Говорит и показывает город

Напротив в метро сидит девушка. Круглощекая, курносая, пухлогубая и ясноглазая, с косичками – ну, просто школьница. И таким радостно-счастливым жестом, каким дети прижимают к груди большого плюшевого медведя, она прижимает-обнимает сидящего у нее на коленях четырехлетнего сына. А он в точности таким жестом обнимает красную машинку. Малыш курнос и щекаст, как мама, да и в остальном – точная ее копия. Как будто они обошлись без мужчины, клонированием. Тем не менее у нее золотое обручальное кольцо – значит, рано еще без мужчин обходиться.
Мама и сын разговаривают. В грохоте поезда я бы не расслышал собеседника даже у самого уха, но они слышат друг друга, понимают с полуслова, щебечут на своем птичьем языке. А на остановках малыш, внимательно глядя внутрь себя, слушает громкую запись объявления остановок. И услышанное название потом повторяет – так же громко, но медленно, пробуя каждую букву на язык. Вдумываясь в это странное, непонятное, таинственное слово: Станция Олимпийская.

Девушка лет восемнадцати сидела возле палатки с сувенирами, каких разбросано по курортному городу десятка три. Я хотел написать "работала продавщицей", но она именно сидела на стульчике и покрывала ногти лаком. На руках и ногах. Медленно и сосредоточенно. И не просто лаком, а со всякими этими женскими хитростями наподобие гелей, блесток и тому подобного. Не стану описывать подробно сам процесс, а также в какое легкое платьице она была одета и какие принимала позы. Опишу сразу результат: почти все содержимое палатки раскупили за три часа. И вот у меня вопрос -- почему такой простой и эффективный двигатель торговли не применяют остальные труженики малого бизнеса?

Две девочки лет двадцати сидели за столиком в пиццерии и громко хихикали. Это продолжалось так долго, что я, наконец, отодвинул чашку кофе и обратил на них внимание.
Ничем не примечательные, обыкновенные, неброско одетые девчонки. Не знаю почему, но в таких случаях всегда кажется, что девушки – сестры, так как причесаны и вообще выглядят довольно одинаково. На этих, белобрысых, были белые блузки и синие джинсы. Словом, ничего особенного, кроме поведения.
Они смеялись, хохотали, прыскали и ржали. Своим весельем они заразили всю пиццерию. Люди невольно улыбались, глядя на них. Даже официанты и официантки.
А девушки всё не могли успокоиться. Слезы текли у них из глаз, они махали друг на дружку руками, складывались пополам, и уже не смех вылетал из их ртов, а сдавленная икота.
Я перестал удивляться, когда вспомнил себя в этом возрасте. Для такого веселья не нужна никакая причина. Абсолютно любой жест, слово, намек может вызвать лавину неостановимого хохота. Просто для этого нужен человек, который с тобой на одной волне. Друг или одноклассник, с кем вы постоянно перешучиваетесь, смотрите одни и те же фильмы, обсуждаете одних и тех же учителей и сверстников.
Волны радости достигли привокзальной площади. Хмурые целеустремленные пассажиры с чемоданами в руках вдруг заулыбались.
Кондукторша в троллейбусе перестала материть уснувшего бомжа, успокоилась и вышла покурить на остановку.
Таксист неожиданно для себя назвал сумму не двести, а сто пятьдесят – и остолбенел.
Во всем городе целых десять минут не происходило ни одного дорожно-транспортного происшествия.
Тучи, отпихивая друг дружку, освободили солнце. Оно тоже заулыбалось.
В этот момент девушкам принесли большую, с помидорами, сыром и прочими цацками пиццу.
И они сразу сделались очень серьезны.

В полутемном подземном переходе две маленькие, седые, пожилые продавщицы одежды стоят у стеночки и разговаривают очень тихо. Лишь пройдя мимо, я расслышал, как одна шепчет другой:
– Что ты на меня кричишь? Не кричи на меня!

Акция у здания городской администрации. Чиновники гуськом, как муравьи, идут на работу. Здоровые спокойные лица, основательные фигуры. Оказывается, к слову «чиновник» относятся и длинноногие девушки, несущие в пакетиках конфеты на рабочее место, и юные атлеты в пиджаках, которые трещат на могучих плечах. Были и типичные в моем представлении чиновники – с животами и без шеи. Мимо все время пробегала девушка с микрофоном, таская за собой на проводе-поводке оператора с камерой, как собачку. За ним бежала еще пара кудлатых вислоухих помощников.

Вниз по крутой улице медленно шагал мужчина, только что сошедший с ретро-фотографии. Длинный, тощий, в обтягивающих брюках-дудочках цвета молочного шоколада, в таком же пиджаке и такой же шляпе. Даже круглые его очки были коричневого цвета. На ходу он внимательно читал газету, на которой, кажется, тоже была фотография цвета сепии.

Ночь. Издалека доносится гул, затем тяжкий металлический лязг, и опять по новой – гул, лязг. Оконные стекла мелко дребезжат от страха. Но это всего лишь мусорщики опустошают баки. Кстати, днем видел: пока они это делают, водитель мусоровоза читает газету.

– Ну и в чем конкретно я тебе вру? – лениво, но громко спросил лысый мужчина, утрамбовывая покупки в багажник и прижимая плечом к уху телефон.

На широкую улицу в четыре полосы движения ворона уронила грецкий орех, и тут же спикировала вниз. Уселась и начала выклевывать из расколотого ореха середину, то и дело зорко поглядывая на светофор и автомобили с той стороны перекрестка. Десять секунд... Двадцать... Зеленый! Машины ринулись вперед, а ворона крикнула: «Понакупили прррррав!», подхватила остатки ореха и круто, как военный самолет на форсаже, взмыла в небо.

Мужчина преграждал прохожим дорогу и громогласно обращался к каждому:
– Да, я могу! Как двадцать лет назад! Не сомневайтесь! У меня и галстук есть в кармане.
Он был крупный, в огромных круглых очках, в бейсболке, из-под которой вздымалась во все стороны седая прическа а-ля Бетховен, только гораздо больше. И борода торчала залихватски, подтверждая: он действительно может. Тем не менее, судя по испуганным взглядам, народ сомневался. И даже галстук никто не попросил показать. Я бы попросил, но очень спешил домой, чтобы разогреть суп; знаете, если его вовремя не разогреть, то...

Когда я спускаюсь по лестнице в подъезде или шагаю по улице, за мной все время кто-то идет. Дышит над ухом, шаркает, приволакивает ногу, щелкает челюстями. Оборачиваюсь – никого. Это просто моя куртка при ходьбе шуршит, тканью посвистывает и бегунками застежек-молний постукивает.

Посмотрел из окна на обледенелые тротуары, зачерствевший снег, безжизненные черные ветви, вздрогнул и ужаснулся: как дошел я до жизни такой?!