Курочка и огурчик

Это случилось давным-давно, в 1980 году. Мне было 33 года и жизнь рисовалась в розовых тонах. Я был молодой, красивый (что тут скрывать), сильный и здоровый. Недавно я получил квартиру от больницы, стал заведующим рентгеновским отделением, мне присвоили первую категорию врача. До этого меня избрали парторгом больницы, хотя меня это не радовало, уж больно большая ответственность на меня навалилась.

Как известно, летом 1980 года в Москве проходили Олимпийские игры. Я, как заядлый болельщик, не мог пропустить это зрелище. Поэтому на время проведения игр взял очередной отпуск, намечая смотреть соревнования сильнейших спортсменов мира и понемногу заниматься ремонтом своей квартиры (все помнят, в каком состоянии в те годы сдавали жилье. Крашенные дощатые полы, побелка стен). Но человек предполагает, а Господь располагает. В первый рабочий день Олимпиады, когда шла шоссейная командная гонка велосипедистов на 100 км,  в спине справа появилась вначале небольшая боль.  У меня такое случалось, все же занятия штангой приводили к радикулиту. Я натер спину мазью, но бол не проходила, а наоборот, усиливалась. Была глубокая ночь, вся семья спала. Телефона в квартире не было, на  торце дома висел телефон-автомат. Пришлось будить жены, просить, чтобы вызвала скорую помощь.

К тому времени, когда приехала скорая, распирающая боль в спине стала невыносимой.  Врач скорой провел беглый осмотр, мне поставили пару уколов и сказали: «Собирайтесь. Поедем в урологию 10-й больницы».  Сборы были недолги, как поется в песне. Лето же на дворе, верхней одежды минимум.  Но ночному городу на скорой мы домчали до больницы очень быстро.  Предварительный диагноз, с которым меня привезли – почечная колика.  Довольно быстро в приемную спустился врач-уролог (10-я больница многопрофильная,  по ночам дежурят врачи всех отделений – хирурги, пульмонологи, гинекологи, урологи) и меня осмотрел.  Попросил сдать анализ мочи, но у меня моча не шла.  Поэтому он взял меня на гинекологическое кресло (никогда не думал. Что окажусь на нем), и провел цистоскопию, и вставил в правый мочеточник тонкий катетер, по которому настоящей струей под давлением пошла моча (извините за такие подробности, уважаемые читатели, но из песни слова не выбросишь), и мне стало легче. Распирающая боль в спине уменьшилась. Меня повезли на рентген почек в надежде увидеть конкремент.

Врач знал, что я его коллега из 11-й больнице. Знал он и то, что меня два года назад уговаривали стать главным врачом этой больницы, но я отказался.  Поэтому он госпитализировал меня в двухместную палату, где лечащий врач – заведующий отделением Виктор Леонов. Витю я знал со студенческой скамьи, он учился на два года позже, но мы пересекались с ним на спортивной площадке, играя за курс в соревнованиях по волейболу.  Катетер у меня так и стоял, мне дали поллитровую баночку, куда вставил конец катетера.  В палате я забылся тревожным сном, ведь было уже утро, а я не сомкнул глаз. Но поспать пришлось недолго. Пришла медсестра с градусником, принесла кучу направлений на анализы.  Мой сосед по палате оказался доцентом, деканом факультета из политехнического института, он страдал мочекаменной болезнью много лет, и его коллекция  небольших камешков из почек заполнила спичечный коробок. На этот раз камень был больше размером, и его готовили к операции.

В 8-30 в палату зашел Витя Леонов. Он уже знал, что в палате новый пациент, к тому же коллега и его знакомый. Посмотрел он и рентгенограмму почек, поэтому наш разговор пошел профессиональный. Витя сказал, что камень не виден на снимке, но такие камни бывают в четверти случаев. Но прежде чем брать на операцию, надо уточнить локализацию камня, отсюда будет зависеть, каким разрезом идти. Поэтому сделают внутривенную урографию с контрастом, и тогда будут решать.

