Глава - 1. Особенности иранского общества

            Говоря о мировом антиимпериалистическом процессе, мы ранее разделили участвующие в нём страны на три группы. К первой мы отнесли страны, антиимпериализм которых вырос из классического национально-освободительного движения бывших колоний, и в качестве показательного примера мы разобрали антиимпериалистическое движение в арабских странах. Ко второй группе мы отнесли страны с коммунистически ориентированной властью во главе, и в качестве показательного примера разобрали ход развития советской и китайской революций.

      Но имеется немало стран, вовлечённых в мировой антиимпериалистический процесс, которые нельзя отнести ни к первой, ни ко второй группе. Страны, относящиеся к третьей группе, - это страны, во-первых, не связанные с национально-освободительным движением или, во всяком случае, прошедшие этот этап давным-давно, а во-вторых, не имеющие во главе коммунистически ориентированную власть. Это страны – формально национально-независимые и с уже относительно продвинувшейся капиталистичностью. Однако сильная фактическая их зависимость от международного империализма, вхождение их в империалистическую систему в качестве подчинённого звена ведёт к накапливанию в них внутренних отрицательностей; как следствие – к острому недовольству широких слоёв общества; как следствие – к политической кризисности проимпериалистических власть имущих и в конечном счёте – к антиимпериалистической революции (которая, скажем для точности, в этом случае не меняет общественный строй и поэтому является не социальной, а лишь политической революцией, но всё же с антиимпериалистической направленностью).

     Попробуем разобрать развитие такого процесса на примере, скажем, Ирана – страны, вполне соответствующей этим названным условиям.


            И здесь, прежде всего, нам нужно уяснить особенную специфику этого общества. Это общее правило, - с него всегда нужно начинать серьёзный разбор политических процессов.

     Вся предыдущая работа по разбору закономерностей и нашей революции 1917 года, и китайского революционного процесса, и борьбы в арабском мире показала, что ничего не будет толком понято, если бездумно заученную книжную марксистскую схему шаблонно прилагать к очень особенному конкретному обществу.

     Мы достаточно видели, как безнадёжно путаются те политические авторы, которые, заучив голую марксистскую схему по упрощённому учебнику, прикладывают её к истории советской революции или к событиям в Китае и, обнаружив какие-то непонятные им отклонения от схемы, начинают городить всякую фантастическую ерунду, выдвигать разные надуманные обвинения в адрес советских или китайских лидеров.

     Они не понимают, что то, о чём марксизм говорит в книгах в общетеоретическом виде, на практике осуществляется не на гладком столе, а на сложном «рельефе» реальной жизни того или иного общества, - европейского ли, латиноамериканского, азиатского ли, - со всеми его историческими особенностями – и экономическими, и политическими, и культурными, и идеологическими и тому подобное. Вот почему знать общую марксистскую схему, конечно, надо, но, прикладывая её к тому или иному конкретному обществу, нужно обязательно ясно видеть и понимать, к какому именно реальному «рельефу» ты её прикладываешь.


            Особенностью иранского общества ХХ века было то, что капитализм здесь развивался не по европейскому учебнику, не за феодализмом, не «отодвинув» феодализм, не в революционном столкновении с феодализмом, как это было в Европе, а в соединении с ним, внутри его структур и более того – под его сохраняемым покровительством. Если можно так выразиться, феодальная элита, не теряя своей власти, сама постепенно «модернизировала» себя капитализмом.

     Чем объяснить такое, отличающееся от Европы, своеобразие, заключающееся не в революционной, а в реформистской смене чисто феодальной фазы частнособственнического общества на чисто капиталистическую? (Кстати, не мешает запомнить тот факт, что в отличие от смены частнособственнического строя коммунистическим, смена формационных фаз внутри частнособственнического общества может проходить не обязательно революционно, но и реформистски тоже.)

     Видимо, это своеобразие можно объяснить тем, что в этом случае, в отличие от Европы, местный капитализм входил в свои права не «с нуля», не только от внутренних развивающихся факторов, а в значительной мере и под влиянием уже существующей мощной мировой капиталистической системы и в тесной связи с нею при ещё сохраняющейся прежней феодальной структуре власти. В результате долгое время местные капиталистические производственные отношения складывались через прямую или опосредованную производственно-торговую деятельность именно богатых феодалов, которые в то же время не отменяли и выгодные им элементы феодальных отношений, а в тех случаях, когда новые отношения всё же сталкивались со старыми, пытались прежде всего найти возможные «симбиозные» формы сожительства.

    Этой особенностью в базисе объясняются и соответствующие идеологические особенности иранской общественной жизни того времени. Ведь, конечно, не надо напоминать, что идеологические элементы надстройки зависят от отношений базисных.

