Весенний квест для пиратов-огородников

Весна в этом году удивляет меня своей погодой. Не помню я при своей жизни такого жаркого мая. Наполненный разнотравьем, жужжанием обрадованных ранней весной насекомых и всеми оттенками зелёного он дарит мне тёплые светлые ночи. Я распахиваю окно, и комнату наполняет не то тихое шипение, не то шёпот – звук воды, разрезаемой носом корабля, и постанывание «дизеля», будто он дрожит от весеннего речного холода. Значит сухогруз или "толкач" из-за поворота и будет шипеть и постанывать так, пока не скроется за следующим речным поворотом, а это часа два-три ходу. Звуки ночной реки для меня лучше всяких новомодных мелодий для релаксации. Ночь разносит их на многие километры по округе. И я плыву вместе с кораблем мимо спящих деревень, мимо притихших лугов, готовых умыться росой, и нам перемигиваются бакены, указывая верный путь. Но, в то же время, я тут, в своей комнате в родительском доме, крепко обосновавшемся на высоком берегу реки, за несколько сотен километров от шумного города. Я на последнем курсе геологического и приехала домой на выходные. И, конечно же, не сплю. Как вообще можно спать, когда такая прекрасная погода и хочется наслаждаться майским теплом и светлыми ночами! Рядом со мной горит старенькая настольная лампа, её тусклого света хватает, чтобы осветить мой письменный стол, доставшийся ещё от бабушки. Остальная комната в полумраке. Вокруг лампочки жужжит муха, такая же, как и я полуночница. Я сижу и грызу карандаш. Карандаш – мой лучший друг. Никогда не подводит в самый ответственный момент, как ручка. К тому же, если написал чепуху какую, стереть можно и снова писать, а это, как-никак, экономия бумаги. Но экономить мне сейчас особо нечего, так как передо мной практически чистый лист с двумя предложениями: "Корвет, то задирал нос вверх, готовый ринуться навстречу буре и разорвать бушпритом лохматые черные тучи, то снова срывался с гребня волны и исчезал в бушующей пучине. Капитан пытливым взором окинул ревущие морские просторы…" Вообще-то, по правде говоря, не мешало бы, наконец, дипломом заняться, но как-то не до диплома мне в такую замечательную ночь. Гораздо больше меня интересует вопрос: как зовут моего капитана? Сколько бы красивых пиратских имен я не перебирала в уме, за мной неотступно следовал Джек-Воробей. Но не может же мой капитан быть Джеком-Воробьем, потому что Джека-Воробья придумала не я. Капитан Крюк? Тоже было. Одноглазый Джо? Нет. Но почему же он одноглазый? Вот он стоит на мостике, одной рукой держась за штурвал, а другой за снасти. Я вижу его ястребиный профиль, выгоревшие белесые волосы, выбивающиеся из-под банданы. От испепеляющего взгляда его чёрно-угольных глаз не ускользает ни одна мелочь…
И вдруг в тишине спящего дома, когда передо мной витала тень пирата с Карибов, удивительно похожего на Джонни Деппа, кто-то громко чихнул. Я вздрогнула и оглянулась. Никого.  Только муха сидела на краю абажура лампы и чистила лапками крылышки. Может Маська? «Кис-кис-кис», - позвала я, но ни Маськи, ни её котёнка в комнате не было. А ведь только что нежились на моей кровати. В кухне, куда выходила дверь моей комнаты, послышалась возня. Мне показалось, что шум доносится из печки. Кто же это может быть? Мышь? Но тут чих раздался в третий раз, и я явственно услышала приглушенное ворчание:
- Печку топим, топим, а почистить-то и некому…

Ворчание доносилось откуда-то изнутри печи, и это было очень странно. Мне стало не по себе. Я взяла со стола телефон, включила фонарик и стала на цыпочках подкрадываться в полутемную кухню, спрятав фонарик за спину, чтобы не спугнуть вора или кого там ещё. Заглянув в кухню, я увидела в печке огонек за дверцей, которая прикрывала вьюшк на дымоходе. Что это значит, и кто же мог туда поместиться? Я направила фонарик и открыла дверцу.

