военное лихое время...

"...военное лихое время..."
(В начале жизни)
-------------------------------------
Военное лихое время обостряла все чувства человека, и добрые, и недобрые. Злые люди, пусть их было и мало, иногда желали выжить за счёт других, часто несчастных.
В нашем посёлке жил такой, прозвище носил «Чернонутренний», назову его Д.
Страшный, злой, мстительный был человек, отец нескольких детей.
Он часто говорил, как бы предупреждал:»Мы Д., с нами не борись, поперёк дороги не становись, раздавим!...».
Судьба  трагически столкнула моего отца, тяжко больного колхозного конюха с «Чернонутренним».
«Уходи из конюхов. Мне эта работа сподручней. Не уйдёшь, будет плохо!» - рассказывал папа маме за столом, а я, уже подросший, тревожно слушал.
И чёрный человек стал донимать заявлениями – кляузами. Написал в правление колхоза, что отец плохо содержит лошадей. Колхозный «парламент» отверг заявление как надуманное, необоснованное.
Тогда через некоторое время «накатал» кляузу в райисполком. Приехала комиссия во главе с ветеринарным врачом: «Лошади в образцовом состоянии, сытые и здоровые. Конюх добросовестный человек и на своём месте…».
Вспоминаю, мама с папой о чём-то тревожно шептались всю ночь, мама плакала.
Рано утром папа ушёл в милицию. Мама часто выбегала на дорогу, не идёт ли папа.
Уже поздно вечером он пришёл. Мама кормила его, а он с гордостью рассказывал, как он убедил следователя, что лошадь никогда не возьмёт стекло в рот…
-«Чернонутренний» написал заявление, что накануне сева я хотел погубить колхозных лошадей и сорвать сев, набил стекло в чан с водой для лошадей…» - рассказывал папа маме, я тревожно слушал.
Теперь понимаю, пожалел тот следователь отца, не отправил колхозного безграмотного конюха в жернова ГУЛАГа.
«Чернонутренний» не успокоился, кажется, целью его жизни стало мщение любым способом. Даже бесчеловечным.
Не срабатывала его коварная формула жизни:»Мы Д,, любого сотрём!».
Мне теперь представляется, что презрение к людям, неутолимая  злость  сжигала его изнутри.  Остался в моей памяти этот человек чёрным, засохшим, скрюченным как старое дерево на опушке леса…
Вскоре после войны, в августе 1947 года, когда всё было заготовлено на длинную зиму, ночью вспыхнул  в доме пожар. Всё сгорело…
Весь посёлок помогал справиться с огнём и только этот человек не пришёл. Все  несли погорельцам, кто что мог и единственный он не появился.
Помню, горько плакал я на пожаре и всё спрашивал маму: «Все нам всё дают, но кто же нас поджёг?...»
Весь посёлок знал, шёпотом передавал друг другу: «Чернононутренний» запалил! Больше некому!!».
Отец тяжко больной не мог перенести страшной беды и тяжкой работы. Спешил к зиме поправить домик, чтобы не у соседей гнуться с семьёй на полу. Умер в мае 1948 года…
И это не успокоило злого человека.
Вскоре маму «потянули» в суд по кляузе этого человека – получила лишнюю сумму по страховке по пожару, якобы в сговоре с пожарным инспектором.
Суд оправдал маму, но сколько было вылито слёз!!...
Состоялась и моя встреча с «Чернонутренним», от которой пришёл в ужас и помню до сих пор.
На летних каникулах в 9 классе работали с его сыном, конными граблями сгребали колхозное сено. По неосторожности его сын получил серьёзную травму головы.
Оба перепуганные примчались мы в посёлок, встретил нас его  отец  и стал избивать – кулаками, пинками, не обращая на боль, кровь и плачь сына…
В испуге  от невиданной жестокости, я убежал домой…
Давно в посёлке нет былых людей – односельчан. Все на кладбище на опушке леса.
Могила отца и «Чернонутреннего»  недалече  друг от друга. Подхожу к могиле и этого злого человека, нет у меня  обиды, всё время выветрило – сгладило. Оставило только жалость к этому человеку и недобрую память…
Память сохранила удивительную жажду тех людей до работы. Сутками у них не просыхала от пота спина на колхозной работе «за бесплатно», да своём огороде, подворье.
Это подворье только и помогало им выжить, «не загнуться» от голода.
Они и детей приучали трудиться с малых лет. В доме всегда имелась работа посильная по малолетству.
На всю жизнь врезалась в мою память картина, как наравне со всеми трудились «увечные», раненые.
