Философские интуиции достоевского

В этих своих  заметках я хотел бы поговорить о Ф. М. Достоевском (1821 – 1881). Поговорить в связи с философией.  Многие, потрясенные и пораженные, указывали, что его устами говорил сам Бог, в его текстах – великие пророчества. Ф. М. Достоевский в 17- летнем возрасте (!) в письме к брату писал, что человек – это великая тайна. Ее надо разгадать. Если даже потратить на это всю жизнь, то никогда не следует думать, что жизнь прошла зря.  Вот кредо Достоевского, творческая программа его – разгадать человека! Его творчество – это окно в иной, высший мир.

Альбер Камю как – то заметил, что еще в детстве он прочитал романы Достоевского и испытал сильнейшее духовное и душевное потрясение, которое не проходит и до сего дня. Камю писал, что Достоевский – его духовный учитель.

А. Эйнштейн находил в творчестве Достоевского колоссальные импульсы для своей научной деятельности. Он говорил, что Достоевский дает ему больше, чем все математики мира вместе взятые! Достоевский, заключает Эйнштейн, показал нам жизнь. Но самое главное – он обратил наше внимание на загадку духовного бытия. И это, заметим уже мы, – чистая правда! Он видит все через духовное око. Его художественные герои совершают духовные эксперименты. Вне духовности он не видит жизненные явления. Чувственно-душевное физиологическое бытие героев Достоевского, взятое само по себе,  мало интересует и автора, и читателей. Герои писателя всегда в центре духовных переживаний. И даже в падшей человеческой душе Достоевский увидел искорки Божественного света.

Никто иной как Ф. Ницше заявлял, что Достоевский дал ему ценнейший психологический материал, что он был единственным психологом, у которого было чему поучиться. «Я весь исхожу из Достоевского» – скажет Ф. Ницше как – то о себе. Весьма знаменательное и дорогого стоящее признание! Те же «Бесы», например, – там все сказано о революции, предугаданы трагические, темные стороны ее. Но, увы, не вняли – ни правящие классы, ни низы! Игорь Волгин как – то заметил, что творчество Достоевского – это генетический код русской нации. Н. А. Бердяев писал, что у Достоевского «был гениальный дар раскрытия глубины и обнаружения последних пределов. Он никогда не остается в середине, не останавливается на состояниях переходных, всегда влечет к последнему и окончательному. Его творческий художественный акт апокалиптичен, и в этом он – поистине русский национальный гений… Достоевский, прежде всего, великий психолог и метафизик. Он вскрывает зло и злых духов изнутри душевной жизни человека и изнутри его диалектики мысли. Все творчество Достоевского есть антропологическое откровение, – откровение человеческой глубины, не только душевной, но и духовной глубины. Ему раскрываются те мысли человеческие и те страсти человеческие, которые представляют уже не психологию, а онтологию человеческой природы. У Достоевского … всегда остается образ человека и раскрывается судьба человека изнутри. Зло не истребляет окончательно человеческого образа. Достоевский верит, что путем внутренней катастрофы зло может перейти в добро». Вообще, его знаменитое «Пятикнижие» – «Бесы», «Подросток», «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазовы» – явление величайшее в мировой литературе.

М Бахтин показывает, что в области художественного видения и понимания человека и мира можно прямо говорить о грандиозном художественном перевороте, совершенном именно Достоевским. Он создал новую художественную модель мира. Его художественное новаторство проявилось в четырех ипостасях:

Достоевский создал новый тип романа = полифонический роман, которому принадлежало будущее.
Он открыл новый художественный подход к человеку как предмету художественного видения и наблюдения, нашел новую художественную позицию наблюдателя-экспериментатора, позволившую ему раскрыть такие глубинные пласты в человеке, которые ранее были просто недоступны; в итоге радикально изменился художественный облик человека в литературе.
В творчестве Достоевского идея (или, точнее, судьба идеи) впервые стала предметом художественного видения и изображения. А это, добавим мы, было важно и для философии, как мыслящего рассмотрения мира при помощи идей.
Писатель сумел раскрыть и использовать такие стороны в слове=языке, как материале литературы, которые до него использовались слабо и недифференцированно, – именно диалогические стороны слова. Достоевский с исключительной силой и глубиной актуализирует для своих художественных целей заложенные в слове диалогические энергии, внутреннюю диалогичность слова; до него использовались по преимуществу монологические моменты слова, то есть организация словесного целого в единстве одного творческого сознания (одноплановые и одноголосые сочетания), художественная модель мира в литературе была монологической. Автор же Пятикнижия диалогизирует все, к чему прикасается; единственно адекватной формой словесного выражения человеческой жизни является для него незавершаемый диалог (вспоминается почему-то Сократ – А. К.). Писатель создает диалогическую модель мира в литературе – в широком смысле.
Безусловно, все эти моменты повлияли и на определенные пласты русской философской мысли. А ведь мы уже ранее констатировали тот фундаментальный и неизбывный факт, что в русской мысли философское сливается с художественно-эстетическим, образуя нерасторжимый идейно-мировоззренческий симбиоз.