     О каких идеологических особенностях идёт речь?

     Любому, обратившемуся к исследованию современного Ирана, сразу бросается в глаза особая роль исламизма и ведущее место исламского духовенства в политической жизни. Это явление как раз и связано с своеобразностью пути формирования иранского капитализма, - то есть, как сказано, с долгим сохранением внутри складывающихся буржуазных базисных отношений сильного, феодального по форме, «каркаса».

     Я думаю, мы все знаем, что при феодализме религия и, соответственно, духовенство занимают особое, очень значимое место. Вспомним  роль  православной церкви  в феодальной России. Вспомним, какое фундаментальное значение имела католическая религия и католическая церковь в феодальной Европе. Это совсем не случайно. Религия здесь не просто вопрос веры или неверия. Церковная система при феодализме имеет колоссальное значение, исполняя роль скрепляющего устройства, «цементируя» в необходимое единство такое частнособственническое общество, которое уже нуждается в этом  единстве, но ещё не объединено широкими капиталистическими товарно-денежными отношениями.

     А почему именно церковная система, именно церковная идеология? Разве такую скрепляющую функцию не может исполнять просто монарх, вне какой-либо связи с религией?

     Конечно, эту функцию может исполнять и монарх. Речь идёт не о том, что во главе такого «цементирования» должен стоять именно иерарх церкви. Речь идёт о том, что кто бы ни стоял во главе этой функции, он не может выполнять её лишь голыми административными приказами, без необходимого воздействия на общественное сознание. Монарх монархом, но над административными скрепами должны быть ещё скрепы духовные. Преобладающей же формой общественного сознания на том историческом этапе была, как известно, религия.

     Выполняя эту объединяющую функцию, власть имущая часть общества не может быть безразличной к тому, в каком виде проявляется это общественное сознание, а создаёт, поддерживает и укрепляет тот его вид, который соответствует задачам данного строя. Необходимое единение, таким образом, кроме административных мер, обеспечивается ещё и соответствующей идеологической системой, соответствующей организацией религиозного общественного сознания; отсюда и следует весомейшее место централизованной всеохватывающей церкви.

     Вот почему совсем не случайна, скажем, католическая церковная форма феодальной Европы – с её строжайшим римским центром, с жесточайшим повсеместным требованием политического и идеологического подчинения папству, с настойчивым подчёркиванием обязательности подчинения в иерархических ступенях, с категорическим запретом самостоятельного толкования «священных текстов», с безжалостной и вездесущей инквизицией, с осуждением свободного общения с иноверцами, еретиками и безбожниками. Невозможно даже и представить церковную форму феодального общества в виде, скажем, демократических структур первоначального христианства.

     Мы знаем, что с появлением и всё большим расширением буржуазных отношений в Европе феодальной церковной форме всё сильнее начинает противопоставляться иная форма – как раз более соответствующая капиталистическому базису. Появляется отрицание церковного централизма, отрицание централизованного духовенства  как «ненужного посредника» между частной личностью и богом, складывается так называемая протестантская форма христианства. Таким образом форма осуществления религии в большой части Европы изменилась в соответствии с изменением базиса, а там, где внешне и осталось католичество, оно фактически утратило своё прежнее главенствующее место и значение в общественной жизни.

                - - - -

            (Не могу удержаться и не отвлечься на тему о любопытном подобии этому на первоначальных, переходных этапах советской революции.

     Может быть, некоторые товарищи знают, что среди буржуазных бестолочей есть, кроме прочего, и такая мода – обвинять сталинизм в «средневековой феодальной политике». Но ведь и в самом деле – в политике первоначальных этапов нашей опосредованной социалистической революции и в политике феодальных религиозных государств действительно видно много сходного. И с точки зрения буржуазного демократа это вполне может представляться пороком. Но дело обстоит не так, что наша революция  копировала методы феодализма или даже была чем-то феодальным по сути. Нет, конечно. Сходное в политике проистекает из сходного в условиях. Причём повторю ещё раз, что речь идёт лишь о первоначальных, переходных этапах своеобразной революции в отсталой стране.

     Посмотрите, ведь некоторые условия действительно были сходными (разумеется, не тождественными, а – сходными).

     Например, и там, и тут стояла задача централизованного объединения того, что без специальных мер, само собой, к объединению не склонно. В феодальном обществе речь шла об объединении феодальных земель под централизующей их единой властью, а в нашей революции речь шла о централизации системы в условиях ещё огромной мелкобуржуазности отсталого общества.

      И там, и тут идеологическим стержнем объединения была идея, которая в своём полномерном виде довольно сложна для простого народа. В феодальном государстве такой идеей были сложные теологические каноны соответствующей религии, а в нашей революции - идея революционного марксизма.