День прошел в хлопотах.  Я сдавал анализы, перемещаюсь по больницы со своей баночкой. Но я был не одинок в этом, примерно четверть лежащих в урологии пациентов ходила с баночками, висящими на поясе.  Днем меня навестила жена, узнала, что мне предстоит и что мне надо. Я попросил принести мне радиоприемник, чтобы можно было слушать радиорепортажи с Олимпиады,  да и скучно лежать без музыки, и что-то немного поесть, так как кормежка была невкусная.  На следующий день приемник уже стоял у меня на тумбочке, и во второй половине дня, когда в Москве было утро, и начинались соревнования Олимпиады, я начал слушать репортажи.

Перед обедом у меня был Леонов, сказал, что назавтра назначена операция, и попросил меня побриться (я не захватил с собой бритву). Мол, моряки шли в бой в новом обмундировании, гладко выбритые,  а у меня щетина на щеках. Когда я сказал, что у меня нет бритвы, доктор сказал, что её принесет медсестра. Затем пришел врач-анестезиолог, тоже мой знакомый, поспрашивал о моих предшествующих болячках и нет ли аллергии.

Действительно, вечером пришла сестра и принесла станок для бриться и мыло в стаканчике.  Но, как потом выяснилось, она принесла это не для того, чтобы я сбрил с лица трехдневную щетину, а чтобы побрил свой лобок перед операцией.  Но я-то откуда знал, все же впервые готовлюсь к операции. Перед сном мне поставили очистительную клизму, сказали не завтракать.

Наши спортсмены на Олимпиаде выступали отлично, завоевывали медали всех достоинств, меня это радовало.  Утром вновь клизма, дали какую-то успокоительную таблетку и велели ждать в палате. На тумбочке из приемника влилась музыка, когда в палату ввезли каталку и две санитарки велели мне перебраться на неё. Я посетовал, что не дослушал песню, а молодые девчата,  смеясь,  сказали, чтобы я взял приемник с собой, мол, и они послушают.

Мне не очень запомнилось, как я оказался на операционном столе. Меня ввели в наркоз, пришли урологи, и тут оказалось, что лобок у меня не выбрит.  Как потом мне рассказал Витя Леонов, у него впервые под наркозом брили лобок.  На что я ответил, что сам виноват, не дал пояснения пациенту, как и что делать. Но с нашими тогдашними лезвиями «Балтика» и «Нева» надо бриться только под наркозом, настолько тупыми они были.

Во время операции выяснилось, что у меня опущение правой почки. Её подняли кверху и подшили. Затем вскрыли почечную лоханку, добрались специальной петлей до камня в верхней трети мочеточника, и вытащили его в лоханку, и затем извлекли. Камень был в диаметре около сантиметра, черный, с острыми щипами по всех поверхности, напоминал морского ежа. В лоханку вставили катетер и подшили его к коже, чтобы не выпал.  Когда я отошел от наркоза, меня перевезли в палата. Но не в ту, на двоих, а на шесть человек. Как мне сказал позже Леонов, это сделано для того, чтобы соседи по палате могли оказать мне какую-то помощь – подать воды, помочь подняться с постели.

Потекли дни после операции. Приемник мне принесли в новую палату в тот же день, так что мы могли слушать репортажи. Кое-кто ходячий мог выйти в холл, где стоял телевизор и показывали Олимпиаду. Я же лежал целыми днями с разрезанным на полтуловища правым боком, откуда выходил катетер в привычную уже для меня баночку. Чтобы сесть, мне требовались усилия, чтобы подтянуться по свернутой в канал простынью, привязанной к спинке кровати.  О наличии функциональных кроватей во всем отделении мы даже и не мечтали,  в те годы, они были только в реанимациях.

Хабаровская городская больница № 10 была самой молодой из крупных больниц города. В 1980 году ей было чуть больше 10 лет, если мне не изменяет память.  Так что высаженные рядом с новыми корпусами деревья не успели вырасти, чтобы давать хорошую тень.  Не так жарко было лишь в тени  нескольких отдельно стоящих зданий больницы.  А прятаться от палящего солнца в городе в июле надо было обязательно. Хабаровчане знают, какая жара и духота бывает в городе в этот месяц.