Иннокентий Анненский утверждал, что значение Достоевского состоит, прежде всего, в том, что он, во-первых, был истинным поэтом (хоть и не писал стихов в привычном смысле этого слова!). Его поэзия – это поэзия чистого сердца, которая развивает ум, проницательность, воображение и обогащает нас массой знаний о духовном мире человека и отношениях между людьми. Во-вторых, он заставляет нас разбираться в собственных мыслях, чувствах, поступках, искренне и смело являться собственным судьей и карателем, избегая лжи, фальши и всяких сделок с совестью. В-третьих, – и это едва ли не самое главное, – он направляет наши симпатии в тот мир униженных и оскорбленных, мир обездоленных, который не может и не должен оставаться вне лучшей цели человеческой жизни.

Великий тайновидец души! Даже негодяи у него яркие, сильные натуры. Для него нет маленького человека, для него значим любой человек, ибо каждый человек – это бездна, это тайна, которую можно разгадывать всю жизнь и не разгадать. У человека должны быть нравственные ориентиры, и главный ориентир = Бог. Трагедия человека не в бедности, а в том, что он Христа не нашел. Вне Христа человек заканчивает трагически – или гибнет сам, или сам себя воображает Богом (помните, Кириллов в «Бесах» – его «идея съела»). Если Бога нет, то я сам должен Богом стать[4]. А чтобы доказать себе, что ты – Бог, надо взять и убить самого себя. Кириллов готовит себя к самоубийству и совершает его. Или для этого можно убить не себя, а …… старушонку. Старушонка – вздор, старушонка ноль. А в итоге – кого же я убил?! И опять получается: я ведь не старушонку убил, я же себя убил! А помните некоего полковника, которому в трактире революционер и атеист доказал, что Бога – то нет! А тот бедный взял и  поверил. И что же? А вот что: жизнь для него без Бога утратила всякий смысл. «Какой я теперь, к черту, полковник?»