В печной трубе на чугунной пластинке сидел маленький чумазый человечек, рядом с ним горела крохотная свечка, в руках он держал старую обувную щётку и счищал ей сажу на стенках дымохода. От неожиданности он замер и испуганно зашептал, закрывая лицо руками:
- Это кто тут светит?
Я взвизгнула и выронила телефон из рук:
- Ай! Кто это! – я ринулась назад и спряталась за дверным косяком.
Человечек выглянул из-за дверцы и ахнул:
- Ах-ха! Это ты! Не спишь! Опять с лампой этой сидишь! А я и не почуял. Добры люди уж скоро вставать будут, работу работать, а она все с лампой сидит! Басни пишет!
Тут я поняла, что передо мной не кто-нибудь, а самый настоящий домовой! Я в ужасе закрыла лицо руками и хрипло зашептала:
- Ой, к худу иль к добру?
- К какому уж тут добру! Так глупо попался! Что ж делать-то теперь! Ай-ай!
Я осторожно приоткрыла один глаз. Он почесал затылок, сдвинув шапку, стремительно выпрыгнул из дымохода, прижимая щётку к груди, и скрылся где-то за печкой. Свечка осталась гореть на вьюшке. 
- Эй! Эй! – после секундной слабости, я взяла себя в руки и решилась снова выйти в кухню. Шанс встретиться с живым домовым нечасто выпадает!
- Ты куда? Ку-зя? Кузенька? – я подняла телефон всё ещё дрожащей рукой и посветила в печурку, где мы зимой сушим всякие мелкие вещи типа шерстяных носков и рукавиц, и где спрятался человечек.
- Какой я тебе Кузенька? – свечка в трубе погасла. - Дедушко-суседушко я! – послышалась где-то в горниле печки.
- Какой же ты дедудшко? Ты молодой совсем, – я посветила фонариком в дымоход.
- Много ты понимаш! – послышалось недовольное ворчание.
- А я читала, что домовые лохматые, с длинной бородой и с коготками, а ты такой красивый. Можно на тебя посмотреть? – совершенно невозможно было предугадать, где он окажется в следующий момент.
- Тот, кто не броется – тот и лохматый. А у нас, домовых, чем старше, тем красивши, - в печке снова послышалась возня, воздыхания, а потом из-под печки, там где хранятся дрова, вылез человечек, отряхнулся и подбоченился, - ну смотри, что ли, что уж теперь прятаться.

Я осветила его фонариком. Ростом домовёнок едва доходил до моей коленки. На голове у него была шапка из синего бархата, отороченная мехом, синие шёлковые шаровары, заправленные в сапожки с загнутыми носами, поверх рубашки был накинут красный зипун. Он вовсе не был похож на старика. Вполне симпатичный, сбитый, ладный молодой паренек, если бы не тонкая шёрстка, покрывающая лицо и руки.  Он поправил тугой кушак и сказал:
- Все. Я пошел. А ты спи давай. Петухи уж вовсю горланят, а ты все-то тут торчишь! Потом до обеда дрыхнуть будешь. Тоже мне хозяйка! – надо сказать, ворчливый он был действительно, как старый дед.
Он снова полез под печку.
- Подожди, - я попыталась поймать его за ногу, боясь, что он исчезнет, а мне так много хотелось спросить у него.
- Чего ещё! – брыкнулся он.
- Как ты там живёшь один, под печкой? И почему мы тебя никогда не видели?
- А что видеть? Смотри да и всё!
И тут пространство передо мной расширилось. Или это я стала маленькой и оказалась в укромном уголке домового под печкой. На столике, сооруженном из обрезков дощечек, горела свечка, сбоку была постелька, собранная из всевозможных кусочков ткани, ниток и старым куском тюля. В противоположном углу лежала гора носков разного цвета и размера, но ни одного парного, а также несколько аккуратно сложенных носовых платков.
- Ах, вот куда они деваются, - обрадовалась я, протянув к ним руку.
Домовой закрыл тряпье грудью:
- Куда? Моё это!
Тут я увидела под носками свою заколку, потерянную чуть ли не год назад:
- А это-то моё, - сказала я, - зачем тебе моя заколка?
- Пусть будет. В хозяйстве всё пригодиться. Сухаря хошь?- он достал из кармана сухарик и протянул мне. – Голодна небось, всю ночь-то за баснями сидеть.
- Это не басни тебе, а авантюрно-приключенческие романы, - обиделась я.
- Пади ж ты кака важна! Лучше бы лопату взяла, да огород перекопала, пока погода  стоит! – он достал из кармана ещё один сухарь и отправил себе в рот.
- Вот ещё бы я лопатой копала. А мотоблок на что?
- Всё бы вам мотоблок, комбайн, мультиварка, «болгарка» - ничего сами не хотите делать! Окна, вон, эти пластиковые поставили: так и не поймёшь тепло или холодно. Бывало Морозушко как дыхнет, все окна застынут, так сразу понятно – дома сиди, дровишек в печку подкинь.
- Какой ты смешной, дедушко-суседушко, ведь двадцать первый век на дворе – прогресс! – возразила ему я.
- Прогресс, прогресс, а сама все про пиратов каких-то пишешь. Их нет давно уже.
- А вот и есть до сих пор.
- Это самолийские голодранцы что ли?
- Откуда ты про них знаешь?
- А я по-твоему телек не смотрю!
- Ну вот, а прогресс ругаешь, - засмеялась я. – Жалко, что они не романтичные какие-то. Сокровища не ищут больше. Да и сокровищ настоящих уже нет.
- С чего это ты взяла?
- Ну как же, все нашли давным-давно.
- Ты вот по городам всяким ездишь. Вчерашний день ищешь, а что в хозяйстве у тебя не знаешь! Айда со мной! – он махнул рукой.

