те черты, основные интенции,  которые были присущи русской философской мысли, определяли ее особый аромат, особую прелесть, делали ее уникальным явлением в общем хоре мировой философии. Это – и символизм ее, и поиски специфических, часто художественных средств выражения своих мыслей (Сковорода свои глубокие философские идеи часто облекал в форму замечательных стихов), и панморализм, очень напряженные и часто драматичные искания правды, добра и идеала, и приоритет Логоса перед холодным Рацио (на этот аспект в творчестве не только Сковороды, но и большинства русских мыслителей обращал особое внимание В. Ф. Эрн в своей замечательной работе «Борьба за Логос», где указывал, что принцип Логоса тесно связан с отсутствием систем  в русской философии и это хорошо, ибо любая система искусственна, лжива и как плод кабинетности меонична; меоничность у Эрна означает ложную отвлеченность от жизни, дурную отрешенность от живого сущего. Тут вспоминается и Ницше, высказавший однажды, что воля к системности означает недостаток честности, и Ф. Энгельс, иронически заметивший как – то, что, например, в Германии системы растут как грибы после дождя, там любой заштатный доктор философии, даже студиоз стремится в итоге не больше и не меньше как к созданию своей собственной системы. Так вот в отличие от этой ложной отвлеченности, русская философская мысль стремится к конкретности, цельности, проникнута онтологизмом. «Логос, примиряя правду крайнего и абсолютного индивидуализма с принципиальным универсализмом (органическое сочетание этих двух крайностей абсолютно невозможно в рационализме), требует существенного внимания не только к мысли, звучащей в словах, но и к молчаливой мысли поступков, движений сердца…».

Но самая, пожалуй, главная, выдающаяся черта философских исканий Сковороды – это его глубинный, неизбывный, всеобъемлющий, всепроникающий антропоцентризм и антропологизм. В. Ф. Эрн даже говорит о «бесстрашном» антропологизме» Сковороды. Мы не ошибемся, если скажем, что Человек (именно Человек с большой буквы) есть главная, центральная и неизбывная тема, альфа и омега, начало, середина и конец философии Сковороды. Именно о человеке были все его философские вопрошания и откровения, о его сущности, его отношении к миру, к природе, к Богу, к другим людям и к самому себе. Человековедение являлось отправным пунктом философского творчества нашего мыслителя.

Далее, следует заметить, что у Сковороды антропологическая проблематика была тесно переплетена, неразрывно спаяна  с проблематикой онтологической и этической. Человек у него был встроен, если угодно, вплетен в мировое целое, в мировую, вселенскую ткань бытия, в течение космических процессов, являлся составной частью этого целого, он есть микрокосм, тысячами нитей связанный с макрокосмом.

Поэтому, следует помнить, что антропология Сковороды во многом развертывается из его онтологических конструкций, а эти конструкции несут на себе явные отблески философского космоса платонизма. Это важно понимать – именно через него состоялось, так сказать, отложенное знакомство русской мысли с платоновскими идеями. Это: явно платонический мотив строгой контрарности, непримиримого дуализма, оппозиции двух миров – земного, имманентного, эмпирического и высшего, идеального, духовного, трансцендентного, спиритуалистического; учение о триаде, интерпретированной в духе неоплатонизма; понимание материи как небытия; символизм в трактовке мира и человека (мир символов, кстати, у него выделяется в особый пласт бытия, особый космос, наряду со Вселенной и социумом и человеком. И это очень характерно. Г. Флоровский в своих знаменитых «Путях русского богословия» указывает, что «мир Сковорода воспринимает и толкует в категориях  платонизирующего символизма… Тени и следы, его любимые образы…Для Сковороды основным было именно это противопоставление двух миров: видимого, чувственного и невидимого, идеального, – временного и вечного… Сковорода всегда с Библией в руках. Но Библия есть для него именно книга философских притч, символов и эмблем, некий иероглиф бытия».

Еще раз повторим, что учение о человеке Сковороды зиждется во многом на восприятии именно этих онтологических оснований, хотя, безусловно, антропологизм его (поскольку, он все-таки был христианский мыслитель, философствовал в модусе христианской веры) был дополнен и другими, христианско – библейскими, мистическими моментами. Так он говорит, что Вселенная и Бог не вне человека, но в нем самом. Человек открывает, создает в себе Бога, в каждом есть начала вечности, «искра Божья» (явная перекличка с Беме). Можно даже сказать и так, что Царство Божье внутри нас, но вся беда в том, что нас там нет и мы должны туда вернуться. Все эти мысли роднят Сковороду   с мистиками, с Кузанским, Бруно, вообще возрожденческим пантеизмом. А что же касается, например, Платона и платоников, то от них Сковорода в своем учении о человеке воспринял и творчески развил и дополнил следующие идеи:

—-идея глубокого дуализма человеческой натуры, глубокого двойства человеческого бытия, противоборства в каждом из нас «человека внешнего», эмпирического и «человека внутреннего», подлинного, стремящегося к идеалу. Философ говорил, что тело наше на вечном плане основано, но мы по большей части видим в себе лишь одно земное тело и не можем узреть тела духовного. Это – совершенно в духе платонизма, то есть признания «мира идей», «удваивающих» бытие; (по этому поводу вспомнился Гумилев: В каждом, словно саблей исполина, Надвое душа рассечена, В каждом дьявольская половина Радуется, что она сильна);