Н. Н. Петрухинцев очень верно заметил, что одной из главных, центральных проблем в творчестве Достоевского была как раз именно проблема «предоставленной самой себе индивидуалистической личности, раскалывающейся на части, обнаруживающей в себе страшное, убийственное для других людей, разрушительное начало, анализу которого Достоевский посвящает множество страниц во всех своих главных романах – начало иррационалистического разрушения, построенное на жесткой, убедительной формальной рационалистической логике. Это не что иное, как традиционная проблема добра и зла – только связанная отныне прежде всего с самим человеком, а не внесенная в мир Божественной ипостасью, ибо новоевропейская культура к этому времени фактически окончательно перешла на позиции атеизма и склонилась к самообожествлению человека («человекобожеству» по выражению Достоевского). Тема эта отчетливо зазвучала в «Преступлении и наказании».      
Кстати, и еще несколько мыслей по поводу «Бесов». Думается мне, что там затронут глубинный, общечеловеческий, космический, метафизический аспект, а не только «предвидение социализма» со всеми его крайностями. А разве черносотенство с его погромами, убийствами из-за угла – это не бесовщина?! В 90-е годы 20 века коммунизм ушел, а бесы и бесовщина в России остались и даже размножились. Они просто поменяли обличье, но сущность осталась все та же. Бесы есть, были и будут независимо от того, какая эпоха и какой социальный строй на дворе. Эти бесы надвременны, надполитичны, надпартийны, надидеологичны. Они могут прикрываться не только масками социализма, но и масками либерализма, демократии, рыночной экономики, консерватизма, глобализма, национализма, монархизма, прав человека и так далее. Этих бесовских личин несть числа. Но суть одна – это пренебрежение и даже отрицание человеческой личности, самой жизни, понятий добра и справедливости, лживость и жестокость, жажда власти и наживы любой ценой, отсутствие сострадания к ближнему своему. Концепция «золотого миллиарда» – это не бесовщина?! В наши дни, в начале марта 2017 года в Сомали за два дня от голода умерли более 120 человек (!). А вообще в этой стране 363 тысячи детей катастрофически недоедают и 71 тысяча детей находится на грани выживания, балансирует между жизнью и смертью. ДЕТЕЙ!!! И что же «прогрессивное человечество»? Да ничего, ограничилось вздохами сожаления и пустопорожними разговорами о том, что надо что-то делать. Цена вопроса – 4 миллиарда долларов. Создали несколько десятков комиссий, которые решают – откуда взять эти деньги. На этом все. А пользователи социальных сетей в «цивилизованных странах» позволяют себе еще и комментарии типа таких, что сами, дескать, виноваты, раз живут в нищете, то нечего и рожать… Это не бесовщина?! Когда А. Б. Чубайс во всеуслышание заявляет, что как только он слышит имя Достоевского, то приходит в неистовую ярость, в бешенство и хочет разорвать его на куски – это не бесовщина?! (Может в одном из бесов Достоевского этот господин опознал себя?! Кстати, думая о Чубайсе, вспоминаю высказывание того же Достоевского, заметившего однажды, что наш русский либерал, прежде всего, есть лакей. Только и смотрит, как бы кому сапоги вычистить.). А в нашей России сегодня, когда кучка людей, будучи ослеплена духом наживы, безудержно гонится за накоплением все новых и новых богатств, не замечая, что миллионы их сограждан живут очень тяжело, бедно, не желая нисколько им помочь, не понимая, что рядовые семьи не могут сделать нуждающимся детям необходимые жизненно важные операции – это не род бесовщины?! У нас сегодня 106 миллиардерОВ, и состояние первых десяти из них за 2016 год, к примеру, выросло на 40,6 миллиарда долларов = 2,3 триллиона рублей. А сотни тысяч рядовых граждан, стариков не могут получить необходимую медицинскую помощь, да еще слышат вдогонку, что они «поколение дожития» (так их назвала бес в юбке некая Божена Рынска, та самая, которая радовалась по поводу катастрофы самолета с нашими соотечественниками 25 декабря 2016 года, когда в один миг в небытие ушли 92 человека, подошвы каждого из которых эта самая рынска не стоит). А когда к одному депутату Думы РФ пришли его избиратели и стали рассказывать об ужасающей нищете в их городе, о том, что нет работы, просили помочь, то он рассмеялся и сказал – я нищим не подаю. Это разве не бесовщина?! А когда молодые русские парни едут из России на Украину, вступают там в отряды карателей и идут убивать мирных жителей Донбасса – это что разве не бесовщина? А когда врач отказывает больному диабетом в жизненно необходимом инсулине (вопрос жизни и смерти!) на том основании, что у него нет талона, и говорит при этом: «Хоть ты сдохни, а я не выпишу» – это разве не худшая бесовщина? А когда молодой совсем человек 17-лет приходит в колледж, где он учился, и на его майке начертано слово «НЕНАВИСТЬ»; приходит он туда с ружьем и бомбой и забирает жизни 20 человек, которые ему совершенно не причинили никакого зла, – это разве не страшный вид беснования?! Насколько же надо опустошить весь свой внутренний мир, растоптать, убить, истребить все совестливо-человеческое в себе?! Стало быть, проблема бесовщины шире, глубже, космичнее, метафизичнее. Беснование революционеров – это лишь одно из измерений бесовства, и отнюдь не единственное. И еще неизвестно, какие бесы хуже. Дьявол и подручные его неистощимы в своем творчестве. Вот такие размышления возникают на полях великого романа.Да, добавим мы еще,конечно, Достоевский пророчил о многом и знал многое, но, как пишет А. Ахматова, он знал не все. Он, например, думал, что если убьешь человека, то станешь Раскольниковым. А мы сейчас знаем, что можно убить пять, десять, сто человек и вечером преспокойно пойти в театр.    Но все-таки , думается, что Достоевский знал и это, по крайней мере в «Бесах» у него такие предчувствия есть.

Вообще Достоевский предвидел приход Великого Хама, предупреждал, не услышали, а кто – то издевался… Так, В. В. Розанов нашел, что Достоевский как пьяная, нервная баба вцепился в сволочь на Руси и стал пророком ее. Даже так! Оставим без комментариев. Пусть додумает читатель и оценит и определит свое отношение сам. А главное же для художника, по Достоевскому, – это служение правде. Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше всего, и потому служить надо только правде, независимо от тех неудобств, которые можно при этом испытать. Этому кредо сам Достоевский старался следовать всю жизнь.