Пространство снова изменилось, и мы мигом очутились в нашем приусадебном огороде. Домовой резво семенил крохотными ножками впереди меня, держа в руках маленькую лопатку. Я приобрела свой нормальный рост, но еле поспевала за ним. И хотя по часам было ранее утро, но почему-то было очень темно, хоть глаз коли. Мы шли к дальнему углу огорода там, где рос раскидистый куст бузины, которую облюбовал соловей и каждый вечер радовал нас сольным выступлением. Сейчас соловей молчал, и вообще над землёй стояла звенящая тишина.
Домовой подошел к кусту, огляделся:
- Глянь, не видит ли нас кто?
Я увидела чуть дальше на заборе две пары горящих огоньков – Маська с Барсиком.
- Кошки, - ответила я домовому.
- Это свои. Им можно, они стерегут, - сказал суседка и стукнул лопаткой о землю.
Тут же образовалась ямка. Домовой спрыгнул в неё и достал небольшой мешочек:
- Гляди что, - протянул он его мне.

Мешочек был кожаный, старый, потертый, украшенный бронзовыми, потемневшими бляшками, перетянутый полуистлевшими ремешками. Я развязала его и ахнула. Мешочек был полон драгоценными украшениями: золотыми, серебряными, с камнями и без, браслетами и сережками, кольцами и цепочками. Некоторые из них были старые, потемневшие, щербатые от потерянных камней. Другие всё ещё сохранили свой лоск и блеск. Между украшениями позвякивали монеты.
- Откуда это?! – еле выговорила я.
- Чья потеря, моя находка, - как всегда проворчал домовой не без самодовольства в голосе.

Я перекладывала их в руках, рассматривала, и по мере этого пространство вокруг меня снова менялось. Я увидела крепкого молодого парня с топором в руках, он оттесывает брёвна для новенького сруба. Вокруг ещё несколько таких же строящихся домов. Местность знакома и в то же время совсем другая. Нет нашего огорода, длинной извилистой улицы. Наша деревня только-только строится. Работа кипит дружно и спорно. Парень залихватски машет топором, заломив набок шапку из синего бархата. Его лицо молодо, свежо и очень кого-то мне напоминает. Он настолько лихо работает, что не замечает, как серебряное колечко слетает у него с правой руки, и вот уже я держу колечко на своей ладони. Я кладу его обратно в мешочек и достаю жемчужные серёжки. Несколько мелких жемчужин выпало, застежки потемнели от времени, но они тёплые на ощупь и чуть светятся в темноте. Я снова вижу того же парня, но уже возмужавшего. Он крутит на руках маленькую смеющуюся девчушку, и вот эта же девчушка повзрослевшая примеряет перед зеркалом жемчужные серёжки и снова смеётся. А вот она же в платке, рано постаревшая, усталая, но так счастливо улыбающаяся, примеряет эти же серёжки своей дочке. А та в свадебном платье, счастливая, довольная. Она крутится перед зеркалом, и я с удивлением понимаю, что она, как две капли, похожа на меня. Или я на неё.

Череда лиц и событий проносится передо мной круговоротом. Я вижу, как меняется наш дом. Вот он новый, пахнущим смолой, разрастается пристройками, а потом вдруг оседает, ветшает и превращался в кособокую избушку, заросшую бурьяном. И вдруг снова возрождается, обрастает камнем, кирпичом, приобретает привычный вид. Я вижу людей, которые жили задолго до меня и не так давно, вижу их горести и радости. Некоторые лица будто были мне знакомы. Других я видела впервые, но от каждого в мешочке оказалась какая-нибудь вещица – частица их души. То, к чему они прикасались, на что смотрели, радуясь или  печалясь, их глаза. И теперь я могла, прикасаясь к сокровищам, видеть то, что видели они и чувствовать то, что чувствовали их сердца.

