Несмиренное

Предисловие

Когда текст приходит ко мне так, как пришел этот, я не могу его не записать. Поток смыслов до такой степени сильный, что отодвигает все мои дела, мысли и планы, потому что это поток, и с ним невозможно спорить.

Я писала этот текст несколько дней, но субъективно мое ощущение таково, что я написала его, не прерываясь, на одном дыхании, на одной волне и в одно мгновение.

Повествование напоминает письмо, которое героиня пишет герою, или ее откровенную беседу с ним. Да, она просто с ним говорит, и в этой форме повествования, в форме письма-беседы, по сути, напоминающей эпистолярный жанр, существует глубоко личный момент обращения к каждому читающему - к каждому, кому близка эта тема, кто чувствует ее изнутри, кто уже пережил свой опыт смирения или сейчас переживает его.

Процесс рождения этого произведения был для меня удивителен от первой до последней минуты, включая появление иллюстрации и музыки, которые совершенно неожиданно ко мне пришли. Я не искала привычных форм для этого текста и не сопоставляла его с классическими образцами. Это был живой поток смыслов и мое живое творчество в нем.

Мне сложно отнести его к какому-либо жанру. Отношу его к повести чисто условно. Верю, что он найдет своих читателей. Они притянутся к нему по великому закону притяжения и смогут понять все, что сказано в нем.

Посвящение

Посвящается тем, чья душа уже получила опыт смирения, и тем, чья душа еще получает его.

Эпиграф

«Мы свободны» ©


Это случилось удивительно светлым весенним днем, когда все волшебство весны проступало наружу с полным правом быть проявленным в мире и полностью раскрыться навстречу солнцу, радости и теплу. Мой путь лежал в одно прекрасное место, расположенное в городской черте, но словно утонувшее в нетронутом цивилизацией первозданном лесу. Высокие, устремленные в небо пышноголовые сосны ясно говорили о том, что при застройке этой части города люди очень старались сохранить его природную красоту и его первозданность, оттого и атмосфера там была особенная.

Но я ехала в это прекрасное атмосферное место с очень сложным и даже тяжелым чувством, похожим на то, которое переживаешь перед серьезным испытанием, от прохождения которого зависит то, как дальше развернется твоя жизнь. Нечто неотвратимо судьбоносное висело в воздухе, который я вдыхала в надежде, что все смогу.

Я ехала и вспоминала, как всего две недели назад пережила в этом месте сильнейший стресс, после которого плакала, не просыхая, двое суток такими сильными слезами, какими не плакала никогда. Выплакала море, не меньше. Искала совета у умных людей. Услышала, что должна проститься с желанием, породившим эти невероятные по силе и интенсивности слезы. Просто взять и проститься с ним так, как прощаются с близким человеком на похоронах: поблагодарив за то, что оно было, и отпустив его навсегда.

Ох, уж эти практики отпускания! Ох, уж эти освобождения от переживаний, от того, что внутри болит! И что остается в твоей душе после этого? Пустота? Одиночество? Бесконечность внутреннего сиротства? Но я попыталась… Я попыталась представить, что будет, если вдруг я решусь последовать этому совету и смогу его осуществить.

И я ясно увидела похороны своего желания на кладбище моих желаний, которое мне, по сути, предложили открыть. Я представила крест, поставленный на маленьком холмике моей собственной рукой и табличку с надписью: «Мое самое сокровенное желание». Я представила, как оплакиваю его горькими слезами, а потом ухожу с этого кладбища, согбенная и одинокая, чтобы отыскать в своем внутреннем мире еще одно желание из разряда самых любимых и дорогих и тоже принести его на это кладбище следом за первым, и так до бесконечности: отыскивать, приносить, хоронить, оплакивать и прощаться каждый раз навсегда. Это и станет теперь сутью и смыслом моей жизни – хоронить свои желания, а не реализовывать их. Хоронить, а не жить.