За сохой на колхозном поле «прыгал» мой сосед с деревянной ногой. Другой, без руки, перекинет ремень солдатский через шею и косьё, и одной рукой машет косой.
Мой дядя Фёдор с прострелянной рукой и пробитой головой «не выгадывал, не прятался от работы», наравне, если не впереди всех трудился.
А ещё было необходимо и в срок обработать собственный огород в полгектара, запасти в зиму дрова, сено, подремонтировать к морозам печку, «халупу» - избёнку.
В колхозе, в доме всегда работы «полон рот», как говорил дядя Фёдор.
Тяжёлая послевоенная жизнь обрекала этих несчастных людей выживать  круглосуточной работой.
И как они выдерживали, не могу и самому себе теперь объяснить! А если и начинаю рассказывать о том времени, слушают с скептической улыбкой. Не верят! Да и трудно в эту рабскую жизнь поверить!...
Особый печальный сказ о начальниках послевоенного времени. Это были люди, не имеющие понятия, и даже не представляющие, что люди села могут иметь какие – то права, что их может защищать закон.
Они не задумывались, насколько законно распоряжение, «спущенное сверху».
Оно должно быть выполнено любой ценой!
Теперь, когда внимательно читаю «Тамбовская область в годы Великой Отечественной войны», восхищаюсь, удивляюсь и возмущаюсь отношениям властей всех «рангов», особенно «низовых» к вечным труженикам – долготерпевцам.
Это начальство пришло с фронтов и кровью усвоило «приказ любой ценой должен быть выполнен». «Любая цена» часто оборачивалась произволом, беззаконием, заливаемая горьким самогогоном, ставшим «твёрдой валютой»…
Какие только указания они не выполняли, какие только налоги не платили!
Всё оправдывалось:»Идёт война жестокая! Терпите! Бьём врага!...».
У людей жила надежда, с окончанием проклятой войны государство вспомнит и о них, ослабит удавку на шее, даст послабления…
Увы! Мечты не сбылись!
В первые послевоенные годы громко звучало – призывало к очередному терпению: то на восстановление, то на развитие, то на возрождение индустриализации, то на вооружение.
И мои односельчане из последних сил «выполняли задачи очередной пятилетки».
Глухо роптали, но непосильный воз везли, кто как мог, выживали.
Скупят украденное масло с Обловского маслозавода и везут на санках «пешим строем» в Рассказово на базар. Или привезут тюк, один – другой дефицитной материи и потихоньку торгуют среди соседей.
Появились грозные уголовные статьи: «спекуляция», «не трудовые доходы», «подрыв экономики государства», «мелкобуржуазное сознание»…
В городах люди стали жить заметнее легче, знали восьмичасовой рабочий день, за труд деньги получали, имели паспорта и право свободного перемещения, какое – никакое жильё в бараках получали, в летний отпуск к родственникам в деревню приезжали…
Крестьянин и того малого был лишён. От опостылевшей крестьянской доли могли его избавить или призыв в армию, или вербовка на очередную «стройку коммунизма», на Сахалин, Камчатку или Донбасс.
И молодёжь стала пользоваться этими «окошками» в мир, бежало из села, из колхоза.
Деревня обезлюдела, стала вымирать.
В послевоенное десятилетие не считанное число маленьких посёлков исчезло, кладбища распахали…
Эх! Как теперь сожалею, что моя мама, вечная труженица, так и не дождалась «светлой человеческой жизни», о чём она мечтала и постоянно её ждала.
Видела труд от зари до зари «за палочки» да несправедливость, бесправие…
А в начале «перестройки» с болью в сердце не принятой мамой, бессердечный телевизор ещё и обвинил её – «русские не умеют работать!», « русские пьяницы да воры!».
С какой болью она слушала эту несправедливость! С какой горечью старички да старушки, спасшие Родину, обсуждали на скамейке состарившейся в тени вишенника!
Не могу вспоминать без удушающей сердечной боли…
Самые разные, порой совсем неожиданные, всплывают теперь в моей памяти.
Смотрю «Бессмертный полк», плывущие в новой, другой, незнакомой толпе портреты.
Спрашиваю себя – не те ли портреты, которые вдовы и матери на последние копейки заказывали у заезжих «съёмщиков»?
Откуда то в посёлке в ясный день появлялись фотомастера, на скамейке расставляли образцы своих работ. Быстро собирался поселковый народ, обсуждали –«кумекали», считали мятые рубли и заказывали…
Потом эти портреты до последних дней висели в разных украшениях на «красной» стене…
Стою, прижавшись к стене в «присутственном месте», в толпе стариков и старушек, моих ровесников довоенных – отменило демократическое государство льготы по группе инвалидности. Переоформляем на «ветеранские», кипа документов – доказательств, слёзы и обиды…
Горько и обидно! Эти люди столько страдали и в конце жизни им нет покоя… Не заработали они благодарности…Слышат пустое славословие,  обещания и даже упрёки:»Молодые живут хуже вашего!». Горькая правда!