Достоевский всегда подчеркивал, что человек хочет по своей глупой воле пожить. Достоевский против позитивизма при объяснении человека. Человек нелогичен, не укладывается в прокрустово ложе схем и теорий. Один из его героев, к примеру, рассуждает: если бы ему предложили – свету ли всему провалиться или же ему чаю не попить?! Он бы ответил, что лучше всему миру провалиться, а ему чтобы чай всегда пить! У человека есть еще черта: желание пострадать. Многие его герои сами идут на каторгу (например, тот же Раскольников). Важно: у Достоевского нет среднего человека, там крайности – или святой, или негодяй. Его тема – образ Христа в человеке. Он нашел Христа в Соне Мармеладовой – в проститутке. Что же в ней от Христа? Она жертвует собой для других – в этом святость! Мышкин с точки зрения этого мира – идиот, а для Достоевского – он святой, Христос. Он не может обидеть ни одну из женщин и в итоге сходит с ума. Вообще, как было справедливо замечено, Достоевский – путеводитель ко Христу. Он – величайший проповедник бессмертия души, а это – важнейшая идея человечества! В некоторых кругах духовенства даже находит понимание идея того, что Достоевского надо прославить. Он – равноапостольный, как апостол Павел в наш век богоборчества. Достоевский вновь открыл Христа через душу русского народа. Неслучайно, что многие иностранцы, прочитав творения Достоевского, переходили в православие.

Вообще, если теперь сравнить Толстого и Достоевского (а такое сравнение более чем оправдано и уместно!), то следует отметить, что Достоевский – персоналист, его интересует человек сам по себе, его притягивает «человеческое, слишком человеческое». А вот Толстой – больше социоцентрист, социальный философ, которого интересовали глобальные проблемы войны, мира, крушения империй, реформ, прогресса, партизанского движения, пути достижения социального идеала, а человек часто рассматривался сквозь призму этих проблем, помещенный в эти социально – исторические обстоятельства.

А вот, к примеру, Анджей Валицкий, сопоставляя творчество двух писателей, находил, что их озабоченность предельными возможностями человеческой судьбы имеет все признаки настоящего пророческого пафоса. Однако каждый из них был пророком очень и очень по-своему. Достоевский пытался проникнуть в мистический смысл истории посредством понятия Богочеловечества, тогда как Толстой вообще отвергал историю во имя вечных истин христианского Евангелия. На взгляд Достоевского, русская история открывала путь к спасению через Христа; идеал восстановления единства с народом, «возвращения к почве», был его специфической версией примирения с историей, с историческим православием и сохраненной народом национальной традицией. На взгляд же Толстого, истинная жизнь не зависит от времени: истина и простой народ – вне истории, а исторический процесс только порождает зло, и его, этот процесс, нужно разрушить для того, дабы на земле установилось царство нравственного Абсолюта. Оба писателя жаждали гармонии на земле, но ежели Достоевский мечтал о том, чтобы Государство превратилось в Церковь, и осуждал рационализм во имя мистических и евангельских идеалов, то Толстой отрицал необходимость вообще какой-бы то ни было институционализированной религии и выступал за рационалистическую евангельскую ересь. Метафизический имперсонализм Толстого и последовательное неприятие им индивидуального бессмертия были глубоко чужды Достоевскому. И в той же мере Достоевский враждебен толстовскому эгалитаризму, который он считал уравнительством, уничтожающим индивидуальность и свободу. Как пророк Достоевский ближе к национальному мессианизму Ветхого Завета. В философии же Толстого если и есть какой-то элемент Ветхого Завета, то только потому, что неслыханные по своей смелости и резкости обличения зла этим автором напоминают пафос еврейских пророков.

Далее. Достоевский был более рационалистом-романтиком, продолжателем славянофильской традиции, тогда как Толстой, этот бескомпромиссный критик всякого национализма и даже патриотизма (это суждение Валицкого, на наш взгляд, более чем спорно – А. К.), больше чувствовал себя дома с рационалистическими и просвещенческими типами мышления. В своих общественно-политических взглядах Толстой ближе к народникам и анархистам, хотя он и переосмыслил их учения в антиреволюционном и евангельском духе. Эти различия, подчеркивает А. Валицкий, имели и свои практические политические последствия: Достоевский, осужденный в свои молодые годы на тяжелый труд в Сибири, в свои последние годы вращался в консервативно-реакционных кругах, был дружен с самим Победоносцевым и мечтал о взятии Константинополя. Толстой же, аристократ-землевладелец, отверг свой класс и более тридцати лет страстно обличал моральное зло, заключенное во всех государственных учреждениях, обличал все виды эксплуатации и насилия.