И я поняла, что не смогу этого сделать – открыть это кладбище и совершить на нем это захоронение. Я этого сделать не смогу. Мне так и сказали: «Вы еще не готовы». И я ответила: «Да, я пока не готова». Но теперь поняла, что не готова не «пока», а «никогда». Я поняла, что никогда не буду к этому готова. Я никогда не совершу этого действия. Я не стану прощаться с этим своим желанием, ибо прекраснее, выше, чище и светлее я не желала ничего и никогда. Я не стану его хоронить. Я буду искать способ его реализации, и я его непременно найду. Он придет. Он будет дан мне свыше и будет принят мною, как самый высший и самый прекраснейший дар моей земной жизни. Я сделала свой выбор, и это был выбор в пользу жизни и всего живого во мне, и этого желания тоже.

С этим своим выбором – выбором жить так, как я желаю и чувствую - я и ехала в тот день в то прекрасное место, ясно осознавая, что там меня ждет новое испытание – испытание моего нового выбора, и, возможно, новые долгие слезы, если я пройду его не так, как должна пройти. Но страха не пройти не было. Была очень ясная и радостная вера в то, что я смогу, что это для меня возможно. И сама эта вера творила внутри меня какие-то особенные чудеса, наполняя мою душу невиданной доселе внутренней силой и делая ее недосягаемой для любой боли.

И чудо произошло! И испытание было пройдено! И внутри было море разливанное уже не слез, а абсолютно светлого счастья от полноты осознания своей внутренней правоты, от осознания мощи своей сокровенной внутренней истины, которая обнажила всю свою невероятную красоту сразу же, как только я это испытание прошла. Как важно решиться! Как важно не отступить и не поддаться страху! Как важно сделать свой выбор в пользу жизни и точно знать, что возможно все!

Я сидела в длинном и довольно уютном коридоре абсолютно счастливая, полностью погрузившись в свой внутренний мир и словно заново с ним знакомясь. Я рассматривала в нем новые, неведомые прежде, грани, открывала его новые просторы и расширяла его горизонты, ведь расставание со своими страхами и прохождение очередного испытания открывает столько нового в нас, делая нашу душу легче, радостнее и свободнее. И я чувствовала, что могу пребывать теперь в этом новом для себя состоянии сколь угодно долго, потому что я обрела его навсегда, и это свое новое обретение я ощущала настоящим бесценным сокровищем, дарованным мне Богом и моей удивительной жизнью. И вдруг открывается дверь, и я вижу тебя…

Ты… Ну, конечно же, «ты». Не «вы» же? Увидеть тебя здесь, в этом месте, в такой важный момент моей жизни было подобно грому средь ясного неба, как обычно принято говорить, но я скажу лучше. Это было подобно внезапному появлению солнца на небе из плотно сомкнутых туч. А, может, я еще не успела осознать, что они давно уже расступились, настолько глубоко я была погружена в свой собственный мир? А, может, я еще не успела вспомнить закон света: усиливаясь внутри, он освещает все пространство вокруг? Возможно. Но, в любом случае, увидеть тебя здесь, то есть там, где я совсем не ожидала тебя увидеть, означало для меня нечто настолько абсолютно-нежданно-прекрасно-счастливое, что я совершенно неожиданно для себя встала со своего места навстречу тебе, чтобы нам удобнее было говорить.

Кто бы мог поверить, глядя на нас со стороны, что мы видим друг друга третий раз в жизни? Никто, потому что в это не верю даже я. Третий раз в жизни, а словно знала тебя всегда. И мы говорим. И да, конечно же, «вы»! А как же пока иначе? Ведь мы еще в мире условностей! Мы там, где еще должны поиграть в «вы», и мы играем в него, точно зная, что с первой минуты случившейся почти месяц назад нашей первой встречи, не было никакого «вы», и что такое понимание, которое между нами случилось, невозможно пережить в «вы», что оно происходит только в «ты» и только тогда, когда души давно знают друг друга. А это «вы», как заученная реплика из давно изжившей себя роли, произносится нами с улыбкой, с пониманием, что это всего лишь роль, и мы пока играем ее на сцене, с которой в любой момент свободно можем сойти. Так отчего же пока не отдать ей дань хотя бы в этом прекрасно-реверансном «вы», придающем общению такой прекрасный ореол элегантности? И мы отдаем. И мы в это играем. И мы произносим какую-то счастливо-смущенно-растерянную словесную чепуху, в которой совсем не важны слова, а только одни интонации, смысл которых сводится лишь к одному:

- Как я рад нашей неожиданной встрече!
- И я очень рада! Конечно же, рада! Да!