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Я смотрела на сокровища в своих ладонях не в силах сказать хоть слово:
- Так может… - я пыталась привести свои мысли в порядок, - стоило вернуть потерянные вещи хозяевам? – спросила я домового.
- Это ещё зачем! Какой же ты хозяин, если добро своё уберечь не можешь, вещицу к вещице не складываешь? Хозяйство вести – не бородой трясти! Один, один у меня толковый Прошенька был – хозяин мой первый, - он любовно погладил колечко. – Зёрнышко к зёрнышку собирал.

Тут только я поняла, что лицо молодого парня, моего далёкого предка, напоминало мне личико самого домового! Кто мне этот парень – прапрадед или ещё дальше. И неужели такой красивый молодой человек был таким же ворчуном, заумным занудой, как наш суседка. Ведь ворчит и ворчит! Совсем… совсем как... я, когда мне что-то не нравится. Это мысль так поразила меня, что я вздрогнула, а домовой как-то лукаво глянул на меня и продолжил:
- А вы? Чем дальше, тем бестолковее. В облаках всё летаете, на заморские диковины надеетесь, а своё не бережёте, не цените. Вот ты, заколку где потеряла? И не знаш и не помнишь, как пришла она к тебе, так и ушла. А всё потому, что порядку в вас нет, и память короткая.  У меня-то оно надёжней будет! - домовой снова хлопнул лопаткой по земле, яма исчезла, а я проснулась...

Солнце светило в окна моей комнаты – значит время к обеду. В палисаднике за окном ворчали куры, муха жужжала, ползая по стеклу, лампа по прежнему горела на столе, на тетрадном листе не прибавилось ни одного предложения. Я лежала в своей постели, но когда я легла спать, абсолютно не помнила. Я посмотрела на свои руки, на ноги: чистые, никаких признаков, что ночью я бродила по огороду. Я встала и потопала в кухню. В доме никого не было. Очевидно, что родители давным-давно позавтракали и занялись хозяйственными делами. Я заглянула под печку – там никакого пространства, кроме выемки для хранения дров, собственно, вообще не было. Между печкой и стенкой тоже никакого пространства. Очень жаль, что клад, наследство моих предков, всего лишь сон. Переодевшись и умывшись, я вышла во двор и обомлела. По нашему огороду ходил сосед Витька с металлоискателем и как раз около бузины!
- Ты что там делаешь?! – крикнула я.
Витька оглянулся:
- Я? Так это, трубу ищу.
- Какую ещё трубу?!
- Ну, от старого водопровода. Помнишь?
- Чё она помнит-то? Её ещё не было, когда тот водопровод был, - подал свой голос папа из гаража.
Ворота гаража были открыты, он копался в движке мини-трактора, вокруг на засаленных тряпках валялись запчасти и инструменты.
Металлоискатель Витьки запищал аккурат под бузиной.
- О, тут, однако, - Витька направился к приставленной к забору лопате.
Моё сердце неприятно ёкнуло, я взяла из кладовки лопату себе и направилась в огород.
- Дай-ка тут я сама! – крикнула я начавшему копать Витьке.
- А чё это? – выпрямился он.
- Да я сама тут покопаю.
- Да ладно, иди отдыхай.
- Нет, я сама.
- Да ладно!
- Давай я!
- Нет я!
Витька схватился за мою лопату и взгляды наши встретились. Я смотрела в его прозрачные, водянистые глаза с белесыми ресницами и понимала, что Витька сейчас для меня не просто сосед, а опасный конкурент.

Витька жил тем, что добывал «полезные ископаемые», как он сам это называл. Он ходил по округе с металлоискателем и выворачивал из земли похороненное временем богатство преуспевающего совхоза, получив за тягу к железу прозвище Чебуратор. Хотя по мне Витька больше был похож на гномика – маленький, сутулый, с аккуратными, почти детскими ручками и ножками, во всесезонной панаме защитного цвета. Он жил у нас в соседях, был нрава незлобного, тихого, никому никогда не отказывал в помощи по хозяйству и, вопреки бытовавшему о нем в деревне мнению, почти не пил. Но однажды, будучи навеселе по случаю какого-то праздника, сидя на лавочке возле нашего дома под раскидистой яблоней, именно мне он раскрыл свою главную тайну. Мне, потому что, благодаря папе, Витька знал, что я пишу «про каких-то там пиратов и сокровища». Так вот, оказывается, вся эта деятельность с металлоломом, все это - антураж. На самом деле Витька ищет клад. Золотую карету. Есть у нас такая местная легенда: якобы у нашего помещика была карета из чистого золота и во время революции он, пред тем, как сбежать заграницу, закопал эту самую карету где-то недалече, рассчитывая вскоре вернуться. Я, конечно, в легенде не вижу никакой логики: как можно закопать целую карету незаметно. На что Витька-Чебуратор посмеялся и сказал, что, в принципе, я мыслю в верном направлении. Закапывать целую карету нелогично. Её разобрали по частям, и каждую часть закопали отдельно. И он провел собственное расследование, и составил карту с предположительными координатами сокровищ, но, видимо, пока неточную.

