отрывок из романа Карантин

6 апреля
Решил сходить к соседу.
У меня за стенкой живёт молодой парень, и тоже как я – совсем один. На вид – мой ровесник, или около того. Я, правда, его не часто вижу, и мы практически никогда не общались, только здороваемся при встречах на лестничной клетке. Когда я это осознал, мне вдруг показалось совершенно невозможным ломиться к постороннему человеку! С какой стати он вообще должен со мной обменяться номерами телефонов? Он меня вообще не знает! Как и я его.
Я полдня слонялся из угла в угол, и чем больше думал о соседе, тем несуразней мне казалась моя ночная затея. Под вечер я сдался и решил, что мне не стоит вторгаться в чужое личное пространство.
Но это решение принесло мне новое острое осознание моего одиночества.
Я смотрел в темноту за окном и ощущал себя маленьким беспомощным мальчиком, у которого мама ушла и оставила его одного в огромной пустой квартире. Наедине с ужасными монстрами, попрятавшимися по тёмным углам и в глубине шкафа и сидящих там пока смирно, но на самом деле, только выжидающих подходящего момента.
И так меня накрыло это, что я даже стоя спиной к старому гардеробу, явно чувствовал, как в спину мне таращатся жёлтые светящиеся глаза, злобно нацеленные, словно дула винтовок или пистолетов. Меня вдруг сковал такой ужас, что я боялся обернуться. Кровь ухала в ушах, глухим набатом отмеряя и пожирая отрезок времени, оставшийся до старта воплощения кошмара! Волосы на руках встали дыбом. Я приподнял правую руку и увидел, что пальцы дрожат на весу.
Резким движением развернулся.
Всё в порядке. Сердце колотилось о рёбра перепуганной птицей.
Всего-навсего, моя привычная комната, кровать и большой шкаф вдоль противоположной стены.
Мальчик внутри меня растаял.
Я постоял пару минут, рассматривая мебель и слушая, как успокаивается переполошенное сердце. Потом оторвался от окна и подошёл к шкафу. И застукал себя за тем, что не решаюсь заглянуть внутрь. И тут, же, пойманный с поличным, резким движением распахнул дверцу.
Ничего необычного. 
Просто вещи, висящие на вешалках и сложенные внизу коробки с обувью и всякой ерундой. Никаких ужасных монстров с таращащимися злыми глазами и протягивающимися ко мне липкими лапами!
И всё-таки я отчего-то устал.
И снова накатило одиночество. Большое, вязкое, как кисель, плотным сгустком облепившее меня и заключившее в полупрозрачный шар. И в этом шаре, как в батискафе, я двинулся из комнаты. Прошёл на кухню и машинально включил чайник.
Ровный электрический свет, льющийся из люстры, высвечивал все предметы, даже углы и тень под столом и стульями. Свет безжалостно демонстрировал пустоту, безлюдность и почти необитаемость мой одинокой холостяцкой квартиры.
Внутри меня опять ожил маленький мальчик, оставшийся без мамы.
Я заварил чай и сел за стол. Перед глазами всплыло мамино лицо и стало так тоскливо! Захотелось к ней, как в детстве, прижаться, уткнувшись лицом в тёплую мягкую грудь и слушать равномерный стук её сердца, вдыхать её до боли знакомый запах – чего-то неуловимого, свежего и сладковатого. Я попытался вспомнить этот запах и не смог. Осталось только общее ощущение защищённости от него, но не сам запах. Как и мамино лицо – с годами вдруг стало размываться, терять резкость. Только мягкий контур, ласковые глаза, чуть курносый нос и её улыбка. Но мелкие детали стали пропадать. Морщинки, родинка, форма бровей. Мысль об этом меня совсем расстроила. Я подумал, что скоро я без маминой фотографии, самостоятельно не смогу вспомнить её индивидуальные черты.