Ты был в своей униформе, и место, хоть и прекрасное, но далеко не романтическое, где свободно не поговоришь, и у тебя – работа, а у меня – дела, и потому разговор короткий, как и прощание, но сколько в них радости и тепла: и в том разговоре, и в том прощании. Удивительное начало удивительного дня, оставляющее нежное послевкусие счастья!

Какая боль? Где, отчего, почему, откуда? Неужели она была? Ну, конечно, была! Конечно! Но я ясно осознаю, я совершенно ясно понимаю, что не пройди я того испытания, которое я только что прошла, я не смогла бы быть сейчас такой легкой. Я не смогла бы так непосредственно и так просто обрадоваться твоему внезапному появлению. А, может, ты оттого и открыл эту дверь в тот самый уютно-длинный коридор и вошел в нее так неожиданно, что я смогла пройти свое новое испытание, тем самым закрыв дверь в то пространство, где жила моя давняя боль? Кто знает? Время покажет. Говорят, оно мудрое. Хотя, если честно, я думаю, что его не существует вообще, и что все самое важное в нашей жизни совершается там, где времени нет.

Когда ты ушел, я все еще не могла перестать улыбаться. Я не знала, отчего я так улыбаюсь, и отчего мне так хорошо? Мне было просто невероятно легко и хорошо, и я не хотела анализировать то, что должно было быть прожито цельно, без расчленения на атомы и анализа. И я просто это проживала, не переставая улыбаться, и все. И знаешь, я даже не смотрела тебе вслед. Я смотрела только в себя, в свою глубину, в свой новый внутренний мир и постоянно улыбалась.

Вскоре, завершив все свои дела, я вышла на улицу, любуясь небом и распускающейся на деревьях листвой. Я шла, смотрела на окна этого далеко не романтического, но абсолютно прекрасного места, и желала всем людям добра, любви, счастья, тепла. Я посылала это желание во все эти окна и в ярко-голубое, обрамленное белоснежными облаками, небо! Я любила весь мир и каждого человека в нем! Я желала счастья и процветания всему живому! Я желала жизни на земле бесконечно цвести в многообразных ее проявлениях! Я благодарила Бога за каждое мгновение своей жизни, ничего не исключая из нее: ни болей, ни испытаний, ни слез, ни травм. Все, что в ней было, было во благо, и я благодарила Бога за все.

И вдруг я внезапно оборачиваюсь и вижу – опять ты: уже без униформы, в джинсах. В них ты еще моложе, чем ты есть. Не узнать совершенно! Узнаю только по смущенной улыбке и теплу в глазах. И опять какой-то диалог, сумбурно-смешной и, конечно же, нелогичный, потому что совершенно неважно, из каких он состоит слов. Важен только смысл, который опять сводится все к тому же:

- Как я поражен и как рад нашей новой неожиданной встрече!
- И я тоже поражена и рада! Конечно же, рада! Да! Да! Да!

И мы садимся в такси и едем, ведь нам с тобой по пути, и путь наш совсем недолог. Возможно, поэтому хочется успеть сказать так много хорошего. Ну, к примеру, успеть рассказать о том, что радует прямо сейчас. И я тебе говорю о своей главной радости и даже показываю фото, и мы говорим, говорим, говорим, и ты за меня радуешься. Но тут я задаю тебе вопрос о тебе, прошу тебя рассказать о себе, а то, что же я все о себе да о себе, ведь мне хочется узнать и о тебе тоже. И ты начинаешь говорить и тоже говоришь о главном, и я понимаю, что суть совсем не во времени, которого мало, что суть вовсе не в том, что наш путь недалек, и хочется успеть сказать много, а в том, что, когда люди понимают друг друга, им уже не хочется говорить о пустом, а хочется сразу о главном.

А еще, как я думаю, ты со мной говоришь о главном, потому что все сейчас со мной говорят о нем – только о главном и больше уже ни о чем. Причина этого явления находится у меня глубоко внутри, и люди ее чувствуют. Я знаю (я точно знаю!), что они исцеляются рядом со мной, говоря о своем сокровенном, о самом главном, о том, что очень сильно болит, о том, что сдержать нет мочи.