     И там, и тут имел место неустойчивый переходной процесс от привычного старого к неопробованному новому, причём  при значительной внешней угрозе. В феодальных государствах неустойчивость порождалась сопротивлением местных феодалов и усугублялась отсутствием сильной сети межхозяйственных связей, а угроза исходила от других феодальных держав, пытавшихся включить эти земли в централизованную систему своего владыки. В нашей же революции причиной неустойчивости было сопротивление значительной части мелкой буржуазии, отсутствие необходимых культурных ресурсов и недостаточная ещё освоенность плановых методов управления, угроза же исходила от империалистического окружения.

     Разумеется, ничего феодального в нашем переходном социалистическом строительстве не было Но из сходности этих условий происходила и некоторая внешняя сходность в практической политике.

     В самом деле. Если идея является объединяющим стержнем, то и в переходном революционном процессе ей надо предоставить неоспоримо главенствующую, руководящую роль, крайне жёстко защищаемую от всяких посягательств. Этого нет ни в какой буржуазно-демократической стране, и не удивительно,  что такие обязательные идеологические «тиски» вызовут недовольство у всякого буржуазно-демократического индивидуалиста.

     Далее. Для того, чтобы выполнять роль объединяющего стержня, идея не должна иметь отличающихся истолкований, идеологического разнобоя. Она должна быть в одном варианте для всех и причём в таком, в каком нужно для центра. Поэтому право истолкования идеи и при революционном переходе должно быть предоставлено лишь определённому, подготовленному слою во главе с верховной фигурой, исполняющей здесь «дирижёрскую» функцию, а для широких масс народа организуется постоянное разъяснение и обучение в этом, единственно нужном, духе.

     А взять такую черту, как необходимость для этой цели дать массам убеждение в том, что эта центральная фигура, этот революционный вождь обладает высшим знанием этой идеи и высшей верностью ей и в этом смысле является непогрешимым. (Может быть, поэтому многие неглубокие или буржуазно-демократически настроенные критики кричат, что «марксизму был придан вид религии, а не науки». Они увидели, учуяли это любопытное сходство форм, но не вникли как следует в суть дела.)

     Идём дальше. Если осуществляется централизованное объединение, то необходима строгая иерархическая организация с подчинением низших высшим, а также недопущение какого-либо многоцентрия. И там, и тут нарушения этого очень опасны, особенно в условиях сложного, неустойчивого процесса и внешней угрозы. Поэтому эти нарушения надо пресекать, причём так, чтобы самим способом пресечения отбивать охоту у многих колеблющихся совершать нарушения впредь. То есть меры должна быть жёсткими  и демонстративными; очень немаловажно, чтобы они были ещё и упреждающими. Упреждение же требует постоянной бдительности и широкой информированности и, следовательно, привлечения для этого самого населения (то, что буржуазные демократы брезгливо называют доносительством). Борьба идёт не только с  действиями против центральных государственных структур, но и с действиями против централизующей идеи. Как при феодализме идёт беспощадная борьба с еретическими течениями, с их сторонниками и сочувствующими, так  и революционное государство на переходных  этапах безжалостно корчует всяческих вольных или невольных уклонистов.

     Далее. Если народ ещё недостаточно способен глубоко усвоить идею (теологическую или марксистскую), то она должна ему подаваться в доступном для его образовательного и психологического уровня виде. Вот почему точно так же как мы видим в прошлые века впечатляющие популяризаторские картинки ада и рая, чертей и ангелов, кающихся грешников и счастливых праведников, твёрдый набор понятно сформулированных заповедей, истории поучительных похождений пророков и апостолов, особое прославление фигуры, стоявшей у истоков данной религиозной идеи (будь то Христос или Мухаммед), прославление высших церковников и монархов, увековечивание целого ряда святых, пышные религиозные праздники, художественные здания храмов, особые обряды, впечатляющие религиозные символы (крест и тому подобное), реликвии, гробницы, мощи, иконы, красочную возвышенность церковных служб, так же и в переходном революционном государстве неизбежны и необходимы упрощённые красочные картинки хорошего коммунизма и отвратительного капитализма, мучающего людей, образы борцов и врагов, громкое прославление как первоначальных идеологических фигур, так и и современных вождей, целый ряд героических личностей-символов, множественные памятники, портреты, мавзолеи, звёздно-гербовые эмблемы, революционные реликвии, новые праздники и обряды, красочные парады и другие явления этого рода.