—-идея несовершенства и ущербности этого мира, которая тяжело переживается человеком. («О, Отче мой! Трудно вырвать сердце из клейкой стихийности мира!») Сковорода прибегал не раз к символике пещеры (явные реминисценции из Платона), говорил о «пустоши» этого мира. Задача человека – вырваться из этого плена, не попасть в тенета пороков и соблазнов, воспарить к  Абсолютному. Это трудно, но только это придает смысл нашему существованию. Сам Сковорода оставался верен этому кредо всю свою жизнь. Вся жизнь его была – бегство от несовершенств, пороков и неправды этого мира. Поэтому Зеньковский глубоко прав, когда указывает, что наиболее ценная сторона его творчества как раз заключается в преодолении эмпиризма, в раскрытии неполноты и неправды чувственного бытия. Он однажды написал: «О прелестный мир! Ты – океан, пучина, ты – мрак, вихрь, тоска, кручина…» И еще: «Мир сей являет вид благолепный, но в нем таится червь неусыпный; горе ти, мире! Смех мне являешь, внутрь же душой тайно рыдаешь». На его надгробии (где – то уже выше об это говорилось) начертано сочиненное им самим знаменитое: «Мир  ловил меня, но не поймал»;

—-идея приоритета души над телом, духа над эмпирией. Душа– это центр, средостение, средоточие человеческой личности, регулятор ее. Интериоризм мысли Сковороды, ее принципиальная направленность внутрь, в глубины человеческого духа очень показательны и важны. Он придает ценность только «внутреннему», а все «внешнее» имеет ценность ровно настолько, насколько оно это «внутреннее» выявляет. Но ведь это же чисто платоническая нота в мировой философии, еще более усиленная и ярче обозначенная Плотином. Но здесь только телеграфно кратко замечу, что Сковорода, наряду с душой, знал, как христианский философ, еще один мощный и сладостный центр духовной жизни человека, которого не мог знать Платон, как античный философ дохристианской эпохи, это – человеческое сердце, которое он, правда, иногда отождествляет с душой, но чаще говорит о нем отдельно как об особом центре духовной жизни и активности человека, и опять же звучит знакомый лейтмотив, что есть два сердца – «земляное», эмпирическое и духовное, сокровенное, тайное, вечное, которое есть бездна – она все объемлет и содержит, ее же ничто вместить не может.

И еще замечу, что дуновение платоновских влияний в философии и антропологии Сковороды проявляется даже в форме, которая была избрана мыслителем для выражения и изложения своих идей: это – диалог. Вряд ли это есть какая – то случайность, вероятно, здесь присутствует некая конгениальность двух мыслителей, разделенных тысячелетиями. Очевидно, самый дух платоновской философии, ее принципиальный антисистематизм, антидогматизм, вечная живая пульсация творческого и интеллектуального поиска импонировали Сковороде, человеку очень внутренне свободному, независимому, не терпевшему над собой никакого диктата – ни церковного, ни интеллектуального и никакого другого. И, видимо, поэтому он усвоил себе этот диалогический стиль изложения, этот образный, изобилующий символами и метафорами язык. Еще ведь К. Ясперс заметил (вновь и вновь повторим!!!), что есть философия как создание сложных и громоздких систем, но есть философствование как осознание бытия, жизни и себя в этом мире, своей сопричастности к бытию. Так вот очевидно, что и философское творчество Платона, и философские искания Сковороды (и это их роднит) явно тяготеют ко второй из указанных Ясперсом стратегий. Вечное беспокойство живого и творческого Логоса (огненного – как сказал бы Гераклит)  видится и в текстах Платона, и в текстах Сковороды – своеобразная перекличка эпох, свидетельствующая о том, что  прошлое незримо присутствует в настоящем, что нет мертвого прошлого, что приходят и уходят философы, но философские темы вечны и неподвластны течению времени, непреходящи. Сама жизнь Сковороды, его странничество, его педагогическая деятельность также имеют немалый интерес и значение. В. Ф. Эрн подчеркивает, что Сковорода примером своей личной жизни и творчества лишь подтверждает тезис о «персонализме русской философии, то есть подчеркнутой значительности личности ее творцов и создателей». «Г.С. Сковорода, полный священного огня «теомант»…гораздо значительнее и больше своих глубоко оригинальных и замечательных философских творений». Таков он, Г. С. Сковорода, русский платоник 18 –го века, продолжавший в свое время и в своей стране начатые великим греком поиски ответов на вечные и до сих пор не разгаданные вопросы и проблемы мирового бытия, и среди них один из центральных – вопрос о сущности Человека. И мы до сих пор его разгадываем. И закончить этот небольшой обзор философского творчества Г. С. Сковороды мне хотелось бы словами самого мыслителя,  который однажды в порыве пророческого дерзновения, прозревая прошлое и будущее, начертал: «Огонь угаснет, река  остановится, а невещественная и бесстихийная мысль, носящая на себе грубую бренность нашего тела, как ризу мертвую, движения своего прекратить (хоть она в теле, хоть она вне тела) никак не сродна ни на одно мгновение и продолжает равномолнийное своего летанья стремление через неограниченные вечности, миллионы бесконечные. За  чем же она стремится? Ищет сладости и покоя. Покой ее не в том, чтобы остановиться и протянуться, как мертвое тело – живой натуре это не сродно и чуждо, но противное этому: она возносится к бесконечному своему и безначальному началу». И все эти  почти что 227 лет, прошедшие после смерти Сковороды («русский Сократ» ушел из жизни 29 октября 1794 года), не подтвердили разве глубочайшей и неувядаемой жизненности, истинной прозорливости и неиссякаемой справедливости этих вдохновенных слов?!