И ты вдруг о том же! И ты вдруг, едва начав говорить о себе, совершенно неожиданно для меня и, как я думаю, и для себя тоже, попадаешь прямиком в свою самую сильную боль, и лицо твое изменяется, и я вижу тебя совсем другим, и глаза твои тоже становятся другими. Я вижу в них очень сильную, очень давнюю, глубоко запрятанную тобой, боль, и ясно понимаю, что не случайно мы с тобой сегодня встретились дважды, и что не случайно сейчас едем вместе в этой машине, и что не зря ты сейчас так обнажаешь свою душу передо мной. Я знаю, что постепенно, когда ты сформулируешь и произнесешь вслух то, что чувствуешь внутри, тебе станет легче, и потому пока только слушаю тебя и смотрю. И я вижу тебя настоящего: без масок и без прикрас, без желания быть приятным и нравиться. Я вижу твою истинную суть и слышу ее настоящий голос.

Ты говоришь мне о том, чего ты очень хотел, но от чего отказался ради самых дорогих и любимых. О, как мне это знакомо, ведь и я занималась этим всю жизнь, начиная с самого детства! Я отказывалась от реализации своих желаний только во имя самых дорогих и самых любимых, думая, что могу таким странным способом не только помочь им, но почти осчастливить. И постепенно отказ от собственных желаний, а, по сути, от самой себя, стал моей основной чертой, моей основной натурой, без которой я уже не могла представить себя. Стоило во мне зародиться какому-нибудь желанию, как я тут же искала подходящий алтарь для принесения его в жертву и, конечно же, только ради самых дорогих и самых любимых! Только во имя их! Потому мне все это очень знакомо… Мне до боли знакомо все, о чем ты говоришь. До мелочей… Слушаю тебя дальше…

И вдруг ты, попав в самую сердцевину своей боли, сухим болезненным тоном произносишь несколько коротких слов: «Я смирился. Все. Тема закрыта». В этот момент ты резко отворачиваешь от меня свои глаза, и я вижу твой профиль. И мой безупречно-точный режиссерский взгляд в одно мгновение схватывает главную суть твоего облика и твоего состояния и тут же выдает ответ: «В римскую тогу и в Сенат!» И я с горечью думаю: «И этот человек - человек с таким профилем и с таким внутренним наполнением - говорит мне о смирении? Он пытается убедить меня в том, что смирился и закрыл тему?» И потому я не могла не сказать тебе того, что сказала тогда: «Но ведь могут открыться новые, неизвестные пока, возможности, и все получится!» Но ты резко ответил: «Нет!» И снова отвернул от меня свои глаза, словно вид из окна машины мог помочь тебе спрятаться от моих. И это до боли знакомо…

О, я убила целое десятилетие своей жизни на то, чтобы спрятаться от мира, пока не поняла, что можно спрятаться от всех, но только не от себя. В любом убежище, в любой пещере, в любой норе, в любой безлюдной пустыне, где мы можем спрятаться от других, нам не избежать нашей главной встречи – встречи с собой.

В этом твоем коротком «нет», а, точнее, в его интонации, я прочитала: «Мне больно. Мне очень больно, и дальше идти нельзя. Стоп!» И я это услышала. И я не пойду. Я никогда более не коснусь этой темы, пока ты сам не захочешь поговорить о ней. Я лишь скажу тебе два слова о себе.

Я прошла свой, очень долгий, путь непомерной, невыносимой боли. Я прошла свой путь отказа от своих желаний во имя и ради других. Я получила свой опыт смирения и очень многое поняла. Некоторыми мыслями поделюсь. Подумай их, если захочешь.

Боль женщины исцеляется на алтаре ее внутреннего мира, в ее сердце, в ее сокровенной чаше, в глубине ее женского естества. Именно там, на этом священном алтаре, расположенном внутри женщины, энергия самой сильной, переживаемой ею, боли трансформируется в безусловную любовь. И потому исцеление души женщины происходит только через любовь. Все другие средства бессмысленны.

Боль мужчины исцеляется на алтаре внешнего мира, который он призван преображать. Энергия самой сильной, переживаемой им, боли трансформируется в энергию действия во внешнем мире, через совершение мужчиной того самого действия, которое он хотел совершить. И потому исцеление души мужчины происходит только через действие. Все другие средства бессмысленны.