Восхищаюсь, удивляюсь изворотливости наших управленцев всех рангов, достоинств и форм упрвления – любую «бяку» они, рьяно объясняя, могут превратить в «конфету». Доказать, что ты безмозглый верблюд!! Убедят, что ,к примеру. 500 рублей хуже, чем 300… Восторг!! Фурор!! Приехали!!!
Грусть! Протест! Отторжение! Непонимание навевают на страдающую душу наши «управленцы» своим безразличием к народной судьбине…
Горько обиженный современным бессердечьем, ищу утешения в верном и безотказном лекарстве – стихах
Пётр Андреевич Вяземсий:
 В воспоминаниях ищу я вдохновенья,
Одною памятью живу я наизусть,
И радости мои не чужды сожаленья,
И мне отрадою моя бывает грусть.
Жизнь мысли в нынешнем; а сердца жизнь в минувшем,
Средь битвы я один из братьев уцелел:
Кругом умолкнул бой, и на поле уснувшем
Я занят набожно прибраньем братских тел.
Хоть мертвые, но мне они живые братья:
Их жизнь во мне, их дней я пасмурный закат,
И ждут они, чтоб в их загробные объятья
Прип ал их старый друг, их запоздавший брат.
И ещё близкая душе и сердцу короткая фраза из его «Тропинки»:
Таинственно во мне и предо мной
Минувшее слилося с настоящим;
И вижу ли иль только вспоминаю,
И чувством ли иль памятью живу,
В моем немом и сладком обаяньи
Отчета дать себе я не могу.
Отчёта дать себе я не могу! Как точно!!
Жизнь надо прожить, чтобы придти «по тропинке» к этой вечной мысли!
Очевидно, судьба всех людей и во все времена с душевным благоговением возвращаться в преклонном возрасте в давно ушедшее время, забывая и прощая всё немалое плохое.
Сама текущая за окном  разочаровавшая жизнь зовёт к воспоминаниям.
Жить памятью теперь, кажется, единственное спасение и обаянье страдающей душе…
Многое вспоминается с грустной улыбкой.
Втроём – папа, мама и я едем летним вечером на возу только собранного сухого полевого сена. Как мне было тогда хорошо и уютно! Моя юная душа пела и парила над землёй. Какой бальзам души эти воспоминания!
Прошло около 60 лет, но и теперь помню тот духмяный запах травы!
Как бы мне теперь хотелось проехать на том возу. Вот было бы счастье ни с чем несравнимое! Увы! Унесло время безвозвратно…
По теперешнему времени совсем удивительно и даже с трудом верится: измученные непосильной работой, нуждой да бедами, потерями близких, казалось бы – люди должны быть унылыми, грустными да печальными.
Какие же это были жизнерадостные люди! Как торжественно и весело отмечали они праздники1
Какие в какой либо избе попросторнее устраивали он вечеринки! Каждый на стол приносил, что имел. Принаряжались из древних сундуков. Как заливалась, пела гармошка!
Удивительные люди!
Вспоминаю теперь и с трудом верю самому себе…
Нет, теперь совсем другие люди: неподъёмные на общее дело, замкнутые, каждый сам в себе и для себя. Не коллективисты, разобщённые и всегда чем – то озабоченные…
Нет теперь былого веселия. «Зашнурована» душа человека. Многие, как будто – бы что-то дорогое потеряли…
Теперь весь район проедешь  праздничным вечером, голоса гармошки не услышишь. Молодёжь на брёвнах при домике не встретишь….
Жизнь совсем другая, и люди не те, колхозные труженики…
Многое доброе и светлое куда – то ушло безвозвратно.
Бессонной длинной ночью вспоминаются многие добрые люди встретившееся в самом начале моего жизненного пути.
Считаю себя счастливым человеком. Добрых, внимательных было много, большинство. Каждого с благодарностью вспоминаю.
Мои дяди Фёдор Иванович, заменивший нам отца, во всякой беде «подставлявший плечо», Василий Иванович, часто приютивший нас длинными зимними вечерами, Тимофей Васильевич, мой крёстный отец, долго уговоривший маму отдать меня в их бездетную семью,  Михаил Васильевич, сочувствовавший нашей бедной семье, обстригавший нас, тётю Машу, сестру мамы, часто со слезами переживавший за нас.
Помню с благодарностью каждого.