Трехэтажный корпус урологического отделения имел очень широкие окна, палаты выходили на одну сторону, а все подсобные помещения на другую. По утрам солнце светило в окна именно этой половины, а вот во второй половине дня – в палаты.  На окнах легенькие шелковые белые шторы не спали от солнца, поэтому к вечеру в палатах было невозможно находиться. Ходячие больные старались выйти во двор, спрятаться в тени, а лежачие буквально задыхались от жары и духоты. Так что я несколько дней лежал в поту и моче (мимо катетера моча немного просачивалась), и не мог лишний раз поднять. Спать мне можно было лишь на спине, а я до сих пор так и не научился так спать. Поэтому дни и ночи моего пребывания первые дни после операции в палате превратились в сплошную муку.

Так когда же будет про курочку и огурец, могут спросить читатели. Не волнуйтесь, буквально через пару абзацев. Все это я описываю, чтобы вы представили, с каким желанием я рвался выйти на улицу, посидеть в теньке и чтобы меня обдувал ветерок.  И наконец это время пришло.  Слабость еще ощущалась, но я все же решил выйти.  Катетер и баночка меня не смущали, тем более я, прежде чем выйти, вылил из баночки содержимое.  И вот представьте себе картину. В тени урологического корпуса стоит несколько скамеек, на которых сидят пациенты, а рядом с ними стоят родственники, которые навещают больных. Некоторые из них принесли какие-то вкусности и угощают прооперированных, которым уже разрешено есть и пить в достаточном количестве. 

Так и рядом со мной оказалась группа людей, в центре которой был мужик из соседней палаты.  Ему выложили  варенную картошку нового урожая, положили малосоленые огурчики и  почти целую курочку, и все это он уплетает с большим аппетитом.  Как же мне захотелось поесть именно это: свежую картошку, малосоленый огурец и курочку, вы не представляете.  Поэтому, когда меня навестила жена, я заказал принести мне именно это.  Но первыми меня навестили не она, а мои сотрудники по отделению.  Была у нас санитарка, Угрюмова Мария Федоровна, крупная, очень хозяйственная женщина под сорок лет. Она ко мне относилась как-то по-матерински. Я был самый молодой в те годы врач в нашем отделении, у её родителей был частный домик, и она большую часть лета проводила там, помогая им, хотя была квартира в Южном микрорайоне.  Именно она позвонила жене узнать, можно ли навестить меня, и что можно принести.  Та и сказала, что я хочу вареной картошки с малосоленым огурцом и курочку. И сотрудницы моего отделения, врач Шабурова Галина Платоновна, рентгенлаборант Агапитова Полина Ивановна и санитарка Угрюмова Мария Федоровна,  пришли навестить меня. Но я никак не думал, что они принесли и мой заказ жене. И когда Мария Федоровна из своей объемной сумки стала доставать завернутые в что-то теплое картошку и курицу, а также огурчики, моей благодарности не было предела. Мне кажется, с таким аппетитом я ел  впервые в жизни.

С тех пор прошло сорок лет. Сегодня у меня двойной праздник – День медицинского работника и 74-й день рождения.  Я не зря вспомнил своих коллег по работе я 11-й горбольнице.  Это самое начало моей гражданской жизни, через 3 года после окончания мединститута, которые я провел врачом на подводной лодке. С большой теплотой до сиз пор вспоминаю и своих наставников – Людмилу Станиславовну Лазаркевич, Екатерину Даниловну Бацунову, своих коллег- врачей – Станислава Богдановича Янишевского, Галину Шабурову, Ларису Полуротову, Владимира Бондаря, Викторию Широкову, рентгенлаборантов Полину Агапитову, Галину Мочалову, Зинаиду Свинаренко, санитарок Марию Угрюмову, Аллу Мордуеву, Веру Рыкову. С ними в стационаре 11-й больницы я проработал с 1974 по 1986 год. Вместе с ними мы отмечали и профессиональный праздник, и дни рождения, в том числе и мой.  Увы, многие уже ушли в мир иной. Но у меня на память остался рукотворный альбом, сделанный моими сотрудниками, где есть фотографии тех, кого я перечислил, приклеенные к вырезанным из журналам фигуркам людей. Этот альбом подарили мне при уходе на другую работу – главного  рентгенолога края. В нем не только фигуры, но и стихи, написанные Галиной Шабуровой, большой мастерицей этого дела. А тех, кто еще жив, кто является читателем моих произведений на литературном сайте и в «Одноклассниках», я поздравляю с Днем медицинского работника.