Знаешь, когда-то буквально на моих глазах бесконечно дорогому мне человеку с хрустом ломали крылья, и я ничем не могла ему помочь, хотя очень хотела и даже пыталась это сделать, но я не смогла, потому что он сам дал согласие на это действие. Да, он согласился. Он решил прожить свой опыт смирения.

А сколько раз крылья ломали мне?! А сколько раз я сама себе их ломала, не дожидаясь, пока это сделает кто-то другой?! Ломала заранее, зная, что все равно будут ломать, так лучше уж я сама… Вот ведь как было… И в этот момент слома, несмотря на страшную боль, я чувствовала даже какое-то успокоение от того, что теперь уже можно ничего не желать, а только пребывать в состоянии своего смирения, думая только о том, чтобы его сохранить.

И вот что подумалось мне о наших самых дорогих и любимых близких, ради и во имя которых мы отказываемся от реализации своих желаний, а, по сути, от самих себя. Кем становятся они, наши невольные идолы, к чьим ногам мы приносим свои прекрасные жертвы? Они становятся не теми, с кем мы что-то открыли, обрели и приумножили. Они становятся теми, ради кого мы отказались от чего-то важного в себе и от проявления этого важного в мире. И они навсегда останутся для нас теми, с кем мы утратили, а не обрели. И эта горечь утраты очень важной части самих себя всю оставшуюся жизнь будет разъедать наши души, искажая, деформируя и умерщвляя их.

Какую же роль мы отводим нашим близким, которых считаем самыми любимыми и дорогими, соглашаясь на слом и хруст? Роль наших тюремщиков? Роль смирителей наших лучших желаний? Роль гасителей нашего сокровенного огня? Чего мы боимся, когда принимаем на себя опыт смирения? Мы боимся, что в состоянии несмирения мы будем им не нужны? Они лишат нас своей любви и поддержки? Они оставят нас, и мы будем одни? Мы боимся своего одиночества? Они перестанут любить наши свободные души? Лишь в состоянии смирения и несвободы мы им дороги и милы? Мы боимся стать ненужными нашим близким в нашем прекрасно-свободном и счастливо-реализованном состоянии? Так чего мы боимся, соглашаясь на слом и хруст?

Мы встретились с тобой дважды в тот прекрасный, весенний, ставший для меня рубежным и абсолютно незабываемым, день. Это случилось тогда, когда моя многолетняя боль, моя давняя душевная травма трансформировалась внутри меня в божественно-прекрасную и возвышенную безусловную любовь. Но это произошло только после того, как я отказалась от своего смирения. Это произошло только тогда, когда я отказалась открыть кладбище своих желаний, когда отказалась отпускать свое самое сокровенное желание, когда отказалась проститься с ним. Я решила его реализовать любым возможным для меня способом, но непременно реализовать, потому что я поняла, что желания нельзя хоронить, как дорогих и любимых близких. Их нельзя отпускать. Их нужно реализовывать. И нужно искать возможности для их реализации. Желание должно быть реализовано. Это глубинный и очень сокровенный закон жизни. О нем не говорят. Он не на поверхности. Его нужно постигать самостоятельно на своем индивидуальном пути.

Желание должно быть реализовано! И лгут те, кто утверждает иначе. Они совершают страшную смысловую подмену: «Откажись и возрадуйся, и воздастся тебе в раю!» Не воздастся. За умерщвление в себе жизни, за гашение в себе божественного огня не может быть прекрасного воздаяния. Отказываясь от реализации своих желаний, мы бежим от жизни, мы боимся ее, мы отказываемся от нее - от нашей прекрасной, восхитительной, Богом дарованной жизни.

А знаешь, я думаю, что и ты так же, как и я, не сможешь открыть кладбище своих желаний. Ты не из таких. Я это ясно вижу и знаю. Потому что ты… не смирился… Просто знай, что я это знаю. Я прочитала это в твоих глазах и услышала это в твоей интонации. Ты не смирился внутри себя. Просто знай, что я это знаю, и все. Это очень важное знание. Это та самая соломинка, которая поможет тебе в трудный момент – знание о том, что на свете есть человек, который знает о твоем несмирении и поддерживает его. Поддерживает, а не осуждает. И когда ты вдруг решишь прекратить свой внешний опыт смирения, когда ты вдруг решишь совершить то, что ты так хотел совершить, просто знай, что я верю в тебя и знаю, что тебя ждет успех. Ты возьми мою веру в тебя, наполнись ею, вдохновись и делай. Делай все, что захочешь, и все, что решишь. И все получится у тебя. Я знаю.