Но самое важное различие между Толстым и Достоевским, по мнению А. Валицкого (возможно, отнюдь не бесспорному!), состоит в том, что этико –религиозные взгляды Толстого – статическая система завершенных истин, тогда как самое ценное в мышлении Достоевского образует диалектическую сложность. В Достоевском всегда привлекала диалектика индивидуализма.

Его (=Достоевского) мировоззрение и сегодня поражает удивительной свежестью, тогда как Толстой демонстрирует нам подлинно архаичный тип мысли – мышление, по-своему, безусловно, сильное, но вместе с тем анахроничное, поражающее смелостью своих проницательных упрощений, но раздражающее своей односторонностью и манихейским дуализмом.

Достоевский своими философскими идеями, полагает Валицкий, оказал громадное влияние на всю мировую мысль 20 века. А вот толстовская философия, при всем моральном величии ее создателя, так и не стала влиятельным учением. Сила идей Толстого всецело основывалась на его собственной харизматической личности; после его смерти его идеи были быстро забыты (опять же трудно на сто процентов с этим резким суждением согласиться! – А. К.), за одним важным исключением: в Махатме Ганди Толстой нашел по крайней мере одного по-настоящему великого продолжателя своего учения. Да, в том самом Махатме Ганди, о котором Эйнштейн впоследствии скажет, что наши дети и внуки просто не смогут поверить, что такой человек из обычной плоти и крови ходил некогда по этой грешной земле. И этот Махатма Ганди, опираясь в том числе и на толстовскую идею непротивления злу насилием, приведет в итоге (безо всяких революций!) свою великую Индию к Независимости. Да, Идея, если она овладела умами хотя бы одного Гения, а затем (через Него) и умами миллионов простых людей, может стать важной политико-материальной силой. Гандизм доказал это. Но, кто знает, случилось ли бы это без влияния Толстого?! Мы привели здесь эти, вероятно, отнюдь не во всем бесспорные сопоставления философских идей Толстого и Достоевского, сделанные А. Валицким, ибо считаем их небезынтересными, нетривиальными, позволяющими уточнить философские позиции каждого из мыслителей, а потому и заслуживающими определенного и даже пристального внимания. Мы уверены, что Толстой и Достоевский консубстанциональны, взаимодополнительны в ряде фундаментальных вопросов онтологии, этики, эстетики, социальной теории. И даже своими расхождениями они позволяют лучше понять, высветить, что называется, одного в другом. В этом – удивительная диалектика.

Но (и это важно) тот же Валицкий обращает внимание на тот фундаментальный факт, что оба писателя-пророка имели также очевидные и глубокие сходства. Польский исследователь пишет: «Оба пережили духовный кризис, знаменовавший поворотный пункт в их жизни, и в результате оба они стали беспощадными критиками современной им цивилизации. Оба подвергали тяжким испытаниям совесть своих читателей страшными картинами разложения и в то же время указывали путь к нравственному и религиозному возрождению. Оба с глубоким проникновением изображали полное отчаяние в отношении к Богу и смыслу существования, а в качестве лекарства представляли веру в Христа. В обоих этих людях возвращение к религии было связано с ужасным опытом близости смерти. Наконец, оба писателя испытали глубокое влияние от общения с русскими крестьянами – простым народом, который казался им воплощением высшего, истинно христианского миропонимания». Да, воистину, – Вечные спутники человечества. По крайней мере, тех его представителей, кто хоть немного Жил (не просто биологически существовал) и хоть немного Мыслил.

Заметим еще далее, поразительно, что и негодяи у него яркие – говорили выше уже об этом и еще раз повторим. Допустим, Верховенский в «Бесах» – его реальный прототип – это террорист и революционер Нечаев, создавший знаменитый «Катехизис революционера», где заявлялось, что нравственно все (и убийства в том числе), все, что служит делу революции. Революция – высшая Цель, и она оправдывает все средства. Но где эта грань между убийствами для дела революции и убийствами для себя, для своих целей, где эта грань между морально, революционно, так сказать, оправданным убийством и откровенной уголовщиной? Какой зыбкой она может оказаться!