И вот теперь это профессиональный кладоискатель стоит напротив меня и смотрит мне прямо в сердце, прямо в душу!
- Что там? – вкрадчиво и членораздельно спросил Витька, нахмурив густые, но совершенно белые брови.
- Так. Ничего особенного, - тихо ответила я и опустила глаза.
- Вместе давай копать, - отчеканил Витька.
Мы начали копать вокруг куста бузины. Несколько раз лопата Витьки натыкалась на старую трубу.
- А точно здесь? – периодически спрашивал Витька, и только мы двое знали, о чем это он.
- Точнее не бывает.
И тут из-под Витькиной лопаты выскочила монета, покрытая слоями грязи, неправильной формы, словно обгрызенная по краям. Витька стер верхний слой грязи перочинным ножичком, и на монете проступил год 1881.
- Так точно тут? – снова спросил Витька.
Перед бузиной был перекопан приличный пятак, а я осмотрелась и тут с ужасом поняла, что я не могу точно сказать место. Я помню куст бузины, но кошки сидели чуть подальше на заборе, а я рассматривала ценности ещё дальше.
- Где-то тут, - я неопределенно махнула рукой вдоль забора.
- Уходят они глубже, когда начинаш рыть. Надо поболе площадь взять, - со знанием дела сказал Витька
Мы снова принялись копать.
- Сальник полетел! В район ехать надо! - крикнул нам папа, стоя у входа в огород и вытирая испачканные руки. Он удивленно посмотрел на нас. – Ну, вы можете пока копать, раз так хочется.

Мы рыли ожесточенно, яростно, не замечая, что разгулявшееся весеннее солнышко нещадно палит нам спины, ещё недостаточно разогретая земля тверда и непослушна, а мама раз десять звала нас на обед. Очнулись мы, когда солнце уже уходило за горизонт, воздух стал влажным, земля холодной. На свет божий были извлечены: куча керамических черепков, чугунок, гора всевозможных костей животных, куски проволоки, несколько лезвий ножей, один ржавый топор и моя потерянная заколка.
- Смотри-ка, - говорила мама папе, вернувшемуся с запчастями из района. – И твоя тарахтелка не нужна, ребята всё перекопали за день.
- Они с утра у куста бузины тёрлись, надышались они ей что ли? – рассуждал папа, ошарашено глядя на результаты нашей работы.
Мы сидели в огороде на поваленной чурочке. Саднило спину, ноги гудели, ладошки стерлись в кровь, а на душе была пустота.
- ВиктОр, - задумчиво произнесла я, рассматривая заколку.
- Чё? – встрепенулся Витька.
- Его будут звать ВиктОр. Моего капитана. А что - прекрасное имя…
- А-а-а, - протянул Витька, очищая лопату от комьев земли, - информация-то откуда была? - спросил он, кивнув на заколку.
 - Домовой показал, - вздохнула я, чувствуя себя полной дурой.
Я ожидала, что Витька засмеётся, покрутить пальцем у виска или вовсе стукнет. Но он серьёзно посмотрел на меня. Потом на куст бузины, за которым как раз проходил забор его участка, прищурил глаза, что-то там повыцеливался пальцами, а потом сказал:
- Так говоришь в районе дерева. Я вот чё, я это, когда забор-то ремонтировал, я заборчик-то сдвинул к себе чуток, а вы вот не заметили даже. Так, может, с моей стороны копнем завтра. Ты, главное, это, поточнее у него спроси сегодня, а.
В вечернем воздухе ясно отдавался каждый звук. Где-то завелся мотоцикл, фуры гудели на трассе, лаяли собаки. «Доча! Доча!» - звали хозяйки возвращающихся с пастбищ коров. В Правый поворот зашёл катер-бакенщик, ворчливо пыхтя – значит на всю ночь. Я глянула на Витькин огород, больше напоминающий неподнятую целину и меня передернуло.