     Итак, некоторое внешнее сходство действительно налицо. Но если бы мы на этом и остановились, мы бы мало чем отличались от бестолочей буржуазного демократизма. Ведь в то же время нельзя не понимать, что одно дело – средневековый феодализм, а другое – революционный переход к социализму. Следовательно, несмотря на указанное сходное в форме, которое буржуазные критиканы осуждающе выпячивают, должно, конечно, быть и глубокое сущностное различие. Если бы его не было, это действительно заслуживало бы осуждения. Мы тогда должны были бы обвинить раннесоветскую власть в продолжении политики российского феодализма. Но если это сущностное различие было, то имеющееся сходное в некоторых формах осуществления ничего отрицательного не содержит, и поспешное навешивание обвинительных ярлыков будет в этом случае ошибкой.

     Сущностное различие происходит от того, что при всех указанных сходствах при феодализме правит обществом и является хозяином стержневой идеи верхушка эксплуататоров-феодалов при непреходящей забитости эксплуатируемых низов, а при социалистическом строительстве (если это действительно социалистическое строительство) правит обществом и является хозяином стержневой идеи всё более растущий количественно и всё более развивающийся качественно актив трудящегося народа. Отсюда, из этой коренной разницы, следуют  и все сущностные различия, несмотря на некоторые указанные здесь подобия.

     Во-первых, в социалистическом строительстве не может быть принципиально жёсткого деления на «пастырей-толкователей» и бессловесно внимающую «паству», что характерно для феодального общества; наоборот – коммунистическая идея вырабатывается наилучшим образом именно в товарищеском взаимообщении её официальных пропагандистов и трудящихся масс. Во-вторых, в социалистическом строительстве дело ставится так, чтобы необходимая борьба с буржуазно-мыслящими не подавляла не менее необходимую инициативу и самодеятельность народа. Если в средневековье порождение инквизицией покорности было однозначно выгодным, то при социалистическом строительстве дело должно быть поставлено так, чтобы избегать пассивизации больших масс народа, так как покорная пассивизация народа в принципе противоречит самой сущности социалистического строя, с нею социализм неосуществим. В-третьих, социалистическая иерархическая дисциплина должна, как неоднократно говорилось ранее, сочетаться с товарищеской совместностью, чего, конечно, нет и быть не может в эксплуататорском обществе. В-четвёртых, если в феодальной политике подавание теологической идеи в доступном для низкого народного уровня виде является постоянным, так как постоянен этот низкий уровень (и выгодно, чтобы он оставался низким), то при социалистическом строительстве такое упрощённое на первых порах подавание идеи сочетается со всё большим и большим не упрощённым, а  глубоким, научным усвоением идеи в результате обязательной работы по повышению  народного образования.

     Короче говоря, существенное различие сводится к тому, чем при этом является народ – бессловесным ли объектом, как в эксплуататорском обществе, или всё более и более активным и знающим участником управления и строительства. Именно на это и нужно обращать внимание, а не на некоторое, хоть и любопытное, но несущественное сходство отдельных внешних черт, которое к тому же [и об этом обязательно нужно сказать] по мере исчерпывания переходности, по мере приближения к действительному полноценному социализму всё более и более исчезает.)

                - - - -

            Вернёмся к Ирану. Всё сказанное о месте и роли христианской церкви в феодальной Европе применимо и к исламизму иранского общества, хотя и с учётом новых реалий ХХ века. Остававшаяся влиятельная часть феодальной верхушки не отходила, как уже сказано, резко в сторону, а сохраняла свою основную структуру влияния, постепенно развивая капитализм внутри её с выгодой для себя, допуская своеобразные формы «симбиоза» феодальных и буржуазных отношений и настаивая именно на таком, а не ином пути развития.

     Нет поэтому ничего удивительного, что в иранском обществе ХХ века не спешили уходить прежние сложившиеся формы пусть не христианского, а исламского толка, но те же или очень сходные, что и в феодальной Европе, - и недопустимость атеистических и еретических вольностей, и церковная централизованность, и изолирование духовной сферы от европеизма. Как следствие, иранскому обществу, несмотря на развивающиеся буржуазные отношения, всё ещё были присущи как широко распространённый исламский менталитет низовых масс, так и очень значительное идеологическое (и политическое) влияние духовенства.

     Да, новационные идеи, так сказать, протестантского типа тоже появлялись (и появляются, и в связи со всё большим развитием капитализма не могут не появляться) и в исламском мире. Но они более распространены в других исламских государствах, так как в иранском обществе (по шиитской традиции, в отличие от суннитской) они всегда подавлялись и продолжают подавляться довольно жёстко. Как пойдёт с этим дело дальше, покажет ход развития истории этого государства.

     Вот какова особенная специфика иранского общества, вот какое общество вступило в противоречие с мировой империалистической системой.


   (mvm88mvm@mail.ru)