Интересно отметить, что другой видный террорист и революционер Б. Савинков в 1909 году по следам только что завершившейся Революции написал роман «Конь бледный», где показана эволюция бомбиста, террориста и революционера. Этот человек был фанатом революции, свято верившим в ее идеалы. Ради ее торжества он не щадил ни себя, ни других. Он считал совершаемые им убийства оправданными, освященными высшей и абсолютной целью – целью торжества революции. Но вот внезапно в нем что – то сломалось, треснула какая – то моральная пружинка. Видимо убийства стали слишком будничными, обыденными. И он убивает мужа своей любовницы, который мешал их отношениям. («Почему нельзя убить мужа своей любовницы, но можно убить министра?!») Вот так незаметно и буднично можно соскользнуть от убийств для «дела революции» к убийствам исключительно для себя. Кстати, многие деятели революционного движения сочли тогда этот роман клеветой на идеалы революции, на ее мучеников и героев. Они полагали, что такое поведение главного героя является нетипическим для подлинного революционера, оно является печальным исключением. Значит, полагали они, этот человек не являлся истинным революционером, он пришел в революцию, чтобы под маской революционности решать свои личные задачи и проблемы, весьма далекие от настоящих, глубинных целей Революции. Но такие карьеристы, примазавшиеся, оппортунисты были, есть и будут в любом Великом Движении. Это неизбежно. И их наличие не перечеркивает ни величия и благородства целей, ни грандиозности задач, ни героизма и жертвенности этой борьбы. Вот – лейтмотив критики на эту вещь Савинкова.

Но, что называется, назад – к Достоевскому. Жизнь – это вечная борьба между Богом и дьяволом, а поле этой битвы – сердце и душа человека. Середины нет – либо добро, либо зло. Каждый делает выбор только сам. Глубок и значителен может быть любой человек. Для Достоевского не существует маленького человека. Для него любой человек – величина, глубина, бездна, неисчерпаемость и неисследимость. Человек может дойти до самой большой мерзости, но всегда остается выход – покаяние, и всегда можно найти Бога.

Еще и еще раз повторим, что лейтмотивом у писателя звучит такая мысль: Трагедия человека не в бедности, а в том, что Христа не нашел. Высшая доблесть человека – обретя свободу, отдать ее другим людям. Смысл жизни – самопожертвование. Величайший пример оного – Христос. Христос говорит, что ежели зерно, упав в землю, останется цело, то оно не принесет пользы, а если оно прорастет и умрет для себя, став почвой для других, то тогда оно только принесет пользу. Это – эпиграф к «Братьям Карамазовым». Это же выбито и на могиле Ф. М. Достоевского, ушедшего от нас 28 января 1881 года (кстати, почти день в день с Пушкиным – Пушкин ушел 29 января 1837. Я, конечно, не верю в мистику совпадений, но все же…). Его Пушкинская речь  (8 июня 1880) стала духовным и идейным завещанием. Главное, к чему звал Достоевский, – преодолеть разделение людей, превозмочь «ненавистную рознь мира сего». Величие Пушкина – именно в этом! Речь была встречена восторгом и воодушевлением, хотя были и иные оценки – справедливости ради заметим это. К. Леонтьев, допустим, эту речь критиковал, называя христианство Достоевского розовым, нежизнеспособным[7]. Еще жестче, например, высказывался о Достоевском В. Розанов, который говорил, что Достоевский «как пьяная нервная баба – вцепился в сволочь на Руси и стал пророком ее». Дадим читающим эти строки возможность самим поразмышлять над ними и оценить их. У Розанова была своя правда, у Достоевского – выстраданная своя. Выше мы приводили уже эту резкую оценку, и здесь повторим ее еще раз, дабы заставить задуматься читателя.

Завершая размышления о Достоевском, я хочу напомнить окончание его Пушкинской речи, в котором говорится о том, что Пушкин, бесспорно, унес с собою в гроб некую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем. Но ведь то же самое мы можем сказать и о Достоевском! Это все абсолютно справедливо и по отношению к нему! Вот уже 140 лет почти минуло с того январского дня, как он тоже, бесспорно, унес с собою в могилу некую великую тайну. И мы до сих пор пытаемся разгадать ее. Разгадаем ли когда? Кто знает. Так, к примеру, согласно В. В. Бибихину, загадочными остаются широко известные и цитируемые к месту и не к месту слова о том, что «красота спасет мир». Они загадочны, ибо, кажется, наоборот красоту в мире надо спасать.
Ну и в заключение еще замечу, что по поводу творчества Достоевского есть у меня также и стихотворные строки, опубликованные на сайте Стихи. Ру