Мамы нет уже 4 года. Уже? Или всего 4 года, а её образ уже постепенно стирается из памяти, заменяясь на какой-то более общий, светлый и бесплотный? Теряет материальность. Как и сама – мама – растаяла в вечности, обратилась в дух, перевоплотилась из живой плоти в мою память, тоску и боль.
Отца я вообще никогда не знал. У мамы я был один. Замуж она больше не выходила, а мне не довелось узнать, что такое – иметь брата или сестру. Бабушек, дедушек и других родственников почему-то тоже никогда у меня не было. Всё своё детство я так и прожил с мамой вдвоём, и даже вполне хорошо мы жили. Мама работала продавщицей в мясной лавке, поэтому у нас всегда была еда. Даже в кризисы, даже при дефолте. Мама очень меня любила. И боюсь, что это был единственный человек на свете, который меня по-настоящему любил.
Пять лет назад у неё развился рак. Я всего год успел проработать у Камынина, но он тогда здорово помог – дал денег в долг, «под часть будущей зарплаты», чтобы я заплатил за мамино лечение.
Мы целый год тогда жили этим – больница, операция, химия, и долгие мучительные  восстановления после этих ужасных процедур. Только она так и не восстановилась. После первой операции и химии обнаружилось, что появились метастазы. Сначала пострадали кости, потом мозг. А через месяц мама просто угасла. Я бросил работу, сидел возле неё, уколы делать научился. Но они не спасали. Я понимал, что она уходит, и ничего не мог с этим поделать! Она ещё была жива, а я, словно уже жил этим необратимым моим ближайшим будущим – уже без неё. Она часто впадала в полудрёму, полу-беспамятство, заговаривалась, меня не узнавала. А я смотрел на неё, и молча оплакивал её уход. Слёз тогда даже не было, были сухие, изнутри вырывающиеся рыдания отчаяния и беспомощности. По-настоящему заплакал только однажды утром, когда после укола переодел её, помыл, сменил подгузник и ушёл в ванную мыть руки. А когда вернулся, вдруг понял, что её не стало. Вот так вот тихо, беззвучно и ушла. Навсегда.
Словно плотина вдруг прорвалась. Я рыдал, опустившись перед мамой на колени. Пальцы вцепились в её безжизненную руку, мокрым лицом я уткнулся в мамину ещё тёплую неподвижную кисть. Не знаю, сколько тогда прошло времени, когда я оторвался и сообразил позвонить в «скорую», сказать, что мамы больше нет.
Я не знал, у кого спросить, что мне теперь делать.
Приехала фельдшер. Пролистала мамину карту, маму осмотрела, и я увёл её на кухню разговаривать. Мне упорно казалось, что там при маме говорить нельзя, что она меня слышит, и я боялся её расстроить, высказать вслух эти страшные слова, что она умерла. Эта мысль и меня пугала и никак не укладывалась в голове. Я думал, что её душа рядом, испуганная, встревоженная и растерянная. И я боялся даже представить, что она сейчас чувствует.
А фельдшер, видно, уловила моё настроение и даже посочувствовала. Она объяснила, где что оформлять, какие справки брать и кому звонить.
Четыре года я живу в этой квартире один, без мамы, но по-настоящему так до сих пор и не привык, что её больше нет. Всё мне кажется, что она просто куда-то уехала. И потом ещё вернётся. И какая-то часть меня, её всё время ждёт. Мозгом понимаю, что её на свете нет, и она больше никогда-никогда не перешагнёт порог этого дома и нигде вообще не появится. Но в глубине души, сидящий во мне маленький мальчик упорно не верит в необратимость этой потери и тихо ждёт свою маму…
Почему-то сейчас, в этой самоизоляции я вдруг начал часто вспоминать о ней. Смотрю в окно на проходящую по двору пожилую женщину, и думаю о том, что для них изоляцию с 25 апреля объявили, вот моя мама слушалась бы и берегла себя. С её-то онкологией!
А потом вдруг вспоминаю, что мамы больше нет.