Почему я это тебе говорю? Потому, что я хочу, чтобы ты был счастлив, и хочу, чтобы в твоей жизни свершилось все, что сделает тебя счастливым. Свершить это можешь только ты и только своими руками. Свершай. Я в тебя верю. Как видишь, все очень просто, как и все настоящее.

Также просто скажу, что не смирился и тот человек, о котором я тебе рассказала. Он не смирился внутри себя. Слишком много в нем внутреннего огня, чтобы его смирить. А свой внешний опыт смирения он сможет прекратить, как только решит, что уже достаточно его получил. Ведь смирение – это всего лишь опыт, который наша душа решает пережить в этом трехмерном, полном условностей и ограничений, мире, но состояние смирения не есть ее естественное состояние. Оно не есть ее суть.

Естественное состояние души – это свобода от всех условностей и ограничений.
Естественное состояние души – это свободная реализация всего самого прекрасного, что в ней есть.
Естественное состояние души – это свободный полет на прекрасных и сильных, широко распахнутых крыльях.

И это придет. Я это знаю и верю, что будет именно так. Почему? Потому что, сколько бы человек ни бежал от своей свободы, его путь лежит только к ней - к его первозданной свободе, к возвращению в его естественное божественное состояние. И если он и выбирает когда-то опыт смирения, то только затем, чтобы вспомнить о том, что свободен, и что свобода есть безусловное право и абсолютная ценность богосотворенного, богорожденного и богоподобного существа.

Мы проходим через ограничения, чтобы понять, что мы безграничны.
Мы проходим через трехмерность, чтобы понять, что мы многомерны.
Мы проходим через невозможное, чтобы понять, что возможно все.

P.S. Ты назвал меня «моя поэтесса», а я сказала, что пишу не только стихи. Думаю, этот текст и подтверждение тому, и доказательство, ибо он обращен к каждому, кто откроет и прочитает его.

И два слова об иллюстрации, в роли которой выступает абсолютный шедевр гениального «испанского Караваджо» Франсиско де Сурбарана «Агнец Божий» (Agnus Dei), 1640 год. Эта картина находится в частном собрании, и потому увидеть ее воочию – это событие из категории «один раз в жизни и более никогда». И мне посчастливилось пережить эту радость на уникальной выставке «Рембрандт – Веласкес», состоявшейся в Рейксмузеуме в Амстердаме в конце 2019 года.

Среди 60-ти картин голландских и испанских живописцев «золотого» ХVII века была и эта картина. Очень небольшая по размеру, она висела в первом экспозиционном зале, и перед ней стояла большая толпа людей, которая не собиралась рассеиваться. Сначала я подумала, что это экскурсионная группа, и решила, пройдя всю экспозицию, вернуться к ней, чтобы рассмотреть ее ближе и сфотографировать. Но сцена повторилась вновь. И так я возвращалась к этой картине несколько раз, но ситуация не менялась. Толпа народа, каждый раз новая, всегда была. Подойти ближе настолько, чтобы сделать хороший кадр, я так и не смогла, потому просто стояла перед этой картиной и любовалась. Эта выставка состояла из одних шедевров, но нигде не было такой толпы. Что это? Отчего? Почему?

Я думаю, эта картина так притягательна для людей не только потому, что она прекрасна, реалистична, фантастически-гениально выписана и бесконечно-глубока по своему содержанию, но еще и потому, что она отзывается в каждом человеке чем-то глубоко личным, своим – тем, что внутри болит. Это не только про того Агнца, которого обычно имеют в виду, рассматривая подобные полотна, но про Агнца в каждом из нас. И потому сокровенный смысл этой картины обращен к каждому, и потому она отзывается в каждом, и потому перед ней никогда не рассеивается толпа.

А эта прекрасная музыка, как лучший проводник во внутренний мир человека, поможет каждому, кто к ней прикоснется, услышать самого себя. Она не фон для чтения этого текста. Она просто музыка для души – просто для того, чтобы она, душа, вдоволь напиталась прекрасным. Вот и все.

https://www.youtube.com/watch?v=M-6QmF9xP1o