Моих добрых соседей, всех и не назвать, но всех вспоминаю.
Угрюмый, но добрый Степан Степанович, пчеловод и садовод Сергей Степанович, какие игры устраивали на мосту вблизи его дома, в его саду. Часто угощал мёдом, вареньем…
Мудрый старикан, книгочей и добрый человек с трагической судьбой, (у него в буране погибли два сына), он лечил мне молочный зуб. До сих пор помню его ласковую, тёплую руку…
Василия Митрофановича и его жену, мою двоюродную сестру Нину, добрые, отзывчивые люди. Всегда откликались на просьбу о помощи…
Старший по возрасту, кем бы он ни был – родственник, сосед, первый встреченный, высокий авторитет, его просьба, указание исполнялось безоговорочно.
Если сосед обращался с просьбой, поручением, оно исполнялось с радостью…
Всматриваюсь теперь в то далёкое время, сравниваю с днями теперешними, раздумываю, оцениваю его как бы со стороны.
 Художник Карачарсков Николай Прокофьевич (род. 1935 год).
Картина нашего детства. Только мотоцикла тогда во всём посёлке не было…
Счастливое у нас было детство. Было в избытке свободы и личного, свободного времени.
Подрастали мы и сами расширяли круг, территорию нашего обитания.
Гора Бык в близком лесу, озеро Плёс, все близлежащие полевые овраги были нами пройдены, облазаны. Все места стоянок механизаторов изучены, все брошенные после ремонта детали тракторов  стали стащены к нашему дому на игрушки…
Целыми днями пропадали в лесу, купались на Плёсе. Соорудили вышку и часами прыгали с неё в тёплую, чистейшую воду лесного озера.
И тут нашёлся злой человек - остро затесанную ольховую слегу вбил в дно озера прямо под нашей вышкой. При очередном прыжке Борис ранил руку. Нас это злое дело не остановило, слегу извлекли, при каждом посещении дно стали обследовать…
На зимних каникулах – лыжи, санки, коньки, прикрученные верёвочкой к валенкам…
Весь зимний день в овраге, в лесу, на озере…Счастливое время!!
Мы не знали современных балетных студий, развивающих, с углубленными знаниями школ, разных современных школьных платных «новаций». Мои соседи – дети и часа свободного не имеют. Не имеют и детства, так считаю…
Как мечтаю побывать в этих незабвенных краях милых сердцу! Закрываю глаза и «вижу» тропинки, дубы, родник и Плёс. Каждое дерево, каждый кустик лесной…
Понимаю, знаю, всё изменилось до неузнаваемости. Предполагаю, что возвращение в места детства принесёт только разочарование, другие, совсем не романтические представления, но необоримая сила зовёт, влечёт, настойчиво требует:»Приезжай! Повидаемся! Не опоздай! Ты единственный остался, все былые ушли…».
Теперь, на закате жизни, воспоминания – единственная отрада. Многое вспоминается с душевным трепетом и благодарностью.
Дети часто болеют. В бедное послевоенное время болезнь ребёнка была трагедией семьи. Врачи далеко, лекарств нет, а ребёнок страдает.
Помню, как холодным зимним днём на колхозных санях, в тулупе и валенках привозил дядя Тимофей врача ко мне больному.
Поедет ли современный врач к больному на дровнях за пятнадцать километров?...
Другие тогда были люди. Жизнь современных часто до неузнаваемости исковеркала…
Мне не забыть, как длинными зимними метельными вечерами вся наша маленькая семья размещалась на тёплой печи и полатях широких. Папы уже не было. Я единственный книгочей.
Под потрескивающей, подвешенной к потолку горящей лампой читаю книжку, меня внимательно слушают – удивляются моему умению, событиям в книжке, непохожим на нас людям, обсуждаем их поступки…
Теперь такое не бывает в семье… Жаль!...
Мы рано становились коллективистами. Вся наша начинающаяся жизнь звала нас, приучала, воспитывала коллективные чувства. Мы всюду были вместе, всё у нас было сообща.
Подросли и поняли, сообща даже выполнять нудную работу легче – одно делу одному тяпать тяпкой на огороде или ватагой на колхозном поле…
Один мало что сделаешь…На народе и смерть красна с детства внушали нам.
Мы были равнодушны к одежде, деньгам, возможно потому, что их у нас не было…
Мы все были равны в нужде, нищете…
Так мы вступали в жизнь, теперь стремительно заканчивающуюся….
Нет, пусть мне не «дуют в уши», у нас было счастливое детство, пусть и с горькими слезами.
         Июль. Октябрь  2017 года.   Июнь 2021 года.